Изгои

Глава 11. Оглобля.

Так Любку звал еще муж, низкорослый, худосочный скандальный человек, какого за мерзкий характер обходили не только горожане и бездомные псы, но даже бомжи. Он не умел говорить спокойно, лишь на крике, с брызгами и матом, с жестами, оскорбляющими любого. При этом он кривлялся, корчил рожи и грозил любому, кто посмел к нему обратиться.

Каждый, кто встретил его на пути хоть однажды, считал, что увидел собственное несчастье в самую рожу и теперь до конца дня обречен на неудачи.

Любка терпела мужа, сколько хватило сил. Она родила сына, думая, что ребенок изменит характер мужика, но напрасно надеялась. Говорят, что паршивую овцу даже смерть не выправит. Так и здесь случи- лось. Любка стала выпивать. Да и немудрено. Мужик не приносил домой ни копейки, а жрать требовал каждый день. Когда на столе ничего не было, колотил Оглоблю, чем попало.

Любка была рослой сильной бабой и, шутя, могла бы вломить благоверному, вышибив из него одним махом и спесь, норов, и дурные манеры. Но в том то и дело, что выросла она в деревне, где с детства прививалось уважение к мужику, а недостатки его характера сглаживались добрым отношением и заботой. Поднять руку на мужчину считалось смертным грехом, а потому и Любка терпела. Но терпение не бесконечно, и баба устала. Ей тоже хотелось тепла и понимания, хотя бы небольшую передышку от беспросветных свар, скандалов и угроз. Ей нестерпимо захотелось хоть раз в жизни почувствовать себя бабой: любимой, нужной хоть на короткий миг.

Мужик постоянно обзывал ее блядью. Любка знала значение этого слова и всякий раз плакала, обижалась за то, что слышит такое незаслуженно. Но мужу было плевать на ее слезы, и вскоре стал обзывать грязнее и обиднее.

Оглобля — это было самое ласковое слово, предназначавшееся ей, когда муж был в хорошем настроении. По имени давно ее не называл. И даже подрастающий сын порою терялся, как зовут его мать?

Любка работала уборщицей на почте. Ее зарплаты не хватало и на неделю. Баба влезала в долги. Просила на хлеб, но муж отнимал. И она с сыном по несколько дней сидели голодными. Мальчишка терпел, сколько мог, потом начал плакать.

Однажды Любка не выдержала Уговорила, успокоила мальчонку и пошла на улицу. Она хотела подышать воздухом, вырваться из мрачной серой комнаты, отойти от горестей, в каких прожила последние восемь лет.

Тебе скучно одной? Пойдем отдохнем? — взял под руку какой-то незнакомый человек.

Любка онемела от удивления и поплелась послушно. Тот привел ее в кафе, накормил, напоил, затем увез на такси в какую-то квартиру и до самого вечера тешился бабой как хотел.

Любка временами трезвела и плакала от ужаса перед случившимся, но человек умело успокаивал, и,

выпив стакан водки, баба соглашалась, что коль обзывает мужик блядью, пусть хоть не будет обидно.

Домой он вернул ее ночью. Сунул на прощание деньги в карман и сказал, что иногда они смогут видеться.

Баба боялась войти в свой дом. Как глянуть в глаза мужа и сына? Ведь она опорочила их, — дрожали колени. Но, открыв двери, увидела пьяного мужа, храпящего на полу, и плачущего сына.

Любка вспомнила о деньгах. Достала, пересчитала их и повела мальчишку в кафе. Там накормила его досыта. Сын не спрашивал, где она взяла деньги? А она попросила его не говорить отцу ничего.

Теперь Любка повадилась выходить на улицу. Тот первый мужик заплатил ей столько, сколько она получала за целый месяц работы. А ведь еще и накормил, и напоил. Да и она не устала. И человек попался обходительный, не то, что свой мужик: не обзывал, не орал и не бил. Любку ничем не обидел. А и как мужик не истерзал. «Да так можно колымить», — решила баба и утром, увидев, что муж еще спит, выскочила на улицу, одевшись опрятнее.

Ее сняли вскоре двое мужчин. Увезли на машине, усадив на заднее сиденье. Долго не держали. Уже к обеду вернули бабу на прежнее место. Дали денег и даже коробку конфет ей в руки сунули.

Любка вошла в дом уверенней. Пусть для мужа она Оглобля, другие ее не считают такой. Называют вон как ласково. Не только кормят, еще и деньги дают немалые.

Ласточка, красавица, милая! — звучали в ушах совсем недавние слова, сказанные чужими мужиками, знавшими ее совсем недолго.

Любке было обидно: почему свой поганит? За что она должна с ним мучиться? Ведь вот обзывал блядью, а теперь с этих денег жрать будет.

Баба неспешно переоделась, заглянула в комнату. Сашка давно проснулся, рылся в шкафу, перебирал ее тряпки, разыскивая, что можно загнать за бутылку сегодня? Вон ее единственная шерстяная кофта валяется у его ног. Дважды отнимала ее прямо из рук. А вон и юбка самая приличная, берегла больше всех. В этой же кучке единственная кашемировая шаль — подарок матери к свадьбе. Бабу словно ветром сорвало. Обидно стало.

Да ты скоро нас с сыном пропьешь! А ну, пошел вон, босяк, шаромыга! Снова мои тряпки пропивать? — затолкала вещи в шкаф и загородила его собою.

С-сука! Потаскуха! — подскочил Сашка, пытаясь достать Любкино лицо костистым кулаком.

Где шлялась, проблядь? — визжал оглушительно.

Захлопнись, суслик! — не выдержала баба и, рассмеявшись в лицо, сказала, словно плюнула: — Ты кто есть? Огрызок от мужика! Катях сушеный! Хуже тебя нет в свете! Закрой свою вонючую пасть! Не то лихо тебе будет?

Глянула на Сашку сверху так, что у того голова втянулась в плечи.

Иди, купи пожрать! Не приведись, проссышь! На глаза не показывайся! Мигом зашибу! — пообещала спокойно, дав мужику сотню и, подойдя к сыну, положила перед ним коробку конфет. — Ешь, сынок, это твое, — сказала тихо.

Где деньги взяла? — услышала голос Сашки.

Оглянулась, ответила, не дрогнув:

Проверила, кем лучше быть: женой иль блядью? Знаешь, тем, кем ты меня называл, живется лучше. Никто не паскудит. С голоду не сдохнешь. Ни о чем голова не болит. Я и с тобой нынче дарма в постель не лягу. Коль считаешь сукой, буду брать как с кобеля. А не приведись, пропить мое — голову оторву! — осмелела баба.

Шлюха подзаборная! Проститутка! Курва вонючая! — вопил мужик, выпучив глаза, брызгая слюной на кофту жены.

Он тузил ее в живот кулаками, кусал за задницу. Он пинал ее ноги и плевал на юбку. Любка смотрела на него, усмехаясь, ожидая, когда устанет, выбьется из сил. Но Сашка носился вокруг злобной собачонкой и только распалялся.

Ему не просто изменили, не только унизили, а и пригрозили пускать в постель лишь за деньги! Такого он не мог пережить. Жена посмела высмеять, дав ему деньги на жратву с тех, какие заработала блудом. К тому ж и бутылку запретила купить. А как продышать случившееся? Ведь посрамлен мужик…

Сашка орал долго, но Любка ровно ничего не слышала. Не пыталась успокоить, уговорить как прежде.

Ну! Ты долго тут звенеть будешь? Давай деньги, сама за жратвой схожу!

Иди! Вон из дома! Чтоб ноги твоей тут не было! — указал на дверь, зажав сотенную в кулаке. Дай деньги! — потребовала баба.

Муж, отмерив по локоть, ответил, осклабясь:

Выметайся, подстилка! Мне после тебя жилье отмывать от заразы надо! На хлорку и мыло вдесятеро больше уйдет.

Алкаш! Дешевка! Меня лаешь, а сам чем лучше? — разъярилась баба и впервые решилась, подняла за шиворот к самому потолку, бросила на пол с размаху.

Сашка, крякнув, тут же стих. Лежал, не шевелясь, не ругаясь. Любка выдавила из его кулака сторублевку и, взяв сына, пошла с ним в магазин. Вернулась через час. Дверь в квартире оказалась закрытой.

Баба долго стучала, колотилась кулаками и ногами, просила, уговаривала, но в ответ ни слова. Никто не открыл двери, и Любка пошла к окну. Занавески плотно задернуты, сквозь них ничего не видно. Она стукнула в стекло, но Сашка не выглянул.

«Ладно! Сам виноват, коль так!» — вернулась к двери и с размаху высадила ее. Мужа дома не было. Любка увидела распахнутый настежь шкаф. В нем ни одной ее вещи. Словно ветром все сдуло. Баба выронила сумки, расплакалась навзрыд. Сын молча разделся, нежно обнял мать, уговорил закрыть дверь, вставив в петли.

Любка понемногу успокоилась, навела порядок, сварила пельмени и ждала, когда вернется Сашка. Тот заявился к ночи. На четвереньках. Долго пытался вставить ключ в замочную скважину. Потом понял, постучал. Любка открыла. Муж ввалился весь в грязи.

Ну, что сука? Сколько кобелей привела? — начал с порога.

Баба, ни слова не говоря, схватила его за душу, затащила в ванну, сунула под холодную воду головой, не дав ни раздеться, ни разуться.

Сашка выкручивался, пытался вырваться, он кусал, царапал Любку, но та не отпускала, держала мужика под холодной водой, приговаривая:

Я с тебя дурь вышибу, козел облезлый!

Вытащила, лишь когда мужик не только кричать не мог, задыхаться начал.

Он мигом выскочил из мокрого тряпья, прыгнул в постель, дрожа всем телом, стучал зубами. Весь хмель как рукой сняло. Ох, и досадовал мужик на последнее обстоятельство. Ведь совсем не так хотел. Думал, вернувшись домой, проучить бабу, избить дочерна и примириться лишь после долгих уговоров, если она отдаст ему все деньги. А потом до самой смерти попрекать бабу, чем она зарабатывала, при том хвалиться, что кроме него, никто бы ей такого не простил. Но Любка опередила и даже не думала предлагать деньги. Наоборот, подошла к постели и спросила:

Сказывай, говнюк, куда мои вещи дел?

У Сашки в горле заклинило от бешенства. «Она еще с него смеет требовать отчет? Ну, это уж слишком!».

Только откинул одеялко, чтобы вскочить, Любка коленом к постели припечатала. Надавала по морде, по спине, пригрозила придушить, если не вернет барахло.

Сын, никогда не видевший мать, избивающую отца, от страха боялся выйти из кухни, лишь изредка выглядывал в комнату, ожидая, когда все закончится.

Сынок! Сережка! Заступись! — увидел сына Сашка, но мальчишка не хотел вмешиваться.

В свои годы он частенько получал от пьяного родителя ни за что. Сколько раз хотел уйти из дома. И лишь мать удерживала. Ее мальчишка жалел.

И ты меня продал, выблядок? Чей ты есть? — орал Сашка. Любка вдавила его мордой в подушку, не давая кричать, дышать. Она разъярилась не на шутку.

Лишь чудом мужик сумел повернуть голову, глотнуть воздуха.

Отпусти, паскуда! Хана! Не стану больше жить с вами! Завязываю! — вывернулся из-под колена и, вскочив на ноги, стал одеваться.

Чтоб без возврата! Слышишь?

Я за милицией! Пусть вас власти вытряхнут отсюда! Обоих! Насовсем! Я — хозяин квартиры! Вы — халявщики! Никто! Нехай выбросят! Я квартиру закрыл. Как посмели вломиться сюда? У меня другая баба имеется! Ее приведу! Она — не блядь, заразу не принесет, как ты! — выскочил за дверь.

Любка не поверила в услышанное. Ну, кто всерьез воспримет алкаша? А через час в квартиру вошли двое милиционеров, следом за ними — Сашка.

Любка ушам не поверила, что ее муж написал на нее заявление в милицию. Уж в чем только не обвинил, опозорил с ног до головы. И потребовал немедленного выселения.

Мы не знаем за ним ничего плохого. Если он дебоширил, издевался, почему никогда не обращались к нам за помощью? Вот у него имеются следы побоев свежие! А на вас — ни царапины!

Да он всю меня искусал! Только вот стыдно показать где, — краснела баба.

Твои хахали отделали! Я даже прикасаться боюсь! — подал голос Сашка.

Поймите верно! Мы обязаны принять меры по заявлению! Человек сообщил, что вы его душили, издевались, истязали! Осмотр подтвердил следы насилия. На человеке живого места нет. Если дело дойдет до суда, а ваш муж так настроен, вас не просто выселят, а и посадят. Кому это нужно? Оставьте его. Сумейте обойтись без суда. От него ничего хорошего не получите! — посоветовал пожилой милиционер.

А мои вещи? Он их пропил?

Суд на лечение взыщет с вас гораздо больше. Освободите квартиру, или мы доставим вас в отдел, — встали оба.

И Любка испугалась.

Она глянула на Сашку растерянно.

Ладно, я! А сын как? — спросила глухо.

Чей он сын? Во всяком случае — не мой! — отвернулся Сашка и попросил: — Помогите! Пусть очистят воздух живей! Мне отдыхать надо…

Баба поняла, что Сашка решил всерьез отделаться от нее. Она собрала документы, свернула одеяло, подушку. Связала их. Собрала в сумку продукты и, взяв сына за руку, вышла на улицу. Следом за нею покинули квартиру милиционеры. Они сели в машину, ожидавшую у подъезда, и вскоре уехали, даже не оглянувшись на бабу с пацаном, мокнувших под проливным дождем.

Куда ж податься нам, сынок? — глянула на Сережку. Тот прижался к ней, надеясь только на ее тепло и защиту.

Господи! Не ради себя прошу! Сына пощади, помоги нам! — взмолилась Любка. Она не знала, куда ей податься, кто примет их в такую ночь? Ведь ни подруг, ни знакомых не имела, к кому могла бы попроситься на ночь

Эй, бабочка! Ты чего это тут мокнешь, да еще с пацаном?

Выгнал нас алкаш! Обоих из дому выпер! — заголосила Любка.

За что же так-то?

За все доброе!

И кто ж твой муж? — вгляделся человек в лицо женщины, подойдя поближе.

Дамочкой его весь город зовет!

А-а-а! Знаю такого! Так ты его баба?

Вот уж не ожидал! — усмехнулся мужик и предложил: — Чем с таким гадом жить, лучше давай к нам!

Куда это — к вам?

А у тебя есть другой шанс?

Некуда мне идти, — опустила голову и, глянув на человека, спросила: — К тебе домой пойдем?

Домой? Нет у меня дома! Есть хижина как у всех. Нас много. Все вот также как и ты на улице оказались. Беда у каждого своя, а горе общее! Если имеется родня, какая примет, помогу добраться. Может, подруги есть? Иль хахаль?

Никого нет. Одни мы. Был муж и отец, да и тот отказался! Чтоб выгнать, даже милицию позвал, — призналась Любка.

Это ж Дамочка! — рассмеялся мужик.

Совсем промок мой мальчонка! — испугалась баба, беспомощно оглядевшись по сторонам.

Она знала, никто из соседей не примет их. Не приютит даже на ночь. У всех свои заботы, чужие горести — лишняя обуза, их никто не разделит, не поможет.

Пропадем мы здесь до утра. Пошли хоть куда- нибудь, — решилась Любка и поплелась следом за Павлом, держа сына за руку.

Вот мы и пришли, — открыл человек дверь в хижину и, пропустив вперед Любу с Сергеем, зажег свечу.

Комфорта мало, зато спокойно. И никто не станет прикипаться к вам. Живите! Переведите дух, оглядитесь. Там и решите, как дальше станете жить. Отсюда никто не выгонит и силой держать не станет! — предупредил на всякий случай и указал на матрац возле печурки; — Располагайтесь! Ваши пожитки совсем промокли. Пусть просохнут.

Это твое жилье? — огляделась Любка.

Нет! Моя лачуга рядом. Тут Шнырь дышал. Теперь в город вернулся. К своим. Упросили. Да только не очень обрадовался. Обоих детей похоронили. Жена семью просрала. Когда мужа прогнала, думала цвести будет. А судьба кверху жопой все поставила. Не то цвести, сама чуть не сдохла недавно. Если б не Шнырь, уже деревянный костюм надела б. Так-то все они смелые! И твой такой же! Да только не спеши мириться с ним. Оглядись, потом решай, — предложил, уходя.

Любка, осмотревшись, затопила буржуйку, поставила на нее чайник и усадила Сережку к теплу.

Ладно, сынок, давай переночуем. Дальше видно будет, как жить, — повесила на веревку мокрую одежду, укрыла плечи мальчонки одеялом, накормила его и, уложив возле теплой печки, прилегла рядом с сыном.

Утром они проснулись под песни птиц. Любе даже не поверилось, что утро может начинаться так тихо и спокойно, так здорово.

В тусклое оконце заглядывали яркие лучи солнца

Мам, а папка не придет сюда? — спросил Сережка, сжавшись в комок.

Нет. Сюда он не придет, Да и не станет нас искать. Он выгнал нас навсегда.

А если придет, мы пойдем к нему?

Теперь уж ни к чему. Нет больше у тебя отца. Вдвоем с тобой остались. Прости, что так все получилось. Не сберегла я семью. Теперь вот не жена и не вдова. Сама не знаю, кто я есть?

Ты — моя мамка, а отец сам нас прогнал. Так может лучше, зато теперь никто нас бить не станет, и обзывать некому. На водку не променяет никого. Он все горевал, что меня за бутылку не махнуть. Большой уже. А вот соседская девка только родила девчонку и сразу загнала за большие деньги. Отец ей и теперь завидует. Деловой называет. Знаешь, чего ей предлагал?

Он ей советовал фирму устроить! Чтоб он детей ей делал, а она бы продавала их. Та девка сказала, что детвору от такого кобеля даже даром не возьмут.

Ну и скотина! — не выдержала Любка.

А еще он ей предлагался в вышибалы, но тоже не уговорил. Она ему сказала, что к ней приходят приличные люди…

Любка, слушая сына, поняла, что она далеко не все знала о муже, что у него была и своя жизнь, неизвестная ей.

Рассказанное сыном успокоило. Баба уже не корила себя за случившееся, не упрекала за несдержанность и лишь жалела, что не подготовилась к такой развязке заранее, не рассталась с Сашкой раньше.

Весь день Любка и Сергей знакомились с обитателями свалки. Бомжи не докучали расспросами. О Сашке здесь знали все. Многие были знакомы с ним лично и удивлялись молча, как с ним сколько лет жила женщина?

Мы тоже не без греха. Случалось всякое. Иные, что средь нас прикипелись, мужичье званье обосрали. За то их из семей взашей вытолкали. И поделом! Но твой благоверный — наипервейший подонок! Он умудрялся увести с веревок барахло, пропить его, а нас подставить за свою шкоду ответчиками, — поделился Кузьмич и рассказал, как Сашка продал ему за бутылку плащ на теплой подстежке, а вскоре привел хозяина и указал на бомжа. Мужик вместе с плащом чуть шкуру с Кузьмича не содрал. Ничего не захотел слушать и пригрозил, если еще раз хоть один бомж появится возле дома, он тут же выпустит на него своего ротвейлера.

Отнял он у меня плащ и ходу домой. Вижу, твой Сашка к нему навстречу. Мужик ему тут же на бутылку отстегнул, а тут я к Дамочке подвалил и давай его за душу трясти. Он как завопил. Ну, тут толпа зевак, кто-то ментов свистнул. Нас сгребли. Так знаешь, что твой мудак намолотил? Вроде я — вор, а он — честняга: увидел, как я у его соседа плащ спер и высветил меня. Так вот я теперь на нем отрываюсь за неудачу, — выругался Кузьмич.

Да он за бутылку сам раком станет!

У него, гада, ни стыда, ни совести!

У наших бомжей курево стрелял, а у него попробуй, попроси, вмиг забрызгает.

Да что там курево? Вместе с нашими мужиками на пиво складывался. Ну, а когда ему бутылка попала, он ее как начал, так и прикончил, — рассказывали бомжи.

Любка слушала молча. Обидно было. «Столько лет потеряла», — горевала баба. А ведь могла устроить свою жизнь иначе, но поспешила. Не стала ждать из армии своего парня. Захотела жить в городе и согласилась на первое предложение. Уже через полгода о том пожалела, но слишком большим был срок беременности.

Послушай, Люба, наши бабы по-разному живут, как и все мы. Одни простикуют, воруют, бродяжничают, другие работают. От городских мы отличаемся тем, что нет квартир, у многих нет документов и прописки. Есть, кто от милиции прячется, от расправы. Этим в город лучше не соваться. Тебе дорога открыта, выбирай, как жить станешь. Одно верно, стол общий, с голоду не сдохнешь. А и без дела не засидишься. Таких и у нас не празднуют, — предупредили бомжи.

Любка на следующий день вышла на работу, но, возвращаясь вечером, зашла в кафе, хотела выпить чашку кафе за целый день. Вот тут-то и подсел к ней улыбчивый русобородый Степан. Разговорились. Мужик заказал себе пива и шпроты, достал из сумки деревенский хлеб и сало. Предложил Любке. Та отказалась, но Степан был настырен.

Жаль, что в городе бываю редко. В деревне всегда дел полно. Не то отбил бы тебя у мужа! Зачем такой красе в городе чахнуть?

Не у кого меня отбивать! Ушла я от мужика вместе с сыном. Осиротели мы с Сережкой. А и замуж не собираюсь. Не хочу больше головой в петлю лезть. Хватило одного. Теперь уж никому не поверю.

Выходит, подморозило тебя? — вздохнул Степан и спросил: — А сыну сколько лет?

Теперь восьмой год…

Уже не малыш, но самый возраст, когда отец ему нужен. С кем же он теперь? С папашей?

Нет. Один. Ждет меня.

Где живете?

Где придется! — покраснела Любка, вспомнив жалкую лачугу, где ждет ее Сережка, выглядывая из двери на дорогу.

Извини, Степан, засиделась я с тобой, а мне спешить надо! — встала баба.

Люба! Нет деревни без собаки! Так и каждый из нас не в ответе за другого. Дай мне адрес! Может, когда-нибудь загляну.

Нет у меня адреса! И заходить не стоит, — разозлилась баба на себя за то, что разговорилась с мужиком совсем чужим и незнакомым. «Почти час проговорили, а ведь сын ждет. Давно б уже с ним была бы!», — торопится Любка, не оглядываясь по сторонам.

И где ты, бабонька, шлялась? — встретил Любку Павел у хижины и, окинув хитрющим взглядом, сказал, будто ушат холодной воды вылил на голову: — Тут твой Дамочка возникал! Приперся косой в жопу, пацана хотел забрать. Ну, мы его подналадили, кому куда удобно было! — рассмеялся громко. — По всем падежам просклоняли мудозвона, ходячую парашу!

Зачем ему Сергей понадобился? Ведь при ментах отрекся, сказал, что не его сын!

Что-то задумал утворить с мальцом. А может, вздумал пристроить, чтоб самому за его счет дышать. Не иначе! Ведь мужик, какой от ребенка отрекается, свой хрен на помойке сыскал и не верит ему до гроба Таких мудаков живьем урывать надо! Чтоб другим рядом с ними дышать совестно не было. У нас вон Бублик канал. Он на Колыме свое хозяйство поморозил. Его на бабу и домкратом не поднять. Ни к чему они ему. Однако прилепился к вдове. Троих ее детей вырастил. Всех усыновил. И не только чужим, самому себе родными яйцами клялся, что эти дети — его родные. Кто не верил, того пиздил, да так, что те потом остальных убеждали!

А зачем, если баба не нужна, все же женился? — не поняла Любка.

Вот, курица мокрохвостая! Да разве постель в жизни — главное? Шалишь! Важней всего тепло и понимание! Вот на том семья держится! И баба ему попалась путящая! Душевная, теплая.

От чего ж тут живет, а не в семье?

Как это «не в семье»? С бабой! Живут, что голубки воркуют! Не знай его беды, не поверил бы, что импотент полный! Он уж давно от нас слинял. Лишь

иногда возникает. Брал наших гараж строить, потом баньку, с огородом и садом помогаем.

А дети? Иль не научил?

Все могут. Грех сказать иное. Только старший его теперь институт закончил — на практике. Средний в мореходке учится, на судне все время, а младшего спрятать не успели. Его в армию забрали. Бублик к нему всякий месяц мотается: боится за него как за кровного.

Повезло той бабе! — вздохнула Любка.

Умная она, вот и увидела в мужике человека. Не испугалась, что бомж. Поверила и не жалеет о том.

А на Колыму за что он попал?

Бублик? Он же пекарем вкалывал в Брянске. В той пекарне особый хлеб выпекался. Назывался сталинским. Черный как судьба наша, но вкусный, с тмином, с кориандром, укропом. Его не просто покупали, а расхватывали. Так вот случилось, что купила бабка тот хлеб. Разрезала, а в нем таракан. Нет бы, пришла и заменила, иль деньги взяла. Она враз в органы, мол, как посмели сталинский хлеб испаскудить? Сегодня хлеб, завтра страну опозорят? Это диверсия! Короче, старуха была из коммуняк, кто портрет Сталина над койкой вешал в доме И прежде чем спать ложиться, тому портрету гимн Советского Союза пели. Добилась она своего: осудили Бублика! За сраного таракана на пятнадцать лет, а в статье указали «за осквернение имени вождя»! Ну да жив вышел, и то ладно! А вот твой козел сегодня грозил власти сюда на свалку вытащить и всех нас как тараканов на чистую воду вывести. Если б он не вонял, не тронули б его! Тут же до печенок достал. Разобрало всех, и вкинули так, что мало не показалось! Чего нас пугать? Мы уж все пережили! Ему того и не снилось! Да еще пацаненка не уговаривал, не звал по-доброму, а за шиворот и пинком хотел гнать. Ну, мы и взъелись. Вломили так, что раком пополз отсюда!

Ну, он быстро не отвяжется! Теперь уж точно с ментами нарисуется.

Он же при них отрекся от сына! Значит, милиция не придет, а вот алкашей притащить может. Но и с ними управимся, — улыбнулся Павел и предупредил: — Теперь ему одно остается: опорочить тебя с ног до головы, доказать, что не можешь вырастить сына. А он — вот ведь какой жалостливый, согласен Серегу растить! Дошло?

Не пойму, зачем ему сын? Он самого себя не прокормит. Куда уж ребенка?

Скоро узнаем. Ты только смотри теперь, в городе будь осторожна. Не клей хахалей, не высовывайся на панель, чтоб тебя не засекли!

Идет он в сраку! Сам не работает. Ни копейки в дом не приносил. Мне сына кормить надо! А как, если зарплаты на неделю не хватает? На такие гроши одной не продышать! Я из-за этого говна сына голодом морить не буду! И ни одна милиция не укажет. Половина городских баб простикуют. Им ничего, зато меня одну увидят! Пошли они все на хер вместе с Сашкой. Если такие жалостливые, пусть заставят его вкалывать и помогать сыну! А коли не могут, не укажут мне!

Чего ты на меня орешь? Я предупредил, сама решай дальше.

Любка вошла в хижину, обняла сына.

Меня папка побил, а дядьки заступились. Их так много было, как подскочили со всех сторон. Как дали ему! Погнали отсюда кулаками! Сказали, если придет, ему уши вырвут и в самую жопу воткнув Мам! А зачем жопе уши? Как же он тогда слушать станет? Все время без штанов будет ходить? — рассмеялся Сергей.

Милый мой Сергунька! Скажи лучше, зачем он хотел тебя забрать?

Он мне говорил, что ему стыдно за меня. А потому хочет вырвать из притона алкашей и проституток, пока не успели испортить меня вконец.

Спохватился, сучий сын! — вспомнила Любка, как год назад вернувшийся домой вдрызг пьяный Сашка бросился на нее с ножом. Порезал плечо, руку. Сережка, увидев окровавленную мать, выскочил на лестничную площадку, закричал. Сашка вытолкал за дверь Любку и, закрывшись на ключ, пригрозил, что если попытаются войти, обоим снимет головы.

Никто из соседей даже не выглянул, не вступились, не защитили, не помогли оставшимся на улице. И Любка вместе с сыном три дня жили под мостом. Там их приметили бродяги, сжалились, накормили. Узнав в чем дело, привели их к дому. Вызвали во двор Сашку и пригрозили повесить под мостом, если тот еще раз посмеет выгнать жену и сына.

Сашка после этого случая целый месяц не бил бабу, даже когда возвращался пьяным. Он боялся, что жена снова приведет заступников из-под моста. Лишь через месяц решился надавать по морде бабе. Но из дома не прогонял.

В подъезде своего дома женщина не сдружилась ни с кем. Даже бабы с одной лестничной площадки злились на Любку за то, что их мужики оглядываются на нее кобелино. Да и ей не хотелось впускать в квартиру соседей, чтобы не опозориться из-за Сашки. Не хотела выносить сор из избы, но и утаить неприятности не всегда удавалось. Пьяный муж орал на Любку, и соседи поневоле слышали и знали все. Она часто ходила в синяках, избитая дочерна. Может потому, даже в жаркие летние дни не носила платья и кофты с короткими рукавами. А Сережка не гулял во дворе, не играл с соседской детворой, чтобы не дразнили и ни о чем не спрашивали.

Сашка когда-то окончил строительный институт, работал прорабом. Именно его положение городского образованного человека предопределило судьбу Любки. Ей льстило, что ее муж не какая-нибудь деревенщина, а начальник! От него не пахло навозом или соляркой. Он ходил при галстуке и в очках, никогда не курил дешевые сигареты без фильтра, от него пахло одеколоном.

Любке завидовали все девки. Еще бы! Уехать из деревни навсегда, жить, не надрываясь. Не копать огороды, не косить траву на сено, не таскать на себе чувалы с картошкой и свеклой, не вскакивать спозаранку доить корову. В городе люди живут иначе: чисто, красиво и культурно, не ломая спину, не набивая мозоли, как в сказке.

Жизнь в городе казалась им раем. Любка через год взвыла не своим голосом. Призрачный рай оказался адом. И лишь в редких снах избитой, изруганной бабе снилась деревенька. Деревянные избы как добрые соседи не имели замков на дверях. Здесь и на ночь не закрывали окна, не боялись воров. Бесхитростно и просто, непридуманно жили там люди. Одинаково работали и радовались вместе. Если у кого случалось горе, всяк помочь и поддержать старался. Не было алкашей и проституток, воров и бомжей. Не знали этого деревенские, жили своим укладом. А какие песни пели в цветущих садах, в пшеничных полях, на речке и лугу… Любка нередко плакала, вспоминая то, с чем рассталась, от чего ушла бездумно.

Городской она так и не стала. Несмотря на уговоры Сашки, не решилась остричь косы и, хотя не заплетала как в девичестве, укладывала венцом вокруг головы и шла гордо. Ведь у многих других волосы были искусственные, либо короткая стрижка, а у нее свои, родные.

Пещера! Срежь свой хвост! Мне за него в парикмахерской литр водки обещали. На что тебе эта грива? Да и шампуни меньше тратить будешь, и мороки не станет. Под краном сможешь башку помыть, — уговаривал муж, но Любка не соглашалась.

Она не обрезала их, даже когда в доме нечего было поесть. И тогда Сашка пригрозил, что острижет их у нее ночью. Вот тогда впервые насмелилась и пообещала, если он на такое решится, тут же разведется с ним.

Сашка покрутил пальцем у виска, выругался грязно и забыл о косах жены.

Шли годы. Давно уж пожалела баба о своем замужестве и переезде в город. Ничего хорошего не ждала от будущего. Не радовалась праздникам и все мечтала подрастить сына, поставить его покрепче на ноги, выучить, дать образование, а потом, когда он станет взрослым, самой вернуться в деревню насовсем. Забыть пьяницу- мужа, свары и драки, оскорбления, жить до конца пусть в глуши, но в тиши, в труде, но не в беде. Но не получилось. У Сашки были иные планы, своя жизнь.

Любка достает из сумки булку:

Поешь, сынок.

Я не хочу. Мне наши дядьки дали поесть. Приносили хлеб и сало, картошку и селедку. Горячий чай пил. И даже яблок целую миску дали. Я и тебе оставил. Глянь, сколько всего на столе! Поешь!

Не хочется, — отвернулась баба. Ей стало обидно, что чужие люди защитили сына от отца. Даже бомжи ему не поверили, прогнали, а она жила с ним столько лет. «Выходит, сама во всем виновата», — вздыхает Любка.

«Виновата, но в чем? Лишь в том, что, не узнав хорошенько, поспешила с замужеством. Но ведь и это не от поспешности. Выпивают многие, только другие умеют при том сохранить и мозги, и семьи. Санька пропил все.

Видно потому, что никогда со мною не считался. Жил, как хотел. Когда с работы выгнали за пьянку, даже обрадовался. Обмывал как праздник. Все говорил, мол, его везде возьмут, у него повсюду друзья. Его давно звали на хорошие должности и высокие оклады». Звали… а когда выгнали, никому не нужен стал. Друзья не узнавали, бросали трубки, услышав его голос по телефону. Другие обещали поискать что-нибудь, но чаще говорили прямо: «Керосинить надо в меру. Своих таких хватает, пачками выкидываем на улицу. И ты не лучше. Так что не домогайся. Ничего не выгорит».

После таких разговоров Сашка напивался до одури, клял всех на свете, материл последними словами и перебил в доме всю посуду.

Сволочи! Столько бухали вместе! А как нужно мне помочь, рыла отвернули! — орал до пены с губ.

Тогда он стал пить постоянно: каждый день, целыми днями. Он брал в долг у знакомых, потом стал пропивать свои вещи. Пропил обстановку. Дальше добрался и до Любкиных тряпок. Он не просил и не спрашивал, брал молча и уносил. Баба ругалась, Сашка налетал на нее с кулаками. Дошло до того, что начал пропивать Сережкины игрушки, вещи.

Любка стыдила. Это бесило мужа.

Устройся на работу хоть кем-нибудь! Посмотри! Ты совсем опустился, на человека не похож!

Заткнись, тундра! Я здесь хозяин! Не нравится, выметайся вон! Тварь безмозглая меня стыдить взялась. Иди вкалывай! Хватит на моей шее сидеть. Ишь, задницу отожрала, свинья колхозная! Кто тебя силой держит здесь? Да я таких как ты кучками за любым углом сниму.

Не ради себя прошу! Ради сына одумайся! Ведь ты и себя, и нас губишь!

Хватит причитать!

Любка замолкала. Она думала, как остановить мужа? Как уговорить? Баба вскоре поняла, что ни о какой работе теперь говорить нет смысла. Сашку нужно было лечить от запоев. Но как убедить его в том? Любка пыталась много раз доказать мужу, что вся его беда от спиртного, и если он не задумается, не вылечится, его организм не выдержит.

Что ты понимаешь в моем организме? Дай на бутылку, я тут же выздоровлю!

С каждым днем жизнь в семье становилась невыносимее.

«Даже здесь, у бомжей, куда как спокойнее!» — подумалось бабе невольно.

Вдруг услышала голос Павла:

Люба! Вы спите?

Пока нет.

Идите к нам! Сейчас нельзя оставаться в одиночестве. Побудьте с нами.

Женщина глянула на сына. Сережка спал, улыбаясь, сжав в руках большое яблоко.

«Отец давно их тебе не покупал, а эти, хоть и чужие, не обошли, поделились», — подумала невольно и, тихо встав, пошла к костру.

Люди подвинулись, дав ей место у огня. Женщина, присев, вслушалась в рассказ смуглого спокойного мужика, сидевшего рядом с Кузьмичом.

Нет, она не выгоняла, я сам ушел. Понимаешь, детей не было. Прожили десять лет, и все псу под сраку. А тут завод закрыли. Разорился. Заказов не стало. Жена в торгашки подалась, а я не у дел. Везде был, нигде никто не нужен. Баба меня в торгаши стала уговаривать, я уперся. Не мое дело, не умею. На это тоже способности нужны. Ну, а тут пришел домой, жена собаку кормит на кухне и говорит ей: «Не ходи его встречать, он — безработный, значит, бездельник, дармоед! Не только мне или тебе, себе на кусок хлеба не заработал. Уже сколько времени на моей шее сидит и совести не имеет». Ну, что тут скажешь? Права! У меня от этой ее правоты в глазах темно стало. Повернулся и ушел от нее. Хуже всего от бабы зависеть, даже в мелочи. Все они с виду добрые да покладистые, а чуть прижмет нужда, враз зубы покажет любая.

У Любки кулаки сжались невольно. Может и Сашка со своими собутыльниками вот так же ее полощет.

Конечно, всяк себя выгораживает. Кто признается, что сам — говно? За десять лет даже дитенка не смог сделать, а бабу поганит. Да как она жила с таким холощеным? — возмутилась Любка и, не захотев никого слушать и видеть, ушла в хижину, легла спать, решив никогда больше не подходить к костру.

Бомжи, словно угадав, тоже не звали Любку посумерничать у огонька, и та, возвращаясь с работы, вскоре ложилась спать рядом с Сережкой. Сын рассказывал, как прошел день у него. Любка слушала вполуха, уже засыпая.

Мам, мам! А я с пацанами познакомился. Они тоже бомжуют, — рассказывал матери, но та уже не слышала, спала. Баба знала, бомжи никому не дадут в обиду ее сына, себе откажут, а его накормят. И Любка уходила на работу со спокойной душой. Случалось, иногда подрабатывала на мужиках. К ней их тянуло. Даже молодые парни не могли равнодушно пройти мимо нее. После таких встреч она приволакивала полные сумки харчей, половину из них отдавала бомжам.

Прошло уже больше месяца с того дня, когда бабу выгнали из дома. Она все реже вспоминала Сашку, его приход на свалку, понемногу успокаивалась. Но однажды, придя домой, не увидела в хижине Сережку. Любка огляделась, позвала. Сын не появился. Баба обошла все хижины, спросила каждого бомжа, но мальчишки нигде не было.

Мужики и бабы вместе с Любкой обошли всю свалку. Заглянули в заброшенные лачуги, звали, искали — все бесполезно. Сережки не было нигде.

Мой алкаш уволок сына! Теперь попробуй его отнять! Он его на все замки закроет, цепным кобелем рядом сядет и будет сторожить. Как же вы не увидели, что этот гад за сыном пришел? — плакала, упрекала бомжей Любка.

Когда в сумерках из города вернулись все мужики и узнали о случившемся, Кузьмич предложил:

Затягивать не можно. Пока никуда не успел подевать, забрать надо мальца. Отнимем силой и накостыляем козлу, чтоб в другой раз не рискнул заявиться.

Я не верю, что он дома один. Небось, с ментами приморился, ждет, когда появимся. Ловушку подготовил. Просто так Сергея не отдаст! Не для того увел, со своим умыслом, — предположил Лопух.

Э-э, да что с ним церемониться?

И верно! К ногтю гниду!

Айда в город! Заберем пацана и ходу!

Всей кодлой ввалимся! Он со страху в портки навалит! — предложили мужики и ринулись в темноту дружной стаей.

Впереди всех бежала Любка. Пожив среди бомжей, баба осмелела. Научилась стоять за себя. Может отбрить любого нахала, а если понадобится, сможет и в зубы дать. Теперь она не испугалась Сашкиных кулаков и не стала ждать, когда бомжи выломают дверь или вызовут Сашку на улицу. Любка выбила дверь плечом, вошла в комнату, увидела Сашку. Он только что выпил одеколон, закосить еще не успел, все соображал. Появление Любки его не удивило и не испугало.

Прикатила, кобыла? Соскучилась по мужику? Не хватает тебе кобелей на свалке, подзаборная шлюха?

Любка заглянула в спальню, на кухню, в туалет, Сережки не было нигде.

Бомжи взяли Сашку в плотное кольцо.

Не надо! Не трожьте его! Я сама! — подошла к мужу и спросила хрипло: — Куда сына дел?

Какого сына? — глянул на Любку удивленно.

Тебе подсказать? Иль сам вспомнишь? Кончай кривляться, гнида! Где Сергей? — вспыхнули злобой глаза.

Что? Просрала Сергея? Бомжей своих тряси! Они его занычили! Не сыщешь — убью тебя! — двинулся к Любке с кулаками. Бабу затрясло от ярости. Она схватила его за шиворот, тряхнула в воздухе как тряпкой и отшвырнула в угол. — То ж надо! Эдакая мартышка столько лет мучил меня! Чтоб ты через уши просирался!

Шлюха! Сына пропила! — вопил из угла Дамочка.

Что?! — Любка шагнула к Сашке, долбанула кулаком по голове. Тот повалился на пол, затих.

Урыла! — ахнул кто-то из бомжей.

Туда ему дорога! Надо было раньше с этим управиться! — отвернулась баба и решила заглянуть на балкон.

Даже пустые бочки и кадушки проверила, в выварки посмотрела. Сына нигде не нашла: ни под койкой, ни под столом. Исчез мальчишка.

Куда спрятал, засранец? — трясла Сашку, который никак не успевал прийти в себя.

Любка била его яростно, потеряв или забыв всякую жалость.

Прикончу козла! Говори, где Сергей?

Не знаю! Я его не видел давно!

Брешешь, змей! — осыпала тумаками.

Даже бомжи стали сдерживать:

Полегче, не то уроешь…

Не размазывай! Погоди!

Истерзав Сашку до одури, поняла, что либо он и впрямь не брал сына, либо уже что-то утворил с ним, спрятал у алкашей надежно.

Нет! Не брал он мальца! Глянь, вон у него кровь со всех мест бежит. Давно б раскололся! Он — слабак, не выдержал бы большой трепки. Бесполезно трясем. Пошли отсюда! — позвал Павел.

А Сергей?

Ну. Нет его здесь! И не было! Видишь, он сегодня из дома не выходил. Портки единственные и те вконец порвались. В таких не то на улицу, во двор не выйдет. Милиция поймает.

Где ж одеколон взял? С доставкой на дом принесли ему? — напомнила Любка.

Мне Петька принес! Я сыну его пообещал для дипломной проект сделать. Это больших денег стоит. Он и принес аванс! Хотя, ты не смыслишь в том, дура! — тут же получил оплеуху и умолк.

Где ж его теперь искать? — глянула Любка на бомжей растерянно.

Хрен его знает, но не мог же он сам по себе куда-нибудь смыться? — размышлял вслух Шайба.

Нет, конечно. Кто-то уволок. Но кто?

Может Дикая Кошка? У нее такие же сопляки приклеились. Она их приноравливает к жизни, — предположил Павел.

Нет, она не ворует пацанов! Только когда сами приволакиваются к ней. Да и не возникала она на свалке!

Сама не уведет, но ее пацаны могли отчебучить. Уломали нашего…

Треп! Дикая Кошка Серегу не возьмет. Зачем он ей? Лишний рот, ни хрена не умеет. В ее кодле все пашут, а Сергей ничем не поможет. Он мамкин. Катька с ним возиться не станет.

А может, его Пузырь уломал?

Тем более Толику он не нужен. Тот на халяву не пернет, а уж держать нахлебника и вовсе не согласится. Даже слушать о том не хочу! — замотал головой Кузьмич.

Куда же он делся?

Давайте домой! Может, Сергей вернулся и ждет нас?

Вот где мы не глянули: на речке! Там городские мальцы рыбу ловили последние три дня и ночевали в палатке. Скорее всего — с ними. Может, даже уснул у них? — вспомнил Комар.

А и верно! Не решился б далеко уйти. Если кто- то захотел бы увести, крик поднял бы такой, перепонки порвались бы.

Пошли мужики! Люба! Ты с нами иль тут остаешься? — прищурился Павел.

Конечно, за сыном! — отозвалась баба живо.

Куда ты в ночь? Сиди дома! Я с мужиками пойду. Разыщу сына и приведу домой! — встал Сашка с пола.

То гонишь нас, то держишь! А завтра что будет? Снова за шиворот или за нож схватишься? Нет! Не надо мне чужого дома, где хозяин не смог стать ни отцом, ни мужем! Осточертело все! Жить в блядях, не изменяя, никому такого не пожелаешь, даже врагу. Себе и подавно! Уйди, постылый! — отшвырнула Сашку с пути и вышла в ночь вслед за бомжами.

Люба вернись! — услышала вслед и не поверила ушам, не оглянулась.

Лишь в первые полгода жизни звал ее муж Любой, а дальше словно забыл имя.

Баба шла рядом с Кузьмичом. Тот немного приотстал от всех, заговорил с Любкой вполголоса:

Слыхала, как тебя твой мужик звал?

С чего бы? Не пойму, — пожала плечами баба.

Все просто и понятно. Он привык в тебе телуху видеть, безмозглую скотину! Ну, короче, быдлу, какой можно по морде и по жопе надавать, пользовать, как хошь. Ты сама в том виновата, так себя поставила с начала. Он и попривык помыкать. Где кулаком, где матюком погонял как дуру. Ты все сносила молча. Потому потерял к тебе уважение и себя убедил, что оженился на деревенской дурехе. Неравный брак, от того запил, скатился.

А что я могла сделать? Он не хотел меня слушать.

Уже сделала! Развернула мужика к себе лицом! — хохотнул тихо и добавил: — Мало, спесь с него кулаками выбила, так ответила достойно! Показала ему, что ты — женщина, мать, какую есть за что уважать, и что-то переломила в нем. Это лишь начало, Любушка! Если сумеешь и дальше вот так за себя стоять, вскоре он придет руки твоей просить.

Да на хрен нужен! Столько лет с ним промучилась и снова в петлю? Нет, Кузьмич! Не хочу и не смогу!

Оно понятно! Простить такое трудно, но время сглаживает. К тому же у вас сын. Ему и мать, и отец родные нужны. Он очень тяжело переживает ваш разрыв. Ребенку твоему, как ни крути, скоро отцовские руки и его плечо понадобятся. Ведь у тебя пацан. Родного ему никто не заменит, помяни мое слово. Себе всегда сыщешь, а сыну — нет. Смотри, голубка, второй муж никогда не бывает лучше первого. Потому как первый — от Бога, второй — от сатаны.

У меня все наоборот. Сашку не Господь, его преисподняя высрала. Я за то наказана, что парня из армии не дождалась.

Выходит, не он твоей судьбой был, а Сашка нынче задумался…

Не хочу о нем! — оборвала резко Любка.

Цыть, заноза! Не моги на меня орать, не то башку в жопу вгоню!

Чью? — усмехнулась баба.

Твою к тебе! Далеко искать не стану! Ишь, как осмелела! Напробовалась других мужиков, познала сравненье? Вот и наглость сыскала! Думаешь, опыту набралась в Любовях? Хрен тебе в белы рученьки! Себя в дерьме искатала и не боле того! Настоящую любовь за деньги не купишь, а ты сучью похоть сбила! Думаешь, тебя любили? Держи карман до пятки. Приспичило козлов, вот и высморкались в тебя! А ты за деньги и хорьку подставишься. Видел, как с черномазым в баню пошла под руку. Во, срамотища! Хотел я вас обоих отмудохать, да мужики не дали.

Завязывай трандеть. Я жратву принесла, все молча лопали. И ты тоже! Чем Сашка лучше черножопого? Тем, что на халяву в постель лез, а потом морду бил? С тем я переткнулась и рассталась, а Дамочка каждый день изводил.

Сама себя уронила, себя и вини. Нельзя в дурах жить. Баба не только для постели, она душу греть

должна, а где надо — на своем настоять, но не криком. Мужика на горло не взять. Дошло иль нет?

К чему ты завелся? Не вернусь я к Сашке, хоть ковриком под ноги стелись.

Эх, глупая! Не век молодой да пригожей будешь. Придет времечко, когда и старый козел на тебя не поссыт, и сил не станет. С кем век доживать будешь? Сын свою семью заимеет, отделится. Одна останешься. Кобели к молодым пойдут, транда не дефицит. Сколько мокрощелок на панели? Семнасток старухами лают. И ты вот-вот сойдешь в тираж. Только алкаши за сто грамм станут тебя под заборами тискать

Ни хрена им не обломится!

И таким будешь рада! Ты не первая, кого жизнь в штопор скрутила. Я уже всяких видывал. Помоложе, покрасивей тебя бабы, а вовсе опустились, спились вконец. И тебя это ждет. Возьмись за ум, покуда сын не отвернулся. С добра ль Серега с кем-то смылся? Значит, ему уже нынче тошно с тобой. Уже теперь ему отцовская рука нужна, чтоб не сбился, толковым мужиком вырос.

А что он от родного видел? Срам?

То было! Нынче он в твоих руках! И коль сможешь удержать, выправишь человека, сохранишь семью и свою жизнь не искалечишь. Помяни мое слово: всякому свое испытание надо выдержать.

О Сашке слышать не хочу!

То покуда! Дай памяти остыть по прошлому. Сама увидишь, коль захочешь, как человек на твоих глазах поменяется. То непритворное, то истинное его проявится.

Не верю! — хмыкнула Любка.

Ты сколько лет прожила с ним? И поверь, ни хрена его не знала.

И не хочу! Мне б Сережку найти. А что Дамочка? Дурной сон!

Вовсе задубело сердце твое, бабонька. Слова слушаешь, а не слышишь. Не приведись большей беды. Если нынче сыщем Сережку, он вдругоряд удерет от тебя. А когда-то и навсегда. Хорошо, коль не сойдется с лихими людьми, а если судьба не пощадит и в наказанье за блядство и норов отнимет сына?

Кончай срать на душу! — взвилась баба, потеряв терпение, и, ускорив шаг, обогнала Кузьмича, пошла к бомжам, уже свернувшим к реке.

Вот их костерок! Гляди, угли еще тлеют, а палатку не видно. Да и где ее теперь сыщешь? Ушли подальше от реки и комарья в кусты. Там тихо и прохладно. По утру сыщется твой Сергей, — заглядывали под кусты и деревья, не верили в собственные слова бомжи.

Любка всю ночь не спала. Все ждала, прислушивалась к каждому шороху и плакала, дрожа от страха за сына.

Но Сергей не появился и утром. Городские мальчишки сказали, что он не был с ними и не подходил.

Любка металась по берегу реки. Она боялась, что сын, решив искупаться, мог утонуть. Мальчишки из города уверяли, что никого на реке не было.

Бомжи еще многократно проверили всю свалку, но пусто. Любка не раз билась в истерике, проклинала себя, что пришла к бомжам. Ведь если бы не это, Сережка и теперь находился бы с нею. Когда страх бабы достиг предела, на свалке внезапно появились трое: Колька-Чирий, Червонец и Сережка.

Забирайте своего гниду. Взяли мы его у вас вчера, хотели посмотреть, на что он годен? Так вот, он — полный лопух!

Тут же получил Чирий в ухо от Кузьмича:

Стервец! Как посмел, не спросясь?

Чего бочку катишь, плесень? Я тоже могу наехать вкрутую! — обиделся Колька и добавил: — Подумаешь, на день сопляка сняли! Мы ж его харчили. Он даже не отпахал. Думали, вы с него навар снимаете, а этот хрен только хавать умеет. Нет! Мы о вас лучше думали! — поспешили быстро убраться от бомжей, бравших их в кольцо.

Любка ни на- секунду не отпускала от себя сына. Он рассказал бомжам, как пацановская кодла учила его воровать, побираться. Но ничего не получилось, и его вернули. А сманили его, пообещав велик, если он поможет пацанам. Но вернулся на своих двоих. Сергей весь день до вечера был в центре внимания, а когда стало темнеть, на свалку пришел Дамочка.

Ну, что? Нашли Серегу? — не смог скрыть тревогу в глазах.

Боялся за него, — признался тихо и пошел к Любкиной хижине неуверенно, вздрагивая всем телом. На пороге постучал в дверь. Вошел боком и, увидев сына, присел около него.

Где ты был, сынок? — спросил внезапно осипшим голосом.

У пацанов. Мы играли во взрослых.

Зачем? Не спеши с этим. Оставайся в детстве подольше, — глянул на Любку и спросил: — Не надоело в гостях?

А что взамен предложишь? — усмехнулась баба

ехидно.

Домой вернуться…

Нет у нас дома. Туда, где ты живешь, мы не пойдем. С нас хватит! Сыты по горло. Да и зачем мы тебе? Сегодня тебе не на что выпить, пропивать стало нечего. Вот и пришел. Не то б забыл, как нас зовут. Иди к себе! Худо ли, горько ли, живем без тебя, и, поверь, куда как лучше дышится! Повидался с сыном и будет. Не мешай нам!

Значит, полная отставка? А ведь я тебе помириться предложил.

Не хочу. Все к тебе отгорело.

А сын? Давай его спросим.

Отстань от нас! Сережка мал! А я ненавижу тебя! Слышишь, уходи! — начала злиться Любка.

С чего это ты так загордилась?

Надоело жить со сволочью! Ты не муж и не отец, законченный алкаш!

Эх, Любка! Вспомнишь ты этот день. Не раз за жопу будешь рада укусить себя, да будет поздно. Сын тебя не простит.

Выметайся вон! — открыла двери баба. Дамочка встал и тихо сказал Сергею: — Мужай, сынок! Тебе и впрямь пора уходить из детства, — вышел из лачуги, и вскоре его шагов не стало слышно.

Любка постаралась скорее забыть о визите Сашки. И хотя вспоминала свой разговор с Кузьмичом, никак не могла согласиться с ним. Она не могла представить себе примирение с Дамочкой. Слишком много пережито и выстрадано. Отгорело к Сашке все. Она не верила ни одному его слову и презирала.

«Помириться, вернуться! Ни за что! Лучше сдохнуть, чем лечь с ним в одну постель, жить в одной квартире. Да это хуже пытки! Он даже сомневается, что Сергей его сын! Как жить с ним после этого?» — нервничает баба.

Люб! К тебе можно? — послышался за дверью голос Павла.

Входи!

Все нормально обошлось? Не обидел тебя Дамочка?

Помириться предлагал. Домой звал! — поняла, что Павел знает о том. Видно, неподалеку стоял, все слышал.

Размечтался! Да кто ж его простит?

А Кузьмич советует помириться! Мол, пусть подумает о сыне, своей старости!

Совсем крыша едет у деда! Чего ж сам не помирился со своими? Он свою старость уже в портках носит. Какого хрена суется не в свои дела? И тебе скажу, последней дурой будешь, если вернешься к нему! Сам мужик, но скажу правду: таких мудаков как Дамочка к бабам на пушечный выстрел нельзя подпускать. Его ничто и никто не исправит. И Кузьмич зря болтает, мол, если в бомжихи влетела, считай, пропала. Наши бабы — не пропащие. Сколько их — не гляди, что бездомные — замуж повыходило? И живут поныне семьями светло и счастливо. Нашли свою судьбу. И на твою долю солнце сыщется. Всему свое время. Никого не слушай, кроме собственного сердца. А что касается Сережки, то и ему такой Дамочка не в радость. От вашей жизни он больше всех страдал. Чем такой отец, уж лучше б его не было совсем. С Сашкой ты, в первую очередь, теряла Сергея. И уж если б ушел, ты никогда не вернула б сына в дом.

Да и не думаю мириться! Хватило с меня лиха! — усмехнулась Любка.

На следующий день она пошла на работу, принарядившись, и вдруг услышала:

Люба! Подожди! — к ней со всех ног бежал Степан. Тот самый, полузабытый, с каким познакомилась в кафе. — Я так долго разыскиваю тебя по всему городу! — подошел, улыбаясь, как давнишний приятель.

Зачем искал? Не стоит, — нахмурилась баба.

Почему?

Степан покраснел. Потом, словно решившись, выпалил одним духом:

Понравилась ты мне! В сердце, в самую душу запала. Веришь?

Степан! Отведи душу с другой! Ищи по себе. Мне не до приключений. Я все уже пережила. Не хочу новых бед ни с тобой и ни с кем другим. Забудь. И прости, мне нужно на работу, — хотела уйти, но Степан придержал.

Нам нужно поговорить. Давай после работы увидимся. Я подожду! Я слишком много думал о тебе и Сергее! Не откажи в малости. Ведь я — не нахал! Честное слово, эта встреча нужна. Выслушай меня, пожалуйста! Если и после этого откажешь, даю слово, оставлю в покое!

Не надо! Не о чем нам с тобою говорить!

Прошу! Я не задержу надолго!

Ладно. Тогда в пять вечера в том же кафе! — бросила на ходу и заторопилась, даже не увидев, что Степан шел следом.

«Значит, на почте работаешь? А я-то тебя по магазинам искал! Эх, дурак!», — ругал себя человек и решил заглянуть на почту, купить конвертов. Он обошел все. Заглянул в каждое окно, но Любу не увидел.

В пять вечера он пришел в кафе и испугался лишь одного, чтобы не забыла она о своем обещании. Но Любка пришла.

Спасибо тебе! — глянул на бабу и пригласил за стол. — Давай поедим! — предложил запросто.

Меня сын ждет.

Пойдем к нему.

Нет! Тебе нельзя. Сережка меня не поймет. Я не хочу, чтобы он видел меня с чужими, — и рассказала, как сын недавно исчез на целый день, как искали его, как он нашелся. О Сашке рассказала.

Помириться предложил. И это после всего! Как язык повернулся?

Ты не вернешься к нему? — спросил Степан.

Нет! Ни за что!

Люба! Я, конечно, простой человек! Нет у меня высшего образования, нет городской квартиры. Есть дом в деревне, большой участок и хозяйство. Есть большой сад. Имею свой твердый доход. Не бедствую. Живу со своими стариками: отец и мать у меня. Нужна жена — хозяйка в доме! Без этого никак нельзя. Была у меня жена из своих, деревенских. В семнадцать лет привел ее в дом. Из нормальной семьи. А она через полгода… Вобщем, с моим двоюродным братом спуталась. Застал я их. Не стал бить. Зачем? Что этим исправишь? Попросил ее освободить мой дом как можно скорее. Она не промедлила, в тот же день ушла. Прощение просила. Я не мог тогда говорить с нею. Просто открыл двери молча. И все на том. С тех пор не один год прошел. Конечно, я живой человек, имел женщин, но никогда не путался с замужними. С теми, с кем встречался недолго, не хотел судьбу связывать. Душа не лежала. А холостяковать сколько можно? Пора семью иметь. Это хорошо, что у тебя сын. Он и моим станет. Если согласишься, ты не уйдешь от меня. Сыну понравится у нас, а ты даже из-за этого не уйдешь. Не потянет нас с тобой на приключения. Всего навиделись и пережили нимало. Голодными не будем, руки-то при нас. Если Сергей захочет, я научу его работать на тракторе. Их у меня два. Научу водить машины, их тоже две.

А на чем в город добирался?

На своей «девятке». Она на стоянке теперь. Хочешь, поехали ко мне? Бери Сергея и вперед! — улыбался простодушно.

• — Ты меня совсем не знаешь, а уже в дом зовешь. Ведь бедою мечен. Иль забылось? Так у меня еще болит память. Не хочу в чужой дом! Из одного недавно выгнали. Второй раз этого не пережить.

А кто выгонит? Тебя там ждут. Я своим о тебе рассказал. Они, не видя, тебя полюбили. Сама увидишь, как нужна ты мне! — взял Любкины руки в свои.

Решайся, Любушка!

Не торопи. Ведь у меня сын…

О нем я помню! Давай за ним. Пусть поживет у меня! Если ему понравится, тебе решиться будет проще!

Любка смотрела на Степана, смеясь:

А не боишься рисковать? Ведь мы — бомжи! Бездомные!

Я уже обжегся на домашней! От мамкиной юбки взял, а она вон как отмочила! Хуже любой потаскухи! До сих пор с Виктором не разговариваю.

А они не поженились?

Да что ты? Кому нужна? Тетка никогда не приняла б ее в свой дом. И Виктор через год женился, но на другой. Двоих детей уже имеет. А эта до сих пор одна. Над нею вся деревня потешалась. Ну да не хочу о ней. Дурной сон — не жена. А ты решай смелее! Ведь вот сумела, не испугалась, в бомжи ушла. Теперь свой дом у нас есть! Поехали!

Подумать надо, Степан! Я один раз поторопилась…

Люба! Я, конечно, тоже могу привозить тебе цветы, говорить, как дорога и нужна мне, но не лучше ли не терять время. Ведь сын есть! Он вернее всех тебе скажет свое слово. Ему поверишь…

Знаешь, Степ, давай до завтра отложим. Слишком неожиданно все. Дай мне самой решиться, с Сережкой поговорить. Как надумаем, завтра отвечу! Подождешь? — спросила тихо.

Где увидимся и во сколько?

Давай здесь. В это же время.

Я буду ждать! — никак не хотел отпускать Степан Любины руки.

Та впервые за много лет шла по улице, улыбаясь. И путь до хижины на свалке показался ей очень коротким.

А у тебя гость! Давно ждет. С Сережкой лопочет. Мы их тут стремачим, чтоб не смылись без тебя ненароком! — встретил Любку Павел, улыбаясь хитрющими глазами.

Опять Дамочка приперся?

Он самый! Но уже Александр Петрович, так сказал себя величать. Его уже на работу взяли. С испытательным сроком. «Торпеду» ему вшили, коли бухнет, откинется враз. Так что до погоста приговорен к трезвости! А как духарится козел! Нарядился ровно пидер, — пырснул смехом в кулак вслед бабе.

Та вошла в лачугу и онемела.

Сашка сидел рядом с Сергеем за столом, заваленным всякими сладостями. Конфеты и печенье, халва и яблоки, виноград и бананы, мороженое и пирожные не оставили свободного места на столе.

Где это ты так долго гуляла? Сын голодный, а тебя носит? — глянул Сашка на Любку осуждающе.

Тебя, говна собачьего, не спросилась! Чего заладил шляться сюда? Кого тут потерял?

Я, между прочим, с нынешнего дня работаю в домостроительном комбинате в проектном отделе!

Ну и что с того? Для меня ты — говно! — отвернулась Любка.

Послушай, я тебя не обзывал и повода не давал говорить со мною в таком тоне. Не я, а ты пришла с работы на три часа позже, но почему-то не я, а меня ты поносишь? — поправил Дамочка очки, досадуя, что Любка никак не отреагировала на его внешний вид. А ведь он так старался. Постригся и побрился. Купил в комиссионке пусть подержанный, но вполне приличный костюм, туфли и галстук. Даже рубашку приобрел импортную. А все с тех денег за проект. Бутылку принять отказался, потребовал должную оплату и получил. Уж как хотел блеснуть перед Любкой, сразить ее наповал, чтобы она, замерев от счастья, побежала бы за ним дрожащим хвостом как раньше, будто за сокровищем.

Но баба лишь улыбалась. Чему? О том знала только она.

Пошли домой. Я кое-что из необходимого уже принес. В скором времени все приобретем и заживем как раньше. Собирайтесь! — не попросил, потребовал Дамочка.

Что? Ты мне указываешь? Иль все перезабыл, как вышвырнул нас? С ментами возник! От сына отрекся!

Чего не бывает! Свои должны прощать друг другу все. Я ж не попрекаю, где ты нынче три часа шлялась?

Пошел вон отсюда! — рявкнула баба.

Сынок! Скажи матери, с кем ты хочешь жить?

С мамкой! — отодвинул сладости Сергей.

Ты же говорил мне, что хочешь домой?

Но мамка не идет, а я без нее не пойду.

Люб! Нам надо помириться. У нас сын. Мы вынуждены жить вместе. Ведь не ты, не я не сможем завести другую семью. Мы оба виноваты друг перед другом, — говорил Сашка, пытаясь повернуть бабу лицом к себе

В чем я виновата перед тобой?

Разлюбила. Материла, била при чужих, а значит, унижала.

И ты посмел такое говорить? Да еще сам признал, что жить мы будем вынужденно, значит, принудительно! Нет, я никогда на это не соглашусь. Не хочу против воли! Не могу тебя простить и забыть все пакости. Ты посмел упрекнуть, где была это время? Тебя не спросила! Кто ты, чтобы требовал отчет? Я не пойду в твой дом! И не хочу тебя видеть! Уходи. Оставь нас в покое, слишком много зла нам причинил, такое не прощается. Не проси и не требуй, не доставай. Я слишком много натерпелась, чтобы поверить и вернуться, лучше соглашусь сдохнуть, но никогда не стану дышать под одной крышей с козлом! Вали отсюда, гад!

Одумайся! Ведь я больше не приду, не стану звать. Я нынче любую могу снять, и стаей помчат за мной бабы. Помоложе и получше. Уже сами предлагаются. Я сжалился над вами, а ты вот так! Думаешь, впрямь, замену не сыщу? Смешная! Ведь я не ради тебя, баб хватает, ради сына пришел. В последний раз предлагаю, пошли домой!

Нет! Уходи с глаз! — открыла двери.

Сашка молча поднял сумку, сгреб в нее со стола все сладости и, повернувшись к Сережке, открывшему в изумлении рот, сказал:

Пусть тебя мамка кормит. Самому давно пора поумнеть. Не понял, вот и потерял все разом. Прощайте! — вышел в двери, хохоча ядовито.

Мальчишка чуть не плакал. Нет, не потому, что сладостей не стало. Ими лишь хотели подкупить, поманили, но ведь не чужой мужик, свой отец вот так поизголяпся.

А хорошо, что мы не согласились пойти к нему! Ведь он всегда б вот так жратвой дразнился. И ссорил бы нас. А что, мам, все дядьки такие?

Нет, Сергунька, просто нам с ним не повезло. Другие…, - и рассказала сыну о Степане.

Поехали к нему! Ну и что, если он не родной. Вон я слышал от мужиков про Бублика. Он троих ребят вырастил чужих! Может и нам такой перепадет? Только бы не дрался и не прогонял.

Нет, этот не способен на такое! Да и о тебе не забыл. Все спрашивал, что любишь, чем увлекаешься, с чем мечтаешь? Свой ни разу не поинтересовался ничем.

Мам! А он мне взаправдашним отцом будет?

Говорит, что усыновит тебя!

Значит, завтра к нему уезжаем?

Если ты согласен, сынок!

Тогда давай собираться! — загорелись глаза Сергея.

Собирать нечего! Все вещи в одну сумку поместятся

Но Сережке не терпелось. Он допоздна ворочался, а утром чуть свет проснулся, разбудил Любу.

Я уже все собрал. Ты не передумала?

Нет, сынок.

Я буду ждать вас, когда за мной придете.

Только никуда не уходи! — попросила мать.

В этот день она взяла на работе отпуск, не решилась сразу увольняться. И едва время пошло к пяти, заспешила в кафе. Степан уже ожидал ее. Он подскочил, не зная, что ответит женщина. Та, подойдя к нему, сказала:

Ну, как? Пойдем за сыном?

Поехали! Показывай дорогу, хозяюшка! — просветлело лицо человека. Он взял Любу под руку, подвел к машине.

Сережка увидел их издалека и, подхватив сумку, забыв проститься с бомжами, помчался к дороге.

Ты куда? — поймал его Кузьмич и, глянув строго, сказал: — Без матери — ни шагу! Слышь, сынок?

А вон она с папкой! За мной приехали. Забирает он нас отсюда! Насовсем!

Откуда у Дамочки машина? — изумился Кузьмич.

Да это не Дамочка! — глянул Павел на Степана, вылезшего из машины.

Это наш, мой, понятно! Мы к нему насовсем! Прощайте! — помахал рукой Сергей.

Ну и дела! Своего не простили, чужого отцом назвал. Что за дети нынче пошли.

Детям всегда видней, кого признать. Они чуют сердцем. Плохими и несчастными делают их хреновые отцы, потому их не прощают, — махал рукой вслед машине Павел.