Изгои

Глава 3. Взросление

Катька сидит рядом с Зинкой в палате и насильно запихивает в рот ей манную кашу:

За Голдберга! Жри, говорю!

Теперь за Димку! Давай глотай!

За Женьку! Живо! Не дергайся!

Теперь за меня! Я что, хуже всех?

Не могу больше! — отталкивает Зинка ложку, но Катька неумолима: — Хавай! Это халява! Жри, пока пузо не треснет!

Всего две тарелки! Слабачка, одолеть не можешь! Я б не меньше кастрюли сожрала б. Да не дадут. Так хоть ты за всех нас лопай. Когда пузо полное, болезни из человека выходят. Их жратва выдавливает. Поняла? — запихивает ложку каши в рот заслушавшейся Зинке.

Я тебе яблоков принесла, конфет и апельсинов. Хавай все, чтоб ничего не осталось. Завтра опять приду. Если не сожрешь, измолочу. Ты здесь лечишься. Валяться дарма не дам. Дома делов полно. Мне одной не справиться. Да и Голдберг твой психоватый стал. Вчера всю колбасу со стола стащил и сожрал. Я пообещала, что в другой раз самого на колбасу пущу. Он нас плохо слушается, скучает по тебе, а в палату его не пускают. Говорят, халатов таких нет, и тапок по его размеру не подобрать. Он через окно хотел, но сторожиха притормозила! За самые яйцы поймала. Ох и орал он, на весь свет. Никого не боялся, а как эту бабу видит, хвост поджимает, загораживает яйцы и с воем убегает. От страха, что в этот раз она ему все на свете живьем вырвет.

Катька хотела рассмешить, а Зинка заплакала. Жаль ей стало Голдберга.

Так домой хочу. Надоело лежать. Вставать не разрешают, будто рассыплюсь. А знаешь, как меня здесь отмывали? Почти что скребками. И мыла с ведро извели. Говорили, будто я грязней своего барбоса. И все хотели постричь наголо. Одежду в кипятилке шпарили. Вошей травили. Трепались, мол, их больше, чем волосьев. Теперь вовсе скучно стало. Голова не чешется, жопа не зудит. Снегуркой сделали. Лежи и про болячки думай как старухи. Не-ет, не выдержу долго, смоюсь. Да еще книжки читают, тошные до чертиков. Уколами всю истыкали. Скоро таблетками срать начну, — жаловалась Зинка.

Катька кое-как уговорила девчонку полежать, пока спадет температура. Зинка еле дотерпела. И в тот же день сбежала домой. С неделю Катька не выпускала ее на улицу, а как только вышла, вскоре привела Шурку.

Полуторагодовалая либо двухлетняя девчонка спала вместе с Зинкой в одной постели. Она не капризничала, ничего не просила и не требовала. Люболытно глазела на всех, запоминая, привыкая к каждому, усваивая новое.

Катька не обращала внимания на девчонку. Не удивилась, когда та заговорила. Знала, Зинка не обидит. Той и впрямь нравилось, что малышка зовет мамой и бегает за нею хвостом повсюду.

Но… у бомжей нет детства, и Зинка решила приучить Шурку к делу, чтоб та зарабатывала свой кусок. Знала, иначе будут неприятности. Катька не потерпит в дармоедах никого, и повела с собой Шурку к магазину, села побираться на углу. Девчонка примостилась рядом.

Толстая баба, спешившая в магазин, приостановилась, жалостливо вздохнула, полезла за кошельком. Зинка обрадовалась — первая милостыня… А Шурка скорчила рожицу, высунула язык — дразнила бабу. Та, приметив, спрятала кошелек, ушла, не уронив ни копейки. Шурка тут же вскочила и, расставив ножонки, отклячив зад, прошла несколько шагов следом, надув щеки, подражала толстухе. Зинка хотела поругать Шурку, но трое парней, выйдя из магазина, увидели, как дразнит девчонка толстуху, хохотали громко и сыпанули Зинке в подол горсть монет.

Шурка не могла сидеть на одном месте. Она всегда куда-то исчезала, убегала, уползала. Она обошла весь магазин, любопытно глазела на прилавки. Особо полюбила отдел, где продавалась музыкальная аппаратура и телевизоры. Она не просто смотрела и слушала, запоминала все с первого раза. Вот так и вышла она из магазина, кривляясь и напевая:

«…вот тогда я поняла,

че те надо, че надо,

но не дам, но не дам,

че ты хошь…».

Следом за Шуркой, держась за животы, переломившисьпополам от смеха, вываливались парни и девчата, целая толпа людей. Их разрывал смех. А Шурка, ничуть не смущаясь, выдала по полной программе весь репертуар ансамбля «Балаган». Ни одной частушки не забыла. Не только покупатели, продавцы вышли из магазина посмотреть на девчонку, а та пела звонко:

«Гармонист, наш гармонист,

как цветочек аленький.

Сам большой, гармонь большая,

а херочек маленький!»

Женщины размазывали, вытирали с лица слезы смеха. Даже милиционер, поспешивший узнать, в чем дело, протиснулся поближе. Увидел Шурку, услышал частушки и хохотал вместе со всеми. Хвалил девчонку. Не помешал, не прервал. Полез в карман, достал пачку жвачек, отдал и, смеясь, ушел.

Шурку засыпали деньгами. Ее полюбили сразу, а той понравилось, что люди не ругают, наоборот, хвалят, гладят по голове, дают много конфет, печенья и говорят о ней хорошие слова. Зинка онемела, подсчитав в конце дня заработок девчонки. Ей с постной рожей, хоть сосулькой примерзни к сугробу, за всю зиму столько собрать не привелось.

Шурка не умела сидеть спокойно на одном месте. Ей нужно было бегать, что-то искать, открывать для себя свой мир. И она его воспринимала по-своему.

Увидев по телевидению как танцуют и поют на экране молодые, запоминала и тут же, уже на улице, копировала всех, но со своим добавлением, выдумкой и фантазией. Около нее никогда не было пусто. Где, надрываясь, хохочет толпа, там ищи Шурку. Она не умела грустить, унывать и скучать.

Когда на улице было совсем холодно, Шурку пускали в магазин смешить покупателей. Она привлекала сюда людей. И продавцы иногда сами баловали ребенка, сунув ей в руки то булку, то конфету.

Девчонка целый день без устали развлекала взрослых. К ней быстро привыкли, полюбили ее.

Теперь и Катька хвалила Зинку за то, что не прохлопала кормушку, не пропустила, привела в дом.

Скажи, Зинка, ты как сумела научить ее заколачивать «бабки»? Что-то мне не верится, будто сама доперла? — спросила Катька.

Чему научу, если у меня даже голоса нет. И песни не запоминаю. Она сама себя средь нас нашла. Другое не умеет. Я ее побираться учила, а Шурка кого- то передразнит, другому так сказанет, что со смеху обоссывается. Это было на третий день, как я ее к магазину привела. Усадила сбоку, не велела никуда уходить. Показала, как милостыню просить надо. Думала, что онавсе запомнила. Тут идет мужик. Толстый такой. Шурка ему и ляпнула: «Дядька! Дай на булку! Уже целую неделю срать нечем! У тебя штаны от жиру лопаются, а у меня кишки в пупок колотятся! Не дашь, за жопу укушу!». Тот рассмеялся, дал. Я ее ругать стала, когда толстяк ушел. Она пообещала не хулиганить больше. А тут старуха из-за угла ковыляет в магазин. Шурка к ней и лопочет: «Бабка, дай на пирожок! Тогда скажу, что ты красивая. А не дашь, все в магазине поверят, что ты ведьма. И такой всегда была…».

Неужели дала? — удивилась Катька.

Кому охота дурной славы? Ворчала старая, шипела на Шурку, но дала.

Неужели сама она додумалась? — изумлялась

Катька.

Я ее тому не учила. Иногда кажется, что Шурка до нас умела говорить, но пережила свое горе молча. Когда привыкла к нам, оттаяла. И все наладилось. Ведь она даже не картавила. Такого не бывает. Видать, болело сердце, когда бросили. Только вот кому пожалуешься? От того даже ночами во сне кричала, плакала и звала, но не услышали. Выходит, впрямь не все люди с сердцем родятся. Иные вовсе без него живут. Таким никого не жаль.

А если и у Шурки его нет?

И не бреши. Она теплая. Когда ей дают жратву, всегда мне приносит. Всякой конфетой делится. Если не беру, хитростью взять заставит. Сама не знаю. Откуда у нее все берется? Мне б ее мозги, горя бы не знала! — призналась Зинка.

На Шуркины деньги девчонки оделись на зиму. Теперь уже не в сандалиях, не в резине, в настоящих сапожках ходили.Итолько Катька носила ворованные платок и куртку. У Зинки с Шуркой и у мальчишек имелись купленные. В них не боялись выйти в город.

Прошла всего одна зима. Но Димка с Женькой, незаметно повзрослев, уже не ложились под бок к девчонкам даже в самые холодные ночи. Они оставались на полу. Взрослели, понимая, что этот холод еще можно стерпеть, есть стужа более лютая, ее куда как сложнее пережить. От нее не спрятаться у жаркой печки. Она морозит изнутри каждого, кто оказался на улице не по своей воле.

Ни Димка, ни Женька никогда не жалуются девчонкам на пережитое за день. А ведь случалось всякое. И их ловили возле магазинов алкаши, отнимали пустые бутылки, случалось,жестоко били, грозили окалечить, угробить, если увидят здесь еще раз. Не легче приходилось и у мусорных контейнеров. Там тоже появились свои хозяева. В каждом дворе старики- пенсионеры зорко следили за контейнерами. Обшаривать их чужим строго запрещалось. И тогда пошли мальчишки к многоэтажкам. Там никто не помешает, не рискнет залезть в мусоросборник, а жильцам и в голову не взбредет обшаривать собственные отбросы.

Зато и колотить нас некому! — согласился Женька и смело полез в мусоросборник — ржавый и пузатый, расположенный в подвале девятиэтажки. Вонь от него стояла нестерпимая.

Мальчишки знали, что по выходным мусор не вывозят, а потому есть в чем поковыряться.

Женька! Да тут бутылок прорва! Гля! Я уже вон сколько нашел! — обрадовался Димка. Женька ковырялся палкой в отходах и тоже не без результатов. Целую рубашку нашел. Ничего, что велика и грязновата. Не до выбора! И это подарок! Прячет находку в мешок. Заношенный шарф с чьей-то шеи. Тоже сгодится. А вот и пустая бутылка. Потом и банка. Тоже нужная вещь в хозяйстве. А это что за сверток в тряпках? Женька разворачивает его, и волосы на голове становятся дыбом. Дикий, истошный крик вырвался из горла. Мальчишка выронил сверток, забыл свой мешок, бегом бросился наружу, скорее во двор. Димка вприпрыжку за ним. Женьку трясло. На выходе столкнулись с уборщицей. Та прихватила Женьку за шиворот: Ты кто такой? Чего здесь шляетесь?

Женька от испуга слова не мог сказать. Выручил Димка. Баба прижала к себе Женьку:

Да успокойся! Скажи, что стряслось? От чего наполохался, сердешный?

Женька долго пытался заговорить, но никак не мог. Наконец выдавил:

Там человечек! Настоящий. Только маленький. Совсем мертвый.

Ой, голубчик ты мой! Ентова добра пошти каждый день вывозят. Ковыряются бабы, не хотят родить и на похороны тратиться. Вовсе озверел люд! Ни стыда, ни совести не стало. Пужаться не успеваем нынче. Не то страх! Надысь сын свою мать-старуху чуть с окна не вышвырнул. Напился окоянный до белой горячки и родную матку за зверя принял. Каб не заорала, угробил бы лиходей. Вот такие нонче детки. Что с них взять? Родителев не почитают. А и вы чего от своих сбегли? Пошто дома не сидите?

Димка кое-что рассказал бабе. Та даже всплакнула отжали к мальчишкам и к себе:

Вот и я одна маюсь! Как собака: ни семьи, ни детей. И жизнь нараскоряку. Дышать и то страшно, — созналась баба. И, поскулив на свою судьбу, посоветовала ребятам не рисковать собой, собирая бутылки в мусоропроводе: — Тут же и задохнуться можно ненароком, а вот на свалке, что за городом, уже не жутко. Там нынче весь город кормится. Бомжи и старики, детва и весь люд. Кто раньше встал, тот и взял. Там на всех хватает! — посоветовала баба.

Мальчишки уже на другой день отправились на свалку построить несколько хижин. Здесь они были вне досягаемости горожан и милиции. Всякий посторонний немедленно изгонялся отсюда не только крепкими словами, а и кулаками. Потому что вся свалка уже не первый день была признана законной территорией бомжей. Здесь не просто жили, с нее кормились, одевались сотни бездомных, сыскавших приют и понимание. Здесь коротали тяжкое время, болели и умирали многие из тех, кого еще совсем недавно хорошо знали горожане. Но любовь и презренье всегда ходят об руку. Может от того имена многих не произносились вслух. Какая разница, кем был человек вчера?

Увидев мальчишек, бомжи немедля подошли к ним. Димку с Женькой долго пристально разглядывали, расспрашивали, кто они и зачем здесь объявились.

Будь мальчишки постарше, им вломили бы хорошенько и прогнали бы в город. Ведьуних есть где жить. Но вот ведь заковыка! Эти стервецы пришли сюда не без умысла! Лишившись матери и всей родни, вздумали именно здесь, на свалке, среди бомжей отыскать своего отца. «Ведь кто-то состряпал их?» — смотрят мальчишки на мужиков грязных и заросших, спившихся и больных.

Сколько детей осталось в городе, брошенных бомжами на милость судьбы… Как им теперь живется, мало кого интересует Лишь во снах тронет изможденное лицо усталая улыбка — дома побывал, со своими, не надолго, памятью.

Отца ищут, мать их — сука подзаборная! Небось, в городе не сдышались. Вместе с матерью признали отцом кобеля-коммерсанта! А когда и с этим не сжились, вздумали своего вернуть? Отсюда забрать? Да кто воротится, коли душу изгадили?

Да погоди катить на мальцов! Эти то при чем? Вишь, как жизнью биты?

Нету тут отцов! Кто сюда возник, в город не вертается! И вы! Кыш отсель! — подошел костистый бомж и велел мальчишкам убираться отсюда живо.

Чтоб духом вашим не воняло! — орал вслед, надрываясь, грозя урыть всех городских, кто посмеет ступить сюда.

Эх-х! Ничего не обломилось! Прогнали и отсюда. Хорошо, что не нашкондыляли по шее, — хмыкнул Димка и добавил: — Не провели бомжей, не обхитрили.

А я и не темнил. Я взаправду хочу отца сыскать. И верил, что повезет. Да только вот плохо одно: ни ты, ни я его не помним.

Ну чтоб ты делал, если б он сыскался?

Попросил бы его жить с нами!

Где? У Катьки? — искренне изумился Димка.

Да хоть где! Ведь он все же свой!

Не сыщем мы его! Надо самим скорей в мужики выбиваться, а то придем домой пустые, девки на нас наезжать станут. Дармоедами задразнят. Вчера был прокол, сегодня, завтра прогнать могут. Что делать станем?

Ничего им не говори! — поджал губы Женька. И оба свернули к кладбищу. Там, набрав бутылок, сдали их, купили хлеба, а в сумерках вернулись домой.

Зинка с Шуркой пришли следом. Девчонки продрогли так, что даже горячий чай их не согрел.

Не повезло нам сегодня. Только в магазин вошли, нас тетки какие-то стыдить стали. А все из-за Шурки, что такая маленькая уже похабные частушки поет. Что она, наверное, дите уличной потаскухи, и что нас в милицию надо, потому как порядочных детей всяким гадостям и разврату учим. Что мы город позорим хуже чумы! — хныкала Зинка и добавила: — А эта паразитка Шурка, как назло, козью морду состроила, хлопнула себя по заднице, да и предложила тем бабам целовать ее в жопу, не нарушая очереди. И заявила, что она нужней всех в этом магазине, мол, все так говорят. И ее тут все любят, а вот этих теток никто не знает и не хочет здесь видеть. Ну они и рассвирепели. Выдернули нас за уши из магазина обоих. И сказали, если появимся — сдадут милиции.

А я их не боюсь! Меня даже цыганы звали к себе! Обещали много конфетов и бусиков! — похвалилась Шурка.

Ни к каким цыганам не пойдешь, — строго осекла Зинка, приметив возвращающуюся Катьку. Ей она рассказала, как после магазина пошли они с Шуркой на базар. Малышка там неплохо заработала, но к ним в конце дня привязался какой-то мужик и все спрашивал про Шурку: кто она, откуда, где ее родители, как их найти, где живет этот ребенок? Называл Шурку маленьким гением.

Что это, я не знаю! Мы от него сделали ласты. Ох и въедливый! Липучий как говно! Пристал — не отвязаться никак. Пойми этих людей! Одни обосрали по уши, тот с жопой вылизать готов. Не знаешь, чего ждать от них, — сетовала Зинка.

А я сегодня свою мать увидела! Познакомились! — выдохнула Катька со стоном. В доме сразу стало тихо так, словно все разом разучились дышать. Даже мальчишки стояли, остолбенев и разинув рты, и не знали радоваться за Катьку или пожалеть ее.

Девчонка курила одну сигарету за другой и не торопилась рассказывать. Зинка потеряла терпенье первой:

Ты хоть расскажи, как встретились?

Я уже всего натыздила. Полную сумку. Еле тащилась. Тут глянула, баба к прилавку подвалила. Винограда ей захотелось. И пока она его пробовала, я у нее косметичку слямзить хотела. Она из нее «бабки» доставала. Только клешню запустила, та баба хвать меня. Хотела в морду дать, но узнала. Это дочь нашей соседки. И говорит: «Ты что делаешь?». Я ей в ответ, мол, сумки перепутала. У меня точно такая. Она мне пальцем погрозила, мол, в твоей нет косметички. А у соседей воровать стыдно. Схватила меня за локоть, оттащила шага на три да и говорит: «Посмотри, Люба- ша, чем твоя дочь занимается? Меня едва не обокрала. Деньги хотела вытащить! Я ее за руку поймала. Коль родила, растить надо, а не подбрасывать на улицу как щенка! Сама живешь! Почему ребенка бросила?». Я стою как усравшись. И руку вырвать не могу. Вцепилась в нее соседка как бульдог. Не привелось смыться. И лупаю глазами ложанутой падлы. А эта, мать, так тихо извинилась перед соседкой, покраснела и говорит: «Иди ко мне, Катюша! Не бойся! Давай вот здесь обойди прилавок». А сама следит, не слиняю ли я от нее? Ну, подошла. Она обняла, к себе прижала и спрашивает: «тяжело тебе с отцом живется?». Сказала, что давно ушла от него. Прогнала меня из дома чужая тетка, а он и не подумал найти и вернуть. Уже три зимы сама живу, как могу. Она слушала, не выпуская меня из рук, и я почувствовала, как ее всю трясет. Так мелко-мелко, часто-часто. Глянула ей в лицо, а по нему — сплошная мокрота. Вытирать не успевает. И опять спрашивает: «А где живешь?». Сказала, что в бабкином доме, здесь. Она вздохнула и снова: «Как живешь?». Ворую! Как еще? Жить то надо, раз вы меня на свет пустили! Приходится самой себя держать, коль никому не нужна. Тебе — кавказцы и торговля. Отцу — водка и бляди! Я у вас — лишняя, случайная ошибка. Коль оба дураки, не стоило рожать меня на свет. Гондоны и тогда в аптеке были. Иль бракованный попался? У нее глаза квадратными сделались. Дышать взахлеб стала и говорит: «Ты такая маленькая! Кто этим гадостям тебя научил?». Ну, я и ляпни, мол, поживи как я! Все разом усекешь на своей шкуре! Не только про гондоны, все насквозь знаю! Она аж посинела: «Ты что? Путанка?». Нет! На панель не возникала. Покуда ни с кем не трахалась. Не припекло! «Катька, несчастная моя! Что же нам с тобою делать? Ведь я была уверена: с отцом живешь, и все нормально. А ты… Совсем дикая, бом- жуешь как уличная. Хотя и он, и я живы!». «Скажи! За что ты нас бросила?», — спросила ее. Она аж челюсть уронила: «Так он тебе ничего не сказал?». Про твоих кавказцев знаю, что спуталась и ушла от нас. «Какие кавказцы? При чем они? Я с ними ничего общего не имею! Видишь, колбасой торгую! Фрукты никогда не продавала». Отец так говорил! «Ну, негодяй! Ладно! Ты когда бываешь дома?», — спросила меня и посмотрела на часы. Сказала, вернее, попросила, подумав немножко: «Завтра я возьму выходной. Отпрошусь у хозяев и приду к тебе. Ты никуда не уходи, дождись меня Нам нужно все обговорить, что-то придумать». Зачем? Кому нужно? Я ничего не хочу менять. Я отвыкла от вас обоих и уже не смогу жить с вами. Не поверю ни ему. ни тебе! Я не кукла! Не хочу, чтоб мной игрались… «Кать, надо поговорить. Ты ничего не знаешь. А здесь не место для такого. Давай завтра увидимся?». «Ни к чему!», — говорю я ей, а самой так неохота от нее уходить. Кажется, вцепилась бы в ее руки и никуда ни на шаг. Как устала от оплеух и подзатыльников, от Чирия и милиции, от голодухи и вечных забот, как жить завтра? Надоели вши и грязь, старое чужое барахло. Потому что в новом страшно показаться в городе, чтобы не сорвали с меня и не измолотили досмерти. Я так устала бояться всего. Ведь ни одной ночи не сплю спокойно. И вместе с Голдбергом просыпаюсь, вскакиваю от всякого шороха и голоса. Неужели так стану жить до самой смерти?

Ты хочешь вернуться к ней? — охрипла Зинка

вмиг.

Не знаю! Я ничего не знаю! Она придет утром. А до него надо дожить.

Катька почти ничего не ела. Слушала и не слышала, что рассказывали ей Зинка, Димка и Женька. Она курила, смотрела в пламя печки, думала о своем.

Не унывала только Шурка. Она тормошила всех подряд. Поев, схватила куклу, какую ей принесли с помойки мальчишки. Зинка отмыла игрушку, и Шурка теперь ни на минуту не расставалась с нею.

Кать! А ты какую хочешь? Поиграй! — предложила девчонке, та отказалась.

И тебя не хочут. Поняла? Потому что детей кормить надо и жопу мыть! Это не любят большие. Я хожу с немытой, и ты терпи! — говорила кукле. А потом спросила Катьку: — Ты меня тоже бросишь скоро?

Отстань, Шурка! — хмурилась девчонка. Малышка полезла под стол к Голдбергу, попыталась оседлать пса, тот зарычал.

Вы все сегодня злые. Даже поиграть не с кем. Со мной вовсе чужие тетки и дядьки не ругаются, а вы совсем свои, а гоните меня. Совсем плохо с вами стало. Холодно. Как на улице, — скривила губенки, готовая заплакать.

Шурка! Иди ко мне. Не злись, никто тебя не ругает. Мы любим тебя. Просто у Кати плохое настроение. Она устала. Вот отдохнет, и мы с тобой поиграем. А хочешь, с мальчишками в прятки? — предложила Зинка.

Давай в прятушки! — обрадовалась малышка и тут же полезла под койку.

Катьку понемногу растормошили. Отвлекли от воспоминаний, не надолго вернули в детство.

Она искала Шурку в подвале и под печкой, под лавкой и столом. Малышка визжала от восторга.

Как дорого было ей это тепло и внимание, без какого никак не прожить. Она обнимала всех, улыбалась каждому, прижимаясь маленьким тельцем к тем, кто успел опалить на морозе саму душу.

Шурка уснула рядом с Женькой. Вспотевшие волосы прилипли ко лбу, вискам. Мальчишка бережно укрыл ее одеялом. Боясь громко дышать, осторожно встал, подошел к Катьке:

Чего мучаешься? Если б наша мать была жива, я ушел бы к ней не оглядываясь. И Димка тоже. А ты?

Меня не позвали. Только предложила встретиться. Да и о чем ты, Женька? Тебя твоя мать не оставила отцу-пьянице, не прогнала. Не отказалась. Она умерла. Не хотела вашего сиротства. А нас, всех троих, вышвырнули! Живые! Чуешь разницу? Ты — сирота! А мы — бомжи! Вам нечего стыдиться. Мать до последней минуты любила вас обоих! И не отказалась! А мы как лишние щенки. Теперь, когда выжили всем назло, может и позовут, чтоб помогали прокормиться. Раз сумели уцепиться за жизнь, глядишь, не станем нахлебниками. Кому нужна такая семья? Она ничуть не лучше кодлы Кольки-Чирия. Так в ней даже заступались иногда и за меня. А мать? Она даже ни разу не пришла, не проведала, не знала, что давно не живу у отца. Да и теперь зачем я ей? Не болело сердце. Не искала! Забыла. И мне не стоит о ней думать. Пусть все останется как есть. Мы давно чужие. Своими не становятся, ими рождаются. Конечно, так хочется нормально жить. Только с нею не получится. Не смогу простить и забыть все.

Кать! Но ты же девчонка! Тебе надо жить в доме. Пусть плохая, но мать будет рядом. Когда нет ни кого, совсем плохо. Это мужики могут жить хоть где. Тебе — нельзя. Ты растешь. Когда вовсе большой станешь, надо свою семью завести. Девкам нельзя жить одиноко. Если из-за нас, не думай, мы не пропадем. Если б меня мама позвала, я босиком по снегу, даже в могилу к ней убежал бы! У нее, наверное, было бы куда как лучше, чем среди живых, — вздохнул мальчишка.

У тебя мать! А у меня?

Во, даешь! Чего загодя тарахтеть, если не знаешь, что стряслось, почему ты с отцом осталась. Ты послушай, уж потом решай.

Я ей про кавказцев сказала, а она — глаза по тарелке. Мол, они тут при чем? Никогда фруктами не торговала, только колбасой!

Во! Значит, зазря обосрали! Я и говорю, встреться с нею. Не линяй из дома! — настаивал Женька.

А может, она вовсе и не позовет к себе. Только в гости на праздники! Столько время прошло, даже не объявлялась! Или сама сюда насовсем жить придет.

Нет! Она как все! Подразнила! Сама навовсе не появится, — съязвила Зинка, какой было очень обидно, что ни к ней придет мать поговорить как со взрослой, а к Катьке. Вот и решила заранее остудить, чтоб не очень ждала и надеялась.

Зинка раньше других смекнула, что если Катька уйдет к матери, то ей с Шуркой и мальчишками придется выметаться из этой пусть старой, но избы, на холодную улицу и жить где попало.

Она очень не хотела выдавать этих опасений и молчала, крепилась изо всех сил.

Дура ты, Зинка! Сбрехать могут друг другу чужие! Зачем Катькиной матери понадобился б выходной? Ведь если она не придет, с базара все равно никуда не денется. И Катюха за брехню сможет ей в рожу наплевать! — встрял Димка.

Придет она! Уж не знаю с чем, но заявится. И плевать ей не за что! Она тетка! Схватит за ухо, вместе с башкой оторвет.

Вот это мать! — рассмеялась Зинка.

Давайте все в избе приберем к ее приходу, чтоб не говорила, будто в свинарнике живем. Чтоб разулась у порога!

Не надо! Пусть все остается как есть. Не та чистота нужна! Не грязь глаза колет, а то болит, что у моих родителей внутри сплошная свалка. Где всему место нашлось, кроме меня…

Дети проговорили до самого рассвета. Легли спать, когда в окна заглянул первый луч солнца. И только Катька никак не могла уснуть. Она никому не призналась, что именно ее, свою мать, обкрадывала на колбасу чаще всех…

Спит Шурка, одной рукой обняв за шею Зинку, второй куклу к себе прижала. По лицу улыбка бродит чистая, бездумная. Зинка бережно обняла девчонку. Малышка стала беспокойной игрушкой, подружкой, заботой и тревогой девчонки. Раньше она часто говорила, что хочет умереть. Теперь о смерти забыла. Знает, очень нужна Шурке.

Спиной к спине уснули мальчишки. Им не до улыбок. Рано пришлось проститься с детством. Вот и теперь лица напряжены, сжатые кулаки даже во сне не расслабляются. Сон бомжей короток и чуток.

Вон Голдберг зарычал. Мальчишки вмиг проснулись, подняли головы, прислушались. Кто потревожил собачий сон? Но вокруг ни звука.

Тихо… Так тихо, что слышны голоса птиц за домом. Женщина вошла, не потревожив никого. Даже Голдберг не проснулся, лежал у ног мальчишек, храпя по-мужичьи.

А вас тут много! Катюшкины друзья или бездомные? Неужели у всех нет родителей? — подошла к дочери, легонько тронула за плечо, позвала тихо: — Катюша!

И тут же с истошным лаем к ней подскочил Голдберг. Дети мигом повскакивали. Протерли заспанные глаза. Пес виновато жался к Зинке: заспался, прозевал, не услышал чужую. А она поставила сумку у стола. Из нее так вкусно пахло, что у Голдберга горло вместо рыка заскулило просяще, жалобно.

Катька вскочила на ноги быстрее всех. Плеснула в лицо холодной водой, и готово.

Я слишком рано? Разбудила вас?

Мы вчера поздно легли. Обычно в это время нас уже не бывает дома, — ответила Катька, усмехаясь.

А эти кто? — кивнула женщина на детей.

Такие же как я! Мы все одинаковые!

И эта кроха?

Ее тоже выбросили из семьи…

Ладно, Катюша, где мы с тобой поговорим? — огляделась женщина.

Здесь и поговорим. У нас друг от друга секретов нет! — глянула Катька на мать холодно, жестко.

Расскажи мне, как ты оказалась на улице? — попросила тихо.

Как? Выперли меня, вот и все! Под задницу! Отец пьяный спал. Даже не проснулся, а я со взрослой бабой не сумела б справиться.

Ты потом пыталась прийти к нему? К себе домой?

Мне пообещали голову оторвать, если попытаюсь возвратиться.

Значит, спился окончательно…

Видела соседку не так давно. Она говорила, что отец на лечении. До белой горячки ужрался. А ключи от квартиры…

Они нам не нужны! Это его жилье. Да и в нем ли главное?

Скажи, где ты была? Почему ни разу не пришла и оставила меня с ним?

Катя, это, девочка моя, особый разговор. Не по моей вине… Что я могла? Меня лечили. В психушке! А он выжил и воспользовался! Сделал все, чтоб мы не виделись, — отвернулась к окну, вытерла глаза.

Ты тоже алкашка? — вырвалось удивленное на крике.

Нет! Я никогда не пила. И твой отец стал выпивать, когда ты родилась. До того в рот не брал. У него было другое… Таскался по бабам постоянно. Я терпела долго. Хотела уйти, но он сне сказал, что тебя не отдаст. А если я заберу тебя у него, он разыщет и упрячет в психушку. Твой отец работал юристом и на подлости был горазд. Я не хотела лишаться тебя и молчала. Никому из родственников, даже своей матери, не говорила, как живем. А он наглел. И однажды, когда вернулась со смены, а работала тогда медсестрой, застала его со своею подругой в постели. Оба были пьяные. Я плохо помню, как все случилось, как схватила молоток, как ударила его. В себя пришла уже в психушке. Там я узнала, что натворила в бешенстве. Меня хотели осудить, но адвокат доказал, что я пошла на это невменяемой и отвечать за свое не могла. Это называется состоянием аффекта Но никто не знал, как каждый день он изводил меня. Нет, избиение — мелочь в сравнении с тем. Он истязал мою душу постоянно. Я не вылезала из дур и деревенщины, я была хамкой и быдлом. Он говорил, что для меня петля и то награда, что я испортила ему всю жизнь, — всхлипнула женщина. — Я предлагала ему разойтись тихо, но в том случае, если он отдаст тебя. Он не соглашался ни в какую…

А зачем я ему была нужна? — удивилась Катька.

Кроме тебя, у него не будет своих детей. К тому же, именно тебе завещана его матерью квартира в Ленинграде.

Катька тихо охнула.

Его мать умерла, но завещание осталось. Я не знаю, как он решился лишиться тебя? Может успел переоформить ту квартиру. Хотя водка и шлюхи побили его окончательно. Когда меня оправдали и выпустили из психушки, я попыталась забрать тебя. Но твой отец вышвырнул меня, сказав, что убийце, сумасшедшей не может доверить дочь. Он же устроил так, что я никуда не могла устроиться на работу. И на прежнее место меня не взяли. Оболгал негодяй. А когда я снова пришла к тебе, не впустил, пригрозив сообщить в психушку, что у меня снова начались приступы маниакальности, и меня упрячут туда уже до конца дней. Меня и впрямь навестила врач и предупредила… Хорошая женщина. Правду сказала: «Пойми, Люба, муж у тебя подонок! От него держись подальше, покуда на воле ходишь. Иначе опять тебя спровоцирует и в тюрьму или в психушку на долгие годы упрячет. Берегись негодяя. Знаешь, какую охоту устроил он на твоего адвоката? Добился своего, и того с работы выкинули. Скольким тот человек помог, а теперь бомжует. Погибает мужчина, зато твой бывший цветет и пахнет. Отвалялся у нас с полгода. От запоев лечили. До белой горячки дошел. А теперь «торпеду» ему вшили. Да еще несколько сеансов гипноза провели. Пить перестал, работает. Уж не знаю, как живет, но, говорят, за ум взялся…». «Еще кастрировать его нужно было. Для полного счастья. У всех людей по одному недостатку. Этот с целым букетом. Его и могила не исправит. Гад, не человек!», — сказала я ей. Врачиха согласилась и добавила, чтоб прислушалась я к ней, не лезла бы в петлю головой добровольно. Я ей сказала, что он меня не интересует, лишь бы тебя забрать. Она посоветовала: «Подожди, Люба! Хоть пару лет! Подрастет дочка, когда ее желание жить с тобой ляжет в основу решения суда. Ведь сейчас она малолетка. Кто прислушается к ее словам? А в четырнадцать обязаны! Вот тогда и возьмешь реванш. А пока терпи и не высовывайся!» — всхлипнула женщина, — Я много раз ждала тебя возле дома, чтобы хоть мельком увидеть. У школы высматривала. Спрашивала ребятишек двора о тебе. Отвечали, мол, не знаем, не видели, не дружим с ней. И я умоляла их вызвать тебя во двор, поиграть с ними. Они шли, а вскоре возвращались, сказав, что им не открыли. В школе ответили, в списках не значишься. И я поняла — увез тебя в Ленинград к своей сестре. От меня и от себя подальше. Туда я не могла поехать Не за что.

А почему он меня не отдал? Ведь я ему не нужна! Он никогда не любил и не заботился обо мне. Не пойму, из-за чего все? Духарился? Но ведь столько лет! Почему не искал, когда ушла? Тебе в нашем дворе даже соседи могли сказать, что я бомжую и давно не живу дома. Они видели меня на базаре. Да и ты… Сотни раз я проходила мимо тебя…

Ты очень изменилась, Катюшка! Изросла. Раньше была похожей на бабку, мою мать. Теперь вроде на меня! — улыбнулась слабо.

А где ты живешь теперь? — спросила Катька.

Комнатушку снимаю.

Почему здесь не стала жить? Ведь этот дом твоей матери, а значит твой!

Да, но отсюда очень долго добираться на работу. Далековато. Ну, как за день вымотаешься, почти двенадцать часов на ногах, кое-как до койки добираешься. Ноги гудят. А в последнее время сердце сдавать стало. Болит несносно. Едва выдерживаю до конца дня.

А мы здесь уже давно живем! — встряла в разговор Зинка и стала рядом с женщиной, заглядывая ей в глаза. Та поняла, погладила девчонку по голове. Зинка взвизгнула от радости. Вся напряглась. Как давно это было. Кто последний гладил ее?

Ну да, конечно, Колька-Чирий кулаком по макухе. Так, что разом мордой в грязь воткнулась. И рыкнул козел: «Грызи землю, гнида! И клянись, что никогда больше не возникнешь здесь!».

Погладить по голове не торопились и в семье. Вот дернуть за ухо так, чтобы обоссалась, это сколько хочешь. А потом поднять на смех… Сами с детства и того не видели, кроме оплеух и пинков, еще пороли. Зинку ни разу плетью не выходили. Может, потому так и не дошло, за что из дома выгнали.

А девчонка стоит, улыбаясь. Ведь вот чужая мать, а по голове погладила. Тепло подарила. Как это здорово, когда взрослые умеют замечать детей, даже чужих, угадывать их желания. И не ругаться, не кричать, а молча, тихо погладить голову, плечи, обнять и, прижав к себе бережно, сказать самые простые и дорогие слова: «Дочка моя, ласточка, солнышко ненаглядное! Как я люблю тебя, цветочек мой!».

Да, после этого отпетая хулиганка присмиреет. Станет тише воды. Ей захочется и впрямь такою стать. Эти слова действуют лучше отборной брани и угроз.

А тут и Шурка подоспела. Забилась меж колен. Головенкой в руки тычется как котенок. Будто назло перезабыла все песни и частушки. Ей тоже тепло нужно.

Ну, иди ко мне! — взяла Шурку на колени. Та мигом обвила ручонками шею женщины.

Кто назвал ее сумасшедшей? Вон какие теплые у нее руки. И глаза добрые, чистые, но это видят и чувствуют только дети.

Женька с Димкой хлопочут у печки. Картошку сварили, вскипятили чайник, заварили чай. Нарезали хлеб, колбасу. Накрыли на стол. Ждут, когда девчонки отстанут от Катькиной матери.

Давайте поедим! — не выдержал Димка. Вместе с Женькой они вскоре ушли из дома. Как ни хорошо общаться с гостьей, а жизнь свое потребует. И пошли искать бутылки по городу, в парке и на кладбище.

Вскоре ушли Зинка с Шуркой. Катька с матерью остались наедине.

Ты говоришь, что искала меня всюду, хотела забрать к себе. А куда? В ту самую комнатуху, где не то вдвоем, одному места мало. Ты проговорилась, сколько имеешь в месяц. У меня пацанята приносят больше, собирая бутылки по мусоркам. Зинка за три дня напобирается на твою получку. А я не котенок, не собака. Мне не только кусок хлеба нужен, а и на жопу что-то натянуть. Обувка потребуется. А если в школу, то и говорить нечего. Твоей зарплаты не то на форму, на учебники не хватит. Да и заниматься негде. Через неделю волками взвоем. Начнутся разборки. Ты скоро начнешь жалеть, что взяла меня. Я — о том, что пришла к тебе! В конце концов не выдержим и расскочимся, возненавидев друг дружку навсегда, прибавим соли и горя в души. Ты назовешь меня неблагодарной сволочью, я тебя — никчемной. Нужно это нам?

Люба сидела, разинув рот. Она никак не ожидала от Катьки такой жесткой отповеди, сурового логичного расклада и онемела, не зная, что и ответить? Она была уверена, дочь с радостью и благодарностью пойдет к ней, расстанется с улицей и воровством, будет учиться заново нормальной семейной жизни. А дочь видела жизнь уже по-своему.

Выходит, не подошла я тебе, в матери не гожусь по бедности своей, — опустились плечи женщины.

Не надо меня на мокроту брать! Я всякое видела и прошла много! Только ты уже теткой была, а я — девчонкой. Чего теперь скулишь и заходишься? Вот ты тут обсирала отца. Он — негодяй, сволочь, прохвост, кобель — сделал тебя падлой! А ты что сделала, чтоб в человеки вернуться? Держалась за его портки? Какой ни засранец, а мужик! Знала: говно, не человек, — зачем жила? Хныкать и вешать сопли все умеют. Теперь за это в рыло бьют. Не ищи свободные уши! Сама на ногах не стоишь и меня затянуть хочешь! Ну, уж хрен! Я и без тебя наголодалась. Не хочу! Ты — не баба, коль не сумела вылезти из слизняков. Когда нет башлей, это дело поправимое, а вот если нет характера, живучести и ума, это надолго! Такое не выправить. Ты только и умеешь — сморкаться и винить во всем кого-то. Даже размазать не смогла отца! Тебя выпихнули из квартиры, с работы, из матерей, заменили шлюхой, ты молча проглотила все! Значит, согласилась. Выходит и впрямь дура! — отвернулась Катька.

Что же сделаю, если слабохарактерной родилась? Теперь не переделаюсь. Да и что изменю в судьбе? Воровать не умею, таскаться — старая! А как еще нынче деньги заработать? Тебя хотела взять к себе, чтоб жить вдвоем тихо и спокойно. Пусть бедно, зато никто не плевал бы нам ни в лицо, ни вслед. Крутых теперь хватает. Мало доброго осталось в людях. Но ты, как вижу, хлебнула через край и быстро выскочила из детства. Конечно, тяжко может было б у меня с деньгами, но зато тихо! — глянула на дочь с надеждой.

Тихо только на погосте. Да и то не всегда. А я о жизни говорю! Что мне предлагаешь? Нищеты и голода я нахлебалась. Слез море пролила! Это уже пройдено. Повторять не хочу. А что нового?

У меня ничего нет. Я тебе все сказала. Пусть горькая, но правда! — опустила голову женщина.

Вот и живи с этой правдой. Я в нее не хочу ни с тобой, ни сама!

Катька! Ты ж моя дочь!

И что с того? Когда ты искала, высматривала меня во дворе, почему не зашла к соседям? Они тебе многое рассказали бы. Ты и сегодня живешь в несчастных, хуже нас бомжей. Все плачешься на бабью слабость. А когда в тебе человек проснется? Пусть подлый, но живучий? Ведь мать ты! Да толку от того? Родив, на ноги поставить не сумела, не растила! Да разве это мать? Я сколько раз могла сдохнуть. Ты и в том отца бы одного винила. Но не себя! Тебе удобно оставаться такой Вот и живи! Я ни при чем в твоих бедах. И не пойду к тебе!

Катя! Мы что-нибудь придумаем!

Что? — усмехнулась девчонка недоверчиво.

Надо попробовать отсудить у отца квартиру! Хотя бы одну комнату для нас с тобой!

Не выйдет! Ты пыталась урыть его! И он, конечно, давно выписал тебя! Обратно никто не пропишет! Да и не с этого надо начинать. С работы. Ведь ты даже не пыталась восстановиться!

Сколько раз! Но отказали!

Тогда надо искать другое!

Пыталась! Желающих полно, работы мало. Да и что оправдываюсь перед тобой, будто в чем-то виновата? Я хоть как-то живу! Другие либо спились, либо посдыхали давно.

Дурное дело не хитрое. Нашла чем гоношиться! Жива! И что с того? Меня нашла! Верней сказать — нашли меня тебе! Сама так даже не узнала б, — обидчиво поджала Катька губы.

Выходит, не хочешь ко мне?

Нет! Не пойду! — ответила резко.

А мне к тебе тоже не надо приходить? — дрогнул голос женщины.

Не стоит!

Почему?

Не надо дергать кишки друг другу. Не только у тебя, у меня тоже память имеется. Иногда болит… Не добавляй. Оставим все как было. Мы не сможем жить вместе. И чем скорей расскочимся, тем лучше, — отвернулась девчонка к окну.

Тихо, почти неслышно открылась дверь. Женщина вышла из дома, не прощаясь. Не оглянулась вслед ей Катька, не окликнула, не попыталась удержать.

Катька стояла, вцепившись в подоконник, напрягшись пружиной. Ей было очень больно, но плакать нельзя. Она приказала себе сдержаться, и ей удалось.

Катька! Зачем тетку выгнала. Она так плакала по дороге. Даже земли не видела! Лучше б ты ее у нас оставила. Картоху варила б, в доме мела! — жалел Любу Димка.

С этим и без нее справимся! — оборвала Жестко и, увидев что принесли мальчишки, звонко рассмеялась.

Ночной горшок для Шурки они подобрали на помойке. Отмыли его и несли бережно как хрустальную вазу, боясь уронить.

Чего рыгочешь? — удивился Женька.

Через весь город тащили! Хоть бы в сумку положили! Вот дурье! Шурка уже спокойно за дом бегает! Раньше надо было!

Там простывает. Теперь не надо ей мерзнуть. В доме свои дела справит!

А вонь? Чем дышать станете?

Не сдохнем. Зато Шурка болеть не будет! — гордился Женька трофеем.

Мы и тебе обнову принесли! Глянь, какие галоши! Совсем новые! Когда грязь будет, ноги не замажешь. В них и во дворе подмести и пол помыть можно. И еще! Гля, какой гребешок. Почти что целый! Одного зуба не хватает, другие — на месте. А красивый какой! Носи его! И еще Зинке кофту нашли. В ней даже карманы есть. Грязная малость, но это ничего. Помыть можно.

Бутылок сегодня мало набросали. Всего на три буханки хлеба, — виновато шмыгнул носом Димка.

А на мороженое сколько отдали? — прищурилась девчонка, зная слабину пацанят.

Всего по стаканчику! — опередил брата Женька и опустил голову, чтобы не встретиться взглядом с Катькой. Она, так считали оба, насквозь их видела.

Ну и брехун! Не по одному, по три влупили.

Не-е! По два! — вытер нос Димка.

Завтра надо побольше хлеба взять. Потому только по стаканчику мороженого сожрете! Поняли? Итак все рукава в соплях. Мороженое — не жратва! Я завтра на центральный базар возникну. Конфет вам принесу на воскресенье. Может халвы стызжу. Как повезет. Но и вы ушами не хлопайте. За целый день всего три буханки хлеба! Этого на всех не хватит, — бережно бранила ребят Катька, злясь на саму себя, что у нее целый день потерян, прошел впустую.

Зинка с Шуркой принесли полную сумку булок, пирожков и пончиков. Три кармана мелочи и почти двести рублей бумажными деньгами. Они были очень довольны сегодняшним днем.

Шурка, увидев ночной горшок, долго не могла понять, что это такое. И пока все считали деньги, малышка примеряла горшок на голову.

В него какать будешь! — оглянулся Женька.

Шурка тут же решила испытать и провалилась. Ее стали вытаскивать, а малышке понравилось быть в центре внимания. Она ухватилась за края, пыхтела, тужилась до стона, не хотела вылезать из горшка.

Когда ее вытряхнули, она спела частушку, услышанную от уборщицы магазина, упавшей на ящики: «Милый Вася, я снеслася У кадушки безо дна. Милый Вася, дай мне ручку, Я не вылезу одна…»

Ребятня забыла о недавней гостье. Делясь впечатлениями о минувшем дне, каждый говорил о своем, наболевшем.

А нас с Шуркой опять тот дяхон надыбал. Целый кулек конфет отвалил. Во, прикольный! И все следом за нами ходил. Шурку на руки брал. Все жалел, — рассказывала Зинка.

Да! И называл меня куколкой! Чудом! Красавицей!Пирожное купил и заставил сожрать. И все спрашивал про папку с мамкой! — напомнила малышка.

Что ты ответила этому козлу? — спросила Катька, насторожившись.

Всю правду, что Зинка — мама, а ты — папа! Он сразу спросил, где живем? Я сказала, что далеко. И у нас есть свой дом большущий пребольшущий. И если он к нам придет, то его Голдберг укусит за самую жопу, но в дом не пустит, потому что не любит чужих. И что его прогонют Женька с Димкой. Они самые сильные. Умеют дрова рубить, воду носить и на хлеб зарабатывают. А еще они со мной играют в прятушки.

А что он тебе еще говорил?

Что собак не боится, а люди его любят и понимают. Он обещался прийти к тебе. Сказал, поговорить хочет, но про чего — молчал…

Поговорить? Понятно! Тебя просить будет. Только не обломится козлу. Никому тебя не отдадим! Ты всегда с нами будешь жить! Правда? — погладила девчонку. Та поспешно закивала головой.

Следи, чтоб не украли у нас Шурку! — повернулась Катька к Зинке и добавила, помрачнев: Неспроста тот падла присматривается! Не приведись, уволокет малышку! Я сама с тебя голову сниму. Своей шкурой за нее отвечаешь! Не позволяй чужим брать на руки, кормить и разговаривать с нею! Может, прохвост какой? Или извращенец? А может из тех, кто продает детей за границу иль в больницы на запчасти. Теперь много всяких развелось…

Зинка от услышанного задрожала осиновым листом и на ночь положила Шурку к стенке. Сама с краю легла, но не спалось. Сказанное Катькой посеяло ужас. Зинка даже среди ночи просыпалась и ощупывала, на месте ли Шурка? Не украли ль ее из-под бока?

Мальчишки тоже поделились, что теперь у них на кладбище завелся свой помощник. Бутылки для них собирает заранее, к их приходу.

Вот это да! Мертвяка заклеили! — рассмеялась

Катька.

И вовсе не дохляк! Он всамделишний! Настоящий сторож! — обиделся Димка.

Всамделишный не отдаст бутылки. Себе принычит. Все жрать хотят. И знают, что бутылки можно сдать за «бабки». А на них дышать можно! И только мертвякам башли без нужды! — спорила Катька.

Он на получку дышит. Она хоть и маленькая, одному хватает. Он вовсе старый. У него жизнь вся побитая как песья харя! Он даже в тюрьме был. На самой Колыме! Во! Говорил, что полжизни там схоронил. Ни за хрен собачий. А когда все просидел, ему брякнули, что он неправильно там был. И отпустили. Но у него никого не осталось из родни. Только своя душа и та на подтяжках держится. Ему уже ничего не надо. Вот если б не Колыма, то у него теперь были бы внуки такие как мы с Димкой! — рассказывал Женька.

А еще он нас звал к себе! Если твоя мать нас прогонит и жить станет вовсе негде, он нас к себе возьмет насовсем. И будет смотреть как внучат. Даже в школу нас отправит. Как своих, — выпалил Димка.

Никто вас не прогонит. Будем жить вместе. И не надо вам к старику. Он тоже не без хитрости. Заставит вас и бутылки сдавать, и за могилами смотреть, и побираться на похоронах. Обещать сладкое все умеют. Но от чего жизнь гадкая? Я своей матери не поверила. Не пошла жить к ней, а вы с чужим лопухи развесили. С чего бы это? По городу бездомных прорва. Он с чего вам прислуживает? Просто так? Дарма? Держи карман шире. В кодле Чирия один пацан вот также доверился. Его через неделю еле откачали. Всю жопу порвал ему пидер, а сам ласты сделал. До сих пор не нашли. Пацан калекой так и остался. У него говно не держится. Враз в штаны! От того, что прямая кишка больная. Вот и этот клеится к вам неспроста. На Колыме полжизни был! Там хорошему не научат! Что ж себе бабку не заимел, если путевый? Да потому что в тюрьме от баб отвык. Там мужики мужиков тянули. А лидеры особо любят маленьких мальчишек! Вот он и ластится к вам! Дурных нашел! Приманивает. Как попадете к нему в дом, всю жопу вместе с кишками наизнанку вывернет!

Он вовсе старый! Такому ничего не надо! — засомневался Димка.

А зачем вы нужны? Чего старуху с детьми не взял? Потому что пидер! — настаивала Катька.

Слышь, Женька! Я больше не возникну к нему! — стучали от страха зубы Димки, он с головой залез под одеяло. Ему казалось, что кладбищенский сторож подошел к дому и теперь заглядывает в окно. Димка

дрожал, жался к Женьке. Того тоже бил озноб, но он не признавался.

И только Катька не рассказала, почему прогнала мать и не пошла за нею, не согласилась жить вместе. Правда, ее о том не решились больше спрашивать. И девчонка сама перелистнула в памяти весь разговор с матерью.

«Верняк! Так и надо было! — сказала сама себе, но от чего-то предательски лились изглазслезы. — Другим фартит. Обламываются им кайфовые предки. Башляют своим детям. Держут путево. А мне не повезло: понос, не баба в матери далась…». «Зато не била б, не ругалась, жалела б», — говорил другой внутренний голос. Его Катька душила, как могла.

Уснула она позднее всех. Слышала, как кричал во сне перепуганный насмерть Димка. Катька довольно улыбалась, уверенная в том, что мальчишки больше не поверят кладбищенскому сторожу и не пойдут к нему жить.

Стонала во сне и Зинка: боялась за Шурку, Катькиных кулаков. Знала, малышка — ее жизнь. «Не приведись, не досмотреть», — всхлипывает во сне.

Спокойно храпит у порога Голдберг. Он понимает все, но не умеет говорить.

…Утром детвору разбудил тихий стук в окно. Голдберг раньше всех выглянул: увидел во дворе человека, какой уже несколько дней подряд кормил его вкусными пирожками, булками, гладил Шурку, давал девчонкам конфеты и никого не обижал. У него добрые теплые руки и спокойный тихий голос. За что на него паять?

Голдберг виляет хвостом, зовет Зинку открыть поскорее двери хорошему знакомому. Может, он принес пирожков вон в той сумке, что у него в руках? И тогда псу не придется давиться черствым хлебом, запивать его водой…

Кать! Гля! Козел нарисовался. Чего ему тут надо? Как узнал, где живем? — удивлялась спросонок Зинка, не зная, что ей теперь делать.

Открывай! — буркнула Катька зло. И спешно, забросив постель одеялом, приготовилась встретить непрошеного гостя в штыки.

Разбудил? Вот досада! Я так боялся, что не застану вас, если приду позже! — извинялся с порога и, глянув на Катьку, спросил: — Вы, как я понимаю, хозяйка этого дома и старшая семьи? — оглядел проснувшуюся детвору.

Что надо? — резко спросила Катька.

Поговорить пришел. Меня интересует Шурочка. Кем она вам приходится?

Какое тебе дело до того? Она — наша! Понятно? И за нее горлянку перерву любому!

Мне сдается, что вы спешите! Никто не оспаривает Шурочку. Она ваша! Я думал, сестрой приходится, но ведь не в том суть. Это не имеет значения. Я хочу предложить вам свою помощь.

Какую? — хмурилась Катька.

Устроить Шуре хорошее будущее. Важно не опоздать. У нас в городе, как вы знаете, создается детский ансамбль. На профессиональной основе. Одаренные ребятишки будут выступать перед горожанами со своим репертуаром. Он многогранен. Все дети учатся. И не только по общей программе, но и с уклоном на сценическую деятельность. Мы растим настоящих актеров, которые продолжат свою карьеру в театрах и кино. Ведь Шурочка — талант, гений! Она прекрасно держится на публике и, несмотря на малый возраст, имеет хороший голос, превосходную мимику, сообразительность и уже сегодня умеет чувствовать зрителя Не стоит ей транжирить дарование, кривляясь в магазинах и на базаре. Немного шлифовки и готовая артистка, какую полюбят не только горожане, а и во всей России, за рубежом! Вы станете гордиться девочкой, что помогли ей найти себя! Ведь быть актрисами мечтают все, а вот стать ею дано немногим. Актером надо родиться. Это от Бога! Не отнимайте будущее у нее! Поверьте! За такое наказывает судьба. У Шурочки редкий дар! Уверяю вас, она будет жить в прекрасных условиях. Вы всегда сможете навестить ее.

Катька сидела, онемев. Она могла предположить многое, но не это!

А вы кто в этом ансамбле? Засидевшийся ребенок? Чего ж из вас ничего не получилось?

Я — директор-распорядитель. Кто-то должен делать черную работу! — не обиделся на Катькину грубость и продолжил: — У нас свой штат, который занимается обустройством жизни каждого ребенка, питанием, учебой, организацией концертов, гастролей. Следим за развитием каждой личности.

Сколько у вас детей?

Лично у меня — двое! В ансамбле — тридцать человек.

Им по скольку лет?

Разный возраст. От трех до двенадцати. Не беспокойтесь, все прекрасно устроены, у них надежное будущее, твердый заработок и перспектива на завтра.

А где они живут?

С этим проблем нет. У каждого своя комната. По желанию могут жить вдвоем. У нас имеется Шурочкина ровесница. Ее мы открыли в деревне. Теперь ее весь город знает. Родители навещают. Очень довольны тем, как живет их дочь.

Как вас зовут? — спросила Катька.

Иваном Ивановичем! Вы извините, сразу надо было представиться. Вас зовут Екатериной?

Катька невольно кивнула.

Знаете, Катя, я понимаю вашу ситуацию, и ваше нежелание доверить нам Александру объяснимо, но… Надо подумать о Шурочке, соблюсти ее интерес, наконец, не губить будущее… Было бы жестоко, не по- человечески распорядиться судьбой ребенка, лишь используя ее в своих целях. Вы уже большая. Сумеете прожить без нее…

Что вы имеете ввиду? Разве деньги — главное? Шурка с нами живет больше года, почти полтора. Она своя. Для вас малышка — одна из многих, для нас — единственная. Вы говорите о ее будущем, но хочет ли она его? Это ли ее жизнь? Конечно, мы не можем дать Шурке отдельную комнату, но мы отдаем ей самих себя. Здесь любим не за голос и талант, а саму! Такую, какая есть. Вам это не понять. Не будь голоса и другого, вы не глянули бы на девчонку на улице. Все, что заметили вы, открылось гораздо позже, — усмехнулась Катька.

Я понимаю. Не хотел обидеть. Но вы не сможете дать девочке то, что она получит у нас. Поверьте, она всю жизнь будет благодарна вам за это!

Может быть. Но мне не благодарность нужна, уверенность нужна, что Шурке у вас будет хорошо.

Даю вам слово! Вы сможете навещать девочку постоянно.

Мы еще ни о чем не договорились, — осекла Катька и продолжила: — Не считайте меня дурой. Или хотите убедить, что без выгоды действуете? Ведь наша Шурка будет зарабатывать «бабки» для вас. Концерты или эти, как их, гастроли, даром не делают. На халяву никто не вкалывает. Так вот я хочу узнать, что перепадет Шурке? Иль за хрен собачий вкалывать заставите?

Деньги ей будут идти на счет. И в том не сомневайтесь. Когда мы говорим о будущем, подразумевается и материальная сторона жизни. Не на нас, на себя она станет работать.

Но вы понимаете, что у нее нет никаких документов, — созналась Катька.

У нас четверо таких. Ничего. Преодолимо.

Мы говорим, а вот она — неизвестно, пойдет ли к вам? — оглянулась Катька, ища Шурку, той давно не было на койке. Девчонка вместе с Голдбергом копалась в сумке гостя, выуживая пирожки и печенья. Она поровну делила их с собакой. Зинка пыталась тихонько, незаметно оттащить девчонку, но ее укусили за задницу больно. Кто из двоих, Зинка так и не поняла, молча плакала на койке.

- Шурик! Тебе кто разрешил тыздить из чужой

сумки? А ну, брысь отсюда! Зинка, забери Голдберга! Он Шурку воровать учит! Слышь? Ты чего ревешь? Жалко Шурку отдавать?

Да нет! Жопа болит! — рассмешила всех разом и, разозлившись на смех, взвыла громко.

Да перестань хныкать! Скажи, ты все слышала? Отдаем Шурку в артистки?

Нет! Как дышать станем сами?

Как до нее! Что коль впрямь по телеку ее покажут? Нашу бомжонку! Я ж от гордости на кусочки порвусь! Хоть одной подвезет на халяву в люди въехать.

Такое только в кино бывает! — недоверчиво шмыгнул носом Димка.

А ты молчи! Гля, как меня обоссал ночью, по самое горло! Все от сторожа смывался, а до ведра так и не добежал! — вытолкнул Женька брата из-под одеялка. Тот стоял мокрый, красный, смущенный.

Шурик! Иди ко мне, малышка! Ты этого дядю знаешь? — спросила Катька. Девчонка тут же кивнула головой.

Ты хочешь к нему? Насовсем?

Глаза девчонки стали большими, круглыми, испуганными:

А я не обоссалась! — показала сухие трусишки.

Ты хочешь стать артисткой, чтоб тебя показывали по телеку?

Шурка, подумав, кивнула головой, заулыбалась довольно.

Тогда ты пойдешь с этим дядей, станешь жить

у него.

А вы? — растерялась малышка.

Мы будем приходить к тебе. Иногда.

А это далеко? — спросила Шурка.

Не тревожься. Я на машине. Мигом домчим. У тебя начнется новая жизнь. Интересная и красивая, — писал адрес и телефон на листке бумаги для Катьки и, подчеркнув один из номеров телефона, сказал: — По этому вы можете попросить к телефону Шурочку, и ее пригласят…

Почему поверила? Может он аферист? И вовсе не директор! — упрекнула Зинка Катьку, когда машина отъезжала от дома.

Я его самого по телеку видела. В магазине была. Там телеки продают. Включили, чтоб проверить, как молотит. А там этот вот со своей кодлой выступал. Вернее, с артистами. Почему-то запомнился. Он говорил про них, они пели, плясали. И знаешь, здорово получалось…

Не думала, что отдашь ему Шурку. Как жить теперь станем? — охнула Зинка.

Дура ты! Если нам с тобой в потемках жить суждено, неужель Шурка не должна свет увидеть? Пусть хоть она, одна за всех, жизни радуется. И, выйдя в люди, скажет правду, что не родители, а бомжи помогли ей выжить, стать человеком. Не перекрыли, не помешали гению. Наоборот, помогли найти дорогу в ночи. Дай Бог, чтоб почаще с нее не сбивались. А ты не скули! Рядом с Шуркой чему-то научилась бы! А то так и состаришься в нищенках! — буркнула Катька, огрев Зинку злым взглядом.

Всех в телеке не покажут. Не поместимся, — ответила та недовольно и съязвила: — Свою мать не признала за бедность, а денежный мешок сама с рук выпустила. И даже не спросилась никого, хотя Шурку я привела…

Захлопнись, дура! Не кайфово у меня — сваливай на все четыре. Никого не привязала. А Шурку забудь! Посей про нее мозги. Не для нас малышка! У ней своя судьба. С нашими суконными рылами только жизни калечить. Куда уж в люди вывести? Через пяток лет на панель пошла бы башлять. А там что? Думаешь, сладко? Аборты и сифилы скольких сгубили? Давно ль Королева откинулась? Хотя не чета Шурке, крепкой девкой была.

Я про другое боюсь. Одной мне, без Шурки, мало будут подавать милостыни. Ты ж первая грызться станешь, — с опаской глянула на Катьку.

Просить тоже надо умеючи. Не сидеть корягой. Сострой козью морду, хрипи, скули, пусти мокроту. Дави на жаль. Трясись как хвост сучий. Лезь на глаза. Нахальной надо быть, тогда не сдохнем с голоду! Доперла?

Нахальных лягавые гребут, — икнула Зинка испуганно.

Не таких как ты! Нынче полгорода побираются. Всех не заметут.

Не умею кривляться. Не получается, сколько раз пробовала. Все не то. Даже Шурка надо мной смеялась и говорила, что я на бухую больше похожа.

Катька невольно пырснула в кулак.

Конечно, одной тебе не подадут, но надо что-то придумать. Может, и ты чего-нибудь сумеешь, — свернула сумку, сунула в подмышку и, кивнув Зинке, ушла из дома.

Катька вздумала сегодня сходить в магазин, на базар — не хотелось. Да и жратвы хватало. Разве вот конфет ребятам принести? Девчонка зашла в универмаг. Покрутилась по всем отделам. Заглянула в секцию, где продавались магнитолы. Здесь скопилось много народу. Одни выбирали магнитолы, другие слушали музыку, глазели на прилавки.

Катька присмотрелась. Приметила, как мальчишка, улучив момент, перегнулся, воспользовавшись занятостью продавца, вытащил коробку с магнитолой, нырнул в толпу и, смешавшись с нею, выскочил из магазина не замеченный никем, кроме нее. Девчонке захотелось повторить и… удалось. Она мчалась домой со всех ног. «Во, прикол! Такой навар обломился!».

Катька влетела в дом, прижав коробку с магнитолой к груди, и онемела… Двое милиционеров сидели за столом, ожидая именно ее.

Долго ждать себя заставляешь! — глянул плотный плечистый капитан на девчонку и, указав глазами на пустой стул, приказал коротко: — Садись! Разговор к тебе есть!

Девчонка не выпускала коробку из рук. Переминалась с ноги на ногу.

Давай садись! Некогда нам тебя уговаривать! — послышались нотки раздражения в голосе капитана Катька, сунув коробку под койку, подошла к столу. «Едва успела стыздить, они уже пронюхали! А может, нет? Ведь не велят открыть, показать. Не берут за уши. Наверное не за тем возникли», — дрожали руки, ноги и душа.

Сколько времени живешь без родителей? — спросил капитан.

Давно, — ответила глухо.

Когда в последний раз их видела?

Мать вчера была.

Часто тебя навещает? — оживился капитан, ерзнув на стуле.

Первый раз пришла. Больше не нарисуется.

Это еще почему?

Не нужна я им! Никому… И они мне тоже не

нужны.

С отцом видишься?

С год назад видела его. В трамвае ехал. С той самой бабой, какая меня из дома выкинула.

Ты разговаривала с ним? — смотрел в глаза капитан, буравя Катьку насквозь.

Об чем? На хрен он нужен! Ему бабы и водка — главные. Я — без толку. Не говорила и не хочу! На хрен нужен! — сверкнули слезы в глазах.

А когда с ним жила, помнишь кто к нему приходил?

Бабы! Всякие! — сморщилась девчонка.

Вот фотографии знакомых отца! Кого из них знаешь? Кого видела? — раскрыл папку лейтенант, достал фотографии, разложил на столе.

Его спрашивайте! Я не хочу! Давно с ним не живу. Не знаю, с кем дружбанит и кентуется. Он мне чужой! — отвернулась девчонка.

Некого спросить кроме тебя. Отца твоего убили сегодня утром, когда на работу шел. Теперь понимаешь? Нам надо установить убийцу. Кто это мог сделать? — сказал капитан, внимательно следя за Катькиным лицом.

Девчонка вмиг смолкла. Уставилась в окно невидящими глазами, побледнела.

Ты разве не знала о том?

Катька не слышала, молчала, думала о своем. Ведь вот хотелось ей, поднакопить деньжат, одеться с шиком и прийти к отцу. Конечно, в выходной. Думала сразить его тем, что не пропала без него. Жива! И вон как модно одета! Хотела поговорить с ним на равных, выгнать из квартиры всех чужих, а если нарвется на ту бабу, нашкондыляет так, что та сама через окно будет рада вылететь. Ох, и вломит ей Катька, врежет меж глаз, по печени, в подбородок. Не зря так долго училась драться в кодле Чирия. Отца заставит слушать себя не перебивая. Нет, она не стала бы его просить, она потребовала б от него уважения, заставила бы считаться с собой,

Она мечтала, как очистив квартиру от чужих людей, вычистит ее, отмоет и заживет вместе с отцом тихо и спокойно, не впуская никого из чужих…

Как долго шла она к своей мечте, копила деньги, сберегая каждую копейку. Зимою, по лютому холоду носила рваные резиновые сапоги и старую куртку, снятую с чужого балкона. Она все стерпела и перенесла ради того дня, к какому шла через годы. Ей казалось, что он вот-вот наступит, что желанный день совсем близок. И тогда не отец — она укажет, как жить дальше. Но он не дождался. Им помешали. И встречи больше не бывать. Он не увидит ее. И она уже никогда не поговорит с ним. А ведь так долго готовилась. Слово к слову как бусы на нитку нанизывала, чтоб всякое дошло и запомнилось. Наряд себе присмотрела. Ничего не забыла. Осталось совсем немножко подсобрать. Но для чего теперь? Все впустую… А может, не стоило тянуть время? Ведь к отцу совсем не обязательно приходить в наряде. Не за это любят. Ведь ей было бы безразлично, в чем встретил бы отец. Но он у себя дома, ей же тряпки понадобились бы для большей убедительности и веса. Не пропала без него!Ивон какая появилась! Не хуже Королевы! Но кому теперь все это нужно?

Катька закурила, и с первой затяжкой хлынули слезы из глаз.

Ты чего это тут кривляешься? Только что чуть матом ни посылала, теперь сопли распустила! Давай смотри на фото, кого вспомнишь? — тормошил капитан.

Катька узнала двоих женщин. Ткнула в них пальцем, сказав, что обе блядешки спали с отцом. Одну он выгнал, а вторая выбросила ее. Остальных никого не знала.

Слабовато для дочери. Нет нам от тебя помощи. Придется самим искать. А когда сыщем, если в городе каждый день кого-то убивают?

Ты, если не боишься, можешь идти жить в своей квартире, когда следствие будет закончено. Надо провести обыск, посмотреть его записные книжки, если они есть. Следователю с месяц понадобится. Сообщи матери. И когда следователь разрешит, похороните отца. Поняла?

Катька кивнула вяло. Оставшись одна, долго сидела за столом, уронив голову на руки.

Все планы нарушились. Жизнь потеряла свой смысл. Чтобы найти новый, потребуется время…

Девчонка хотела выйти во двор, подышать свежим воздухом и тут же лицом к лицу столкнулась с Колькой-Чирием. Они не виделись давно, с самых похорон Ольги. И вот теперь он заявился. И не один. За его спиной стоял незнакомый парнишка.

Привет, зазноба! Как ты тут дышишь? Чего сопли до колен распустила?

Не твое дело! — ответила так, словно булыжником запустила в самую морду.

Ну и хрен с тобой! Я их тебе вытирать не стану. По делу возник! — оттеснил Катьку вглубь коридора, позвал парнишку и, закрыв дверь во двор, сказал: — Притырь Толяна! На чердаке или в подвале пусть поканает недолго. Его менты по всему городу шмонают. Достанут — кранты ему. На куски порвут.

За что? — спросила Катька.

Фирмача накололи. А его менты стремачили. Да прозюхали. Наши пацаны колонули падлу до самой жопы. Тряхнули прикольно, но на фирме камеры засняли Толяна. Остальных не успели. Не получилось видать. Лягавые уже возникали, но мы успели смыться. На стреме оставили Мартышку. Она под домашнюю сработала, ей и показали фотку Толяна, мол, видела ли, знаешь ли такого? Мартышка ляпнула, что тут много всяких ходят, всех не запомнишь. Ей сунули фотку в самый нюх и сказали, когда увидишь, позвони по ноль- два. Поможешь поймать, весь год конфетами кормить станем. Пообещала. Тут же нас предупредила.

А если засветит ментам?

Кто? Мартышка? Ни в жисть! Сама секешь, из- под земли достанем. Тогда хана! Она знает!

Коли тут его надыбают, выследят? — забеспокоилась Катька.

Он тертый кент!

Вдруг моя пацанва оплашает?

Тебе вместе с ними башки свернем, — ответил, осклабясь.

Гони за услугу! — потребовала Катька.

Чего? Вот тебе! — отмерил по плечо Чирий и, цыкнув сквозь зубы, сказал: — Мозги сеешь, падла?! Я тебе их живо перетряхну! Кто сегодня прикрыл в магазине, когда магнитолу спиздила? Я поставил подножку!

Враз куча-мала. Ты и слиняла. Секи! Услуга за услугу. Мне тебя подставить, как два пальца обоссать.

А почему ко мне? От меня вот только что лягавые смотались. Сразу двое. Обещались нарисоваться. Пахана моего нынче грохнули. Теперь киллера шмонать станут.

Козлы! Бомжи его пришили. За своего! Нормального мужика достал! Тот человеком был. Твой пахан его урыл. Вот и получил. Не знаю точно, они иль нет, но давно его размазать хотели. Лучше б он не вылезал из психушки, пидер. Такого чего жалеть? Он, сука, скольких бомжами поделал? Давно пора его было грохнуть…

Скотина! Он мой отец!

Заткнись, покуда дышишь, лярва! Отцы такими не бывают. Вышвырнул на улицу сдыхать, а сам с бабой трахался! Иль забыла? Я тебя на базаре подобрал! Вот и заткнись! Не то и сама следом за ним… Это недолго!

Катька не спешила впускать в дом пацанов, но Чирий не торопился и рвался в дом.

Короче! Слышь, ты, Дикая Кошка, чтоб все без шухеру. Толян — свой, дружбан! За него, не приведись что, душу на кулак намотаю.

Я тебе все выложила! Лягавые могут возникнуть! Обещали! Тогда не взыщи. Иль больше некуда?

Есть! Но те не в обязанке как ты. Тебе не дернуться. Чуть рыпнешься, подставим ментам вместо Толяна. И ни хрена не отвертишься! Оприходуют в очередь в дежурке. И докажи потом упокойничкам, что нигде не обосралась! — рассмеялся скрипуче и спросил: — Ну, что? Уломалась, падла?

Катька молча открыла двери Толику, тот вошел в дом. Перед Чирием стеной встала:

А ты отвали, хорек!

Что? По кайфу кент пришелся? Давай-давай! Помани ей, дружбан, по полной программе! Метелка еще не объезжена! Так и быть, уступаю! — крикнул в двери.

Катька изо всех сил вытолкнула его за дверь, на порог, и вылила на Кольку весь запас мата, какому научилась в его кодле.

Чирий перемахнул через забор легко и красиво. Оглянулся. Осклабился гнилозубо и, помахав Катьке рукой, быстро скрылся из вида.

Та не спешила возвращаться в дом. Обошла его вокруг. Огляделась, не видел ли кто из соседей непрошеных гостей? Не наблюдают ли за домом чьи- либо злые глаза? Послонялась по двору, постояла у калитки. Посмотрела, не идут ли Женька с Димкой. Ей так хотелось, чтобы вся ее пацанва поспешила в дом. Но никого вокруг. Пусто на дороге: ни шагов, ни голоса не слышно. Лишь ветер гуляет в верхушках деревьев, качает, тормошит, убаюкивает.

Катька вспомнила нынешний день: совсем забыла о магнитоле. Уж как порадовалась ей, а дома испугалась…

Пора опробовать ее! — открывает дверь.