Изгои

Глава 2. Королева

Катька! Ты? — услышала девчонка, едва переступив порог аптеки, и увидела Ольгу, рослую, здоровуюдеваху из кодлы Чирия. Когда-то именно она вступалась за Катьку, не давая бомжам замордовать девчонку насмерть.

Тебя сам Бог привел. Дай стольник! Не хватает мне на колеса. Хочу отраву купить. Опять подзалетела с Колькой. Ох и надоело ковыряться. Осенью чуть не

загнулась. И теперь снова подхватила! — поделилась бомжиха, первая любовь Чирия. Она была на три года старше Кольки.

А зачем тебе отрава? — медлила Катька отдавать деньги, надеясь отговорить Ольгу от глупости.

Я не себе! Этому! — хлопнула себя по животу: — Уж чего только не пила. Пахикарпин и синестрол! Они должны были состряпать выкидыш, но ни хрена! Только сама оглохла! А этот зубами зацепился! Не хочет подыхать! Хоть ты его ломиком выковыривай. Катетер вставляла себе, и снова без проку. Во забил, козел! Будто цементом его обложил.

А может, родишь?

Ты чего? Крыша поехала что ли? На хер он кому нужен? Только этой заботы мне и не хватает! Теперь рожают только дуры! Я еще не свихнулась! Куда его дену? А и сама кому нужна?

Кольке! — неуверенно сказала Катька.

Да у него таких как я больше, чем мандавошек на хрену. Дети ему до задницы. У него их в яйцах — полдеревни пищит. Сама знаешь, он со всеми перетрахался. Узнает, что беременна и решила оставить, на- смех поднимет и выкинет из кодлы. А куда денусь?

Да, не повезло тебе!

Давай стольник! Не жмись! — протянула Ольга руку за деньгами.

Катька, вздыхая, отдала сто рублей. Ольга, поговорив с женщиной-фармацевтом, купила лекарства и тут же попросила стакан воды. Катька подала в окошко список лекарств, написанный врачом, и с ужасом думала, хватит ли ей денег рассчитаться за них Руки и лоб вспотели, пока фармацевт считала.

Когда женщина назвала сумму, Катька стала выскребать мелочь из всех карманов. Она не спешила выложить все сразу, чтобы Ольга, внимательно наблюдавшая за нею, не попросила денег еще.

Катьку торопила очередь. Та достала из карманов по копейке, сопя и кряхтя. Женщина в окошке ждала. Ольга наблюдала. У Катьки тряслись руки. Она очень не любила отдавать деньги.

Наконец кто-то в очереди не выдержал:

Сколько там у нее не хватает? — подошел коренастый, хорошо одетый человек. Он торопил больше всех и с беспокойством смотрел на часы.

Тридцать шесть рублей, — ответила фармацевт.

Я оплачу! Отпустите ее! Времени нет. Поспешите! — помог Катьке сложить в сумку лекарства и тут же забыл о ней, отвернулся к окошку.

Катька осторожно вытащила портмоне и заторопилась к выходу. Ольга увязалась следом.

Катька свернула за угол и уже оттуда услышала негодующий крик из аптеки. Девчонка затаилась. Ольга поняла все без слов.

Боковыми кривыми улочками они уходили от центра города. Когда расстояние стало безопасным, Катька остановилась. Она вовсе не собиралась вести Ольгу к себе и спросила:

Так ты иди к своим! Небось, ждут? А то мне еще кой-куда надо…

А я с тобой! Не помешаю…

Не могу! Там мне одной надо нарисоваться! — упорствовала Катька.

Я подожду!

На хрена? У тебя кодла! Чего ты от нее отмыливаешься? Я же откололась от вас!

От них! Я тебе никогда не была врагом. И помогаладышать, как только могла, — напомнила Ольга и добавила: — Нельзя мне теперь туда! Замокрят. Размажут как суку!

За что? — удивилась Катька искренне.

Иль мозги посеяла? Кому я там нужна сейчас? Покуда не скину выблядка, лучше не возникать. Уроют.

Так разве только ты виновата?

Дура! Кто о том вспомнит? Да и я не знаю точно, от Кольки подхватила иль от Червонца? А может еще от кого-нибудь. Все ж по бухой. Я даже не знаю, кто на меня влезал. Может пацаны из новичков учились мужичьему. Счетчика втранде не имею.

Ты чего, даже не проснулась? — изумилась

Катька.

Дурная! Выходит, лапшу на уши повесил Чирий, когда хвалился, что ломанул тебя! Иначе знала бы: по бухой ничего не помнишь.

Козел твой Чирий! Ничего у нас не было! Отмудохали его классно! Он умолял отпустить и обещал не возникать.

А натрепался, что оприходовал и остыл к тебе! Во, ботало! — внезапно сморщилась Ольга и схватилась за живот.

Ты чего?

Прокалывает. Больно, но ничего, это пройдет, — остановились у больницы.

Мне лекарства надо отдать. Своей кентухе. Ты иди куда-нибудь. Мне с нею побыть надо!

Пыли! Я тут поканаю, — простонала Ольга, и Катька поняла, ей не отвязаться от нее.

Отдав лекарства, она присела рядом с Зинкой, рассказала об Ольге.

Возьми ее на время. Ведь она помогла тебе выжить, а значит, и мне. Не прогоняй. Пусть переживет свое. Ведь в кодлу ей нельзя. Выходит, мы — единственные, кто примет. Не тяни время. Не мучай. Она ведь ждет. И Голдберга не забывай. Корми его, пока я здесь…

Катька вышла на улицу, надеясь, что Ольга ушла. Но не тут-то было.

Пошли, — поджала губы и повела девку домой, уговаривая Голдберга не рычать на чужую.

Ольга по пути несколько раз останавливалась, просила Катьку притормозить. Рот девки кривила боль, но она терпела молча.

Может в больницу тебя уложить? — предлагала Катька бомжихе.

Ты знаешь, сколько теперь стоит аборт? У меня нет столько башлей. Кодла не даст. Ей дешевле живьем урыть! Терпеть надо. Подожду, пока этот засранец сдохнет от лекарства и выскочит, освободит меня. В аптеке сказали, что к утру все кончится. Лекарство сильное, импортное, дорогое должно помочь! — вошла в дом, сцепив зубы.

Катька уложила Ольгу на полу, попросив Димку с Женькой накрыть на стол. Те послушно ушли на кухню, старались не шуметь.

Сядь рядом, Катюха! И за что тебя прозвали Дикой Кошкой? Ведь ты добрая и хорошая! Только недоверчива как все теперь. Если б ты была моей сестрой.

мы не стали бы бомжихами. Я пошла бы работать, а ты ходила бы в школу, — вымученно улыбнулась Ольга

Сама с чего загремела в бомжи? — спросила Катька.

Девка глянула, посуровев. С лица сползла улыбка. И рука, собиравшаяся погладить голову девчонки, упала на одеяло, ослабев.

Другого выхода не нашлось. Тогда, будь проклято это время, без работы остались многие. И мои… Отец и мать. Я училась в пятом классе, когда все стряслось. Завод, где работали мои, закрылся. Он разорился. Мать подалась в челноки. Моталась за тряпками в Польшу и Турцию. Отец их продавал. Так жили многие. Разными были лишь результаты. Понемногу стали привыкать, осваиваться, но… той прибыли, о какой мечтали, не получили. И оба начали пить. Часто ругались. Я не понимала тогда из-за чего. Отец упрекал мать, что другие бабы — оборотистые, менее разборчивы, больше о семье заботятся. Она его попрекала неудельностью. И снова уезжала то в Германию, то в Сирию. А он ждал и пил. Чем дольше ее не было, тем длительней были запои. И однажды я не выдержала, пригрозила, что расскажу матери, куда деваются деньги, что он — отец — заморил меня голодом, — выдохнула Ольга и, переждав очередной приступ боли, продолжила: — Зря я это сделала! Собираясь убить, нож не показывают. Тогда не знала той истины и ляпнула… Отец как-то странно оглядел меня. Никогда раньше так не рассматривал, словно впервые увидел, да и сказал: «А ведь ты уже большая и можешь вполне заменить свою мать. Вот тогда поймешь, от чего пьют мужчины?». Я не доперла, о чем он сказал, и ответила, мол, и так заменяю мать: стираю и готовлю, убираю в квартире, — чего еще от меня надо? Я и по магазинам хожу! Отец рассмеялся как-то нехорошо, схватил меня за шиворот и поволок в постель. Он был жутко пьяный, — всхлипнула Ольга, скорчившись на одеяле тою самой девчонкой-пятиклашкой. — Я ничего не понимала и не знала тогда. Была здоровой, самой рослой девчонкой в своем классе, но отца боялась как огня. Он зашвырнул меня в постель и сорвал все! Потом и сам разделся догола… Я догадалась и заорала Мне стало страшно, а он заткнул рот какою-то тряпкой и сказал: «Молчи!». Мне так хотелось умереть. Я отбивалась, вырывалась, как могла. Но он будто озверел. Бил, когда дергалась, а потом сдавил как в тисках. И всю ночь насиловал. Утром я пошла в ванную и закрылась там. Сделала петлю из бельевой веревки и только влезла в нее, отец выломал дверь и вырвал меня из петли. Я думала, протрезвев, поймет, что натворил, станет просить прощенья, но зря надеялась. К тому времени он пропил все человечье. Отмудохал так, что сознанье потеряла, снова насиловал и грозил, если скажу матери, своими руками вздернет меня… Так продолжалось до самого приезда. Она вернулась через неделю из Греции, привезла много тряпья и была очень веселой. Я старалась держаться, смолчать о случившемся. Была уверена, что раз мать приехала, он не полезет ко мне. Но ночью отец пришел в мою комнату и снова залез на меня. Я заорала во весь голос, разбудила мать. Отец и впрямь схватил за горло так, что я стала задыхаться. В глазах — ночь. Не увидела, как мать включила свет. Я так старалась спрятать синяки. На мне живого места не было. А тут мать сама увидела все. Я была без сознанья. Пришла в себя, когда услышала какой-то жуткий крик, с меня свалилась тяжесть, а на плече осталось что-то липкое, вязкое. Когда огляделась, увидела мертвого отца. Он лежал на коврике возле койки, осклабясь. Глаза еще жили, но руки и тело уже не действовали. Я не помню, как орала от страха и ужаса. Соседи вломились. Их было много. Они вызвали милицию Нас с матерью забрали и вместе с мертвым привезли в отделение, — прорвало Ольгу, и слезы полились по щекам ручьями.

Да успокойся ты! Это уже давно прошло! — уговаривала девку Катька.

Господи! Да забери же ты меня! — крикнула она хрипло, скрутившись в спираль.

Ну, чего ты? Забудь, зачем помирать, жить надо! — уговаривала Катька.

Зачем? Пропащая я! Хуже собаки! Ведь вот и там, в милиции, знаешь, как трахали меня менты? В очередь. Когда орала — били. Даже дубинками. Обзывали сучкой, блядью, проституткой. Заставляли делать минет. Меня рвало. Они хохотали. Они как и отец были в отключении. Они пили прямо из горла и меня поили насильно под регот и угрозы, под кулаки. Я отлетала из одного угла в другой. Кто ловил, тот и тешился мной. Так до утра. Мать держали в другой камере. Через неделю, когда она увидела и узнала от меня все, сошла с ума. Ее поместили в психушку, а меня через месяц выкинули из милиции на улицу, пригрозив, если не перестану простиковать, закрыть в камере до самой смерти.

Встань, поешь, а хочешь, сюда принесу, — предложила Катька.

Нет, не хочу. Вот если б чаю! — попросила хрипло.

Катька спешно налила чай, подала Ольге. Та отхлебнула и выронила стакан:

Прости, что-то клешни не держат. Ты не обращай внимания. Еще немного. Вот чуть-чуть отпустит, и я уйду. Уже кровь пошла. Значит, помогли таблетки. К утру освобожусь. Уж и не знаю, куда бы подалась, если б не встретила тебя! — обняла Катьку.

Вот так и влетела в бомжихи!

А почему домой не вернулась?

Квартира была опечатана. И мне популярно объяснили, мол, городское жилье предоставляется порядочным людям, какие не занимаются темными делами, не промышляют запрещенным ремеслом. Таким нет места в домах общего пользования! Мне даже не разрешили взять свои вещи. Это позволялось лишь после приговора суда. А и судить мать в том состоянии не имели права. Лишь после излечения, какого я так и не дождалась. Умерла она в психушке. Не перенесла. Слишком сильным было потрясение. А я стала виной всему, — заплакала Ольга, уткнувшись лицом в одеяло. Катька гладила ее по плечу.

Я никому не говорила правду. Не хотела насмешек. Слишком много слышала и пережила. Потому назвалась клевой. И схлестнулась с Чирием, тогда еще малолеткой. Он кормил и оберегал, не давал в обиду. Я была у него первой. Уж лучше путаться с одним пацаном, чем со всей улицей, решила тогда. И прикипелась к бомжам. Больше некуда было деться, — призналась Ольга.

А как ты познакомилась с Колькой?

В магазине! Вздумала булку спереть. Уж очень жрать хотелось. Меня засекли. Не сильно тыздили. В лягашке куда круче досталось. Там за шкирняк поймала баба. Выволокла из магазина, дала поджопника, покричала малость. Я в лужу угодила, только встала, глядь, пацан на меня вызырился и спрашивает «В одиночку бомжуешь?». Я сказала, что еще не стала бомжей. Жрать очень хочется, а денег нет. И жить негде. Он улыбнулся и позвал за собой на чердак пятиэтажки. Там с десяток соплюганов было. Все пацаны. Я им про себя все рассказала. Колька тогда был человеком. Он меня накормил от пуза и куда-то послал своих шнырей. Через час меня засыпали барахлом. У меня появилось все, даже то, о чем и не мечтала: платья, костюмы, шуба, дубленки «мокрые» и «сухие», сапоги, шапки, даже нижнее. Меня те пацаны признали своей королевой и смотрели с обожанием. Когда я глянула на себя в зеркало, сама себе понравилась: свитер- облигашка, кожаная мини-юбка с широченным ремнем, ажурные французские колготки и сапоги кожаные в обтяжку до колен. Когда я вышла к пацанам уже переодетой, у них челюсти поотвисали. У Кольки слюни потекли. Они все онемели. И вскоре мне стали носить духи, лаки, краски. Кормили пирожными, мороженым, булки стыдились предложить. Я для них была мечтой, сказкой на будущее. Вскоре мне принесли кучу всяких сумочек, одна другой краше. А какие туфли носила! На зависть всем! Когда я вот в таком виде впервые вышла в город, на меня оглядывались взрослые парни и мужики. Девки и бабы с завистью смотрели вслед Я шла с гордо поднятой головой! Ведь вот не сдохла! Не втоптали меня в землю! Выжила назло всем и не хуже их живу! Возле универмага меня узнал кто-то из лягавых. Хотел притормозить, но просчитался. Я уже была не одинока и целый десяток бомжей-мальчишек сопровождали всюду. Они показывали меня городу как свое бесценное сокровище, готовые своими головами защитить, оградить всюду. Того мента, едва сделал шаг ко мне, тут же оттеснили за магазин, оттыздили, смяли. Так продолжалось с полгода. Колька был рыцарем и дал мне время прийти в себя. А на Новый Год.

его мы встретили на чьей-то даче, я впервые выпила и окосела. Колька осмелел и в тот день стал мужчиной. Со мной… Ему это понравилось, но он скоро перестал преклоняться передо мной. Я из королевы превратилась в обычную любовницу. И Чирий стал забавляться мною как игрушкой, на глазах у пацанов. А потом и вовсе привел Ирку, потом — Любку. С ними не церемонился. И в этот же день сделал своими блядями. Меня первую передал пацанам, разрешив пользоваться и взрослеть. Кодла не промедлила. Потянули жребий на первого! Им стал Червонец. Гошка выпил для храбрости и уже без уговоров, без слов толкнул на пол, насел сверху и хамски, грубо сделал свое дело, будто высморкался в меня. Потом другие пошли по очереди как по кругу. Мне было обидно лишь поначалу. Но к тому времени я уже пила, а под кайфом какая разница, какой петух топчет? Смирилась, привыкла, сжилась со всеми. Те, что после меня пришли, ни одного дня не были в королевах. Это так и осталось за мной. Но в кодле, да еще по бухой, короны скоро тускнеют: сначала их перестают замечать, потом и вовсе о них забывают. Того не знала, но и что могла сделать? Иного выхода не было, — бледнела Ольга, хватаясь за низ живота.

А почему ты делаешь аборты? Разве Колька не может купить резинку в аптеке, чтоб не мучилась?

Хм-м… Ему дешевле сменить любовницу! Знаешь, я у него дольше всех задержалась в подружках, другие в метелках и телках — не дольше двух ночей. Быстро надоедали, наскучивали, он приводил новых. Случалось клеил малолеток с панели. За червонец, даже за бутылку вина уламывал. Теперь таких по городу прорва. Особо вечером на улицах. Глянь, что творится, сами виснут на шею. Бери и веди, куда хочешь, хоть под мост иль в кусты, а коли некогда, прямо за домом или в подъезде. Раньше возмущались, орали, стыдили, прогоняли. Нынче никто ни на кого не обращает внимания. Проходят мимо. И малолетки оборзели. Еще недавно пришла в кодлу одна вот такая. Ну, сученка! Ей всего десять лет, а она уже знает больше любой бабы! И могет еще как! Ей не по кайфу обычный секс! Подай лишь крутой! Такая зеленая, а уже с пятью пацанами за ночь! И хоть бы что! Я спросила, со скольки лет она трахается? Знаешь, что ответила? «С детского сада!». А меня дряхлой старухой назвала сикуха и добавила, что в моем древнем возрасте — уже не в спросе! Никто не «снимет» такую старую. «Клеют» молодых. Даже она через пару зим выйдет в тираж, потому спешит — время уходит. И добавила гадовка уже при всех, что в моем возрасте пора из кодлы гнать или запрячь, чтобы «пахала», не обжирала других. Правда, этой стерве не повезло. Обрюхатил ее кто-то. Подзалетела сикша. Ну и спеклась. Бомжи сопляков не растят.

А куда ей теперь деться?

Хрен ее знает! Может вздернется или аборт сделает. У нее, по-моему, семья имелась, но возьмут ли обратно с пузом? Она ж теперь на передок злая. Познала мужиков давно. Не остановится. Это нас с тобой в бомжихи за руку привели. Та сама нарисовалась. Дома ей всего хватало, кроме мужиков. Вот и нашла вольницу. Ей бы в клевые! Но туда из детсада не берут, — усмехнулась Ольга.

Э-э, если б не моя беда! Если б не сломал мою житуху отец, все иначе сложилось бы в судьбе! — вздохнула девка и попросила: — Холодно мне. Дай чем- нибудь укрыться. Все внутри леденеет.

Ольга! Ты ж возле горяченной печки сидишь. Тут поджариться можно, — удивилась Катька и пошла на чердак, где хранились старые бабкины одеяла.

Едва нагнулась, из-за пазухи выпал портмоне, какой украла в аптеке из кармана мужика Она забыла о нем, а тут он сам о себе напомнил.

Катька открыла его и ахнула: сплошные доллары… Сотки… Даже руки задрожали. Такого богатства не ждала…

«Вот почему он поднял базар в аптеке!» — вспомнилось Катьке. Она поняла, что тот мужик, конечно, попытается найти ее. «Если хватит ума, выйдет на Зинку. Та не выдаст, но засаду в больнице устроить могут. Хотя… По списку врача сумеют и в дом нагрянуть. Подпись там внизу стояла, а эти аптекарши всех врачей наперечет знают», — погасла радость.

«А я собаку на крыльце держать буду. Голдберг хрен кого пустит в дом. Да и попробуй докажи, что я стыздила? За руку не поймали!» — успокаивала Катька саму себя, роясь в старье.

Спустив с чердака пару одеял, она внесла их в дом. И не успокоилась, пока не спрятала доллары под печь. Но, несмотря на это, вздрагивала от каждого стука, шороха. Тут же, будто назло, Женька с Димкой взялись рубить дрова. Приволокли откуда-то доски, какие нужно срочно поколоть и гремят в два топора.

Катька невольно подскакивает от каждого удара. Остановить пацанов, запретить им тоже не хочет. Ночью будет холодно. Сама не знает, что теперь делать? То к Ольге подсядет, то к окну подойдет.

Ты чего заметалась? Кого ссышь? — заметила

девка.

Чирия! — соврала Катька.

Если и возникнет он, я здесь. Не тронет. Не дергайся! Это верняк! Когда смоюсь, барбоса во двор выпусти. Он на пса не попрет! Боится собак! Его в детстве чуть не разорвали кобели. Он тогда только начинал воровать. С тех пор говорит, что пес и вор в одной хазе не сдышатся. Теперь собак многие заимели. Тяжело стало промышлять, Катька! Недавно сама нарвалась на беду. Злая была на всех. Шла по парку, навстречу старуха с собакой маленькой и гадкой, с хвостом поросячьим, а уши как у зайца. Я уж сплюнула, что эдакую мерзость на поводке водят. Да ни где- нибудь в сарае, в доме держат. Нам жить негде! А на этом лидере шерстяная телогрейка с пуговками. А старая услышала, как я ее за того кобеля обложила, и косится на своего гада, успокаивает. Меня смех разобрал. Я такого гниду с ползахода обоссу. Ну и ляпни бабке, мол, тебе что, деньги девать некуда, что мандавошку в стремачи сфасовала. Что тут стряслось, не передать словами! — рассмеялась вымученно.

Бабка как заорала на меня: «Ходят тут всякие поганки! Проходу от вас нигде нет! Мальчика выгулять не дают! Может он — единственный друг, который у меня остался! С полуслова понимает! Помру — он оплачет, и я спокойно глаза закрою, зная, что хоть кто-то на земле любил меня! Он хоть и собака, а умнее и чище таких, как ты! Гадкая дрянь, негодяйка похабная!». Ну, я ей в ответ, мол, чего заходишься? Возьми меня к себе вместо этого кобеля. Я тебе и глаза закрою, и урою в момент! Коли будет на что, то и памятну! Без мороки! Зато меня прогуливать не надо, говно не станешь за мною выносить. А и жить сумею на полу. Если половикдашь, благодарна буду! Чего вопишь? Надо ближнему помогать! А ты собаку вместо человека в доме держишь! Дура старая! Как куклой им тешишься! А этот пес вдруг заворчал. Бельмы стали красные. Из хавальника пена пошла. Я плюнула в его сторону. Он как рванул ко мне, сбил с ног, да и бросился к горлу. Я от него отбиваюсь изо всех сил, а он то в плечо, то в живот, то в грудь как даст своей башкой. Она у него что булыжник. Да ладно бы его башка! Но ведь и зубы! Он, паскуда, всю меня изжевал. Я уже взвыла от него. Все тряпки, что надела, этот лидер в клочья пустил. Да еще и обоссал с ног до головы. Бабка вместо того, чтобы оттащить его, вокруг бегает, успокаивает гада, уговаривает: «Марсик! Оставь, не трогай! Ты же видишь, она не мытая, на улице живет. Может больная! Не приведисьзаразишься и заболеешь! Плюнь! Пошли домой! Я тебе колбаски дам! Зачем эту кусаешь? Она вонючая! Тебя тошнить будет!». Я от злости чуть не лопнула! Во, выдала плесень! Кобеля от меня вырвет! За мною мужики сворой ходили, слюни до колен роняли! Тут же пес от меня заразится! Ну, достала! Я в кулак вся собралась, изловчилась, хвать по хребту эту гниду! Он враз расклеился! Заскулил, повалился на бок. Бабка к нему! Я ей врезала в ухо и давай материть. Не заметила, как тот падла подполз и вцепился в пятку насмерть. Лежит, зубы разжать не может, хоть ты убей! Тут уж сама взвыла хуже собаки. Мужики мимо шли. Ножом клыки разжали псу. Старая его на руках домой понесла. Так он, говнюк, из-за ее плеча рычал, грозился, рожи мне корчил. Все обещал на будущее повидаться и расквитаться. Так вот тогда я узнала, что это был французский бульдог. Мама родная, с виду хуже нашей шавки, но злой как целая кодла бомжей. И ты знаешь, нынче эти гниды по всему городу развелись, в каждом доме их держат. Вот и подойди к такой бабуле! Кольке-Чирию такой же чуть яйцы не вырвал недавно. В квартиру влезли к одному и не знали про бульдога

Ни то ощипать коммерсанта не пришлось, сами голиком смывались. Короче, полный облом!

Голдберг не мой, Зинкин пес. Меня только терпит. Да и не люблю собак! — призналась Катька, прислушавшись к звукам во дворе. Там стало тихо. Мальчишки разговаривали с кем-то. У девчонки лоб покрылся испариной. Когда Катька выглянула во двор, увидела старуху-соседку. Она просила мальчишек помочь ей с дровами, те торговались, что за это получат.

Девчонка, продохнув комок страха, вернулась в дом. Ольга лежала, укутавшись в одеяла, бледная, с синими кругами вокруг глаз.

Ну, как у тебя? — поинтересовалась Катька.

Хрен меня знает. Кровь хлещет как из крана, а вышло что-нибудь иль нет, не знаю. Все тряпки хоть отжимай. Боль отпускает. Уже не разрывает. Приступы реже, но силы уходят куда-то.

А ты поешь и поспи!

Не хочу. Чувствую себя, как будто со всей кодлой ночь прокувыркалась…

Оль! Ты кого-нибудь любила?

Девка глянула на Катьку удивленно.

Может любила… Но это было давно.

Кольку?

Да Бог с тобой! С чего взяла? Сопляка любить — самой измазаться. Я его всерьез не держала.

А кого? — пристала Катька.

В школе мне мальчишка нравился. Он на два года старше был. Серьезный. На всех олимпиадах побеждал, но никогда не приходил на школьные вечера. Я, грешная, что только не делала, чтоб его внимание привлечь. Все бесполезно. Он не замечал никого. Сколько слез в подушку пролила — не счесть. Первая любовь! Она самая жгучая и памятная!

Ты с ним не виделась, когда в бомжи свалила?

В том-то и дело, что встретились. В прошлом году, — умолкла девка.

Расскажи! — попросила Катька, оглянувшись на окно. Там уже стемнело, и девчонка окончательно успокоилась, села поудобнее.

В то время я уже всерьез простиковала. Червонец отводил нас к клиентам. Из королев меня давно вывели, и подрабатывала как все. В тот день Гошка пришел довольный. Не дал выпить нам. Выбрал троих, велел прибарахлиться, помыть рожи, навести полный блеск и шмыгать за ним. Привел в гостиницу. Там — хмыри. Стол уже накрыт. Выпивона — море. Музыка гремит. Короче, все как полагается. Номер четырехместный, а козлов — трое. Ну, мы бухнули, жрем. Потом свет выключили. Нас по койкам раскидали. Ублажаем клиентов, и вдруг — стук в двери. Мы, понятное дело, в ванную забились. Испугались ментовской облавы. Такое случалось. Хмыри открыли дверь. Оказалось, четвертого жильца поселять пришли. Ну и все успокоилось. Клиенты затащили нового соседа за стол, угощать стали. Нас из ванной выволокли. Я как глянула на нового и язык отнялся. Он! Оказывается, давно закончил институт, сюда — в командировку его прислали. Но все это потом узнала, а поначалу с места двинуться не могла. Вылупилась на него и молчу. Хмыри к нему меня подталкивают: расшевели да ублажи, чтоб не высветил их, чем они в гостинице занимаются. Короче, на плечи к Сашке меня повесили. Тот поначалу возмутился, а когда я сказала, что знаю и помню его, потеплел. Поговорили мы с ним. Вспомнили школу. Выпили. Я ему и призналась, как любила его. Санька, ох и здорово он целовался, все уговаривал уйти с панели. Но куда? Как жить стала бы, сдохла б с голода под забором. Да и он ничего не предложил, кроме советов. А под утро уже я сама затащила его в постель. Оказалось, он еще ни с одной девкой не был. Ну и давай уговаривать, уехать к нему, стать женой, забыть все прошлое. Он так красиво говорил. Если б я слышала все это раньше… Тут же поезд ушел. Поздно, я все прекрасно понимала. Ну какое будущее впереди? Копеечная зарплата Сашки, какой не хватит даже на курево, и постоянные упреки за то, что я не сумела получить образование, и нет возможности устроиться на хорошую работу. Там и моим прошлым начнет попрекать. За бездумье. В конце концов все равно разбежимся. Не сможем жить вместе. Хорошо, если спокойно расстанемся, но можем и врагами расскочиться. Кому нужно такое? Я привыкла к своей жизни и ничего не хотела в ней менять. Да и любовь прошла. Осталась лишь память как солнечный зайчик. Ее так не хотелось марать. Я понимала, ничего хорошего не получится из совместной жизни, и соврала Сашке. Сказала, что замужем, имею ребенка, но… Пришлось подрабатывать вот так. Трудно с деньгами, но от семьи не уйду никуда. Он все понял. И на прощанье сказал так грустно: «Лети, моя ласточка, в свое гнездо! Но только береги крылья и сердце. Не подпали их. Пусть зима никогда не нагонит тебя…». Так вот и расстались. Больше я его не видела. Он стал единственным клиентом, какого обслуживала бесплатно.

Жалеешь теперь о нем?

Нет, Катюха! Он жив в памяти, как кусочек детства, но оно ушло. И время изменило всех. И его… Любить тень, все равно что поклоняться призраку, а мы живем не придуманно. Трудно. Ему такое не понять и не выдержать. Хорошо, что не сглупила, не искаверкала его жизнь. Пусть он идет своею дорогой. И больше никогда не встречается на моем пути.

А я, наверно, никого не полюблю… Бомжихам нельзя этим болеть, — вздохнула Катька.

Ой, уморила! Да разве это с разрешенья бывает? Любовь на земле сама по себе живет. У нее свои крылья. И коль повезет тебе полюбить, дурочка ты моя, твоя жизнь станет совсем иною.

А какой?

Все беды и неприятности отойдут. Ты почувствуешь себя самой красивой и счастливой на земле.

Это когда много башлей стыздишь, так?

Эх, ты! Про «бабки» и не вспомнишь!

Ну, да! Не может быть! Чтоб я про них забыла? А как дышать без них? — покосилась на печку.

Слушай, Каток! Я скоро умру! — внезапно посерьезнела Ольга и заменила мокрое белье на сухое.

Все сдохнем, — согласилась Катька, с испугом глянув на пятно крови, расползающееся под Ольгой.

Ты долго жить будешь, а я уже ухожу.

Чего это ты завелась?

Нет. Я не боюсь ничего. К утру все кончится. Я слышу, как во мне звонят колокола как в церкви. Ты слышала их? А я знаю, они меня отпевают.

Ну и придумала! Тебя в тебе отзванивают.

Чего рыгочешь? Я тоже не верила, а вот теперь слышу. Каждый колокол. У них свои голоса, совсем разные как у людей. Когда-то, еще в первом классе, пошла я с матерью в церковь на Пасху. Не в собор, а на окраину. Там народу было поменьше. Я не знала ничего о Боге. Дома о Нем не говорили. Лишь дети во дворе делились, что рассказывают старшие. Мать оставила меня возле большой иконы Богородицы, а сама пошла освятить крашенки и куличи. Мне велела подождать. Я смотрела по сторонам и боялась. С каждой иконы на меня смотрели строгие глаза и будто упрекали молча. Я прижалась спиной к стене и заплакала Вот тогда ко мне подошел человек весь в черном, с бородой, будто из иконы сбежал на время и стал успокаивать. Я перестала реветь, поверила, что в Божьем доме бояться нечего, там никого не обижают, надо только молиться и просить Господа о помощи и милости, — слабо улыбнулась Ольга, голос ее стал совсем тихий. — Я стала спрашивать о Боге и очень не хотела, чтобы человек снова сбежал в икону. А он и не спешил. Как много нужного узнала от него. Он говорил, а я старалась все запомнить. И тогда впервые услышала, что в душе каждого живет храм Божий. Со своими колоколами в самом сердце находится. Коль грешит человек, молчат колокола. Если с чистой душой обращается к Господу, звонят колокола переливчато, звоном малиновым. А грешник услышит их под самую смерть, чтоб имел время на раскаянье.

Ты не грешней других. Да и в чем мы виноваты? Разве хотели стать бомжихами? — погрустнела Катька.

Да разве в том беда? Я знаю, за что меня Бог наказал. Сама виновата! Ведь аборты, Катька, это душегубство! Но пускать на свет таких как сама, с моею корявой судьбой не могу, — заплакала Ольга внезапно.

Во, дает, метелка! Сначала отравила, а теперь

воет!

Да куда б с ним делась? Ведь даже ты не впустила бы нас на порог. А теперь, загубив его, сама подыхаю.

Ну, это закинь! Сколько вас ковыряется всякий день? На чердаках и в подвалах. Ни одна не откинулась. И через день, едва освободясь, снова кайфуете как хотите. И черт вас не берет! — не поверила девчонка бомжихе.

Может и выживу. Если это обломится, слиняю от бомжей насовсем!

И куда свалишь?

В монастырь попрошусь!

Там свой бардак сколотишь? Тебя оттуда попрут. Туда безгрешных берут.

Таких нету на земле! Даже моя мать про это говорила. Она перед смертью в себя пришла и все меня жалела. Говорила, что если б не жадность, она не потеряла бы меня и свою жизнь. Погналась за большими деньгами, а ушла с пустыми руками. Без радости, в слезах умерла. Да и в жизни ничего хорошего не видела, кроме горя и боли. И я впустую копчу. Сама не знаю зачем. Оттого, если помру, только лучше будет. Ни за спиной, ни впереди — никакого просвета, — простонала Ольга, упав на одеяло.

Знаешь, я на кладбище познакомилась со сторожем. Классный дед. Вот только совсем старый хрен. Даже кашляет в два конца сразу. Ему уже много лет. Он всех пережил. Сталин на Колыму согнал. Другие вынули уже полуживым. Тоже не хотел жить. Всех потерял. Потом опять всех заимел: и женой, и детьми обзавелся. Дом построил, сад посадил. Когда все сделал, его уже из этого дома семья выперла. И сказали, мол, пока строил был нужен, теперь гуляй. Он живьем в землю лез. Бомжи его не взяли. Он смерть звал, она не пришла. Так что думаешь, в сторожа его взяли на погост. Так он и там выжил. Все могилы без разбору доглядел. Прибрал, кресты, ограды поправил…

Во! Скоро я к нему пожалую! Пусть и меня не обходит. Не то припутаю ночью, по старой привычке, погляжу, где он свой порох прячет, как сумел канать через беды? Я одна не продышала. Слабачка! Видать, все мы, бабы, сильны, покуда любимы. Как только нас забывают мужики, жизнь тоже отворачивается.

Но тебя любили многие?

Ольга оживилась и, хотя вставала трудно, села на одеяле, попросила сигарету впервые за все время и, закурив, заговорила:

Любили! Но по-разному! Одни — как ту вошь в подштанниках: чем чаще чешут, тем я жирней. Знаешь, сколько мне платили поначалу? Хо! Только баксами! За ночь до штуки имела! Ох и клево канала! Вот только одна беда, «бархатка» не бесконечна!

Я ж про любовь! — покраснела Катька густо.

А я за что подыхаю? Мне нет семнадцати! И до утра так долго! Ты еще веришь в нее, значит, тоже хлебнешь по горлянку. Плюнь! Люби только себя! И никому не верь, ни одному козлу! Иначе загнешься как я! И тебя тоже даже у рыть станет некому, потому что и за это нужно сначала отбашлять! Или напакостить полные карманы!

Катька вздрогнула на стук двери. Это Женька с Димкой вернулись в дом. Поев и покормив Голдберга, легли на Зинкину постель и вскоре уснули.

Катька тоже прилегла, но Ольга не дала уснуть. Она стонала так жалобно, будто маленький ребенок, заблудившийся в ночи, умирал от стужи и страха.

Оль! Я за врачом! Не могу больше видеть, как мучаешься! — сорвалась девчонка с постели.

Посиди со мной. Не надо врача! Мне так плохо одной. Говори о чем-нибудь, только не молчи. Я ненавижу тишину. Она — сестра погоста. Пока живу, не бросай меня. К утру все кончится. Я уйду за тою звездой, какая погаснет на небе последней. Потому что падшие и последние — прямая родня, — заткнула рот кулаком, чтобы не заорать.

Прости, Катька, знаю, хочешь спать. А я не могу! Спящие похожи на мертвецов! Я боюсь смерти! Почему-то только сейчас захотелось жить! — призналась Ольга, плача.

Все! С меня хватит! Я за врачом пойду! От бабки Лизы в неотложку позвоню! Пусть приедут, помогут! — одевалась девчонка, уже не обращая внимания на слова Ольги.

Катька глянула на часы. Поздновато, конечно, будить старуху, но случай особый. Она боялась, что девка умрет в ее доме, и тогда докажи, что не виновата в ее смерти…

Катька позвала Голдберга и вместе с ним вышла из дома, пообещав Ольге скоро вернуться.

Она боялась одиночества в ночи. И хотя старуха жила неподалеку, всякий шаг в темноте грозил опасностью, потому с собакой чувствовала себя уверенней.

Катька долго стучала в окна и дверь. Колотила кулаками изо всех сил, кричала. Старуха спала крепко. Катька уже хотела уйти, как вдруг увидела, что в окне бабки загорелся свет. Соседка прильнула к стеклу, разглядывая, кто колотится к ней в эдакую ночь?

Узнав Катьку, надела халат, долго искала тапки, еле сдвинула примерзший засов, впустив девчонку в коридор. Долго не пропускала в дом, все не могла понять спросонок, зачем той понадобился телефон?

Бомжиха помирает? Да они, елки-палки, только плодятся. Добрые люди умирают, этим ни хрена не делается, — не верила бабка Лиза.

Умирает! Совсем плохо ей! Надо неотложку вызвать! — рвалась в дом девчонка.

Да «сто сейчас сюда поедет? В наш район по белому дню никого не докличешься. Нынче и подавно. Все спят. Это надо к им бежать! Будить, упрашивать докторов. Надысь, дед Василь помер. Знаешь, от чего? Врачи отказались ехать к нам. Сказали, что нетути бензина для машины. А пехом к нам идти никто не согласный. И к вам откажутся. Это как пить дать, — нехотя открыла дверь перед Катькой, зорко следя за каждым ее шагом.

Девчонка быстро набрала номер. Услышала сигнал — занято. Ругнулась сквозь зубы. Опять набрала, и снова короткие гудки. А время шло. За окном злобно паял Голдберг, звал Катьку скорее вернуться домой, но она не могла уйти, не вызвав «скорую». С полчаса набирала номер. Подбородок дрожал от страха. Что если вернется, а Ольга уже умерла? Времени прошло нимало. Катьке оно показалось вечностью. Теряла терпенье и бабка Лиза: она недовольно косилась на Катьку, что-то беззвучно шептала морщинистыми губами. Ей очень хотелось спать.

Катька даже поперхнулась, когда услышала в трубке:

Алло! Скорая помощь! Слушаю вас!

Тетенька! Ольга умирает. Спасите ее! Я отбашляю, падла буду! — заорала в трубку срывающимся голосом.

Успокойтесь! Назовите адрес! Не тарахтите! Я записываю! — услышала Катька и попыталась взять себя в руки.

Сколько лет больной? Фамилия, имя? Что с нею?

Фамилию не знаю. А вот таблеток она нажралась. Прямо в аптеке! Не знаю каких! Она была беременной. Хотела скинуть! Нет! Мы не можем сами ее привезти. У нас нет машины. Тут они не ходят. Вас ждем!

У меня ваш вызов тридцать первый! А машин всего четыре! Нет бензина. Не хватает врачей. Придется ждать! — услышала Катька.

У Ольги крови целое море вышло!

Что могу сделать? Неотложку не нарисую. Тем, кто раньше вас сделал вызов, тоже срочно нужна помощь, и люди ждут.

Но Олька умирает. Она не доживет до утра, если не поможете!

Ждите своей очереди! — положили трубку на рычаг на станции скорой помощи. Катька, рыдая, поплелась домой, забыв поблагодарить соседку, извиниться за беспокойство. Та качала головой, глянув вслед девчонке.

Катька шла, опустив голову, не глядя вперед, и чуть не упала, наткнувшись на машину, стоявшую перед домом.

Страх за Ольгу погасил осторожность. Девчонка даже не испугалась, не подумала, откуда она здесь взялась, и влетела в дом, дрожа за бомжиху.

Явилась? Долгонько тебя ждем! — встал ей навстречу человек, какого она обокрала в аптеке. Лицо его было перекошено злобой, бледное.

Димка с Женькой были на ногах и стояли перед вторым человеком, незнакомым Катьке. Ольга лежала на одеяле, и девчонка не увидела, жива она или нет.

Давай портмоне, сволочь! — схватил Катьку за грудки тот, кого обокрала. Та вскрикнула, но отдавать деньги и не подумала.

Я кому звоню? — приподнял ее одной рукой, тряхнул так, что у Катьки слезы из глаз брызнули.

Колись! Где они? — отвесил пощечину. Катька отлетела к двери, та открылась настежь. В дом влетел Голдберг. Увидев чужих, оскалил клыки, зарычал глухо, бросился на ударившего, вдавил в стену, прижав папами. Тот от неожиданности растерялся. Пес караулил всякое движение и дыхание.

Никаких денег мы у вас не брали! — внезапно прозвенел голос Димки.

Убери собаку или будет плохо! — нырнул в карман второй мужик.

Голдберг! — крикнула девчонка, указав на опасность. Пес молнией отскочил. Пуля попала в плечо обкраденного. Стрелявший уже лежал на полу, придавленный псом.

Твою мать! Ты что? Крышу посеял напрочь? — ругался раненый, согнувшись в три погибели, зажимая рукой плечо.

Ольга! Оль! Неотложка скоро будет! — крикнула Катька, но девка не шевелилась.

Олька! — бросилась к ней девчонка, оттолкнув раненого. Мальчишки, воспользовавшись моментом, выскочили из дома.

Ты жива? — склонилась к бомжихе. Та открыла глаза. Увидев Катьку, попыталась что-то сказать, но голос был таким тихим, что из-за рыка Голдберга ничего не разобрала.

Уйдите вы все! Она умирает! — закричала Катька.

Верни деньги, дрянь! — услышала совсем близко.

Катюха! У них умер ребенок. Девочка! Если не отдашь, скоро за нею уйдешь. За детей Бог наказывает, — услышала девчонка слова Ольги. И, молча вытащив портмоне, отдала хозяину.

Тот спешно открыл, пересчитал деньги. Положил во внутренний карман. Наклонился над Ольгой:

Может, с нами поедешь? Поверь, все устроим как надо!

Нет! Не хочу! Тебя сильно ранили?

Повезло. Слегка задел. Пуля в стене осталась. На память. Больше испугался.

Ты всегда был везучим! — слабо улыбалась

Ольга.

Катька освободила от Голдберга второго мужика Тот, едва встав на ноги, тут же выскочил из дома, сел в машину и теперь сигналил, торопил своего друга.

Спасибо тебе, Ольга! Эта стерва никогда не отдала бы нам баксы, если бы не ты. Прости нас! Возьми денег. Когда встанешь на ноги, пригодятся! — сунул под подушку пачку десяток и, огрев Катьку злым, ненавидящим взглядом, выскочил на улицу, не оглянувшись на дом. Вскоре они уехали.

Минут через пятнадцать, подпрыгивая на ухабах, к дому подъехала неотложка. Врачи вошли в дом с носилками.

Где больная? — спросили с порога. Увидев Ольгу, поморщились.

Какой срок беременности? — задрали юбку и, осматривая, переговаривались между собой.

Бомжихе замерили давление. Сделали много уколов. Но Ольга, словно только их ждала. Она стала терять сознанье.

Бесполезно! Большая потеря крови! Поздно! — выдохнула врач и, глянув на Катьку, спросила: — У нее есть родственники?

Да! — вспомнила девчонка Кольку-Чирия.

Мы госпитализируем больную. Пусть они придут сегодня, поинтересуются, — написала адрес и телефон на клочке бумаги.

Когда Ольгу перекладывали на носилки, она открыла глаза. Глядя на Катьку, уже не видела ее. Губы приоткрылись, но ни слова не разобрал никто.

Ну, что? Сразу в морг? — спросили санитары

врача.

Попробуем откачать. Живей в машину! — приказала та жестко.

Когда уехала неотложка, Катька выхватила из-под подушки пачку денег. Спрятала в заначник, сгребла одеяло и, выбросив его, позвала в дом Женьку с Димкой. Шуганула Голдберга, воющего вслед машине.

Накормив всех, села у стола. Поесть бы. Да не лезет кусок в горло, становится поперек, хоть колом проталкивай его.

Катьке было жаль денег, какие пришлось вернуть. Она злилась на Ольгу и удивлялась, откуда та знала приехавшего мужика? Может, с ним тоже путалась? Хотя непохоже! Такие как он не клюют на бомжих. Эти снимают валютных, самых прикольных, классных путанок. Ольга давно перестала быть такой.

«Недолго цветут розы!» — вспомнились слова Червонца о бомжихах, и Катьке стало холодно.

«А что, если Ольга помрет? Чирий даже знать не будет. Хотя сам виноват во всем. Если б не лезли к Ольге, жила б она!» — вздохнула тяжко. «Врачи велели родственникам прийти. Выходит, надо достать Чирия. Он своим бомжам — самый главный родитель», — шмыгнула девчонка носом насмешливо и стала думать, где теперь его можно отыскать. «Конечно, на базаре!» — решила Катька и, приказав мальчишкам не отлучаться из дома надолго, оделась и пошла искать Чирия, заодно вздумала собрать для Зинки на базаре фруктов.

Она уже набрала полную сумку, хотела уходить, как вдруг на самом выходе кто-то толкнул ее на обледенелых ступенях. Катька кувырком слетела вниз, придержав сумку. Не успела встать, получила в ухо. Рассвирепев, вскочила, увидела ухмыляющегося Червонца. В глазах девчонки черные искры замелькали. Она налетела на него разъяренной кошкой, била, царапала, кусалась, материла. Даже когда тот упал, не отстала:

Душегуб, вонючий козел! Чтоб ты сдох! За что Ольгу угробил, лидер? Тебе давно откинуться пора, а вы ее убили, суки!

Никто на всем базаре не обратил внимания на эту драку. Не кинулись люди разнимать детвору, дравшуюся жестоко, не по-детски свирепо.

Вот кто-то поддел Катьку сапогом в бок. Та, отлетев, снова вскочила на ноги, кинулась уже на Чирия. Достала головой в «солнышко». Тот упал, девчонка схватила его за горло, оседлав так, что оторвать невозможно.

Киллер треклятый! Кобель гнилозубый! Мандавошка! За что Ольгу угробил, свиное рыло? — изодрала лицо в кровь и изо всех сил душила пацана. Тот задыхался не на шутку.

Гля, какая борзая сикуха! Сама с хрен ростом, а махается, стерва, как бомжиха! — обронил кто-то мимоходом.

Давай, дави его! Небось, изменил красавчик! — смеялись люди.

Она помирает, и ты сдохни! — навалилась всем весом. У Кольки начало синеть лицо.

Братва! Эта гнида всерьез мужика мокрит! — не выдержал мужик в «варенке» и оторвал Катьку от Чирия. Тот не сразу пришел в себя. Долго сидел на ступеньках, широко, по-рыбьи разинув рот, тряс головой, смотрел вокруг мутными красными глазами. Увидел, что люди все еще удерживают рвущуюся к нему Катьку, и хотел было уйти, чтоб не связываться, не позоритьсяиз-за нее перед хохочущей толпой.

Да отпустите ее! Пусть врежет по самые! Хоть душу отведет. Гля, как трусится! Она ему не то яйцы, голову откусит! Ну и бедовая, зараза!

Видать, нашкодил, коль так озлил! Заслужил каленые! Молодец девка! Так их, гадов, надо! Оскопить на ходу! Чтоб неповадно было!

Катьке хотелось втоптать Чирия живьем в землю за все разом. Ей и теперь было страшно за Ольгу. Девчонка, увидев, что Чирий собрался уйти, вырвалась из цепких рук, нагнала пацана и сказала хрипло:

Я тебя из-под земли выковырну, если Ольга помрет! Допер, козел! Ты виноват!

Что с ней? — дошло до Кольки.

В неотложке помирает. Кровяной залилась из- за тебя! Аборт сделала. Колес надралась. Всю ночь у меня лежала. «Скорая» под утро забрала. Тебе прийти велели нынче.

А почему мне?

У ней другой родни нет! Вот и возникай, кобель облезлый! За свои яйцы ответишь хоть раз!

Дура ты! Я при чем! С Олькой уже полгода ничего не имел! Кто засадил, тот пусть и отвечает. Сечешь? А ты свою транду стереги, не болей за чужую. Не то сама загремишь в ковырялки, — ухмыльнулся, оглядев Катьку.

Сволочь ты, Чирий! Хорек! Сам подставлял Ольгу за деньги всяким. Теперь треплешься, что не виноват? А кто «бабки» прожрал?

Заткни хлябало! Не то я его закрою, — пригрозил пацан. И, сбавив тон, продолжил: — Все жили, как могли. И я не сидел без дела. И мой навар хавали. Я не считал, кто сколько принес. На всех поровну шло. Другие метелки тоже трахаются, но ни одна не подцепила. Только с этой — вечный прокол! Ладно, навещу ее вечером, — пообещал хмуро и спросил: — Она просила что- нибудь сказать мне?

Ольга жалела тебя. И всех вас, меня тоже. Все рассказала. Говорила, что с последней звездой помрет, а потом жить захотела. Но крови много ушло. Надо узнать, жива ли она?

Чирий огляделся, приметил телефонную будку. Катька отдала ему бумажку, написанную врачом, указала номер телефона. Следом за Колькой подошла к будке. Чирий набрал номер, Катька ждала.

Это «скорая»? Вы утром забрали из дома девушку с криминальным…

Фамилию, имя, адрес назовите! — послышалось в ответ. Колька назвал.

Приезжайте за нею!

С нею все в порядке?

Лучше некуда! Сразу в морг отвезли! Скончалась по пути? Вы — муж ее?

Нет!

Тогда чего звоните? Пусть родные забирают ее из морга и хоронят.

У нее нет родных! Никого.

Но от кого-то сделала аборт!

Я его не знаю.

Вы можете ее похоронить?

Сумеем, — ответил Колька, смахнув слезу со щеки. Он отворачивался, но Катька заметила. Поняла, что жила Ольга в душе Чирия первой любовью, самой лучшей, самой красивой, королевой сердца… Вот только уж очень поспешила уйти. Даже проститься не успела ни с кем. А и нужно ли это было…

Плачет Катька навзрыд. Ей хочется покусать, исцарапать всех подряд. Как жаль Ольгу, улетевшую за своею звездой. Зачем только кончилась эта ночь? Уж лучше б она продолжалась, и тогда жила бы Ольга на земле…

Горстка ребятишек идет по дорожке кладбища Тащат гроб к могиле.

Сюда! — сворачивает Чирий, торопя свою кодлу.

Кладбищенский сторож любопытно наблюдает за необычными похоронами. «Ни одного взрослого человека. Дети хоронят… Кого-то из своих… Не с добра такое. Разве правильно, что, не став взрослыми, умирают», — качает дед седою головой и, подойдя поближе, видит, как прощаются с покойной.

Прости, Оля. Я любил тебя. И всегда буду помнить свою королеву, — закашлялся Колька.

Красивая метелка была. Зачем поторопилась уйти от нас? — согнул голову Червонец.

Беззвучно плакали девчонки. Пока мальчишки опускали гроб, закапывали его, никто больше не обронил ни слова. Мертвые цветы легли на могилу ярким букетом.

Вот и все. По глотку из бутылки сделал каждый по кругу. Одна буханка хлеба на всех. Пора уходить. Все кончено, но не спешат покидать погост, не торопятся. Значит, осталось тепло к покойной в сердце каждого… Вот и держится память. Не верится, что не прозвенит ее смех у плеча, не пройдет рядом по городу, как бывало, гордой королевой.

Молчат пацаны. Лица бледные, губы синие. Как похожи они сейчас друг на друга и… на Ольгу…

Кто же следующий останется здесь?