Измена

Пятая глава

Дарси достала тарот и задумчиво стала разглядывать карты.

— Разложи-ка и мне тоже, — сказала Энни.

— Ты же в это не веришь, — прищурилась на нее Дарси.

— Не верю. Ну… мне кажется, что не верю, — добавила она с улыбкой. — Но ты всегда так серьезно к этому относишься, что я уже начинаю ждать всяких ужасных смертей и всевозможных несчастий.

— Да, в последнее время что-то слишком много именно ужасных смертей и несчастий. Это верно, — заметила Дарси. — Но тут для тебя есть и несколько хороших карт. Сильный, красивый мужчина. Любовь и страсть.

— О, это как раз то, что мне нужно, — хорошие карты, пророчащие замечательные приключения и красивых, великодушных, способных на большие поступки мужчин!

— Эй, постой, — засмеялась Дарси, — не забывай, что это мои карты, так что у меня все права на этих парней, если они, конечно, существуют.

Они, как обычно, вечером после работы собрались вместе поужинать. В этот раз была очередь Энни готовить, и пока она делала салат, Дарси читала тарот.

— Ну а что ты припасла для себя? — спросила Энни, поджаривая в духовке ломтики хлеба.

Нижний этаж дома представлял собой обширное пространство без стены, отгораживающей жилую часть от столовой и кухни, и Энни было видно, с какой яростью Дарси смотрела на последний расклад, прежде чем смешать карты.

— Прямо беда, — мрачно проговорила Дарси, — и когда я только брошу заниматься этой ерундой? От нее одно расстройство. Если им верить, так мне, похоже, навсегда придется смириться с участью унылой тетки, влачащей жалкое существование старой девы.

— Глупости какие! — воскликнула Энни. — Уж тебя-то никак не назовешь унылой теткой. Все обожают тебя, Дарси.

Это было правдой, а не просто комплиментом лучшей подруге. Женщины любили Дарси за простоту, жизнелюбие и отзывчивость. Мужчины — за легкость, дружелюбие, последовательность и за искренний, заразительный смех.

— Я ненавижу свою жизнь, — сказала Дарси. — Я хочу быть такой, как ты: всегда вежливой со всеми, дипломатичной, спокойной и держаться с таким же достоинством. — Дарси лениво взяла в руки пульт и включила телевизор. — Интересно, у тебя хоть когда-нибудь бывает чувство, что ты кипишь от возмущения?

Энни закусила губу и улыбнулась. Было ли у нее такое чувство? Да она с ним просто сроднилась! Ведь первую половину жизни она только и занималась тем, что кипела от возмущения.

Отца она не знала, а мать отправили в тюрьму за вооруженное ограбление, когда ей было три года. После этого Энни кочевала из одного воспитательного дома Сан-Франциско в другой. Она обожала свою мать, поэтому не могла понять, почему полиция забрала ее, и возненавидела полицейских.

Гнев и горе утраты матери вылились в агрессивность, и к тому времени, когда ей исполнилось семь лет, Энни уже пользовалась дурной славой в Департаменте по социальной защите как «неуправляемая» и «конфликтная». Воспитатели не могли с ней сладить. Она была груба и драчлива, и во всех начальных школах, куда ее посылали, ее поведение было головной болью педагогов. Несмотря на то, что тесты на интеллект устойчиво показывали ее высокий уровень, все прикрепленные к ней работники социальных служб в один голос утверждали, что у нее нет никакого интереса к учебе.

Попалось ей и несколько хороших учителей, искренне преданных своему делу, которые много сил потратили на то, чтобы войти к ней в доверие. Одна такая учительница обычно брала Энни к себе домой после школы, кормила ее пирожными с молоком и рассказывала чудесные истории о героях и злодеях, о богах и богинях. Эта учительница даже подарила Энни свою любимую книгу мифов и легенд. Хотя ей еще трудно было читать, Энни любила рассматривать цветные иллюстрации с изображением Персея с зеркальным щитом и огромным мечом, сражающегося с Медузой Горгоной. И еще одну, где Эрос освобождает Психею, прикованную к скале над морем, томящуюся в ожидании ужасного чудовища, которое должно появиться и поглотить ее.

Приемные родители, в семье которых Энни жила в то время, были очень набожными христианами. Однажды вечером перед ужином приемный отец застал ее разбирающей по слогам книжку с мифами. Он взял у нее томик, пролистал его и тут же объявил книжку нечестивой и кощунственной. Не обращая внимания на протестующие вопли и ярость Энни, он сжег драгоценную книгу в камине, а Энни крепко выпорол ремнем.

Энни убежала и поклялась, что покончит с собой, если ее попытаются вернуть обратно. Тогда ее послали в детский дом для трудных детей. К десяти годам Энни стало абсолютно ясно, что она никому не нужна. Через год она начала воровать. Все работники социальных служб и приемные родители с малых лет вбивали ей в голову, что она дочь воровки, и она решила, что ее святая обязанность — продолжить семейную традицию.

Она воровала, но больше врала о своих подвигах. И занималась этим не столько по нужде, сколько из принципа — ведь у нее украли все, что ей было дорого. К тринадцати годам она уже три раза попадала под арест и была на пути к тому, чтобы пойти по материнским стопам.

У нее были белокурые волосы, хорошенькое личико и ангельские голубые глаза, и лучшей ее уловкой было изображать испуганного ребенка из хорошей семьи, который случайно заблудился в городе. Она за версту узнавала сердобольных простаков, которые за пару улыбок сквозь слезы бежали покупать ей еду и одежду, кормили ее мороженым и давали денег на такси или автобус, чтобы добраться «домой». Когда она вытягивала из них все, что можно, то исчезала. Обычно вместе с их бумажниками.

Все было прекрасно, пока она не попробовала свою забаву на Чарли Джеферсоне, в то время студенте колледжа, который на поверку оказался не столь мягкий, как казалось вначале. Энни к тому времени исполнилось уже четырнадцать, но она была мала ростом для своих лет. И прятала грудь под мешковатой рубашкой, чтобы сойти за десятилетнюю.

Чарли по первой же ее просьбе дал ей пятидолларовый банкнот, но она мельком заметила, что бумажник у него довольно тугой. Она отвлекла Чарли — точнее, думала, что отвлекла, — и потянулась за бумажником, но он оказался проворнее, схватил ее за руку, и все ее дерганья, брыкания и вопли «Грабят! Насилуют! Убивают!» не производили на него никакого впечатления вплоть до прихода полиции. А потом, к ее крайнему изумлению, он заявил полицейским, что она — его младшая сестра, которая вздумала бежать в какую-то банановую республику, и что он ведет ее домой. Может, потому, что дежурный офицер не знал ее, а может быть, потому, что и у нее, и у Чарли был невиннейший вид, их обоих отпустили. Чарли, чья хватка не ослабевала ни на минуту, потащил ее к своей машине.

— Изнасилователь малолетних! — упираясь, вопила она.

— Я — студент колледжа, — невозмутимо парировал он, — а вот мои родители действительно изнасилователи малолетних. Они коллекционируют таких неисправимых щенков, как ты.

Оказалось, что его родители преподают в экспериментальной школе для трудных подростков. Там делали упор на индивидуальный подход, а не на дисциплину, и Энни первым делом предложили посещать занятия по греческой и римской мифологии. Но даже после этого Энни продолжала демонстрировать свой строптивый нрав, и Джеферсонам потребовалось несколько месяцев, чтобы завоевать ее сердце и убедить, что она все же кому-то нужна.

Она редко встречалась с Чарли, который в то время поехал изучать архитектуру, но не забыла, что он сделал для нее. Она была уже красивой восемнадцатилетней девушкой, когда он на все лето приехал домой. И вновь то провидение, которое свело их несколько лет назад, дало о себе знать.

Сначала казалось, что из их отношений ничего не получится. Пытаясь освоиться в социальном круге Джеферсонов, Энни почувствовала себя безнадежно отсталой и отверженной. Хотя в общих чертах она научилась себя хорошо вести, но тонкости светского этикета — о чем говорить, как обращаться, как правильно использовать столовые приборы, как одеваться, как поддерживать вежливую беседу, как себя держать в различных ситуациях — все это не давалось ей. «Я никогда не буду достойна тебя», — говорила она Чарли, а он только смеялся в ответ и убеждал, что научит ее всему, чему нужно.

Он умел найти верный подход. Как мифический герой Пигмалион творил свою Галатею, так Чарли буквально создавал ее, развивая в ней ум, честолюбие, воспитывая жажду к новым знаниям. Она поклялась, что никогда не даст ему повода пожалеть об их любви.

С помощью Чарли она окончила школу и поступила в колледж. Он учил ее всему, что знал и любил в архитектуре, поощрял ее художественные наклонности. Одно время она мечтала пойти по его стопам в архитектуру, но в конце концов выбрала внутренний дизайн, а на последнем курсе переориентировалась на общий дизайн.

Они с Чарли поженились.

Вместе они основали «Фабрикэйшнс». До его смерти она и не представляла себе, насколько от него зависит. И как же трудно было пробиваться самостоятельно в этом суровом реальном мире!

— Энни? — Голос Дарси вернул ее к действительности. — Иди-ка сюда, взгляни на это. — Дарси усилила звук телевизора. — Кажется, присяжные снова в зале суда. Они улыбаются и переглядываются. Вот черт, мерзавец, по-видимому, все же выкрутился.

Энни поспешила в жилую часть комнаты. Ей не приходилось спрашивать: «Какие присяжные?» Процесс над Мэтью Кэролайлом по делу об убийстве был одним из крупнейших событий за последние несколько лет.

— Они что, оправдали его?

— Они еще не огласили вердикт, но, видно, судья собирается что-то сказать.

Показали присяжных заседателей, восьмерых женщин и четверых мужчин, судью — женщину средних лет, переговаривающуюся с судебным приставом. Их портреты были во всех газетах, на местном и центральном телевидении. Процесс был долгим, все доводы и защиты, и обвинения без конца пережевывались в прессе. Окончательные аргументы были представлены несколько дней назад, и с тех пор присяжные совещались.

Энни с самого начала испытывала смешанные чувства по поводу этого разбирательства. У нее было ощущение, что, казалось бы, два абсолютно не связанных между собой процесса — строительство собора и суд над Мэтью Кэролайлом — множеством нитей переплетены друг с другом. Поскольку Франческа Кэролайл являлась главной движущей силой строительства собора, ее насильственная смерть и последовавший за этим процесс над ее мужем бросали тень и на проект.

По мере того как медленно, но неуклонно — камень за камнем — строился собор, так же медленно и неуклонно разрушалась репутация Мэтью Кэролайла. У прессы не было сомнений в исходе процесса: если верить им, он был уже осужден и признан виновным.

Но что касается собора, то тут дела шли довольно успешно.

Теперь камера была направлена на обвиняемого, сидящего в напряженной позе среди своих адвокатов. Лицо у него осунулось, вокруг рта залегли морщины, которых — Энни была в этом уверена! — не было в тот день, больше двух лет назад, когда он разрушил ее надежду спасти «Фабрикэйшнс». «И куда только девалось все его высокомерие?» — подумала она.

Обвинение утверждало, что Мэтью Кэролайл нанес Франческе удар по лицу, отчего та упала и ударилась головой. После этого он сбросил ее, находящуюся в бессознательном состоянии, через борт яхты в залив, где она и утонула. По словам прокурора, мотив преступления был прост: если бы Франческа привела в исполнение свою угрозу развестись с ним, он потерял бы половину своего четырехмиллионного состояния.

Присев на диван, чтобы послушать оглашение вердикта, Энни сосредоточила взгляд на лице Мэтью Кэролайла. К ее удивлению, она почувствовала прилив симпатии к нему. Как ужасно, должно быть, сидеть в зале суда в ожидании, когда двенадцать незнакомых людей решают твою судьбу! На нем был черный костюм и со вкусом подобранный галстук, сидел он прямо и казался образцом сдержанности и самоконтроля. Его лицо было непроницаемо, но время от времени камера ловила выражение страдания, мелькающее у него во взгляде. И Энни казалось, что все его попытки скрыть свои чувства делают их только еще более заметными.

«Он не заслуживает моей жалости, — одернула она себя. — Если кого-то и нужно тут жалеть, так это Франческу».

— Присяжные вынесли вердикт?

— Да, Ваша честь. — Энни почувствовала, что ее сердце учащенно забилось. Действительно ли он это сделал? Конечно, он способен на это, ведь он довольно жесток.

— Мы считаем, что обвиняемый Мэтью Кэролайл не виновен, — объявила старшина присяжных.

В зале суда начался кромешный ад.

— Я же говорила тебе! — с отвращением воскликнула Дарси. — Богачи в этой стране всегда выходят сухими из воды. Это делает честь американской системе правосудия. Франческа Кэролайл неотмщенная лежит в своей могиле, потому что закон всегда на стороне сильных мира сего.

Энни ничего не смогла возразить. В общем, она была согласна с Дарси, хотя ей не казалось, что вынесенный вердикт свидетельствует об общественном заговоре.

— Мне кажется, что присяжные сочли обвинение недоказанным. По крайней мере доказательства оказались небесспорными.

— Все было доказано! В любом случае у кого еще была хоть какая-то причина убивать ее?

— Я не знаю, — ответила Энни. — Может быть, у мужчины, с которым у нее была связь.

Если у нее была эта связь! Высокооплачиваемые адвокаты Кэролайла утверждали, что поведение Франчески в тот вечер на приеме хоть и было неприятным, но не являлось неожиданностью, поскольку такие сцены часто повторялись в этом беспокойном браке. Она много пила, часто вступала в случайные связи и угрожала уйти, но, протрезвев, всегда передумывала. После приема, когда все гости разошлись, они с Мэтью помирились. И ее смерть следующим утром явилась сильным неожиданным ударом для безутешного мужа.

Защита также утверждала, что ее, по-видимому, убил любовник, возможно, придя в ярость из-за утерянной возможности жениться на Франческе и ее двух миллиардах.

Но о ее любовнике, если таковой имелся, ничего не было известно. Полиции также не удалось ничего выяснить.

Энни несколько раз подумала о Сиде Кэнине, который с таким вожделением смотрел на Франческу в ту последнюю ночь ее жизни. Как и всех, кто был на этом приеме, его допрашивала полиция, но у них против него ничего не было, поскольку Сида не вызывали в качестве свидетеля на процессе.

«Можно ли иметь с кем-то связь так, чтобы никто не знал об этом? Может быть, и можно», — подумала Энни. Ее саму, например, никто никогда даже не спросил о том, что случилось между ней и Мэтью Кэролайлом несколько лет назад в Англии.

Внезапно репортаж из зала суда прервался, и камера переместилась на улицу возле здания суда. Появился Кэролайл со своими адвокатами. Энни думала, что он быстро проскользнет в свою машину, но выпущенный на свободу миллиардер направился прямиком к репортерам, которых он все эти месяцы просто не замечал. Они бросились к нему и принялись тыкать своими микрофонами ему в лицо.

— Я хочу сделать заявление, — начал он, перебивая своего адвоката, который тоже собирался что-то сказать. — Я благодарен калифорнийцам за то, что они рассмотрели мое дело и внимательно изучили доказательства. В том, что касается лично меня, справедливость восторжествовала. Но, — он сделал долгую паузу, обводя пристальным взглядом десятки камер, нацеленных на его лицо, — правосудие не свершилось в отношении Франчески. Она зверски убита, и ее убийца все еще на свободе. Полиция Сан-Франциско, к сожалению, прекратила поиски, сосредоточившись на том, чтобы повернуть дело против меня. Я считаю, что это просто фарс.

Он окончил речь и, проигнорировав вопросы, которыми его сразу же засыпали репортеры, сказал:

— Это все, что я хотел сообщить, — и запоздало добавил: — Спасибо.

«Все это прозвучало довольно искренне, — подумала Энни. — Он говорил так, будто и в самом деле был уверен в существовании этого убийцы».

Мэтью Кэролайл сел в поджидавший его лимузин и уехал. Теперь уже свободным человеком.

Этой ночью Энни не могла заснуть. На нее нахлынули воспоминания. Она старалась сосредоточиться на Чарли и всех бесчисленных радостях их совместной жизни, но память иногда что дикая лошадь — не слушает узды. И в ту ночь все ее воспоминания были связаны с Мэтью Кэролайлом.

Она летела в Лондон для встречи с богатым клиентом, который подрядил «Фабрикэйшнс» спроектировать офис филиала его международной компании в Сан-Франциско. Клиент прислал ей билеты первого класса и организовал прием по первому классу в отеле «Дорчестер» в Лондоне.

Энни никогда не была в Лондоне. Она надеялась, что Чарли полетит с ней, но у Чарли была одна «слабость», — он панически боялся летать. Ни при каких условиях он не согласился бы сесть в самолет и десять часов подряд лететь над океаном из Сан-Франциско в Лондон.

Она полетела одна. И рядом с ней в салоне первого класса оказался Мэтью Кэролайл, тоже летевший в Лондон по делам.

Полутемный салон самолета во время ночного перелета в Европу может оказаться удивительно интимным местом. Вы встречаете незнакомого человека, делитесь с ним какими-то подробностями личной жизни — никаких фамилий, разумеется, и иногда вдруг какой-то щелчок — и вы напоследок говорите ему что-то, о чем никогда не сказали бы при других обстоятельствах. В большинстве случаев вы наверняка знаете, что после приземления самолета вы никогда больше не увидите своего попутчика.

Но в этом случае оказалось, что Энни и Кэролайл остановились в одном отеле, что было естественно для пассажиров, прибывших первым классом. Услышав, что она собирается осмотреть Лондон, он сказал, что это его самый любимый город в мире, и предложил — нет, настоял! — показать его ей.

Поскольку оба всю неделю были заняты работой, то договорились встретиться на уикэнд. В субботу они осмотрели Букингемский дворец, здание парламента, Тауэр и Британский музей. Энни была поражена энциклопедическими познаниями Кэролайла в истории. Он знал город настолько хорошо, что даже сводил ее в несколько знаменитых таверн и кафетериев.

Она с самого начала ощущала какие-то неуловимые флюиды, возникавшие между ними. Но уже пять лет была замужем за человеком, которого очень любила, и ей не составило труда убедить себя, что это просто глупое детское увлечение умудренным Мэтом Кэролайлом, о котором тот даже не подозревает и не придает этому никакого значения.

То, что Кэролайл не только обо всем догадывается, но и сам проявляет к ней интерес, Энни обнаружила только в воскресенье днем, когда они поехали на машине в Стаффорд посетить шекспировские места. До этого она видела его исключительно в элегантных, строгих костюмах, но сейчас на нем были джинсы, свободная рубашка и кроссовки, и казалось, он спустился со своих высот на землю, и теперь выглядел не рулевым компьютерной индустрии, а простым парнем. Он нанял маленький «MG» для этой поездки, отпустив свой лимузин и шофера, возившего их по городу. Они сидели совсем рядом, заключенные в тесном пространстве крошечного автомобильчика, и, казалось, воздух был наэлектризован необычным чувством близости.

День начался прекрасно. Они осмотрели дом, где родился Шекспир, и древний, крытый соломой флигель Энн Хэсвэйс, озаренный ярким августовским солнцем. Но погода постепенно портилась, и когда они вечером вышли из театра после волнующей постановки «Генриха IV», им пришлось бежать к машине под проливным дождем.

Промокнув до нитки, весело смеясь, они задержались возле машины, пока Кэролайл возился с замком, и вдруг он просто сгреб ее и, приклонив к мокрому, струящемуся дождевыми ручейками автомобилю, стал жадно целовать в губы. И прежде чем она смогла что-то сообразить, ее руки сами обняли его, а губы приникли к его губам со страстью, еще больше распалявшей его страсть.

Она не помнила, как они оказались в машине, где продолжилась эта сладостная игра. Его близость, его запах пьянили безудержным желанием, сводили ее с ума. Она, забыв, кто она, что с ней, была в каком-то пьяном угаре внезапно нахлынувшей на нее страсти. Позже она часто думала, что, если бы они были на заднем сиденье лимузина, который они обычно использовали для своих прогулок, все могло бы случиться. Но машина была совсем крошечной, и ручка переключателя скоростей стояла преградой между ними. На мгновение прервав поцелуй, Кэролайл прошептал:

— В миле отсюда есть бар. У них наверняка есть комната, где мы можем обсохнуть и…

И тут до нее дошел смысл того, чем они занимаются. Она, замужняя женщина, что она делает?!

— Нет, — пробормотала она. — Пожалуйста, нет.

Обнимая, он пытался уговорить ее:

— Пойдем со мной. Не думай ни о чем. Просто пойдем.

— Я не могу. Пожалуйста, не упрашивай.

— Можешь, ты же видишь, что можешь. Бывают вещи, которых нельзя избежать.

Она все же сказала ему «нет». Окончательно… и бесповоротно! Но ни тогда, когда ненавидела его и винила в потере «Фабрикэйшнс», ни даже тогда, когда его обвинили в зверском убийстве жены, она не смогла забыть то, что он заставил ее почувствовать.

Она по-прежнему ненавидела и винила его. Но хотя считала его жестоким, у нее в голове не укладывалось, что он может быть причастен к убийству Франчески. Действительно ли Мэтью Кэролайл невиновен и его справедливо оправдали? Или власти освободили хладнокровного убийцу?