С тех пор прошло два года. Два года и три месяца, если быть точнее. В первый год Синклер еще пытался со мной поговорить — он постоянно летал над моим маленьким загородным поместьем, где я поселилась, чтобы от него не зависеть. Этот дом был частью моего приданого, так что тут одна хозяйка, и это я.
Иногда Син стучался в мои двери, как одержимый, но я не открывала. Когда он понял, что и это бесполезно, то начал забрасывать меня письмами, но я кидала каждое в огонь, не читая.
А примерно год назад поток писем иссяк. В моем доме, как и в моей жизни, воцарилась абсолютная тишина. Пустота.
Собственно, вот и всё, что у меня осталось — холодная пустошь. Я думала, что моя жизнь будет похожа на бесконечный праздник, но по воле Синклера праздник превратился в кошмар.
Некогда блистательная невеста, я стала всего лишь нелюбимой женой. Забытой герцогиней. Вдовой при живом муже.
Развлекается ли Син до сих пор с Мелиссой? Наверное да, но мне плевать. Возможно, прямо сейчас они украшают его столичную резиденцию гирляндами и сосновыми ветками, чтобы вместе отметить Хон Галан — наступление нового года.
У меня тоже есть свои зимние развлечения, но не такие грандиозные, конечно же. В основном я читаю. Иногда вышиваю. Но сегодня мне не хочется ни того, ни этого.
Я просто кутаю плечи в меховую накидку, стоя у окна в своей пустой и одинокой спальне. Отсюда открывается вид на сад — в теплое время года он поистине чудесен, весь покрыт красно-белыми цветами, за которыми ухаживает нанятый мою садовник.
Но сейчас нет ничего, кроме снега. Посередине стоит огромным дуб, — высокий и гордый, — чьи темные ветки резко выделяются на фоне серого зимнего неба. Летом они усеяны пышной листвой, такой же насыщенно-зеленой, как… Как его глаза. Глаза Синклера.
Мне стыдно признаться, но иногда я представляю, как летом мы могли бы наслаждаться прохладой под этим дубом. Я, Син и четверо наших детей. В моем воображении их всегда было четверо, такое же количество, как у моей матушки.
У мальчиков были бы каштановые волосы, как у их отца, а у девочек — светлые, с золотистым переливом, как у меня. Как и почти у всех женщин грифоньего рода.
И мы могли бы болтать и смеяться, лежа на мягкой траве, согретой солнцем, и наблюдать за облаками, плывущими по ярко-синему небу. Счастливая семья. Всё, чего я когда-либо хотела. Разве это так много?
Но теперь, учитывая обстоятельства, у меня мало шансов стать матерью. Потому что скорее Боги сойдут с небес, чем я снова лягу с Синклером в постель. Во-первых, мне противно подбирать объедки за Мелиссой, а, во-вторых… Это мой единственный способ хоть как-то ему отомстить.
У дракона может родиться дракон только в законном браке. Любовница может родить ему хоть армию бастардов, но все они будут не более, чем обычными людьми. Так что пусть Син развлекается, сколько взлезет — мы с ним оба знаем, что это бесперспективно. Его род (драконий род) прервется, если только…
Если только он не решится расторгнуть наш брак.
Странно, что он до сих пор этого не сделал. В первые месяцы после нашего разрыва я ждала, что меня вызовут ко двору, чтобы объявить о начале унизительной процедуры — о бракоразводном процессе.
Но нет, я всё еще герцогиня Мирандол. Не знаю, почему, если честно. Возможно, Син еще не нагулялся? В любом случае, мне плевать.
Внезапный стук в дверь вырывает меня из тягостных мыслей. Я вздрагиваю и отрываю взгляд от окна, очищая голову от ненужных фантазий и воспоминаний.
— Войдите, — велю я.
На пороге появляется Молли, моя камеристка.
— Ваша Светлость, позвольте…
Но я уже знаю, кого она привела, и расплываюсь в улыбке. За спиной Молли мелькает золото волос…
— Мама!
Камеристка отходит в сторону, чтобы впустить мою матушку — Элению Сойер, вдовствующую маркграфиню. И я почти раскрываю свои объятия, но быстро понимаю, что что-то не так.
На матушке нет лица. Ее губы сжаты в одну тонкую линию, а взгляд мрачен и очень печален.
Я хмурюсь, пытаясь понять, что стряслось.
— Мама? В чем дело?
Она медлит и смотрит на камеристку, и я взмахом руки велю Молли оставить нас одних.
Как только дверь закрывается, матушка снова посылает мне душераздирающий взгляд и глубоко вздыхает.
— Роми, я с грустными новостями. Ты должна знать… Твой дедушка умирает.