Измена в прошлом (СИ)

Глава 22

Где-то на столе громко тикал, отсчитывая секунды старый механический будильник. Я помнила его. Бирюзовый металлический корпус, светящиеся в темноте кончики стрелок. Слишком громкий, вызывающий испуганное сердцебиение, когда неожиданно начинал звенеть по утрам, объявляя начало нового дня.

Я невзлюбила этот будильник с самого первого дня. Он заставлял выныривать из спасительного сна и возвращаться в чёрную, безнадёжную, горькую реальность. Начинать новый день без Пашки.

— Почему, Паш? Ты разлюбил меня?

Хочу знать ответ. Понять. Сейчас уже не боюсь. Справлюсь.

Молчание, как короткая передышка перед погружением в былую боль.

— Потому что испугался, Юль. В какой-то момент подумал, что вся моя жизнь теперь будет состоять из ползунков, какашек, соплей, плача Серёжки по ночам, твоих усталых и грустных глаз.

— У него просто резались зубки.

— А до этого болел живот. А ещё раньше попутал день с ночью.

— Со всеми детьми бывает такое! Нужно было просто пережить этот период.

— Знаю, Юль. Пережить, помочь тебе, поддержать. Я старался.

Он и правда старался. Никогда не отказывался от домашних дел. Перегладить вечером пелёнки и распашонки. Сходить в магазин. Приготовить ужин. Погулять с Серёжкой в коляске во дворе.

— Я струсил. Вокруг кипела жизнь. Каждый день в институте ребята рассказывали о вечеринках. Делились планами на летние каникулы. Встречались, влюблялись и расставались. А я был привязан. К тебе, к сыну. Женатик.

Тик-так — равномерно отбивал ритм старый будильник. Его звук в полной темноте, вернул меня в прошлое. Мне казалось, что мы снова молоды, что не было той, прожитой жизни. Всё только что случилось.

Я подавила в себе закипающую обиду. Медленно выдохнула, прикрыв на пару секунд глаза.

Пашкин голос звучал тихо, ровно и спокойно.

— В какой-то момент я начал завидовать им. Чувствовать себя потерянным для весёлой студенческой жизни. Отрезанным ломтём. Нудным старпёром. Наверное, мне было ещё слишком рано остепеняться. Я испугался, что моя жизнь навсегда изменилась и я больше не первый красавец, не самый крутой и успешный парень в институте, неинтересен никому.

Я не видела в темноте его лица, только тёмный силуэт на фоне окна. Пашка опустил ладони на крашеное дерево подоконника и сжимал его край пальцами.

— Я выбрал самый глупый вариант доказать себе, что в любой момент могу вернуть все позиции. Что я прежний. Что женитьба ничего не изменила, не поменяла отношение ко мне со стороны холостых друзей и девок. Вот такой я крутой — развернусь в любой момент и загуляю как раньше.

Я невесело улыбнулась.

— И загулял.

— Я сделал ошибку, Юль. Чудовищную, глупую, неоправданную ошибку. Я не смог определиться, что всё же важнее для меня. Вы с сыном или мой статус в глазах друзей. Такой дурак! Мне понадобилось много лет, чтобы понять это. Я не сразу смог честно признаться себе, что был полным идиотом. Малолетним, спесивым глупцом.

Вот с высоты своего возраста, жизненного опыта, прожитых лет, я понимала этого молодого, незрелого мальчишку. Не оправдывала, не прощала, просто понимала.

— Дружки постоянно подзуживали: "куда она денется с ребёнком. Ради того чтобы вырваться в Москву перетерпит и простит. Откуда она узнает". Я очень жалею, что тогда слушал их. Уверовал, что всё так и есть. И никуда ты не денешься, будешь в моей жизни всегда. Ну покуролесю я немного, кто не куролесил по молодости. А ты можешь и подождать, любишь, значит, простишь. Такой дурак был, Юль! Самодовольный идиот!

Действительно, дурак. Безответственный, глупый дурак. Разве можно вот так играть чувствами любящего тебя человека? Любого человека. Я только тяжело вздохнула.

— Первое время я действительно верил, что ты простишь, никуда не денешься с ребёнком. Не хотел понимать, что ты настроена на разрыв. Решишься на развод. Даже когда уезжал в Москву, думал, вернусь через месяц-другой. Ты помаешься здесь одна с Серёжкой, одумаешься и вернёшься побитой собачкой. Напишешь хоть строчку. Позовёшь. Попросишься вернуться. Ты не давала о себе знать. Ни словечка.

— А ты не приехал за нами.

— Не приехал. — спокойно подтвердил Пашка. Он вообще был удивительно сдержан в проявлении эмоций. Словно готовился к этому разговору, продумал каждое слово, отрепетировал каждую фразу миллион раз. — Там сразу началась совершенно другая жизнь, Юль. Я и сам не ожидал, что всё так завертится. Спорт. Соревнования. Сборы. Меня же приняли в основной состав Динамо. Другие люди вокруг, другие цели, постоянное движение. Первое время я ещё рвался к тебе, а потом стал думать об этом всё реже и реже. Ещё и оправдывал себя тем, что ты сама виновата. Гордячка. А я не стану унижаться.

— А сын?

— Сын. — голос Пашки сломался. Треснул спокойный, размеренный ритм речи. Скомкался.

— Да. Серёжка. — настойчиво требовала я объяснений.

Я слышала, как Паше трудно говорить, больно даже имя сына произносить. Но не собиралась жалеть горе-отца.

— Ладно ты бросил меня, но Сережу! За столько лет ни разу не появился в его жизни. Ни разу не приехал. Не интересовался. Как ты мог отказать от него?

— Я приезжал! — встрепенулся, словно вспомнил, что у него есть какие-то оправдания. Что-то, что смягчит мой гнев. — Я приезжал, Юль.

Я молчала, давая ему возможность рассказать, даже попробовать убедить меня в чём-то, что может оправдать его.

— Приезжал. Хотел увидеть вас, помирится!

Пашка ожил, оттолкнулся от подоконника и сделал пару шагов в сторону кровати на которой я сидела. Резко остановился, не решаясь подойди.

— В девяносто шестом, когда развёлся с Рахель. Прилетел из Израиля к вам.

В тот год я вышла замуж за Игоря. Пашка опоздал.

— Вернулся, а ты вышла замуж. — подтвердил мою догадку Паша. — Я видел вас. Вместе. Всех троих.

— И не подошёл? — осознание, что всё могло быть по-другому, если бы я не послушалась тогда советов и наставлений старших, и не выскочила замуж за человека, которого совсем не любила, убивало.

— Юль, вы выглядели счастливой семьёй. Дружной. Такой красивой. Шли к подъезду по дорожке и держали Серёжку с двух сторон за руки. Смеялись и о чём-то говорили. А Серёжка между вами подпрыгивал от удовольствия. Я не стал подходить. Посчитал, что не вправе вмешиваться, вторгаться в вашу жизнь.

— И решил навсегда исчезнуть?

— Да.

— Неправильно решил, Паш! Серёжка спрашивал, постоянно спрашивал о тебе. Ему не хватало отца. Он ждал тебя!

Пашка метнулся обратно к окну. С силой сжал кулаки и упёрся ими в подоконник. Ссутулив плечи, уткнулся лбом в стекло и сдавленно промычал что-то.

Мне было плевать на его страдания. Вот совсем наплевать! За сына я готова была растерзать.

— Где ты был все эти годы, Паша? Почему не пытался найти его, когда он стал уже взрослым? Почему не хотел познакомиться, поговорить? — хлестала я его по ссутулившейся спине словами, праведным гневом, материнской обидой. — Я готова была простить тебе все свои обиды. А вот Серёжкины — нет!

— Стыд, Юля! Жгучий, вселенский стыд! — срываясь, резко повернулся в мою сторону Пашка. — Я подыхал от стыда! Поначалу пытался убеждать себя, что у сына всё хорошо, у него есть отец, пускай не родной, но есть. Потом, когда Сергей вырос, мне было безумно стыдно появиться перед ним. Кто я ему? Ты же не знаешь, как я жил. Мне нечего было ему дать! Зачем я ему? Ну вот явился бы я: здравствуй, сынок, я твой папа, люби меня? Неудачника, без гроша за душой?

Я действительно не знала как жил Паша. Где. С кем. С годами всё реже думала о нём, почти не вспоминала. Отпустила. Даже когда видела в каких-то документах отчество сына "Павлович" в сердце ничего не ёкало.

Когда появились первые соцсети, ещё пыталась найти Пашкину страничку хоть где-то. Любопытно же. Но не нашла. И перестала искать.

— Откуда ты знаешь, что ему нужно было? Он искал свои корни. Он хотел знать тебя, твоих родителей, предков, чью фамилию он носил. И уж точно ему не нужны были твои деньги или наследство.

— Искал?

— Да. Когда подрос, писал запросы в Москву. Письма на ваш адрес. Но они возвращались с пометкой "адресат выбыл."

— Родители погибли через два года. Разбились на машине по дороге в Сочи. А я продал квартиру, когда эмигрировал в Израиль. — растерянно оправдывался Пашка.

— Ясно. — сразу стала понятна причина почему мне перестали приходить денежные переводы от Пашиной матери. Стало даже немного стыдно, что я невесть что думала о давно умерших людях.

Мы снова надолго замолчали, переваривая услышанное. Я смотрела на сгорбленный силуэт у окна. Это же Пашка. Когда-то родной и любимый. Сейчас чужой, неизвестный мне мужчина, с которым меня снова столкнула судьба. И я собираюсь опять пустить его в свою жизнь. Уже пустила. Значит, необходимо узнать его лучше.

С тихо поднялась с кровати, кутаясь в одеяло, подошла к Пашке и встала рядом. Он молча обернулся ко мне. Слабый свет из окна наложил странные, болезненные тени на его лицо, сделав черты резкими, обрезанными.

— Расскажи, Паш. Я хочу знать, как ты жил. Я ничего о тебе не знаю.

Пашка развернулся ко мне и, взяв прядь моих волос, задумчиво пропустил её сквозь пальцы, пытаясь рассмотреть в темноте моё лицо.

— Так странно, я столько лет не видел тебя, Юль. Бывали времена, когда даже вспоминал редко. А вот сейчас встретил, и всё нахлынуло так, что дышать без тебя сложно. Не понимаю, как я мог жить без тебя столько лет? Зачем боролся с собой? С тягой к тебе? Зачем бежал? От себя же не убежишь.

Что мне его признания? Я им не верила. Уж как я любила этого парня — надышаться им не могла, наглядеться. Поняла тогда, откуда слово взялось — ненаглядный. Когда ты смотришь на человека, а внутри всё замирает, дыхание перехватывает и так сладко щемит в груди, что слёзы на глазах закипают. И невозможно оторвать взгляд от любимого лица, и хочется обнять эти широкие плечи, прилипнуть к горячему, отзывающемуся телу и не отпускать ни на секунду. Сроднится, срастись, прикипеть навеки.

Любила так, что думала, не переживу предательство и разлуку. И то с годами все чувства улеглись и любовь утихла, умерла. Так что пускай не врёт! Странно ему. Особенно в свете вообще всего происходящего с нами. Наше появление в этой реальности — вот что странно и совершенно непонятно, необъяснимо.

— Расскажи, Паш. Где был все эти годы? Ты пропал, и я ничего о тебе не слышала. Целая жизнь прошла.

Пашка, словно в трансе, легко и невесомо, как птичьим пёрышком, провёл пальцами по моему лицу, по линии скул, подбородка, щекотно проскользил по шее и выпирающей косточке ключицы, вызывая этим невольную дрожь и мурашки.

— Я много тебе задолжал, Юль, и этот разговор тоже.

Я переступала на холодном полу босыми ногами, пытаясь согреться.

— Пойдём. Застудишься ещё. — заметил мои манёвры Пашка, и обняв за укутанные в одеяло плечи, повёл обратно к кровати.

— Приехал я в Москву и сразу прошёл отбор в команду. Сначала всё отлично было. Олимпийского золота у меня нет, конечно, но чемпионат страны мы с ребятами выиграть успели. — улыбнулся в темноте Пашка, забираясь руками под одеяло и осторожно растирая мне ледянные ступни. — А потом развал Союза, всё пошло под откос. Ну ты помнишь. Полная разруха во всём и в спорте тоже. Спонсировать перестали, команда рассыпалась на глазах, ловить там уже было нечего. Народ стал валить за границу. Ну я на этой волне тоже решил уехать.

— В Израиль?

— Это был неплохой вариант. Дружок познакомил со своей соседкой. Иринкой. Как потом оказалось настоящее имя у неё Рахель. — как-то неловко хохотнул Пашка. — Женился на ней, и мы свалили на историческую родину её предков. Всем семейством, включая её родителей и братца-музыканта.

— Ты хоть любил её? Или женился, только чтобы эмигрировать?

— Она мне нравилась. — возмутительно безразлично пожал плечами Пашка. Вот жук! — Она забавная была. Шустрая, как веретено. Постоянно в движении.

— А потом, Паш? Почему развёлся?

— Не прижился. Тоскливо мне там было. Работы нормальной нет, советский диплом об образовании там нафиг никому не нужен. Потом ещё инфекцию какую-то подхватил, еле выкарабкался, все деньги на лечение потратили. Через два года аллергия на солнце началась жуткая. Да и родственнички жены достали, честно говоря. Всё детей от меня требовали. Они же презирали меня, вторым сортом считали. Но за мою внешность мне простили даже происхождение. "Какой генофонд! Не беда, что русский, зато какие красивые и здоровые дети от него родятся!" — зло передразнил кого-то Пашка.

— У тебя есть ещё дети? — захлебнулась я вопросом.

— Нет, Юль. Кроме Серёжки у меня детей нет.

Я молча кивнула в темноте и, закусив губу, попыталась скрыть улыбку облегчения. Нехорошо, Юля, радостно злорадствовать. Неправильно это. Некрасиво. Низко.

— В общем, развёлся я. Сюда приехал, к вам. А тут…

— И тут облом. — не удержалась я от ехидной реплики. Пашка только горько усмехнулся.

— Понял, что здесь никому не нужен и махнул в Канаду.

— Кудааа?

— В Канаду, Юла, в неё родимую.

— Ты жил в Канаде?

— Все эти годы. — подтвердил Пашка.

— Вот так занесло тебя. — удивлённо выдохнула я. Подумать только. Я почему-то была уверена, что он всю жизнь прожил в Израиле. Или в России. — Почему в Канаду, Паш?

— Климат подходящий. — на секунду запнулся, и всё же признался. — И от вас подальше. Боялся, что не сдержусь.