Известия о нынешних бедах России

ГЛАВА 7

Теперь в городе каждый день проходили совещания и консультации относительно продвижения дела этого человека из знати, которые проводились Vansusce и теми людьми из его окружения, кому он доверял секреты, и которые быстро стали могущественными по причине его сильной охраны и многочисленности его друзей, собравшихся вокруг него со всех мест. Вскоре был назначен день суда над этим молодым господином не с целью оправдания, исходя из его уверенности в своей невиновности, а с целью поставить его в тупик заранее составленными ими обвинениями. Было назначено место проведения общественного суда, театр, на сцене которого должна была быть сыграна трагедия этого господина, куда в назначенный день приходит Vansusce, облаченный в царскую мантию, вместе со своими друзьями, союзниками и сильной охраной из воинов, в сопровождении главных чиновников города. Когда все заняли свои места, перед ними поставили этого благородного узника, который с неунывающим и безбоязненным видом лицезрел всех. Против него были выдвинуты следующие необоснованные обвинения в государственных преступлениях: в том, что по его инициативе была начата недавняя война с татарами[64], которая унесла больше средств и крови, чем того стоила победа, что его стараниями и посредничеством был заключен этот злосчастный брак с польской принцессой, что с его помощью была привезена польская охрана, которая совершила так много преступлений, что они были вынуждены были предпринять меры, чтобы обуздать ее, и при этом несчастная судьба постигла самого царя, вина за смерть которого была возложена на него как первопричину, хотя и не главную; что по его настоянию было вызвано дополнительно десять тысяч поляков, что царская казна за счет его чрезмерного расточительства сильно уменьшилась, что он допустил передачу Северского княжества во владение Польской короне, а также были выдвинуты другие менее значительные обвинения. На всё это князь ответил настолько полно и настолько достойно, что каждый непредвзятый слушатель признал его невиновность.

Однако, истине так и не удалось восторжествовать, а зависть была готова как очернить её намёками, так и преподнести ее в ложном свете с помощью подкупа, поскольку против него были представлены лжесвидетели, в результате показаний которых невиновный князь был признан виновным. Затем со своего трона поднялся Vansusce и выступил со следующей заранее хорошо обдуманной речью: «Не знаю, мои верные соотечественники, каким образом и какими словами мне продолжать выступать с осуждением этого знатного человека, родственника и ближайшего соратника нашего дорогого усопшего царя, так как, когда я размышляю о прошлых временах и сравниваю их с настоящими, эти мысли настолько повергают меня в изумление, что, будучи в душе раздираемым между заботой о моей стране и уважением к этому человеку из знати, мое мнение делится на две части — одна призывает к суровому наказанию, другая — к жалости. Что я точно хочу определить в приговоре за него или против него, это то, что главное — воздать ему по заслугам, невзирая на сожаление по поводу того, что такой знатный господин, настолько полно обладающий такими замечательными свойствами души, имеющий такое восхитительное самообладание, такое телосложение, в расцвете своей молодости, такую красоту на вершине своего положения и удовольствий, находящий отраду и утешение в лице жены и детей, этот человек своими чрезмерно беспечными действиями и слишком самонадеянными замыслами, воспользовался своей силой и злоупотребил благосклонностью государя и поэтому недостоин жизни, хотя во всем остальном его жизнь была бы наиболее желанна. Лично я лучше бы хотел вообще не жить, или по крайней мере не жить до настоящего времени, если бы забота о моей стране, а также та полнота уважения и любви, которые я испытываю к вашим жизням и безопасности, не заставили меня против согласия, достигнутого в моей душе, вынести обвинительный приговор человеку, которого до недавнего времени я так уважал. Ибо в моих личных мыслях и общих заботах я пришел к следующему: когда знатность, величие, благосклонность царя, а также какие бы то ни было отличные качества тела или души находятся в одном человеке, который стремится их направлять только на себя, без учета всеобщего блага общества, хотя и имеет обязанность заботиться о нем, этот человек становится не только невыгодным, но также и опасным членом этого общества, и когда от такого разума исходят действия, увы, преступные, что вызывает опасения относительно еще больших последствий, как в этом случае, это дело — забрать жизнь такого величия и принести ее в жертву народу — уже выходит за рамки политики или правосудия и является вопросом божественной справедливости и служения нашему Господу Богу. А посему с вашего согласия, поскольку положение вещей изменить по-иному нельзя, я отдаю его в руки сурового правосудия и его служителей».

В течение всего этого времени плененный Князь, хотя и видел, как прямо и косвенно всё это преподносилось, хотя он и слышал во время своего заключения о мнимой смерти царя, убийстве во дворце поляков и многих людей высокого звания и положения, действиях настолько кровавых и роковых, что, зная о том, что мир полон бедствий и что по его тропам ступают не святые, он тем не менее думал о том, что требуется для того, чтобы подобное злобное начало в душе человека породило, взрастило и произвело такие ужасные и отвратительные убийства. Он, однако, ни в думах об этих нечеловеческих убийствах в прошлом, ни в мыслях о невыносимости своих собственных бедствий в настоящем не показал никаких признаков страха или ужаса, а, сохраняя то же самое самообладание, которое и ранее соблюдал, занимая своё высокое положение, он теперь лицезрел этих авторов-тиранов и кровавых актеров его трагедии — настолько благородно внутренние добродетели в его душе образовали и составили внешние действия и жесты его тела. И, таким образом, со словами настолько же уверенными и отважными, как и его вид, он обратился к ним со следующей речью:

«Я заставил себя собрать все самое лучшее во мне, чтобы спокойно выслушать и перенести все ваше недоброе обращение, несправедливые предположения, яростные нападки, ваши многочисленные и разнообразные злобные заявления, ваши грязные искажения фактов и их невозможное истолкование, и всё это для того, чтобы показать меня как опасного для государства члена общества, отобрать мою жизнь, как у обыкновенного врага, только устранив которого можно очистить дорогу к вашим нынешним целям и намерениям. По этой причине была пролита благородная кровь моего высшего Правителя и родственника — для того, что дать вам возможность вырасти в этом фальшивом величии. Я обращаюсь к Vansusce, который в глубине своей души знает о моей невиновности по всем предъявленным мне обвинениям, знает, что этот спектакль суда является всего лишь формой, просто способом или приёмом, которому вы следуете со злобными намерениями навести лоск на проделанные вами ужасные убийства, а также лишить меня жизни под предлогом закона. Показал ли я себя опасным для моей страны, когда во время последней войны с татарами я так мало заботился о своей собственной жизни, что не жалел своей крови в этих боевых действиях и вернулся домой с победой, несмотря на мнение тех, кто видел и знал опасность этого времени? Нанёс ли я вред моей стране, когда с вашего согласия и одобрения я заключил этот почетный контракт с польской принцессой? Царские ли средства я потратил во время этой поездки, когда моя собственная казна опустела из-за этих расходов? Что касается польской гвардии, это было больше моим вынужденным согласием, чем добровольным советом или одобрением. Относительно права владения на княжество и остальных пунктов обвинения я считаю для себя унизительным их повторять. Великий Господь, я надеюсь, знает, что в моих поступках и намерениях я свободен от обвинений, также как и знает о том, что Vansusce виновен в этой ужасной измене. Я заявляю о своей невиновности не для спасения моей жизни, так как это предопределено неизменным велением судьбы, а только для того, чтобы облегчить моё сердце, отягощенное грузом горечи, которая вызвана вашими подлыми преступлениями и фальшиво сплетенной клеветой, и то, что мне позволено говорить, является единственным утешением. Я не выступаю ни против твоей тирании, ни против того, что мои звёзды оказались несчастливыми — нет человека более сильного, чем его судьба, и не ограждаю свои добродетели, которые так слабы в моей душе, ни против злого рока или вашей злобы, я говорю о том, что может преодолеть моя сила духа и решимость — это и твоя нечеловеческая жестокость, Vansusce, и твоё необычное чудовищное предательство, гнусный Glasco, и вся ваша ненависть, недобрые Московиты, а также о том, что еще ценно для меня, это и любовь жены и детей, и лишение меня земель и почестей, и пытки, и смерть, и что бы то ни было, что может произойти с родом людским. Всё это, а также всё остальное, что находится во власти зависти, ненависти, злобы или тирании, — ниже меня. Жизнь не является моей любовницей, я не влюблён в ее удовольствия. Мир для меня совершил прелюбодеяние между своими прекрасными заявлениями о любви и уважении и отвратительными проявлениями сегодняшнего зла. Я увидел окончание моей фортуны и положил конец всем моим желаниям. Единственной мечтой, которая осталась во мне, является надежда на то, что наступит радостный миг большой славы для страны, именно этого жаждет моя душа, и именно туда устремится мой дух до того, как для вас настанет этот час. И если в этом собрании людей есть те, кто оказался, находится сейчас или окажется в будущем в такой же опасности и захочет узнать, как выразить протест против Vansusce, пусть они следуют моему примеру». И с этими словами, быстро достав короткий кинжал, специально спрятанный для этого часа, он вонзил его себе в сердце. Этот поступок, хотя и сам по себе казался актом отчаяния и полного ужаса, тем не менее в тех обстоятельствах вызвал огромное уважение к тому по-настоящему знатному и достойному славы человеку, который не потерпел триумфа своего противника и смертельного врага над всем, что ему дорого и, в конечном счёте, доказал свободу своего духа.

Неожиданная и добровольная смерть этого знатного человека повергла всех в изумление и среди присутствующих оказались люди не самого плохого качества, которые в этот момент почувствовали такое внутреннее сострадание к тяжелому несчастью, постигшему этого князя, к его невиновности и оскорблениям, которым он подвергся, что они внешне выразили это слезами. Увидев это, а также почувствовав, что молчание всех означает их общую печаль, Vansusce понял, что исходя из этого пристальный взгляд может рассмотреть более внимательно его замыслы и планы. Он начал оглядываться вокруг и собираться с мыслями, как удалить это подкрадывающееся подозрение из сердец Московитов, от любви и уважения которых главным образом зависели его надежды и дальнейшие действия. Он вновь обратился с речью к ним, в которой настолько полно раскрыл текущее положение дел, настолько ярко выступил против преступной жизни и поспешной смерти князя, проявил такую заботу о безопасности государства, с которой связана их безопасная жизнь, что в скором времени спокойное течение их горькой печали переросло в необъятный океан присущей им ярости, направленной против рода Дмитрия, его имени и семьи. И в этом новом настроении, похожем на то, какое имело место в результате лести иудеев к Ироду[65], после его обращения к народу, они ошибочно приняли его речь за слово Ангела, выкрикивая в своей обычной манере: «Vansusce! Спаси Боже Vansusce!». Такая изменчивость — в природе народа. С этими долгожданными проявлениями шумного одобрения суд был тут же распущен, мертвое тело князя перенесено обратно в тюрьму, откуда на следующий день оно было снова вынесено и убого похоронено, и это изумило мир тем, что земля, никогда не отказывающая в изобилии князю в его жизни, на этот раз должна отказывать в необходимом для его погребения.