Известия о нынешних бедах России

ГЛАВА 3

В то время, как царь со своей супругой предавался наслаждениям, удовлетворяя все свои прихоти, проводя все дни и ночи напролет в пиршествах и кутежах, считая что все дела находятся в надежном и безопасном состоянии, поляки, будучи людьми по своей природе гордыми, и это чувство гордости становилось у них вдвойне сильным за счет благосклонности государя, совершили, находясь без надзора, множество преступлений в Москве и прилегающих землях и постепенно в течение короткого периода времени оказалось, что московиты их стали ненавидеть величайшей ненавистью. Осознав это, Vansusce часто выражает своим различным друзьям московитам в той степени, насколько он может отважиться, недовольство как терпимостью Князя, так и наглостью поляков, утверждая, что тирания сына, вероятно, будет еще более невыносимой, чем тирания его отца[43].

«Кто не предполагает, говорил Vansusce, если он осознает и видит в какой-либо мере, как этот новый союз с Польшей может оказаться губительным для России, что эти жесткие начала являются определенными признаками, предшествующими гораздо более великим невзгодам, если их не предотвратить вовремя! Мы теперь едва ли спокойны за наших жен, детей и имущество, напротив, уже много раз они подвергались опасности от их варварской жестокости. Если пять тысяч поляков держат нас в таком благо-вейном страхе, совершая такие насилия (о которых поступают каждый день жалобы) без контроля, что же они будут делать, когда их число будет больше, чего постоянно можно ожидать! Князь спит и тратит время в усладах своей новой любви, забывая о своих старых друзьях. Его собственный народ презираем в то время, как поляки пользуются всевозможным почетом. Ни один русский не обращается в суд, но (если попытается) должен иметь в качестве защитника поляка. Что бы поляки ни попросили, государь им дает, независимо от общих интересов. Главные учреждения как при дворе, так и в городе уже начинают меняться. Что нас ожидает, кроме дальнейшего падения от плохого к наихудшему, когда мы потеряем все, а поляки получат все!».

Эти слова в сочетании с их [поляков] произволом так распалили московитов, что требовался только повод, чтобы поднять восстание, и таковой, к несчастью, в скором времени предоставился, ибо один польский дворянин случайно обратил свой взор на дочь московского купца, девственницу замечательной красоты, и настолько воспылал в любовных чувствах к ней, что после того, как испытал все пути удовлетворения своего желания в виде переговоров и подарков и увидел, что его притязания остаются по-прежнему тщетными, но тем не менее будучи настолько пылким в своей преступной похоти, он обманом заманил ее в удобное место, где, поняв, что все честные пути исполнения его желания отвергаются, изнасиловал ее самым варварским образом. Эта обесчещенная девица, будучи в глубоком горе и несчастье, пожаловалась на это гнусное оскорбление своим близким[44].

Когда причины наших горестей переходят все границы, это производит в наших умах самые различные крайние проявления, не те, которые следуют за нашими обычными недугами или привычными нам ударами судьбы, что вызывают наши вздохи, слезы и другие обычные знаки несчастия, а те, которые в состоянии чрезмерного горя, объект которого представляет из себя нечто сверх всякого терпения или страдания, это настолько помрачает ум и поражает чувства, что здравый смысл уступает место скорби и мы падаем в безбрежный океан самых крайних страстей. В таком сложном горестном состоянии в той наиболее несчастной драме было сердце королевы Трои Гекубы[45], которая, увидев, что ее предали, что Илрум находится в огне, ее супруг Приам[46] сражен, ее дети умерщвлены, а эта цветущая красавица Поликсена[47] (в любви к которой пребывал зеркало всех рыцарей — Ахилес) убита прямо у нее на руках безжалостным Пирром — при виде всех этих горестей она была настолько далека от того, чтобы найти облегчение в выражении своего горя, что затерялась в переплетениях лабиринта безумия. Подобно этой была судьба Ниобеи[48], которая после убийстве ее семи сыновей богиней Латеной[49] была настолько поражена горем, что, как сказал поэт, превратилась в камень. Не очень далеко от этого было состояние близких этой обесчещенной девицы, которые, увидев слезы своей дочери и узнав причину ее горя, тотчас же из чувства скорби впали в чувство гнева и в ярости, с решительными намерениями, не контролируя себя, побежали в суд, где принесли жалобу на это оскорбление, нанесенное в возмутительной и непристойной манере, при этом они больше требовали, чем просили о справедливости: «Что мы совершили, — сказал отец этой опозоренной девицы, — что мы, ваши подданные, которые так долго жили под вашими законами, религией и правлением, должны настолько подвергаться недоверию в нашей верности и внушать такую неприязнь в наших качествах, что вы поручили свою охрану иноземцам и подвергли нас их жестокости! Какие бесчинства они совершили со времени приезда вашей царицы в Москву, не щадя ни старости, ни пола, ни знатности людей, как много было жалоб на их злоупотребления — и нет никакого улучшения; и я, опечаленный отец этой обесчещенной девушки, вижу по вашему виду, что говорю тщетно. Путь к угнетению прост и открыт, а тропа к справедливости не проторена, царь является иностранцем для своих подданных и царем для иностранцев, московиты чувствовали себя несчастными во время правления вашего отца, но гораздо более несчастными они являются под вашей тиранией». Эти последние слова настолько воспламенили государя, что он оттолкнул ногой отца этой девушки и, будучи в гневе, полностью потерял способность здраво судить как о причинах этой жалобы, так и недовольства московитов, и повелел посадить его как мятежника в тюрьму вместе с женой и обесчещенной дочерью.

И, заставив их сидеть там под тяжестью оков, он настолько перегрузил себя тяжестью ненависти своего народа, что вскоре это оказалось для его непосильной ношей, давящей на него так сильно, что она лишила его государства в конце его жизни, о чем пойдет повествование дальше.