К чему снится Император?

Глава 7

В богато обставленной столовой мы сидим всей семьёй за ужином. Блюда из мяса, рыбы, овощи, десерт…Всё как обычно сопровождается непринуждёнными разговорами, но тут речь заходит о недавно убитом на дуэли Пушкине. К этому литературному деятелю в нашей семье относились по-разному. Маменька любила его за талант, читала, но всё же ей больше нравилась его красавица жена. Папенька уважал его как поэта, но злился на его либеральные взгляды. Младшие братья и сёстры постоянно читали его произведения и восхищались им. Сам я видел Пушкина довольно часто. Мне он показался высокомерным и нагловатым, хотя если честно, думаю, какой талант не без греха.

Пушкин в итоге и был убит из-за своей вспыльчивости. Как-то распространились в высшем обществе письма, где поэта назвали рогоносцем, намекая на то, что его супруга изменяет ему с Дантесом. При этом маменька держала сторону Дантеса, который служил в её кавалергардском полку. Ряд фрейлин открыто потешались над «страшным уродом». Папенька во всём этом видел дело чести. Так и произошла глупая дуэль с Дантесом и смерть поэта. Николай напирал на то, что у Пушкина не было другого выхода кроме как дуэли.

— Почему же не было? — удивляясь спросил я.

— Тут на кону стоит вопрос чести, сынок. Его стало презирать бы всё общество, если бы он не ответил дуэлью.

— Насколько мне известно, Пушкин сам постоянно изменял и отсюда его глупая ревность. К тому же что есть общество? Это по большей части обычные люди, которые привыкли думать и говорить то, что им внушают. Именно элита определяет умонастроение общества. Он же, как выдающийся поэт, мог бы спокойно ставить себя выше и диктовать свою волю и взгляд, а не идти на поводу у толпы.

— И что же ты бы сделал на месте Пушкина? — лукаво улыбнувшись, спросила маменька.

— Посмеялся только и сочинил бы какой-нибудь убойный стих против недругов. Все вопросы с супругой я решал бы внутри семьи.

Родители улыбнулись.

— Не каждый может выдержать давление своего круга. Так ведь можно и отщепенцем стать. Как вернёшься с поездки по России, то, возможно, ещё изменишь своё мнение, — добавил Николай.

— Так писали газеты о начале моей поездки.

Папенька отправил меня в путешествие по России для того, чтобы я таким образом готовился к царскому делу. Со страной следовало познакомиться, впрочем, как и России с её будущим правителем.

По всем губерниям заранее были разосланы циркуляры о подготовке к приезду наследника. Предстояла ревизия всех дел. Никто из чиновников не хотел, чтобы разного рода упущения администрации и общая неустроенность могли быть явственно обнаружены.

Повсеместно красились заборы, приводились в порядок фасады, ремонтировались главные дороги городов. Женщины же ждали балов и страстно желали, чтобы наследник обратил на них свой взор. Немыслимые деньги тратились на наряды. Ведь всего лишь в одном танце на балу может решиться вся их жизнь…

Надо сказать, что ехал я не один, а в сопровождении свиты, которая включала Жуковского, Арсеньева, моих соучеников Паткуля и Адлерберга, чиновников, слуг.

Настроение у меня было слегка взволнованное. Отец перед поездкой наказал не горячиться, но и не миндальничать, «дабы почувствовали руку царскую». Меня напрягала предстоящая показуха и парад лицемерия, — ещё в прошлой жизни не любил я это дело, но вариантов изменить ситуацию я пока не видел.

В Новгороде я принял рапорты начальника губернии и губернского предводителя дворянства, присутствовал на молебствии в Софийском соборе. После этого был развод полка, осмотр губернской гимназии, благородного пансиона, военного госпиталя. При въезде в город нас, как всегда, приветствовали представители дворянства и духовенства. Потом были осмотрены артиллерийские роты, монастырь святителя Филиппа, губернская гимназия. Вечером был шумный бал в благородном собрании.

Так шёл день за днём. К дороге я привык, и она мне начала надоедать. Да, Россия огромная, но в ней повсюду нищета. Сколько бы её ни пытались приукрасить или вообще скрыть, — всё это резало глаза и вызывало внутренний протест.

Остановились у какой-то деревеньки. Хотелось кушать, — провиант запаздывал в дороге…Зашёл в ближайшую избу, небольшая свита двинулась за мной. Как переступил порог, — сразу начал кашлять. Стоял тяжёлый воздух, — изба-то курная. Дым здесь выходил не через трубу, а через небольшие окошки. Потолок дома был весь в копоти, а пол был грязный и дырявый. В самой избе стояла икона Николая Чудотворца (увидев её, я вздрогнул, вспомнив свой фокус во время холеры). Вдоль стены стояли лавки, которые явно были также и спальными местами. В углу был большой сундук. Крестьянская семья как раз собиралась обедать.

— Накормишь? — спросил у мужичка, явно ошалевшего от вида господ.

— Как прикажете, — послушно ответил хозяин. — Марфа, тарелку давай.

Тарелка у семьи была всего одна, — для больших праздников. Обычно сами они ели из чугуна поочерёдно ложками.

Тут, правда, Ивана, — хозяина дома, мягко отодвинули. Большой деревянный его стол покрыли белоснежной скатертью, расставили серебряной посуды. Решил попробовать крестьянской еды, — щи оказались вегетарианскими.

— Без мяса, смотрю готовишь?

— Так, нету же мяса, — ответил хозяин.

— Изба тоже плохо крыта. Что не так у вас?

— Урожай не удался, хозяйка недавно померла, недоимки большие — начал объяснять Иван.

Его было попытались придержать в жалобах, но я знаком остановил. Выслушивать пришлось долго, но эта беседа за обедом оказалась для меня очень полезной. Я узнавал мысли и нужды простых людей. Попрощались тепло, крестьяне явно были растроганы. Чтобы господа так внимательно к ним отнеслись, — не бывало такого. Дал 200 рублей на ремонт дома, выплат недоимок и покупку коровы. Мог бы дать больше, да нельзя — навредит только сразу крупная сумма.

— Спаси тебя Господи!.. Век буду Бога молить за Александра!.. — бормотал, всхлипывая Иван и долго стоял у ворот, смотря на уходящую вдаль колонну наследника.

Далее двигались через Углич, Рыбинск, Ярославль. В последнем ознакомились с полотняной мануфактурой. Жуковский писал о поездке:

Ростов, Суздаль, Шуя, Иваново, Кострома, Вятка… Портрет великого князя был дан позже в воспоминаниях А. И. Герцена, находившегося в момент путешествия Александра в ссылке и нёсшего обязанности губернского чиновника в Вятке:

— А на что мне жить тогда, извольте спросить? Жалование чиновника, — гроши.

— Но этих денег у вас явно больше, чем у ваших крепостных, тем более вы в своих работах высказываетесь за народное освобождение.

— Я борюсь за социализм доступными мне средствами, прежде всего пером.

— А скажите, пожалуйста, платили ли вам за ваши работы зарубежные меценаты? Есть ли какая-то финансовая помощь?

— Деньги дают, не скрываю такого. Но это помощь ради развития идей, помощь сподвижников по делу.

— Но как я пониманию эти финансы больше идут от банкиров Ротшильдов.

— Да, но они тоже могут иметь близкие к нам взгляды. В конце концов, деньги есть деньги. Мне надо кормить семью.

— Спасибо, Александр Иванович, ваша позиция мне теперь более понятна.

После ухода наследника, Герцен долго сидел на стуле, курил и курил. — Что это вообще было такое? Сволочь он. Обвинил меня ведь, по сути, что я лжец и предатель страны. Чувство стыда внезапно охватило его. Хотелось сжаться и провалиться сквозь землю. Да, он брал деньги банкиров, которые приветствовали его социалистические идеи в России, да, он не освободил своих крепостных, да, он ругал власть, которая фактически кормила его… С этого дня Герцен начал выпивать от злости… Как может начать пить тот, кто всю жизнь пытался казаться другим и даже поверил, что он и есть такой пламенный революционер, а вдруг теперь узнает, что другие видят его истинное «я» и не готовы обманываться красивыми лозунгами.

Жуковский меня просил за Герцена. Хотел его перевести ближе к Москве. — А зачем Василий Андреевич он нам ближе к Москве? Герцен и тут вроде неплохо поживает. — Человек он умный, талантливый. — А какая нам с этого польза? Он ведь только своими талантами нам вредит. Пусть пока побудет здесь. С него не убудет. Жуковский замолчал, не зная как на такой пассаж реагировать…

За время пребывания в Вятке наследник показал себя лишённым чувства горячей справедливости, — по крайней мере, таково оказалось мнение Жуковского. Так, на имя наследника пришли жалобы на губернатора Тюфяева. Губернатор вроде как злоупотреблял в делах и даже издал приказ «заподозрить сумасшедшим» некоего купца, заявлявшего, что он расскажет Александру, что в городе и в губернии делается. Понятно, что покраска фасадов домов, заборов на улице шли в тот же счёт. Все с нетерпением жаждали быстрых, решительных, горячих шагов наследника, как-то выволочки и увольнения губернатора, конфискации его имущества, преследования чиновников. Александр же спокойно выслушал жалобы, прочитал письма недовольных. Никого наследник не уволил, ни на кого даже не накричал. В разговоре с губернатором вёл себя вежливо, поинтересовался «сумасшедшим купцом» и предложил его отпустить домой в случае отсутствия явных симптомов болезни. Лишь по отъезду из Вятки, наследник дал поручение подготовить ревизионную комиссию для тщательного изучения дел в крае. Жуковский был возмущён…

— Губернатор, мерзавец! Почему вы его не сняли?

— У вас есть доказательства Василий Андреевич?

— Жалобы у вас на руках, Александр. Да и тот же купец, да и покрашенные заборы недавно…

— То что покрасил заборы и фасады — это не преступление. Жалобы могут быть поклёпом с целью убрать неудобного чиновника. А насчёт «купца», то я распорядился, чтобы его отпустили. Полагаю, там губернатор перегнул сильно из-за лишних эмоций, либо его элементарно спровоцировали на такую очевидную глупость. В любом случае, считаю пусть комиссия изучит документацию, порядок дел. Это всё лучше, чем принимать скоропалительные необдуманные решения.

Наш путешественник прибыл в Пермь, — тут ссыльные поляки просили о возвращении на родину, раскольники — об избавлении их от гонений. Екатеринбург, Тюмень, Тобольск — тут начинались края каторжников и ссыльных. Наследник в итоге просил позднее государя рассмотреть дело касательно раскольников. По его мнению, проблема религии, — это вопрос духовной жизни, а не государственной, выгоднее экономически их не притеснять (Василий Андреевич вновь был шокирован таким прагматизмом). Ссыльных поляков, Александр так вообще предложил отправить ещё дальше, лучше сразу на Камчатку, чем удивил же даже Николая. Златоуст, Оренбург, Казань, Симбирск…

Заканчивался сбор урожая. Очень много было высеяно гречихи, культуры, составлявшую, по сути, в стране главную пищу крестьян. Жуковский, морщась, говорил: «В Европе только птицу да скотину кормят ею, у нас же из неё готовят самую питательную пищу. В России гречиха для народа то же, что для немцев картофель». Наследник на эти слова только улыбался, и даже высказался вроде как что народ у нас соображает, что делает. Александр, к удивлению свиты, — гречневую кашу ел с удовольствием.

В Твери на выставке наследник внимательно смотрел на все товары, особенно промышленного изготовления, а вечером пошёл на бал в Благородное собрание. Царевич, правда, к удивлению и некоторому разочарованию дам, танцевал и пил мало, и больше общался с дворянами.

24 июля Александр прибыл в Москву. На следующий день, согласно программе, наследник пошёл в Успенский собор. На крыльце собора Александра приветствовал митрополит Московский Филарет, известный своим большим авторитетом. Он произнёс длинную наставительную речь:

'Благоверный Государь! Всегда светло для нас Твоё пришествие, как заря от Солнца России, но на сей раз новые вида, новые чувствования и думы.

С особенною радостью встречаем Тебя после Твоего путешествия даже в другую часть света, хотя всё в одном и том же Отечестве; ибо сердце наше трепетно следовало за Твоим ранним, дальним и быстрым полётом.

Но что значит сие путешествие? Не то ли, что сказал древний мудрец: видя страны, — умножаешь мудрость? Тебе надо наследовать мудрость и дальновидную попечительность Августейшего Родителя Твоего. Домашним же руководством к сей мудрости является для тебя учебная храмина — Россия.

Когда же возвратишься к возлюбленному Тебе и нам Твоего Родителю, возвести Ему, что Россия чувствует Его дальновидную о ней попечительность; что мы благославляем Его, как за себя самих, так и за потомство; что мы молимся за Его и Тебя'.

Речь Филарета вызвала восторг всех окружающих. Мне же она не понравилась. Слишком много лицемерия, наставничества, уверенности в своей непогрешимости, святости…

Службу отстоял я до конца и хотел было уже выходить, но был внезапно остановлен.

— Ваше императорское высочество, не хотите ли взглянуть на весьма редкий предмет?

И тут мне выносят хранящийся в Успенском соборе яшмовый сосуд, из которого помазывают миром при венчании на царство. Якобы сосуд этот принадлежал Божественному Августу, из Рима попал в Византию, а на Русь был передан императором Алексеем Комниным князю Владимиру Мономаху вместе с царским венцом. Показывает этот сосуд мне старец отец Накос, протопресвитер Успенского собора, — и вновь с этим назиданием и взглядом, полным в своей непогрешимости. Тут я начинаю буквально закипать, но происходит нечто странное даже для меня…

Сосуд начинает дрожать в руках священников. Все охают от шока…Прямо внутри сосуда бурлит остаток мира. Народ, свита — все стоят с раскрытыми ртами и безумным взглядом. Тем временем жидкость постепенно остывает. — Чудо, чудо это! — восклицает митрополит. — Действительно, чудо! — соглашаюсь с ним, не понимая, что вообще происходит. Начинаются неистовые молитвы и песнопения священнослужителей. После короткой молитвы, в полной прострации, я медленно разворачиваюсь и выхожу из собора. Свита выходит за мной.

В декабре я возвращаюсь в Петербург. И вот я снова дома, — хотя дом ли это? Почему я упорно не ощущаю его таковым? Мне всегда было важно понимать, — вот место, где я живу, где меня любят, где всё родное. А тут нет такого чувства. Может, всё из-за того, что Зимний больше похож на общежитие, чем на дом?.. Хотя наш дворец и являлся официальной резиденцией, в нём проживала не только наша семья. На трёх этажах и даже чердаках с подвалами обитали порядка 3500 человек. Это были придворные, получавшие в здании казённые квартиры, лакеи с семьями, офицеры-ветераны и прочие. Дворец был словно живым организмом, который никогда не спал. В подвалах постоянно топились печи, дворцовая провизория снабжала лекарствами половину города, на кухне круглосуточно готовилась еда, каждый час сменялись караулы гвардейцев.

Каждый из российских императоров старался перестроить Зимний дворец, что-то улучшить, что-то добавить. В 1833 году и Николай повелел перестроить Фельдмаршальский и Петровский залы. Но папенька не был бы самим собой, если бы не выкинул очередную глупость. В залах по его требованию были устроены фальшивые стены, украшенные огромными зеркалами. Так, между деревянными фальшивыми стенами и каменной кладкой остались пустые пространства, где находились печные трубы. Это и привело к катастрофе.

В середине декабря 1837 года дворцовые камердинеры учуяли запах дыма. Вызвали пожарных, а те обнаружили, что в полуподвальной аптеке вытяжная труба соединялась с дымоходом. Дело в том, что в этой же комнате ночевали дворцовые дровоносы. Зимой эти товарищи для сохранения теплоты комнаты, затыкали трубу рогожей. В результате тряпка провалилась в дымоход и загорелась. Источник огня потушили, залы, в которых пахло дымом, — обкурили благовониями. Вечером 17 декабря снова завоняло палёным, дым валил прямо из-под плинтуса. В восемь часов вечера пожарные разобрали паркет, однако сразу же после первого удара ломом полыхнуло сильное пламя. Во дворце засуетились. Граф Бенкендорф указал, что дым идёт с чердака. Туда отправился Адлерберг с солдатами, но был вынужден вернуться — на лестнице дым был густ, — дышать было очень тяжело.

— Окна! — скомандовал Николай. — Разбить окна!

— Ни в коем случае! — громко влез я.

Все встали словно вкопанные, не понимая, что делать.

— Что такое Саша? Куда лезешь? — разозлился государь.

— Если разобьём окна, то дворец будет не спасти. Свежий воздух даст дополнительный приток кислорода, и пожар страшно усилится.

— Нам нечем дышать сын. Тут все задохнутся, — нетерпливо и зло возразил Николай.

— Надо смочить тряпки с водой и приложить к носу и рту. Двигаться надо ближе к полу. Завал разобрать и потушить огонь песком и водой.

— Чёрт с тобой, Александр! Надеюсь, ты прав. Отвечаешь за это решение головой.

Подоспели новые команды пожарных, — завал был разобран, а пожар в течение часа потушен. Дворец пострадал, но лишь частично. Огромная коллекция картин, статуй, драгоценностей была спасена полностью.

Впоследствии было проведено следствие по делу «О пожаре в Зимнем дворце, исследовании причин оного и размещении разных лиц и должностей». Глава жандармерии Бенкендорф по итогам проверки представил доклад, согласно которому виновными в трагедии признавались те, кто заткнул дыру в дымоходе рогожей, а также должностные лица, отвечавшие за чистку труб. В своём докладе Бенкендорф не стал указывать на тот факт, что фальшивые деревянные стены, возведённые по приказу Николая, за четыре года постоянного нагрева стали сверхгорючими. При возгорании сажи, искры вылетели сквозь щели и мгновенно воспалили сухие деревянные огнеопасные стены. Действия же и слова же наследника признавались единственно верными, позволившими в итоге спасти Зимний дворец от полного выгорания.

Читая доклад, государь понял между строк в чём всё-таки причина возгорания и не стал поэтому сурово наказывать виновных — тех просто уволили со службы. При восстановлении дворца теперь стали использоваться металлические конструкции перекрытий, позволявшие минимизировать вероятность будущих пожаров. Николай также с некоторым удивлением и смешанным чувством осознал, что основная заслуга в спасении дворца лежит на Александре, прямо его одёрнувшим во время неверного приказа.

— Наверное, просто книг много читал, — вот и узнал наследник что делать. Мне всё некогда, — на мне вся страна.