К Вашим услугам, государь [СИ]

62

17 июня 1241 года, 9 часов утра

Арнульф, одетый уже в походный костюм (парадная одежда вся аккуратно запакована, связана в тюки, уложена в обоз), присел напоследок на краешек кресла. Откуда пришла эта традиция, присесть перед дорогой? Вроде бы классики не знали такого обычая, во всяком случае его учитель латыни ничего не упоминал об этом ни у Плиния, ни у Катона. Германские предки принесли? Наверное. Больше неоткуда.

Ничего не забыто, все взято, люди организованы, службы работают, отъезд монарха из постоянной резиденции не должен прерывать нормального течения государственных дел. Великое это дело — людишек погонять. Награду посулить или припугнуть чем, голос повысить или дать почувствовать себя важным — из любого можно веревки вить. Государством ворочать, это дело непростое. Да и каким еще государством! Где еще в Европе такую страну найдешь — огромная территория, что с севера на юг, что с запада на восток, а как все хорошо устроено. Вассалы сидят тихо, не то что эти франкские смутьяны, крестьяне пашут и жнут, горожане ткут и куют, дворянчики по мере сил развлекаются по замкам, монахи молятся, придворные бегают с докладами и по возможности друг на друга ябедничают. Лепота! Со времен Карла Великого такой страны не было. Но чтоб лепота стояла и не прекращалась, он, Арнульф, должен все держать под контролем, все обо всех знать, непрерывно понукать, подгонять и отслеживать.

А чуть расслабишься, так сразу рассыпается. Вот год назад он излишне понадеялся на Треплица, выпустил из виду подготовку военного похода на хельветов и в результате все пошло наперекосяк. Как смешон и жалок был тогда командующий Фихтенгольц, явившийся назад с поджатым хвостом, как побитый пес. А в чем его вина была? Когда кампания дурно организована, то будь ты хоть Цезарь, хоть сам Александр, все равно ничего не сможешь сделать. Организация, организация и еще раз организация. А потом уже полководческий талант, удача, героизм. Какой герой был Ганнибал! Как он задал перцу предкам нынешних итальяшек при Каннах. А кто войну выиграл? Кто дело организовал, тот и выиграл. А Ганнибал, будь он хоть трижды герой, остался в дураках. Да, в дураках. Кто там его победил?

Арнульф не смог вспомнить, кто же все-таки победил Ганнибала (история подчас так несправедлива к своим истинным героям!), и мыслями вернулся опять к Фихтенгольцу. Конечно, не было его вины в поражении. Фихтенгольц был храбрым рыцарем и умелым воином, не раз доказывал это делом, шрамы на его теле были лучшим тому свидетельством. Вот и тогда раненый явился, рука на перевязи. Значит, не прятался в своем шатре, не сидел в обозах, а был среди солдат, стоял как все под стрелами. Треплиц, негодяй, все провалил, превратил то, что задумывалось вначале как неожиданный стремительный набег, в громоздкий неповоротливый поход. Зачем ему понадобилось тащить всю эту кучу продовольствия в обозах? Что, по дороге нельзя было захватить? По тем местам уже лет двадцать никто войной не ходил, крестьяне должны были достаточно поразжиться. Зачем он тащил с собой артиллерию? Где это видано, в горы с баллистами на руках карабкаться. Ведь был же план в ставке утвержден: внезапно ударить, прорваться через перевалы, преследовать налегке, обложить Фрибург и только тогда уже начать правильную осаду. На месте бы уже все метательные орудия построили, тараны навесили, камней подходящих набрали бы. В горах, да чтоб камней не найти!

Но Треплиц, обстоятельный как наседка, все решил тащить с собой. Тьфу! Лучше бы солдат обучил как следует. А он, Арнульф, не уследил. Как раз тогда Эделия появилась впервые на придворном балу. Ах, Эделия! Где она была раньше? В каком монастыре прятала ее хитроумная мамаша? Арнульф влюбился немедленно и без памяти. Розмари получила отставку (с чего бы это она так недовольна была? Ведь приличное приданое получила), а в его сердце и спальне безраздельно воцарилась Эделия фон Шляппентохас. И… не уследил за приготовлениями, пустил на самотек, доверился Треплицу.

Ну Треплиц, понятно, сапогом под зад получил, вылетел из кабинета в пять минут с треском и дымом и в обнимку со всеми своими приказами о заготовке провианта и зимней одежды для армии, а Фихтенгольц не только остался, но и был приближен в советники. Храбрые преданные служаки всегда нужны. И когда пришел нынешний Гюнтер и молча положил перед ним на стол свидетельства фихтенгольцевой измены, то Арнульф отказался им верить. Только прочитав сам перехваченное с курьером донесение своего любимца и лично курьера допросив, он поверил. И распорядился без лишнего шума удавить Фихтенгольца в темном углу. Зачем здесь нужны огласка, суд, позор? Но Гюнтер отсоветовал. Гюнтер предложил тогда показавшуюся ему очень дельной идею снабжать хельветов через Фихтенгольца ложной информацией.

У императора уже был готов план новой кампании. Теперь никакой войны. Тихая аккуратная организация, осторожность, настойчивость и Хельветия сама упадет к его ногам. Ведь у Уильяма Хельветского нет наследника мужеска пола. Есть только дочь, принцесса Манон. А все (ну, все кому положено) знают, что Уильям в молодости имел бурный роман с герцогиней фон Шляппентохас. Теперь уже Шляппентохас-старшей. Потому что есть уже и Шляппентохас- младшая. Да-да, та самая Эделия, зазноба его сердца, услада его зрелых лет. И есть письмо от Уильяма к герцогине Корделии с признанием, что Эделия — его дочь. Внебрачная, но дочь. Так что если вдруг с Манон что-нибудь случится, то Эделия становится претенденткой на хельветский трон. Это ж надо, идиоты, допустили женское престолонаследие. И если умело нажать на брата Уильяма, то он признает Эделию наследницей. Не будем устраивать широких жестов, войн, переворотов. Пусть брат Уильям спокойно досиживает на фрибуржском троне сколько ему судьба и Господь еще отпустят, а следующим обладателем хельветской короны станет имперская герцогиня Эделия фон Шляппентохас. Чисто и спокойно. Ни бурь, ни громов, только кропотливая аккуратная работа. И в Империи появится еще одно герцогство.

Но что-то сломалось. Что-то пошло не так. Изящный план внедрения агента в ближайшее окружение Манон Хельветской казалось бы блестяще удался, а на самом деле провалился, потому что на месте Манон оказалась какая-то подмена, а где сама Манон — неизвестно и когда Гюнтер сможет ее найти — Бог знает. Вторая часть плана — нажать на хельветов, припугнуть их, как раз удалась. Полная карета фальшивой майолики благополучно доехала до хельветской границы и конечно же была немедленно перехвачена хельветской таможней. Пусть-ка брат Уильям поломает голову над этой загадкой — зачем каретами возить в Хельветию фальшивую майолику. И пусть догадается, что это предупреждение — основной предмет хельветского экспорта под угрозой. Источник денег в казну, каким этот экспорт является, может и поиссякнуть. А если с первого раза не поймет, то уже и вторая карета готова и со дня на день может отправиться на запад.

Может отправиться, но не отправится. Потому что сломался план. Гюнтер уже донес голубиной почтой, что где-то в Падуанской провинции умер, отравленный, дюк Эллингтон, младший брат Уильяма, и тело его местный сеньорчик, граф Глорио, повез на север, во Фрибург. И что в доме у этого Глорио лежит без чувств и возможно при смерти его Эделия. И что рядом находится его посланец — барон фон Мюнстер. А из Фрибурга голубок принес весть, что там уже знают о кончине дюка и подозревают вражескую руку. И, значит, несомненно поскачет туда хельветский отряд. И будет искать следов вражеской руки. Его руки, хотя видит Бог, он здесь ни при чем. И Уильям не удержится от соблазна захватить Эделию. Может быть он и сам туда сорвется? Очень может быть. А тогда надо и ему собираться. Скандал надо гасить немедленно, к войне сейчас не готовы. И нельзя допустить недружественной коалиции, в которую могут войти Хельветия и Венеция. А для этого савойцев толкать придется, Женеву им посулить, они давно зарятся. В общем, надо ехать и организовывать.

А Треплиц, что Треплиц? Его дни на этом свете сочтены. Уж как доволен был Арнульф, когда вчера, ночью уже, в его спальне появился верный Фридеман и доложил, что Треплиц — предатель и шпион, злоумышляет против Империи и императора. На этом выявление всей хельветской агентуры можно было считать законченным. Треплиц явно был верховным шпионом, а стойкостью он никогда не отличался и под пыткой немедленно выдаст всех остальных. В доме у Треплица уже поместился наряд гюнтеров, а фон Цубербилер послан для сбора последних доказательств. Организация покушения, пусть и неудавшегося, на личного посланца императора — этого уже достаточно для показательного суда и эшафота.

Арнульф надел походную шляпу и пошел из кабинета и из дворца садиться в карету.

63

17 июня, 9 часов утра

Король Уильям Шпицберген Хельветский в это самое время тоже собирался в дорогу. Уже прискакал гонец с известием о смерти брата и столица была в трауре. Кому и зачем надо было травить безвреднейшего дюка? Ну в долгах весь был, так не убивать же за это. Что-то здесь было не то, а что именно не то, Уильям понять не мог, да и не хотел понимать. В делах управления государством Уильям был полной противоположностью своему восточному соседу. Он никогда не проявлял особого рвения и даже не пытался входить в детали. Министры назначены, пусть работают. Плохо будут работать, жалобами достанут, сменить и вся недолга. И действовало. Народ пахал землю, тачал сапоги, платил подати, послушно собирался в ополчение. От венцев год назад прекрасно отбились, утерли нос зазнайке Арнульфу, майолика идет на ура, вассалы не бузят. А чего бузить, когда все прекрасно и проблем нет? Чем меньше вмешиваться, тем лучше. Как жизнь заведена, так пусть и идет.

Истину эту, что волноваться надо меньше, Уильям усвоил еще в молодости. Когда, посещая только что открытый курорт в восточной провинции, он повстречал и влюбился в венскую герцогиню, которая лечилась на тамошних водах от чего-то своего женско-мнительного. За герцогиней Корделией вовсю увивался новгородский посол, князь Хираго, но пристало ли наследному принцу обращать внимания на такие мелочи, как интриги заезжих хлыщей? Напористость, природное обаяние, красивый профиль, и вот уже прекрасная Корделия у его ног. А незадачливому послу осталось облизываться и страдать в уголке. Казалось бы возможны международные осложнения, ну там ноты протеста какие-нибудь. А ничего подобного. Посол с горя свихнулся и стал заводы строить и майолику выпускать. И теперь с этой майолики всей Хельветии и ему Уильяму большая прибыль. А Хираго сгинул и больше его не видали.

Так же и с военными делами. Ничего сам не делал, все Гуунтер вертел. А шпионов по всей Империи насадили, да так, что из самого дворца донесения получали. Не успели венцы поход собрать, а во Фрибурге уже знали, заставы поставили, дороги заложили, ну и показали этим наглецам. Те, небось, до самой Вены драпали, не переставая. Вот и сейчас — нежданно-негаданно объявилась его потерянная дочь. Да-да, от прекрасной Корделии. Мамаша ему все уши прожужжала — нельзя, опасно, найти, изловить, похитить. Ну и зачем? Вот Эделия сама из Вены сбежала и только ждет, когда посланный отряд ее найдет и во Фрибург привезет. Интересно, она похожа на свою маму? Ведь они с Манон почти ровесницы.

Но сейчас надо ехать. Иностранный министр еще со вчерашнего вечера настаивает: смерть Эллингтона нельзя просто так оставить, император Арнульф по всем расчетам уже сам едет. Ну надо, так надо, проще поехать, чем со всеми ними спорить.

Утро того дня во Фрибурге выдалось дождливым и королевский выезд не отличался обычной помпезностью. Мокрая кавалькада карет и конной прислуги вытянулась за городские стены и зачавкала дорожной грязью, направляясь к югу.

64

17 июня, 8 часов вечера

Строфокамилла, выпустив полузадохшегося графа из своих просторных объятий, с досадою обернулась на некстати появившуюся незнакомку. Досада ее, впрочем, быстро улетучилась от первой же фразы неизвестной дамы: «Где моя дочь?» Кроме того, от по-женски острого взгляда барышни фон Линц не ускользнул почтенный возраст дамы. Никак не позволявший рассматривать вторгшуюся как соперницу. Строфокамилла, будучи девицей хорошего воспитания, всегда с подчеркнутым уважением относилась к старшим. С особым удовольствием она демонстрировала это почтение старшим дамам.

Быстро махнув юбкой в книксене, настолько почтительном, что при желании его можно было принять за издевательство, Строфокамилла выскользнула за дверь, не забыв одарить графа призывным взглядом.

Да, увы не так представляли наши герои эту долгожданную встречу!

— Герцогиня, поверьте, — начал было граф, сам не понимая во что именно он пытается заставить поверить Корделию.

— Потом, потом, — устало махнула та рукой, — проводите меня к дочери.

Эделия мирно спала. Нежно розовеющий румянец не давал повода усомниться в том, что она уверенно идет на поправку. Корделия нежно погладила дочь по золотистым волосам. Жалость к славной девочке, которую она сделала простой игрушкой в своих мстительных планах, подкатила комком к горлу. Какая месть? Кому мстить? За что? В ее-то годы? Удалиться в деревню, нянчить внуков, распоряжаться насчет рождественского гуся! Да-да, вдруг подумалось герцогине, — внуков и гуся! Картина мирной деревенской жизни во всей ее красе — с летней истомой и комарами, осенней распутицей и лаем собак, загоняющих оленя, зимними темными вечерами, весенним звоном колокола над маленьким сельским кладбищем, вдруг стала герцогине столь отрадна, что, казалось, и сил-то не достанет дождаться, когда можно будет все это воплотить.

Быстро поцеловав дочь, герцогиня последовала за графом в его кабинет. Она шла за ним по коридорам и лестницам и думала о том, что вот ведь — идет перед нею совершенно незнакомый человек, на химеру любви к которому она потратила почти всю свою жизнь.

Сумрак графского кабинета, казалось, только подчеркивала единственная свеча, стоявшая на столе. Герцогиня и граф молчали. Каждый о своем. Ну, мысли их в чем-то были схожи, конечно. Каждый из них осознавал, что глуп. Граф изредка поглядывал на сидевшую напротив в кресле даму. Не было в этой светской даме в возрасте ничего от той чаровницы-злодейки, что вот уж двадцать с лишним лет жила в его душе. Ну да, красивая еще дама. Но усталость во всем облике и почти нарочитая приземленность взгляда полностью разрушали дорогой образ.

Проще всего для обоих было бы расстаться тотчас. И постараться позабыть об этой разочаровывающей встрече. Вычеркнуть ее из жизни. Постараться спасти ту глупую страсть, что так долго их питала. Но… они сами бы себе в том не признались, но надо же и поговорить в конце-то концов! Лучше поздно, чем никогда. Удовлетворить болезненное любопытство, столько лет мучившее их обоих.

И вот, поддавшись безрассудному любопытству, они, наконец, ринулись с головой в разговор, который должен был окончательно развеять наваждение этой долгой страсти. Да, увы, это часто бывает — вязкость нашей психики не позволяет нам просто молча уйти… все что-то хочется выяснить и понять. И этими долгими выяснениями мы окончательно убиваем крупицы очарования…

— Князь… или граф — уж и не знаю, как вас величать, — начала герцогиня, — поверьте, я не претендую более на ваше завещание. Пора покончить с этой игрой. Да и вам негоже обделять вашу семью… Насколько я понимаю, эта барышня ваша жена? Или невеста?

Даже самый пристрастный слушатель не усмотрел бы в словах и интонациях герцогини ни капли ревности. Это была простая констатация факта.

— Герцогиня, вы можете мне не верить, — невесело усмехнулся граф Глорио, — но я и сам толком не знаю, где находится пресловутая дарственная. И цела ли она по сей день…

В ответ на удивленный взгляд Корделии, граф рассказал, что год или полтора спустя после рождения Эделии, он вновь приехал в неведомый когда-то, но ставший неожиданно таким важным, городок Шларафенхаузен-об-дер-Траубе. Он сам не знал точно, зачем. Хотя… если подумать… просто чувства к герцогине, а особенно чувство мести нуждались в постоянном топливе. Честно говоря, он приехал растравить свои раны. Ему, совсем молодому тогда человеку, это казалось естественным. Вновь он сидел в трактире той самой гостиницы. Ну и собеседник оказался весьма кстати. Не простой собеседник, а врач местной водолечебницы Густав Лотецки.

— Лотецки? — воскликнула герцогиня…

— Да, Лотецки… Мы изрядно выпили и стали друзьями. Он рассказал мне о том, как принимал роды у знатной дамы. И что младенец, явившийся на свет — наследник хельветского престола. Врачу этому много пришлось перенести — самой королеве-матери противостоять в ее попытках убить младенца. Смелый был, видать… хоть и на руку нечист, — тут граф сконфуженно замолчал. — Слово за слово, я рассказал ему о том, что вожу с собой свое самое дорогое сокровище… и вазочку показал… ну… потом мы еще выпили, а потом еще выпили. Проснулся я у себя в комнате, голова гудит. Решил, что хватит вспоминать прошедшее, велел седлать коня и уехал. А «всего самого дорогого», вазочки то есть, хватился только через пару дней. Лотецки, видать не промах был и вазочку у меня украл…Уж не знаю, что он там подумал про то, что внутри — верно считал, она бриллиантами набита. Вернулся я где-то неделю спустя в тот городок, чтоб Лотецки к ответу призвать — а он… того, помер. И никто никакой вазочки у него не видал.

— Но вы же могли аннулировать дарственную? — сказала равнодушно герцогиня.

— Знаете, мне тогда думалось — я ж вам слово дал — помните письмо?.. и потом — ну аннулирую я дарственную, и тогда меня с вами вообще ничего как бы связывать не будет.

— Письмо помню, — обронила герцогиня. «Надо бы повыбрасывать старый хлам из шкатулок» — подумалось ей некстати.

— А Лотецки мне еще сказал, что медальон Уильяма на девочку собственноручно надел. Тут у меня в голове все от ревности совсем уж помутилось…

— Ваш Лотецки — лжец, — спокойно отвечала герцогиня, — нет у Эделии никакого медальона. Помню, приносил посланец какой-то медальон, только пропал он, медальон этот, украли, верно. И носит его теперь какая-нибудь обозная маркитантка… — с прозрением, неведомым даже ей самой, добавила Корделия.

— Послушайте, кн… граф, а как Эделия у вас оказалась? — спросила герцогиня, чтобы просто поддержать разговор.

— Да слух прошел, — помедлив, ответил граф. — Один из имперских гюнтеров — мне друг. Ну… не друг, а так… услуги оказывает… Но и он толком ничего не знал, только было такое подозрение, что Руперт, барон фон Мюнстер, в Рим едет, чтобы с папой договориться о разводе Арнульфа. Ну а дальше ясно становилось: Руперт договаривается с папой, император разводится, женится на Эделии и подгребает под себя всю Хельветию. Это ли не лучшее доказательство того, что Эделия — дочь Уильяма? И захотелось мне выведать все у фон Мюнстера… я стороной слыхал, что он недалек весьма. Ну я ему тут всякие ставил ловушки… а с ним Эделия оказалась… — граф смолк, чувствуя, что говорит путано.

Однако герцогиню, похоже, объяснение графа вполне устроило. Опять воцарилось тягостное молчание.

— Теперь, я, конечно, понимаю, — продолжал граф с неожиданной смелостью, — предполагать, что Эделия не моя дочь, было просто глупо… Я же чувствую голос крови!

— Конечно, — откликнулась герцогиня, — а выслушать меня вам никогда не приходило в голову!

— Я был уверен, что вы обманете меня! Вы провели тогда ночь с Уильямом. — начал было Хираго, и вдруг остановился… Когда — тогда? Было ли все это или приснилось ему в длинном кошмарном сне?

— Я не была у Уильяма. Я подослала ему свою камеристку. Мне казалось это такой забавной шуткой, — устало сказала герцогиня. — Я думала поделиться ею с вами при случае… чтобы вместе посмеяться… как же все глупо…

Собеседники погрузились в какое-то уж вовсе беспросветное молчание.

Неожиданно дверь скрипнула, на пороге появилась Строфокамилла.

— Ваше сиятельство, ваша дочь проснулась. — Строфокамилле явно не терпелось остаться с графом наедине.

Герцогиня, кивнув графу на прощание, быстро вышла из комнаты. Оба расстались с явным облегчением.

Строфокамилла поинтересовалась, не хочет ли граф легкий поздний ужин. Это неожиданное заявление вдруг растрогало графа. «А что, — вдруг подумалось ему, — а почему бы и нет? А вот возьму и женюсь! Ну вздорная она, конечно, но зато добрая. И никаких! Да! Никаких страстей!!!»

— Не откажусь, — сказал он, улыбаясь, — и, душенька-голубушка, вы уже обдумали подвенечное платье? Следующее воскресенье-то — не за горами!

65

17 июня, 9 часов вечера

Герцогиня вошла в спальню Эделии.

— Маменька, — девушка приподнялась на подушках, — маменька, простите меня…

Сердце герцогини сжалось горечью и состраданием. Теперь, когда румянец сна слетел с ее щек, Эделия выглядела бледненькой и осунувшейся. Стало вдруг заметно, насколько ее изменили испытания последних нескольких дней. Она повзрослела, из глаз смотрела зрелая, взрослая печаль. Нет, это была уже не та девочка, что стремглав бросилась на помощь неведомой сказочной принцессе.

— Молчи, дитя, молчи, это ты меня прости, — от умиления собственной добротой и великодушием герцогиню просквозила судорога слезы, — теперь, — шептала она, — теперь все будет иначе.

И как бы в доказательство своих слов, герцогиня взяла стоявшую на комоде вазочку хельветской майолики и с наслаждением хватила ее о стену.

66

17 июня, половина девятого вечера

Карл остолбенело глядел на медальон.

— Тот самый… — мрачно проговорил он. — Все-таки значит, ты королевская дочка, хоть и незаконная. Ну, и что теперь делать? Пошли-ка спать, утром рассудим.

И он уныло зашагал к берегу небольшой заболоченной речушки, где стоял отведенный им шатерчик. Эрнестина последовала за ним, ошеломленная широким разбросом своих жизненных ролей. Детство, проведенное у цыган, было хоть и нелегким, но довольно беззаботным, пока не пришла пора зарабатывать на жизнь. Потом череда пестрых, не запомнившихся приключений. Вдруг незаметную маркитантку роты лучников нанимают какие-то всесильные люди, и в течение некоторого времени она вживается в роль принцессы Хельветии. Ее даже подучили манерам и политесу, и она старалась. Хотя все время было страшновато, тянуло на волю, да и молчаливый дюк пугал. Потом суматоха в имении Глорио, отравления, растерянность, бегство… и она опять становится неприкаянной и бесприютной.

Теперь этот смешной и трогательный человек, который так по-детски обрадовался, что она не принцесса. Он заставил девушку впервые вообразить себя дородной матроной в чистеньком домике, окруженной ухоженными детишками. Это было смешно, но неожиданно тронуло ее сердце. Тихая пристань и надежная гавань. Да и сам он был даже симпатичен, у него были какие-то свои странные невзгоды, и очень хотелось его защитить и оберечь. И вот — караван, направляющийся в Тулузу, нелюбопытные спутники и слабая надежда на новую жизнь.

А тут вдруг это письмо, медальон… Опять судьба делает кувырок, как не в меру разошедшийся шут… И она опять знатная дама, на сей раз настоящая. Хотя и незаконная. Ну да это не помеха, известны случаи, когда бастарды добивались и славы, и положения, и свет забывал, что они бастарды.

Вопрос в том, хочет ли она добиваться. Бороться, травить кого-то в буквальном и переносном смысле, карабкаться наверх, умышлять планы, вербовать сторонников, топить противников, торжествовать и опять бороться. Видение чистенькой аптеки на кривой улице, залитой солнцем, померкло, затем засветилось снова.

Эрнестина влезла в палатку вслед за Карлом. Он покопался в своем мешке, что-то достал, и посмотрел на нее. Его глаза горели мрачным пламенем отчаяния.

— Ну, раз уж я начал, надо рассказывать все, — угрюмо сказал он. — Коли батюшка мой в такие дела замешан, может и это имеет к тебе отношение.

Он протянул ей белую вазочку с красивым синим узором. Узкое горлышко было залито свинцовой печатью.

— Что это? — спросила она, взяв штуковину. — Распечатывал?

— Нет. Эту штуку мой батюшка незадолго до смерти прикопал в саду. Потом, когда я письмо-то прочел, стал я задумываться и разные странности вспоминать, и припомнил, что копал он что-то, озираясь, таясь. И я вернулся в наш старый дом и принялся искать. Долго искал, место-то я плохо помнил. Но наконец нашел вот эту штуку, завернутую в ветошь. Распечатывать я побоялся, все думал надо сначала разузнать, что это и чье оно. Да так и не разузнал. Золота там быть не может, маленькая она, легкая. Верней всего — опять письмо какое. Лучше б я и того письма не читал! — вырвалось у него неожиданно отчаянно.

— Тайны, тайны… Карл, милый, (он встрепенулся при слове «милый» и вскинул голову), тебе не хочется, чтоб я была знатной дамой?

— Ты еще спрашиваешь! — он снова насупился. — А я-то так мечтал… Размечтался, дурак…

— Тогда дай мне эту вещицу.

Он протянул ей вазочку:

— Распечатаем?

— Кто знает, какие еще тайны она хранит? — задумчиво сказала Несси. И вдруг сняла с шеи злополучный медальон, обмотала цепочку вокруг горлышка вазочки, и выскочила из палатки. Карл рванулся за ней. Она подбежала к болотистому бережку, размахнулась… и всплеск воды на краткий миг утихомирил неистовое вечернее кваканье громкоголосых падуанских лягушек.

67

17 июня, час до полуночи

Руперт пришел в себя в темном амбаре. Пахло сыростью. Болела голова, к тому же она отчего-то была мокрая. Он попробовал встать и застонал.

— Лежи, не вставай! — услыхал он горячий шепот и прохлада женских рук нежно, но сильно уложила его обратно. — После такого удара по голове надо отлежаться, не то никуда ты потом не сгодишься.

— Где я? — прохрипел Руперт. — Почему?

— В амбаре у Глорио. Его проклятые косоглазые стражники нас повязали в кабаке и тут заперли. Говорят, приказ. Лежи, лежи. Ночь на дворе. А у тебя голова. — И Крисмегильда ловко приложила к его затылку мокрую тряпку.

— Не лежать… бежать… — прохрипел Руперт. — Смываться надо…

— Придумаем что-нибудь, да не сейчас. Куда тебе бежать, плохой ты совсем. Хорошо, что мои травки кровь остановили и порезы твои затянулись.

— Не знаешь ты баронских голов! — уже совсем внятно прошептал Руперт и сел. Отцепил от пояса флягу, предложил девушке. Она мотнула головой отрицательно. Он присосался к горлышку и глотнул. Заткнул, спрятал, прокашлялся.

— Тихо! Тут кто-то есть! — возопила Крисмегильда. В углу действительно зашуршало, заскреблось.

— Крысы, наверно, — необдуманно брякнул Руперт и почувствовал, как Крисмегильда схватила его за руку. Графских баскаков она не боялась, как не боялась и дрессированных кобр, лихих людей, шатких мостиков и темного леса. Но крысы — это совсем другое, это древняя неуправляемая брезгливость… На всякий случай Руперт обнял ее.

— На крыс непохоже, это что-то покрупнее — утешительно просипел он. — Надо глянуть…

И он осторожно подобрался к источнику звука и разбросал солому. Там ничего не было, шум шел снаружи. Неистовое шебуршанье усилилось, и еще им удалось услышать повизгивание.

— Фунтик! — шепотом завопила Крисмегильда. — Это мой Фунтик! Он роет подкоп! — Гениально. Купим ему золотой ошейник и поставим памятник в нашем имении. Выходит, тут совсем тонкие стены? — Руперт обшарил взглядом помещение и углядел вилы. Он выдернул их из кучи хозяйственного хлама и принялся сноровисто рыхлить землю в углу, откуда доносился шорох, а Крисмегильда отгребала комья оловянной миской, в которой перед этим смачивала платок. Повизгивание усилилось. Усталость и недомогания оставили Руперта, он разогрелся и даже что-то сквозь зубы напевал. И через час такой обоюдной работы в образовавшуюся щель просунулся собачий нос, а за ним вся собака. После пароксизма радости и объятий они расширили нору до такого состояния, что Руперт смог выпихнуться наружу, а о гибкой Крисмегильде и говорить нечего.

Троица перелезла через графскую ограду и подалась в сторону леса.

68

18 июня, 9 часов утра

Треплиц был в растерянности. Он не пробыл в отъезде и пары дней, а ситуация так решительно изменилась. Обнаружить у себя дома засаду — это черт знает что! Благо, хоть не попался… Теперь он торопливо шагал по узким венским улочкам и размышлял. Откуда-то из дворов приглушенно доносились перекликающиеся голоса, несколько раз навстречу попадались небольшие компании совершенно пьяных мастеровых — горшечники города всю ночь отмечали какой-то праздник и особо рьяные захватили еще и утро. Но барону было не до прохожих и их веселья.

«Черт возьми, — думал Треплиц, — что-то случилось. И что-то очень серьезное — не иначе как был приказ самого Арнульфа. Без приказа это свиное рыло из Зальцбурга не посмело бы наводнить мой дом своими агентами. Ну и осел! Простую операцию и то провалил», — барон почувствовал нечто вроде мстительного удовольствия: калитка во двор приоткрыта, занавеси в окнах зала раздвинуты, соглядатай на углу квартала вертится (хорошо, не узнал, верно, новенький). Как все-таки ему повезло с той девицей. Ведь хотел вернуться домой вечером, но, видать, Бог сберег.

Так что же случилось? Проведали про связи с Хельветией? А доказательства? Да и знал он Арнульфа — тот скорее приказал бы тихо-мирно удавить изменника. Неужели Цубербилер донес? Или, не дай Бог, нашли Манон? Ладно, это потом, потом. А вот куда бежать теперь? Вон из столицы? Нет уж, Гюнтер только этого и ждет. Необходимо затаиться здесь, в центре событий, где у него еще остались связи, агенты, возможности, средства. Значит, тамплиеры. Что ж, как «Гость Храма» он немало сделал для Ордена — пора и Ордену кое-что сделать для него…

Барон резко свернул в проулок и налетел прямо на графа Фридемана Зуухеля фон Цубербилера. Граф был при полном параде — сапоги начищены, генеральский мундир сверкает, грудь колесом. Он только что вернулся из своей поездки в Грамсдринкшнеллер и выглядел сейчас усталым, но довольным. Поручение императора выполнено, доказательства измены Треплица — вот они, в свитке за пазухой, а в небольшом домике за углом его ждет отдых и завтрак. Правда, времени на отдых совсем мало, необходимо спешить вдогонку за Арнульфом, но что поделаешь… такова служба.

Столкнувшись лицом к лицу, Адольф и Фридеман от неожиданности на какое-то мгновение замерли, однако рефлексы военного оказались быстрее. В глазах барона еще не прошло удивление, а меч уже был приставлен к его груди.

— Ваше оружие, барон, — ехидно произнес Фридеман, — вы арестованы за измену императору.

Треплиц устало поник плечами, медленно отстегнул меч и протянул генералу. Фридеман, ожидавший чего угодно, но только не молчаливой покорности, даже несколько опешил. Этого мига барону вполне хватило. Откуда-то из складок одежды Адольф выхватил горсть рыжего порошка и бросил прямо в глаза своему противнику. Фон Цубербилер ошарашено замигал, закашлялся, по его щекам потекли слезы. Теперь барон не медлил: в его руках возник небольшой острый клинок и он ударил. Бывший глава секретной службы хорошо знал куда бить — смерть наступила сразу…

Барон оттащил тело в сторонку и огляделся. Этот район Вены был ему хорошо знаком. Квартала через два жил его старый соратник и, пожалуй, единственный друг. Быстро подобрав генеральский меч и отстегнув мешочек с деньгами, барон собрался было пошарить за пазухой — мало ли что, как вдруг заслышал гулкие шаги случайного прохожего. Треплиц отдернул руку и поспешил прочь…

69

18 июня, половина десятого утра

Гюнтер только что проснулся и еще нежился в постели, когда внезапно поступило сразу два сообщения. Первым пришел сменившийся соглядатай от дома Треплица и объявил, что барон до сих пор не появлялся, а ребята спрашивают ждать ли им в доме весь день, и если ждать, то можно ли зажечь камин?

Сон как рукой сняло. Соглядатай вылетел из дома, ошпаренный длинным и цветистым ругательством, в котором поминались все известные теологии демоны, сам соглядатай и все его предки вплоть до десятого колена, а также предки всех тех олухов, которые сидели в засаде. Взбешенный Гюнтер забегал по кабинету.

Ему было 35, но он уже начал седеть: чертова работа. И если бы все зависело только от него — но приходится работать с совершенно непроходимыми тупицами! Можно ли зажечь камин! А про каминную трубу мозгов не хватило подумать? Кретины! Может еще пирушку устроить да менестрелей пригласить? Просто кошмар какой-то. Он-то думал, что хоть в столице работники получше, а оказалось, такие же бездари. Гюнтер был до того зол, что даже забыл, что в засаде сидят исключительно его люди из Зальцбурга.

Второе послание принес какой-то старый служака — Гюнтер даже имени его не помнил. Он сообщил, что полчаса назад на окраине Вены найден труп генерала фон Цубербилера, убитого ударом ножа. Ни денег, ни оружия при генерале не оказалось.

— Грабители! — высказал свое мнение служивый и жадно покосился на кувшин вина, стоящий на столе, — совсем обнаглели, почитай средь бела дня лютуют!

Гюнтер кивнул головой, старик налил себе в кружку вина, выпил, крякнул от удовольствия и удалился.

Злость Гюнтера уже прошла. Известие о смерти фон Цубербилера одновременно и обрадовало его, и насторожило. С одной стороны, он недолюбливал имевшего большое влияние генерала. Однако… Теперь придется расследовать это убийство, а у него и так дел невпроворот: Манон, Треплиц… Куда запропастился этот старый индюк? Неужели снова перехитрил? И теперь, вместо казавшегося таким легким ареста, за Треплицем придется гоняться по всей Европе. А он так нужен — кто кроме него знает где Манон? Надо срочно перекрыть дороги…

Гюнтер налил себе вина из кувшина, стоявшего на столе, и жадно отпил из чашки. Вино горчило. «Странно, — подумал он, — отчего такой привкус?» И внезапно вспомнил имя старого служаки… Перед глазами все поплыло и Гюнтер медленно опустился на пол.

70

18 июня, 10 часов утра

Ничем не примечательный одноэтажный домик стоял в глубине сада на окраине Вены. На несколько мгновений Треплиц замер у двери, как будто не решаясь войти, но затем решительно постучал и замер в ожидании. Дверь не открывали долго. Наконец, она отворилась, и в темном проеме показался пожилой худощавый господин в надвинутом на глаза капюшоне. Треплица он узнал сразу и слегка кивнул, приглашая пройти в дом.

В просторной и совершенно пустой комнате царил полумрак, горела лишь толстая высокая свеча перед большим распятием. Человек в капюшоне молча указал Треплицу на простую деревянную скамью у стены.

— Вы запыхались, мой друг, — тихим голосом сказал он.

— Возраст, — пожал плечами Треплиц.

Ему никогда не нравился этот аскетичный старик — руководитель провинции храмовников в Вене. Про него ходили жуткие слухи и их несколько встреч в бытность барона на посту главы секретной службы, оставили самое неприятное впечатление. Но решение было принято и отступать было поздно. Труп генерала наверняка найден, дороги перекрыты, интересно, жив ли еще Гюнтер?

— Вы знаете мой статус? — поинтересовался Треплиц.

— Желанный Гость Храма, — чуть скривив губы в едва заметной усмешке так же тихо произнес хозяин.

Барон позволил себе улыбнуться в ответ.

— У меня важное, — он сделал паузу, выделяя слово «важное», — и очень срочное сообщение для Великого Магистра.

Старик в капюшоне внимательно посмотрел на Треплица:

— Я вас слушаю.

— Но не понимаете, — чуть раздраженно ответил тот. — Мое сообщение только для Великого Магистра, — Треплиц сделал привычную паузу и добавил, — от этого зависит судьба Священной Империи.

— Чего же вы хотите от меня?

— Укрытия, — глядя прямо в глаза старика, заявил Треплиц, — я знаком с тайным шифром Ордена, — лицо хозяина непроизвольно вытянулось, — и азами алхимии. Отправьте мое письмо голубиной почтой и обеспечьте надежное укрытие до того, как придет ответ…