К Вашим услугам, государь [СИ]

71

17 июня 1241 года, 11 часов утра

Последнюю неделю младшему гуунтеру хельветской секретной службы отчаянно, просто безумно не везло. Все летело кувырком, вставало с ног на голову, трещало по швам… Старая карга Судьба язвительно гримасничала и показывала свой противный сморщенный язык. Отправился в церковь — срезали кошелек с месячным жалованием. Заскочил на службу оформить донос — получил нагоняй за отсутствие должного усердия. Вернулся домой, заглянул в соседнюю конюшню — застал жену с конюхом. Хотел тут же заколоть негодяя, поскользнулся и угодил головой прямо в неубранную кучу навоза. Конюх сбежал. Жена прекратила истерично реветь и начала истерично смеяться. Умылся, вяло поколотил жену, сел ужинать с детьми, глядь, младшенький — ну вылитый конюх! Как раньше не замечал? Старший, слава Господу, совсем другой. Но если подумать, так на бывшего повара смахивает.

Теперь вот это дурацкое задание, от которого ни чинов, ни денег… Какой-то идиот донес, что в Богом забытой деревушке на границе с Империей местный лекарь Ахногель Гриппиус занимается изготовлением фальшивой майолики. Дурость какая — лекарь и майолика! Конечно, никакой майолики у этого Гриппиуса не оказалось — ни фальшивой, ни настоящей. Просто у соседей козы попередохли, которых Ахногель со своего огорода гонять замаялся — вот и вся майолика. Только задницу от долгой езды отбил.

Сам лекарь оказался человеком весьма учтивым, угостил гостя «сладким льдом» собственного приготовления, предложил отдохнуть денек-другой перед обратной дорогой, подлечить… э… больное место специальными мазями. И вот теперь они неторопливо закусывали, разбавляя тихий летний день вином и беседой. Болтал, правда, больше сам Ахногель. А гуунтер вполуха слушал местные деревенские сплетни. О том, как лет пять назад поймали настоящую ведьму — в канун святого праздника Пасхи наслала понос на полдеревни. О том, как деревенские девки пытались кузнеца приворотным зельем опоить. О том, какое несчастье случилось с молодой знатной парой… О, пожалуй, это стоит послушать внимательнее.

— Приехали они сюда уж месяца как два, — продолжал Гриппиус, — по всему видать, знатные господа. Молодые оба, должно быть, поженились только. Да тайком от родителей, так подозреваю. Я-то у них часто бывал, — доктор печально вздохнул, — молодой господин очень хворал. Лихорадка его мучила, да странная какая-то: временами вроде бы на поправку идет, а затем снова еле жив. Слыхал я, что в сарацинских странах такая болезнь водится. Короче говоря, помер он намедни. Вчера похоронили на нашем кладбище. А она, как увидела, что муж сподобился, так умом и тронулась. Сидит лохматая, неприбранная, в одной, простите, рубашке да хохочет целыми днями. Хохочет да плачет. При дворе себя воображает, будто принцесса она…

— Кто?! — вскочил пораженный гуунтер, — принцесса?! Ну-ка, старый дуралей, одевайся скорее да веди к ней!

72

17 июня, полчаса до полуночи

Отдалившись на безопасное расстояние от имения графа и его баскаков, Руперт и Крисмегильда устроили привал в небольшом лесном гроте, хорошо укрытом с дороги кустами лещины и можжевельника. Под ногами стелился толстый слой пружинистой хвои, на который они набросали свежей травы и расстелили рупертов плащ. Надо было передохнуть и обдумать — куда дальше двигать и на чем. Руперт предложил спрятаться в цирке до завтра, подкрепиться, а потом найти для девушки лошадь — и в Рим. Все казалось ему хорошо и ладно, наверно это уравновешенная и неунывающая Крисмегильда действовала на него как аквавита. От совокупного действия вчерашнего удара по башке, голода, удавшегося так легко побега и свежего воздуха, голова слегка кружилась, и все виделось как бы в голубой дымке.

Но Крисмегильду никто по голове не бил, к голоду она относилась привычно-стоически, а на жизнь смотрела трезво. Поэтому когда ее слова внезапно донесло до сознания Руперта, его словно обдало холодом:

— …забирайте своего коня, дорогой барон, достану вам снеди на дорогу, и к ночи вы сможете выбраться на заброшенную просеку, что лесорубы оставили — там вполне можно проехать незамеченным, я узнавала в деревне.

— Подожди, как это?.. — Забормотал он. — А ты?.. А мы?.. Разве ты не поедешь со мной?

— А вы представляете меня в кринолине, дорогой барон? В замке на приеме у короля? Да я там еще растеряюсь, чего доброго! — лукаво ответила девушка. — Каждому свое… Не по душе мне все эти интриги и хитрости, корсеты и шнуровки. Да и Орсо, поди, тоскует без меня, простая душа. И собачки. И…

— Нет, как же так?.. — не понял Руперт. — После всего, что было?.. (он прокашлялся). Ты, может, сомневаешься, так это, прямо в Риме и обвенчаемся, мое слово крепко. Из тебя выйдет замечательная баронесса!

Крисмегильда грустно улыбнулась:

— Руперт, милый, вы дороги моему сердцу, как никто прежде, но поверьте — зачахну я в замке, да и в баронессы не гожусь, не учена я политесу. Простимся без грусти, авось господь приведет еще встретиться и вспомнить славные денечки. Обдумайте все без страсти — и вы согласитесь со мной.

Руперт подавленно молчал. Возразить было совершенно нечего, но все равно ужасно грустно. Миссия в Риме, двор Арнульфа, хмурая усадьба, все эти гюнтеры и зуухели — все показалось таким унылым и серым. Он вообразил себя в цирке, с гирями и в обтягивающем полосатом трико и вздохнул:

— Триста тысяч пинков в крестец, ты как всегда права… Эх, проклятая жизнь! — он с размаху хватил кулаком по обросшему мхом валуну. — Раз в жизни встретил женщину, с которой мне воистину хорошо, и вот уже теряю ее!

— Впереди у вас, барон, сияющее будущее, при вашей доблести и благородстве вы еще завоюете себе самую прекрасную высокородную даму, — лукаво ответила Крисмегильда. — Но ведь расставаться нам только завтра, сегодняшний вечер принадлежит нам! Мы заслужили его, верно, дорогой? — и она нежно прильнула к нему, увлекая его в шатер пышной зелени. Руперт вздохнул и сжал ее со всей силы в объятиях. Что ж сделаешь, судьба!

73

18 июня, 11 часов утра

Утреннее солнце почти не проникало в лесной грот. Оно только слегка освещало кусты лещины перед входом. В гроте было свежо и уютно. Руперт чувствовал себя удивительно спокойным и счастливым. Конечно, не давала покоя мысль о скорой — уже совсем скорой — разлуке с Крисмегильдой, но даже о таком горе думать сейчас совсем не хотелось.

За кустами послышалось звонкое тявканье и в пещерку вбежал крисмегильдин пудель. Он явно успел поживиться какой-то лесной дичью, ну или не дичью, а так — воробья поймал. Его проказливая мордочка была вся в перьях. Крисмегильда открыла глаза, сладко потянулась и расхохоталась:

— Ах, Фемистоклюс, проказник! Нет, чтобы хозяйке принести что-нибудь вкусненькое!

«Проснулась, — подумал барон, — сейчас пора будет двигаться дальше…»

— А что это имя у него какое-то странное? — Руперту просто хотелось протянуть время в этом уютном сумраке лесного грота, ведь счет до расставания шел уже на минуты.

— Да это я так, пошутила… довольно зло… — неожиданно охотно откликнулась девушка, — я в юности была в подружках принцессы Манон. Ну, в общем, тогда из меня папенька пытались сделать знатную даму, — несколько туманно добавила она, но решила не вдаваться в подробности. — А у Манон кузен есть, Фемистоклюс. Шаркун паркетный! Прилизанный весь, ффу… Все время за нами бегал. Еще с детства. Мы все смеялись — кого из нас он любит? Поделить не могли! Ну потом-то ясно стало — он далеко пойдет. Он на Манон глаз положил, трон ему подавай, — совершенно беззлобно, без тени зависти добавила Крисмегильда.

Червячок ревности, начавший было возиться в баронской груди, моментально затих.

— А потом уже, когда я с цирком у… когда я в цирк поступила, — пространно продолжила Крисмегильда (клянусь, это звучало столь же величественно, как «Когда я получила ангажемент в столичном театре»!) — у меня пудель этот появился. Орсо принес, чтобы меня позабавить. Я глянула — батюшки! Вылитый Фемистоклюс!

Крисмегильда опять звонко расхохоталась. А барон приуныл. Ну про имя пуделя он знал теперь, пожалуй, даже больше, чем хотел знать. А минуты — последние минуты вместе с самой прекрасной девушкой в мире — стремительно истекали. И вдруг…

— Руперт, ну не будь таким букой! Я не собираюсь расставаться с тобой на голодный желудок! — воскликнула Крисмегильда, — сначала надо найти, где позавтракать!

Барон сразу воспрял духом. Отсрочка до «после завтрака» показалась ему очень и очень долгой! Ведь завтраки, бывает, затягиваются. А бывает, что вся жизнь — вечный завтрак! С такими, прямо скажем, довольно-таки романтическими мыслями Руперт устремился вслед за циркачкой по лесной тропинке.

74

18 июня, полдень

Если Глорио полагал, что с выздоровлением Эделии и исцелением Строфокамиллы его проблемы закончились и он теперь может спокойно ожидать своего неминуемого бракосочетания, то он жестоко ошибался. Ибо уже в полдень следующего дня на большой поляне прямо напротив его поместья поднялась суматоха — команда военных в хельветской форме принялась торопливо возводить шатры и строить укрепленный периметр. Граф, преисполненный возмущения от факта внезапного непрошеного вторжения на его территорию, послал к строителям гонца с требованием им немедленно убраться восвояси и был ошеломлен известием, которое принес ему сконфуженный гонец — его дом собирается посетить с визитом Его Величество король Хельветии и прибытие его ожидается с минуты на минуту.

Это что же получается, не успела Корделия устроиться в своей спальне и как следует осмотреть окрестности, как уже тут как тут собственной персоной неизбежный ее спутник Уильям Хельветский. Они что, сговорились? Что здесь делать хельветскому королю? Объяснение командира строителей, что во-первых, Его Величество изволит ехать в Рим с поклоном к Папе, а во-вторых, он не обязан давать отчета никому, кроме своего сюзерена, Глорио совершенно не устроило. Вся его ревность, все подозрения, казалось бы не далее как вчера уснувшие навсегда, ожили опять и с новой силой схватили его за сердце. О, коварная! Там, где ты появляешься, там идут за тобой по пятам измена и порок.

Король, однако, к ожидаемому моменту не прибыл, и Глорио пришлось битый час слоняться перед своей калиткой в нелепо выглядевшем и крайне неудобном парадном платье. А задержался Уильям потому, что вскоре после отъезда из своего замка дорогу королевскому кортежу неожиданно преградила карета, которую сопровождали четверо хельветских всадников в форме. Занавески в карете были плотно задернуты, но кучер, соскочивший с козел, прошептал на ухо командиру авангарда что-то такое, от чего тот немедленно спешился и побежал докладывать королю. Король выслушал, скомандовал своим людям привал, а сам пошел навстречу странной карете и, открыв дверцу, скрылся в ней.

В карете Его Величество встретил ухмыляющегося Его Высочество. Довольный произведенным эффектом дюк Эллингтон поприветствовал старшего брата и стал терпеливо ждать, пока Уильям оправится от шока.

— Да, да, это я, не удивляйся, живой и здоровый. Хотел заранее предупредить тебя, но побоялся дворцовых шпионов. Как я сыграл?

— Но зачем?..

— Во-первых, забавно. Можно увидеть, что о тебе скажут после твоей смерти. Тебе никогда не было интересно? Во-вторых, надо было. Заимодавцы одолели, деваться от них некуда. Вроде бы венецианцы, христиане, а хуже нехристей-евреев на поверку оказались. Я специально место выбрал поближе к ним, чтоб быстрей узнали и легче поверили. А иначе пришлось бы тебя впутывать, ну я и выбрал, что мне проще показалось.

— Куда же ты теперь?

— Ну, мир большой, места хватит. Я для начала к бриттам прокачусь, а там видно будет.

Уильям помолчал, переваривая ситуацию. Учудил братец, нечего сказать. От долгов он, конечно, замечательно скрылся, но ведь дело почти войной из-за него пахнет. Это, впрочем, не королевское дело, пусть иностранный министр распутывает. Всей правды мы ему не скажем, но что-нибудь придумаем. Ох, дюк, ох, подарочек…

— Писать будешь?

— Еще задолжаю, напишу. Кто меня из константинопольской ямы вытаскивать станет? — дюк даже развеселился от подобной перспективы.

Уильям еще помолчал, потом вспомнил:

— А где эта, которая вместо Манон? Болтать станет?

— Сбежала куда-то. Но она ничего не подозревает, честно играла убитую горем племянницу. Пусть живет, солдат новых тебе рожает. Знает только один граф итальянский, где я всю комедию разыгрывал. Он же мне и карету вслед подослал. Ужасно неудобно ехать трупом на телеге.

Братья неловко обнялись, Уильям поплотнее притворил за собой дверцу, и карета с дюком затрусила по лесной дороге. Уильям проводил ее взглядом, вздохнул от чего-то и опять предстал королем: он приосанился, придирчиво осмотрел столпившихся вокруг дворян и властно дал сигнал всем ехать дальше.

75

18 июня, 1 час пополудни

Глорио уже совсем истомился, когда на дороге сначала показалась пыльная туча, а потом из нее стали выплывать всадники и кареты. Из самой роскошной кареты, гордо несшей на себе королевский герб, выбрался Уильям в помятом дорожном платье и стал разминать затекшие члены. Глорио склонился перед ним, помахал шляпой и произнес ритуальное приветствие и приглашение быть его повелителем и распоряжаться как своим верным слугой. Уильям проследовал в дом и… замер перед портретом.

— Кто это? Как она похожа на… неужели это она? Откуда у тебя портрет? Ты ее знаешь? Ты родственник ей?

— Нет, Ваше Величество. Я не родственник герцогини Корделии. Но я ее хорошо знаю. Вернее, знал когда-то. Мы с вами вместе ее знали. Помните хельветский курорт, двадцать лет назад, мы все такие молодые и беззаботные?

Ошеломленный Уильям пристально вгляделся в Глорио, но в холле было темновато.

— Да, Ваше Величество, это я. Вы знали меня как князя Ярослава Хираго, я был послом Великого Новгорода при дворе вашего покойного отца.

— О, теперь я вспоминаю, ты тот пылкий славянин, все вокруг герцогини увивался. Да, хорошее было времечко. А помнишь…

Собеседники, продолжая предаваться воспоминаниям, перешли в графскую библиотеку. Хираго больше молчал, как бы готовясь к главному для него вопросу. Наконец, он вступил:

— Ваша Величество, вы знаете, что у герцогини Корделии есть дочь, Эделия, и что ей скоро двадцать?

— Конечно знаю, ты что, меня за дурака держишь? Кто ее отец по-твоему? Уж, во всяком случае, не ты.

— Почему вы так уверены?

— А она мне все рассказывала. Как ты перед ней стелился и подарки дорогие слал, а понравиться ей не мог. Потому что любила она меня.

— Герцогиня сама вам это все говорила?

— Сама, сама. Беседы на подушке — самые откровенные, тут все как на духу выкладывается. Впрочем, откуда тебе знать? Тебе же герцогиня отказала. — Король довольно хихикнул.

Хираго опять помолчал, давая Уильяму время горделиво упиваться своим мужским превосходством.

— А вы уверены, Ваше Величество, что держали в своих объятиях именно герцогиню? — осторожно начал он опять, — ведь женщинам иногда свойственно лукавство, никогда не знаешь, что от них можно ожидать.

— Ну какой же ты идиот, Хираго — захохотал в голос Уильям. — Ясное дело, уверен. Я что, не узнаю в ночной женщине дневную? Знаешь, я даже иногда жалею тебя, что ты тогда не добился от Корделии благосклонности. О, наша герцогиня в постели — это нечто особенное. Как у нее хороша была родинка на левой груди!

Хираго вспыхнул. Родинка на левой груди! Теперь сомнений не оставалось. Коварная изменщица была в постели Уильяма. Они — любовники. Он, Ярослав Хираго, действительно был обманут как последний идиот. Ведь эта родинка — была ЕГО родинка. Ее он ласкал короткими страстными ночами. Ее он покрывал поцелуями и гладил в минуты передышки от любовного пыла. Как могла Корделия подставить ее этому индюку Уильяму? Вот цена всем женским уверениям и клятвам! Евино отродье!

— Родинка на левой груди? — переспросил он растерянно и жалко.

— На левой, на левой. Вот этой самой рукой я ее ласкал. — И король, как бы в знак доказательства, потряс в воздухе рукой.

Хираго внезапно успокоился, безумие ревности разом оставило его. Он не только полностью пришел в себя и обрел свою былую, почти потерянную уже, уверенность, но даже и смотрел теперь на Уильяма с каким-то полунасмешливым, полужалостливым любопытством. Потому что он увидел, что Уильям тряс перед его носом своей ЛЕВОЙ рукой. Не правой, а именно левой. Не была Корделия у Уильяма! А была какая-то другая, неважно какая женщина тоже с родинкой, но на правой груди. О, как легко стало Ярославу. Груз, двадцать лет лежавший на сердце, терзавший его душу, исчез, растворился без следа. Жизнь была прекрасна! «Корделия, прости меня, глупого ревнивца» — мысленно воззвал он к своей бывшей подруге. «Эделия, дочь моя, как ты красива!».

— Ваше Величество, — Хираго был приветлив и учтив — вы, конечно, знаете, что у меня в доме в настоящее время находится герцогиня Эделия, выздоравливающая после серьезной болезни. Рад сообщить вам, что волею Божьей Эделия благополучно поправляется.

— Это замечательно, замечательно. Спасибо тебе за заботу. Она точно вне опасности? А она знает, что она моя дочь?

— Я вам точно не могу сказать, Ваше Величество, но думаю, что нет. Во всяком случае мне она об этом ничего не говорила. Я полагаю, что Эделия абсолютно уверена в своем законном происхождении. Вы хотите ей сказать?

— Нет, зачем же. Пусть и дальше будет уверена. Посмотрю на нее, поговорю немножко и можно будет дальше ехать. Кстати, я встретил по дороге карету дюка, спасибо тебе за помощь. Он не очень тебе докучал?

— Что вы, Ваше Величество, оказать маленькую услугу особе королевской крови — большая честь для меня. Излишне и говорить, что вы можете всецело полагаться на мою преданность вам и вашей семье.

— А где тот барон, что был с нею?

— О, здесь совсем комическая история приключилась. Мои люди вчера поймали его, приняв за кого-то другого, и посадили под замок. Так он выкопал подземный ход и сбежал, не дождавшись, пока я приду поблагодарить его за заботу о больной Эделии.

— Сбежал? — Уильям недоуменно поднял бровь. — Что ж это у тебя за тюрьма, откуда можно сбежать? Погоню послал уже? Как поймаешь, мы его с удовольствием у тебя выкупим. Должок за ним в Хельветии остался.

— Можете быть спокойны, Ваше Величество, — Хираго согнулся в почтительном поклоне. Его разбирал смех и было очень трудно скрывать от Уильяма веселых чертиков, прыгающих в его глазах.

— Ладно, поговорили и будет. — Уильям поднялся со своего кресла. — Пойдем, проводишь меня к дочери.

— Слушаюсь, Ваше Величество. Позвольте еще один вопрос, Ваше Величество. Если вы признаете Эделию как свою внебрачную дочь, означает ли это, что она является наследницей вашего престола, следующей по очереди после принцессы Манон?

— Кто тебе сказал эту ерунду? Лет пятнадцать еще назад при покойном папаше дворцовый совет постановил, что незаконные дети наследниками быть не могут. Решение это тогда не оглашалось, ну ты понимаешь, мы же не можем публично объявить о наличии у нас незаконных детей. Но никакой наследницей Эделия и близко не является. — И с этими словами Уильям с Хираго скрылись за дверями.

76

18 июня, 4 часа дня

Последнюю неделю младшему гюнтеру имперской секретной службы сопутствовала удача. Все дела свершались как-то сами собой, случайные знакомства с дамами заканчивались романтическими встречами, начальство не переставало хвалить. Судьба — девушка с золотыми волосами и смазливым личиком — мило улыбалась и кокетливо играла глазками. Отправился в церковь — нашел кошелек с почти полугодовым жалованием. Зашел выпить в трактир — познакомился с милашкой Бэтти, от поцелуев которой до сих пор голова кругом идет. Выпорхнул из ее уютного гнездышка — в переулке наткнулся на убитого Цубербилера, а при нем какой-то важный свиток.

А теперь вот новое задание, сулившее повышение по службе и награду, возможно, из рук самого императора. Задержать фон Треплица при выходе из дома, где его приютили тамплиеры. Причем, сказано было твердо: в дом не входить, но за территорией разрешено делать все. Вплоть до личного обыска и задержания самих храмовников. С одной стороны, конечно, страшновато. Но с другой… Недаром ведь поговаривали, что император сильно недолюбливает Орден. Так что, если подсуетиться… А ежели что, то он человек маленький, выполнял приказ сверху.

На всякий случай с гюнтером были направлены десяток солдат и новенький офицер из службы покойного фон Цубербилера — некий Иоганн Пфайфер. Офицер оказался весьма словоохотливым, и теперь они коротали время в разговорах, наблюдая за домом, что стал убежищем некогда всесильного фон Треплица.

— Слушайте, господин гюнтер, — поинтересовался Иоганн, — никак не пойму, зачем такая толпа? Этот Треплиц, конечно, хитер и все такое, но он уже давно старик. Домик весь на виду, незамеченным не выйдешь. А силой пробиваться — он же не граф Махноуг.

— Кто? — не понял гюнтер.

— А, это у нас в бывшем полку присказка такая, — пояснил Иоганн, — между прочим, от меня пошла. Был я несколько лет назад знаком с одним хельветским графом — Херлунгом Махноугом. Ох, и здоровый был рыцарь! Ударом кулака быка с ног валил. Дрался — пятеро разбегались. Легенда, одним словом.

— Был? — переспросил гюнтер, — он что, помер?

— Ага, — подтвердил Пфайфер, — темная история, как я слышал. Будто предательство какое. Гостил я пару месяцев назад у его младшего брата Фефтунга, так он мне и рассказал. Влюбился этот Херлунг в маркитанточку одну, такой у них роман был! А потом ее бывший дружок появился… Одному против Херлунга идти, понятно, бесполезно. Так он восемь своих дружков привел. Говорят, та еще драка была — девять против одного. Граф с собой в могилу шестерых забрал. И из-за кого?! Из-за какой-то маркитантки безродной! Впрочем, у них в роду все такие. Папаша покойный своим сыновьям дочку от кухарки подарил. Даже удочерил ее после смерти жены. Да только не вышло из нее знатной дамы — сбежала с каким-то цирком.

В это время у ворот дома, за которым наблюдал гюнтер, началась непонятная суета. Подогнали карету, затем вышел хозяин — худой бледный старик — и отдал какой-то приказ. Кучер и трое слуг вытащили огромный кованый сундук и, осторожно поставив на запятки кареты, стали привязывать его, чтобы не свалился в дороге.

— Смекаешь? — ухмыльнулся гюнтер, — не такой уж и хитрец этот Треплиц!

— Не понял, — не понял Иоганн.

— Треплиц уезжает! В сундуке! — в этот момент гюнтер мысленно уже получал награду из рук Арнульфа. Девушка с золотыми волосами снова кокетливо улыбнулась своему избраннику.

Глава местных тамплиеров усаживался в карету, когда к нему подошли офицер с десятком солдат и неприметный молодой человек лет двадцати пяти.

— Прошу прощения, — вежливо, но твердо начал разговор молодой человек, — прикажите своим людям снять сундук и открыть его для досмотра.

— По какому праву? — глухо поинтересовался хозяин кареты. Гюнтер молча показал императорский перстень.

— А вы знаете, юноша, с кем имеете дело?

— Да, мой господин, — склонил голову гюнтер, — еще раз прошу прощения, но у меня высочайший приказ досматривать все вещи, выносимые из этого дома.

— Ну что ж, — сухо ответил старик, — в следующий раз я прикажу выносить свой ночной горшок через парадную дверь. Смотрите, ежели у вас приказ. А с императором по его возвращении я еще поговорю…

Слуги отвязали сундук, с грохотом поставили его на землю и открыли. Гюнтер заглянул внутрь и не смог скрыть разочарования: внутри ничего не было. Несколько секунд он тупо смотрел в пустоту сундука, не соображая что же делать дальше. Девушка с золотыми волосами ехидно ухмыльнулась и, повернувшись спиной, ушла к другому, игриво покачивая бедрами. Наконец, гюнтер совладал с эмоциями и поднял глаза на тамплиера:

— Приношу свои глубочайшие извинения, — пробормотал он и, махнув Иоганну и солдатам, поспешил прочь.

Старик приказал водрузить сундук на его законное место и скосил глаза на кучера. Тот тихонько улыбнулся в густую черную бороду и тихо прошептал:

— Ну что я вам говорил? Ослы!

77

18 июня, от 6 до 8 часов вечера

Строфокамилла летала по дому, как на крыльях. Прислуга вздохнуть не успевала, как вновь и вновь получала совершенно срочные приказания. Ничто не могло укрыться от хозяйственного взора, все пришло в движение — выбивались сто лет не выбитые перины, перебиралось и перетрясалось замшелое добро в сундуках, с окон были содраны пропылившиеся и выцветшие гардины, сметена вековая паутина со стропил, отправлены в стирку скатерти с немодными тяжелыми кистями, в кухне так и гудело от чистки закопченных кастрюль и сковородок. Даже томимые нехорошими предчувствиями куры и гуси так и носились по двору, близко к сердцу приняв невиданный переполох.

Однако, к удивлению шута, привыкшего к капризам и вздорности своей госпожи, Строфокамилла никого не тиранила, расправой не грозила и вообще изменилась самым коренным образом. То ли ее преобразила любовь, то ли чудесное избавление от неминучей гибели, но теперь она напоминала не прокисшую ромовую бабу, а домовитую и жизнерадостную пышечку. Шут осторожно заехал с разговором о компенсации затрат на лекарство, и неожиданно легко получил более чем солидную сумму. Такую, что пожалуй отныне можно было деликатно послать Фихтенгольца ко всем демонам и отдаться сочинению Настоящего Органного Хорала, о чем он мечтал уже давно.

С этим решением он и удалился в «Лису и курицу» — привыкать к новым обстоятельствам следовало постепенно и щадяще, и пенный эль местного производства мог этому немало поспособствовать… В трактире царила тишь да благодать, посетителей было немного. Шут примостился в уголке и принялся цедить напиток, загрызая его симпатичным ребрышком. В тумане своего глубокого удовлетворения жизнью и элем он не сразу обратил внимание на расстроенную и заплаканную Матильду, но старые навыки соглядатая все же сработали: добрая женщина явно была в больших грустях.

Подозвав и усадив ее за кружечку эля, он без труда доведался, что причиной неизбывной печали пышнотелой богини очагов и духовок был исчезнувший бесследно рыцарь Ательстан. «У него столько могущественных врагов, — шептала она, сморкаясь. — Я так волнуюсь. У нас зародилось такое большое и светлое чувство, и он не мог бы покинуть меня просто так. Ах, я вне себя от беспокойства и тоски…» Шут (отрекомендовавшийся менестрелем) все сочувственно выслушал, повздыхал над жестокостью судьбы, а затем прямо-таки вдохнул жизнь в поблекшие было ланиты трепещущей Матильды, заявив, что догадывается, где можно отыскать Ательстана Великолепного. Воспылавшая надеждой Матильда пообещала ему вечный кредит в виде жареных каплунов и бочонков эля и теплый уголок на кухне пожизненно, и тронутый такой силой любви шут, пошатываясь от сытости, незаметно удалился в направлении лагеря комедиантов.

Найдя там бородатую женщину и пошептавшись с нею, он вернулся в трактир и передал Матильде некое устное сообщение, от которого ее глаза вспыхнули невиданным светом извечной женской надежды на счастье.

Дом Глорио постепенно посветлел от вымытых окон и свежих розовых кисейных занавесок, о существовании которых Глорио доселе и не подозревал, ограничиваясь тяжелыми бархатными шторами цвета раздраженного тарантула. С кухни потянуло яблочным штруделем и жареной утятиной, а когда вечером усталый граф вернулся домой, изнуренный беседой с Уильямом и всеми происшествиями дня, и бухнулся в кресло у камина, ему были поданы козьего пуха домашние тапки, халат и огромная кружка горячего пунша. Взбудораженный разговорами о далеком прошлом, он поначалу и не заметил благотворных перемен, произошедших с домом. Но вместе с пуншем по его закореневшему в одиночестве организму разлилось непонятное тепло, халат мягко обнял талию, тапки довершили впечатление…

И граф, воскресший для жизни и любви, отправился искать Строфокамиллу.

78

18 июня, 7 часов вечера

Император уже выехал из пределов своей державы и стоял лагерем в предгорьях, когда его поезд догнали всадник одвуконь и легкая карета, запряженная парой. В монаршую палатку вошли двое, усталые, запыленные, закутанные в дорожные плащи. Один был неприлично задиристо молод, второму было за тридцать. На пальце у него блестел перстень, увидев который, стража императора безмолвно расступилась.

— Ваше Величество, — начал тот, что постарше, — у меня для вас очень плохие новости. Сегодня утром на Гончарной улице найдено тело генерала вашей свиты графа Фридемана Зуухеля фон Цубербилера. Граф был убит кинжалом в сердце. Убийца скрылся, труп нашли прохожие. На теле убитого найден свиток, который он несомненно вез вам.

Арнульф впился глазами в поданный ему пергамент.

— Где Гюнтер?

— Это моя вторая плохая новость, Ваше Величество. Сегодня же, в это несчастное утро ваш верный слуга Гюнтер найден мертвым у себя в кабинете. Судя по всему, отравлен.

— Убийца?

— Скрылся.

— Треплиц?

— Не найден. Но сегодня утром человека, похожего на него, видели входящим в резиденцию Ордена Тамплиеров. Вокруг выставлен караул, но наружу никто оттуда не выходил. Обыскать их мы не можем, они находятся под прямым покровительством Папы.

Император чуть заметно скрипнул зубами.

— А ты кто? — обратился он к гонцу.

— Последний год я был заместителем Гюнтера. По роду службы я полностью в курсе всех операций, которые у нас ведутся. Ваше Величество, вот перстень Гюнтера. Разрешите мне отправиться в Вену и там ожидать распоряжений от моего будущего начальника. — И гонец начал движение к повороту «кругом» и выходу из палатки.

Но император остановил его:

— Теперь я буду твоим начальником. Одень свой перстень, Гюнтер.

— Благодарю вас, Ваше Величество.

— Откуда это письмо?

Вперед выступил юноша, спутник Гюнтера:

— Ваше Величество, меня зовут Фриц Нагель, я был оруженосцем убитого генерала. — И Фриц коротко доложил как был найден и прочитан пергамент.

— Читать-писать умеешь?

— Умею, Ваше Величество.

— Латынь?

— Знаю.

— Писание? Классиков?

— Учен, Ваше Величество, хвала моему батюшке покойному.

— Бери вон там клочок пергамента, пиши мне на память вторую главы книги Иова.

Фриц несколько секунд постоял в задумчивости, потом заскрипел пером. Император, однако, не стал дожидаться, пока Нагель окончит и нетерпеливо прервал его через две минуты, взяв у него исписанный клочок и внимательно его изучая.

— Кто сейчас королем в Британии?

— Его Величество Генрих Третий Плантагенет.

— Чьи жизнеописания приведены у Светония?

— Цезарь, Август, Тиберий…. - начал перечислять Фриц и опять его прервали.

— Как Светоний характеризует Нерона?

Фриц отбарабанил по памяти пару латинских абзацев.

— Ладно, хватит. Почерк хороший, про то, что знаешь, не врешь или врешь не сильно. Как так получилось, что тебя не было рядом с моим верным Фридеманом?

— Государь, мы вернулись из поездки и должны были отправляться за вами следом. Господин генерал отпустили меня на пару часов повидать маменьку.

— Ну и как, повидал ты ее?

Фриц слегка покраснел и замялся с ответом:

— Нет, я… понимаете… я не попал домой… я задержался… задержался по дороге…

— Ладно, понятно, сам был молодой когда-то. За то что правду говоришь, молодец. Будешь моим походным секретарем. Немедленно составь письма в Рим, Париж, Лондон, Мадрид… ээ… Константинополь о том, что монахи Ордена Тамплиеров помогли скрыться важному государственному преступнику, злоумышлявшему на устои нашей монаршей власти. В Мадрид и Лондон надо особо намекнуть, что и у них возможны те же эксцессы. В парижском письме упор сделать на денежное могущество Ордена, позволяющее ему ставить себя выше королевских особ. Ох, допрыгаются эти ребятки, пожалеют они, что Треплицу убежище дали.

— Что у нас по Манон? — обратился опять император к Гюнтеру. Гюнтер не ответил, показав глазами на Нагеля.

— Иди, работай, — отправил Арнульф Фрица. — За час справишься?

— Да, Ваше Величество.

— Хорошо, иди. Да, и доложись квартирмейстеру, пусть устроит тебя по рангу.

— Слушаюсь, Ваше Величество. — Фриц выбежал из палатки, повторяя про себя названия столиц и имена монархов, куда ему предстояло писать. Это было его первое задание в новой должности и Фриц уже дал себе клятву, что исполнит его как нельзя лучше.

А император тем временем дал знак Гюнтеру задернуть полог палатки и приступить к докладу. Ему сегодня еще предстояло много работы.

79

19 июня, 10 часов утра

Эделия не могла дождаться, когда же, наконец, маменька увезет ее из дома Глорио. Нет, сам граф Глорио не вызывал у Эделии никаких отрицательных эмоций — приветлив, предупредителен, но без навязчивости. Полюбилась девушке и невеста графа. Она постоянно присылала с кухни в комнату Эделии то необыкновенно красивые фрукты, то свежевыжатый сок, а то и горячие, прямо-таки тающие во рту пирожки. Словом, нельзя было признать в этой аппетитно сбитой хозяюшке ту вздорную особу, которой Строфокамилла запомнилась Эделии по первой встрече. Воистину — счастье творит с людьми чудеса! Всякий раз, когда Эделия видела девицу фон Линц, ей в голову приходила эта немудрящая мысль. Тут Эделия, как правило, затуманивалась слезами. Ее собственное счастье неизвестно где скиталось и вообще непонятно было, встретятся ли они когда-нибудь. Да и было ли оно в этом мире — эделиино счастье?

Так что граф и Строфокамилла скорее радовали выздоравливающую Эделию. Но вот прибывший вчера хельветский король… Сказать, что он был странен, значило не сказать ничего. Он непрерывно рассказывал Эделии, что у нее в точности такой же нос, как был у его королевской бабушки. Или принимался целовать Эделии ручки, приговаривая, что такие ручки были только у его кузины, умершей горячкой в возрасте пятнадцати лет. Эделия чувствовала себя в его присутствии как торт, который режут на куски. И нельзя сказать, что ощущение было приятным. Потому надо ли удивляться, что сборы герцогинь в дорогу пошли с приездом венценосного болвана (как окрестила его про себя Эделия) гораздо быстрее.

Они собирались выехать ранним утром, но задержались — Строфокамилла не желала отпустить их без солидной корзинки со всякой домашней снедью. Вот и пришлось ждать, когда будет готов паштет из перепелов. Солнце стояло уже довольно высоко, когда сердечно расцеловавшись с графом Глорио и Строфокамиллой и куда менее сердечно, но продолжительно — с королем Уильямом, Эделия, наконец-то смогла спрятаться за занавесками кареты. Маменька была почему-то немного грустной. Эделия впервые увидела маменьку такой уставшей. «А ведь она уже немолода», — вдруг молнией пронзила мысль… и жалость… Эделия чувствовала, что ее маменьку связывает с Глорио и Уильямом что-то давнее, но не забытое. Но расспрашивать не решилась. И не из-за прежней маменькиной непреклонности. Впервые Эделия не решилась расспрашивать маменьку из-за страха, что та расплачется.

80

19 июня, 11 часов утра

Только-только скрылся за оливковой рощей графский дом, только-только дорожная скука подкралась к карете усыпляющей тенью, как вдруг на горизонте появилась туча пыли. Явно скрывающая собой крупный кортеж. Корделия озабоченно выглянула в окно. Она догадывалась, что это может быть такое… «Только этого нам не хватало, — мелькнула мысль, — бедная девочка».

Так и есть — по дороге, навстречу им двигался кортеж Его Императорского Величества Арнульфа. Кортеж не потерял своей внушительности даже под изрядным слоем дорожной пыли. И сам Арнульф выглядывал из кареты с торжествующей улыбкой. Корделия внутренне содрогнулась: ни тени волнения не было на лице монарха — только торжество.

Кареты поравнялись и остановились. Арнульф распахнул дверцу и, прихрамывая (нога затекла в дороге), двинулся к карете с герцогскими гербами. Навстречу ему вышла Корделия.

— Ваше Величество, она еще очень слаба после перенесенной болезни, — начала было герцогиня. Но Арнульф, не дослушав ее, вспрыгнул в карету к Эделии и безапелляционно задвинул занавески. Корделия осталась стоять на пыльной дороге.

В полумраке кареты Арнульф увидел хрупкую девушку в скромном дорожном платье. Огромные печальные глаза, занимавшие, казалось, большую часть ее лица, более пристали монашке, а не светской львице и бесшабашной фаворитке императора. Эделия стала еще более прекрасна, чем прежде (отметил про себя Арнульф), но представить ее королевой бала? В декольтированном платье? танцующей арабеску с шалью? Это было невозможно даже при изрядном воображении. А у императора воображение вообще было не на высоте. Арнульф озадаченно крякнул. Как-то все получалось уж очень хлопотно. Нет, он, конечно, Эделию любил, но ведь монарх же должен соответствовать. В монархе все должно быть прекрасно — подданные, супруга, фаворитка. А тут вместо фаворитки, скажем прямо, тень какая-то загробная.

И Арнульф уже раскрыл рот, чтобы поплакаться Эделии сколь он, император, не волен в своих деяниях и движениях души, как вдруг она сама пришла ему на помощь:

— Мы с маменькой возвращаемся в столицу, — ее голос прозвучал совсем тихо, — а потом на воды отправимся.

— И это хорошо, — радостно воскликнул Арнульф, — там вы быстро вернете себе пошатнувшееся здоровье. А я пока тут с делами управлюсь. С Уильямом вот встретиться надо бы…

Наскоро поцеловав совсем прозрачную руку Эделии, Арнульф выскочил из кареты и крикнул, чтобы его кортеж двигался дальше. «Ну и пусть. Даже хорошо. Так проще. Ведь нельзя ее больше на виду держать. Сбежала, совсем одна, с мужчиной долго ездила. Слухи, сплетни пойдут. Кому это на пользу? И на монашку стала похожа. Да, на монашку».

И только когда они проехали уже изрядно, его вдруг пронзило странное ощущение — это что же получается… это же не он, Арнульф, ее бросил, а она, Эделия, его, императора, бросила. Или как? Как ни бился Арнульф, получалось-таки, что бросила его Эделия. Одно утешало — никто никогда об этом не узнает. «Вот с Уильямом встречусь, все будут думать, затем и ездил — успокаивало себя Его Императорское Величество. — Съесть что ли, что-нибудь? А то привкус во рту какой-то странный после разговора». В тот момент Его Величество еще не знало, что этот странный привкус останется с ним навсегда — противный привкус поражения.

81

19 июня, полдень

Полдень еще не наступил, когда Арнульф со свитой подъехал к имению Глорио и на поляне, прямо напротив хельветского лагеря, стали споро вырастать имперские шатры. Император, успевший переодеться в карете, принял приветствие хозяина, местного графа, и, выйдя за гарнизонную черту, стал ждать Хельвета, уже шествовавшего с небольшой свитой к нему навстречу.

Они отсалютовали друг другу и расселись на легкие кресла, поднесенные слугами с обеих сторон. Арнульф с ходу выразил свое глубокое соболезнование по поводу безвременной кончины дюка Эллингтона. Он красиво и витиевато обрисовал чувство скорби, охватившее его, при известии о неожиданном горе, постигшем Хельветию. Вспомнил, как хорошо он знал и любил покойного и каким образцом добродетелей тот являлся. Ни один самый опытный физиогномист не уловил бы фальши в его словах и выражении лица (ах, как вовремя было сегодня утром получено известие от Гюнтерова лазутчика о мнимой смерти дюка).

Уильям сухо принял соболезнования и выразил надежду, что ниспосланные судьбой испытания не омрачат дружбы и добрососедских отношений, традиционно связывающих венский и фрибуржский дворы. Потом Арнульф и Уильям протокольно осведомились о здоровье уважаемого высокородного собеседника, о здоровье членов семьи и о погоде в пути. Уильям, против Арнульфова ожидания, не сбился, отвечая на вопрос о самочувствии его дражайшей наследницы Ее Высочества принцессы Манон, а, напротив, подробно рассказал, что после смерти дюка Манон решила закончить свое путешествие по стране и окрестностям, и со дня на день ожидается прибытием домой.

Когда ритуальная часть диалога закончилась, Уильям вдруг поинтересовался, зачем его венценосный брат послал ему груз майолики. У него, Уильяма, майолики достаточно и он беспокоится, не нанесут ли столь крупные подарки ущерба Империи. Нет, нисколько, ответствовал Арнульф, у него такой майолики тоже много (слово «такой» было несколько выделено голосом) и он будет только рад сделать приятное соседу. Уильям вдруг почувствовал, как за его спиной напрягся казначей и что-то быстро зашептал иностранному министру. Тот склонился к уху своего монарха и тоже начал шептать ему. После совещания улыбка сбежала с лица Уильяма и он перескочил на другую тему, а именно вспомнил, что сразу, как только в Хельветии закончится траур по дюку, в его дворце состоится костюмированный бал в честь годовщины бракосочетания его покойных родителей, будут приглашены многочисленные гости, принцесса Манон несомненно почтит бал своим присутствием, так не угодно ли будет наследнику Арнульфа прибыть на эти дни во Фрибург с визитом?

Арнульф, казалось, был удивлен таким вопросом. Он вопросительно посмотрел на свою свиту и тут же два министра подскочили к нему и они зашептались. После чего Арнульф сердечно поблагодарил Уильяма за любезное приглашение и заверил его, что наследник всенепременнейше будет.

Но на этой мажорной ноте беседа не кончилась. Уильям поведал своему брату Арнульфу, что пять дней назад имперский дворянин барон фон Мюнстер отказался подчиниться совершенно законному требованию хельветской стражи и устроил побоище с нанесением смертельных и тяжких телесных повреждений хельветским солдатам. Проведенное расследование показало, что барон по-видимому неверно истолковал намерения стражников и просто пытался защитить находившуюся с ним даму, молодую герцогиню фон Шляппентохас. Уильям выразил восхищение рыцарскими качествами барона, но попросил принять к сведению, что на территорию Хельветии фон Мюнстеру в ближайшее время лучше не заезжать, так как рядовые участники схватки возможно сохранили не совсем добрые чувства по отношению к барону. Не правда ли, спросил также Уильям, герцогиня фон Шляппентохас хорошо известна Арнульфу и при венском дворе? И даже не стал скрывать ухмылки.

Император вспыхнул. И здесь знают. Все вокруг знают, что его фаворитка сбежала из дворца и шлялась несколько дней, неизвестно где, одна, в компании с бароном. Немедленно — с глаз долой, поскорее и подальше. Обоих. Но почему этот странный привкус во рту?

82

19 июня, 1 час пополудни

Граф Глорио, окончательно обалдевший от стоявшего вокруг гама, вернулся домой и застал Строфокамиллу в необычно таинственном настроении. Она увлекла графа в безлюдный коридор и, жарко дыша ему в ухо, попросила немедленно идти за ней, потому что его очень ждут и надо пойти и встретиться.

— Ничего не понимаю, — идти сейчас из дома и с кем-то там встречаться было последнее, что Глорио сейчас хотелось.

— Там ждут, там ждут, там кузен, — Строфокамилла уверенно тащила его за собой сначала за ограду, потом через рощицу и все дальше от императорского и королевского лагерей.

За рощицей на опушке сидел на пеньке незнакомый графу человек, совершенно укрытый под своим одеянием и с капюшоном почти на все лицо.

— Граф, познакомьтесь, пожалуйста, мой двоюродный брат.

— Фихтенгольц, — представился незнакомец, откидывая капюшон, но не поднимая руки для приветствия.

Строфокамилла споро повернулась и отошла подальше в сторонку, чтобы не мешать мужчинам.

— Чем могу быть вам полезным? — Глорио был здорово озадачен неожиданным гостем.

— Граф, я слышал о вас, как о благородном человеке. Я, граф, вынужден прибегнуть к вашей помощи. Волею судьбы я попал в такое положение, что путь в отечество мне закрыт навеки. И нет вокруг сейчас такого места, куда я мог бы отправиться. Кузина рассказала мне, что вы происходите из далекой страны на самом краю обитаемого мира. Не могли бы вы оказать мне покровительство при устройстве на службу в вашем далеком краю?

Граф смотрел на гостя и молчал. Строфокамилла говорила ему о своем двоюродном брате, важном генерале при императорском дворе, но что такое с ним стряслось, что путь в отечество ему закрыт? Интриги придворных или гнев монарха?

— Я думаю, что смогу помочь вам, — ответил он наконец. — Я получил недавно письмо от князя, правителя моей прежней страны, в котором он просит меня порекомендовать ему опытного военного, сведущего в тактике и вооружении имперских войск и умеющего тренировать солдат. Согласитесь?

Фихтенгольц размышлял недолго:

— Соглашусь. Я могу отправляться немедленно?

— Можете, письмо к князю я вам дам. Но, знаете, лучше вам подождать немного. Через неделю я отправляю домой группу моих людей, почему бы вам к ней не присоединиться? И безопаснее для всех и дорогу проще найдете.

— Благодарю вас, граф. Я искренне рад, что кузина нашла свое счастье именно в вашем доме.

83

19 июня, 2 часа пополудни

На прием к императору фон Мюнстер допущен не был. Подойдя к палатке, он доложился стражнику и к нему вышел чрезвычайно молодой веснушчатый незнакомый ему слуга с заляпанными чернилами большим пальцем:

— Господин барон, Его Величество сейчас принимает посла, а потом будет обедать. Он извещен о вашем приходе и, если захочет с вами говорить, за вами пошлют.

Руперт даже крякнул от обиды. Высылать ему навстречу какого-то мальчишку! После всего того, что Руперт перенес в последние дни, выполняя Арнульфов приказ! Он повернулся и побрел через поляну. Хельветские шатры уже были сняты, Уильям со всей своей свитой отбыл в родные горы. Ветер доносил откуда-то противный запах прокисшей еды. Руперт не мог разобрать, откуда шел кислый дух, с венской стороны или с хельветской, но почему-то хотелось думать, что с хельветской. Куда же ему теперь?

Уже на самой линии лагеря его внезапно перехватил высокий господин в гражданской одежде, не мальчик, но явно младше его самого. На пальце у мужчины блестел такой знакомый фон Мюнстеру перстень, хотя обладатель перстня был Руперту абсолютно незнаком.

— Господин барон Руперт фон Мюнстер? — осведомился незнакомец, нарочито показывая свой перстень.

— Да. А вы, я полагаю, з-э-э, Гюнтер?

— Совершенно верно, господин барон. Не угодно ли вам будет пройти со мной?

— А где?..

— У нас очень опасная служба, господин барон. Вот сюда, пожалуйста.

Руперт даже повеселел немного. Значит его не совсем забыли. Гюнтеры всегда отличались умением вносить ясность в запутанные ситуации. Хорошо все же, что есть кто-то, кто может за тебя принять решение. Тяжело это — решения принимать.

Проведя Руперта к себе в палатку (она была совсем небольшой и стояла на отшибе лагеря), Гюнтер указал барону на походное кресло, а сам уселся в такое же напротив. Начал он почти сразу же:

— Господин барон, прежде всего позвольте поблагодарить вас от имени императора за вашу службу. Не все удалось так, как хотелось бы, но все, что вы лично сделали, было только на пользу Империи.

Руперт приосанился. Гюнтер дал ему время радостно попыхтеть и продолжил:

— Думаю, вы и сами понимаете, что ваше первоначальное задание теперь отменяется. Вы были посланы в Рим для выполнения некоего деликатного поручения… знаю, знаю что вы с ним незнакомы, поверьте, я и сам не очень в курсе, но вы теперь замешаны в шумной истории на хельветской таможне и тамошние пограничники уже имеют на руках ваше словесное описание и приказ на поимку и арест живым или мертвым. Для выполнения деликатного поручения вы уже не годитесь и мы будем предлагать Папе другую кандидатуру. Остаться служить при дворе вы тоже не сможете. Увы, за последние несколько дней вы стали невольным свидетелем и участником таких событий, что не только огласка, но даже и намек на которые, были бы для Империи крайне нежелательны. Император просил передать вам несколько предложений на ваш выбор.

Ого, император ему выбор предоставляет. Значит, действительно ценит. Руперт не знал еще никого из придворных или офицеров, которые могли бы выбирать для себя место службы. Обычно гонец приносил приказ с императорской печатью, три часа на сборы и… попробуй задержаться подольше.

— Вы можете отправиться к себе в имение, где вы поступите в распоряжение герцога Вестфальского. У вас там, кажется, были некоторые семейные планы? — Гюнтер еле заметно улыбнулся.

Руперт дернулся, вспоминая последнее письмо герцога с прямым распоряжением жениться и родить наследника.

— Второй вариант не сулит вам такой спокойной жизни. — Гюнтер уже опять был серьезен. — И долгой жизни, боюсь, тоже не сулит. Как вы знаете, наши северные крестоносцы имеют от Папы и императора директиву проводить активную миссионерскую политику среди местного населения. И они проводят. К сожалению, в последнее время они столкнулись с сильным противодействием со стороны восточного соседа и наш прямой долг оказать посильную помощь святому делу Братьев Креста. В ближайшие недели в Ливонию отправится экипированная рота рыцарей-добровольцев, вакансия командира роты пока открыта и она может быть вашей.

— Есть и третье предложение? — Руперт почти уже принял решение, но надо же выслушать все, что есть.

— Третье предложение исходит лично от меня, но в случае вашего согласия я берусь добиться одобрения Его Величества. Покойный Гюнтер очень высоко отзывался о вашем умении войти в доверие к противнику и вашей замечательной реакции и искусстве фехтования. Не хотите ли поступить в гюнтеры? Для начала поедете резидентом куда-нибудь в Данию, в Эльсиноре вам понравится, обещаю, а потом будет видно.

Руперт помолчал, взвешивая варианты. Назад в деревню? Брррр. В шпионы? Тоже нет. Значит, в Ливонию. Пусть там леса и болота, но там достойная рыцаря и христианина служба. Долгая жизнь? Ха! Только трусы доживают до старости! Погибнуть в бою, неся крест на груди, родовой герб на щите, с именем Господа на устах и с кровью врага на мече — какая смерть может быть приятней и почетней?

— Герр Гюнтер, я прошу вас передать Его Величеству, что я с благодарностью принимаю его милостивейшее предложение зачислить меня на ливонскую службу. Когда заступать?

— Вы, барон, поезжайте сначала к себе, устройте дела, — тут Гюнтер опять слегка усмехнулся, — а к началу августа вам надо будет явиться в Дерпт, доложиться ландмейстеру Ордена и принять команду. У вас есть еще вопросы?

Вопросы у Руперта, конечно, были. Но на свой главный вопрос, почему и за что его так запросто выкидывают из столицы, он внятного объяснения все равно не получит. И Руперт задал второй по главности вопрос:

— Не знаете ли вы, что будет теперь с госпожой герцогиней Эделией фон Шляппентохас?

— Боюсь, господин барон, что у госпожи Эделии не такой уж большой выбор. Ей прямая дорога принять послушничество в одном из отдаленных монастырей. Если только…

— Если только что?

— Если только кто-нибудь из дворян немедленно не предложит ей замужество и не увезет подальше от столицы. Кстати, у нее очень неплохое приданое.

Сказав это, Гюнтер почему-то задержал свой взгляд на Руперте и замолчал. Руперт тоже молчал. Бедняжка Эделия! С ней обошлись, пожалуй, покруче, чем с ним. В монастырь — это даже не в деревню. Вот во что обернулся ей один безоглядный благородный поступок. Эх, Эделия, боевой товарищ… Вчера знатна, красива, богата, завтра — под монашеской одеждой за стенами. Если только… Да, знатна, красива, богата… И герцог настаивает…

— Где я могу найти герцогиню?

В ответ Гюнтер уже не усмехнулся по своему обыкновению, а просто и открыто улыбнулся:

— Они сейчас едут по северной дороге. Умелый всадник на хорошей лошади должен догнать их за два часа.

Руперт встал и, одергивая одежду, вышел из палатки. Уже в спину он услышал:

— Вы благородный человек, господин барон. Примите, пожалуйста, мое искреннее почтение.