Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца

Дача в Волынском

А. С.: Первая дача Сталина была в Зубалово, второй считается госдача в Волынском, но бы­ла ещё дача в Соколовке, куда иногда приезжал Иосиф Виссарионович и члены его семьи. Но она не была стационарной. Можно сравнить с гости­ницей: можно туда приехать, если вдруг почему- то в Зубалово не ехали. Мы с Василием именно там, в Соколовке, были, когда случилась трагедия с Надеждой Сергеевной. Нам позвонили, велели прибыть в Москву. А Светлана так и осталась на даче с няней.

Трагедия с мамой Василия случилась уже во второй кремлёвской квартире, в Потешном двор­це. Первая кремлевская квартира семьи была по адресу Коммунистическая улица, 2. Когда заез­жаешь через Троицкие ворота, то видишь двух­этажный дом с крыльцом. Здесь и была первая квартира Сталина в Кремле. Вход был не там, где ныне, а с Коммунистической улицы, где находи­лось крыльцо. С него вел вход и на второй этаж.

Вторая квартира представляла собой совсем не дворцовые хоромы, хотя была уже удобнее и про­сторнее первой. Переехали на ту квартиру в По­тешный где-то в конце 1931-го — начале 1932 года.

Квартира располагалась на втором этаже. Тогда был балкон в стене, сейчас нет. Был лифт, и на второй этаж можно было на лифте ехать.

В Потешном дворце у Василия была неболь­шая сводчатая комната. В потолке были кольца, висела трапеция — спортивная комната была. Можно было заниматься.

В квартире в здании Сената был полуторный этаж. Там тоже была комната, где стоял диван­чик, на котором я и спал.

Еще дровяная колонка в той квартире была. То­пил её кто-нибудь из домашних: Груша (женщи­на, помогавшая по дому) или няня. Специального человека для этой цели не было, обходились.

Е. Г.: Были в доме картины?

А. С.: Нет. Фотографии висели некоторые. У Сталина над кроватью висел подаренный туркменскими ковроткачихами коврик — метр на полтора — с вытканным портретом Ленина. Картин не было.

Мне говорила Полина Семеновна Жемчу­жина, жена Молотова, что когда они накану­не, 8 ноября, сидели у Ворошиловых, у Надеж­ды Сергеевны сильно болела голова, она очень нервничала, ушла раньше. Мол, мы её проводи­ли (по-моему, она с Зинаидой Андреевной Орд­жоникидзе была), прогулялись, сделав два круга в Кремле, Надежда Сергеевна открыла свои двери и пошла домой.

Приступ головной боли был 6 ноября 1932 го­да вечером. 7 ноября 1932 года из-за головной бо­ли она ушла с военного парада минут через 15–20 после его начала. Вечером 7 ноября у Надежды Сергеевны опять был сильный приступ головной боли. Она хваталась за голову и повторяла: «Ой, голова, голова». В это время там был Александр Васильевич Перышкин — профессор-физик, академик Академии педагогических наук. При встрече, уже после войны, он подтвердил мне это, не зная, что я все это тоже видел.

На следующий день после случившегося Каро­лина Васильевна Тиль, домоправительница, мне и моей матери рассказывала, что Сталин домой поздно пришел. И он обычно, если Надежда Сер­геевна уже легла спать, ложился на диване. Так было и в тот день. А утром, видя, что она что-то долго не встает, Сталин говорит: «Завтракать по­ра». Каролина Васильевна рассказывает: «Мы пошли вместе к Надежде Сергеевне. Лежала она на постели». Это рассказ Каролины Васильевны, находившейся там.

А мы с Василием после парада поехали в Соколово. Нам, помню, тогда очень хотелось покатать­ся на лыжах. Самое главное для нас в то время на даче было — на лыжах покататься. 6 числа мы с Васей говорили, что вот бы нам в Соколовку по­ехать. По-моему, Каролина Васильевна Тиль ска­зала Надежде Сергеевне накануне: «Ребята по­празднуют, и потом поедут кататься на лыжах».

А Надежда Сергеевна отвечает: «Я заканчиваю Академию, и скоро мы по-настоящему отпраздну­ем — устроим праздник по поводу моего оконча­ния Промакадемии».

Она училась в Промышленной Академии на факультете текстильной промышленности, спе­циализировалась по искусственному волокну. Её узкой специальностью были бы искусственный шелк, вискоза. Ну, мы уехали на дачу на лыжах кататься. По-моему, 9-го утром позвонили, чтобы мы срочно с Василием приехали в Москву. Вер­нулись в Москву: меня подвезли на Серафимови­ча, где наша с матерью квартира была, я пошел домой, а Василий поехал в Кремль.

Только мы с мамой расположились для рас­спросов, обмена новостями — вдруг звонок. Мама взяла трубку, заохала, заахала: «Ой, Надя умерла». И мы туда пошли. У меня записано, как и что было на похоронах.

Надо сказать, что у Надежды Сергеевны бы­ли постоянные, очень сильные, совершенно невыносимые головные боли. Она часто держа­лась за голову и вскрикивала: «Голова, голова». Она нередко ездила в Германию якобы к рабо­тавшему там старшему брату. Но в действитель­ности, чтобы показаться немецким профессо­рам. И накануне 7 ноября, и в день парада она тоже держалась за голову — её вновь мучили боли. Парады раньше длились 4 часа: с 8 до 12. Я там, в кремлевской квартире, ночевал на 7 число. Надежда Сергеевна взяла меня и Василия, и пошли мы на парад.

Мы вместе с Надеждой Сергеевной стояли пе­ред входом в Мавзолей. Потом она, держась за голову, ушла раньше, а мы после парада уехали на дачу. Хрущев пишет в мемуарах, что он после демонстрации с ней пошел куда-то. Это не так. А мы после парада уехали на дачу. Ну и вот такое горе случилось.

Мы собрались. Там некоторые родственни­ки были. Сейчас читаю, что еще какие-то родст­венники были. Я их не видел. Я знаю, кто бывал в доме. Старшая сестра Анна Сергеевна, жена Павла Сергеевича бывали, иногда бывала жена Сванидзе, но Сталин её очень не любил. И вооб­ще к женщинам-родственницам относился так: «Ай, эти сороки». Потому что эти «сороки» вечно у него что-то просили. Почему он Гришу Мороза[10] не очень воспринял? Потому что его род­ственники думали, что будут сразу все иметь, и просили Сталина, постоянно с разными просьба­ми обращались. Когда женщины пытались с ним напрямую решать какие-то дела, которые он не должен был решать, он возмущался.

Гроб с телом Надежды Сергеевны стоял в здании ГУМа. Там примерно в центре есть со сторо­ны Красной площади ниша, в ней — лестница на второй этаж. Там дверь, за ней помещение, где и был выставлен гроб. Сталин буквально рыдал. Василий все время висел у него на шее и уговари­вал: «Папа, не плачь, не плачь». Сталин склонял­ся над гробом и рыдал.

Когда гроб вынесли, Сталин шел сразу за катафалком. Катафалк этот мне напоминал пушку, на которой танцевала Любовь Орлова в фильме «Цирк». Потом оркестр, мы шли за оркестром. Процессия шла к Новодевичьему мо­настырю. Весь путь проделали пешком, в том числе и Сталин. У могилы Сталин стоял с одной стороны, мы с Васей — с другой. И между нами никого не было. Поэтому я все хорошо видел. Сталин был убит горем. Взял горсть земли, бросил в могилу. Нам сказали тоже взять землю и бросить. Мы спросили, для чего. Нам ответили, что так надо.

Е. Г.: Когда двигалась похоронная процессия, много народу было на улицах, провожало Надежду Сергеевну?

А. С.: Да, много людей стояло вдоль улиц.

Е. Г.: Если Сталин до самого кладбища шел за гробом пешком, то как осуществлялась охрана: конная милиция, шеренга ограждения?

А. С.: Охраны у Сталина было мало. Вплоть до убийства Кирова её почти не было. Он на откры­той машине ездил. И тоже без особой охраны. А ведь скорость тогда была небольшая.

Я не видел его ходящим по улицам, но из раз­говоров: «ходили туда, пошли сюда», — знаю, что он ходил пешком. И тоже практически без охраны.

В Соколовку Сталин после смерти Надежды Сергеевны уже не ездил. Да и никто из семьи больше не приезжал туда.

Е. Г.: Все родственники Надежды Сергеевны были на её похоронах?

А. С.: Нет. Были её отец Сергей Яковлевич, брат Павел и сестра Анна. Другого брата Надежды Сергеевны, Федора, я там не помню. Он болел, кажется. Четверо их было: Павел Сергеевич 1893 года, Федор Сергеевич 1897, Анна Сергеевна 1896, Надежда Сергеевна 1901 года.

После Зубалово основной дачей стало Волынское: в 1934 году Сталин перебрался на эту дачу как основную. При этом в Зубалово он порой приезжал и после того, как появилась дача в Волын­ском, навещал членов своей семьи, которые там жили. Сергей Яковлевич Аллилуев, его тесть, там жил, теща, Ольга Евгеньевна, туда наезжала. Ко­гда Яков, старший сын Сталина, женился, он там с семьёй жил. Приезжала туда Александра Семёновна — сестра первой жены Сталина, умершей в 1907 году. Туда приезжала ещё одна её сестра, Мария Семёновна Сванидзе.

А в Волынском был дом, где он постоянно со­бирал людей для работы и сам работал. Не устраивалось там никаких торжеств или застолий в удо­вольствие. Там было удобнее собираться, чем в Зубалово. Собственно, во многом потому и была построена эта дача, что близко к Москве. Поме­щение удобное — с выходом в парк, можно отдох­нуть; сделали большую открытую веранду, в хоро­шую погоду на ней можно было работать. Сталин любил работать на веранде. Можно это назвать ближней дачей. На самом деле это был выносной пункт управления нашего государства.

Е. Г.: Эту дачу специально строили для Стали­на? Может, были учтены какие-то его пожелания?

А. С.: Да, строили специально для Сталина. Правительственную дачу, одним словом. Навер­няка какие-то пожелания у него были, но какие именно — не могу сказать. Ничего особенного в даче не было. Конечно, учитывалось пожелание, чтобы ближе к Москве. Сейчас это уже в черте го­рода. Ездили туда, съезжая с Минского шоссе.

Дача Сталина — это двухэтажный кирпичный дом; как любил Сталин, красился он в зеленый цвет. Поначалу это был маленький кубик. Потом его расстроили. Многое уже после Сталина дост­роили. А тогда были служебное помещение ря­дом, галерея открытая. Кабинет Сталина, как пра­вило, был на втором этаже. В Волынском он часто работал в столовой. А в теплую погоду на веранде работал. На кухне и в Зубалово, и здесь, в Волын­ском, была печь из изразцов, возле нее лежанка.

Здесь Сталин иногда любил прилечь погреться: ду­маю, делал это, когда суставы у него болели из-за ревматизма. Была спальная, рабочая комната — когда приезжало много народу, туда складывали одежду, подсобным помещением служила. В при­хожей вешалка была, но при скоплении народа на всех не хватало места. Столовая располагалась при входе направо, она же — зал заседаний: боль­шой длинный стол стоял, небольшой кабинетный рояль красноватого цвета, вероятно, красного дерева. Он предназначался для гостей, и на нем играл Жданов, который, кстати, вполне профес­сионально играл на рояле и на баяне.

Был участок земли. Огород, маленькое хозяйство. Уже отмечал, что Сталин считал: земля должна работать. Все должны работать, в том числе и земля.

А в подсобной комнате, где раздевались прибывшие, был патефон и много пластинок. И в па­мяти в связи с этим осталось вот что.

Мы с Василием, ребятишки лет 12–13-ти, уже слышали такие имена как Петр Лещенко, Александр Вертинский. Лещенко нам очень нра­вился, поскольку был понятен: нам приятно было слушать бравурные легкие романсы или песни с налетом цыганщины. Музыка у Лещенко, как правило, танцевальная, ну а мальчикам, становя­щимся юношами, это очень нравилось.

Вертинский был нам не вполне понятен. Но мы чувствовали отношение к его песням взрослых. И к Лещенко. Если к Лещенко они относи­лись холодновато, то романсы Вертинского напевали сами, к нему было совсем другое отношение. В отсутствие детей, когда нас не было в комнате, из-за двери можно было слышать, что взрослые слушают Вертинского.

Как-то Сталин ставил пластинки, у нас с ним зашел разговор, и мы сказали, что Лещенко нам очень-очень нравится. «А Вертинский?» — спро­сил Сталин. Мы ответили, что тоже хорошо, но Лещенко лучше. На что Сталин сказал: «Такие, как Лещенко, ещё есть, а Вертинский — один». И в этом мы почувствовали уважение к Вертинскому со стороны Сталина, высокую оценку его творчества.

Е. Г.: Тогда Вертинский ещё не вернулся?

А. С.: Нет, Вертинский вернулся во время войны. Он просил разрешения вернуться, и разреше­ние выдал лично Молотов. Вертинский приехал.

Вообще не очень часто взрослые слушали пластинки. Потому что постоянно люди работали. Но пластинок было много. И мы, оставаясь одни, выбирали нравящиеся нам, ставили, слушали.

Е. Г.: Необходимость правительственных дач чем тогда была вызвана?

А. С.: Необходимостью отдыха, свежего воздуха, необходимостью хоть на несколько часов отвлечься от напряженной кабинетной работы в табачном дыму, постоянных утомительных разговоров одновременно нескольких людей. Отдых от всего этого, перемена обстановки, безусловно, были нужны.

Е. Г.: Поскольку дача строилась специально для Сталина, который на дачах работал, насколько было продумано удобство работы? Сколько чело­век обслуживали этот, как Вы сказали, выносной пункт руководства страны?

А. С.: Конечно, была хорошо отлажена связь с аппаратом, с людьми, обслуживающими дачу. Допустим, из комнаты, где находился Сталин, с комнатами, где находятся люди, была постоянная связь по, так называемому, домофону. Это телефон из комнаты в комнату: индукторный аппарат, нужно провернуть его ручку, чтобы соединиться с нужным тебе человеком.

На даче находился комендант. Когда-то был Михаил Максимович. Затем комендантом стал Сергей Александрович Ефимов, который раньше был комендантом в Зубалово, а затем стал и в Во­лынском. Комендант организовывал всю жизнь на даче: службы, систему связи внутри дачи, чтобы она была всегда скоммутирована с нужными пунктами.

Были люди, готовящие пищу. Надежда Сергеевна всегда работала, у нее не было времени на ведение большого домашнего хозяйства: она работала в секретариате Ленина, затем в редакциях газет, училась в Промышленной Академии.

Поэтому семья и при её жизни нуждалась в помощнике на кухне.

У дачи есть территория, которой должен заниматься кто-то: садовник, дворник. Они тоже были.

И охрана. Её было о-очень мало до гибели Кирова, вплоть до того, что днем дачная калитка в лес была открыта. Около ворот не было никакой охраны, они не запирались на замок.

Елена Юрьевна Сергеева, жена Артёма Фёдоровича, включается в разговор:

— У нас в больнице работала медсестра (Елена Юрьевна — нейрохирург. — Е.Г.). И мы как- то разговорились с ней на ночном дежурстве. Оказалось, что её отец был директором совхоза, вблизи которого находилась дача. Эта медсестра, ровесница Светланы Аллилуевой, дружила с ней и ходила к ней на дачу. Она рассказывала, как открывала незапертую калитку, проходила на территорию, звала Светлану. Они либо отправ­лялись куда-то, либо играли на территории, либо шли в дом. Никто не останавливал, не спрашивал ни о чём. Не раз она и Сталина видела либо в до­ме, либо во дворе. Он здоровался с ней.

А. С.: Да. А после смерти Кирова охрана была усилена. Ворота и калитку стали запирать и от­крывать для прохода или проезда конкретного че­ловека или транспорта. Со временем появилось наружное и внутренне наблюдение. Но все это появилось не сразу, а постепенно, одно за другим, по мере необходимости, по мере осложнения об­становки. Точной численности охраны я не назо­ву, но была она весьма невелика. Была постоян­ная дачная охрана — очень малочисленная. Соб­ственно, следящая только, чтобы на территории не оказалось посторонних. И если ранее не было сопровождающей машины при поездках, то года с 1932-го появилась сопровождающая маленькая машина, где находилось три-четыре человека, ехала она позади автомобиля Сталина. А ранее Сталин ездил на одной машине без сопровожде­ния. Причем и на открытой тоже ездил. Машина Сталина была шестиместная: два человека впере­ди, сзади два места и откидывающиеся два стуль­чика. Я помню хорошо, что Сталин обычно сидел на правом откидывающемся стульчике, Надежда Сергеевна сидела сзади на сиденье. С ним в маши­не ездил начальник охраны Николай Сидорович Власик или его заместитель, они сидели справа от водителя. Машиной сопровождения Сталина был четырехместный «форд»-восьмерка.

Со временем охрану усилили. Начальник ох­раны, Николай Сидорович Власик, со своей работой, полагаю, справлялся успешно. Отбор в охрану был индивидуальным, людей подбирали преданных, надежных, весьма спортивных, с высокой боевой квалификацией. Водители были, как правило, спортсменами-гонщиками, готовы­ми к вождению в разных условиях. Люди, сопровождавшие машину, обладали хорошим зрением, реакцией, боевыми навыками. Охране, пусть и очень не часто, приходилось применять свои умения. Точных фактов я не приведу, но и сам догадывался по некоторым признакам, и Василий мне говорил, что такие случаи имели место. Но не уточнял.

У Сталина на даче обязательно был письмен­ный стол, на нем аккуратно разложены необходимые для работы документы, одна-две нужные книги, очень хорошего качества канцелярские принадлежности: ручка, чернильный прибор, часы настольные, скрепочки разноцветные (у меня до сих пор их несколько сохранилось), хорошо заточенные карандаши, обязательно красного и синего цвета, концессионной фабрики «Хаммер», которая работала в России, по­том она стала называться «Сакко и Ванцетти». И удивительная аккуратность на столе! Все лежало на своих местах. Эта школа, если можно так сказать, аккуратности и правильной органи­зации рабочего места передалась Василию. Он меня в этом отношении тоже обучал: как что нужно раскладывать, чтобы помогало в работе. Беспорядка на столе вне работы не терпелось. Кажущийся беспорядок мог быть во время работы, а по её окончании все раскладывалось по своим местам.

Е. Г.: Во время работы на даче были у него какие-то привычки? Чай, может, пил?

А. С.: Он пил «Боржоми». У него стояла бутылка с «Боржоми», стакан. Он открывал и пил во время работы.

Сталин постоянно курил трубку. У него уже были отработанные движения: он брал из ко­робки две папиросы «Герцеговина Флор», разламывал, разрывал и привычным движением, не глядя, ссыпал в трубку табак сначала из одной папиросы, потом из другой. Я не видел, чтобы он пользовался зажигалкой — всегда спичками. Это было настолько отработано, что происходи­ло автоматически по ходу разговора, в процессе работы.

Василий начал рано баловаться курением: где- то брал папиросу, закрывался в укромном уголке. При отце не курил. Старался, если отец приезжа­ет, чтобы и запаха не было. Были конфетки мят­ные, «Пектус», кажется, которыми он старался заглушить запах. И никогда не брал папиросы из коробки отца!

На даче лежал ковер, а на нем длинная узкая полотняная светлая дорожка, которую постоян­но стирали. По этой узенькой дорожке и ходили, чтобы не испачкать ковер, который не постира­ешь так легко. Сталин был очень аккуратным человеком во всем. Помню, он как-то просыпал немного пепла из трубки на ковер и тут же сам щеточкой, ножиком его собрал.

У Сталина все жесты были очень размеренны. Он ходил размеренной походкой, как бы пружиня. Когда он говорил о важных вещах, чуть повышал голос, но всегда казалось, что при необходимости он ещё может его повысить. Он никогда резко не жестикулировал. И казалось: если потребуется, он может ещё шире развести руки, сделать жест бо­лее резким. Он ходил не быстро. И казалось, если потребуется — он может пойти быстрее. В выраже­ниях он никогда не употреблял превосходных сте­пеней: чудесно, шикарно... Он говорил «хорошо». Выше «хорошо» он не говорил, не оценивал. Мог сказать «годится». «Хорошо» — это было высшей похвалой из его уст. Но становилось ясно, что он имеет в виду более высокую оценку, нежели «хоро­шо». То есть казалось, что он всегда и во всем имел резерв. Не зря в военной науке отмечается, что в военном деле два человека сумели создать и сохра­нить резервы для решающих действий, сохранить так, чтобы решить вопрос в свою пользу, — это Наполеон и Сталин.

Е. Г.: Умер Сталин на этой даче?

А. С.: Да. И после его смерти я там уже не бы­вал. Все там было закрыто. Ни Василий там уже не мог находиться, ни Светлана. И только недавно я там побывал. За это время там произошли большие перемены.

...Мы закончили разговор, и Елена Юрьевна зовет нас к столу. Каждое посещение Сергеевых заканчивается прекрасным обедом с неспешны­ми разговорами, шутками, приятным общением.

Елена Юрьевна — превосходная хозяйка, готовя­щая вкуснейшие пироги, салаты, жаркое. Не позволяет ей помочь ни в сервировке, ни в уборке со стола: «Я сама». Она потчует на протяжении всего обеда, но делает это ненавязчиво. Пьем ко­фе. Артёму Фёдоровичу оно не рекомендовано. Но по случаю гостей пьет и он. «Катюша, ещё кофе?» — предлагает Елена Юрьевна. Я не отка­зываюсь. «Мамочка, — обращается к ней Артём Фёдорович, — мне тоже ещё кофе». «А ты больше не получишь. Только чай», — Елена Юрьевна шутливо категорична. «Елена Юрьевна, — обра­щаюсь к ней, — у Вас редкий дом, где с гостями считаются больше, чем с хозяевами».

Меня всегда провожают. Если очень спешу на электричку, то до калитки и потом машут мне вслед; если располагаем временем, то идем до дороги. На этот раз теплым погожим вечером неспешно идем до дороги, на прощание целуемся. Дальше иду одна, оборачиваюсь: Елена Юрьевна озабоченно говорит что-то Артёму Фёдоровичу. Она — постоянно в заботах о нём. Её жизнь — служение ему. Удивительно гармоничная пара!