Как жил, работал и воспитывал детей И. В. Сталин. Свидетельства очевидца

Детдом

Как-то за обедом Елена Юрьевна обратилась ко мне: «А Вы знаете, что мама Артёма, Елизаве­та Львовна, и жена Сталина, Надежда Сергеевна, были содиректорами детского дома для детей членов правительства? Там и Артём с Василием воспитывались. Вместе с ними там воспитывались настоящие бездомные дети. У нас есть фото­графии. Думаю, об этом тоже нужно рассказать». Елена Юрьевна принесла фотографии, показыва­ла их с комментариями: «Вот это — Артём, это — Вася Сталин, это Тима Фрунзе, вот Таня Фрунзе, вот Женя Курский». На фотографиях милейшие карапузы лет четырех-пяти. Вот они что-то масте­рят перед поддоном с глиной, очевидно. Мордахи ещё более умилительны сосредоточенными выра­жениями: словно детей оторвали от важного дела (да так оно и есть!), попросив посмотреть в каме­ру, и они недовольно глядят, чтобы через мгнове­ние вновь заняться своим важным и нужным де­лом — лепкой куличиков.

А вот те же персоны, тоже очень серьёзные, выстроились для фотографирования. Нарядились по случаю кто как мог: на Артёме буденовка, подарок Михаила Фрунзе, какой-то мальчик в металлической каске, напоминающей пожар­ную. Вася в своей шапке похож на пасечника. Не поймёшь, кто сын или дочь члена советского правительства, а кто бывший беспризорный: все оди­наково одеты, у всех короткие стрижки.

Е. Г.: Что это был за детский дом, и чем была вызвана необходимость его создания?

А. С.: В марте 1918 года советское правительство, как известно, переехало из Петрограда в Москву. На новом месте правительство нужно было обустроить: народу много, у всех дети. Первоначально людей расселили по гостиницам «Нацио­налы), «Метрополь», в доходный дом на улице Грановского (сейчас Романов переулок), а затем потихонечку начали обустраивать и Кремль. О детях надо было заботиться, а времени у родителей не хватало катастрофически: невозможно было уделять достаточное внимание семьям. Были дети и погибших руководителей партии, и здравствующих, которые работали день и ночь: не «от и до», а до тех пор, когда все будет сделано. А посколь­ку всего никогда не переделать, только-только успевали забежать в столовую перекусить там же, в Кремле.

И решено было для детей руководителей стра­ны организовать детский дом. По этому поводу есть решение секретаря президиума ВЦИК Енукидзе, подлинный документ хранится у нас: создать детский дом, соучредителями назначить Надежду Сергеевну Аллилуеву и Елизавету Львовну Сергееву, мою маму. Под этот детский дом передали особняк Рябушинского, где в то время какое-то учреждение находилось. Учреждение переехало, здание передали детям. Дети были от двух с половиной лет до школьного возраста, шести-семи лет.

Решили так: чтобы не растить детскую элиту, взять 25 детей руководителей партии — живых или погибших — и 25 детей-беспризорников. Прямо из асфальтовых котлов их достали, приве­ли, раздели, одежду сожгли, детей помыли. Тогда асфальт разогревали в котлах, которые долго со­храняли тепло, и беспризорники туда залезали и грелись. Одели их в ту смену белья и одежды, что была у детей, имеющих родителей.

В детдоме воспитывался Василий Сталин, сын наркома юстиции Курского Женя, дети Цюрупы, в гости приходил сын Свердлова Андрей. Детей я многих помню по именам, а кто чей сын-дочь, нам, детям, было неважно.

Е. Г.: Как воспитывали, чему учили детей в этом детдоме?

А. С.: Воспитывали нас там весьма идеологизированно: богатство — это плохо, бедность — не порок. Кто не работает — это плохо, кто работает — это хорошо. Есть у человека дом — это хорошо, но у многих дома нет, и нужно всегда делиться тем, что у тебя есть, с тем, у кого нет. И у кого есть дом, на воскресенье мог идти к семье, но на­до с собой взять того, у кого дома нет.

Нам читали много книг, учили буквы разби­рать. Мы любили рисовать и охотно это делали: на 8 марта всем мамам готовили рисунки. В пе­сочнице что-то лепили. Давали нам кусочки, от­колотые от дров, и мы из них пытались поделки мастерить. Как-то мы сделали из пустых ящи­ков пароход, который потом подарили другому детскому дому: повезли, ужасно гордые, что мы дарим пароход, вручили. Нам прививали лю­бовь к труду: самое большое поощрение — если тебе доверяли более сложное дело, больший труд.

Воспитывали любовь к родителям и старшим. Тех, у кого не было родителей, обязательно бра­ли к себе те, у кого они были, и к этим родителям шли с подарками: рисунком, поделкой. Вырезали кораблик из коры, например. Мы очень любили делать корабли из дерева, коры. Втыкали какую- то мачту, радовались.

Так мы жили с осени 1923 до весны 1927 года. Весной 1927 года наш детдом закрыли. Воспитанни­ки выросли, пошли в школы, сирот распределили по другим домам и интернатам, Тимура и Таню Фрунзе взял к себе Ворошилов.

Об этом детском доме у всех его воспитанни­ков остались самые лучшие воспоминания. Там воспитание было хорошее, весьма патриотичное.

Приведу пример. Нам делали прививки, уко­лы, ставил их доктор по фамилии Натансон. Естественно, мы страшно не любили эти процедуры, прятались от них и решили: когда мы вырастем — убьем Натансона. Очевидно, наши коварные планы стали известны, и, испугавшись таких угроз или решив, что это не тот метод, который тут необходим, сменили доктора. Новый доктор ничего не говорил, но нам было объявлено, что те­перь всем подряд уколов делать не будут, а лишь тем, кто пойдет в армию. Красноармейцу нужны прививки, а остальным делать не будут. И тут по­неслись все наперегонки, девочки и мальчики, на укол с криками: «И мне укол! И мне укол!» — «А зачем тебе укол? » — спрашивают. — «А я хочу в армию, быть красноармейцем!»

Пытались мы там сами мыть посуду: станови­лись для этого в очередь, все стремились выпол­нять и такую работу, как расставлять посуду на стол перед едой. Конечно, от того момента, как начинали накрывать, до того, как тарелки оказы­вались на столе, их количество убавлялось: мы просто вырывали их друг у друга, каждый хотел нести, расставлять — рвались работать. В итоге тарелки оказывались на полу. Поскольку потери тарелок были значительны, решили ввести дежур­ства, чтобы избежать споров из-за возможности поработать. Были у нас всякие щеточки для чист­ки и мытья полов, мы, как могли, старались убираться. Баловства там никакого не было, и самое главное, за что нужно было бороться, — за право работать. Это было почетно — что тебе доверили работу. Конечно, весьма посильную: накрыть стол, пол подмести, стульчики расставить.

Отучали нас и капризничать: накрыто, все по команде сели, а время вышло — всем встать, кто не доел — тарелку все равно забирают и уносят. После этого мы стали есть гораздо быстрее, а не капризничать: иначе унесут, останешься голод­ным по своей вине. И если раньше кому-то какое- то кушанье не нравилось, то тут вдруг оказалось, что все любят все и с аппетитом едят. А пища бы­ла самая простая.

Ребята в детдом и прибывали, и убывали. Но ротация была небольшая: например, родители по службе уезжали далеко и увозили с собой детей. Или кто-то приезжал на работу в Москву. Ну, а поскольку у беспризорников не было родителей, то они там находились постоянно и как завсегда­таи принимали вновь прибывающих. Это все дружно делали. Например, когда умер Михаил Ва­сильевич Фрунзе, а вскоре и его жена, то их дети, Тимур и Таня, пришли в наш детский дом. Нам сказали, что придут Танечка и Тимочка. А когда они пришли, мы никак не могли понять: кто же Танечка, а кто Тимочка. Потом сказали: побольше — Танечка, поменьше — Тимочка. И Танечка ходит в платьице, а Тимочка — в штанишках.

За городом у детдома была дача, при ней не­большой огородик, где мы тоже ковырялись: после смерти моего отца матери дали дачу в де­ревне Дунино около Звенигорода, там наши родственники раз отдыхали недолго, а потом мама эту дачу передала детдому. И летом мы там жили: есть фотография, где мы на грузовике уезжаем с этой дачи. Железная дорога была в пяти километрах, а так как нужно было с собой везти складные кровати, то нас везли на грузовой машине, куда помещали имущество, на вещи усаживались все ребятишки. Устраивали так, чтобы никто не вы­пал, велели присматривать друг за другом, так и ездили.

Надежда Сергеевна и мама были содиректора­ми: они организовывали всю работу в детдоме, на них лежала вся ответственность. И если Надежда Сергеевна уезжала куда-то со Сталиным, то писа­ла маме письма и телеграммы. Их много сохра­нилось: они касались и работы, и отдыха. Напри­мер, она с юга писала: «Лиза, здесь груши стоят столько, виноград — столько, это мы можем себе позволить, а вот это — не можем». Сообщала, что на базаре лучше покупать, а что в других местах, чтобы подешевле.

Е. Г.: То есть такие письма относились к пе­риоду, когда Сталин уже был руководителем страны?

А. С.: Да, письма датированы и 1925-м, 1926-м, 1927 годами, когда Сталин был уже главой государства.

Мы с Василием Сталиным были аборигенами в этом детдоме: мы первые, кто туда попал. Первый раз меня мама повела за руку, мне два года с немногим было. Пришли, посмотрели. В следующий раз она уже взяла туда мой горшок — это означало, что меня оставляют в стационаре, со своим имуществом.

Помню, когда умер Ленин, мы ходили прощаться детдомом: был холод, и мы отморозили щеки, носы, потом нам их мазали гусиным жиром, и все прошло без следов. Осталось воспоминание и от Дома Союзов — как и что там выглядело, хотя мне и трех лет не было. И от похорон на Красной площади. Только я долго удивлялся: мы заходили с левой стороны от Спасской башни, а сейчас вход находится по центру. Потом понял: тогда, до постройки Мавзолея, был деревянный склеп, и вход в него был со стороны Спасской башни. Хорошо это все помню, и даже помню, что мы, дети, были очень огорчены, что умер Ленин.

В праздники — 1 мая, 7 ноября, в День Красной Армии и в День Парижской Коммуны (это тоже были большие праздники и проходили демонстрации) — мы мастерили красочные гирлян­ды, флажки, затем приходила грузовая машина, мы набивались туда стоя, чтобы все поместились. Кто стоял у борта — держали флажки. И как-то у меня, когда я держал флажок, низко опустив, его отняли — дотянулись и вырвали. Это, конечно, была трагедия. Мне все очень сочувствовали, потом пришли к выводу: слишком низко держал — так флаг не держат; его надо кверху поднимать и держать высоко (Артём Фёдорович вскидывает руку, словно у него флаг. — Е.Г.) — наука мне. Нас возили по городу—праздничное катание. На демонстрации тоже водили, но недалеко, просто чтобы почувствовать праздник. И это ощущение праздника, торжества, приподнятого настроения я помню до сих пор.

Помню наших воспитателей, служащих. Как- то во время голода из голодных мест с Поволжья к нам домой приехала Анна Альбухина, у нее де­ти умерли. Она жила у нас, потом стала повари­хой в детском доме, а затем какое-то время семье Сталина готовила.

Вообще повариха, прислуга — не было такого понятия и отношения. Было так: это наша тетя Ан­нушка. Мы жили дружно, домом, и тот или иной человек в доме имел те или иные обязанности. У Аннушки была в нашем доме комната, и когда дет­дом закрыли, а она ещё не перешла к Сталину, она там продолжала жить. Сказали как-то, что она выходит замуж и будущий муж — торговец яблоками. А мне нравились яблоки сорта розма­рин. И я её попросил сказать ему, чтобы торговал розмарином.

Еще повариха была Анна Степановна, которая затем работала в столовой в «Доме на набереж­ной». У нее был сын Гаврюша, который тоже жил в детдоме у нас. Потом он работал на Мосфильме, мы встречались и после. И они к нам в гости приезжали.

К сожалению, нас, детдомовцев, очень выкосила война, после войны нас осталось мало. Мы поддерживали отношения, но и оставшихся разнесло по городам и весям. Мы держались, как бы сказать, общиной, что ли, как лицеисты, может. И всегда с теплотой и благодарностью вспомина­ли то время и наш детский дом на Малой Никитской, дом 6.