Как мы росли

Дядя Миша!

Чапурной зажёг свет и увидел на столе целое сооружение. На вершине горы из одеял и подушек была прикреплена записка:

Михаил Алексеевич осторожно снял подушки, развернул одеяла. На чайнике, прикрытая крышкой, стояла миска с лапшой. Чапурной был голоден, он ел и думал: «Ждали меня. Скажи пожалуйста, ужин укрыли, чтобы не остыл! А кошку притащили сами. И всё это Ведерников… Где он этих кошек находит?»

Михаил Алексеевич перечитывал ещё раз Варины каракули. Варя писать умеет, а вот Коля Ведерников только отдельные буквы знает.

— Эх, ребята мои, ребята! Только бы начать вас учить… Теперь скоро наладимся, начнём с вами учиться, — вслух сказал Чапурной.

Он согрелся, решил немного полежать. Надо было ещё кое-что записать, посчитать. Но как положил голову на подушку, сразу уснул, точно провалился, — так устал. А завтра… завтра опять день, полный забот.

Ещё было совсем темно, когда к Михаилу Алексеевичу постучал дядя Егор.

— Живой керосин, — сказал он, — варить никак невозможно.

Чапурной знал, что дядя Егор получил чечевицу, которая, очевидно, где-то лежала рядом с керосином.

— Сейчас подумаем, — сказал Михаил Алексеевич.

Он сполоснул ледяной водой лицо и стал растирать его холщовым полотенцем. Хорошо сказать — подумаем, а что выдумывать, когда в кладовой пусто!

— Ты её выветривал? — спросил Чапурной.

— Всю ночь на ветру сидел. А сейчас собрал, а то светает, вороны налетят — не отгонишь.

Чапурной старался продлить время. Он долго вытирался и приглаживал гребёнкой волосы. Но что делать — ничего придумать не мог.

За дверью послышались тяжёлые шаги, и кто-то громко и сердито спрашивал:

— Кто тут заведующий?

Дверь открылась, и на пороге выросла высоченная фигура в шинели, с винтовкой.

— Я заведующий, — сказал Чапурной. — А в чём дело?

— Мы у ворот сколько будем стоять? Выгружай гусей — машина должна срочно вертаться. — Солдат стучал прикладом в пол; он, видно, спешил и злился.

— Гусей? Одну минуту!

Чапурной побежал к воротам. Егор — за ним. Во двор въехал грузовик.

— Вали прямо на снег! Мы тут разберёмся, — командовал Чапурной.

— Вот, распишись. — И солдат протянул Чапурному бумажку.

— Реквизированные гуси, — рассказывал шофёр дяде Егору. — Вагон, понимаешь, будто с документами, а пломбы сняли — там, пожалуйте, гуси! А так всё снаружи было в аккурате. Ну, сопровождающих — в трибунал, там разберут, а гусей — вам.

— Совершенно правильно, в трибунал… — поддакивал дядя Егор, пересчитывая гусей. — Сорок один, сорок два. Пиши: сорок два.

Чапурной написал расписку. Грузовик, пятясь задом, выехал за ворота. Солдат вскочил на подножку и так, не садясь в кабину, помчался обратно, держа винтовку наперевес.

— Ну вот, — сказал дядя Егор, — не молились, а бог послал.

— Бог-то бог, да сам не будь плох. В трибунале-то, видать, народ толковый, — сказал Чапурной. — Забирай всех гусей в кладовую и хозяйствуй.

Вопрос о питании был неожиданно разрешён.

Чапурной в этот день переводил бывших институток, которые ещё жили отдельно, в спальню к старшим девочкам.

— Привыкнут и будут жить, как все.

Но переселение не обошлось без слёз и рыданий. Особенно отличалась Люба Сорокина. Ей Татьяна Николаевна даже капли давала.

Пришёл Чапурной и, увидев заплаканные лица бывших институтских воспитанниц, сказал Татьяне Николаевне:

— Ну, я в ваши дела вмешиваться не буду. Вы их тут познакомьте, уговорите…

Татьяна Николаевна молча кивнула головой.

Девочки отнеслись к институткам с любопытством, но вполне доброжелательно. Не понравилась только Сорокина: она была самая большая, а плакала. И была какая-то уж очень аккуратная: чёрные косы заплетены ровно-ровно, передник ни чуточки не помятый, и даже платок, которым она утирала слёзы, и тот аккуратно сложен.

— Такая здоровенная, сама кого хочешь обидит, а ревёт! — возмущалась Клавка. — Даже чудно!

Институтки подражали во всём Татьяне Николаевне: с девочками не разговаривали, вздыхали, шушукались и мёрзли вдали от железной печки, которую Клавка уже несколько дней топила перекладинками от шведских стенок из гимнастического зала. Смолистые, сухие, они горели жарко. Она принесла их тайком, даже мальчишки не видели. Но Чапурному она всё-таки попалась.

Чапурной каждый день отбирал у мальчишек пики и щиты, но они мастерили себе новые и носились по коридорам как сумасшедшие.

— Покалечатся непременно, глаза друг дружке выколют, — говорил Михаил Алексеевич. — От безделья и не то придумают… А учителей всё нет!

Переселив воспитанниц, Чапурной шёл к себе. В тёмном переходе на него налетел вооружённый Наливайко.

— Тьфу ты! — сказал с досадой Чапурной. — Я в твои-то годы пахать умел, а ты чертей каких-то изображаешь! Посмотри-ка на себя!

Наливайко, с деревянной пикой, в институтской кофте с буфами, красный, с нарисованными углем усами, стоял перед Чапурным, переминаясь с ноги на ногу. Подоспело и остальное войско, которое гналось за ним со щитами и пиками.

— Вот что, индейцы! Идёмте, я вам работу дам.

И Чапурной направился с мальчишками в гимнастический зал. Он решил там поставить верстак, раздобыть гвоздей и учить ребят чинить скамейки и столы.

— Вот поначалу соберите всё, что сломано, и сложите сюда, — сказал Чапурной.

В это время открылась дверь, и на пороге появилась Клавка с охапкой перекладин.

— Что это? — спросил Чапурной.

— Дрова, — ответила Клавка.

— Так… — Чапурной стал молча брать у неё из рук по одной перекладине. — Может, ты ещё роялями печки топить будешь? Пожалуйста, полон зал роялей, ножки у них деревянные!

Чапурной строго смотрел на Клавку, а она, злая за то, что Чапурной отнял сухую растопку, решила за себя постоять:

— Я роялями топить не буду! А перекладинки разобрала — подумаешь, какое дело! Вы лучше поглядите, как из рояльных костяшек мальчишки себе карты делают.

— Какие карты?

Чапурной помчался в зал, открыл крышку первого рояля — вместо ровных чёрных и белых клавишей там были только деревяшки с засохшим на них клеем. Чапурной схватился за голову:

— Какую вещь испортили!

Чапурной ругал себя… Ночью не мог заснуть. Он перебирал всевозможные решения. Как ему следует поступить с ребятами и как именно будет правильно?