Как разрушить летние каникулы

Глава 13

Звезда – это только звезда. Или нет?

Утром следующего дня в девять часов я, как обычно, скучала. Я завтракала в одиночку, наблюдала за тем, как Савта сидела в кресле. Снотти вернулась поздно ночью, все ее друзья смеялись и шумели до двух часов ночи. Ненавижу это признавать, но я сожалею, что осталась дома. Быть вместе с ребятами здорово, конечно же, за исключением Снотти и Эйви.

– Твой аба ¹⁹хочет, чтобы ты отправилась в загон к овцам. Он ждет тебя, – сказала София.

– Не хочу.

Знаю, веду себя как маленькая девочка, но я не хочу вдаваться в подробности и ранить пожилую женщину.

– Он скучает по тебе.

Что? Даже если бы я исчезла с лица земли, он бы все равно не скучал по мне.

– Не верю, – говорю я, наполняя хумусом лаваш и откусывая его.

– Он любит свою Родину и хочет разделить ее с тобой.

Пережевывая лаваш, я ляпнула:

– Если он любил это место, почему не вернулся сюда?

– Эми, бьюсь об заклад, ты знаешь ответ на этот вопрос. Он отсутствовал из–за тебя. Ты – его семья. Его будущее. Его кровь. Где будешь ты, там и будет его дом.

Слушая ее голос, я встала на коленки рядом с ней. Ее голос успокаивает, и когда она говорит, он звучит почти как колыбельная. Я громкая. Моя мама шумная. У меня громкий голос. Я слишком громко хожу. Я просто шумная девушка. Но эта пожилая женщина как хлопок – все в ней мягкое и успокаивающие. Наклонившись, она что–то достала из кармана.

– Протяни руку.

Я протянула руку. Она что–то в нее положила и мягко свернула мои пальцы в кулак.

– Что это?

– Посмотри.

Разжав кулак, я смотрю на маленькую бриллиантовую еврейскую звезду, обрамленную золотом, блестящую в середине ладони. Она соединяется с тонким золотым ожерельем. Звезда меньше монеты. Она большая для своего значения, но маленькая, что бы быть… личной.

Даже не знаю, что сказать. Быть еврейкой – это не для меня. Моя мама не верит в религии, поэтому я была в церкви лишь один раз, когда мой кузен женился. Так же я один раз была в Синагоге, когда брат Джессики проходил обряд Бар–Мицва ²⁰.

– Я бы хотела, чтобы ты ее носила, – сказала Савта, – Это Маген Давида, звезда Давида.

Боже, я хочу ее. Не знаю, почему я его хочу, но мне хочется взять ее. Я не еврейка и если я приму ее, то буду чувствовать себя большой лицемеркой. Я имею в виду, что никогда не смогу носить ее. Это просто блестящий бриллиант, но для Савты он очень важен.

– Я не могу это принять, – когда я увидела разочарование в ее глазах, которые отражают эмоции моих собственных, я добавила. – Она слишком красива.

– Ты хочешь еще что–то сказать, не так ли?

Откуда она знает?

Поднявшись, я сказала:

– Я не еврейка.

Я не могу смотреть на нее. Если я это сделаю, я смогу увидеть в ее взгляде разочарование от того, что девушка–не–еврейка ее внучка. Не знаю, как израильтяне относятся к не–евреям. По некоторым причинам я не хочу знать, что она раздосадована из–за меня. Мне нравится Савта. Очень сильно нравится.

– Посмотри на меня, моя милая Эми.

Я? Милая? Подняв глаза, я внимательно на нее посмотрела.

Она улыбалась, вокруг ее глаз образовались морщинки. София взяла меня за руку, все еще держа в своей руке ожерелье с маленькой еврейской звездой.

– Быть евреем – это больше в твоем сердце, нежели в уме. Для одних, быть евреем значит строго соблюдать законы и обычаи наших предков. Для других, быть евреем – значит быть частью общества. Религия – это личное. Она всегда будет с тобой, когда ты захочешь к ней обратиться или будешь в ней нуждаться. Ты можешь принять иудаизм или решить, что он не нужен в твоей жизни. Никто не может внушить тебе веру, иначе это будет неправда.

Смотря на ожерелье, я сказала:

– Я могу взять его? Только на некоторое время. Я тебе его верну, обещаю.

Она погладила мою макушку.

– Я часто спрашивала себя, почему мой сын так долго не возвращался в Израиль. Я вижу, как он на тебя смотрит. Он хочет защитить тебя, предотвратить твои раны или вред, пытаясь сгладить твой внутренний огонь. Этот огонь истинный и чистый. Возьми ожерелье, – а потом, поколебавшись, она добавила, – на столько, насколько захочешь.

Глядя на женщину, чьи слова переворачивают твой внутренний мир наизнанку, а глаза отражение твоих глаз, я внутренне содрогнулась. Повернувшись, я направилась к холодильнику за водой. Несмотря на то, что она была прямо передо мной, когда я открывала холодильник, я чувствовала, как мои конечности парализовало.

Закрыв дверцу холодильника, я обратилась к Савте, направляясь к двери.

– Думаю, мне нужно немного прогуляться.

Я еще раз взглянула на ожерелье, а потом осторожно положила его в задний карман.

Я направилась по дороге, ведущей к овцам. Когда я приближалась к скотному двору, щенок–вор–Ferragamo подбежал ко мне. Его грязный хвост неистово вилял, обмахивая его зад. Вспоминая свои пальцы, испачканные в змеиных кишках, я прошла мимо собаки, не обращая внимания на его жалкие попытки плестись за мной.

– Арг!

Я посмотрела вниз на вещь.

– И тебе арг. Где моя сандалия?

– Арг, – виляние хвостом. – Арг, – виляние хвостом.

Он побежал к холмам к скотному двору, а я по пути думаю о том, как повезло щенку: он делает все, что ему заблагорассудится. Он даже своровал чужие ботинки и остался безнаказанным.

Я иду дальше по направлению к загонам, ориентируюсь на звуки скота и электрических бритв, которые помогли мне выбрать правильное направление. Заметив Рона, я направилась к нему. Я внушаю себе, что пока я здесь, нет никаких причин убеждать Рона, что я некомпетентна, и заставлять его сожалеть о том, что я его дочь.

– Эми, любимая, сюда!

Мой взгляд направился в сторону голоса Рона. Раньше он никогда не называл меня любимой, и отчасти меня это пугает. Во всяком случае, что это значит? Любимая. Это мило, но с другой стороны это навязчиво и я не избалована такими обращениями. Слишком мило. Это обо мне? Никогда в жизни. Наклонившись и прижав коленями овцу, он начал сбривать ее седую шерсть. Овца не возражает, в отличие от меня.

– Рон, это бесчеловечно.

Он заканчивает брить мех овцы, в то время как ее пух падает рядом с ним. Наконец, отпустив бедное лысое животное, он посмотрел на меня.

– У тебя есть вариант получше?

Оглядевшись, я поняла, что не только Рон стрижет овец. О’Дейд был рядом с Роном, Ду–Ду стоял около О’Дейда, дядя Хаим находился недалеко от Ду–Ду, а Эйви работал вблизи с моим дядей. Глядя на их тяжелое дыхание и мокрые от пота футболки, я могу сказать, что они устали. У них вспотели не только грудь и подмышки, но даже футболки полностью промокли.

И все смотрели на меня. За исключением О’Дейда. Он наблюдал за Снотти, которая стояла по другую сторону загона. Хммм…

Жужжание бритв остановилось, и я чувствую, будто весь мир тоже остановился. Я быстро думаю что сказать.

Я молниеносно выпалила первую мысль:

– Почему бы просто не оставить шерсть?

Черт. Этот звучит так просто. Я хихикнула.

Справа от меня засмеялись моя кузина и Офра. На Снотти надета облегающая футболка черного цвета, а ее мрачный макияж растекся по щекам, в то время как она кормит ягненка из бутылочки. Она никогда не слышала о водостойкой туши? Или выражение: «чем меньше, тем лучше»?

– В летние месяцы им слишком жарко, – пояснил Рон.

Сев на металлические перила, я рассматриваю обстановку. В центре загона собаки едят с пола что–то красное и липкое. Мои губы вытянулись в узкую линию.

– Что едят собаки? – возможно, я не хочу знать ответ на этот вопрос, но любопытство – мое лучшее качество.

– Одна из овец этим утром родила ягненка.

– Они едят ягненка?

– Нет, плаценту. Она очень сытная.

Я задыхаюсь.

– Фуу!

Я не должна была спрашивать об этом. Если бы я не спросила, я бы не узнала. ОТВРАТИТЕЛЬНО! Плацента ягненка. Не думай об этом. Не думай об этом.

Но, чем сильней я стараюсь не думать об этом, тем трудней мне оторвать свой взгляд. Это словно кровавые криминальные сцены, которые показывают по телевизору. Ты не хочешь их видеть, но в то же время не можешь оторваться.

Краем глаза я вижу, как Мутт зашел в амбар. Он слишком маленький и может протиснуться под металлическими перилами. Когда он посмотрел на меня, я строго ему сказала:

– НЕ ЕШЬ плаценту ягнят.

Он кивнул, будто понимает мои слова. Но потом он направился прямиком к плаценте и откусил липкий кусок кровавой плаценты. Я больше не могу смотреть на это.

Если бы Джессика была здесь, мы бы могли посмеяться над этой отвратительной ситуации. Но ее здесь нет.

Я приблизилась к загону с новорожденными барашками. Когда один барашек, спотыкаясь, проковылял ко мне, я погладила его.

– Привет, милый.

– Бее, – проблеял он, и я улыбнулась.

Думаю, я впервые улыбнулась с тех пор, как Матан украсил мои волосы цветами.

– Не привязывайся к нему, его скоро убьют.

Мое сердце разбилось, а улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. Взяв ягненка, я повернулась к Снотти.

– Что?

– Когда им будет три месяца, нам придется их убить. Это самец, поэтому он будет убит одним из первых.

Посмотрев в глаза недавно родившегося беззащитного малыша, я притянула его к себе, пытаясь защитить.

Я хищник. При мысли о том, что я съем знакомого мне животного, мой желудок болезненно скручивается. Он такой милый. Как я могу допустить саму мысль о том, что бедолагу убьют? Возможно, после этого я не избавлюсь от углеводов.

Матан весело бежал за Додой Юки. Он, как обычно, раздет. Забавно, я привыкла видеть этого малыша голым и теперь меня это не смущает.

Зайдя в загон, он начал бегать вокруг ягнят. Он весело визжал, пытаясь поймать их.

Спустя минуту ягнята начали бегать за ним. Но я понимаю, они не собираются с ним играть, а думают, что это еще одна бутылочка молока. Смеясь, он бегал вокруг овец, которые пытались получить свое молоко, как будто он был игрушкой. Оглядываясь вокруг, я замечаю, как Дода Юки смеется вместе с теми, кто прекратил стричь овец.

Я подбегаю к Матану, хватаю его маленькое голое тельце, защищая от извращенных овец.

После того, как я отвела его в безопасное место, я очень громко сказала, чтобы каждый меня услышал:

– Это. Не. Хорошо.

На лице Матана не появились тени беспокойства или какие–то другие эмоции. Он все еще смеялся. Дода Юки поговорила с дядей Хаимом, а потом, вместе со счастливым Матаном, пошла домой. Спасибо, Господи.

Электрические бритвы снова заработали, и все, за исключением Рона, наклонились над бедными овцами. Сказав что–то на иврите дяде Хаиму, он приблизился ко мне.

– У меня есть для тебя работа.