Как разрушить летние каникулы

Глава 2

Двенадцати часовой перелет следует провозгласить незаконным

Я иду дальше по коридору и набираю номер Джессики.

– Пожалуйста, будь дома, – умоляю я, в то время как останавливаюсь у окна и смотрю на самолеты, припаркованные у выходов на посадку. Обычно я не молюсь, это не в моем характере. Но отчаянные времена требуют отчаянных мер и я, прежде всего, приспосабливаюсь к обстоятельствам. Время от времени.

– Эми?

Услышав ее голос, я сразу лучше себя почувствовала.

– Да, это я. Мой рейс задерживается.

– Ты до сих пор психуешь?

– Да. Скажи мне ещё раз, почему я не должна волноваться?

– Эми, все не может быть так плохо. Если я могу что–нибудь сделать…

Настало время, чтобы рассказать Джесс о своем плане. Я уже обдумала его.

– Есть одна мысль...

– Какая?

– Забери меня из аэропорта. Международный терминал. Я спрячусь рядом с зоной прибытия "Эль Аль". Жди меня там.

– Подожди, что?

– Затем я как–нибудь попаду в теннисный лагерь и... ох, я не знаю. Рон хочет, чтобы я была прекрасной дочерью, но он самый паршивый отец всех времен и народов...

Из моей руки выхватывают мобильный телефон, прерывая краткую речь о "паршивом папочке". Вором оказался, конечно же, ни кто иной, как сам паршивец.

– Эй, отдай! – говорю я.

– Алло? Кто это? – Рон рявкает в мой телефон, словно командующий армией с дефектом речи.

Я не слышу Джессику. Надеюсь, она ему ничего не ответит.

– Джессика перезвонит тебе, как только сможет, – говорит он, затем резко захлопывает крышку.

Он даже не дал мне возможности попросить ее позвонить Митчу, чтобы он знал, что я уехала на лето.

– Почему? Зачем ты разрушаешь мое лето и везешь меня в Израиль?

Он засунул мой телефон в свой задний карман.

– Я хочу, чтобы ты познакомилась со своими родственниками, пока еще не слишком поздно. Вот почему.

Так это не имеет никакого отношения к тому, что Рон желает узнать меня лучше и провести со мной время?! Нет, с этого момента я хочу быть с отцом, я всегда должна бала быть с ним.

Мне не следовало огорчаться, но это так.

– Началась посадка на рейс 001 в Тель–Авив, выполняемый авиакомпанией "Эль Аль" со стыковкой в Ньюарк3, – сообщает голос с израильским акцентом через громкоговоритель. – Пассажиры, занимающие ряды с тридцать пятого по сорок пятый, пожалуйста, приготовьте свои посадочные талоны и паспорта для персонала.

– Знаешь что, – говорит Рон, – я верну тебе телефон, если ты будешь сотрудничать со мной и сядешь в самолет. Идет?

Как будто у меня есть другие варианты.

– Ладно, – говорю я, протягивая руку. По крайней мере, у меня будет небольшая ниточка к независимости и здравомыслию.

Он вручает мне телефон, и я скрепя сердце следую за ним в самолет.

Наши места с Роном в последнем ряду, шестидесятом. Я рада, что за спиной у меня никого не будет, так что я могу расслабиться на время двенадцатичасового перелета в Тель–Авив.

Если конечно в самолете не заложена бомба и его не захватят террористы, и мы умрем прежде, чем попадем в зону боевых действий. Думая о террористах на борту самолета, я смотрю на Рона.

– Я слышала, что на всех рейсах "Эль Аль" присутствуют воздушные маршалы, – говорю я, в то время как запихиваю рюкзак под переднее сиденье. – Это правда?

Не знаю, начинала ли я когда–нибудь раньше разговор с Роном, и, кажется, он потрясен. Перед тем как ответить, он оглядывается вокруг в поисках кого–то, кому я задаю вопрос.

– На "Эль Аль" всегда присутствуют воздушные маршалы.

– Сколько? – просто если всего один маршал авиации пойдет против пятерых террористов, ему крышка.

– Много. Не беспокойся, у "Эль Аль" отличная охрана.

– Угу, – говорю я, не очень убежденная, пока смотрю на парня со сросшимися бровями, сидящего слева от меня, который выглядит довольно подозрительно. Мистер «Сросшиеся брови» улыбается мне. Его улыбка исчезает, как я понимаю, из–за того, что Рон свирепо глядит на него.

После стольких лет, в течение которых Рон фигурировал в моей жизни только в дни рождения, у меня такое ощущение, будто он не имеет никаких прав называться моим отцом. Когда я была младше, он приезжал забрать меня на ежегодный праздничный выход, я боготворила его. Он был как супергерой, который исполнял все мои желания и относился ко мне, как к "Принцессе на день".

Но когда я поняла, что отец вообще–то должен быть со своим ребенком каждый день, я начала обижаться. В прошлом году я его проигнорировала. Я тайком ушла из дома, оставив записку, что вышла погулять с друзьями и вернулась с наступлением темноты.

С моей мамой нелегко. Она бросает мужчин ради спортивного интереса. О Роне мне известно только то, что он когда–то был бойцом спецназа израильской армии.

Спецназовец, который слишком труслив, чтобы бороться за брак с женщиной беременной от него, по–моему, это еще хуже.

Когда я повзрослею, я не буду такой как моя мама. А также не буду такой как Рон.

Вскоре мы приземляемся в Ньюарке, чтобы принять на борт еще пассажиров. Я никогда не ела сардины, но когда люди начинают подниматься и заполнять каждое свободное место в самолете, мне приходят на ум эти отвратительные рыбки. Меня поражает, как много людей садится в самолет, чтобы полететь в место, находящееся в предостерегающем списке для американских граждан.

Когда мы взлетаем, я нажимаю на небольшую кнопку, чтобы откинуть спинку сиденья, потому что начинаю утомляться.

Только у нас задний ряд и я очень быстро осознаю, что сиденья в последнем ряду не откидываются. Ладно, теперь это не радует. Это не просто короткий перелет в Орландо. Это чудовищный двенадцатичасовой полет туда, куда я, во–первых, не хочу ехать, чтобы, во–первых, познакомиться с больной бабушкой, о существовании которой я не догадывалась. (Знаю, у меня два "во–первых", но в данный момент в моей жизни нет ничего, что могло бы быть на втором месте... все на первом.)

Пока я пытаюсь откинуть спинку кресла, человек передо мной откидывается так сильно, что моим ногам едва хватает места. В моем животе зарождается ощущение, от которого хочется плакать. Я ничего не могу поделать. Я ненавижу этот самолет, я ненавижу маму за то, что заставила отправиться в эту глупую поездку, и я ненавижу Рона за всё остальное.

Через несколько часов я встаю, чтобы пойти в туалет, в этот раз по–настоящему. К сожалению, уже, как минимум, сто человек воспользовались уборной и на полу валяются обрывки туалетной бумаги. Вдобавок ко всему на полу много мелких капель. Это капельки мочи или воды? Мои сабо "Dansko" не привыкли к таким издевательствам.

Возвратившись на свое место, я к своему удивлению, наконец, заняла удобное, пусть и вертикальное, положение для сна. Сон сейчас был бы блаженством. Капитан выключает свет, и я закрываю глаза.

Кто–то кричит, и я вздрагиваю, пробуждаясь из царства грёз. Прямо надо мной, практически возле лица находится хасид 4. Еврей. Знаете, один из тех парней, которые носят черную шляпу, пальто и длинные, закрученные бакенбарды, спускающие по лицу и на шею. Джессика (она еврейка) сказала мне, что они сверхрелигиозны и стараются следовать всем шестистам или около того божьим правилам. У меня достаточно хлопот с мамиными правилами, не говоря уже о шестистах божьих.

Мне требуется минута, чтобы понять, что его глаза закрыты, и он молится. Но он не молится на своем месте, а молится прямо рядом с моим. Он подпрыгивает вниз и вверх, глаза закрыты, а лицо полностью сосредоточено. Более того, когда мои глаза привыкают к темноте, я понимаю, что все хасидские евреи собрались в задней части самолета помолиться.

Но это не похоже ни на одну молитву, а больше напоминает какое–то песнопение, смешанное с бормотанием. Возможно, они и не молятся. Но потом мужчина, полагаю их лидер, говорит несколько громких слов, они все отвечают и продолжают свое бормотание на распев. Да, они молятся

Они должны делать это одновременно?

И что это за ремешки на запястье и предплечье, и коробка, привязанная к макушке?

Теперь, когда я рассмотрела их лучше, я восхищаюсь этими людьми, за то, что они посвятили себя религии и молятся, вместо того, чтобы спать. Не поймите меня не правильно, я восхищаюсь, но не буду делать так же.

Смотрю на спящего крепким сном Рона. Он привлекательный мужчина, если вам нравится угрюмый, погруженный в раздумья тип парней. Мне нет. У моей мамы очень бледная кожа, белокурые волосы и зеленые глаза. Вероятно, в ту роковую ночь она была в своей "противоположной" фазе, когда они с моим отцом оказались вместе.

Интересно, хотел ли Рон, чтобы я не родилась? Если бы он решил остаться в комнате своего брата в общежитии университета штата Иллинойс, а не следовать за мамой в её университетский женский клуб семнадцать лет назад, тогда он бы не оказался в тупике с ребенком, который обижается на него.

Его глаза внезапно открываются, и я откидываюсь на спинку кресла, делая вид, что смотрю на экран телевизора без наушников в ушах. Единственное, что я могу сказать хорошего об "Эль Аль" – у них есть персональные телевизоры, встроенные в спинки сидений. Что само по себе чудо.

– Думаю, тебе там понравится, – говорит Рон. – Хоть я и живу в Америке уже семнадцать лет, Израиль всегда будет частью меня.

– И...? – произношу я.

Он слегка пододвигается в кресле и смотрит прямо на меня.

– И твоя бабушка также хочет стать частью тебя. Не разочаровывай ее.

Моргнув, я улыбаюсь ему своей знаменитой ухмылкой, приподнимая один уголок рта.

– Ты, наверное, шутишь. Не разочаровывать её. Я не знала о её существовании до вчерашнего дня. Как насчет того, что она разочаровывает меня? Если ты помнишь, она не была безумно любящей бабушкой.

Поверьте, я знаю людей, у которых есть безумно любящие их бабушки. Бабушка Джессики, Перл, четыре года вязала ей одеяло. Четыре года! При этом у нее артрит. Интересно, что подумала бы бабушка Перл, если бы узнала, что Джессика потеряла девственность с Маклом Гринбергом под одеялом, которое она четыре года вязала своими скрюченными пальцами.

Вздохнув, Рон отвернулся к своему личному небольшому телевизору. Я замечаю, что он тоже не надел наушники.

Я откинулась на спинку кресла. Долгое молчание окружает нас, настолько долгое, что думаю, если я взгляну на него, то обнаружу его снова спящим.

– Как мне называть ее? – спрашиваю я, продолжая смотреть на экран перед собой.

– Ей понравится, если ты будешь звать ее Савта. Это означает бабушка на иврите.

– Савта, – тихо говорю себе, пытаясь понять, как звучит это слово, когда я его произношу. Взглянув на Донора Спермы, я замечаю, что он кивает. Его подбородок приподнят, и он слегка улыбается, как будто он горд. Тьфу!

Я вновь поворачиваюсь к персональному телевизору, на экране которого информация о том, сколько еще лететь до того, как мы приземлимся в Израиле. Четыре часа и пятьдесят пять минут.

К этому времени хасидские евреи уже вернулись на свои места. Я снова закрываю глаза и к счастью погружаюсь в сон.

Не успеваю я опомниться, как стюардесса что–то произносит на иврите. Я жду, пока она повторит на английском.

– Мы начинаем снижаться над Тель–Авивом, пожалуйста, поднимите спинки ваших кресел в вертикальное положение...

Экстренное сообщение – мое кресло находилось в вертикальном положении в течение всего двенадцатичасового перелета!