Календарная книга

Женщины русской революции (Женский день. 8 марта)

Сурганов давно не видел эту свою однокурсницу — со времени окончания истфака, и теперь удивился произошедшим в ней переменам. Она была дорого одета, и Сурганов понял, что жизнь её удалась.

Оказалось, что она теперь служит в Государственной думе, не депутатом, нет, а в какой-то из множества комиссий и комитетов.

«Мы просто толстый и тонкий, встретившиеся на станции, — размышлял Сурганов, пытаясь весело отвечать на вопросы. — Только толстый неудачник — это я, а она явно проводит каждый вечер в спортзале».

Они обменялись телефонами, и, к удивлению Сурганова, она позвонила на следующий день. Он пришелся ко двору как историк. На носу был праздник 8 Марта, и в Думе хотели потратить деньги на довольно странные мероприятия. Главное, чтобы они были связаны с женщинами и историей.

— Отчего бы тебе не наговорить под камеру то, что ты знаешь? — спросила однокурсница. — Я же помню, ты всегда любил поговорить.

Несмотря на свою бедность, Сурганов был человек не очень стеснительный и сразу спросил про деньги. Оказалось, что первая запись должна быть бесплатной. Но ему объяснили, что если начальству понравится, то оно профинансирует проект. Будет передача для телевидения в семи или восьми частях. Тут Сурганов немного заскучал, но было уже поздно.

В конце концов, он подумал о тамошнем буфете, в котором, по слухам, цены заморожены на дореволюционном уровне. Или вовсе (тут Сурганов дал волю фантазии) ему откроют шкаф в кабинете, и оттуда явятся пузатые бутылки и осетрина первой свежести. Так всегда бывает с человеком, который собирается прикоснуться к высшим сферам, — суета и безумие. И ещё ему очень хотелось кофе, который приносит секретарша на серебряном подносе.

Он явился в назначенный час, чтобы обсудить подробности, и пришел в недоумение, как один герой Гоголя, что очень помнил, что выиграл много, но руками не взял ничего и, вставши из-за стола, долго стоял в положении человека, у которого нет в кармане носового платка. Сурганов сидел в обшарпанной комнате, где на стенах висели календари с безумными пейзажами, не имевшими отношения к родному государству и помыслам об Отечестве.

Сперва он был предоставлен сам себе, но вот в комнату вошла властная женщина, заглянула ему в глаза и сказала:

— Может, вы кофе хотите?

Сурганов радостно замотал головой вверх-вниз, как щенок. Властная женщина крикнула какому-то молодому человеку средних лет, вошедшему вслед, чтобы он сбегал на другой этаж за сахаром, а потом сообщила, что кофе у них хороший, даром что растворимый. При этих словах она вручила Сурганову столовую ложку.

Сурганов полжизни пил растворимый кофе, и всё это время не мог угадать дозировку — он ведь весь разный. Властная женщина меж тем уточнила задачу.

Сейчас в моде феминизм, и нужно сделать сериал о русских феминистках. Это серия документальных фильмов о женщинах революции.

При этом оказалось, что времени нет, и запись будет происходить прямо сейчас. Однокурсница делала ему знаки из-за спины властной женщины. Знаки говорили о том, что отказываться нельзя, и на кону будущие заработки и, возможно, осетрина первой свежести.

Сурганов сглотнул и вспомнил книгу «Новейший Плутарх», что написали четверо заключенных, которые сидели в камере Владимирского централа после войны. Один из них был академик Парин, другой — Даниил Андреев, сын знаменитого писателя, который там в уме сочинял свою «Розу Мира», третий (его фамилию Сурганов забыл) — заведующий фондами Эрмитажа и ещё кто-то. Люди в камере подобрались образованные, и они быстро выдумали массу биографий. Это была очень смешная, несмотря на страшные обстоятельства создания книга, и среди прочего, содержавшая массу перевернутых настоящих обстоятельств и фактов. Например, там был поэт, написавший поэму «Резеда и минус». Сурганова давно поражало творчество людей, которые знают, что им лучше не будет, и у них срока по двадцать пять лет. Однако история распорядилась иначе, и выжили все.

Сурганов, ещё ощущавший на губах привкус напитка из чашки (столовая ложка сделала своё дело, и он насыпал туда слишком много порошка), сел в специальной комнате напротив камеры. За ним был задник, изображавший Кремль, гостиницу «Москва» и дом российских законодателей. Наконец, ему махнули рукой и приказали начинать.

И он принялся рассказывать. Первой из воздуха соткалась Доротея Шванц, принявшая псевдоним Роза Красная, за ней — погибшая на царской каторге эсерка Елена Семенюк, а потом — другая эсерка Фаина Бенегиссер, которую Сурганов произвел из убийцы Урицкого и героев Бабеля. Фаину ждал конец уже на сталинской каторге (Сурганов удачно ввернул мысль о преемственности мироздания и официальном определении каторжных работ в Указе Верховного Совета).

— Протяните нить, на одном конце которой будут эсеры первого поколения, которое скомпрометировано Азефом, а другой конец будет обозначен Блюмкиным. Страшные фигуры, что и говорить, — вещал Сурганов. — Но женщины были традиционно жертвенны, лишены корысти и гибли — одни как мотыльки, другие, как птицы, залетевшие в горящий дом.

Тут он восхитился собственной неожиданной метафоре, но главное было не останавливаться, потому что Сурганов чувствовал, что если собьётся, то уже никогда не сможет продолжить. Известные личности исключались — Фанни Каплан, Брешко-Брешковская, Мария Спиридонова и Розалия Землячка отправились в отвалы истории, потому что Сурганов не помнил дат их появления на свет и смертей. То ли дело рожденная только что Доротея Шванц, младшая подруга Розы Люксембург, одна из тех, кому принадлежала сама идея женского праздника. Романтичная красавица, бросившая Бестужевские курсы ради работы на прядильной фабрике (работа была недолгой — арест и ссылка в Вологду).

Кожаная куртка в 1918 году, тиф, работа в Коминтерне и закономерный арест в тридцать шестом (что, по-видимому, спасло ей жизнь, потому что Доротея получила всего десять лет, а не высшую меру), реабилитация одной из первых, в 1954-м. На ходу он приделал к этому обстоятельству ходатайство жены Молотова, с которой товарищ Шванц подружилась в тюрьме. Доротея получила квартиру в Москве и вернулась к теории женского движения.

— Но, — печально завершил эту часть Сурганов, — её новаторство не в полной мере было оценено в то время.

В паузе ему принесли ещё кофе, теперь жидкого, как чай, но Сурганову было уже всё равно. Не прекращая говорить, он подумал, что справедливо его не кормили.

Связность речи наладилась, тем более, что нечто похожее он читал в юности в серии «Пламенные революционеры».

Вот гимназистка Дарья Болотина решает заколоть губернатора и для этой цели похищает старинный кинжал из лавки отца-антиквара. Она беспрепятственно входит в приёмную, но губернатор занят, а потом и вовсе ей говорят, что его не было с утра. Жертва случайна — какой-то старик в мундире, увешанный орденами, который, как потом оказалось, пришел хлопотать о пенсии за войну на Балканах. Его подслеповатая Дарья, которой запрещают носить очки, принимает за крупного чиновника.

Родители, чтобы спасти своё чадо, объявляют дочь умалишенной. Несколько лет она содержится в лечебнице, а потом уезжает за границу. Там она сходится со Степняком-Кравчинским (кинжал их сближает), потом следует странный союз с Этель Войнич (Сурганов был щедр на намёки, ничего, однако, не утверждая).

Вдруг что-то пошло не так, и он понял, что ему снова машут рукой. Оказывается, время, отпущенное на съемку, прошло, а он наговорил даже на две передачи.

К его удивлению, властной женщине его истории понравились, и она пожала ему руку на прощанье. Буфета Сурганов, впрочем, не нашёл, и сам удивился тому, как он выпал в черноту ночи, где сновали прохожие.

Продолжения не последовало. Однокурсница по телефону сообщила, что вопрос решается, а потом и вовсе перестала отвечать на звонки.

Прошёл ещё заснеженный женский праздник, миновали тёплые майские, и он забыл об этой истории.

Но летом у него раздался звонок. Спросонья он никак не мог понять, кто это звонит.

А это была женщина, судя по голосу совершенно сумасшедшая, и благодарила за рассказ о её родственнице. Тасовались имена вождей и какие-то неизвестные подробности.

— Как? — спросил он невпопад. — Вы — родственница Куйбышева?

— Нет, я внучка Доротеи Шванц. Сохранились ли у вас и её письма?

Тут он вспомнил всё, и горький вкус растворимого кофе снова возник у него во рту.

— Письма, — настойчиво повторила собеседница. — У вас должны быть её письма.

В ответ Сурганов начал натужно врать, что использовал иностранные источники. Он говорил о том, что эта история у нас была непопулярна, и он видел только воспоминания тех революционеров, что успели уехать из страны в начале двадцатых. «Я заметил, — думал Сурганов про себя, — что ссылка на иностранные источники — вежливый отказ. Никто не смотрит иностранных источников, никто не проверяет даже отечественных ссылок на архивы с этими глупыми номерами и сокращениями «л.», «об.», «оп.»… (Лист, оборот опись…)

Под благовидным предлогом он закончил разговор.

Но через месяц ему позвонила та самая однокурсница, которая так странно, вернее — обычно, пропала из его жизни. Она предложила ему работу.

Оказывается, что родственник выдуманной женщины — богатый человек решил написать историю своей семьи. Он переспросил и упомянул внучку. Нет, про внучку никто ничего не знал, это был просто дальний родственник Доротеи Шванц, человек небедный и готовый платить наличными. По всему выходило, что ему оказывают большую услугу, и он должен быть за это благодарен.

Сурганов почувствовал, что понемногу сходит с ума, и сначала решил, что это розыгрыш. Но в объявленный срок за ним приехала машина. Его отвезли в особняк с охраной, и в зале приемов секретарша поставила перед ним серебряный поднос с чашечкой прекрасного кофе.

Бодрый заказчик, с несколько раздавшейся вширь фигурой, был настроен чрезвычайно серьезно. Они договорились о цене (Сурганов сразу почувствовал, что продешевил), и он вернулся домой с пачкой денег. Расписки с него не взяли.

Разумеется, ни в какие архивы он не ходил, а в лучшем случае сверялся с календарем исторических событий по Википедии.

Понемногу Сурганова начал окружать странный морок. В его памяти всплыл роман одного итальянца в котором тайные общества, выдуманные друзьями героя, начинают сгущаться из мрака. Раньше это было смешно, но вот на практике было немного зябко. Неприятно, когда выдумка возникает рядом и дышит в ухо.

Сурганов начал писать книгу. На второй встрече с заказчиком пошёл разговор о том, что важнее и интереснее людям: фильм или книга.

— Если вы хотите поддерживать память людей о Доротее Шванц, лучше сделайте про неё сайт, — доверительно произнёс Сурганов, но сразу же понял, что сказал что-то не то. Впрочем, это не помешало делу.

Он писал быстро, отсылая главу за главой по указанному адресу.

С ним расплатились полностью, даже с некоторой премией.

Но в тот же день к нему в магазине, когда он уже звенел алкогольным стеклом в сумке, подошла сгорбленная старуха и с размаху отвесила ему пощёчину.

Прикосновение старушечьей лапки было невесомым, будто тополиный пух пролетел мимо щеки. Сурганов тупо уставился перед собой, а женщина, задыхаясь, зашептала:

— Как вы смели? Как вы… — в горле у неё забулькало. — Я дочь Фаины Бенегиссер! Как смели вы оболгать её? Она ничего не подписала на следствии, на её руках нет крови товарищей по партии. Клевета на святых людей не прощается никому!

И старуха заковыляла к выходу.

Эта история испортила Сурганову настроение на неделю. К тому же, чувствовал себя он неважно, и врачи советовали ему отказаться от кофе. По крайней мере, от кофе.

В начале осени он пришёл проведать могилу отца на Введенское кладбище. Отец хмурился на эмалевом овале, новых могил рядом возникнуть не могло, но фамилий на старых надгробиях прибавилось вдвое. Сурганов убрал жухлые цветы и упавшие ветки с могилы, а потом пошёл прочь. Для того, чтобы быстрее попасть к выходу, он свернул на неглавную аллею, — и прогадал. Её запрудила, шаркая, экскурсия, и протискиваться сквозь неё ему не хотелось. Всё было как обычно, несколько взрослых следовали за экскурсоводом, задавая идиотские вопросы, дети отставали и корчили рожи каменным ангелам.

Вдруг экскурсия встала, и Сурганов с разгона влетел в эту группу. Женщина, наставительно говорила обо всей неоднозначности российской истории, сконцентрировавшейся в биографии одной женщины, с которой начался русский феминизм. Перед ними был могильный обелиск с датами жизни. Доротея Шванц, молодая и прекрасная, сверлила Сурганова суровым взглядом.

Памятник казался новым. «Отреставрировали, — ответила экскурсовод на чей-то неслышный вопрос, — Кстати, я могу порекомендовать книгу по этому поводу. Там много ошибок, и кое-что не вошло, но начать можно и с неё».

09 сентября 2022