Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии

Монголы

Новый год — основная дата монгольского календаря. Как и другие народы, в культуре которых соседствуют и сосуществуют официальный и традиционный календари, монголы отмечают Новый год дважды: гражданский — 1 января по григорианскому календарю и народный — Цагаан сар, праздник традиционного календаря, не имеющий строго фиксированной даты, начало которого может смещаться в пределах с конца января по конец февраля. Именно Цагаан сар каждый монгол до сих пор считает «настоящим» Новым годом. Однако, поскольку Новый год является календарным праздником и вся символика новогодней обрядности в значительной степени связана с календарем, мы считаем целесообразным предпослать описанию Нового года небольшое исследование о монгольском календаре и его специфических чертах, отличающих его от календарей других народов Восточной Азии.

Календарная система монголов прошла длительную эволюцию с древнейшего периода истории этого народа до наших дней, и до сего дня в ней можно проследить четыре пласта:

• календарь ежегодный, сезонный, связанный с хозяйственным годом скотовода-кочевника;

• календарь, представляющий собой так называемый двенадцатилетний звериный цикл;

• шестидесятилетний цикл, существовавший параллельно с двенадцатилетним и включавший его в себя как один из компонентов,

• и, наконец, сменивший их в XX в. общеевропейский григорианский календарь.

Степень изученности этих календарей неодинакова. Насколько повезло второму и третьему — двенадцатилетнему и шестидесятилетнему циклам, которые за последние сто лет не раз исследовались и описывались учеными разных стран как по отдельности у тюркских и монгольских народов, китайцев и тибетцев, так и во взаимосвязи их календарей друг с другом (П. Пельо, К. Чома, А.Н. Самойлович, Г.Д. Санжеев, М.И. Тубянский, В.Ф. Шахматов, И. Захарова, А.Н. Зелинский, Б.Д. Бадараев и др.), настолько мало и фрагментарно исследован первый. Самое существенное из всех исследований непосредственно о монгольском календаре и основных этапах его формирования — это изданная в двух частях работа В. Котвича «О монгольском календаре»[637], на которую мы в основном и будем опираться при изложении материала.

Что касается исследований или хотя бы описаний празднования Нового года монголами и относящейся к нему обрядности, то их, к сожалению, немного. Первое и единственное подробное описание новогодней церемонии сделано Марко Поло в XIII в., оно относится к периоду правления Хубилая, первого монгольского императора Китая, и характеризует скорее быт китайского двора, нежели собственно монголов.

Следующим в хронологическом порядке источником можно назвать русский «Хронограф» конца XVII в., хранящийся в архиве Исторического музея Москвы. Там приведены сведения о всех 12 месяцах монгольского календаря, и в частности о праздновании монголами Цагаан сара. Эта часть источника в виде самостоятельного сюжета опубликована акад. М.Н. Тихомировым[638]. Наряду с некоторыми нелепостями, восходящими, вероятно, к стереотипу средневекового мышления автора «Хронографа» или его информанта по данному вопросу, там имеются весьма интересные данные о хозяйственной и культурной жизни монголов того времени.

В середине XIX в. сделало свои первые шаги отечественное монголоведение. К этому времени относятся научная деятельность бурятского ученого Доржи Банзарова и его статья «Белый месяц. Празднование Нового года у монголов» (первая публикация — 1846 г.). В ней наряду с пересказом данных Марко Поло о праздновании Нового года при дворе Хубилая приведены некоторые сведения о народном новогоднем празднике[639]. О Новом годе писали К.В. Вяткина в главе «Народы МНР» тома «Народы Восточной Азии»[640] и В. Клюева, неопубликованная работа которой хранится в архиве ЛО ИЭ АН СССР[641].

Практически на этом исследования Нового года как явления праздничной народной культуры монголов заканчиваются. Кое-какие сведения о нем имеются в работах русских путешественников[642], советских и монгольских писателей и журналистов[643]. Новогодний праздник в его ламаистском варианте (церемонии «очищения» и покаяния лам, умилостивления богов-защитников религии, восхваления 16 чудес Будды и т. д., проводившиеся в монастырях) обстоятельно описан А.М. Позднеевым в книге «Очерки быта буддийских монастырей…»[644]. Поскольку эти службы в наше время уже не проводятся, то их описание в работе Позднеева представляет собой большую историческую и религиоведческую ценность. Наконец, при написании этой статьи были использованы собственные полевые материалы автора, собранные им в 1978–1981 гг., во время работы в составе Комплексной советско-монгольской историко-культурной экспедиции в Арахангайском, Восточно-Гобийском, Кобдоском, Хубсугульском аймаках Монгольской Народной Республики.

Из всех перечисленных выше календарей, действующих у монголов, сезонный календарь наиболее архаичен. Возникновение календарей, диктуемое нуждами хозяйства (календари охотников, собирателей, кочевников и ранних земледельцев типологически близки в этом плане), уходит в эпоху зачаточного осмысления человеком своего места в природе и обществе. Открытие, а точнее, усвоение ежегодной повторяемости явлений природы научило человека необходимости координировать с ними основы своего присваивающего или производящего хозяйства. Календарь в ту эпоху нерасчлененности вымышленных и реальных представлений о мире был одним из опорных столпов мифологии, способом освоения мифологическим сознанием природных явлений[645]. Кроме того, календарь может служить одной из характеристик типа культуры, так как в нем выражено передающееся из поколения в поколение и зафиксированное в устной памяти народа представление о реальном времени, хотя зачастую и мифологически осмысленном[646].

Сезонный календарь монголов включал в себя год, делившийся на два основных сезона — весенне-летний и осенне-зимний. Это были две основные составляющие годичного цикла, хотя, разумеется, зима, весна, лето и осень также существовали как самостоятельные понятия. Следующей, более мелкой календарной единицей был месяц. Месяцев было 12, по 80 дней в каждом; раз в четыре года добавлялся тринадцатый, дополнительный. Месяцы делились на три декады по лунным фазам и имели соответствующие названия: новолуние (шинэ сар), полнолуние (дэлгэр сар), старый месяц (хууч сар)[647]. Способов обозначения месяцев было несколько. Чаще всего их называли по временам года, выделяя весенние, летние, осенние и зимние. Внутри каждого из времен года месяцы именовались в следующем порядке: начальный, или первый (эхиийн, или тэргууны), средний, или второй (дунд), последний, или третий (суулчийн)[648]. Кроме того, месяцы и дни в месяце могли обозначаться и просто порядковыми числительными: первый, второй… десятый и т. д.

Большой интерес представляет реконструкция народных названий месяцев, восходящих еще к охотничьему периоду жизни монгольских народов. Более всего преуспел в этом вопросе В. Котвич, который сумел свести воедино и сопоставить данные китайских, монгольских, маньчжурских, арабских источников и сведения, собранные Г. Георги, П. Палласом, Г. Потаниным, Б. Баторовым, Н. Поппе, Ц. Жамцарано, М. Хангаловым и др. у разных групп монголов (южных, западных, халха) и бурят (аларских, агинских, тункинских, кудинских, ольхонских, хоринских). По мнению Котвича, старомонгольские названия лучше всего сохранились у бурят бывшей Иркутской губернии, поэтому мы приведем здесь аларский вариант этих названий: весенние месяцы — xusa, ulān zudaŋ, jexe burgan; летние — baga burgan, gani (xubi), xożi; осенние — ȱlżin, xůůk, ulara; зимние — ůri, guran, buga[649]. У нижнеудинских и ольхонских бурят имеются некоторые варианты названий и наблюдается некоторое смещение месяцев по сезонам, что для нас важно как показатель того, что устойчивого деления на сезоны и идентичного названия месяцев в масштабе всех древнемонгольских племен и народностей не существовало. Большая часть названий этимологизирована В. Котвичем, но значение некоторых установить не удалось. Вот те из них, смысл которых достаточно ясен: доля, счастье — xubi; безумный, сумасшедший — gani; ȱlżin — удод (лат. Upupa epops); xůůk — кукушка; ulara — горная куропатка; guran — дикий козел; buga — изюбр; xusa — баран; ulān zudaŋ — склон горы, невысокий хребет (другие этимологии: красный разлив, бурный весенний поток горной реки[650]); jexe burgan — большие заросли; baga burgan — малые заросли (ивняка)[651].

Как мы видим, среди этих названий Цагаан сар отсутствует. Возможно, оно появилось позднее, а может быть, оно из другой системы наименований. Во всяком случае, В. Клюева упоминает три монгольских месяца, в основе обозначения которых лежит цвет: цагаан (белый), ногоон (зеленый) и улаан (красный)[652].

Единой даты начала Нового года у древнемонгольских племен не существовало. Котвич, сведя воедино все сведения по этому вопросу, вычленил две даты астрономического года, к которым был привязан сезонный праздник Нового года: осеннее равноденствие (22 октября) и зимнее солнцестояние (примерно 25 декабря) по григорианскому календарю. Большинство монгольских племен отмечали его осенью, соединив с осенними тайлганами (шаманскими жертвоприношениями в честь родовых духов и духов-хозяев местности). Это был сезон наибольшего изобилия запасов продовольствия, наступавший после окончания заготовки молочных продуктов на зиму у кочевников и сбора урожая у земледельцев. Однако аларские буряты и ордосские монголы отмечали Новый год после зимнего солнцеворота. Эта дата даже в 50-е годы XX в. была зафиксирована у монголов КНР (в частности, у чахаров[653]), и вплоть до начала XX в. она сохранялась у калмыков[654].

Сохранились и кое-какие народные приметы, связанные с названиями месяцев: второй весенний (ulān zudaŋ) — тает снег на пригорках, в этом месяце не играют свадеб; второй летний (gani) — начинают гнать молочную водку (отсюда и его название — безумный); третий летний (xożi) — коровы начинают давать меньше молока; первый осенний (ȱlżin) — дни становятся короче, время сенокоса; второй осенний (xůůk) — время случки у баранов; третий осенний (ulara) — начинает по ночам замерзать вода; первый зимний (ůri) — скоту начинают давать сено; второй зимний (guran) — день прибавляется на скачок дикого козла; третий зимний (buga) — день прибавляется на скачок дикого оленя, начинает таять снег под порогом жилища. В этой системе Новый год начинался с месяца «баран» (xusa)[655].

Итак, древний народный календарь монголов включал в себя год как цикл из четырех или двух сдвоенных сезонов, 12 лунных месяцев, по три в каждом сезоне. Названия месяцев ассоциировались с различными особенностями природы (климата, ландшафта, животного мира), подмеченными и усвоенными древним человеком. Началом года считалось либо зимнее солнцестояние, либо осеннее равноденствие — и то и другое уже было достоянием накопленных веками астрономических знаний.

XIII век был временем великих перемен и новшеств в жизни монгольского общества: век объединения монгольских племен под эгидой Чингисхана и создания первого единого государства, век захватнических походов, превративших Монголию в мощную империю своего времени. Это был век и многих культурных инноваций и достижений. В XIII в. у монголов появилась письменность, заимствованная у уйгуров и восходящая в своих первоистоках к арамейской графике: состоялось первое знакомство с буддизмом, шедшее как минимум по четырем каналам — через киданей, уйгуров, тангутов и китайцев. К числу важнейших культурных инноваций этого века следует отнести и принятие монголами нового календаря — двенадцатилетнего звериного цикла, заимствованного скорее всего от уйгуров, влияние которых во всей системе государственного делопроизводства на первых порах существования монгольской империи было весьма значительным. Официально этот календарь был введен в Монголии в 1210 г.[656].

Первый памятник монгольской исторической литературы — хроника 1240 г. «Сокровенное сказание» — уже ведет хронологию событий по новому календарю: год курицы (1201), год мыши (1204), год коровы (1205)[657].

Со временем этот календарь испытал сильное китайское и тибетское влияние[658]. Первое началось вскоре после завоевания монголами Китая и появления в Пекине монгольских правителей, которые стали строить быт двора и налаживать государственный аппарат по отработанному веками китайскому образцу. В 1267 г. была проведена вторая реформа монгольского календаря, и год стал начинаться, как в Китае, с первого весеннего месяца[659]. Тибетское же влияние было естественным следствием распространения ламаизма в форме желтошапочной секты Гелукпа. С конца XVI в. (см. ойратскую анонимную хронику «История Убаши-хунтайджи и его войны с ойратами», 1587), а особенно в первой половине XVII в. в монгольских письменных памятниках начинают появляться наряду с названиями зверей элементы и соответствующие им цвета, игравшие столь важную роль в тибетском цикле[660].

Монгольский двенадцатилетний цикл, как и китайский, начинался с года мыши в отличие от тибетского, который начинался с года зайца. Последовательность и наименования годов были следующими: 1) мышь (хулгана), 2) бык (ухэр), 3) тигр (бар), 4) заяц (туулай), 5) дракон (луу), 6) змея (могой), 7) лошадь (морь), 8) овца (хонь), 9) обезьяна (мэчин), 10) курица (тахиа), 11) собака (нохой), 12) свинья (гахай).

Помимо обозначения годов через названия животного цикла они имели еще ряд добавочных характеристик. Во-первых, годы делились на твердые (мужские) и мягкие (женские); это их качество соблюдалось в последовательном чередовании мягких и твердых годов друг за другом. Годы мыши, тигра, дракона, лошади, обезьяны, собаки всегда были мужскими (твердыми) годами. Соответственно годы быка, зайца, змеи, овцы, курицы, свиньи — всегда женскими (мягкими). С этой точки зрения годы быка и зайца правильнее было бы именовать годами коровы и зайчихи, как это предлагает Д.-Б. Жигмитов[661] и как действительно иногда делается в разного рода литературе. Однако в наименованиях годов, несмотря на их деление на мужские и женские, не заложено зоологического подтекста. В понятиях «твердый» и «мягкий» более важным является мировоззренческий аспект их соотношения с оппозициями «счастливый-несчастливый», «удачный-неудачный», «легкий-тяжелый», чем «мужской» и «женский».

В системе бытовых календарных примет у монголов это прослеживается неотчетливо, лишь иногда в памяти информантов всплывают какие-то отрывочные представления о том, что год зайца (женский) был несчастливым для скота и в этот год часто бывали бескормица и надеж. Г.Н. Потанин приводит аналогичные приметы аларских бурят: год коровы — холод, год змеи — засуха[662]. Возможно, эти туманные реминисценции — отголоски традиционного сезонного календаря кочевников, поэтому они и оказались забытыми, постепенно вытесненными развитой ламаистской системой гаданий и предсказаний на все случаи жизни. Но в том же двенадцатилетнем животном цикле алтайцев (телеутов) архаические следы сохранились намного дольше и были зафиксированы еще в начало XX в. По представлениям алтайцев, годы мыши, тигра, зайца, дракона, лошади, барана считались легкими, счастливыми, а годы коровы, змеи, обезьяны, курицы, собаки, свиньи — тяжелыми, несчастливыми[663]. Последовательность в чередовании годов здесь нарушена и отличается от монгольской, китайской, тибетской, но возможно, что эта неточность также объясняется традицией, уже утраченной к моменту получения этой информации.

Гораздо дольше у монголов сохранялось представление о счастливых и несчастливых днях. Они не чередовались так последовательно, как годы, и вовсе не обязательно присутствовали в каждом месяце, но, если по астрологическим вычислениям какой-либо день получался несчастливым, его просто объявляли несуществующим и отменяли, пропуская соответствующий порядковый номер в месяце. Чтобы, тем не менее, в месяце не оказалось недостатка дней, какой-либо другой день просто удваивался.

Во-вторых, годы обозначались с помощью одного из пяти элементов мироздания (они же «пять стихий» китайской натурфилософии): дерево (модо), огонь (гал), земля (шороо), железо (тэмэр), вода (ус, усан). Каждая из стихий имела определенное цветовое соответствие: дерево — синий цвет, огонь — красный, земля — желтый, железо — белый, вода — черный[664].

Цвет и элемент были взаимозаменяемы при характеристике года. Один и тот же 1916 год мог быть обозначен как год огня-дракона, или год красного дракона. Стихия и соответственно цвет охватывали собой два года цикла подряд: отсюда 1906 г. — год красного (огня) коня, а 1907 г. — год красной (огня) овцы и т. д., причем мужские годы всегда были четные, женские — нечетные.

С помощью тех же 12 животных в Монголии часто обозначали и 12 месяцев года, причем месяцем мыши называли тот, который примерно соответствовал нашему декабрю[665]. Отсюда — термин «восточный Зодиак», иногда встречающийся в научной литературе.

Еще более интересным представляется «суточный Зодиак» Монголии. Сутки у монгольских кочевников делились на 12 сдвоенных часов, каждый из которых обозначался именем одного из животных цикла: час мыши (0–2), быка (2–4), тигра (4–6), зайца (6–8), дракона (8-10), змеи (10–12), лошади (12–14), овцы (15–16), обезьяны (16–18), курицы (18–20), собаки (20–22), свиньи (22–24).

Механические часы в Монголии появились поздно, да и то в основном в среде феодальной аристократии, а народ вплоть до первой трети XX в. пользовался солнечными часами. В качестве последних использовалось тооно — дымовое отверстие юрты. Но углу падения солнечного луча, проникающего через тооно, можно было определять время с точностью до пяти минут. Внутреннее пространство юрты, подобно циферблату, чисто символически было разделено на 12 частей, перемещение солнечного луча от одной части до другой занимало два часа реального времени. Зимний световой день краток, поэтому часы зимой действовали лишь 6–8 часов, но зато летом — 16–18 часов[666].

«Опоясывающий» юрту животный цикл нес на себе еще одну семантическую нагрузку. Каждое животное как бы определяло хозяйственное назначение того места, с которым его связывала традиция. Мышь — знак богатства и его накопления; в северной части юрты под знаком мыши хранили самое дорогое имущество и сажали почетных гостей. Собака — символ охоты, в северо-западной части юрты под знаком собаки хранилось оружие. Дракон — символ воды и водной стихии, на женской (восточной) половине юрты под этим знаком хранились сосуды с водой. Под знаком овцы (юго-запад) содержали новорожденных ягнят, под знаком быка (северо-восток) — продукты в ящиках и т. д.[667].

В фольклоре монгольских народов есть сюжеты, связанные с названием годов, в частности объясняющие, почему двенадцатилетний цикл начинается с года мыши. Это этиологическая сказка о том, как верблюд лишился года, хотя первый год никла должен был достаться ему. Суть ее в следующем. Верблюд и мышь поспорили, кому владеть первым годом. Решили: тому, кто увидит первый луч солнца. Верблюд лег головой на восток, а мышь, сев ему на макушку, стала смотреть на запад, где находились высокие горы. Солнце еще не успело показаться из-за горизонта, но отблеск его лучей уже виден был на западных горах. Мышь увидела его первой и закричала об этом. Так ей достался первый год цикла. В другом варианте мышь тоже смотрела на восток, но так как она сидела на макушке верблюда, то и лучи солнца она увидела первой[669].

Первое упоминание о существовании шестидесятилетнего цикла в Монголии — это памятник, датируемый 1346 г., найденный в Эрдэницзу[670]. В памятниках XVII в. он уже фигурирует постоянно[671]. Каждые пять двенадцатилетних циклов объединялись в один шестидесятилетний (жар жил или орчил). В церковной хронологии Монголии для обозначения шестидесятилетнего цикла часто пользовались тибетским термином рабчжун, ибо тибетский язык был официальным языком монгольского ламаизма. И хотя двенадцатилетний звериный цикл в Монголии был принят позднее, чем в Тибете, примерно на два столетия, порядковая нумерация рабчжунов в Монголии была та же.

В период правления маньчжурской династии Цин и вхождения Монголии в состав Цинской империи (1691–1911) выпускались официальные государственные календари, и вся корреспонденция велась с учетом шестидесятилетнего цикла (животное и стихия). Известна китайская практика обозначать месяцы и дни года с помощью того же шестидесятилетнего цикла. Монголы этим пользовались редко и преимущественно при маньчжурском правлении[672]. В религиозной литературе (переводах сочинений тибетских авторов, сочинениях самих монгольских философов) «Колесо времени», точнее говоря, оба Колеса — малое, двенадцатилетнее и большое, шестидесятилетнее — фигурировали не просто как некий способ фиксации исторических дат, но как составная часть одной из важнейших доктрин тантрийского буддизма — Калачакры, тайного эзотерического учения, в котором концепция циклического времени преобладала над линейным (в отличие от хронологических систем Запада) и была лишь одним из параметров разработки космологической структуры Вселенной[673].

Интересна взаимосвязь календаря со способами определения возраста. В доламаистский период истории Монголии месяц рождения не имел значения, ибо ежегодно в день празднования Нового года добавлялся очередной год к возрасту каждого человека. Об этом писал еще китайский посол Чжао Хун, побывавший в 1221 г. у монголов: «По их обычаю, [они] каждый раз отсчитывали один год, когда зеленеют травы. Когда у них люди спрашивают возраст, то [они] говорят: „Столько-то трав“»[674].

Ламаистская астрология дополнила и усложнила столь примитивную систему отсчета возраста «по травам». Для того чтобы предсказать человеку по гадательным книгам, что его ждет в будущем, важен был уже не только год, но месяц и даже час рождения. Но еще большее значение с точки зрения астрологии имела система мэнгэ голлох (досл. «ставить в центр родимое пятно», где слово мэнгэ означало одновременно и обычное родимое пятно, и счастливую судьбу, символически в нем заключенную). Система мэнгэ охватывала собою цикл из девяти лет, каждому из которых соответствовало определенное число цветовых родимых пятен. Их последовательность была такой: девять красных, восемь белых, семь красных, шесть белых, пять желтых, четыре зеленых, три синих, два черных, одно белое. Если представить двенадцатилетний животный цикл и девятилетний цикл мэнгэ в виде двух кругов, поделенных на соответствующее (12 и 9) число сегментов, и наложить их друг на друга, то мы получим сложную календарно-астрологическую систему. Отсчет годов по животному циклу ведется на таком круге по часовой стрелке, отсчет мэнгэ — против часовой. Совпадение годов и мэнгэ возможно один раз в 36 лет. Соответственно 37-й и 73-й годы (с учетом года утробного развития, засчитывавшегося в общий возраст человека) считались особо опасными в жизни людей.

Но самым опасным считался возраст 81 год. Точного объяснения причин этого не существует, но, вероятно, «опасность» восходит к девятикратно повторенному циклу из девяти мэнгэ. Старики называют 81-й год муу нас — «плохой возраст». Считается, что он может нанести урон и даже причинить несчастье не только самому человеку, но его семье и всему хотону, где он живет.

Такого возраста следовало избегать всеми способами. С этой целью совершался специальный обряд, получивший название наян нэгийн засал (досл. «исправление восемьдесят первого»). Его задачей было ускорить наступление 82-го года жизни. Заключался он в следующем. За несколько дней или недель до наступления Нового года в семье устраивался праздник по случаю 81-летия ее члена. Готовили полагающееся по данному случаю угощение, произносили благопожелания, дарили подарки. Через несколько дней или недель, в день наступления Нового года, в соответствии с народной традицией добавлять всем в этот день один год жизни объявлялось, что юбиляру исполнилось 82 года. Таким образом, угроза «плохого возраста» сводилась до минимума: человек пребывал в нем всего лишь несколько дней или недель[676].

Циклический знак и стихия совпадали один раз в 60 лет. Такая дата тоже требовала к себе особого внимания. А на всякий случай каждые 9 и каждые 12 лет человек обязан был приглашать к себе ламу и совершать определенные «календарно-очистительные обряды». В девятую годовщину мэнгэ устраивался обряд мэнгий засал (досл. «очищение родимого пятна»), в первою годовщину циклическою знака проводился сходный по смыслу обряд жилийн оролгон (досл. «поворот года»). И тот и другой были, по сути дела, магическими обрядами доламаистского язычества, хотя и проводились ламами, приглашенными из монастырей. Подробное описание этих двух обрядов у монголов сделано Л.М. Позднеевым в «Очерках быта буддийских монастырей…»[677].

Таков монгольский двенадцатилетний животный циклический календарь. Он наложился на сезонный календарь, и их совмещение произошло относительно безболезненно. Сезонный календарь обслуживал хозяйственные нужды кочевников и отражал истоки и традиции данного типа культуры. Система «Колеса времени» с его двенадцатилетним и шестидесятилетним циклами отражала, напротив, уже более высокую ступень развития общества. Складывавшийся государственный аппарат Монголии, появление письменных хроник, принятие буддизма в качестве официальной религии — все это требовало более совершенного календаря, который и был принят в уже сложившемся виде с некоторыми поправками и добавлениями.

Сопоставляя различные письменные документы, имеющие отношение к контактам монголов с их соседями (золотоордынские ярлыки, письмо ильхана Аргуна французскому королю Филиппу IV Красивому и т. д.), Котвич приходит к выводу, что на территории Монгольской империи после смерти Чингисхана и распада ее на отдельные улусы не было единого календаря и единой хронологии. На востоке страны календарь был более ориентирован на Китай, на западе ориентация шла на уйгуров, имеются дополнительные пояснения и сопоставления с годами мусульманской эры, вставляются уйгурские названия месяцев наряду с общепринятыми монгольскими[678].

В целом монгольский календарь намного дольше сохранял архаические черты, чем китайский и уйгурский. Китайский календарь был самым древним и основным, на который держали равнение все прочие календари Восточной и Центральной Азии. Чтобы привести в соответствие лунные месяцы и солнечные годы, в Монголии, как и в Китае, своевременно вводили дополнительный месяц каждый третий год. Начиная с середины I тысячелетия до н. э. китайские, вавилонские и греческие астрономы почти одновременно вычислили девятнадцатилетний цикл, известный в астрономии под названием «метоновский цикл», в течение которого семь раз вставлялся 13-й, дополнительный месяц. В результате получалось очень важное лунно-солнечное уравнение: 235 лунных месяцев равнялись 19 солнечным годам. Однако это не было открытием какого-либо конкретного астронома древности, а всего лишь итогом знаний, накопленных тремя ведущими астрономическими системами древнего мира[679]. Тибетский, калмыцкий, монгольский, уйгурский календари вслед за китайским вводили у себя дополнительные месяцы методом удвоения одного из них и дублировали его название (например, удваивался месяц мыши, который получал после этого название «дополнительный, или второй, месяц мыши»). Ввиду отсутствия общих региональных печатных календарей и замкнутости касты астрологов, хранившей все свои знания в тайне, в разных календарных системах Центральной Азии такая операция проделывалась в разные годы и разные месяцы. Отсюда — частичное несоответствие этих календарей друг другу, затрудняющее норою идентификацию дат [680].

До 1911 г. в Монголии действовали практически два малоотличавшихся друг от друга календаря: гражданский, китайский и церковный, тибетский. Помимо общей основы (животное, элемент, цвет, название месяца) к китайскому добавлялся девиз (или титул) правящего императора и месяцы расписывались по временам года. С 1911 г., после провозглашения автономии Монголии, китайский календарь был отвергнут вообще, остался только тибетский, к которому на календарях, издаваемых Астрологической академией (Зурхай дацан) монастыря Гандантекчинлинг в г. Урга (нынешний Улан-Батор), добавлялись слова: «первый год провозглашения независимости», «второй год провозглашения независимости», и т. д. Эти слова сохранялись и после победы народной революции 1921 г., вплоть до 1924 г., когда в качестве государственного был принят общеевропейский григорианский календарь[681]. У южных монголов, оставшихся в составе Китая, продолжал действовать китайский, гражданский календарь, сохранявший свою силу вплоть до введения по всему Китаю в 1912 г. григорианского календаря.

Праздник Нового года по-монгольски называется «Цагаан сар», что переводится как «Белый месяц». Цагаан сар — это и сам праздник наступления Нового года, и первый месяц года, который открывает весну. Происхождение названия объясняют по-разному. Версия первая: белым этот месяц называется потому, что в эти дни все вокруг покрыто снегом. Версия вторая: в это голодное время года происходит разгул злых сил, и, чтобы их задобрить, месяц называют «белым», что согласно древней цветовой символике монголов означает «счастье», «счастливый месяц». Версия третья: белый он потому, что в этом месяце едят только «белое» — молочные продукты (цагаан идээ).

Действительно, белый цвет в символике монголов ассоциируется с представлением о счастье. Под счастьем кочевник чаще всего подразумевал изобилие скота и всего, что является от него производным: мяса, молока и молочных продуктов.

До 1267 г. монголы отмечали Новый год в сентябре. Август считался зеленым месяцем (Ногоон сар), за ним следовал белый месяц сентябрь, когда шла массовая переработка молочных продуктов с целью создания их запаса на зиму. Их изобилие вполне соответствовало названию месяца и понятиям монголов о счастье. Внук Чингисхана, император Хубилай, перенес начало нового года на февраль. Вместе с праздником на февраль перешло и название новогоднего месяца в целом. Он стал называться «Цагаан сар», по-прежнему символизируя собою изобилие молочных продуктов, хотя на самом деле в это время года их уже бывает мало, так как к началу весны зимние запасы, как правило, подходят к концу[682].

Как проходил Цагаан сар при дворе Хубилая, мы знаем из «Книги» Марко Поло. В этот день сам император и все его подчиненные одевались в белое. В этот же день все подвластные страны, области и народы приносили императору дары: золото и серебро, жемчуг и драгоценные камни, дорогие белые ткани. Но и друг другу и знать и народ в этот день преподносили белые вещи. «[Они], — писал Марко Поло, — обнимаются, веселятся, пируют и делают это для того, чтобы счастливо и подобру прожить весь год»[683]. Но особенно любил император, когда ему дарили белых коней, белых слонов и белых верблюдов. Все они проходили перед ним, покрытые дорогими попонами, навьюченные ларцами с подарками, а император оценивал их своим благосклонным оком. «Такой красоты нигде не видано!» — восклицает восхищенный Марко Поло. После вручения даров все придворные, выстроившись в соответствующей их положению последовательности, совершали по очереди воскурение перед дощечкой с именем Хубилая, стоявшей на алтаре в главном зале дворца. Потом начинался многочасовой пир. А затем в покои императора приходили фокусники и потешали его и гостей[684]. Напомним, что Хубилай был первым монгольским императором Китая, и многое из того, что здесь описано (слоны, фокусники, воскурение перед дощечкой на алтаре), — то черты китайского образа жизни, воспринятые монгольской знатью, но незнакомые простому народу.

Внося некоторые коррективы в описание Марко Поло, Д. Банзаров уточняет, что вельможи воскуряли фимиам не лично Хубилаю, а Небу[685]. Думается, что в данном случае понятия «великий каган», а тем более «император», каковым был Хубилай, и Небо были очень тесно связаны, ибо великие каганы Золотого рода в Монголии и императоры Китая в равной степени почитались как потомки обожествляемого Неба. Так что в этом вопросе Марко Поло не очень погрешил против истины.

У нас не имеется ни столь красочных описаний, ни исторических свидетельств о том, как отмечали Новый год в конце XIX — начале XX в. кочевники, а потому мы дадим описание по воспоминаниям нынешнего поколения стариков, которые были записаны нами во время полевых этнографических исследований в Монголии.

В праздновании Цагаан сара можно выделить три основные фазы: канун, первый день Нового года, весь остальной месяц.

В канун Нового года (битуун) наводился порядок в юрте, доставалась из сундуков новая или чистилась старая одежда, совершался символический обряд «ломки» или «вскрытия» каких-либо предметов, например, ломали берцовую кость барана и извлекали из нее костный мозг, открывали непочатую бутылку молочной водки, вскрывали заготовленное, обработанное еще осенью и спрятанное до зимы мясо. Это форма проявления древнего магического действия — ломать старое, чтобы дать дорогу новому, — сохранившаяся до наших дней.

Рано утром в день наступления Нового года начиналось хождение из юрты в юрту, сопровождавшееся взаимными поздравлениями, обменом подарками и обязательным праздничным застольем. Последний компонент первого новогоднего утра имел наибольшее значение с ритуально-магической точки зрения. Характер и обилие новогоднего пира должны были магически повлиять на благосостояние скотовода в начавшемся году.

Именно поэтому на стол ставилось множество мясных и особенно молочных продуктов: вареная баранина, и, прежде всего, крестец и баранья голова, ноздри, глазные впадины и ушные отверстия, которые были залиты топленым маслом, сваренные на пару крупные пельмени (бууз), пенки (урюм), сухой творог (арул), пресный мягкий сыр (бяслаг), топленое масло (шар тос), молочный самогон (цагаан архи), кумыс, если он еще сохранился до этого времени.

В ряде центральных районов в качестве особых праздничных блюд к Цагаан сару готовились рисовая каша, сваренная на молоке (цагаллах), и сдобное печенье с большим содержанием масла и сахара (уул боов, хэвийн боов). Все это ставилось на стол. Очень важно, чтобы еда была свежеприготовленной. Члены семьи угощали друг друга и всех приходящих соседей, а когда шли поздравлять своих соседей сами, то часть блюд на специальной широкой тарелке брали с собой как подношения-подарок. С этими тарелками люди ходили из юрты в юрту, и все друг у друга должны были хотя бы немного поесть: гости — у стола хозяев, хозяева — с блюд гостей. Все это сопровождалось взаимными пожеланиями благополучия в наступившем году, прежде всего, приплода скоту.

Бывало, что новогоднее застолье происходило в какой-то одной юрте. Тогда туда собирались гости из всех соседних юрт. В ожидании начала пира мужчины обменивались табакерками с нюхательным табаком, курили трубки, сообщали новости. Старики располагались в северной части юрты, где обычно сидят самые почетные гости, мужчины помоложе — на правой стороне, женщины — на левой, все в нарядных и аккуратно застегнутых одеждах.

Пир начинался с того, что хозяин остро наточенным ножом по всем правилам традиционного искусства разделки мяса отделял куски от крестца и угощал ими гостей, начиная с самых старших и уважаемых и кончая детьми. Попробовав мяса от крестца, гости съедали понемногу печенных из теста изделий и лишь потом приступали к еде. Хозяйка раздавала гостям чашки с кумысом и рюмки водки. Каждый гость обязательно должен был выпить три чашки кумыса и три рюмки водки, далее — уже по желанию, однако стараясь не опьянеть и не нарушить нормы праздничного этикета. Начинались песни, игра на национальных музыкальных инструментах. Одни гости приходили, другие уходили. Пир в разгаре[687].

Особого внимания заслуживает жест новогоднего приветствия дзолгох, которым обменивались друг с другом все, кто первый раз встречался не только в Цагаан сар, но и позднее, много месяцев спустя; главное, чтобы эта встреча была первой в наступившем году. Младший старшему (или женщина мужчине, если они ровесники) протягивал обе руки ладонями вверх, старший возлагал на них сверху свои руки ладонями вниз, младший поддерживал старшего под локти. В этом жесте и уважение, и обещание в случае необходимости помощи и поддержки, а когда это сопровождалось легким соприкосновением щек (эквивалент весьма распространенного в ряде культурных традиций дружеского поцелуя), то это также выражало родственную или товарищескую дружбу.

Традиция новогоднего празднования включала в себя как обязательный момент молитву с поднесением жертв духу-хозяину местности. Очень поэтично описал это в воспоминаниях о своем детстве (30-40-е годы XX в.) монгольский писатель и журналист Д. Цэмбэл.

Рано утром в первый день Цагаан сара жители хотона, одетые в праздничные дэли, шли к вершине священной горы Цагаан Хайрхан (местная святыня в одном из западных аймаков Монголии, где провел свое детство Цэмбэл). Они несли в руках подносы с вареной бараньей грудинкой, обжаренными в масле кусочками теста (боорцог) и молочной водкой (архи). Вместе поднимались на обо — культовую точку на вершине горы, представляющую собой насыпь из камней, увенчанную прутьями тальника, обвязанными кусочками ткани разных расцветок. Из толпы выходил самый старый и уважаемый житель хотона и по традиции, передаваемой из поколения в поколение, держа в руках блюдо с жертвенными подношениями, произносил благопожелания в честь духа-хозяина горы. «О почтенный, седобородый дух Цагаан Хайрхана! Будь милосерден и справедлив! Пусть люди под твоим покровительством не знают лютых холодов, пусть не ведают зноя! Пусть ветер колыханием будет, пусть дождь благоуханием станет! Да будут люди в благополучии и благоденствии, да будет большой приплод и зеленая трава! Да будет вода аршаном!» А потом старейшина трижды восклицал: «Хурай! Хурай! Хурай!», обходил обо по солнцу, оставляя на нем жертвенное мясо и водку, и все делали это вслед за ним[688].

В тех же западных аймаках, в частности у торгутов, зафиксирован обычай первого новогоднего утра, когда весь хотон (или хотайл, т. е. семейно-родовая община) совершал коллективное жертвоприношение не на вершине горы, а возле небольшого обо в центре территории хотона. Обычно оно было каменным, но могло быть сделано и из снега[689]. В любом случае, будь это настоящее обо или его имитация (в последнем случае по отношению к нему использовался термин индэр, а не обо), речь идет об алтаре и коллективной жертве духам-покровителям местности и рода. Д. Банзаров также отмечал этот обычай собирательно у всех групп монголов, не выделяя никакую из них конкретно. Кроме того, он писал о воздвижении алтаря из камня или даже аргала (сухого навоза) перед каждой юртой на восходе солнца в первое утро Нового года. На алтаре возжигали благовонные травы. Вслед за тем все семейство обходило возвышение и молилось, становясь на колени. Потом все шли поздравлять с праздником отца семейства, который желал детям счастья и долголетия[690].

Несколько слов о новогоднем обмене подарками — обычае, играющем важную роль в системе социальных ценностей монгольского общества вообще[691]. В Цагаан сар обмен подарками обязателен, качество и ценность их не имеют значения, лишь бы это был какой-либо материальный предмет: молочные продукты (цагаан идээ), хадак — шарф из шелковой ткани, пачка сахара или печенья, конфеты, просто деньги. Существует отработанный веками ритуал вручения подарка. Даритель должен был держать в руках хадак — длинный шелковый шарф голубого цвета (иногда до 1,5 м в длину, 20–30 см в ширину). Поверх хадака на ладонь правой руки или на соединенные ладони обеих рук ставился подарок. Даритель и получатель должны были обязательно быть в головных уборах и стоять лицом друг к другу. Сейчас уже не все детали этого ритуала соблюдаются, но в традиционной культуре какое-либо отклонение от правил могло быть расценено как профанация и оскорбление. В наши дни и в сельской местности, и особенно в Улан-Баторе ценятся в качестве новогодних подарков новая монета или новая денежная купюра. Они воспринимаются не как деньги, а скорее, как сувенир, часто хранятся в семье и в обращение не пускаются.

Первый день Цагаан сара проходил во взаимных поздравлениях, приеме гостей и хождении в гости. В этот день все имущественные и социальные различия забывались: знать и богачи посещали юрту последнего бедняка и, в свою очередь, радушно принимали его в своем доме. В первый день Нового года все должны были только праздновать и ничем более не заниматься. На другой день можно возвращаться к своим делам[692].

Есть поверье: чем больше гостей заглянет к тебе в первый новогодний день в юрту, тем счастливее у тебя будет наступивший год. Особенно важным всегда считалось, кто именно первым зайдет в юрту в новом году. Любопытный пример, иллюстрирующий этот обычай, приводит в своей книге о современной Монголии журналист Л. Шинкарев. Как-то ранним утром первого дня Цагаан сара он и его приятель журналист из ГДР, возвращались на машине из степи в город. Завидев одинокую юрту, они заехали в нее напиться воды. В юрте сидели старик со старухой и трое маленьких детей. Увидев гостей, услышав их просьбу и узнав, кто они, старик заплакал. Оказалось, он плакал от счастья, ибо давно уже никого не ждал и вдруг в это самое важное утро года его посетили и поздравили такие «высокие» гости[693].

Вечер первого дня Цагаан сара был насыщен развлечениями. Народ собирался в одной из юрт (часто это была юрта самого старого и уважаемого жителя данного хотона), начинались песни; слушали сказителей, играли на морин-хуре. Иногда в первый же вечер, а кое-где лишь на третий день устраивали гадания и игры.

Вообще-то гадание о судьбе отдельных лиц в предстоящем году было делом лам-астрологов (зурхачи), которые каждому желающему могли составить его индивидуальный гороскоп, пользуясь специальной таблицей астрологических вычислений зурхай самбар и руководством к ней, изложенным в сочинении «Биндер гарав». Это делали обычно накануне Цагаан сара, ибо среди советов и предсказаний на Новый год немалую роль играли указания, в какую сторону должен быть сделан первый шаг из юрты в утро первого новогоднего дня, через что надо или, напротив, ни в коем случае нельзя перешагивать и как ликвидировать угрозу какой-либо опасности или неприятности. Все это называлось цээр гаргах (досл. «вывезти невезение»). Сейчас таким образом практически гадать некому, ибо специалистов по зурхаю отыскать нелегко. Старики же, собравшись в юрте, не столько гадают, сколько, исходя из многовекового народного опыта и наблюдений, предсказывают по погоде, снегопаду, ветру, поведению животных, каким будет год, обильным ли будет приплод скота и т. д. В сомонах Цэнкер, Тарят, Жаргалант (Арахангайский аймак) отмечено, что люди, родившиеся в год с тем же циклическим знаком, что и наступающий новый год, изготавливают из войлока или дерева небольшую фигурку соответствующего животного и хранят ее в течение года.

Игры, в которые играли в первые дни Цагаан сара, были достаточно разнообразны: шахматы (шатар), домино (далун), лото (уучур), в которые играют повсюду и которые не связаны с какими-либо конкретными сезонами года. Но ряд игр имеет четкую символическую привязку именно к Цагаан сару: это «пестрая черепаха» (алаг мэлхий), «загонять оленя» (бугд тавих), «стрелять альчиками» (шагай харвах), «хватать альчики» (шагай шуурэх), «собирать альчики» (шагай нийлэх), «круг» (хорло) и др. В каждой из них заложен определенный философский или магический подтекст.

В начале XX в. монголы знали несколько десятков игр в астрагалы (шагай) — бараньи лодыжки; в этих играх исследователи усматривают взаимосвязь с магией плодородия в скотоводческом хозяйстве. В игре «стрелять альчиками», например, выстраивали цель из 8 или 12 астрагалов, укладывая их по два, и «стреляли» по цели другими астрагалами с помощью специальной дощечки. Выигрывал тот, у кого в конце игры оказывалось наибольшее число астрагалов. В игре «собирать альчики» астрагалы подбрасывали, а затем собирали на земле или на полу пары, лежавшие одинаковыми сторонами кверху. Затем, щелкая пальцами, «стреляли» одним астрагалом по другому, стараясь не задеть при этом соседних костей. При удачном «выстреле» игрок забирал себе обе кости. Выигрывал опять-таки тот, кто к концу игры набирал наибольшее количество астрагалов.

В игре «пестрая черепаха» из 88 или 92 астрагалов выкладывали фигуру черепахи. Последовательно, каждый из игроков бросал шестигранную кость и в зависимости от того, какой гранью она выпадала, забирал соответствующее число астрагалов из фигуры черепахи. Во всех этих играх сосредоточение в одних руках большего числа костей должно было магически содействовать увеличению приплода скота их обладателя.

Популярная новогодняя игра «круг» (хорло) состояла из 60 деревянных квадратных табличек: 48 представляли собой четырежды повторенные изображения животных двенадцатилетнего цикла, а 12 табличек — трижды повторенные изображения следующих предметов: круг (хорло), драгоценный камень (чандмань), царь птиц Гаруда (хангарид) и лев (арслан). Последние 12 табличек обладали более высокой ценностью, чем первые 48. Из табличек выкладывали 12 куч, по пять в каждой, и делили между участниками игры, которых могло быть от 2 до 12 и которые должны были из них выложить юрту. Вначале шли в ход менее ценные таблички, однако по мере приближения к концу игры они становились более ценными. Выигрывал тот, кто клал на самый верх имевшую наивысшую ценность табличку с изображением хорло (таких было всего три). Эта игра очевидно имела космическую символику. Цифры 3, 4, 5, 12, 60 обладали важной семантической значимостью в мифологии и космологии монголов (трехчастность времени и пространства: мир верхний, средний, нижний, т. е. подземный; время прошлое, настоящее, будущее; четыре стороны света, пять элементов мироздания; двенадцать и шестьдесят — календарные циклы). Все они в сочетании друг с другом позволяют некоторым исследователям рассматривать эту игру как некую акцию космического творения, в которой сооружение юрты выступает как аналог сотворения мира. Каждая из игр предусматривает большое число участников, и вечера первых дней Цагаан сара — наиболее подходящее для них время[694].

Первые три дня были наиболее интенсивно насыщены событиями. Однако и весь остальной месяц считался праздничным. Продолжались хождения в гости, рекомендовалось съездить к родственникам, жившим в отдаленной местности, и обменяться с ними приветствиями и подарками. Желательно весь месяц есть обильную пищу, что должно магически повлечь за собой изобилие в течение всего остального года.

Любопытное свидетельство о праздновании Нового года монголами имеется в одном из русских источников — «Хронографе» конца XVII в., хранящемся в Историческом музее в Москве. В нем приводятся все 12 месяцев монгольского календаря с указанием их названий по звериному циклу и перечислены все хозяйственные заботы и праздничные мероприятия, которые связаны с каждым из них. Первым месяцем года назван март (в «Хронографе» он именуется Барс, а также Чаган бурхан). В этот месяц устраивается великий праздник: «…в молбище празднуют с вечернего часа во всю нощь и до половины дня всем свои идолопоклоньническим собором молятся» (см.[695]).

Праздничная служба заканчивалась коллективным подношением жертв, после которого все «зьдравствуют друг другу в новой год и пиршество во царстве своем и в улусах между собой сходящиеся 12 дней совершают» (см.[696]). В числе жертв, которые приносит ламаистское жречество своему божеству, перечислены следующие: «от всякого скота по первородному животнуму, и от птиц, и от винограда, и от всякой овощи, и от земного плода, и от пшеницы, и от масла коровья», но кроме них названа в качестве главной жертвы кровь «чистых избранных отрочат мужска и женьска дву человек» (см.[697]). Все это плод явного недоразумения. Ни «первинки» животных, ни птиц, ни винограда (не ведомого в монгольских землях), уж не говоря о крови невинных младенцев, ламаисты в жертву не приносили. Думается, что автор «Хронографа», будучи ортодоксальным христианином, создал этот перечень жертв по библейскому образцу, не избежав искушения упрекнуть «идолопоклонников»-ламаистов в изуверском грехе — использовании крови младенцев для своих религиозных надобностей (стандартный прием, применявшийся христианской церковью для дискредитации любой «иной» веры — язычества, иудаизма, в данном случае ламаизма).

В январе 1908 г. П.К. Козлов, отправившийся по заданию Русского географического общества в Монголо-Сычуаньскую экспедицию в Урге, стал свидетелем многодневных праздничных развлечений монголов по случаю Цагаан сара. П.К. Козлов отмечает, что проводники-монголы энергично протестовали против выхода в путь до окончания праздника, поэтому начало экспедиции пришлось отложить. С другой стороны, как пишет далее П.К. Козлов, он с удовольствием наблюдал городское оживление в эти дни. «Перед зданием консульства с утра до вечера проносились кавалькады нарядных монголов и монголок… В центре города сновало еще больше народа, прибывшего из окрестных мест с принесением поздравлений Хутухте (главе ламаистской церкви Монголии. — Н.Ж.) и главным чиновникам. Везде развевались флаги, мелькали разноцветные фонари и раздавалась трескотня хлопушек и бомбочек… Торговля стихла, лавки закрылись, но зато двери всех буддийских храмов стояли настежь, призывая к молитве»[698]. Фонари, фейерверки, хлопушки — элементы китайской праздничной культуры, воспринятые в городской среде в Монголии.

В начале XX в. уже в городских условиях родилось массовое развлекательное действо, которое было связано в Монголии с Цагаан сэром. Это ян-гоу — веселые карнавальные шествия на ходулях. Поначалу их устраивали артисты китайского театра в Урге — столице дореволюционной Монголии. В гриме и костюмах они разгуливали на ходулях по городу, заходили во дворы китайских фирм, а потом и монгольской знати и разыгрывали там пантомиму из жизни разных слоев населения. В благодарность за представление им платили деньги, а в придачу часто тут же, во дворах, кормили и поили. Специальный зазывала громко выкрикивал названия спектаклей, которые пойдут в театре в ближайшие дни.

После победы народной революции молодежь превратила ян-гоу в агитационные зрелища. Проводились они обычно на улицах в третий день Цагаан сара. Несколько пар актеров (обычно 8-10) в масках, костюмах и на ходулях изображали сценки из жизни старой Монголии, сочетавшие пантомиму с диалогом. Сценки были очень просты по содержанию: лама соблазняет девушку, китайский чиновник избивает рядового монгола и т. д. Заканчивалось представление коллективным шествием масок по кругу, фейерверком и т. д. Актеров по традиции приглашали в дом и угощали. Некоторые такие агитбригады выезжали в сельскую местность и проводили свои представления там[699].

Особняком стоит цикл обрядов, церемоний и хуралов, проводившихся в конце XIX — начале XX в. в ламаистских монастырях и храмах в преддверии Нового года и первые две педели после его наступления.

С конца XVI в. в Монголии началась вторая волна распространения буддизма, на этот раз в виде ламаизма секты Гелукпа. К середине XVII в. он набрал силу, и «Монголо-ойратский свод законов» (1640), объявивший гонения на шаманизм и его последователей и, напротив, предоставивший разного рода льготы ламству, тем самым утвердил ламаизм в статусе государственной религии. Включение праздничных дат традиционного монгольского календаря в ламаистскую практику было составной частью общего процесса освоения и переосмысления буддизмом добуддийского культурного наследия монголов. Разумеется, праздник Нового года (Цагаан сар) как самая главная дата монгольского календаря был «пересмотрен» буддизмом в самой своей сущности и объявлен праздником 16 чудес Будды.

Ламаистский ритуал празднования Нового года включал в себя ряд предновогодних хуралов, проводившихся в монастырях Монголии в последние дни 3-го зимнего месяца, и серию хуралов, проводившихся в течение первых 15 дней 1-го весеннего месяца, т. е. после наступления нового года.

К числу предновогодних относились хуралы сочжин — церемонии «очищения» и покаяния лам во всех совершенных грехах и хурал умилостивления докшитов — богов — защитников веры и хранителей ламаистского учения.

Церемония сочжин согласно первоначальному распорядку монастырской жизни должна была проводиться в храмах ежедневно в течение всего года, однако во второй половине XIX в., когда быт ламаистских храмов изучал востоковед А.М. Позднеев, эта служба проводилась уже только 15-го и 30-го числа каждого месяца. Время суток, в которое она устраивалась, не имело существенного значения — это могли быть утро, полдень, вечер, но в канун Нового года она проводилась в храме в полночь[700].

Для созывания лам на эту службу имелся специальный музыкальный инструмент — ганьди — сделанное из красного сандалового дерева четырехгранное бревно (длина — около 2,3 м, ширина — около 53 см) с резным изображением лягушки на концах. По бревну били особой ударной палочкой, в миниатюре повторявшей само бревно, с той лишь разницей, что по бокам ее были вырезаны головы мышей, а не лягушек. Три раза по одному и три раза по 36 ударов по бревну бил специальный глашатай, а все ламы за это время собирались перед дверями храма, читали молитвы и ждали последнего удара.

С последним ударом все входили в помещение храма, трижды кланялись всем присутствующим, раскладывали свои молитвенные коврики, рассаживались по кругу и произносили краткую молитву божествам десяти стран с просьбой принять покаяние. По окончании этой молитвы главный из лам, ведущий службу, начинал громко зачитывать все обеты и отречения, данные ламами при вступлении в сан гецула и гелунга. Все громко вторили ему, тем самым как бы возобновляя принятый когда-то обет. Все завершалось коллективным раскаянием в совершенных грехах и обещанием избегать их впоследствии.

Вся процедура происходила в несколько приемов. Сначала читались обеты гецулов как самого низшего ранга в ламаистской иерархии священнослужителей. Произнеся покаяние, они уходили. Следующий цикл обетов связан с гелунгами — более высоким саном. Они выслушивали свои 253 обета, совершали покаяние и уходили. Следующий более высокий ранг лам — гелунги, принявшие обет бодхисаттвы. Они зачитывали свои обеты, включающие 18 основных проступков и 46 грехов, также каялись и выходили из храма, в котором оставались лишь самые высшие ламы, имеющие тантрийское посвящение. Они каялись в 14 основных проступках и 8 грехах. Покаяние лам двух последних категорий входило в особо тайную часть ритуала, поэтому непосвященные на нее не допускались. По окончании покаяния всех категорий лам они снова собирались все вместе в храме для коллективного чтения «Пратимокша-сутры» (часть буддийского канона, регламентирующая поведение монахов во время религиозных церемоний). А.М. Позднееву ни разу не довелось присутствовать при исполнении ритуала сочжин ввиду его особо эзотерической специфики, и приводимое здесь описание сделано им только по рассказам монгольских лам[701].

За день до Нового года в храмах проводилась служба умилостивления докшитов — хранителей и защитников буддийского учения. Обязательной составной частью этого хурала были три последовательно, совершаемые друг за другом церемонии: разрубание линги, принесение в жертву докшитам балинов и сжигание сора. Линга — это сделанная из теста фигурка обнаженного человека, своего рода символическое воплощение врага веры; балины — конусообразные и овальные фигурки из теста, украшенные сделанными также из теста цветами, языками пламени и имитацией органов человеческого тела, — это умилостивительная жертва докшитам. Наконец, сор — это трехгранная пирамида из теста, полая внутри, по внешнему контуру которой вырезаны цветы, круги, языки пламени и т. д., а верхушка пирамиды увенчана изображением человеческого черепа. Такие же черепа лежали и у подножия пирамиды, а в центр ее втыкалась стрела, украшенная шелковым платком (хадаком) и изображением молитвенной мельницы (хурдэ). Сор — это своего рода магическое оружие, которое во время службы силой произносимых ламами заклинаний становится воплощением грозной силы, способной обратить в прах всех врагов веры, все грехи человечества и все препятствия на пути к распространению буддизма.

Судьба всех трех перечисленных выше предметов в ходе ритуала складывается очень похоже: лингу рубят на 12 частей по числу произносимых заклинаний и выбрасывают эти части за пределы храма; балины выбрасывают далеко в степь, и там они становятся добычей собак, а сор сжигается на специально разведенном ритуальном костре под чтение молитв[702]. Совершение этих служб в предновогодние дни придавало им особый смысл: и всеобщее покаяние лам, и магическое уничтожение всех врагов и грехов в конце уходящего года позволяли начать с Нового года ритуально чистый виток «Колеса времени».

В 1-й день месяца Цагаан сар в ламаистских монастырях совершался хурал в честь наступившего нового года, а в последующие 15 дней ежедневно отправлялась служба в честь одного из 16 чудес, совершенных Буддой Шакьямуни, и его победы над шестью лжеучителями, опровергавшими его учение и возбуждавшими против него народ.

Как уже говорилось выше, григорианский календарь и 1 января как день начала гражданского года были введены в Монгольской Народной Республике в 1924 г. Оформление этой даты в качестве праздничной сложилось уже в послевоенные годы на основе русской модели культуры в том варианте, в каком она была представлена в русской городской среде уже в XX в.: ночное застолье, разукрашенная игрушками, свечами и лампочками елка, Дед Мороз и подарки, праздничные вечера в учреждениях, клубах и домах культуры. Однако по-прежнему «настоящим» Новым годом каждый монгол считает только Цагаан сар, который в настоящее время официально называется Днем животновода.