Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии

Заключение

И так, перед нами прошли картины новогоднего праздника китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев в конце XIX — начале XX в., праздника, тесно связанного со всей многогранной и своеобразной культурой изучаемых народов. Представляется несомненным, что на рубеже XIX–XX вв. и в первой половине XX в. новогодний праздник народов Восточной и Центральной Азии занимал важное место не только в их календарном годичном цикле, по и во всей традиционной жизни. Будучи одним из выражений духовных и материальных ценностей каждого из этих народов, праздник Нового года нес в себе колоссальный эмоциональный заряд, синтезировал эстетические воззрения и представления о добре и красоте, сложившиеся в недрах национальных культур.

Новогодний праздник китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев предстает перед нами как сложное явление, в котором спрессованы и одновременно сосуществуют религиозные системы и идеологии различных исторических эпох, начиная с самых древних архаических времен и включая инновации нового времени. Особая живучесть новогоднего праздника, очевидно, была предопределена и тем, что в нем на протяжении веков наряду с появлением новых обычаев и обрядов сохранялись традиции предшествующего времени; при этом нередко «повое» находило аналог в «старом», а «старое» продолжало бытовать, получив новое осмысление и трактовку.

Новый год воспринимался как важнейшая дата года, как особое сакральное время, в ходе которого совершался переход от прошлого и настоящего в будущее, как своеобразный разрыв в непрерывном потоке времени и одновременно как праздник, не позволяющий нарушиться, порваться великой «связи времен» жизни, человечества, Вселенной.

Уже на протяжении нескольких столетий Новый год у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев совпадал с наступлением весеннего сезона, с праздником Начала весны. Это придавало особенную красочность и торжественность многим обычаям, обрядам и развлечениям этого праздника. Новый год никого не оставлял безучастным. И дело здесь не только в том, что в праздничные дни граница между участниками многочисленных игр, развлечений, шествий, процессий, мистерий и зрителями практически исчезала: любой зритель эмоционально сопереживал, а, следовательно, и участвовал в них. Дело здесь не только в этом. Новый год — это праздник, который касается каждого. У китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев Новый год был «всеобщим» днем рождения, именно с Нового года увеличивался возраст каждого.

Обобщенный в монографии материал свидетельствует о том, что на рубеже XIX–XX вв. у изучаемых народов бытовала своя неповторимая модель новогоднего праздника, отражавшая самобытность духовной и материальной культуры каждого из них. Истоки специфики праздника Нового года у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев коренятся в особенностях климатических и региональных условий, хозяйственно-культурного типа (ХКТ), в неповторимости исторического опыта, в политической, экономической и культурной истории.

Можно отметить несколько общих аспектов, в которых наиболее ярко проявляется специфика новогоднего праздника китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев. Прежде всего, в календарных датах празднования Нового года. В конце XIX — начале XX в. все изучаемые народы наряду с традиционным лунно-солнечным календарем и шестидесятиричной системой уже пользовались григорианским календарем. Однако в первых десятилетиях XX в. Новый год по григорианскому календарю наиболее интенсивно внедрился в культуру японцев, монголов и отчасти корейцев. Для большинства же китайцев, корейцев и тибетцев в начале XX в. Новый год по лунному календарю стойко сохранял свои позиции. У монголов Новый год по лунному календарю сосуществовал с григорианским. Для японцев было более характерным постепенное перенесение обычаев и обрядов традиционного новогоднего праздника на Новый год по общепринятому календарю.

В конце XIX — начале XX в., а в некоторых случаях и в первой половине XX в. существовали большие различия в сроках проведения новогодних торжеств: у тибетцев — земледельцев-ламаистов новогодний праздник продолжался почти два месяца; у китайцев, корейцев, японцев — от двух недель до месяца; у кочевников-монголов и тибетцев-скотоводов наиболее значительными были первые три дня. По-разному в новогодних обычаях и обрядах изучаемых народов проявлялось соотношение между идеологиями мировых, национальных религий и философских учений и народными религиозными представлениями. В новогодних обрядах и обычаях китайцев поражает синкретизм религиозных представлений. В обычаях и обрядах монголов и корейцев преобладают добуддийские древние представления; в новогодней обрядности японцев велика роль синтоизма; наконец, особо надо отметить роль ламаизма и ламаистской церкви в церемониях праздника Нового года у тибетцев. В ходе исторического развития собственно земледельческие обычаи и обряды у китайцев, корейцев, японцев, тибетцев-земледельцев, а также обычаи и обряды кочевников монголов и тибетцев постоянно обогащались многовековой городской культурой, а также культурой других классов и сословий. В новогодней обрядности изучаемых народов степень этого взаимовлияния, уровень синкретизма проявляется по-разному. Так, необходимо отметить, что у китайцев, корейцев, японцев в собственно земледельческий народный праздник вошло много элементов многовековой городской культуры (хотя, конечно, необходимо помнить о том огромном влиянии, которое культура земледельцев постоянно оказывала на формирование традиций горожан, особенно в феодальный период), а в народный праздник тибетцев — значительное число элементов ламаистской обрядности.

На рубеже XIX–XX вв. у изучаемых народов в основном завершался процесс формирования общенациональной модели новогоднего праздника, что, впрочем, не исключало и не исключает даже в наши дни бытование огромного числа локальных и региональных особенностей.

Складывание общенациональной модели новогоднего праздника у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев в конце XIX — начале XX в. совпало с важнейшими событиями в их политической, экономической, культурной и этнической истории. Это было время кризиса феодальной системы, утверждения капиталистических отношений, период империалистической экспансии, время мощных национально-освободительных движений. Это было время, когда многие элементы традиционной культуры как бы заново переоценивались.

В этих сложных условиях и новогодний праздник как один из ведущих календарных праздников также претерпевал известную трансформацию, менялись и оценки его значимости. В первой половине XX в. традиционный новогодний праздник у каждого из изучаемых народов стал одним из выражений этнической специфики, одним из важнейших компонентов этнического самосознания. Особую этническую окраску приобрели как сам праздник Нового года, так и отдельные его элементы.

Та особая роль, которую праздник Нового года играл и играет доныне в жизни китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, богатство и разнообразие обычаев и обрядов, игр и развлечений, шествий и маскарадов, истоки которых уходят в седую древность (и в данном случае это не образное выражение), наконец, их живая реальность, сохранение и бытование огромного числа локальных обычаев и обрядов (при наличии уже в начале XX в. общенациональной модели новогоднего праздника у каждого из изучаемых народов) делают систематизированный в монографии материал ценным источником. Более того, он дает основание для постановки ряда проблем общего характера.

Как уже неоднократно отмечалось, календарные праздники любого народа — это концентрированное выражение многих сторон материальной и духовной культуры. Новый год как один из важнейших праздников календарного цикла отражает эту специфику наиболее ярко. Именно поэтому мы вправе рассматривать праздник Нового года китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев в системе их материальных и духовных ценностей, в неразрывной связи с этнической историей каждого из этих народов. Думается, что системный подход к анализу их обычаев и обрядов новогоднего цикла откроет новые пути для дальнейших исследований.

Подытоживая результаты исследования календарных обычаев и обрядов народов зарубежной Европы, С.А. Токарев писал: «Если взглянуть на них как бы с большой высоты, с общесоциологической точки зрения, то мы увидим, что в этих обрядах выражена своеобразная адаптация человеческой деятельности к объективному, так сказать, космическому ритму природы… В основе годового цикла календарных обрядов и верований лежит крестьянский труд, лежит материальное производство»[870].

Это основное положение о трудовых истоках календарных обычаев и обрядов является определяющим и при изучении календарных праздников народов мира, в том числе и народов Восточной и Центральной Азии. Об этом свидетельствует и материал, обобщенный в данной монографии.

Однако представляется интересным проследить также взаимосвязь календарных обычаев и обрядов с хозяйственно-культурными типами (ХКТ). Систематизированный в данной работе материал дает для такой попытки известное основание, ибо в ней рассмотрен новогодний праздник народов, относящихся к различным хозяйственно-культурным типам[871].

Как известно, китайцы, корейцы и японцы относятся к восточноазиатскому историко-культурному региону, к ХКТ плужных земледельцев умеренного и субтропического климата, с определяющим преобладанием поливного рисосеяния. При этом необходимо отметить, что у каждого из этих народов наблюдаются значительные хозяйственно-культурные вариации. Еще больше различий в хозяйственной деятельности этих народов имелось в ходе их исторического развития. В хозяйственном развитии китайцев на протяжении тысячелетий ХКТ плужных земледельцев, использовавших искусственное орошение (в бассейне р. Хуанхэ), взаимодействовал с ХКТ ручных земледельцев субтропиков и тропиков, занимавшихся возделыванием корне- и клубнеплодов и поливным рисосеянием. Исторически ХКТ корейцев был тесно связан с охотничье-собирательским ХКТ и особенно с ХКТ прибрежных и речных рыболовов и собирателей, который играл важнейшую роль и в хозяйственной деятельности японцев. Рыболовство и приморское собирательство сохраняют свои позиции и в современной экономике корейцев и японцев. Кроме того, необходимо отметить, что ХКТ китайцев и корейцев постоянно на протяжении тысячелетий взаимодействовал с ХКТ кочевых народов.

Монголы и тибетцы, относящиеся к центральноазиатскому культурному региону, представляют два ХКТ. Так, монголы и тибетцы-кочевники (живущие на Тибетском нагорье) принадлежат к ХКТ кочевников-скотоводов, хозяйство которых сочетает в себе элементы равнинного скотоводства в степной зоне (монголы) с высокогорно-вертикальным (тибетцы), в то время как южные и восточные тибетцы-земледельцы принадлежат к ХКТ высокогорных ручных земледельцев и пашенных земледельцев долин крупных рек.

История китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев дает немало примеров постоянного культурно-хозяйственного контакта, взаимодействия, взаимопроникновения культур этих народов. Конечно, в полном объеме рассмотреть проблему соотношения обычаев и обрядов новогоднего праздника с ХКТ изучаемых народов пока не представляется возможным, поэтому изложенные далее соображения являются в значительной мере предварительными.

При рассмотрении этой проблемы неизбежно встает вопрос о месте праздника Нового года в годовом трудовом цикле земледельцев и скотоводов.

Анализ календаря изучаемых народов показывает, что в древности и в средние века праздник Нового года был более тесно связан с периодом сбора урожая у земледельческих народов, а также со временем приплода скота и изобилия мяса, молока и молочных продуктов у народов скотоводческих. Свидетельства об особой роли 10-го месяца в календаре древних китайцев и древних корейцев сохранились в письменных источниках.

Своеобразным аналогом новогоднему празднику были торжества, проводившиеся в период зимнего солнцестояния — важной даты для земледельцев. Практически до наших дней целый ряд обрядов, связанных с этими датами, бытуют в предновогоднем (а правильнее сказать — в новогоднем) цикле китайцев, корейцев, японцев. Согласно сообщениям китайской летописи «Таншу», тибетцы в VII–X вв. отмечали Новый год сразу после сбора урожая. В конце XIX в. старый земледельческий Новый год тибетцев, приходившийся на 10-й и 11-й месяцы и совпадавший с зимним солнцестоянием, назывался Сонам лосар. Это название может быть этимологизировано как «новый урожай — время ячменя». Примечательно, что «урожай» в представлении тибетцев-земледельцев, прежде всего, ассоциировался с урожаем ячменя. Монголы, как кочевники-скотоводы, еще в XIII в. отмечали Новый год в 9-м месяце, который назывался Белый месяц (Цагаан сар) и соответствовал времени, когда наступало изобилие молока и молочных продуктов, наиболее ценимых кочевыми народами. С переходом на китайский лунно-солнечный календарь монголы стали отмечать Новый год в начале весны, перенеся на него старое название Цагаан сар.

Многотысячелетний опыт занятия земледелием, а также успехи древнекитайской астрономии способствовали тому, что к концу I тысячелетия до н. э. сформировался китайский лунно-солнечный календарь, согласно которому Новый год приходится на начало 1-го лунного месяца, т. е. на середину между зимним солнцестоянием и весенним равноденствием, причем дата Нового года стала переменной.

Приблизительно в этот же период складывается и сезонный сельскохозяйственный солнечный календарь. Праздник Нового года совпадал с сезоном начала весны[872]. Постепенно эти календари были восприняты соседями китайцев: корейцами — в IV–VII вв., японцами — в VII–VIII вв., монголами — в XIII в., тибетцами — в XI в.

Несмотря на огромные различия климатических условий и особенностей хозяйственной деятельности, Новый год по лунно-солнечному календарю у всех изучаемых народов совпадает со временем относительного перерыва в хозяйственной деятельности и земледельцев, и скотоводов, а также с периодом, когда начинается подготовка к весенним работам, так как Новый год — это и начало весны. Этими обстоятельствами и определилась особая роль новогоднего праздника, как бы дающего импульс началу, ходу и результатам труда всего года. В нем теперь не только был заложен итог прошлого (как в новогоднем празднике, связанном с уборкой урожая), но в еще большей мере в нем была запрограммирована устремленность в будущее. Новый год утверждал ритм труда, неразрывно связанный с великим, космическим ритмом Природы, и создавал «то особенное ощущение жизни», которое, по словам известного корейского писателя Ли Гиена, «знакомо только крестьянину»[873] и, добавим от себя, труженику скотоводу.

Относительный перерыв в хозяйственной деятельности создавал условия и время для приготовления особых угощений, для украшения жилищ, для многочисленных визитов, игр, развлечений, веселья.

Прослеживается несомненная зависимость между ХКТ изучаемых народов и характером некоторых обычаев и обрядов их новогоднего праздника. Это, прежде всего, касается древних обрядов, связанных с магией плодородия. У земледельческих народов в новогоднем празднике центральное место занимают обряды, призванные обеспечить богатый урожай зерновых культур: у китайцев, корейцев, японцев — прежде всего, риса, у тибетцев — ячменя и пшеницы; изобилие овощей, фруктов (китайцы, корейцы, японцы); чрезвычайно важны обряды, призванные обеспечить плодоношение тутовых деревьев для получения шелковых коконов (китайцы, японцы); обряды, способствующие «благополучию» домашнего скота (китайцы, корейцы), обеспечивающие богатый улов даров моря (корейцы, японцы).

Все эти обряды самые различные по форме: от зажигания огней на зимнем рисовом поле у корейцев до обычая украшения входа в дом головками сушеной рыбки у японцев, от раздирания весеннего быка у китайцев до разбрасывания на полях жертвенных хлебцев у тибетцев. Цель их одна — обеспечить щедрый урожай и изобилие в наступающем году.

У кочевников-скотоводов на первом месте стоят обряды, призванные способствовать цветению трав и богатому приплоду скота. Наиболее ярко эти пожелания монгольского кочевника-скотовода выражены в древнем заклинании: «Да будут люди в благополучии и благоденствии, да будет большой приплод и зеленая трава, да будет вода аршаном!»[874].

Другие аспекты хозяйственно-культурного облика изучаемых народов, прежде всего, основные компоненты материальной культуры, по-разному преломляются в новогодней обрядности. Здесь порою на первый план выходят явления типологически однородные: обильная еда как символ достатка и процветания, новая одежда как выражение начала «новой жизни», а также как оберег, охраняющий от болезней в наступающем году, украшения жилищ, восходящие к древним обычаям, игры и развлечения, нередко имевшие своим истоком магию плодородия. Все эти явления присущи всем изучаемым народам (как и всем народам мира).

Однако определенную зависимость от ХКТ можно проследить и в различных украшениях и кушаньях, по особому приготовленных и оформленных к Новому году. Степень их зависимости от ХКТ в разных сферах неодинакова.

Пожалуй, наиболее ярко взаимосвязь между ХКТ и праздником Нового года проступает при изучении праздничной пищи, которая в большом количестве готовится к празднику как для людей, так и для богов. Однако при анализе этой взаимозависимости надо иметь в виду по крайней мере, два обстоятельства.

Первое: новогодняя пища — это прежде всего, ритуальная еда. И не только потому, что много еды готовилось для богов, духов, предков (а затем съедалось празднующими — так в единой трапезе соединялись боги и люди, предки и потомки). Новогодняя пища — ритуальная, обрядовая еда еще и потому, что ей придавалось особое магическое значение, полагали, что она способна содействовать процветанию и долголетию людей, богатому урожаю и приплоду скота. Все здесь имело глубокий, сакральный смысл: обилие пищи соответствовало процветанию в будущем (например, о каше лабачжоу китайцы еще в древности говорили, что ее «надо есть целый день, чтобы урожай был обильным»); названия отдельных блюд и их внешний вид призваны были обеспечить благополучие в наступившем году (например, у японцев фасоль, употребляющаяся в новогодней трапезе, называется мамэ, причем это же слово входит в состав идиоматического выражения «будьте здоровы»). Как ритуальная пища, новогодняя еда сохранила много архаических элементов (например, у японцев обилие рыбных блюд при довольно частом отсутствии сваренного на пару риса).

Второе: новогодняя пища как праздничная и самая престижная включала такие компоненты, которые не являлись составной частью повседневной пищи, и если и были связаны с продуктами хозяйственной деятельности, то делали акцент на более желаемом, нежели широко распространенном (например, в новогодней пище корейцев преобладают блюда, в приготовлении которых обязательно используются сорта клейкого риса, который всегда ценился более высоко, но не столь часто использовался в повседневной еде). Среди блюд новогодней трапезы многие были результатом культурных влияний, а отнюдь не отражали ХКТ (например, у монголов рисовая каша, сваренная на пару, цагаллак, появившаяся в трапезе монголов под влиянием китайской кухни, или пельмени цзяоцзы, без которых в наши дни немыслим Новый год на севере Китая, но которые появились в пище китайцев в конце I тысячелетия н. э. под несомненным влиянием кочевых центральноазиатских народов). Говоря о пище новогоднего цикла, особенно у земледельческих народов, надо иметь в виду, что помимо кануна Нового года и 1-го дня были особые дни, для которых также готовилась особая пища (например, у китайцев: 8-й день 12-й луны, канун Нового года, первый день Нового года, 7-й день 1-й луны, день Начала весны, 15-й день; у японцев — канун и первый день Нового года, 7-й день, 15-й день; у корейцев — канун и первый день Нового года, 1-й день свиньи, 15-й день 1-й луны; у тибетцев — канун и первый день Нового года, 15-й день 1-й луны). Каждый из этих дней имел свои, ему присущие блюда.

И все же, несмотря на столь сложный характер пищи новогоднего периода, можно проследить ее связь с ХКТ. Так, имеющийся материал показывает, что в пище земледельческих народов преобладают блюда, в состав которых входят рис и просо у китайцев (традиционная параллель: на Севере — просо, на Юге — рис), рис у корейцев и японцев, ячмень у тибетцев. Особое место в новогодней пище земледельческих народов занимают бобовые культуры (роль красных бобов у китайцев, корейцев, японцев), овощи, фрукты. У японцев важную роль играют рыба и прочие продукты моря.

В то же время в новогодней трапезе монголов преобладают вареная баранина и молочные продукты (молоко, пенки, сухой творог, мягкий сыр), а также топленое масло.

Различия в хозяйственно-культурных типах (а также в вариантах в пределах одного ХКТ), присущих изучаемым народам, отразились также на формировании особенностей других компонентов новогоднего праздника.

Интересно вспомнить характер украшений в жилищах. Так, в постоянном жилище земледельческих народов с особой тщательностью украшались входные ворота и двери. Известно, какое огромное значение придавалось украшениям помещения, где расположен постоянный очаг (китайцы, японцы, тибетцы). Другой важнейшей частью жилища были хозяйственные постройки, кладовые, амбары, в которых хранился урожай, места, где были сложены на зиму сельскохозяйственные орудия (впрочем, у корейцев и японцев миниатюрные грабли и наборы других орудий сами являлись украшениями — оберегами дома на Новый год), у рыбаков — лодки. Создавались специальные новогодние картинки и надписи, предназначенные украсить помещения, в которых содержался домашний скот (китайцы, корейцы). Эти своеобразные «центры» расположения украшений отражают как характер жилища, так, конечно, и особенности хозяйственной деятельности.

Примечательно, что сами украшения или, правильнее сказать, материал, из которого делались эти украшения, также отражают специфику хозяйства. Достаточно вспомнить веревки и жгуты, сплетенные из рисовой соломы, у корейцев и японцев и их особую магическую направленность. К быту тибетцев-кочевников восходят материалы (шкура яков и масло), из которых в вечер накануне полнолуния в Лхасе делались различные барельефы, освещенные горящими факелами. На специальную раму натягивали шкуру яка, на ней маслом делали различные рельефные изображения.

Имеющиеся в нашем распоряжении материалы не дают возможности проследить особенности новогодней одежды (а она, несомненно, была). Как правило, в конце XIX — начале XX в. это новая, нарядная одежда. Более четко особенности новогодней одежды (и ее защитительные функции, функции оберега) прослеживаются у корейцев. Но можно, наверное, отметить, что в новогодний праздник у всех народов предпочтение отдавалось традиционной одежде, а порою ее наиболее архаическим элементам.

В известной мере особенности ХКТ отразились и на некоторых видах новогодних игр и развлечений. Так, у монголов важное место занимают игры в кости[875], а среди новогодних развлечений тибетцев — конные скачки, бега лошадей. С продуцирующей магией, призванной способствовать росту злаков, были связаны такие развлечения у корейцев, например, как прыжки молодых женщин и девушек на доске, танцы, основным элементом которых являлось притоптывание по земле.

Надо отметить, что ХКТ, специфика быта и уклада жизни отразились и на сроках проведения новогоднего праздника. Создается такое впечатление, что у кочевых народов праздник был более спрессованным, все основные обряды совершались в более короткие сроки, чем у народов земледельческих.

Пока не все аспекты взаимоотношения между ХКТ народа и содержанием, и формой новогоднего праздника могут быть детально рассмотрены и выявлены. Но даже эта предварительная наметка показывает, сколь сложными и очень часто опосредствованными были отношения между ХКТ и календарными обычаями и обрядами новогоднего цикла.

Одним из важнейших вопросов теории праздника вообще и календарных праздников в частности является вопрос о функциях и специфике обрядов и обычаев того или иного торжества. Анализируя календарные праздники народов мира, и особенно праздники русских, украинцев, белорусов, а также народов зарубежной Европы, советские этнографы обращали внимание на выявление специфики и функциональной направленности праздников каждого сезона. При этом подчеркивалось, что календарные праздники каждого периода вслед за особенностями сезонной хозяйственной деятельности имели свои, им присущие черты (В.И. Чичеров, С.А. Токарев, В.К. Соколова). Это утверждение не отрицает факта повторения в течение всего года основных элементов важнейших обрядов и факта существования аналогичных обрядов (как по форме, так и по содержанию) в противостоящих друг другу сезонах, что прекрасно было показано на материале русских аграрных праздников В.Я. Проппом.

Среди функций новогоднего праздника как ведущей даты календаря советские исследователи выделяли, прежде всего, подготовительную функцию (В.И. Чичеров), а также стремление предугадать судьбу урожая и погоду в наступающем году (С.А. Токарев) и обеспечить благополучие хозяйства и здоровье всем членам семьи (В.К. Соколова).

Все эти основные моменты, как показывает обобщенный в данной монографии материал, характерны и для новогодней обрядности китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев. В то же время предпринятое изучение именно праздника Нового года у пяти крупных народов зарубежной Азии позволяет отметить и некоторые своеобразные черты.

Пытаясь выявить основные функции обычаев и обрядов новогоднего праздника у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, необходимо иметь в виду, что подобное вычленение имеет абстрактный характер, в жизни нередко один и тот же обряд или элемент обряда может иметь несколько функциональных нагрузок.

Как и у других народов мира, одной из ведущих функций новогодней обрядности китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев является функция магии плодородия.

Выше мы уже говорили об обрядах, связанных с магией плодородия. Рассмотрим еще несколько примеров. Так, в один из первых дней Нового года, в день мыши, корейские крестьяне зажигали на полях огонь с целью изгнании мышей, якобы мешающих хорошему урожаю. В основе этого обряда лежит вполне рациональный прием очищения полей от прошлогодней травы и от вредителей. В некоторых районах Китая крестьяне ходили на поля с плугом; у японцев бытовал обряд первой мотыги. О богатом приплоде скота молились около обо монголы. Идея магии плодородия лежит в основе многих кушаний, приготовлявшихся на Новый год. Так, японские мотибана в центральных и южных районах страны делались из риса, а в северных — из проса и других зерновых культур. Пожелание достатка и богатого урожая в мотибана, а также в маюдама и данго выражено и через форму этих новогодних украшений.

Круглая или близкая к ней форма характерна и для многих кушаний, приготовлявшихся на Новый год. Она символизировала достаток, процветание, богатство. Стоит вспомнить различные виды пельменей, пирожков, лепешек, шариков из отваренного риса у китайцев; пирожки и лепешки тибетцев; круглые кусочки отбитого риса в новогоднем супе у корейцев (тоггук) и у японцев (о-дзони); кусочки теста, зажаренные в кипящем масле, у монголов (боорцог). Еще более явственно черты магии плодородия проступают в различного рода блюдах, приготовленных из нескольких компонентов, прежде всего, в таких древних обрядовых кушаньях, как каша, похлебка, лепешки. Такова уже упоминавшаяся «каша семи сокровищ» (лабачжоу) у китайцев, приготовляемая на юге Китая, в Гуандуне, похлебка из пяти видов овощей и трав, а также «каша пяти злаков» (ококпап) у корейцев, тибетское кушанье чэмар, представляющее собой угощение, состоящее из положенных на одном блюде горки ячменной муки — и горки зерна пшеницы, украшенных кусочками масла, колосками и цветами.

Кроме того, как уже говорилось, идея магии плодородия лежит в основе многих новогодних игр и развлечений.

Другая важнейшая функция новогодних обычаев и обрядов связана с древними народными приметами погоды, со стремлением предугадать погоду в наступившем году, погоду, от которой зависел урожай, судьба поголовья скота. Эту функцию можно условно назвать функцией примет и гаданий. Известно, какое огромное значение придавал ей С.А. Токарев, который в 1973 г. писал о том, что в народных приметах погоды «заключалась первичная основа обычаев календарного цикла»[876]. Обряды новогоднего праздника у китайцев, корейцев, японцев, монголов, тибетцев свидетельствуют о том, что в ходе гаданий стремились узнать распределение осадков, характер ветров, температуру каждого из 12 месяцев. Подобное явление характерно и для европейских народов[877].

На японском материале на этот факт одним из первых обратил внимание Н.А. Невский, изучавший древние синтоистские песнопения норито, исполнявшиеся на Новый год. В этих норито среди невзгод, которых необходимо избежать в наступающем году, упоминались различные страшные стихийные бедствия, которые могли настигнуть человека в течение всего года: ураганы, тайфуны, землетрясения, пожары, разрушающие жилища и поля, несущие гибель людям и окружающей природе[878].

У китайцев, корейцев, японцев, например, были распространены гадания на бобах и на зернах риса. Существовал обычай предугадывать погоду на целый год по цвету первой полной луны. Пока создается впечатление, что гадания о погоде были более характерными для земледельческих народов.

Древнюю основу имеют обряды, функциональная направленность которых отражает пожелание благополучия членам семьи, стремление обеспечить им доброе здоровье и долголетие. Мысль о благоденствии и счастье всех родственников в новом году и во всей последующей жизни, желание иметь многочисленное потомство, прежде всего, сыновей, пронизывают многие обычаи и обряды новогоднего праздника у китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев. Они реализуются в многочисленных обрядах, посвященных духам и божествам счастья и богатства, в обрядах изгнания нечисти и скверны из дома. Она выражается также и через символику украшений жилищ, и через обереги на одежде, и через ритуальную пищу. Вероятно, эту функцию можно определить как функцию процветания семьи.

Заботы о благополучии семьи, здоровье и долголетии ее членов придавали особый смысл очистительным и оградительным функциям обрядов новогоднего праздника.

Обряды изгнания нечисти в предновогодние и новогодние дни принадлежат к числу древнейших. Как свидетельствуют данные исторической этнографии китайцев, они были основными во время праздника Нового года уже в период династии Хань (III в. до н. э. — III в. н. э.)[879].

В конце XIX — начале XX в. очистительные обряды проводились как в отдельных домах, так и в храмах. Они очень часто принимали форму сожжения старых предметов, мусора прошлого года (после предновогодней уборки жилищ), выбрасывания сосудов, якобы наполненных болезнями и недугами прошлого, опускания в текущую воду (обычно в реки) всевозможных куколок, которые как бы уносили с собой все былые неприятности. У тибетцев в каждом доме в конце 12-го месяца из теста делали фигурки линга, в которые якобы вселялись демоны. Эти фигурки выбрасывали в последние дни 12-го месяца. У многих народов обряды изгнания нечисти принимали массовый характер, нередко этим занимались ходившие по домам ряженые.

Очистительные функции новогодних обрядов у китайцев, корейцев, японцев были тесно связаны с многочисленными оградительными обрядами, призванными защитить в наступающем году от болезней (обычно упоминаются оспа и холера). Так, от заболеваний оспой и лихорадкой призваны были оградить, по мнению корейцев, обряды поклонения Чхоёну — сыну Дракона Восточного моря, победителю Духа оспы (лихорадки).

В новогодней обрядности изучаемых народов прослеживаются также обряды, связанные с искупительной функцией. Наиболее ярко последняя выявляется у тибетцев, например, в обряде изгнания лугона.

Очистительные, оградительные и искупительные функции новогодних обрядов и обычаев китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев усиливаются представлением о том, что рубеж перехода от одного года к другому — это особенное, сакральное время. Это период «разрыва» временного потока, время открытого противостояния добрых и злых духов и божеств, тот миг, когда живущие соприкасаются с миром потусторонним, с миром предков, с невидимой, но важной сферой, откуда наряду с добрым, покровительствующим, ограждающим началом идет и начало темное, стремящееся навредить, внести сумятицу, сотворить зло. Своеобразная и вечная диалектика — неразрывная связь добра и зла.

Несомненно, эти представления уходят в глубокую древность и, возможно, одним из своих истоков имеют представления о неразрывности поколений, а также древние обряды, когда умерших хоронили прямо в жилищах или около них. Сознание связи с ушедшими сочеталось с чувством страха перед ними. Следующим этапом было представление о наличии у умерших нескольких душ; некоторые из них приносили живущим зло[880]. В Тибете и Монголии существовало мнение, что злокозненной является душа, обитающая в костях и остающаяся на месте погребения[881]. Эти древние воззрения со временем были адаптированы и частично преобразованы религиозными и философско-этическими системами (буддизмом, ламаизмом, конфуцианством).

Поэтому благостный приход предков в новогоднюю ночь (у ряда народов Восточной Азии освященный конфуцианским культом предков) был неразрывно связан с приходом темных сил, как бы другой ипостасью представителей потустороннего мира. По мнению К.М. Герасимовой, у ламаистов «закрепились представления о какой-то главной перерождающейся или перевоплощающейся душе, а представления о костяной („могильной“) душе и душе, превращающейся в злого духа, слились в понятие злого духа покойника»[882].

Именно поэтому обряды, восходящие к культу предков в календарной обрядности многих народов, в том числе и изучаемых в данной монографии, связаны с обрядами подавления темных сил, с обрядами противостояния им. Назовем условно функцию таких обрядов функцией противостояния или защитительной.

Вредящим, темным силам в новогоднюю ночь противостоит грохот хлопушек (у китайцев и тибетцев). Возможно также, что понимание особого значения новогодней ночи как времени, когда надо быть особенно бдительным, породило, например, у корейцев и японцев обычай не спать в эти часы. В исторической ретроспективе обряды, имевшие своей целью приветствия и жертвоприношения добрым божествам и духам, покровительствующим предкам, постепенно отделились как в семантическом значении, так и во временном плане от обрядов, призванных противостоять темным силам, злокозненной стороне потустороннего мира, ушедших предков.

Так, у корейцев и японцев злые духи особенно опасны в ночь с первого на второй день Нового года. Поэтому у корейцев существовал обычай ложиться спать в эту ночь как можно раньше, плотно закрывать двери дома и убирать с порога всю обувь. У японцев известна традиция в ночь с 1-го на 2-й день года класть под подушку картинку с изображением Семи богов счастья. При этом «стремились» увидеть «счастливый», вещий сон. В основе этого обычая те же представления о приходе темных сил, так как картинка не только дарила «счастливый» сон, но и отгоняла злых духов. В Юго-Западном Китае днем «прихода» демонов, воплощавших губительные для человека силы, считался 5-й день, а в Центральном Китае — 7-й.

Можно предположить, что к защитительной функции обрядов, призванных противостоять губительным силам, восходят и устрашающие маски, которые используют во время ряда новогодних развлечений и представлений. Страшные маски и костюмы, в которых непременным атрибутом являются изображения черепов и скелетов, например, в представлениях новогоднего тибетского Чама, возможно, призваны показать другую ипостась пришедших предков, а также защитить от их смертоносного воздействия. В этом представлении, в символическом танце, который исполняют ламы в масках докшитов — гневных защитников веры, происходит подавление злых духов, темного начала.

Возможно, первоначально в новогодних танцах, выступлениях ряженых, в устрашающих масках и маскарадах изображались как сами темные силы, так и начало, им противостоящее, их побеждающее. Представляется очень интересным мнение Г.М. Герасимовой о том, что в ламаистских мистериях докшитского Чама (Цама), в том числе и новогоднего, более четко выявляются истоки рождественского ряженья, карнавальных маскарадов, присущих многим народам, в том числе и европейским, где, однако, они «претерпели многоступенчатую трансформацию и потеряли свой первоначальный смысл»[883].

Очевидно, с этими же представлениями о близости и борьбе добра и зла, о соприкосновении мира здешнего и потустороннего, о жизни и смерти, о борьбе животворящих и губительных начал, особенно четко проявлявшихся, по мнению изучаемых нами народов, в сакральный период новогоднего праздника, связаны многие обычаи и обряды. Например, у тибетцев в первый день Нового года по домам ходил ряженый монлипа, лицо которого было выкрашено наполовину в белый, а наполовину в черный цвет. В городах Южного Китая в середине 1-го месяца устраивались праздничные шествия, главными персонажами которых были Белое непостоянство (Байучан) и Черное непостоянство (Хэйучан).

Наконец, эти же представления лежат в основе ритуальных противоборств в многочисленных играх-сражениях (камнями, факелами), состязаниях, бегах. Наиболее полно эти ритуальные противоборства представлены у корейцев, китайцев и тибетцев. У японцев их следы можно заметить в обычае устраивать во время зимнего солнцестояния или в первые дни Нового года состязания в сумо. Правда, в наши дни это характерно только для отдельных районов Японии и даже для отдельных храмов.

Для сравнения можно вспомнить мотив терзания оленя или копя грифонами, столь характерный для древнего искусства скифов, который многие исследователи трактуют как выражение ритуального противоборства на стыке старого и нового годов.

Надо упомянуть еще об одной функции обрядов и обычаев новогоднего праздника китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, о функции, пожалуй более, чем все остальные, связанной именно с этим праздником.

Мы имеем в виду обряды и обычаи, восходящие к инициальной магии, поэтому, наверное, и функцию этих обрядов и обычаев следует именовать «инициальной». Инициальная магия, или магия «первого дня», известна многим народам мира. В новогодней обрядности китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев она занимает одно из центральных мест. Можно предположить, что к магии «первого дня» восходит бытующая у многих народов Восточной, Центральной и Юго-Восточной Азии традиция прибавлять возраст человеку с Нового года, считать новогодний праздник всеобщим днем рождения.

Традиция эта живет и в наши дни. И, только зная о ней, можно в полной мере понять поэтический образ, метафору, встречающуюся в одном из стихотворений известного современного монгольского поэта Бэгзийна Явухулана. Поэт воспевает красоту своей родной Монголии, ее горы, степи, пустыни. Чувства гордости и счастья наполняют его душу, и поэт рад тому, что он живет в такой прекрасной стране,

У японцев бытует обычай в первые дни Нового года собираться людям (из числа родственников, хороших знакомых), которые родились под одним знаком зодиака. Среди тибетцев сохраняются обычаи, имеющие своей целью отвести неприятность наступления «несчастливого» возраста (по представлениям тибетцев, это годы, кончающиеся на цифру «девять», а также восемьдесят первый год).

Среди обрядов и обычаев с инициальной функцией у изучаемых нами народов можно выделить по крайней мере, три хронологических пласта, имея при этом в виду, что в исторической ретроспективе их было значительно больше. Наиболее архаическими были обряды и обычаи, приходившиеся действительно на первый день Нового года. Таковы обычай «первого выхода» из дома, так называемая небесная прогулка у китайцев; обычай «первого шага» при выходе из юрты утром у монголов; обычай первого гостя у корейцев. У китайцев, японцев, тибетцев бытует обряд зачерпывания утром «молодой воды», которой приписывалось магическое значение. Широко распространены обычай магии «первого слова» и связанные с ним многочисленные табу на плохие, неблагозвучные и тем более на бранные слова.

Два других пласта обычаев и обрядов инициальной магии восходят к несколько более поздним, хотя также довольно древним историческим пластам. Это обычаи и обряды с инициальной функцией, которые приходятся на последующие после первого дня Нового года дни. У корейцев, например, это целый праздничный цикл — первый день мыши, первый день быка, первый день зайца, первый день дракона, первый день змеи, первый день свиньи — цикл, восходящий к традиционной шестидесятиричной системе летосчисления. В каждый из этих «первых дней» в наступившем году «впервые» выполнялись соответствующие обряды. У японцев на первые десять-одиннадцать дней Нового года приходятся «первые дела», причем почти каждому дню соответствует свое «первое» в этом году дело, хотя наибольшее число «первых» дел падает на второй и третий день.

Необходимо обратить внимание и на то, что среди «первых дел» у японцев, например, имеются «дела», различные по своему назначению, а также по времени и по социальной среде их возникновения (ср. «первая проба кисти» и «первая мотыга»).

Наблюдаемые у китайцев, корейцев, японцев и тибетцев временная протяженность «первых дел», а также бытование важных обычаев и обрядов, приходящихся у китайцев, корейцев и японцев по крайней мере, на две первые недели, а у тибетцев на первые два месяца, свидетельствуют о том, что еще в недалеком прошлом новогодний праздник охватывал более значительный временной промежуток.

В конце XIX — начале XX в. у китайцев, корейцев, японцев и тибетцев подобная временна́я протяженность обычаев и обрядов новогоднего цикла была связана с тем, что в этом праздничном временно́м потоке помимо 1-го дня нового года были и другие важные даты.

Анализ обычаев и обрядов Нового года, прежде всего, у земледельческих народов позволяет выявить два основных своеобразных пика: первый приходился на канун и особенно на 1-й день нового года, а второй — на 15-й день 1-го месяца и особенно на ночь первого полнолуния. Обычаи и обряды всего новогодней цикла как бы распределяются между этими двумя важнейшими датами. Не случайно день полнолуния у некоторых народов (например, у корейцев и японцев) называется Малым Новым годом. К полнолунию, как и к первому дню, готовится специальная пища, многие обряды первого дня имеют свои аналоги в обрядах 15-го дня.

Но выявляется одно очень существенное различие. Выше мы попытались определить функциональную направленность обрядов и обычаев новогоднего цикла и выделили восемь основных функций: функцию магии плодородия, примет и гаданий, процветания семьи, очистительную, оградительную, искупительную, противостояния (или защитительную функцию), инициальную функцию.

Материалы новогодней обрядности изучаемых народов показывают, что почти все эти функции еще в конце XIX — начале XX в. имели по крайней мере, два уровня. Один отражал заботу о благосостоянии в новом году семьи и домочадцев, другой имел своей целью заботу о процветании и благополучии в наступившем году общины, селения, большого коллектива.

Примечательно, что эти два уровня соотносились с двумя важнейшими временными кульминационными точками в новогодней обрядности. В самой общей форме (поскольку в реальной жизни эти взаимосвязи и соотношения имеют более сложный характер) можно сказать, что канун и первый день Нового года (а также прилежащие к нему дни) заполнены в основном обрядами, призванными обеспечить благополучие семьи (патронимии, рода) и ее членов, а день полнолуния (и прилежащие к нему дни) посвящен, прежде всего, обрядам, связанным с магией плодородия, с процветанием общины и селения[885]. Наблюдаются различия и в числе участников обрядов каждого из этих уровней, а также в форме и характере их выражения.

Обычаи и обряды кануна и первого дня Нового года у всех изучаемых народов посвящены процветанию семьи (в прошлом, очевидно, патронимии), патриархальной по своему характеру. В центре этих обрядов поклонение божеству очага (например, у китайцев обряды, связанные с проводами, а затем с возвращением Божества очага — Цзаована, у тибетцев, почитание Бога домашнего очага — Тхэблха). Выполнять эти обряды у китайцев могли только мужчины. В некоторых районах Японии женщинам запрещалось заходить в помещение, где находился алтарь Божества Нового года — Тосигами. К обряду поклонения домашнему очагу, очевидно, восходит традиция, в течение многих веков соблюдавшаяся китайцами, корейцами и японцами: непременно встречать Новый год дома, в кругу своей семьи, в кругу своих родственников. Стремление встретить приход Нового года под родительским кровом объясняется и древним культом предков, представлением о том, что в новогоднюю ночь предки возвращаются в дом, а с их «приходом» вновь и вновь утверждается неразрывная связь поколений. Так, на о-ве Чечжудо (Корея) в утро Нового года родители будили детей словами: «Сегодня наши предки возвращаются к нам».

Обрядами поклонения предкам у китайцев, корейцев, японцев, тибетцев руководил глава семьи. Женщины не имели права даже присутствовать на этих церемониях. Во время исполнения обрядов, да и вообще во время «прихода» предков как бы осуществлялась коммуникативная функция новогоднего праздника, воссоединявшая прошлое, настоящее и будущее семьи. Обряды поклонения предкам были сложными: здесь были и угощения, и моления, и почитание. Они продолжались в течение первых дней Нового года.

При этом семья решительно отгораживалась от остального мира. У китайцев даже существовал обычай вечером, в канун Нового года, опечатывать ворота.

Все многодневные труды по убранству и украшению жилищ, приготовлению угощений, а также различные обряды, связанные с Новым годом, у китайцев, корейцев, японцев, тибетцев и монголов имели своей целью способствовать дальнейшему процветанию и благополучию семьи. Украшения из веток вечнозеленых растений (кипарис, сосна, бамбук, можжевельник) и растений, имеющих благоприятную символику (слива, персик), в различных комбинациях (сосна и бамбук в кадомацу у японцев, можжевельник у тибетцев, персик, сосна, кипарис у китайцев) обещают долголетие и процветание членам семьи. Разнообразные по происхождению и сюжету новогодние картинки (няньхуа у китайцев, сэхва у корейцев) оберегают жилище в целом, а также отдельные комнаты и хозяйственные постройки от злых духов, нечисти, болезней; желают домочадцам долголетия, счастья, почета, богатства и особенно многочисленного мужского потомства. С пожеланием потомства была связана символика многих блюд новогодней трапезы. Здоровью и благополучию детей у корейцев, например, должна была способствовать и специально сшитая к празднику одежда, дополненная оберегами. Роль оберегов выполняли специальные «точки» из красной ткани или красных нитей, помещенные на детской одежде, красные ленты с благопожелательными иероглифами, разноцветные или, правильнее сказать, сшитые из тканей разного цвета рукава детских кофточек, особый магический смысл имело и использование иголки в ходе изготовления этой одежды.

В первые дни Нового года во многих районах Китая не рекомендовалось ничего выносить из дома, чтобы не «вынести счастья». У корейцев существовало поверье, согласно которому в один из первых дней Нового года, в день тигра, не полагалось отлучаться из дому, особенно этого не стоило делать женщине, так как в ее отсутствие тигр мог унести кого-нибудь из ее семьи.

Заботам о благополучии и процветании семьи были посвящены и обряды, имевшие своей целью очистительные, охранительные и прочие функции. Так, у тибетцев, в первые дни Нового года антропоморфные фигурки из теста (линга), якобы вбиравшие в себя все беды прошлого года, создавались в каждом доме.

У китайцев, корейцев, японцев, а также частично у тибетцев после 5-7-го дня в новогодней обрядности происходил перелом. И на первый план постепенно выходили обряды, которые имели, если можно условно их так назвать, «общинный» характер, т. е. это были обряды, имевшие своей целью «обеспечение» благополучия и процветания всего большого коллектива, общины, селения.

Интересно, что на вторую половину праздника у китайцев особенно, а также у корейцев, японцев и тибетцев приходится наибольшее число обрядов, связанных с магией плодородия, обрядов, проводившихся непосредственно на полях, около тутовых и фруктовых деревьев.

Главная отличительная черта обрядов, выполнявшихся в дни, близкие к 15-му числу, — это их массовый характер. Отныне праздник, прежде всего, объединяет всех здравствующих членов общины, деревни, селения, квартала. Богатому урожаю и процветанию всего общества должны были способствовать и китайский праздник фонарей, и «танец дракона», и «танец льва», приходившиеся на время полнолуния. Не случайно торжества этого праздника устраивались в складчину, на средства всей деревни или даже округи. В дни полнолуния у корейцев проводились обряды поклонения духу деревни. Для «ограждения» селений от эпидемии холеры корейцы устраивали сражения камнями, горящими факелами, перетягивали огромные, сплетенные из соломы канаты. Во всех этих мероприятиях участвовали уже жители не только одной деревни, а многих близлежащих селений. Для всеобщего «очищения» и благополучия зажигались в японских деревнях костры тондо, а у тибетцев сжигался большой сор — дугчуба, вмещавший в себя, по представлениям ламаистов, беды, болезни, невзгоды, неудачи уже не одной семьи, а всего общества.

Многочисленные обряды, сопряженные с полнолунием, были не только массовыми, но обязательно должны были проводиться шумно и весело. Шум, веселье и смех в данном случае также имели магический смысл, будучи в далекой древности связанными с продуцирующей магией. Полагали, что шум и массовое веселье способствовали росту растений, злаков. Древнюю эротическую символику имел смех, как бы повторяющий «великие тайны зачатия и родов»[886]. Исследователи подчеркивают оргиастический характер некоторых развлечений периода полнолуния. С течением времени многие из этих массовых обрядов стали постепенно утрачивать свой первоначальный магический смысл и сохранялись лишь как шумные, веселые игрища.

Среди широко распространенных у китайцев, корейцев и тибетцев развлечений середины 1-го месяца обращают на себя внимание прогулки и танцы, во время которых женщины обязательно притоптывали. Символика таких прогулок и танцев восходит к глубокой древности и, несомненно, была связана с магией плодородия; затем они стали восприниматься как обряд, во время которого происходит очищение от болезней и скверны (например, кореянки во время таких прогулок иногда выбрасывали «кукол», якобы вобравших в себя все болезни), а позднее они стали веселым массовым развлечением.

Данные обстоятельства позволяют предположить, что некогда эти два праздника были более значительно разделены во времени, а самое главное — семантически противостояли друг другу. Это предположение подтверждается материалами исторической этнографии. Так, у древних китайцев в I тысячелетии до н. э. сосуществовало два новогодних праздника — чжа и ла. Праздник чжа был посвящен земледельческим богам, которым приносились в жертву животные. Для этого праздника были характерны красочные экзорсистские процессии, массовые игрища. Во время праздника ла проводились обряды поклонения предкам и домашним божествам. По мнению исследователей, к середине I тысячелетия до н. э. эти два праздника слились в новогодний праздник ла.

Можно предположить, что более архаическими по своему происхождению были обряды, проводившиеся еще в конце XIX в., в период полнолуния 1-го лунного месяца; обряды, посвященные божествам, покровительствующим общине, селению, деревне. Японские этнографы обращают внимание на тот факт, что еще до недавнего времени в восточной части о-ва Хонсю в первый день Нового года совершались обряды, связанные с поливным рисом, а в период полнолуния — обряды, призванные обеспечить урожай различных зерновых культур. Это обстоятельство также свидетельствует о том, что праздник полнолуния был более древним по своему происхождению.

Связь праздника полнолуния с божествами, охраняющими общину, массовый характер праздника дают ключ к изучению истории праздника и социальной организации народов Восточной и Центральной Азии.

Обобщенный в монографии материал посвящен только одному празднику в календарном годичном цикле китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев — празднику Нового года. Однако особое место новогоднего торжества в культуре изучаемых народов выявляют в обычаях и обрядах связанные с ним многочисленные аспекты духовной культуры. Мы встречаемся здесь и с древними культами: с культами огня (который и выполняет очистительную функцию, и способствует рождению новой жизни), воды, растений и животных, с уходящими в глубь веков астральными культами. Мировые и национальные религии соседствуют с архаическими представлениями об уходящем и возвращающемся боге, боге, умирающем и воскресающем.

Приведенные в монографии данные свидетельствуют о типологической общности представлений не только рассматриваемых народов, но и народов мира, в частности европейских и восточноазиатских. В этом смысле материал новогодней обрядности народов Восточной и Центральной Азии прекрасно иллюстрирует идею, выдвинутую акад. Н.И. Конрадом, о типологической близости культур Запада и Востока.

С новогодним праздником тесно связано развитие многих сторон декоративно-прикладного искусства, различных жанров народного театра, танцев, песен, фольклора. Своеобразием некоторых праздничных традиций китайцев, корейцев, японцев является особое магическое значение, которое придается письменному иероглифическому знаку (например, парные свитки с иероглифами, вывешиваемые к дню Начала весны у корейцев, обычай «первых иероглифов» у японцев).

Генезис некоторых обычаев и обрядов народная традиция связывает с историческими деятелями. Так, происхождение многих новогодних обычаев китайцы относят ко времени правления императора династии Мин Чжу Юаньчжана (XIV в.), а у корейцев предания и легенды возводят отдельные традиции или к периоду правления династии Корё, или ко времени правления Ли Сонге (XIII–XIV вв.), или к годам Имджинской войны (1592–1598). Здесь мы, очевидно, имеем дело со своеобразной «историзацией» происхождения древних народных календарных обычаев и обрядов, с явлением, характерным также и для мифологии народов Восточной и Центральной Азии. Словом, изучение обычаев и обрядов китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, связанных с Новым годом, открывает новые пути в исследовании культуры народов Восточной и Центральной Азии.

Обобщенный в монографии материал убеждает, что Новый год китайцев, корейцев, японцев, монголов и тибетцев, несмотря на утрату им отдельных элементов, предстает перед нами не как музейный экспонат, а как живое, жизнедеятельное и жизнеутверждающее начало.