Камень нерушимый

КИНЖАЙ-РЕКА

Григорий Озеров раньше работал на далеком сибирском прииске, добывал золото. А нынешней весной прииск закрыли. Григорий сам еще не успел ничего придумать, как его вызвали в контору и предложили поехать на Урал.

— Не приходилось, наверное, алмазами заниматься? — спросил управляющий. — На Урале есть такая речка Кинжай, на ней алмазный прииск. Там нужны опытные горняки, чтобы работать на гидромониторах. Если хотите, поезжайте.

Григорий согласился. Семьи у него не было, жена и ребенок потерялись в начале войны. Сам он воевал с гитлеровцами, а когда война закончилась, долго разыскивал семью, но напрасно. С тех пор много ездил по стране, работая то на стройке, то на прииске.

Место на Кинжае-реке ему понравилось. Речка горная, быстрая и студеная. Течет она между крутых каменистых берегов. А кругом стоят сопки, густо покрытые хвойным лесом.

Григорию хотелось побыстрее начать работу, но еще не прибыла на прииск его гидропушка. Потянулись дни вынужденного безделья.

Чтобы скоротать время, Озеров ходил на берег реки, часами сидел на нагретых солнцем валунах. Сегодня же он перешел через речку по зыбкому подвесному мосту, протянутому между двумя скалами высоко над водой, и стал взбираться по каменистой круче.

Поселок Алмазный расположился на северном, правом берегу Кинжая, на отлогой песчаной косе. А левый берег реки крут и каменист. Недалеко от того места, где сооружен подвесной мостик, Кинжай делает крутой поворот, и там над водой высится желтоватая известковая скала, которую почему-то зовут Лысым Монахом. Пожалуй, скала и в самом деле похожа на сгорбившегося монаха. В ее очертаниях можно различить плечи и голову — большой выступающий камень. Правое плечо у Монаха немного ниже левого; и кажется, что старик хочет почесать ухо о левое плечо.

Григорий взобрался на самую макушку Лысого Монаха, сел на камень и закурил. Узкие улочки поселка расползлись по склону противоположного берега. Отсюда, с высоты, человечье жилье казалось временным и недолговечным — зыбкий подвесной мостик над рекой, легкие разборные домики, палатки геологов за излучиной реки.

Вдалеке виднелась алмазная фабрика. Словно большая серая коробка она высилась над лесом.

Григорий задумался. Вспоминались горячие пески и жаркие душные ночи Узбекистана, мутная вода в арыках и благоухающие сады, вспоминались бескрайняя сибирская тайга, шахты и рудники, руда, уголь и золото, которые довелось добывать своими руками…

Он очнулся, услышав песню. Пел, очевидно, мальчик, пел грустно и задушевно.

Песня приближалась. Высокий белоголовый мальчик, тоненький, как тростинка, пробирался потраве, раздвигая ее руками, и пел. Заметив Григория, он /замолчал и остановился.

— Заходи, парень, покурим! — крикнул ему Григорий.

— Я не курю, — насупился мальчик, но все-таки подошел. — Это ведь мое место, — вдруг просто сказал он Григорию. — Я часто тут сижу и смотрю… Когда хорошая погода.

— Ничего, обоим места хватит, — миролюбиво откликнулся Григорий.

Они помолчали. Потом Григорий спросил:

— Что это за песню ты пел?

— Песня? — немного смутившись, переспросил мальчик. — Это про Трансвааль. В Африке… Мы такую книжку прочитали с ребятами. Там теперь тоже алмазы добывают. Война там была. Тогда и сложили эту песню.

Мальчик говорил задумчиво, неторопливо.

— Тебя зовут-то как?

— Павлик Ганин.

— Отец на прииске работает?

— У меня отца нету… Верней, есть, только он — приемный. И мать у меня не родная, приемная.

Павлик задумчиво рассматривал какую-то букашку, забравшуюся ему на ладонь. И также задумчиво Озеров смотрел на него.

— Ишь ты… Сирота, значит, — заговорил Григорий. — А куда же твои настоящие родители подевались?

— Я не помню. Я немножко помню детдом, а потом меня усыновил Гафитулла Мингалеев. У него еще есть сын, Зуфар. Он хороший, Зуфар. Мы с ним братья…

— М-да, не веселая история, — сказал Озеров, снова зажигая папиросу.

— Почему? Я хорошо живу.

Помолчали.

Громко стрекотали в густой высокой траве кузнечики. И высоко-высоко в небе кружил ястреб, неподвижно распластав крылья.

— Павлик! Э-э-гей, Павли-ик! — послышалось снизу. — Домой иди-и!

Павлик вмиг забыл о новом знакомом и помчался вниз, к дорожке, которая вела на перекидной мост. Вот мальчуган легко сбежал с кручи, вот его ноги гулко застучали по настилу мостика — узеньким досочкам, прикрепленным к двум протянутым над рекой проволочным тросам, и все это легкое сооружение закачалось.

Григорий медленно спустился вниз и долго зачем-то смотрел на вывеску, на которой вкось и вкривь было написано масляной краской: «Проход разрешен не больше чем троим одновременно».

Павлик сразу понял, что у Зуфара что-то случилось. Поэтому и бежал со всех ног.

Зуфар выскочил ему навстречу и заговорил, возбужденно размахивая руками:

— Знаешь, нашел алмаз! И где?! В нашей коллекции оказался. Большой!

— Ну, скажешь тоже, — недоверчиво протянул Павлик.

— Алмаз, точно говорю! Вот, смотри!

Павлик на ходу рассматривал камешек. Прозрачный, немного желтоватого оттенка, он был похож на тысячи галек, которые валялись на берегах реки. Только один раз, когда Павлик повернул камешек гранью к солнцу, показалось, что он сверкнул радугой.

— Может быть, и алмаз, — согласился Павлик. — Тогда в нем будет каратов шесть. Побольше грамма. А как ты проверял?

— Он режет стекло, — ответил Зуфар.

— Каждая галька режет стекло… Надо попробовать на корунде.

Разыскали кусок корундового круга, на котором тетушка Савдана обычно точила кухонные ножи. Раньше этот круг крутился на станке в механической мастерской, на нем токари затачивали резцы.

Корунд — это тот же рубин, только черный. А красные рубиновые камешки вставляют в часы вместо подшипников. Рубин очень твердый камень. Тверже его только алмаз, а тверже алмаза в природе нет ничего. Рубин можно резать алмазом. Сам же алмаз ничем не разрежешь. Алмаз в сто пятьдесят раз тверже корунда-рубина, в несколько тысяч раз тверже стали.

Павлик долго тер камешком круг. Получилось много пыли, на корунде стала заметна глубокая борозда, а камешку хоть бы что — на нем не было ни одной царапины! Да, на этот раз Зуфар не напутал. Камешек действительно был алмазом.

Мальчики посмотрели друг на друга. Еще ни одному школьнику в поселке не удавалось найти алмаз, хотя каждый мечтал об этом. А они — нашли. И как-то все еще не верилось.

— Надо его унести на фабрику, к абыю, и посветить на него рентгеном, — сказал Павлик. — Тогда мы узнаем точно.

— Зачем рентген! Мы сейчас и так узнаем точно, — ответил Зуфар.

Он решительно направился к сундуку Гафитуллы, накрытому цветным ковриком. На самом дне сундука Гафитулла Мингалеев хранил маленький алмазик. Он говорил, что в его камне почти полкарата. Гафитулла однажды отличился на работе. Управляющий прииском хотел выдать ему большую премию. Гафитулла тогда сказал: «Премия — это хорошо. Но ты сделай мне лучше другое, товарищ управляющий. Я долго работаю на прииске и не имею своего алмаза». Управляющий смутился, ездил даже в город за советом и все-таки выдал Гафитулле алмаз, как самому заслуженному рабочему. Так и было написано на черной коробочке, в которой лежал алмаз.

Зуфар достал из сундука эту заветную коробочку, открыл ее. В ней лежал светлый, совсем маленький камешек.

В это время в сенях послышались тяжелые шаги, в комнату вошел сам Гафитулла, здоровый, толстый и всегда спокойный. Увидев, что мальчики сидят у раскрытого сундука, он нахмурился. Зуфар закричал:

— Мы нашли алмаз, абый!

Гафитулла молча взял камешек в руки и долго рассматривал его. Потом он попытался сделать на нем царапину своим маленьким алмазиком и не смог.

— Да, это алмаз. Шесть каратов, — проговорил он наконец. Заметно было, что Гафитулла разволновался. Он долго и подробно расспрашивал мальчиков, где и как они нашли камешек. Но они ничего определенного сказать не смогли. Камешек Зуфар взял в коллекции, которую собрал Павлик. А он собирал эту коллекцию везде. Тут были камни, подобранные возле поселка, на берегу Кинжая, были камни, принесенные из далекой экскурсии. Были в коллекции и такие камни, которые Павлик выменял на что-нибудь у других ребят.

Он попытался вспомнить. Скорей всего, светлые камешки найдены во время экскурсии.

Это была собственно не экскурсия, а туристский поход. В школе ежегодно разрабатывалось десять туристских маршрутов — для первого класса, второго, третьего и так далее. Самый трудный маршрут был, конечно, десятый. Десятиклассники уходили в поход на полтора месяца. Они проходили пешком до Башкирии, шли по рекам Уфе и Белой, взбирались на гору Яман-Тау. Домой возвращались через Пермь. По пути, заходили в Кунгурскую пещеру, осматривали Камскую гидроэлектростанцию и плыли по Камскому морю. Павлик тоже с нетерпением ждал, когда пойдет по десятому маршруту. Но нынче он ходил только по седьмому. Правда, это тоже не легкий поход. Семиклассники перевалили пешком Уральский хребет, разделивший Европу и Азию, побывали на железной горе Качканар, посетили Нижне-Тагильский металлургический комбинат. На обратном пути побывали на глухом лесном озере Чер, смотрели, как сплавляют по реке Чусовой лес… Так что вспомнить, где он нашел этот светлый камешек, Павлику было трудно.

— Постарайся, постарайся вспомнить, Павлик, — настойчиво повторил Гафитулла. — Это очень важно. Ты сам поймешь сегодня вечером, как это важно. К нам придут гости — слушай, о чем будут разговаривать… А про камень не говорите пока никому. Я сам доложу управляющему. Хорошо?

— Почему не говорить?

— Шутишь, малый? — сердито отозвался Гафитулла. — Ты знаешь, сколько денег стоит этот камень? Зачем знать о нем всем? Есть на свете и худые люди.

— А сколько он стоит?

Гафитулла досадливо поморщился, но все-таки ответил.

— Алмаз в сто, в тысячу раз дороже золота. Надо бы отобрать у вас камень, потому что вы еще дети. Но я, старый татарин, не могу этого сделать, такой я плохой. Пусть вы сами отдадите камень управляющему.

Мальчики натаскали на кухню сухих дров, растопили плиту. Скоро от нее пошел нестерпимый жар. А тетушке Савдане хоть бы что. Стоит у самой плиты — высокая, смуглая, чернокосая, посмеивается и переворачивает на сковороде лепешки. Эти удивительные, тающие во рту лепешки славились на весь прииск. Павлик любил смотреть, как стряпает тетушка Савдана.

Во дворе легонько шумели от вечернего ветра рябины и неумолчно журчал у самого крыльца ключ. Когда-то это место облюбовал охотник, построил себе дом, да так, что ключ оказался во дворе. Когда организовался прииск, охотник уехал дальше в тайгу, а дом продал Гафитулле. В отличие от других Гафитулла занял обжитое место.

Старые рябины росли по краям квадратного двора. В самом дальнем углу они раскинулись особенно широко. Там Гафитулла соорудил из досок длинный стол и скамейки. И не было на прииске человека, который не побывал бы за этим столом, не пил бы здесь чай, заваренный по-татарски — круто, дочерна. Что и говорить, славно было сидеть в вечерней прохладе, слушать, как журчат внизу речные струи на перекате, и вести неторопливую задушевную беседу.

Гафитулла считал, что мальчикам полезно слушать эти вечерние разговоры, и никогда не прогонял их спать.

Когда солнце спряталось за тучу, начали собираться гости. Первым пришел инженер Верес. Он тяжело уселся на скамью, трубкой зачерпнул из кармана табаку, прикурил и спрятался за облаком синеватого ароматного дыма. Короткий, кривоногий, с некрасивым широким лицом и торчащими во все стороны рыжими волосами, Верес производил на незнакомого человека неприятное впечатление. Но стоило узнать его поближе, это впечатление пропадало. Рассказывали, что молодость он провел в тайге, пустынях, тундре, сделал немало хороших открытий, а вот свою жизнь так и не успел устроить, жил бобылем. Зато на прииске все его уважали, а дети любили: он много знал и умел хорошо рассказывать.

Вскоре пришел молодой инженер-геолог, за ним еще несколько человек. Тетушка Савдана принесла самовар и большое блюдо с лепешками. Гафитулла сел напротив самовара.

Когда ребята подошли, беседа уже была в разгаре.

— Да, — неторопливо попыхивал трубкой Верес, — страх вспомнить… Когда у нас только-только начали добывать алмазы, меня в числе других специалистов послали на копи Южной Африки, поучиться. Честное слово, мы ездили напрасно. Только горько на душе стало. Были мы на копях, принадлежащих международному синдикату «Даймонд корпорэйшен»… Даймонд, по-ихнему, значит, алмаз. Так вот, насмотрелись мы на приисках всякого. Работают в копях негры, неграмотные, забитые, бесправные. Даже нас надсмотрщики не стеснялись — так исколотят иного негра, что тот пластом лежит и встать не может…

И Верес повел длинный рассказ о том, как он ездил с одной копи на другую, искал, изучал технологию добычи алмазов. Ведь его за тем и посылали. Побывал на алмазных россыпях в долинах рек Вааль и Оранжевая, был в пустыне Карру, побывал на приисках Анголы и Золотого Берега. И везде видел одно — тяжелый ручной труд негров и стоящего над ними белого надсмотрщика с плетью.

Мальчики слышали рассказы Вереса не раз. Каждый раз они звучали для них по-новому интересно.

— Помните время после революции? — продолжал Верес. — Капиталисты не стали продавать нам алмазы. Думали, что нам нечем будет бурить скважины, и мы останемся без нефти, не будем вести разведку полезных ископаемых. Но поистине в этой чудесной кладовой — в старых Уральских горах — все есть. Вот уже долгое время наши уральские алмазы добросовестно трудятся — режут корундовые круги, сверлят точнейшие отверстия, обтачивают сверхтвердые сплавы. Но все же их было мало. Ведь девяносто восемь процентов мировой добычи алмазов давал синдикат «Даймонд корпорэйшен», и только два процента приходилось на долю всех остальных алмазных копей — в Америке, Индии, на острове Борнео… Но теперь все стало иначе. Можно поклониться отважным геологам, которые нашли в Якутии коренные месторождения!

— В общем-то это хорошо, — перебил Вереса молодой инженер, — а вот для нас не очень весело. Боюсь, закроют наш прииск. Якутские алмазы дешевле. Уже поговаривают, что придется нам того… сворачиваться. Там, в Якутии, достал тонну кимберлита, размолол, и потом алмазы хоть руками выбирай. А у нас? Машины перемывают сотни тонн грунта ради нескольких каратов. Невыгодно… Придется нам, одним словом, сдавать позиции якутскому алмазу. Почитаешь газеты, и только диву даешься, какое там богатство. Сегодня нашли алмаз в 37 каратов, завтра — в 40 каратов, немного погодя — в 47 каратов. Ей-богу, завидно становится.

— Ну, так скоро и закрыли наши фабрики, — скептически протянул Верес.

— У меня тревожно на душе, — сказал Гафитулла, допивая чай и сталкивая с колен дымчатого кота, толстого, как и сам хозяин. — Я очень боюсь, что прииск закроют. Придется снова переезжать… Но не это главное. Жалко, что много алмазов в земле останется. Ведь здесь еще много нетронутых россыпей. Наверное, есть богатые… Мои малайки сегодня нашли алмаз в шесть каратов! Разве обеднела Уральская земля?

Гафитулла велел мальчикам принести алмаз, и он пошел по рукам. Верес, осмотрев камешек, многозначительно крякнул и снова окутался дымом.

— Есть один путь — добиться, чтобы наш прииск не закрыли, — сказал он, возвращая алмаз мальчикам. — Надо сделать, чтобы карат наших алмазов стал во много раз дешевле, чем сейчас. Тогда никому и в голову не придет закрывать прииск…

— Ты хорошо говоришь, кунак, я думаю так же, — неторопливо заговорил Гафитулла. — Но как сделать это? И можно ли?

— Будем ставить новые машины, — ответил Верес. — Где трудились четверо рабочих, там будет работать один. И, главное, не мешало бы найти хорошую богатую россыпь для начала. Эта уже выработалась основательно…

— Да, да! — подхватил Гафитулла. — Вот уже второй месяц подряд я не видел ни одного порядочного алмаза. Разве можно так работать? Надо переходить на новую россыпь.

— А что такое кимберлит, ты знаешь, Зуфар? — спросил Павлик, когда они укладывались спать.

— Не знаю. Я сам хотел спросить.