Капуста без кочерыжки

ВЯЧЕСЛАВ ГРАЧЕВ, АЛЕКСАНДР КОЧЕТКОВ ЗАМОК ПАРАДОКСОВ

Бартоломью Казимирович Золотарев — тридцатисемилетний мужчина с повадками неисправимого холостяка — в очередной раз не смог работать, как все, — ночью. Да-да, именно НОЧЬЮ и именно КАК ВСЕ.

Здесь необходима историческая справка. Еще в конце двадцатого столетия было установлено, что во время так называемого сна в корне меняется ход многих процессов мозга, кроме того, человека не сковывают условности, и каждая личность способна во сне развернуться во всю творческую мощь. В этом особом состоянии люди удивительно склонны к общению и способны объединяться в огромные коллективы единомышленников, которым под силу решение любых интеллектуальных задач. С тех пор как планету покрыла сеть сонм-установок, люди с ранней юности обучались, самоутверждались, творили только во сне. И утром, как в сказке, проекты воплощались в архитектурные ансамбли, вдохновенные замыслы становились многотиражными книгами — материальная сфера давно была передоверена итоговому поколению эволюционирующих машин. А днем? Днем счастливое человечество отдыхало, занималось спортом, накапливало впечатления, любило, путешествовало, просто сидело и смотрело в потолок.

Итак, Бартоломью этой ночью позорно не спал. Он думал о чем-то своем и эгоистически отделился от товарищей и коллег по «Группе аномалий». Возмездие последовало незамедлительно.

Не успело скупое петербургское солнце пересчитать купола соборов и золотые побрякушки дворцов, как в его дом ворвалась статная черноокая женщина в спортивном костюме из альфа-эластика. Она швырнула на стол онемевшего Золотарева баул с хоккейной клюшкой и заявила:

— Значит, так, многоуважаемый Бартоломью Казимирович. Либо вы дадите мне клятвенное обещание, что подобное больше не повторится, либо нам придется расстаться. Почему вы совершенно отсутствовали на обсуждении доклада по проблеме потенциальных опасностей?

Как мог уличенный Бартоломью оправдаться перед Нино Врадая, известной в кругу подчиненных как Нино Безупречная? Разве что предъявить несколько бланк-отчетов метеорологической службы, которые почему-то (он и сам не знал почему!) показались ему подозрительными?

— Что вы молчите, как безработный амур? Чем вы занимались?

— Да вот… думал… Странные какие-то данные…

Врадая выхватила из алебастровых рук Золотарева бланки, бегло просмотрела, нахмурила черные брови.

— Зайцево? Так это же рядом! Прекрасные охотничьи угодья. Вы не любите охоту? Это не имеет значения. Берите ружье и немедленно отправляйтесь в Зайцево. Ночью на планерке доложите о трофеях, не только охотничьих, разумеется. Вопросы?

Таковых не последовало. Нино Безупречная унеслась играть в хоккей на траве, а старший инспектор Золотарев принялся обреченно собираться на охоту.

Через полтора часа нарушитель дисциплины прибыл на попутном вертолете в район поселка Зайцево.

Отмеченный в метеосводках участок леса сверху укрывал густой утренний туман. В тумане кто-то вырезал симпатичный кружочек километра четыре в диаметре, синеватый цвет леса в нем сменялся на белый. В центре круга, подобно ананасу на блюде, торчало оранжевое строение, в которое, как в мишень, упиралась темная стрела изотермического шоссе.

Сделав несколько виражей над самыми кронами, пилот — грузный мужчина с мужественным лицом и голым черепом — вопросительно взглянул на хмурого пассажира и сказал:

— Мне дальше, на болото. Вас где сбросить?

— Я сойду возле края этого, гм, явления, — буркнул Золотарев. — Вон там, на дороге, пожалуйста.

Пилот так круто повел машину вниз, что Бартоломью в самом деле едва не вывалился. Вертолет пронизал серо-голубую мглу, салазки чиркнули по твердому, машина подпрыгнула и замерла.

— Двустволочку не забудьте, — участливо посоветовал пилот.

Вертолет с лихим разворотом взмыл вверх и растворился в тумане.

«Акробат на пенсии», — с неодобрением подумал Бартоломью вслед удалявшемуся свисту. Он знал, что охотнее всего антикварным транспортом обзаводятся бывшие астронавты — этим парням все равно на чем, лишь бы летать.

Золотарев стоял на узком мокром шоссе. Впереди, метрах в. десяти, туман резко обрывался, и все вокруг покрывал толстый слой снега. Бартоломью подошел и ковырнул загадочный снег носком сапога. Брызнули рыжеватые комья, открыв густо-зеленую травянистую прядь. Снег таял прямо на глазах. Пахло почему-то арбузами, как весной.

— Да, месяц август, — без особого воодушевления произнес старший инспектор и медленно зашагал к оранжевому зданию.

Он не догадывался, что постепенно становится знаменитым. Пилот вертолета расскажет знакомым о странном охотнике и странном тумане. Кто-то вспомнит, что с подобным уже сталкивались на Эсхеде, когда искали Михаила Нежурбеду, положившего конец обоим началам термодинамики. Одним словом, когда Бартоломью наденет сонм-шлем, чтобы рапортовать о трофеях, его станет слушать чуть не вся планета. Но это в будущем.

Круглое здание, которое Золотарев простодушно принимал за охотничий домик, было построено лет двести назад и успело повидать многое. Иностранные дипломаты, баловавшиеся с ружьишком и попутно уточнявшие карту местности, егеря, озабоченные ростом поголовья благородных оленей, студенты, посланные на картошку, дендрологи, усердно пишущие диссертации, — кого здесь только не перебывало. А в начале этого века сюда переехал цех синтеза универсальных ферментов, некогда полностью автоматизированный, а впоследствии остановленный за ненадобностью.

В полнейшем душевном смятении старший инспектор вошел под арку парадного входа, с ужасом ожидая, что целая орда всевозможных охотников выбежит к нему навстречу и потребует принять участие в истреблении ушастых зверьков. К его удивлению, никто не выбежал, автоматика входной двери не сработала, и он чуть не ударился лбом об огромную дверную ручку в виде львиной головы с высунутым языком.

Снег на крыше растаял и стекал по жестяным желобам с мелодичным журчанием. Из-за неприступной дубовой двери с заклепками доносилось гудение и ничего более. Тогда Бартоломью снял с плеча ружье, прислонил его к кирпичной стене и, поплевав на руки, взялся за львиную голову. Неожиданно голова легко провернулась, язык спрятался под бронзовым небом, и тяжелая дверь бесшумно раскрылась.

Некоторое время Золотарев потоптался на крыльце, соображая, что предпринять. Возвращаться к Нино с пустыми руками было невозможно. Золотарев собрался с духом и шагнул вперед. Тотчас дверь за ним закрылась.

Пока Бартоломью вспомнил о фонарике, вшитом в лацкан куртки, он успел передумать о Многом. Он догадался-таки, что находится отнюдь не в домике охотников. Внутри гудело громче, и Золотарев предположил, что это лаборатория или склад, и аномальный снег определенно связан со зданием. Слегка обеспокоенный, Бартоломью включил фонарик, и в его голубоватом свете обозначилась лестница, ведущая наверх. И старший инспектор вступил на ступени, устланные пушистым ковром из пыли.

Им руководили не только любопытство или страх перед административной расправой. Бартоломью Казимирович Золотарев всерьез был обеспокоен судьбами планеты. Именно поэтому метеорологические бланк-отчеты взволновали его настолько, что он не мог уснуть. Бартоломью считал, что нынешнее процветающее человечество, в принципе, беззащитно, как ребенок. Особенно теперь, когда материальный мир приобрел духовного двойника, отличного от него, словно живая мысль от машинописного текста. Золотарев не очень-то верил, что эфемерное собственно-коллективное «я», этот нескончаемый праздник невообразимой свободы духа, выстраданный поколениями мыслителей-гуманистов, единственным фактом своего существования, подобно сияющему Дюрандалю, разрубит паутину атавистических заблуждений. Паутина может оказаться не такой уж гнилой. Разумеется, людоедские теории сгинули, философские вывихи вправились, голые короли разбежались, унося дурной запах ущербных логических построений. Однако…

Через пятьдесят пять ступенек лестница закончилась коридором, уводящим вправо по пологой дуге. Вдоль левой стены различались створки в нишах, плотно закрытые, со стандартными трехзначными номерами. На одной нише номера не оказалось. Бартоломью заинтересовался, он вознамерился с ходу распахнуть створки, но руки не встретили препятствия, и, успев только ахнуть, он ввалился в тесную комнатку, пол которой пугающе ушел из-под ног.

Лифт спускался так быстро, что старший инспектор вспомнил посадку на вертолете.

«Пешком наверх, потом вниз в лифте», — подумал он, не подозревая, что путь его к всемирной известности будет еще более причудливым.

Выбравшись из допотопного лифта, Золотарев попетлял по коридорчикам и, ведомый неведомым чутьем, оказался перед полированными дверями из палисандрового дерева, на которых кто-то вырезал литеру «Д» внутри горизонтального ромбика. Древние футбольные фанатики вряд ли имели к этому отношение, и эмблема очень не понравилась Бартоломью Казимировичу.

Позади заклейменных дверей располагалась лаборатория, и прекрасно оснащенная, в чем старший инспектор с волнением удостоверился. Но недавно в эту электронную лавку забрел разъяренный слон, и, может быть, не один. Чуткие манипуляторы машин-лаборантов были раскрошены ударами примитивной кувалды, сонм-шлемы были вырваны из кресел так, что по полу волочились оголенные псевдонервы, яркая хрустящая мозаика под ногами состояла из останков превосходного телескопа. Лабораторию уничтожили во время работы, на распечатке можно было разглядеть протокол незаконченного эксперимента: «…диалилтиосульфит и пиродоксаль фосфата выдерживать в термостате до первых петухов…» Ознакомившись с бредовым указанием, Бартоломью воскликнул: «Думкопф!» — и, сжав мягкие кулаки, ринулся из разгромленной лаборатории.

Сомнений не осталось: оранжевое здание было безуспешно разыскиваемым Замком Парадоксов — последним пристанищем преступного Иржи фон Думкопфа (надо сказать, далеко не дурака), главы подпольных исследователей-оккультистов.

Эти отщепенцы — в большинстве своем патологические эгоисты — упрямо не желали участвовать в общем созидательном процессе. Более того, они применяли сонм-аппаратуру для паразитирования на биополе объединенного ночью человечества. Используя это, им удалось разработать особый, почти мистический математический язык, отличающийся от существующего, как поэзия от прозы. Совершенно произвольно связывая любые науки, например, геологию с анатомией или, того хуже, астрофизику с астрологией, они вывели причудливые закономерности, впрочем, не лишенные смысла. Внешне их изыскания выглядели совершенно абсурдно: тут и третий крик совы, и цветок папоротника, и молодой месяц, и тому подобная чушь. С практической же стороны результаты оказались совсем не чепухой. Невероятно, но компании Думкопфа удалось сотворить вечный двигатель, информационную линзу и кое-что поопаснее, прежде чем ею занялись всерьез. Сам Думкопф скрылся на грузовом звездолете, набитом научной аппаратурой и чучелами аллигаторов, в направлении ближайшей черной дыры со скоростью, втрое превышавшей световую. Его последователи в основном раскаялись, но некоторые остались в подполье.

Старший инспектор Золотарев отнюдь не спасался бегством. Он бежал, но за двустволкой, оставленной у входа — единственным своим оружием. Однако через те же двери он попал в другой коридор, в нем даже тускло светились лампы, при их неверном свете Бартоломью разглядел на мышиного цвета полу четкие следы. И хотя охотником он был никудышним, ему удалось определить, что следы оставила женщина.

С каким бы удовольствием Золотарев сейчас вызвал аэротакси, добрался до Питера и вернулся уже с отрядом дотошнейших специалистов во главе с неутомимой Нино. И они бы вместе распотрошили проклятый думкопфовский замок до последнего парадокса! Но, будучи наслышан о мрачном нраве главы оккультистов и его иезуитском юморе, Бартоломью понял, что сделать это будет нелегко.

За поворотом коридорчика, по которому крался старший инспектор, открылась престранная картина. На белой матовой стенке напротив двери черной краской были начертаны математические выкладки. Рука писавшего дрожала, и символы извивались, точно в ритуальной пляске, краску наносили не кистью, как повелось исстари, а выдавливали прямо из тюбика. В коридорчике стоял знакомый и противный запашок. Бартоломью подошел поближе к фреске в стиле модернистов древности, потыкал в нее пальцем, принюхался. Это была не краска. Это был свежий сапожный крем.

Тут дверь за спиной старшего инспектора скрипнула, и он резко обернулся. В плохо освещенном проеме стояла молодая женщина среднего роста в легком летнем платье. Красивое бледное лицо обрамляли пышные каштановые волосы, карие глаза смотрели отчужденно и почти враждебно. Золотарев остолбенел.

— Кто вы? — спросила женщина.

Она также немного испугалась и отступила в глубь комнаты. Видимо, она ожидала встретить кого-то другого.

Бартоломью обескураженно молчал. Выражение глаз женщины слегка смягчилось. После недолгого раздумья она за руку втащила Золотарева в комнату. Тот был не способен что-либо понять или тем паче сопротивляться.

— Вы обязаны меня спасти! — потребовала таинственная особа, вплотную приблизившись к Золотареву. — Я хочу вернуться домой, а он говорит, что это невозможно. Я ему не верю! Вы мне поможете? Я вижу, вы честный и добрый человек.

Старый холостяк покраснел впервые в жизни. Он прокашлялся и напыщенно заявил:

— Как я понял, вам что-то угрожает, а мое призвание заключается именно в предотвращении каких-либо опасностей, угрожающих как обществу в целом, так и отдельной личности.

— При чем здесь общество? Он держит меня взаперти, потому что, потому что… Я вообще не хочу его видеть! — В голосе женщины зазвучала неожиданная ненависть. — Вы видели, что он устроил перед моей комнатой? Он издевается надо мной, он говорит, что это подарок. Какая-то Большая аксиома. Или теорема…

— Где этот феодал? — закричал Бартоломью.

Правильней было спросить: «Кто?» Кто этот феодал, способный держать женщину в заведении, подобном Замку Парадоксов и небрежно преподносить ей в дар доказательство Великой теоремы Ферма?

Его звали Радий Стомышев. С самого раннего детства он подавал надежды. Пока он рос, росло его самомнение, и, став постарше, Стомышев серьезно считал себя гением. Непомерное честолюбие и средненькие способности — вот питательный бульон, в котором размножаются бактерии эгоизма. В жертву мнимой гениальности были принесены многие. В свое время Стомышев познакомился с девушкой, и она имела неосторожность его полюбить. Он ее бросил, оправдывая себя, что в путь на сияющие вершины не берут никого и ничего лишнего. Совесть? Одно из своих амбициозно-бредовых сочинений Стомышев предварил фразой: «Посвящается Е.Г.». В смысле — Единому Господу. Совесть удовлетворилась подношением. С Думкопфом будущий «великий мыслитель» сошелся во время учебы в Гамбургском университете. Думкопф — личность в своем роде и вправду выдающаяся — приблизил к себе самого никчемного из приспешников. Когда глава организации бежал, предварительно разгромив, что успел, Стомышев остался завершать одно из его дьявольских начинаний: синтез препарата, кратковременно усиливающего ИНДИВИДУАЛЬНЫЕ интеллектуальные способности. Помогла случайность, и препарат был создан. Отныне Замок Парадоксов превратился для создателя препарата в добровольную тюрьму. Стомышев уже не мог обходиться без изобретенного зелья, постепенно сходя с ума от собственной божественной мудрости и болезненного одиночества. И тогда дичающий отшельник вспомнил о той, которая, по его убеждению, должна была ждать его вечно.

Ни о чем этом Бартоломью Казимирович пока не подозревал. Румянец поблек на его полном лице, зато глаза воинственно загорелись.

— Как вас зовут? — обратился он к женщине.

— Меня? Елена.

— Дайте руку, Елена, я выведу вас отсюда, и никто не посмеет мне помешать.

Она шагнула было к выходу и вдруг замерла на месте. На пороге стоял мерзкого вида старец в роскошном парчовом одеянии наподобие халата. Взор у него был мутный и бессмысленный, в трясущихся руках он держал колбу с зеленоватой жидкостью. Старец медленно поднял колбу к бесцветным губам, запрокинул голову с всклокоченными волосами. Посудина опустела, и взгляд обитателя Замка Парадоксов сделался на удивление умным и злым.

— Что я вижу! У нас гости? — произнес Стомышев странным дребезжащим голоском. — Елена, почему ты не познакомишь меня с уникумом, прошедшим через вероятностный фильтр? Ах, вы покидаете замок? Ну так счастливого пути. Конечно, никто, тем более я, не посмеет вам помешать.

Бартоломью и Елена прошли мимо скверно улыбавшегося старца и направились, как предполагал старший инспектор, к лифту. Однако, вывернув из-за угла, они вышли к каракулям на стене и торжествующему Стомышеву. Золотарев со спутницей повернули назад. Они долго блуждали по сводчатым галереям, переходившим в просторные залы с тысячами траурно горящих свечей, забрели к зеркальному бассейну, в котором бурлила вишневая маслянистая жидкость — розовые пузыри на ее поверхности плотоядно ухали, исторгая фиолетовый дым; потом беглецы поднимались и спускались по мраморным винтовым лестницам, но в конце концов оказались там, откуда пришли. Наследник Думкопфа уже не улыбался, он сардонически хохотал, обнажая редкие желтые зубы.

Бартоломью Казимирович совершенно не выносил, когда над ним смеялись. Он приблизился к старцу, пытавшемуся скрестить руки на груди:

— Вы не достойны снисхождения. Когда на очередном сонм-сеансе вы предстанете перед судом мировой общественности, я не подам голоса в вашу защиту!

После гневной тирады старший инспектор с Еленой зашли к ее комнату, и Золотарев захлопнул дверь.

— Вы не осуждаете меня, Елена? Мне действительно не жаль этого опустившегося человека, — возмущенно говорил Бартоломью, вышагивая по комнате. — Как он посмел приспособить причинно-следственный трансформатор для своих низких целей?! Я убежден, что и вас он похитил при помощи этого безобидного прибора!

Женщина безнадежно кивнула. Семь лет назад она считала свою жизнь прожитой. Если бы она тогда узнала, что Радий хочет вернуться, то с радостью пошла бы за ним куда угодно, хоть в это самое логово. Но семь лет назад, а не теперь, когда у нее прекрасный муж — профессор экзобиологии, интеллигентнейший и спокойнейший человек — и двое детей, мальчик и девочка… Елена могла простить Стомышеву многое, кроме того, что он выкрал ее так поздно.

— Это я во всем виновата, — сказала Елена, с трудом сдерживая слезы. — Мне уже никто не поможет. Вы должны уйти, вас он не станет задерживать…

— Уйти?! Оставить вас в лапах этого самовлюбленного павиана?! Ну уж нет!

Как большинство людей своего поколения, Золотарев был принципиальным противником насилия. Однако в Замке Парадоксов действовали свои законы — и физические, и моральные.

В коридоре Бартоломью разглядел спину неспешно удалявшегося Стомышева и крикнул:

— Постойте!

Тот нехотя обернулся.

— В последний раз предлагаю вам прекратить антигуманные действия и добровольно сдаться.

Опешив от подобной наглости, титан мысли остановился и принялся с нехорошим интересом рассматривать Золотарева с головы до ног.

— Не желаете? Я так и думал. Мне кажется, вы изволите считать себя всемогущим, — не унимался безрассудный старший инспектор. — Но давайте выясним, что вкладывается в это понятие. Вот, например, презираемое вами человечество, которое овладело энергией в масштабе Солнечной системы, — допустимо ли говорить о его всемогуществе? Оказывается, человечество обязано ежедневно, ежеминутно предпринимать героические усилия в бесконечной схватке с ловким и неутомимым противником по имени Хаос. Улавливаете? Нам постоянно приходится одерживать микропобеды, вместо того, чтобы нанести один-единственный решающий удар. А какое же это всемогущество, я вас спрашиваю? — Бартоломью доверительно ухватил собеседника за пояс его роскошного халата. — Обратите внимание на еще одну тонкость: подлинное всемогущество предполагает абсолютное знание всех закономерностей мироустройства, на что вы, собственно, тоже претендуете. Однако любой вульгарный материалист охотно подтвердит вам, что абсолютное знание не нуждается ни в каких проверках. Следовательно, не существует НИЧЕГО, достойного даже простого внимания обладателя всемогущества. Лично я представляю его в незавидном положении — повисшим над бездной: мельчайшее движение, любое действие низвергнет его в пропасть ненавистной обыкновенности…

Как раз против примитивной логики не был в состоянии бороться рассудок Стомышева, отравленный препаратом. Он попробовал в отчаянии заткнуть уши, но неумолимый старший инспектор повысил голос, окончательно запутывая в сеть своих умозаключений претендента на звание властелина мира:

— Только покой и совершеннейшее бездействие рождают истинное всемогущество. Вселенной нет, потому что вы и есть вселенная. И нет ничего, что способно прервать ваше вечное и умиротворенное самосозерцание…

Бартоломью добился своего: Радий Стомышев закатил глаза и впал в рекомендованное состояние полной прострации. Он осел возле стены, из-под халата выкатилась полупустая бутыль толстого мутного стекла, которую Золотарев небрежно откатил ногой в сторонку. Стомышев не очнулся и тогда, когда старший инспектор связал узлом полы его золотистого одеяния и, как тюк с бельем, взвалил старца себе на спину.

Обеспокоенная долгим отсутствием спасителя из кельи выглянула пленница Стомышева. И тут Бартоломью Казимирович весьма кстати припомнил фразу насчет вероятностного фильтра, оброненную оцепеневшим лжегением. Это нехитрое устройство было пробным камнем на пути создания оккультистами Демона Максвелла, который, по счастью, функционировал лишь в ночь роковой кометы. Зато фильтр, отсеивавший наименее вероятные события среди всех происходивших, работал надежно, как дверной засов. На Золотарева — личность редкостную — думкопфовское изобретение не действовало, но для обычных людей, для Елены, например, Замок Парадоксов превращался в коварную западню.

Скинув ношу на застонавшую кровать, Бартоломью принялся размышлять. Ему невероятно хотелось спать. Однако предварительно нужно было исправить сонм-аппаратуру. Следует отметить, что с техникой старший инспектор был в хронических неладах. Но не бросать же молодую женщину в мрачном подземелье!

— Отремонтировать сонм-установку? Да это проще, чем раскрыть зонтик, — уверенно заявила Елена, узнав о затруднениях Золотарева. — По специальности я конструктор-нейристор. Надеюсь, здесь отыщется какой-нибудь дистанционный паяльник?

По экстренному вызову Бартоломью Казимировича лучшие умы планеты немедленно погрузились в сон. Их коллективный потенциал оказался столь значительным, что решение проблемы отыскалось практически мгновенно.

Через час после всемирного оповещения тихие пустынные леса близ деревни Зайцево напоминали праздничную ярмарку. Или «Кунсткамеру» под открытым небом.

Аэротакси в три яруса висели над шоссе, люди приезжали на велосипедах, приходили пешком, и каждый имел с собой нечто, как он считал, единственное и неповторимое. Задача была создать вокруг Замка Парадоксов такой внешний фон, чтобы фильтр Думкопфа просто начал действовать в обратную сторону. В жертву дьявольскому механизму добровольно приносились шедевры искусства, сложнейшие машины, уникальные создания человека и природы. В оранжевом здании уже бесследно канули коллекция крупнейших естественных алмазов, незаконченная партитура Астральной симфонии, три сотни томов сборника рекордов Гиннесса и многое другое. Безвестный до той поры живописец Липкин приволок свою последнюю картину — двухметровый овал кромешно черного цвета, по которому были разбрызганы капли молока, произведение называлось «Ночное забвение», автор считал его редкой художественной удачей. На севере Африки тысячи туристов приняли участие в работах по переброске под Питер трех египетских пирамид. Однако это не понадобилось. Потому что в этот момент на борьбу с детищем оккультистов явился четвероклассник зайцевской школы Александр Опушкин и величественно швырнул на замшелые ступени замка потрепанный дневник с полученной вчера честной пятеркой по русской литературе, что расценивалось родными и учителями как событие из разряда сверхъестественных.

Клепанные медью двери, с жутким скрежетом разворотив петли, вывалились наружу. Вероятностный фильтр больше не существовал.

Бартоломью Казимирович не слишком удивился, когда низкий сводчатый потолок исчез, а в проеме показались деловито работавшие челюсти проходческой машины типа «червяк». Блестящее членистое тело «червяка» изогнулось, и он пополз по коридору, растягивая шипящую гармошку пневматического эскалатора. Золотарев улыбнулся, погрузил на бегущие ступени куль с несостоявшимся крупным мыслителем, пропустил Елену и зашел сам. Скромный старший инспектор, поеживаясь в предвкушении неминуемой встречи с начальством, поднимался к солнцу, людям и славе.

Длительно и безуспешно пыталась научная общественность вывести Радия Стомышева из состояния, близкого к летаргии. После этого случая, ставшего классическим, состав «Группы аномалий» был расширен, и сотрудники ее обязаны были дежурить днем по графику. Для явившихся с повинной последователей Думкопфа, а также для всех желающих в переоборудованном Замке Парадоксов была открыта специальная студия «Ренессанс», где они могли заниматься чем-нибудь общественно безвередным — к примеру, выпиливанием лобзиком и ведением малоинтересных бесед о сущности человеческого Эго.

А старший инспектор Бартоломью Казимирович Золотарев получил, к немалой радости, внеочередной отпуск для изучения растительного мира пустыни Калахари и право включаться в ночную работу по собственному усмотрению.