Капуста без кочерыжки

АЛЕКСАНДР ГРОМОВ ВСЯК СВЕРЧОК

Шаг. Еще шаг. И звенят цепи.

Опять? Нуда, опять. Как будто нельзя было подождать еще немного. Ничего, сейчас я приду в себя и выясню, где я и что со мною можно сделать. А цепи все звенят.

Я еще плохо видел, но по долгому, сопровождавшему нудный стук шагов эху понял, что дорога ведет через горы. Кажется, уже наступил рассвет; в такое время нынешнее белое светило, сегодня заметно более крупное, чем вчера, только набирает размах, готовясь к взлету над хребтом, а два его карликовых спутника, желтый и оранжевый, стараются вовсю, раскрашивая вершины радостными красками, — но когда наступит полдень и тройное солнце выползет в зенит, тогда все будет иначе: карлики исчезнут в короне главной звезды, снежные пики вспыхнут нестерпимым блеском и безжизненные склоны зальет ровный мертвенный свет. Вот тогда начнется самое трудное: сколь ни жмурься, а к вечеру резь в глазах станет невыносимой и воспаленные веки будут царапать глазные яблоки, как крупный наждак. Нет, утро куда лучше. Глаза пока не болят, темп движения невысокий, и, когда прекратится озноб, оставленный на память убийственным холодом ледяной ночи, я на короткое время пожалею, что не родился поэтом, чтобы описать великолепную игру красок на гребнях гор, тонкие струи водопадов, срывающихся с далеких скальных уступов, и мучения поэта, который будет подбирать слова, и окажется, что нужных слов как раз и нет. Ну, нет так нет, и, значит, можно написать куда короче, к примеру так:

…Дорога петляла среди гор в нескончаемом подъеме. Колонна осужденных понуро двигалась вперед. Время от времени позади сухо щелкал выстрел: конвойные добивали отставших…

Вот и все. Более чем достаточно. И я подозреваю, что именно так и будет написано. Дело в том, что…

Трах! Не дали довести мысль до конца. Выстрел. Ну вот, что я вам говорил.

Я оглянулся. Позади густо вставала пыль, поднятая сотнями ног, но сквозь пылевую завесу было видно, как двое охранников тащат тело убитого к краю обрыва. Люди в колонне, втягивая головы в плечи, невольно ускорили шаг. Но надолго их не хватит, через некоторое время усталость возьмет свое, кто-то отстанет и тогда снова прозвучит выстрел. В хвосте колонны, как всегда бывает, идут самые слабые и измученные и, может быть, самые счастливые из всех осужденных, потому что они не увидят рудников, им не дойти даже до перевала, они это знают и, наверное, понимают, что лучше уж сразу, — но идут, идут…

Тело убитого было сброшено вниз. Оно будет долго лететь, переворачиваясь в воздухе, ударяясь о выступы скалы, и в конце концов достигнет дна. И пока колонна не дойдет до рудников, многим придется испытать ту же участь. Но только не мне. Потому что это было бы слишком просто…

…Цепь, сковывавшая руки, больно врезалась в кожу. Чтобы отвлечься, Орк считал шаги. Через каждые пятьсот он разминал затекшие пальцы на руках, предчувствуя, что руки еще понадобятся, и осторожно скашивал глаза в сторону шедшего справа охранника. Следовало выждать удобного момента…

Итак, начало положено. А Ури Орк — это я. На сей раз я родился в колонне осужденных на бессрочную каторгу, а значит, максимум на полгода, больше никому не выдержать. Не самая приятная стартовая позиция, но прежде бывало и похуже. И я скован цепью, иными словами — буйный и склонен к побегу. И охранник, тот самый, что справа, при первой возможности подстрелит меня с особенным удовольствием, да только успеет ли? И то, что он, держа карабин под мышкой, преспокойно шагает на полпути между мной и обрывом, говорит очень о многом. Например, о том, что он болван, каким по авторскому замыслу и полагается быть охраннику, и еще о том, что мне действительно предстоит попытка побега с этапа, откуда не убегал еще никто, да еще самым прямым и недвусмысленным путем — в пропасть.

Будь моя воля, я подождал бы более реального шанса. Это он думает, что я не боюсь высоты. Автору позволено многое. Впрочем, пока все верно: высоты я действительно не боюсь. Но из этого факта он, кажется, намерен вывести заключение о том, что я не боюсь и падать с любой высоты. А это совсем другое дело.

Так или иначе, мое рождение состоялось, и снова в роли главного героя, другой роли я не знаю. Это ко многому обязывает, поэтому теперь хорошей жизни не жди. К финишу я, скорее всего, приду полумертвым, но в конце концов верх будет за мной. Это неизбежно. Меня не убьют, не искалечат непоправимо, не выбьют мозги, сделав идиотом. Ничего этого не случится, зато о погонях, драках, прекрасных дивах и хитрых головоломках можно сказать с уверенностью: что-то будет. Если особенно не повезет, то будет все сразу.

Какое же это рождение по счету: двадцатое или двадцать первое? Надо же, сбился. Ну ладно, пусть двадцать первое. Выводок рассказов с общим героем — мною. Да, еще был роман и, кажется, имел успех, но о романе вспоминать не хочется, на то есть свои причины. Нет, герой — это замечательно. Главный — тоже неплохо звучит. Но главный герой у моего автора — это мускулистый мальчик для битья. И бьют больно.

…В полдень жара дошла до высшей точки. За спиной все чаще гремели выстрелы — конвойные, одетые в охлаждавшие костюмы, не знали пощады. Идущий, вернее, плетущийся рядом с Орком молодой осужденный вдруг остановился с широко раскрытыми невидящими глазами, пошатнулся и упал под ноги остальным. Изо рта его хлынула темная кровь. Один из охранников, не сбавляя шага, вскинул карабин, прищурился и пустил пулю в уже мертвое тело. Орк шел, трудно дыша сквозь стиснутые зубы, и поднятая колонной пыль скрипела на зубах…

Здесь «он» прав, я действительно трудно дышу и мне тяжело, потому что корявая фраза о жаре, дошедшей «до высшей точки», хотя и метафорична, но тем не менее не допускает двоякого толкования. Очевидно, имеются в виду пределы человеческой теплостойкости. Впрочем, это не важно. Если он заявит, что жара превзошла эти пределы, ничего особенно не изменится. Затем я на время отключаюсь, потому что автор решил больше не темнить и кратко рассказать обо мне — этакий небрежный реверанс в сторону олухов, не читавших предыдущих рассказов, — а заодно и прояснить ситуацию.

Короче говоря, я — Ури Орк, в редких случаях — Уриэл Оркад, положительный герой-всегда-остающийся-в-живых, неизвестно — блондин или брюнет, выше среднего роста, мужеска пола и неопределенного зрело-молодого возраста. Цвет глаз серый; оттенка нержавейки, подбородок квадратный. Часто — очень квадратный. Иногда подбородок есть то единственное, из чего состоит мое лицо. Вынужденно спортивен. Любим женщинами за характер и твердые бицепсы (о трицепсах автор забыл, поэтому трицепсов у меня нет). Мастерски владею любым оружием и хотя часто успеваю выстрелить только вторым, но попадаю в цель, как правило, первым. Главное занятие и смысл жизни — борьба с мировым Злом, поскольку убежден, что Добро безгранично, а Зло имеет предел, до которого я пока что не добрался. Кроме того, охотно занимаюсь перевозкой грузов на собственном звездолете. Беру наличными и вперед.

Как оказалось, на этот раз я взялся транспортировать обогащенную руду с Дилии XXIII и после очередного внепространственного прыжка был занесен во враждебное пространство, охранявшееся весьма строго. Убедившись на месте, что картина сигма-поля совсем не та, я осознал свой промах и, не решившись на немедленный повторный скачок, после которого меня с большой степенью вероятности могло бы занести в неизведанную область Галактики, продолжил полет, надеясь вырваться на форсаже плазменных двигателей. Разумеется, я понимал, что попираю все местные законы, если таковые существуют, но как хотите, а есть во мне некая изначальная злонамеренность, герой-всегда-остающийся-в-живых просто обязан быть немного злонамеренным, иначе получается несколько пресно. Как и следовало ожидать, я попался, оказав сопротивление при аресте. Груз был конфискован в пользу здешней империи, звездолет, получивший серьезные повреждения, продан на слом, а я был приговорен к смертной казни, милостью Верховного распорядителя замененной пожизненной каторгой на радиоактивных рудниках отдаленной планеты, имеющей странное название — Бражник.

Следовало признать, что влип я основательно. Империя, в чьи владения я вломился без приглашения, давно торчала костью в горле всего прогрессивно настроенного человечества и пыталась распространить свои феодальные порядки на всю обитаемую Вселенную. Назревала война. Империя накапливала силы, и все большие массы рабов и проштрафившихся вассалов сгонялись на Бражник, находившийся на краю владений империи и являвшийся ее главной сырьевой базой.

Как не замедлило выясниться, Бражник не имел постоянного солнца и располагался в тесном звездном скоплении. Эта обобществленная планетка кочевала от звезды к звезде, двигаясь по сложной незамкнутой траектории, что обусловливало резкие изменения климата и отсутствие сколько-нибудь специализированных форм жизни. Зато гигантские тектонические разломы, явившиеся следствием чудовищных приливных сил, сделали планету богатейшей кладовой разнообразнейших руд редких элементов. Какую-то из этих руд мне и предстояло ломать в неведомой радиоактивной шахте всю оставшуюся жизнь, то есть (или я уже говорил об этом?) недолго. Когда нынешнее белое светило, поиграв Бражником и раскрутив его, как метатель молота раскручивает дурацкий свой снаряд, запустит планету в неизвестном направлении, начнется многомесячная ледяная ночь и основная часть каторжников попросту вымрет от холода. Если до того времени не сдохнет от радиации. Потому-то так торопят охранники, привала не дают — жми, пока солнышко светит. Кто там опять отстал? Трах!

…Это был убийственный марш. После полудня, когда одолели перевал, число людей в колонне уменьшилось на треть. Несмотря на то что самая трудная часть пути осталась позади и начался монотонный спуск, заключенные едва волочили ноги. Орк чувствовал, что сильно устал, но не позволял себе расслабиться. Мысль о том, что с рудников бежать невозможно, держала его в напряжении. Оставалось либо смириться, либо предпринять отчаянную попытку побега раньше, чем колонна достигнет рудников. Следовало лишь дождаться удобного случая…

Я начинаю звенеть своей цепью, вызванивая гарпийским кодом: «Побег, побег, побег…» — в расчете на то, что среди моих соседей по колонне найдутся люди с Гарпии IX. Мне может не повезти, и один раз я едва не срываюсь на вульгарный тюремный код. Его знают многие, но наверняка он известен и охранникам. И я продолжаю названивать по-гарпийски.

Наконец один мой спутник откликается. Он идет впереди меня, и, когда оборачивается будто бы невзначай, я вижу его лицо, квадратную и мясистую ряшку типичного гарпийца с трехнедельной щетиной до поросячьих глаз. На нем нет цепей.

Он едва заметно кивает и выщелкивает пальцами ответ: «Сам ты кретин!» Он не верит. Пальцы у него короткие, но щелкают что надо, даже слишком громко, потому что ближайший охранник обращает на него внимание, берет карабин наизготовку и нехорошо усмехается. Будет стрелять или нет?

Ну вот, теперь он смотрит на меня, смотрит с прищуром, и мушка его карабина ползет в мою сторону. Почему в мою? Зачем это нужно автору? Вот гад, сейчас ведь выстрелит. Пока не поздно — усыпить его бдительность! Вот та-ак. Ноги заплетаются, голова безвольно поникла. Вот я спотыкаюсь, чуть не падаю и всем своим видом выражаю животный страх и томление души. Охранник доволен. Он презрительно сплевывает и отворачивается. Тем временем мои ноги, отчаянно заплетаясь, начинают дрейф в его сторону. Через минуту я уже нахожусь на правом фланге колонны, теперь один хороший прыжок, и… Неужели ласточкой с обрыва?

…Обломок скалы качнулся под ногой охранника и, едва тот успел отскочить, рухнул вниз, увлекая за собой камни помельче. Секунду спустя за кромкой обрыва уже грохотала лавина катящихся вниз камней, и Орк в мгновение ока понял, что в этом месте под дорогой нет пропасти с отвесными стенами, а есть каменная осыпь. Это давало надежду на спасение.

Но что, если он ошибся? Тогда на дне ущелья останется исковерканный труп. Орк не колебался ни секунды. Неожиданно для конвоя…

У моего автора всегда «неожиданно». Или «вдруг». Иногда — «внезапно». Это непременный атрибут жанра. «Неожиданно» на моем пути встает препятствие, «вдруг» я вижу прекрасную незнакомку и замираю в стойке, «внезапно» — ой! — я проваливаюсь в люк и т. д.

…предостерегающий крик. Орк прыгнул на ближайшего охранника, вложив в удар весь остаток сил. Цепь, сковывавшая его руки, опустилась на череп конвойного…

А я еще терялся в догадках: зачем меня с попущения автора сковали такой длинной цепью? Оказывается — вот зачем.

…Охранник дернулся всем телом и осел в пыль, но не успел он упасть, как Орк завладел его карабином. Закрываясь охранником как щитом, Орк успел отстегнуть от его пояса патронную сумку, сорвал тяжелый солдатский нож в ножнах и, отпустив обмякшее тело…

В одно мгновение я обобрал охранника до нитки и, прежде чем ошарашенный конвой успел что-либо предпринять, изо всех сил прыгнул…

…вниз с обрыва. Ему казалось, что падению не будет конца.

Удар. Переворот через голову. Орк успел ухмыльнуться: здесь все-таки была осыпь. Потом ему стало не до ухмылок. Камни рвали его одежду, а он продолжал катиться по почти отвесному склону, пытаясь прикрыть голову скованными руками. Следом с рычанием и яростными проклятиями, цепляясь за все подряд, катился гарпиец. Орк, сжавшись, ждал сокрушительного удара о дно ущелья, но удар неожиданно оказался менее сильным, чем он думал: камни на дне густо поросли толстым слоем мха и лишайника…

В этом весь автор. Когда ему нужно, и соломки подстелит. Помню, как-то раз я был выброшен из летящего на границе тропосферы флаера, и что бы вы думали — упал в пруд и выплыл.

Я не люблю моего автора. Он много на себя берет. Например, ему кажется, что он умеет писать. Это заблуждение. Он умеет выдумывать сюжеты, и, честное слово, мне жаль, что я обязан ему своим рождением. А ведь встречаются, встречаются люди, достойные зависти, имеющие порядочных родителей — взять хотя бы добрейшего старину Ийона или, к примеру… Черт, где это я?

Снова в воздухе и стремительно куда-то падаю. Все понятно. Автору почему-то не нравится предыдущий кусок, и, значит, мне предстоит дубль номер два. Скомканный лист летит на пол, а я лечу к осыпи и готовлюсь повторить номер «катится-катится Колобок…». Позади снова рычит и сквернословит гарпиец, но теперь его ругательства звучат куда как внятно. Вот оно что: автору захотелось колоритных выражений. Гм… длинно и как-то не по-русски. Ну, естественно. Пока проговоришь такую фразу, пролетишь полкилометра. И вот еще что интересно: как автор собирается вставлять эти проклятия в текст? Внимание читателя сосредоточено на мне, следовательно, гарпийский фольклор нужно давать через мое восприятие — а что можно воспринять, кубарем катясь по откосу? Я злорадно ловлю автора на несообразности, втайне надеясь, что он ее не заметит — иначе, чего доброго, последует дубль номер три.

Однажды он заставил меня выдержать девять дублей. Сцена была проста: я душил за толстую шею здоровенного четырехглазого монстра, а монстр кинжалом, выхваченным у меня же из-за пояса, выпускал мне кишки. К концу девятого дубля кишки кончились, и автор вернулся к первоначальному варианту. В довершение всего какая-то неопрятная монашка из орбитального монастыря зашивала мне живот пять раз подряд. Пять! И разумеется, без наркоза, взамен которого весь клир с воодушевлением тянул псалмы в честь Мирового Разума с поминанием пророка Гегеля и неизвестного мне великомученика Хубилайнена. Задушенный таки монстр оказался слабым утешением, но эту подачку автора я принял. А что мне оставалось делать?

Справедливости ради должен сказать, что такое с ним случается редко. Вряд ли он привык задумываться над тем, что пишет.

…Лежа за валуном, Орк прислушался. Сверху доносилась стрельба: конвой расправлялся с теми несчастными, кто рискнул последовать примеру беглецов. Это не заняло много времени. С обрыва на осыпь не прыгнул больше никто, Орк и гарпиец оказались единственными спасшимися. Спасшимися ли? Сжимая до боли зубы, Орк осторожно выглянул из-за валуна, и тут же в валун ударила первая пуля. Над кромкой обрыва появились фигуры охранников. Перекатившись к противоположному краю валуна, Орк вскинул карабин и выстрелил. Град пуль был ему ответом. Он выстрелил снова, не целясь. Часть охранников залегла, остальные рассредоточились по обрыву, стараясь свести к минимуму непростреливаемый участок за валуном. Это им удалось, и вскоре пули стали плющиться о камни совсем рядом с беглецами. Неожиданно выглядывая из своего укрытия каждый раз в новом месте, Орк вел беглый огонь…

Я не особенно целился. Все равно мои пули полетят туда, куда их направит автор: Пока что он направлял их довольно точно: трое охранников скатились вниз и остались лежать среди каменных глыб. Я мельком взглянул на гарпийца — тот лежал, скорчившись, как эмбрион, за своим валуном шагах в двадцати от меня. По нему тоже постреливали, но как-то лениво. Им займутся позже, когда разделаются со мной.

А дальше что? Вот так мы и будем лежать до вечера? У меня не хватит патронов, чтобы продержаться до темноты. Или автор вдруг решил дать охранникам меня поймать?

…При этой мысли Орк покрылся холодным потом. Лучше было не думать о том, что они сделают с пойманным беглецом. Он в отчаянии пробежал взглядом по голым скальным стенам ущелья. На противоположном склоне в тени скалы — должно быть, поэтому Орк заметил его не сразу! — темнело неровное пятно.

Пещера!

Спасение. Жизнь.

Но до пещеры еще нужно добраться…

Он выстрелил трижды подряд и, пригибаясь, кинулся к соседнему валуну, надеясь только на внезапность своего броска. Ошарашенные охранники открыли огонь слишком поздно, когда Орк уже был в новом укрытии. Гарпиец следил за ним непонимающим взглядом.

— Прикроешь! — крикнул Орк, указывая на пещеру. — Лови! — Точно рассчитав, он перебросил карабин гарпийцу. Теперь оставалось рассчитывать только на собственную ловкость…

И на меткость гарпийца. Гарпийцы все неплохие стрелки, а этот, пожалуй, из лучших… В одном из предыдущих рождений я не поладил с аборигенами Гарпии и был превращен ими в решето. В благодарность я спас их планету от нападения эскадры космических каннибалов и основал на Гарпии школу снайперов имени Орка Великодушного, с девизом, взятым из широко издаваемого на планете цитатника Ури Орка: «Разуй глаза и смотри, в кого стреляешь».

Я перебегаю за соседний валун. Теперь моя очередь прикрывать, и гарпиец бросает мне карабин. Он летит, мотая ремнем и крутясь в воздухе, как палка. Я ловлю. Делая короткие перебежки, мы все ближе подбираемся к пещере. Остается последний бросок. Охранники нервничают и в который уже раз промахиваются. Институтки! Если я правильно понимаю, сейчас мне нужно снять вон того долговязого, что торчит столбом на правой скале, не давая мне прорваться в пещеру, и тщательно целится — но конечно же промахнется. Целюсь и я.

…Долговязый взмахнул руками и покатился вниз. Путь был свободен.

Гарпиец на несколько прыжков опередил Орка и был уже в безопасности; Орк бежал к пещере, не чувствуя под собой ног. Мешали камни, ноги скользили по валунам, сдирая с них моховой покров. Орк выкладывал последние силы. Ему не хотелось думать о том, что будет, если нога вдруг застрянет между камнями. Спасительная тень пещеры была совсем рядом…

Залп! Пули с визгом расплющились о камни у его ног. В следующее мгновение Орк был уже в пещере.

Свобода? Или всего лишь продление жизни на несколько минут?

Теперь спасение было в том, чтобы найти второй выход из пещеры раньше, чем его блокируют охранники. Если, конечно, второй выход существует…

Гарпиец мчался впереди, и Орк, задыхаясь от сумасшедшего бега, изо всех сил старался не отстать. В слабеющем свете быстро удалявшегося входного отверстия пещеры, отраженном ледяными сводами, фигуры беглецов походили на две стремительно несущиеся бесплотные тени…

Впереди донесся глухой удар: одна из бесплотных теней впотьмах нашла головой сталактит. Гарпиец взревел, как медведь, и, не прерывая бега, схватился руками за голову. Мысленно я ему посочувствовал: бедолаге приходится больше думать о себе, ему достаются неудобоваримые огрызки авторского внимания, сосредоточенного в первую очередь на мне. Но нельзя сказать, что я этому рад, очень часто авторское внимание выходит мне боком. Слишком часто.

…— Что это? — хрипло спросил Орк, всматриваясь в непроглядный сумрак.

Перед ним, обвившись вокруг остроконечного сталагмита, лежал человеческий скелет в истлевшей одежде. Тазовые кости скелета рассыпались, тускло отсвечивавший череп был покрыт серым налетом высохшей плесени. Орк понял. Этот человек умер давно, многие столетия назад, и успел истлеть в те короткие промежутки времени, когда пылающий жар очередного временного солнца растапливал ледяные пещеры Бражника.

Вперед! Смотреть некогда. Интуитивно Орк чувствовал, что погони не будет, но зато имперцы, лучше знакомые с топографией местности, наверняка попытаются перекрыть второй выход…

Ага, значит, второй выход все-таки существует. С моим автором не пропадешь. Мы несемся вперед, скользя по льду, спотыкаясь о неровности, и я уже не разбираю, что у меня под ногами: камни ли, обломанные ли сталагмиты или древние скелеты, разбросанные здесь автором неизвестно зачем и ухмыляюшиеся нам вдогонку.

…остановились, тяжело дыша. Орк чувствовал, что его сердце вот-вот выпрыгнет из грудной клетки. Тело было избито и в нескольких местах кровоточило: кубарем катясь по осыпи, он оставил на камнях лоскутья своей кожи. В висках стучало. Перед глазами плыли круги. Путь вперед преграждал скальный монолит, более могучий, чем заслон из тысячи вооруженных стражников. Дальше пути не было, зато слева угадывалось пустое пространство. Может быть, проход в боковой коридор?

— Там вода! — крикнул гарпиец. — Нам дальше не пройти! Мы погибли!

Орк попытался задержать дыхание, чтобы прислушаться. Это удалось ему лишь на секунду, но он успел услышать гулкие удары капель, срывавшихся с ледяных сводов, явственное журчание воды, стекавшей по наклонному полу боковой пещеры. Где-то невдалеке шумел подземный водопад. Кажется, гарпиец сказал правду.

— Как тебя зовут? — спросил Орк.

— Тебе зачем? — с рыданием в голосе выкрикнул гарпиец, и эхо подхватило: «…чем… чем… чем…» Будто смеялось.

— Не знаю, — поразмыслив, ответил Орк. — Пожалуй, могу ответить так: человек, о котором знаешь хоть что-нибудь, внушает больше доверия. У нас есть еще карабин, а в сумке — патроны. Постараемся продать свои жизни как можно дороже, а вдвоем нам будет не так скучно. Может быть, ты все-таки назовешь мне свое имя?

Он назвал. Но лучше бы он этого не делал. В его имени присутствовали все восемьдесят четыре буквы гарпийского алфавита, а некоторые и по два раза. У меня зашумело в голове. Ни за что не взялся бы повторить его имя ни по памяти, ни с листа. Хорошо бы заставить автора проделать это в качестве упражнения — жаль, сие не в моих силах. Должно быть, мама этого гарпийца, качая младенца в люльке — или в чем там их качают на Гарпии, — ласково называла отпрыска уменьшительными именами, используя какие-нибудь пятьдесят — шестьдесят букв. Бедная мама.

…— Вода! — вдруг закричал Орк и расхохотался, почувствовав внезапный прилив бодрости. — Ты слышишь — вода! Вода-а-а!

Впервые за много дней он смеялся настоящим счастливым смехом. Он бы пустился в пляс, но на это уже не осталось сил, и Орк, задыхаясь, опустился на ледяной пол пещеры. В кромешной тьме он не видел лица гарпийца, но чувствовал его настороженное непонимание.

— Я не сошел с ума, — торопливо объяснял Орк. — Там вода, ты понимаешь? Вода! А откуда здесь вода? Почему лед в ледяной пещере тает именно здесь? Пойми! — Он ощупью нашел гарпийца и тряс его за плечи. — Лед тает оттого, что в эту часть пещеры снаружи поступает воздух, нагретый нынешним солнцем. А это значит… — Орк снова рассмеялся. — Это значит, что где-то совсем близко есть выход! Мы должны его найти! Идем!

Они по очереди протиснулись в узкую боковую щель. Ноги сразу захлюпали по подземному ручью, с потолка и стен пещеры обильно текла вода, холодная как лед. «Если сведет ногу, я упаду, а если упаду, то уже не встану», — озабоченно подумал Орк. Обжигающая вода уже доходила ему до колен. Ноги скользили по ледяному, не успевшему растаять дну, и приходилось двигаться осторожно, придерживаясь за стены.

Но время, время! Орк проклинал себя за задержку перед неизвестностью, которую они приняли за тупик и ждали, когда их придут убивать. Но сейчас он заставлял себя идти медленно, скользил, стараясь не оступиться, понимая, что, проигрывая секунды здесь, он, может быть, тем самым выигрывает жизнь.

За вторым поворотом пещеры показался дневной свет…

Нет нужды описывать мои скупые междометия и восторженный рев гарпийца. Тех, кто этим заинтересуется, следует отослать к полному тексту рассказа. Там можно будет прочесть и о том, как мы, обессиленные и, разумеется, задыхающиеся, выбрались из пещеры, причем гарпиец напоследок поскользнулся и окунулся с головой, что ничуть не умерило его энтузиазма. Я одолжил ему карабин, чтобы он прострелил замок цепи, все еще сковывавшей меня и болтавшейся в такт ходьбе, но он разломал цепь голыми руками, что сэкономило нам один патрон. Спасибо автору и на этом.

Однако странно, что на выходе из пещеры нас никто не встречал: не было ни шквала огня, ни пикирующих на нас сверху боевых летательных аппаратов, ощетиненных устрашающими шипами, ни даже внимательных снайперов, свешивающихся на веревках с отвесных скал специально, чтобы в них было легче целиться.

Вокруг тишина. А ведь место для засады удобное: узкий каньон с вертикальными стенами, здесь нам просто некуда деться. А засады нет. Странно. Не узнаю моего автора. Где враг? Мы с гарпийцем одолели бы его в рукопашном бою. Я бы получил три-четыре раны в самые болезненные места, и гарпиец — вон какой бык здоровый — вынес бы меня на себе к каким-нибудь людям… Но нет. Я зря обманывал себя. Неприятности, конечно, будут, только не теперь, а немного позже, где-нибудь ближе к середине рассказа…

Стоп. А почему я, собственно, решил, что это рассказ? Я чувствую, что покрываюсь не предусмотренным автором холодным потом. Что, если это повесть или, не приведи Господи, роман? Вот это страшно. Один раз я уже был героем романа и на протяжении действия двадцать пять раз был убит, но выживал всем назло, и двести пятьдесят раз убивал сам, и враги мои не выживали. Я стрелял. Взрывал. Топил. Жег. Доводил до самоубийства. Я больше не хочу, ты слышишь меня, автор?

Не слышит. Ему-то что. Он не поступится и малым. Если он мой бог, то не из всепрощающих, а из склонных к кровавой уголовщине, вроде Ваала или Вицлипуцли. А мне хочется его спросить: куда он дел свой компьютер белой сборки, аппарат, каких еще поискать? Сейчас он выдалбливает мой образ на отвратительной клавиатуре пишущей машинки «Ижица», а прежде, бывало, я торжественно и неторопливо выползал на свет из лазерного принтера, еще тепленький и сразу на чистовике. Если этот Вицлипуцли довел свою «эйтишку» до поломки, я как-нибудь переживу — но если он толкнул ее из-за безденежья?! Тогда он будет вынужден сделать меня героем еще одного романа. Я не хочу.

Так. Теперь мы оба лезем вверх по стене каньона. У автора странная любовь к сильно пересеченным рельефам. Горы, горы… Почему опять горы? Было это уже, не раз было. Нет, в предыдущих моих рождениях бывали не только горы, случались, например, и джунгли, один раз был океан, один раз — ледовая пустыня, а пустыня с песком, зноем и высохшими костями неудачников — даже дважды. Но все-таки чаще всего — горы. Уверен, что автор знает о горах понаслышке и поэтому злоупотребляет геометрической терминологией. По обе стороны каньона громоздятся утесы в виде пирамид, призм и даже параллелепипедов, а на одной весьма странного вида скале красуется авторское пояснение: «Скала в виде усеченного ромбододекаэдра». Гарпиец, с пыхтением карабкавшийся вверх, разглядев скалу и пояснение, едва не срывается вниз и бурчит проклятия. Ему тоже кажется, что скалу усекли как-то не так.

Кстати, он лезет по скале довольно резво, а я — медленно, очень медленно. Автор при каждом удобном случае старается напомнить, как я устал в борьбе с мировым Злом, и намекнуть, что то ли еще будет, поскольку борьба только начинается. А вот если я разожму пальцы — что будет?

…Потеряв равновесие, Орк из последних сил уцепился руками за выступ скалы, судорожно пытаясь нащупать опору для ног. Тщетно. Его ступни скользили по гладкой стене. Он старался не смотреть вниз, зная, что если взглянет туда, то упадет. Несколько метров, оставшиеся до верха каменной стены, казались непреодолимым препятствием.

Сейчас, сейчас… Мысль Орка лихорадочно работала. Нужно только добраться до следующей зацепки, дальше будет гораздо проще, там не зацепки, а целые ступени… Стиснув зубы, собрав в кулак всю свою волю, Орк попробовал подтянуться на руках.

Напрасная попытка. У него не осталось сил, чтобы подтянуться даже на миллиметр. Пусть сведенные судорогой пальцы пока еще держали его на уступе — он чувствовал, как с каждой секундой последние остатки сил покидают его организм…

Между прочим, гарпиец уже вылез наверх и кричит, что у него все в порядке. Чего нельзя сказать обо мне.

— Эй! — кричу я, отбросив к чертям всякое достоинство. — Вытащи! Сорвусь!

Вытаскивать меня гарпиец не торопится. Я слышу, как он ходит над обрывом взад-вперед и почему-то кряхтит, будто ворочает неподъемные камни, а затем принимается бурно ругаться, рычит, что пообломает кому-то все отростки. Гарпийцы размножаются черенкованием, это всякий знает.

Наконец склоняется ко мне:

— Прости меня… — Он почти рыдает. — Прости, я не могу помочь! Я не виноват, я ничего не могу с собой поделать!..

— Ладно! — ору в ответ. — Все в порядке!

Мысленно добавляю несколько слов в адрес автора. Мог бы и вслух, все равно последние фразы в текст не войдут, но не хочу травмировать гарпийца. Гарпиец не в курсе, а я уже понял. В любой работе рано или поздно наступает перерыв. Автор утомился создавать новый шедевр, встал с кресла, размялся, а теперь, должно быть, ушел на кухню и делает плезир — пьет чай и кофей.

Я вишу. Под ногами метров двести. Боль в сведенных судорогой пальцах невыносима, но теперь я твердо убежден в том, что мою хватку не сможет разжать никто, даже я сам. Мордатый гарпиец с непроизносимым именем мечется по обрыву, умоляет и грозит кому-то. Он может делать все, что угодно, но не может спуститься и помочь мне, а тот, кто может мне помочь, бросил меня и сбежал на кухню. Кажется, гарпиец начинает что-то подозревать. Он не дурак, даром что с Гарпии, — а я-то в свое время понял все окончательно лишь на третьем рассказе…

— Помоги! — крикнул Орк, чувствуя, что сейчас упадет…

Ну вот, наконец-то. Действие продолжается. Я вытащен за шиворот, мы карабкаемся по почти отвесной стене, но в конце подъема силы оставляют меня (наверно, автор так и написал: «Его оставили силы»), и гарпиец буквально выталкивает меня наверх, кладет на большой плоский камень и хлопочет. По-моему, он намерен сделать мне искусственное дыхание. Не поломал бы ребер.

Я слабо отбиваюсь. Гарпиец раскрывает волосатую пасть:

— Я тебе вот что скажу, — рычит он. — Ты меня спас…

— Ну уж… — Я смущен или делаю вид, что смущен, — это безразлично и на дальнейшее развитие сюжета никак не повлияет.

— Можешь на меня рассчитывать, парень. Если чего нужно… (непроизносимое имя) не подведет. Будем держаться друг друга, ладно?

Это он зря. Опыт показывает, что от меня лучше держаться подальше. Мой путь борьбы со Злом вымощен костями ближних. Гарпиец рискует, очень рискует. Но предупредить его об этом у меня нет возможности.

Вокруг снежные горы, а мы находимся на небольшом плато, и наш каньон рассекает его зигзагообразной линией. На плато негде укрыться, здесь нас прихлопнут еще вернее, чем в каньоне. Нужно выбираться отсюда, и чем скорее, тем лучше. Но куда? И успеем ли?

Конечно, не успеем. На краю плато встает и тянется хвостом пыль — на нас мчится имперская боевая машина. Мы видны как на ладони, и деваться нам некуда. Мы и не пытаемся — какой смысл? Тот же опыт учит меня, что боевая машина будет уничтожена. Кем? Вероятно, мною. Как — не знаю. Пусть об этом позаботится автор, мне все равно. Я чувствую сильнейшую апатию, ни о чем не думаю и не желаю думать. Пусть за меня думают другие.

Но сейчас автору не до меня — его внимание сосредоточено на приближающейся боевой машине. Она похожа на устрашающих размеров танк, разве что позади башни помещается бронированный короб, напоминающий бункер сельскохозяйственного агрегата. Он предназначен для штурмовой пехоты. На лобовой броне машины кишмя кишат шустрые механические «блохи», оснащенные магнитными, нейтринными и ультраглюонными ловушками, необходимыми для сбивания с толку неприятельских ракет и отчасти читателей.

…Орк и гарпиец застыли в оцепенении. Боевая машина стремительно приближалась. Под широкими гусеницами дрожала земля, бешено крутившиеся катки глубоко вминали в почву тяжелые ребристые траки. Казалось, в облике машины была воплощена неукротимая жажда убийства…

По-моему, неукротимая жажда убийства свойственна скорее моему Вицлипуцли. Сейчас он не жалеет красок, чтобы показать: на нас несется нечто чудовищное и сейчас мне придется плохо. Но я-то знаю, что плохо придется не мне, а танку. Читатель тоже это знает, но охотно вступает в игру; он напоминает мне рыбу, которая прекрасно видит, что перед ней плывет блесна, но не желает в это верить и бросается на блёсну с разинутым ртом. Автор прав. Тут важен бодрый стиль, украшенный одним-двумя подобранными с пола эпитетами, — и никакой посторонней лирики. Читатель на крючке, млеет и даже не трепыхается. Так и надо.

Между прочим, прежде он пробовал вставлять в текст лирику, иногда даже стихи. С рифмами у него было все в порядке, а наивысшим достижением явилась строка: «На нас глазели глаза газели…»

Должно быть, красивые глаза. После этого он затосковал и в противовес газели родил меня. Но он мне не отец. Он насильник.

Орк выпустил в приближающееся стальное чудовище всю обойму. Может быть, ему удастся «ослепить» танк, и тогда тяжелая махина проскочит мимо и рухнет на дно каньона? Орк не знал, где у танка расположены смотровые приборы…

— Стреляй же! — хрипло кричал гарпиец.

Патроны должны быть в сумке, отобранной у охранника. Нужно успеть. Скорее! Что-то выпало из патронной сумки и со стуком упало на землю.

Патроны?

Нет. Гранаты.

Виноградная гроздь на толстом пластиковом черенке. Каждая виноградина — противопехотная граната. Их можно отрывать по одной и швырять в противника. А можно швырнуть всю гроздь разом…

Орк метнулся вперед. И в ту самую секунду, когда он, швырнув фанаты под брюхо накатывавшейся боевой машины, падал ничком на землю, башенное орудие танка выстрелило, казалось, прямо в него.

В упор.

Невероятная сила подбросила Орка в воздух. Совсем рядом взметнулся черный, подсвеченный огнем султан взрыва. Несколько раз перевернувшись в воздухе, Орк неловко упал на спину. Удар ошеломил его, но он сразу вскочил на ноги.

Танк горел…

Не знаю, как в действительности должны гореть подбитые танки. Этот полыхал как фанера, с треском, буйством пламени и крутящимся столбом черного дыма. Из танка не выскочил никто. Уцелевшие при взрыве механические «блохи» дезертировали и прыжками уносились прочь.

Перевожу дух. Первое сражение выифано, но это, конечно, только начало. Имперцы от нас не отвяжутся, пока не убьют. То есть, конечно, не убьют, но не могу же я перестрелять полностью все заблудшее население Бражника! Арифметика подтверждает, что не могу: в патронной сумке остался единственный патрон. Последний. Заряжаю им карабин и пинком ноги сталкиваю сумку в пропасть. Красивый жест. Уверен, что автору он понравится и, следовательно, сумка не прилетит обратно. Действительно, не летит. Ну то-то. Иногда и я кое-что могу. Всякий раз, когда мне удается добавить мелкий штрих, я бываю горд до умопомрачения. Вот и сейчас совсем уже собираюсь самодовольно ухмыльнуться…

И слышу за спиной слабый стон.

…Орк знал, что в лотерее, именуемой Жизнью, только один выигрыш на миллион. Выигравший вчера может проиграть сегодня, но не наоборот. Проигравший вычеркивается из лотереи навсегда.

Ури Орк выиграл. Снаряд, разорвавшийся прямо под его ногами, не причинил ему иного вреда, кроме ушибов от падения. Судьба еще раз оказалась к нему благосклонна.

Он склонился над неподвижно лежавшим гарпийцем. С первого взгляда Орку стало ясно, что дела бедолаги плохи. Открытый перелом бедра, рана на голове, повреждение позвоночника… Должно быть, гарпиец и сам понимал, что его песенка спета. Он был в сознании.

— Ты можешь пошевелиться? — спросил Орк…

Разумеется, нет. Повинуясь чужой воле, я задаю глупый вопрос. С переломом позвоночника гарпиец не сможет двигаться самостоятельно. А с такой раной на голове он проживет не больше нескольких часов, от силы — дней. Кажется, пробита черепная коробка, и гарпийца надо спасать. Немедленно! На Офелии XIII есть отличная клиника, по себе знаю, а на тройной системе Нерон II неплохо лечит один шаман, если его еще не съели соплеменники за ложные предсказания погоды…

Помутнение рассудка, иначе не назовешь. До Офелии, если я не ошибаюсь, пять тысяч парсеков, а до Нерона — тысячи на полторы меньше. Гарпиец обречен остаться здесь, на Бражнике, но я найду укрытие и буду защищать раненого до последней минуты, или я не Ури Орк. Зубами грызть буду.

И еще я знаю моего автора. Он почему-то убежден, что на любой планете с архаичной формой управления должна существовать более или менее подпольная оппозиция — подземные ростки грядущих прогрессивных перемен. Теперь самое время появиться оппозиционерам, которые нас поймут (предварительно, конечно, приняв за имперцев и попытавшись убить), а поняв, помогут, укроют и, чем черт не шутит, может быть, даже вылечат. Где они? Вытягиваю шею и кручу головой, с надеждой оглядывая плато и геометрические пики. И никого не вижу.

…— Теперь-то они меня поймают, — с усилием сказал гарпиец, — и станут пытать, пока в конце концов не убьют. Я буду умирать долго…

А я вдруг понимаю, куда клонит автор, и меня начинает трясти мелкая дрожь.

…— Тебя не будут пытать, — процедил Орк, снимая с плеча карабин. Его лицо исказила гримаса. — Я не позволю тебя пытать.

— Ты что задумал? — с тревогой спросил гарпиец.

Это не я задумал, не я! Господи, да можно же еще что-то сделать! Если нужно, я понесу его на себе, буду ходить за ним, как за малым дитем, охранять его, карабкаться с ним на плечах по скалам…

Не выйдет. Я это чувствую. Песенка гарпийца спета, как и было сказано. Читатель подустал от крови мерзавцев и козлищ, ему хочется крови агнцев. На грязных и небритых, на мордатых агнцев спрос такой же, как и на всяких других.

…Орк оглянулся. Вершины гор сверкали, как алмазные иглы. Заходящее светило резко очерчивало острые грани скал. Он еще увидит эту красоту, если ему повезет пережить ночь. Но гарпиец видит этот мир в последний раз.

— Прости, — со вздохом сказал Орк. — Прости, если можешь. Так будет лучше.

Приклад карабина толкнул его в плечо. В горах долго не смолкало эхо…

Я забросал труп камнями. На этот раз автор ничего не имел против, но заставил меня поторопиться. Это больше походило не на похороны, а на сокрытие следов преступления.

Автор и я — кто из нас двоих убийца, если каждый порознь на убийство не способен? Никто? Или оба? Впрочем, каждый считает убийцей не себя, а другого. Вероятно, иначе и не бывает. Кажется, то, что я сделал, обозначается диким словосочетанием: убийство из милосердия. Похоже на запах фиалок из выгребной ямы. По автору выходит, что я человек высоких нравственных принципов, а я не могу и возразить. Может быть, существует и пытка из милосердия?

Не хочу об этом думать. Стою столбом, мерзну на ветру и не чувствую в себе ну абсолютно никакого желания что-то делать, да что там — просто жить. Куда там! Сейчас автор настучит на своей «Ижице» что-нибудь вроде: «Орк стряхнул с себя оцепенение», — и я опять куда-то пойду, поплетусь искать себе укрытие и спасать свою шкуру.

…Стряхнув с себя оцепенение, Орк двинулся вдоль обрыва на запад. Ему было все равно куда идти, и он выбрал путь в сторону солнца, подставляя лицо и тело под последние предзакатные лучи…

Карабин я выбросил. Я не мог носить оружие, которым убил друга. Автор не возражал. Карабин, в отличие от меня, выполнил свою функцию и больше не понадобится. Но вряд ли автор забыл о том, что у меня еще остался нож… Впрочем, врагов пока не видно.

…Прошел час, за ним другой. Тройное солнце село, зато вершины, окружавшие плато, заметно приблизились. На горы опускалась ледяная ночь, светлая, как все ночи на Бражнике, от бесчисленного множества солнц звездного скопления и холодная, как могила. Ветер усиливался с каждой минутой и промораживал до костей. Не будь Орк столь измучен, он еще до заката успел бы дойти до гор и отыскать убежище, где можно переждать ночь. Он шел шатаясь, и больше всего на свете ему хотелось лечь и уснуть, но это означало замерзнуть и умереть. В довершение всего он начал чувствовать муки голода…

И я действительно начинаю ощущать такой голод, что уже не в силах думать о смерти несчастного гарпийца, да простят меня читатели за беспринципность. Простят, конечно, а вот автору давно уже не мешало бы меня накормить, я не ел со вчерашнего утра, и желудок уже давал о себе знать, но так, как сейчас, — это уже слишком жестоко. Ну что ему стоит написать: «Орк не чувствовал голода, подавленного настороженностью», — или что-нибудь сходное в том же излюбленном им стиле… Так ведь не напишет! И мои глаза алчно бегают по сторонам, ища, в кого тут можно воткнуть зубы, а в затуманенном мозгу поселилось волнующее видение — большая банка консервированных сосисок. Они стоят в банке тесно, одна к одной, как солдаты в парадном строю, а сверху они облиты умопомрачительным венерианским соусом… Сейчас я съем вон ту, что торчит выше остальных. Чтобы не торчала. Вытягиваю губы трубочкой, приближаю лицо к банке…

И издаю отчаянный голодный вой, задрав голову и апеллируя к астрономическим объектам в сером ночном небе.

Нет, я вовсе не хочу сказать, что попал в какую-то совсем уж жуткую ситуацию, — наоборот, то, что сейчас со мной происходит, есть нормальное условие моего существования. Помню, на Мезозонии, крайне отсталой планете, населенной полуразумными динозаврами, мне пришлось не в пример тяжелее. Но там по крайней мере хватало провианта. По утрам, отбившись от выросших вокруг меня за ночь саблезубых растений, я поглощал наскоро приготовленный стегозавтрак, в полдень с аппетитом съедал сочный бронторостбиф, сдобренный молодыми побегами гигантского хвоща, а по вечерам мне нередко доставался птероужин, зачастую сам пикирующий на меня с самыми злостными намерениями. Этот, на мой взгляд, жестковат и к тому же любит заходить в атаку от солнца — но если его хорошенько прожарить на углях, да еще с дикой луковицей, нарезанной кружочками…

Мой рот немедленно наполняется слюной. Слюна — это единственное, что я могу сейчас проглотить, но она, к сожалению, не питательна. Мясо, вот что мне сейчас нужно. Хоть какое. А вот, кстати, и живность.

…Какие-то некрупные животные, похожие на волосатых тритонов с шестью голенастыми ногами, прыснули из-под ног и стайкой кинулись прочь. Одного из них Орку удалось убить, метнув камень. Орк съел животное сырым, без всякого аппетита, пытаясь заглушить муки голода, но так и не почувствовал сытости…

Морщась, я ел этого мелкого гада, и к горлу подступали спазмы. Какая уж там сытость, живым бы остаться. Но жив, жив. Кое-как встаю на ноги и чувствую, что с тритоном в желудке до гор мне не добраться. Я знаю, что это значит: вот-вот произойдет что-то, что радикально изменит ситуацию, и, если я что-нибудь понимаю, это произойдет раньше, чем я успею сделать три шага. Начинаю считать шаги: раз, два, тр…

…Орк пошатнулся. В первую секунду у него мелькнула мысль, что из-за усталости он плохо координирует движения, но тут же он понял, что это не случайность. И еще Орк понял, что он здесь не один…

Он сделал шаг, затем другой и попытался упереться ногами. Тщетно. Какая-то неведомая могучая сила тянула его к обрыву. Казалось, ровное, как стол, плато вдруг вздыбилось, его поверхность стала наклонной и наклон увеличивался с каждой секундой. Орк упал на землю, вжался в нее, вцепился руками в торчащие камни, уже понимая, что произошло, и сознавая, что его усилия бесполезны. Против гравитационной атаки нет защиты — но разве мог он предположить, что империя имеет гравитационное оружие да еще держит его на захудалой периферийной планете? Яростно цепляясь за все подряд, Орк неуклонно сползал к обрыву. Лихорадочно перебирая в уме события минувшего дня, он искал, где же он допустил просчет, хотя бы незначительную неточность, цена которой — жизнь. И — не находил ошибки.

Обессиленные пальцы разжались, Орк почувствовал, что стремительно падает в пропасть. Что ж, несколько секунд полета — и он найдет легкую смерть на камнях, устилающих дно каньона. Вероятно, удар о камни будет похож не на взрыв, а на щелчок выключателя, отключающего сознание…

Что и говорить, изменение ситуации радикальное, но нельзя сказать, что оно мне очень по душе. Впрочем, мое падение почему-то замедляется, потом прекращается совсем, и я мягко опускаюсь на дно каньона. По-моему, здесь кладбище разбитой техники: справа и слева от меня громоздятся исковерканные механизмы, грудами валяется разнообразная рухлядь и ржавь, все здорово слежалось и не на чем остановиться глазу.

Зато прямо передо мной на ровной каменной площадке перед входом в пещеру (еще одна пещера!) происходит нечто достойное внимания. Сначала на площадке возникает фигура коренастого мужчины, одетого в неописуемые лохмотья и с лицом разъяренного троглодита. Фигура цепко держит в руках весьма странного вида оружие, и я бы терялся в догадках о том, что это за штука, если бы не знал заранее, что это гравитатор — гравитационное оружие лучевого действия и практически неограниченной дальности боя. Ну а в кого это оружие в данный момент нацелено — говорить просто излишне. Затем троглодит куда-то исчезает и на его месте возникает прелестнейшая девушка с великолепной гривой темных волос — автор, как видно, решил, что троглодит нехорош с эстетической точки зрения. А может быть, он просто забыл, что в предыдущих рассказах успел всучить мне не один десяток подобных девушек.

…— Ты умрешь, проклятый имперец, — с ненавистью сказала; девушка. — Но сначала ты расскажешь о том, что тебе велел твой сюзерен!

Орк сделал шаг вперед, но девушка оказалась проворнее. Отброшенный гравитационным лучом, Орк упал на камни, а когда поднялся, то увидел, что прямо ему в лицо направлен матово отсвечивавший ствол бластера.

— Еще шаг — и я сделаю из тебя головешку, — решительно сказала девушка…

Разумеется, я сделаю шаг, и не один. Но вдруг она и в самом деле выстрелит? Интересно знать, какие у автора представления о действии бластера? Если что-нибудь вроде огнемета — тогда худо…

…Орк осторожно шагнул к девушке и, увидев, что ствол бластера в ее руке дрогнул, предостерегающе поднял руку.

— Я вовсе не имперец, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Собственно, я вообще не с Бражника. И еще я хочу сказать, что не воюю с красивыми девушками.

— Ты лжешь, — мотнула головой девушка. — Имперцы всегда лгали…

Недоразумение утрясалось на пяти страницах; на протяжении трех из них мы с бластером играли в «кто кого переглядит». Переглядел я, и девушка, недоверчиво поглядывая на меня, убрала оружие. Кажется, она не до конца поверила в то, что я не собираюсь бросаться на нее с голыми руками.

Делаю успокаивающий жест. Я не брошусь. Во-первых, устал, а во-вторых, на такого породистого жеребца, каким по милости автора я являюсь, девушки бросаются сами. Но куда они исчезают по завершении очередного рассказа?!

Эту зовут Беата, и ее фигура превыше всяких похвал. Обычно автор так и пишет, когда чувствует приступ литературной импотенции: «Превыше всяких похвал». Подразумевается, что нужные эпитеты подберу я сам, и читатель тоже. Но мне не хочется, да и вообще восхищаться ее фигурой что-то не тянет. Гораздо благосклоннее я бы сейчас посмотрел на ужин и на какую-никакую постель. Впрочем, как раз к постели дело и без того идет много стремительнее, чем мне хотелось бы.

…В пещере оказалось сухо и тепло, подземные коридоры освещались светящимися комками желтой слизи, подвешенными на крючьях, вбитых в шершавую стену, — один из комков, почуяв людей, потянулся к ним и показал пасть. Пещера была обитаема, Орк сразу это почувствовал по запаху, от которого испытал легкое головокружение, — устоявшемуся запаху жилья, вызывающему ностальгические воспоминания. Справа и слева от главного тоннеля отходили короткие боковые коридоры, оканчивавшиеся грубо сколоченными дверями, и Орк понял, что это жилые кельи. Свернув в один из боковых коридоров, Беата обернулась и положила ладони Орку на плечи.

— Я ждала тебя, — просто сказала она.

— Меня? — переспросил Орк.

— Такого, как ты. Я не одна, здесь, в пещере, много людей, но все они смирились с жизнью кротов. Да, здесь пока безопасно, но только потому, что мы не оставляем в живых имперцев, осмеливающихся приблизиться к нашему убежищу, да потому, что мы сбиваем имперские флаеры, пролетающие над каньоном. Ты видел их обломки. Но когда-нибудь наше убежище будет раскрыто, и тогда нам придется либо погибнуть, либо уйти в нижние ярусы пещеры. Навсегда. Подземная жизнь не для таких, как мы с тобой. Ты умный и сильный, ты обязательно что-нибудь придумаешь…

— Конечно, — сказал Орк.

У покосившейся двери он подхватил Беату на руки и осторожно поцеловал. Девушка обвила руками его шею, и тогда он бережно понес ее в келью и легким толчком затворил за собой дверь.

— Меня еще никогда не носили на руках, — потрясенно сказала Беата…

Меня тоже. Что делает автор, о чем он думает, этот дурак! Последние мои силы уходят на то, чтобы дотащить нежданно свалившийся на меня груз до постели. Я буквально валюсь от усталости и уже ни на что не способен. Я, наконец, просто грязен. Но нет никакой передышки, и Беата впивается в меня долгим и страстным поцелуем, напрочь перекрывая дыхательные пути. Кое-как борюсь за жизнь, а она думает, что это — прилив страсти. А автор, похоже, вообще не думает. В случае драки или бегства от стражников он мог бы еще написать что-нибудь вроде: «Отчаяние придало ему силы». Но сейчас не тот случай.

А дальше? Если он поставит многоточие, я готов простить ему весь сегодняшний день, но вдруг он решится дать более детальное описание? Вот это страшно, даже если предстоящее древнее как мир действо будет описано игривыми обиняками. Но откуда он возьмет столько обиняков в своем словарном запасе?

Что ж, пусть. И если он на свою беду когда-нибудь вздумает написать рассказ от первого — своего — лица и опрометчиво окажется в пределах моей досягаемости, я загрызу его зубами. Как-то раз он выдал фразу, впоследствии кем-то исправленную: «Загрызть голыми зубами». Вот голыми и загрызу. Но прежде возьму за шиворот, чтобы не убежал, и выскажу ему все, что о нем думаю.

…— Ты мой, — прошептала Беата. — Мой…

Орк бережно заключил девушку в объятия…

Слава Вселенной, он поставил многоточие! Остальное читатель должен додумать сам, ибо предполагается, что фантастику читают люди с воображением. Я разжал объятия и облегченно свалился на постель.

— Ты что? — непонимающе спросила Беата. Она была бесподобна, но сейчас я был не в состоянии даже любоваться ею.

— Сплю — вот что! — И, терпя решительное поражение в борьбе со сном, я кое-как объяснил ей ситуацию.

— Я тебя ненавижу, — неуверенно сказала она.

— Не-е-ет, дорогая, — проговорил я сквозь сон. — Ты меня теперь любить будешь, ты без меня жить не сможешь, ты теперь, если понадобится, и собой пожертвуешь ради меня, это я тебе говорю. Потому что… — я зевнул, отключаясь, — потому что так задумано…

Она спихнула меня на пол. Я не вскочил, не попросил прощения, не наградил ее оплеухой. Я заснул. Смертельно уставшему человеку все равно где спать. И если автор захочет начать мой завтрашний день с того, что я просыпаюсь в постели рядом с Беатой, — так оно и будет. И мне безразлично, каким образом автор, подобрав меня с пола, перенесет к ней в постель. Это его личное дело.

…Когда Орк проснулся, Беата еще спала, положив голову ему на плечо. Во сне она казалась еще привлекательнее…

Ну вот, видали? Между прочим, Беата действительно привлекательна, и я думаю, что мы с ней как-нибудь поладим, тем более что я теперь снова в боевой готовности: жив, здоров и весел, и даже вчерашний тритон как будто переварился во мне без эксцессов. Лежу, смотрю в потолок кельи, считаю сталактиты, а в голове бродят разные мысли и догадки — но это не мои мысли, а авторские. Они предназначены для особо тупоумных особей из читательской среды и мне до них дела нет. Терпеливо жду, когда это кончится, а потом разбужу Беату, и пусть она познакомит меня с племенем.

…Здесь, в огромном подземном зале, собрались жертвы космических катастроф, остатки экипажей и пассажиров, по счастливой случайности не попавшие в лапы имперцев, сумевшие выжить в этом мире жестокости. И еще их потомки, некоторые — в третьем колене. Всего набралось человек тридцать мужчин и почти столько же женщин — беглецов и изгнанников, потерявших надежду, но сохранивших страстное желание сражаться за свою свободу и умереть, сжав зубы на горле врага. Орк присматривался к их грубым, обветренным лицам, пытаясь определить, откуда сюда попали эти люди. Гарпийцы казались мрачными и насупленными; дилийцы, напротив, выглядели весьма приветливыми, если не знать, что более коварного и изобретательного в военных хитростях народа во всей Вселенной нет и никогда не было; долговязые, с оливковой кожей, тиониты, по обычаю, закрывали тканью нижнюю часть лица; попадались и изящные женщины с Андромахи, легко узнаваемые по коротким прическам и ритуально купированным ушам.

Двое угрюмых мужчин, еще носивших на себе обрывки имперской военной формы, оказались бывшими стражниками, не поладившими с начальством и счастливо избежавшими единственного на Бражнике наказания для строптивых, которое заключалось в сажании провинившегося на специально заостренный сталагмит в одной из многочисленных пещер…

Так. Скелет, встретившийся нам с гарпийцем в ледяном тоннеле, дождался своей очереди и получил вполне рациональное, хотя и жутковатое объяснение. Но мне ясно и другое: это не рассказ. Нет привычной динамики (Орк выстрелил — враг упал), медленно вводятся в действие новые персонажи. Автор замахнулся по меньшей мере на повесть. И я снова бодр, готов крушить и подставлять себя под удары разной степени силы и жестокости, чтобы привнести мир и благодать, как я их понимаю, на эту планету, которой, если сказать совсем честно, вовсе и не существует. Но нет смысла открывать на правду глаза всем этим людям. Они новички, не поймут.

…Люди возбужденно загомонили. Рассказ Орка о неотвратимо приближающейся войне с Империей вызвал бурю восторга, а сознание того, что среди них находится человек, вырвавшийся из плена имперцев, вселило в сердца людей надежду.

— Это и наш шанс! — крикнул Орк. — И мы должны его использовать, а не сидеть сложа руки!..

Ну разумеется. Уж что-что, а кричать «Граждане, к оружию!» я умею. И «граждане», конечно, рады встретить мой призыв взрывом энтузиазма, но тут некстати вмешивается оппонент. Я его уже видел: это тот самый троглодит, который уже мелькал передо мной, а потом был оставлен про запас, по виду — дегенерат и потенциальный предатель. Брызгая слюной, он обвиняет меня в двурушничестве и обзывает имперским агентом, но я-то знаю, уже догадался, что он попросту ревнует Беату к невесть откуда взявшемуся конкуренту. Сейчас автор, по-видимому, решает, каким именно образом я должен прервать троглодитские словоизлияния: свингом или апперкотом?

Свингом. Конкурент бит в лучших пещерных традициях и окончательно уничтожен презрением соплеменников, полагающих с подачи автора, что критиковать такого замечательного человека (меня) недостойно. Но я великодушен и, приняв командование над сформированным мною отрядом, в последний момент назначаю троглодита ответственным по уходу за верховыми и вьючными животными.

Ибо это пещерное племя имеет своих скакунов — родных братьев того тритона, что я съел, но величиной с хорошую лошадь, с крупной крокодильей головой, — вид, выведенный местными умельцами методом генетических трансформаций. Они (то есть скакуны, а не умельцы) земноводные и чахнут на глазах, если время от времени не поливать их шкуру водой. Остро чувствую, куда клонит автор: троглодит конечно же выпустит воду из припасенных емкостей (помятых топливных баков, снятых с разбитых флаеров) и в самый неподходящий момент оставит наш отряд без транспорта. Подлый прием как со стороны автора, так и троглодита.

…Застоявшиеся скакуны в нетерпении били землю ребристыми хвостами. Когда отряд был готов к выступлению, Орк приказал трогаться в путь. Разветвленная сеть пещер, располагавшаяся под горной страной, позволяла выйти на поверхность практически в любой удобной точке…

В какой именно? — вот вопрос. Куда я, собственно говоря, веду этих людей, наврав им о том, что у меня есть какой-то необыкновенный план? У меня его нет. Допускаю, что такой план есть у автора, однако он не позаботился сообщить его кому бы то ни было.

Через две страницы положение проясняется. Мы уже на поверхности и, укрывшись за валунами, сидим в засаде возле дороги, проходящей по краю плато. Наша первоочередная задача — взять пленного, по возможности более разговорчивого. А по дороге уже что-то движется…

…Беата решительно повела стволом гравитатора, и армейский транспортер, не удержавшись на дороге, вильнул и с оглушительным скрежетом врезался в скалу. Солдаты, посыпавшиеся из него, не успели изготовиться к обороне — отовсюду, справа и слева, на них кинулись всадники Орка. Солдаты успели дать лишь один нестройный залп, несколько всадников упало, но тут же противники смешались, и в гуще сражения, озаряемой вспышками бластеров, замелькали ружейные приклады солдат и каменные метательные дубинки воинов Ури Орка. Ужасные пасти «лошадей» разрывали имперцев в клочья…

В клочья! Так я и знал, что наиболее эффективным оружием ближнего боя окажется крокодил. И о том, что каменная дубинка составит достойную конкуренцию бластеру, я тоже догадывался. Как и о том, что в этой стычке я неизбежно буду ранен телесно, но сохраню присутствие духа.

Оп! А ведь больно. Ну зачем, зачем с таким усердием колоть меня штыком? Ткнул раз, ткнул другой — и будет…

…Истекая кровью, сочащейся из трех ран, Орк сумел отчаянным движением отбить новый удар, который наверняка оказался бы смертельным, и, прежде чем офицер успел опомниться, обрушил массивный ствол своего гравитатора на голову противника. Офицер упал, а на его лице застыло выражение ненависти и страха…

Конец сцены. Противник уничтожен, «язык» взят мною слегка оглушенным, но живым, а я едва стою на ногах, плохо соображаю от потери крови и чувствую такую боль, что готов выть. Но даже выть не могу, а только разеваю рот, как загарпуненная рыба, и пытаюсь поймать хоть немного воздуха. Что-то не ловится.

Между гем Беата мастерски ведет допрос пленного. Ей помогает один из бывших стражников, не утративший своих профессиональных навыков. Редкая по омерзительности сцена, сразу ясно, что автор ничего подобного в жизни не видел. Иначе невозможно понять, почему пленный офицер еще жив и даже пытается стойко молчать, когда его так квалифицированно разделывают на мясное азу; иначе автор и писал бы иначе — и если бы он решился об этом написать, то, пожалуй, итоговым продуктом могло бы оказаться что-то другое, а не книжка про Ури Орка.

Самое печальное то, что я, по-видимому, бессмертен. Остальные смертны, кроме, возможно, Беаты. Когда-то я затруднялся, а теперь, когда автор вводит нового героя, могу довольно точно предсказать, сколько этот герой протянет. Есть герои «до конца повести», есть — «на пять минут» и масса таких, что не стоят плевка, — эти, как правило, сами старательно лезут под выстрел. И бывают моменты, когда я остро завидую «пятиминутникам».

Как, например, сейчас.

Но я бессмертен. Бессмертен, как это ни противно. И это надолго.

…Предсмертный вопль офицера на миг заглушил голос Беаты, подбежавшей к Орку.

— Орк! — крикнула она. — Теперь мы знаем, где искать стартовые шахтьг имперских кораблей! Но для того чтобы взлететь, нам придется сначала убрать силовое поле…

К черту! Опять не дали довести мысль до конца. Какое еще поле? Ах, поле! Ну да, как же без поля, без поля нам никак нельзя, в чью это крамольную голову забралась мысль о том, что можно без поля? Само собой, Бражник, как всякая порядочная планета с тоталитарным режимом, окружен санитарным силовым полем, не позволяющим стартовать ни одному звездолету без специального разрешения верховного властителя. Генератор же поля, как удалось установить, находится в укрепленном замке, принадлежащем верховному распорядителю Тхахху Вялому, ленному вассалу верховного координатора с не менее музыкальным именем Псахх Хилый. Должно быть, процесс вырождения аристократии зашел у имперцев очень далеко, а присущая им извращенность побудила превратить собственные стати в родовые фамилии. Подразумевается, что физическая немощь высшего эшелона здешней власти с лихвой компенсируется исключительной зловредностью ее представителей. Таких уничтожать одно удовольствие, но сначала, как водится, необходимо узнать о враге хоть что-нибудь. Беата наскоро просвещает меня насчет иерархии здешних верховных. Для памяти наскоро рисую в уме схемку:

1. Верховный властитель (царь и бог на Бражнике и вообще, по-видимому, нехороший человек).

2. Верховные координаторы (министры и генералитет).

3. Верховные распорядители (офицеры старших рангов).

4. Верховные понукатели (младшие офицеры и штабные писари).

5. Верховные исполнители (наемные солдаты, стражники и надсмотрщики на рудниках).

6. Рабы и военнопленные.

В схему не вписались люди вне закона, всякое недобитое отребье вроде меня и моего отряда. Ну, меня теперь добить нетрудно — ткни только пальцем. В глазах темно. Но так или иначе, а замок Тхахха Вялого нам придется брать штурмом; зная автора, иного пути представить себе невозможно.

…— Да, — с усилием сказал Орк. Сознание его покидало. — Напасть нужно немедленно… — Он вдруг пошатнулся и начал оседать на землю. — Кажется, я не совсем в форме…

— Нет! — крикнула Беата…

Уже через десять минут, напичканный местными стимуляторами, добываемыми из пещерных лишайников, я двигался к замку Тхахха во главе своего отряда инсургентов…

Да, чуть не забыл. Здесь слово «двигался» означает, что двигался и двигаюсь именно я, а не «лошадь» подо мною. «Лошадей» у нас больше нет. А того троглодита, который, как я и предполагал, уморил наших земноводных скакунов, лишив их полива, я заколол своим ножом (вот и нож пригодился), причем все племя бурно протестовало и требовало для предателя казни через сажание на сталагмит. Но я оказался милостив, и к тому же у нас не нашлось времени на обтесывание сталагмита, а все обтесанные, что встретились нам по пути, были уже заняты.

…— Теперь обратный путь отрезан, — сказала Беата, кусая губы. — Без транспорта мы погибнем на обратном пути. Орк, ты что задумал?

Орк закончил одеваться и критически осмотрел себя. В наряде убитого пленника он ничем не отличался от заурядного имперского офицера.

— Будьте готовы к атаке, — сказал он, пряча за пазухой нож. — А мне хочется нанести визит Тхахху Вялому.

— Зачем? — воскликнула Беата.

А действительно — зачем? С помощью гравитаторов мы легко могли бы стащить с башен замка дозорных, а затем забросить на стены десяток-другой молодцов из моего отряда. Девчонке, однако, всего не объяснишь.

— Так нужно, — цежу я сквозь зубы и морщусь. — Сама подумай: стычки были, драки были, любовь, будем считать, тоже была, а интрижки — ни одной. А кроме того, нужно же автору показать изнутри гнездо врагов прогрессивного человечества!

— Какому автору? — не понимает Беата.

— У нас с тобой один автор, — бурчу я, вылезая из укрытия. — Да и тот, честно сказать, сволочь.

…Его заметили. Взвыла сигнальная сирена, часовые на башнях перестали расхаживать взад-вперед и замерли, напряженно вглядываясь. Орк уверенно двинулся к воротам, заметив краем глаза, что в его сторону развернулся тонкий ствол пулемета. Кто-то невидимый дал команду опустить подъемный мост.

Орк невольно замедлил шаги. Успеет ли Беата вместе с отрядом прийти к нему на помощь? Должна успеть.

Он взглянул вверх. Над главной башней цитадели возвышался, медленно вращаясь, массивный дротонный отражатель…

Всякому известно, что дротонный отражатель — это отражатель, имеющий форму дротона, а вовсе не отражатель дротонов, которых не существует. Насколько я понимаю авторский замысел, дротонный отражатель — это именно то, что нам сейчас нужно, а зачем — пока не знаю, но узнаю в свое время.

…Наконец его ввели в парадный зал, и Орк, увидев невысокого рыхлого человека с властными манерами, понял, что перед ним Тхахх Вялый, хозяин замка. Не дойдя до вышестоящего положенных пяти шагов, Орк замер и, согласно этикету, максимально отведя вбок левую ногу, представился:

— Верховный понукатель Орхх Дохлый — к верховному распорядителю!

Маленькие хитрые глазки Тхахха Вялого впились в Орка. Орк почувствовал себя неуютно: в случае провала выбраться из замка будет не так-то просто.

— Какой ты Дохлый, — брюзгливо сказал Тхахх, продолжая разглядывать Орка. — Вон какой здоровяк, будто только что из надсмотрщиков. Нечистая кровь… Признайся — бастард?

«Что делать? — подумал Орк. — Изобразить оскорбление? Но нет, эго будет ошибкой, пусть лучше Тхахх почувствует превосходство, превосходство усыпляет».

— Да, я бастард, — смиренно сказал он. — Мой отец, верховный координатор, был женат тайным браком на дочери верховного исполнителя, моей матери. И хотя я старший из его сыновей и ношу родовое имя, я всего лишь скромный верховный понукатель.

— Ты не похож на скромного, — хитро прищурившись, сказал Тхахх. — Что у тебя ко мне?

— Имею счастье передать устное приказание верховному распорядителю, — отчеканил Орк, — от Псахха Хилого, моего сюзерена.

Глазки Тхахха Вялого превратились в щелки.

— Вот как, — сказал он, маслено улыбаясь. — Значит, Псахх и твой хозяин? Гм… Нет-нет, я вовсе не подвергаю сомнению истинность твоих слов. И верховный координатор Псахх Хилый, мой добрый сюзерен, без сомнения, подтвердит свое приказание, поскольку уже третий день является почетным гостем в моем замке…

Вот это номер! Впрочем, в том, что Тхахх, хоть он и Вялый, а меня раскусит, можно было не сомневаться: в этом вся соль, иначе зачем мне было лезть в этот замок? Автора стремительно несет по узкому фарватеру, на котором нам обоим знаком каждый поворот. Мне кажется, он уверен в том, что стоит ему выгрести в сторону, как его корыто немедленно наскочит на риф; поэтому он лег в дрейф и, как говорится, бросил весла.

По-моему, он их и не поднимал.

А впереди на фарватере — драка. И какая! Ури Орк против целого гарнизона имперцев. Но беспокоиться излишне. На этот раз меня даже не ранят: автор считает, что читатель уже проникся ко мне живейшим сочувствием и желает мне всяческих благ. Автор прав. Он всегда прав. Сейчас он моими руками расшвыряет врагов направо и налево. Но теперь пусть это сделает он, я же по собственному почину не шевельну и пальцем. Хватит. Я устал и, будь моя воля, охотно позволил бы себя убить. Так ведь не убьют, вот в чем вся трагедия.

…По мере того как зал наполнялся солдатами, Орк медленно пятился, пока не ощутил лопатками стену.

— Взять его живьем! — визгливо закричал Тхахх. — Ничтожный самозванец, ты будешь корчиться на сталагмите!

Бластер в руке Орка полыхнул двумя вспышками, и два обугленных тела, отброшенных огненным ударом, дымясь, рухнули на пол. Толпа солдат накатывалась лавиной. Третий выстрел пришелся прямо в чье-то искаженное ненавистью и ужасом лицо, а четвертого не последовало: бластер был выбит из руки Орка и со стуком покатился по полу. Но, прежде чем кто-либо из солдат коснулся его тела, Орк успел выхватить нож…

Малое время спустя парадный зал замка Тхахха Вялого был завален трупами, а трое уцелевших солдат все так же яростно продолжали брать меня живьем. На их месте я бы искал спасения в бегстве. Автор обнаглел окончательно: я, конечно, супермен, но все же не комбинат по производству трупов.

…— Стреляйте в него! — закричал Тхахх.

Орк понял, что находится на пороге смерти. Он взмахнул рукой — тяжелый нож просвистел в воздухе и вонзился в горло одному из солдат. Двое других подняли оружие.

— Огонь! — скомандовал Тхахх.

Огненная вспышка сверкнула молнией, и в зал через выбитую дверь ворвалась Беата с бластером, готовым к бою. За ней следовал отряд. Один солдат был убит сразу, другой, подхваченный лучом гравитатора, находящегося в руках оливковокожего тионита, был поднят в воздух и, извиваясь всем телом, медленно выплыл за окно. Тионит выключил антигравитационный луч — из-за окна донесся продолжительный вопль, закончившийся звуком падения тела.

— Сдавайся, Тхахх! — крикнул Орк. — Ты мне нужен живым!..

А это еще зачем? Впрочем, не исключено, что это часть моего хитроумного плана. Пора бы узнать, какого именно. Пока что действие напоминает мне не доведенный до конца процесс изготовления сдобных булочек: теста много, а изюма в нем нет. Но хотя бы одна изюмина должна присутствовать, иначе пропадет эффект ожидания; уж что-что, а эту истину автор усвоил прочно.

…— Не давай нашим разбредаться по замку, — шепнул Орк Беате. — Любая воинская часть, занявшись мародерством, перестает существовать как боевая единица. Скажи им, что я приказываю всем собраться здесь. Но сначала пусть отыщут Псахха Хилого.

— А ты? — спросила Беата.

— А я займусь Тхаххом. Только он знает, как снять с планеты санитарное поле. Хочу попробовать уговорить его изменить присяге.

Беата покачала головой.

— Не выйдет, Ури, — сказала она. — Ты не знаешь, что это такое — вассальная присяга. Из-за страха перед сталагмитом он охотнее даст разрезать себя на кусочки…

— Если понадобится, разрежем, — сказал Орк. — Но я уверен, что до этого не дойдет. Вспомни историю Земли, нашей прародины. В средние века феодалы давали вассальную клятву своему непосредственному сеньору, но только ему, и никому другому. Понимаешь? Любой ничтожный барон мог игнорировать даже приказ короля, если этот приказ не был подтвержден каким-нибудь графом, принявшим от барона клятву верности. Этот средневековый принцип назывался «вассал моего рассала — не мой вассал». Если мы найдем Псахха, то не думаю, что Тхахх станет долго упираться: по моим наблюдениям, такие сморчки, как он, — большие жизнелюбы…

Вот и изюмина. Правда, изрядно залежалая: та виноградина, из которой ее сделали, поспела задолго до войны Алой и Белой роз. Но сойдет и такая. Баловать читателя совершенно незачем, он и так избалован донельзя. Зато теперь, как говорится, повесть приобретает определенное познавательное значение, а перенесение в космос нравов и порядков средневековья вообще очень плодотворно. Только не надо брать Возрождение и эпоху гуманизма, этот период истории суть ошибка человечества, а мне, Ури Орку, убиваться по поводу пролитой крови и вовсе неприлично. Допускается лишь чувство легкого отвращения вроде манерной стыдливости, и то через два раза на третий.

…Орк отвернулся. В руках у оливкового тионита находилась отрезанная голова Псахха Хилого. Тионит держал ее за уши, как кастрюлю. По-видимому, верховный координатор был убит в опочивальне, не успев проснуться: к окровавленному обрубку шеи прилипли перья из рассеченной подушки.

— Лучше убейте меня сразу! — вопил Тхахх. — Я не нарушу своего долга! Я присяга! своему сюзерену!

— Вот этому? — спросил Орк, а тионит по его знаку выставил голову напоказ.

— Вот эт… Что-о?! Он убит?

— Как видите, — любезно пояснил Орк. — Остальное в опочивальне. Вы сможете воздать последние почести покойному, как только примете наши условия. И так как ваша присяга превратилась теперь в пустой звук, я предлагаю немедленно приступить к сотрудничеству.

— Это с вами-то? — фыркнул Тхахх. — Ладно, развяжите меня…

Вот, собственно, и все. В сущности, на этой фразе автор мог бы поставить точку, дальнейшее и без того предельно ясно — но такой конец годится разве что для рассказа, а у повести законы иные. Из повести автору так просто не выбраться, и он это знает. А посему обязан кое-как закруглить сюжет, и я думаю, что он уложится страниц в пятнадцать — двадцать.

Во-первых, Тхахх Вялый, получив гарантии личной неприкосновенности, откроет нам секрет управления санитарным полем и произнесет несколько фраз о преимуществах свободы перед вассально-ленными отношениями с кем бы то ни было.

Во-вторых, мой отряд, опьяненный первым решительным успехом, решив после непродолжительных дебатов, что негоже думать только о собственной шкуре, ринется взрывать рудники, освобождать рабов и захватывать имперские космические корабли. При этом какой-нибудь смертник останется в замке отбивать атаки имперцев и манипулировать санитарным полем, а так как добровольцев на эту роль не отыщется, в замке останусь я, выдержав трогательно-суровую сцену прощания с Беатой.

В-третьих, этого мало. Все эти события хотя и необходимы, но финала повести еще не делают. В довесок к ним требуется дополнительная сюжетная находка (или выходка?) — лучше одна, но ошеломляющая и желательно такая, чтобы можно было говорить о кровном родстве этой вещи с подлинно научной фантастикой. Автор берет быка за рога: Тхахх уже что-то лопочет о парсеках, численных методах и релятивистских поправках к Ньютоновой теории тяготения.

Вот оно что: оказывается, в центре звездного скопления, в котором путешествует Бражник, находится «сверхмассивная черная дыра», не обозначенная ни на одной звездной карте. Мало того, как раз сейчас планета вместе со своим временным солнцем проходит чрезвычайно близко от сферы Шварцшильда, но, как показывают расчеты, будет втянута черной дырой не в этот заход, а в следующий, лет этак через триста — четыреста. Мои воины, услыхав о таком сроке, теряют интерес к теме и, кажется, намерены линчевать Тхахха за болтливость. Им простительно, они не обладают интеллектуальным уровнем Уриэла Оркада, Орхха Дохлого и не способны связать полученную информацию с фактом наличия на крыше замка дротонного отражателя. Сейчас Тхахх покажет, где тут у него чердачная лестница…

…— А теперь, — скомандовал Орк, — пусть каждый, у кого есть гравитатор, настроит его на максимальное притяжение и целится в главный фокус отражателя. По моей команде — залп! Беата, разворачивай отражатель к солнцу. Собьем Бражник с пути истинного!

— Орк, ты гений! — воскликнула Беата. Ее глаза сияли.

— Это не я, — возразил Орк, хотя ему было приятно. — Это законы физики…

Так. Автор потерял решительно всякую совесть и уже отождествляет себя с законами физики. И еще он, кажется, воображает, что я способен получить в уме численное решение математической задачи о движении равноускоренной планеты с учетом притяжения хотя бы двух-трех десятков ближайших звезд. Должно быть, он забыл мою, им же описанную биографию, где ясно сказано, что я сбежал в космос в самом нежном возрасте из подготовительной группы детского садика, а необходимые в космосе знания почерпнул у одного непросыхающего космического люмпен-пролетария, встреченного мною на траверсе Бетельгейзе, он затормозил свой звездолет перед гигантской красной звездой и который день подряд торчал у иллюминатора, ожидая, когда же наконец будет дан зеленый свет. Так что университетов я не кончал, и автор много от меня хочет. Но я даже не возмущаюсь, до того все это мерзко, больно и тошно.

Несколько дней спустя. Поскольку в тексте стоит «несколько дней», я не имею понятия о времени, истекшем со дня штурма замка. Это и не важно. Гораздо существеннее то, что все эти дни я наслаждался миром и спокойствием. Нет, конечно, время от времени я выходил на связь с Беатой, когда она просила меня убрать санитарное поле, да еще оснастил пулеметы, торчащие из бойниц, дистанционным управлением, чтобы отражать атаки имперцев, не вставая с постели, — и действительно отразил две такие атаки. Вот и все дела. Остальное время я блаженствовал: автор меня не трогал!!

Один раз я выстрелил себе в сердце. Это было ошибкой. Никогда не стреляйте себе в сердце: болевой шок не так мгновенен, как об этом принято думать. Но все же мне удалось умереть сравнительно быстро, однако ненадолго: как только Беата в очередной раз вызвала меня на связь, я был немедленно реанимирован, а незаконная дырка в моей груди затянулась как ни в чем не бывало. Такие шуточки с автором не проходят. Поразмыслив как следует, я раскаялся в своем необдуманном поступке и предался горькому сожалению. Из-за своего неблагоразумия я потерял несколько часов, которые мог бы провести, наслаждаясь свободой, а не валяясь трупом в луже замерзающей крови.

Да-да, именно замерзающей. Со времени нашей гравитационной диверсии Бражник уже успел пройти на минимальном расстоянии от очередного солнца, а автор попутно разъяснил, что такое пертурбационный маневр. Белая звезда занимала четверть неба, горы дымились, и во время одной из атак от теплового удара погибло больше имперцев, чем от огня моих пулеметов. Зато теперь совсем другое дело: за окном непрерывно сыплет снег, пока еще обыкновенный, — атмосфера же, вероятно, замерзнуть не успеет. Когда небо проясняется, я вижу, что звезды меняют цвет — сказывается доплеровское смещение, — и Бражник, наращивая скорость, летит прямиком в черную дыру.

У Беаты дела идут прекрасно. Подавляющая часть рабов освобождена и выведена в космос на захваченных у противника кораблях. Имперцы оказывают вялое сопротивление и охотно сдавались бы в плен, если бы их в плен брали. А еще Беате удалось перехватить космограмму, из которой следует, что межзвездная армада потерявшего всякое терпение прогрессивного человечества полным ходом идет к Империи, намереваясь не оставить от нее камня на камне. Прямым текстом следует ликующее заявление автора: лишившись редкоземельных рудников Бражника, Империя не выдержит затяжной войны!

Мажорный финал обеспечен. Но чувствую, как автора грызет сомнение: не слишком ли он мажорный? Не пора ли слегка подпортить столь светлую перспективу? По-моему, самое-время, а сделать это ему проще всего одним способом — убив меня. Если он это сделает, я готов все простить и облобызать ему ноги. Впрочем, убивать меня совсем не обязательно, достаточно попросту оставить на Бражнике, падающем в коллапсар. В самом деле, не могу же я умереть от болезни или, скажем, погибнуть от рук врагов! Такое смешно даже предположить. Меня может убить (еще убьет ли?) только слепая стихия, не подвластная человеческому разуму, — и стихия космических масштабов, а не какое-нибудь там смехотворное извержение или наводнение. Какая трогательная и величественная картина: планета, несущаяся в бездонную дыру, ужас (животный) имперцев, а посреди — Ури Орк, спокойный и чем-то похожий на капитана, стоящего на мостике тонущего корабля. Блеск! Волосы дыбом.

Ха! Изо всех сил хлопаю себя по лбу — за недогадливость. Ха! А ведь я его поймал — в первый раз за всю историю нашего «сотрудничества»! Не-ет, лобызать ему ноги я теперь не стану, зато с удовольствием посмотрел бы, как он чертыхается и чешет в затылке. Сам же и виноват: проглядел и позволил остаться в замке и караулить санитарное поле именно мне, а не кому-то другому. Если я отключу поле, чтобы взлететь, кто включит его снова, чтобы не дать уйти имперцам? То-то. Теперь у автора два выхода: либо набивать заново добрый десяток последних страниц, либо отпустить Ури Орка на волю. Что с того, что моя жизнь продлится недолго? Это мы еще посмотрим. В сущности, никто не знает, что такое черная дыра. И очень может быть, что я останусь жив в той или иной форме да еще встречу там неплохое общество — других литературных бедолаг, выброшенных в черные дыры за ненадобностью или вследствие чрезмерного износа. Жду…

Душераздирающая сцена прощания с Беатой (по радио). Ура! Он пошел по второму пути, и да здравствует авторская лень! Правда, теперь я снова попаду в его власть — должен же он описать мои последние минуты! — однако долго это не продлится, напоследок можно и потерпеть.

…Орк подошел к окну и посмотрел вверх. Близилась развязка, звезды в небе плясали, меняя свой цвет. Вокруг замка по-прежнему не было видно ни одного имперца.

Затем он вернулся к пульту управления полем, замкнул накоротко контакты и нанес пульту сокрушительный удар. Он бил и бил до тех пор, пока пульт не превратился в бессмысленную груду радиодеталей, металла и стекла, хрустящего под ногами. Покончив с пультом, Орк перевел дух и улыбнулся. Теперь, даже если его убьют, имперцам не так-то просто будет отклю…

А где же имперцы? Снаружи тихо. Бежит время, и тишина затягивается до неприличия. Неужели враги так и не будут штурмовать мою крепость всеми наличными силами? Я топчусь в недоумении и вдруг, поняв, начинаю безудержно хохотать. Ну конечно же все до смешного просто. Никакого штурма не будет. Весь фокус в том, что те имперцы, которые пойдут на приступ, уже НИКОИМ ОБРАЗОМ НЕ УСПЕЮТ вернуться к стартовым шахтам и взлететь до того, как Бражник, вытянувшись в каплю, будет засосан черной дырой. Время упущено, можно себе представить, что творится сейчас на космодромах! Ай да автор! Наверняка найдется какой-нибудь тип, который похвалит его за глубокое проникновение в психологию наемников, особенно если больше хвалить будет не за что.

У меня есть идея. Пока еще есть немного времени, не попробовать ли самому ощутить себя автором? А что? Найти в хозяйстве Тхахха письменные принадлежности и вывести собственного главного героя. Пусть он будет умным и симпатичным, каким и должен быть человек, пусть он вращается в кругу понимающих и не агрессивных людей, какими и должны быть люди, пусть он будет занят каким-нибудь антиэнтропийным делом, каким и должно быть дело, достойное человека, и, наконец, пусть он будет счастлив, хотя бы иногда, потому что изредка человек все-таки имеет право на счастье. Вот примерно так мне и хочется написать, а самое главное состоит в том, что здесь мой автор уже не сможет вмешаться, и в утешение ему останется краеугольный принцип феодальных отношений:

«ВАССАЛ МОЕГО ВАССАЛА НЕ МОЙ ВАССАЛ».

Мне кажется, он поставил последнюю точку. Свобода?!!

…Тихо. Я на чем-то сижу и, как мне кажется, внимательно слушаю. Чей-то бубнящий голос разрушает тишину и действует на нервы. Ничего, сейчас я приду в себя и выясню, гдя я и что со мной можно сделать. А голос все бубнит.

Я еще плохо видел, но уже догадался, что нахожусь в своей конторе и слушаю клиента, предлагающего выгодную на первый взгляд сделку по доставке неизвестного мне груза на Альбину IX. Доставить груз должен я. Клиент, толстяк с испариной на лице, разливается соловьем: «Одна из самых спокойных космических трасс! Абсолютно никакой опасности!»

Он лжет, и глазки у него бегают. Мне хочется молча указать ему на дверь, но я знаю, что сейчас мы придем к взаимному согласию и спрыснем сделку. Потому что так хочет автор.

А я-то, глупый человек, думал, что уже никто не сможет достать меня из коллапсара… Как бы не так. Уж если никто, толком не знает, что такое черная дыра, то здесь у автора есть лазейка. ОН ДОСТАНЕТ МЕНЯ ОТОВСЮДУ. Уже достал! И отныне я снова обречен жить, снова схвачусь с мировым Злом, буду бить и принимать удары, но меня никогда не добьют, потому что я вечный. Вот я уже снова в действии, и мне остается радоваться, что на этот раз я родился в спокойной обстановке и пока не успел проявить наиболее привлекательных для читающей публики качеств своего характера, при столкновении с которыми в жизни та же публика шарахнулась бы, как от чумы. Но я стерплю эту выходку автора, если история выйдет короткая и без особенной крови, лучше всего — маленькая новелла с легкой интригой. Вот сейчас он переключится на описание толстяка, тогда я подниму глаза вверх, и, может быть, мне удастся что-нибудь разглядеть.

Он переключается на толстяка. Поднимаю глаза кверху, тянусь. Заголовок мелькает и скрывается, но все же я успеваю…

Рыжий тайваньский телефонный аппарат с замысловатым золотым иероглифом на двузубой хваталке уже в пятый раз успел возопить со стены дурным голосом, когда Андрон Васьковский, путаясь в шлепанцах и матерясь, наконец добежал и сорвал с иероглифа трубку.

— Да! — заорал он. — Да! Слушаю! Але! Говорите, чтоб вас… Перезвоните, ничего не слышно!

«Если опять Маню — убью», — подумал он.

— Все пишешь, крыса? — спросили из трубки. — Все творишь? — Голос хихикнул.

Андрон переступил с ноги на ногу.

— Да! — сказал он. — Але, кто это? Потрох, ты?

— Кому Потрох, а кому Стась Иванович, — сказала трубка. — Тебе, кстати, Стась Иванович, это ты запомни, крысеночек.

— Я слушаю, — сказал Андрон.

— Это я должен слушать. А ты должен говорить. О чем, догадываешься? Или напомнить?

— А о чём?

— Ну ты даешь, пасюк. Когда книгу сдашь, пидор? Ждем, понимаешь, с нетерпением. Заждались. И Бугай уже интересовался.

Андрон почувствовал, что вспотел. Пот был холодный.

— Так есть же еще время…

— Что-что?

— Хотите быстрей — «Вектру» верните, — сказал Андрон.

— А?

— Ну хоть какой-нибудь «Хондай», нельзя же так… У меня зубчатый ремень все время соскакивает.

— Про зубчатый ремень ты Бугаю расскажи, — посоветовала трубка, — а то он что-то гугнивый ходит, давно, наверно, не веселился. Ты, крысонька, ремешок тот пальчиком придержи, он и не соскочит. Левым таким мизинчиком, понял? А как каретка наедет, ты быстренько строку и допечатай. В общем, твое дело. Я до тебя полтора года придерживал и делал главу быстрее, чем Бугай успевал бабу трахнуть. Прожрал, понимаешь, аванс, а толку нет, и еще кобенится: «Вектру» ему…

Пересохло в горле.

— Какой аванс? — спросил Андрон. — Ты мне, Потрох… Стась, про аванс не говори, не было никакого аванса. Я еще за тот раз гонорар не получил.

— Ах, не получил? — сказала трубка. — Ну-ну. Слушай, пасюк, интересно выходит: Желязны гонорара не требует, Сильверберг не требует, Муркок и тот не требует, а Стиву Шайну вынь да положь. С чего бы? Может, переслать ему в Штаты, ты как думаешь?

В трубке заржали.

— Суки! — тихонько сказал Андрон.

— А?

— Я говорю, тут у меня работы еще на месяц. Так Бугаю и передай.

— Так и передать, крысонька? Это можно.

— Ну, не так, а сам понимаешь… Ну хоть три недели, полный же зарез… Потрох!

— Как?

— Стась Иванович!

— Что, Шайнушка?

— Три недели даешь? Ты этого не видел, это же блеск будет, ты такого и у Гаррисона не читал…

— А у тебя, значит, прочту? Это про Орка опять? Мог бы, кстати, себе и получше имечко выискать. Мурло какое — Шайн… Хрен с тобой, крыса, неделю дам, а больше ничего не обещаю, с Бугаем — сам знаешь… Будешь потом лапу сосать под родной фамилией. Ну, скрипи дальше.

— Эй! — закричал в трубку Андрон. — Стась, а насчет гонорара…

Трубка разразилась гудками. Андрон тихо выматерился и вернул ее на хваталку с иероглифом. «С-св-в-волочи!» — сказал он, подумав. Ничего другого сказать не хотелось. На журнальном столике в углу комнаты сердито жужжала включенная «Ижица», и по звуку было ясно, что зубчатый ремень опять слетел. Столик тоже вибрировал, мелко дрожала торчавшая из машинки и допечатанная почти до конца страница, вверху на ней можно было разглядеть:

Андрон проследовал мимо столика к шкафу, раскрыл его и из картонной коробки, угнездившейся на нижней полке среди обуви, вытянул прозрачную бутылку. На кухне он ее обезглавил, сорвав колпачок, налил полный стакан и, задержав дыхание, выпил его в два глотка. Не дав себе отдышаться, он наполнил стакан вновь.