Карамельные дюны

Алекс. Литва. 80—90-е годы

Несчастье случилось нежданно и на всю жизнь омрачило самый радостный день Леси — день его рождения. Была суббота седьмого июня. Теплое, солнечное утро обещало уйму радостных событий. Во-первых, родители дома, и они всей семьей обязательно куда-нибудь поедут. Может, к морю, может, по магазинам, выбирать ему подарок, или — а это было бы лучше всего — в парк на аттракционы. Леся обожал подарки, прогулки с родителями и катание на каруселях. Уж в эти выходные ему точно ни в чем не откажут. Он был единственным и любимым ребенком, день рождения которою считался в семье особым праздником. Леся уже на неделе обнаружил в шкафу спрятанный мамой конструктор. Он был так себе — не мечта, — но в качестве дополнения к основному подарку сойдет. Рядом лежала коробка, содержимое которой вызвало у Леси гораздо больший интерес, чем конструктор. Это был вертолет с радиоуправлением. Он блистал серебряным корпусом, поражая его детское воображение. С виду игрушка была точной копией настоящего военного вертолета, уменьшенного в несколько раз. Особенно восхитительно выглядела кабина пилота. Хотелось самому забраться за панель управления и поднять машину в воздух. Леся просунул в дверцу мизинец и провел им по крохотным приборам. Находка делала приближавшийся день рождения еще более долгожданным. Мальчик всякий раз улучал время, когда можно было незамеченным заглянуть в шкаф, и любовался подарком, предвкушая обладание им.

Позавтракав, Леся выскочил из-за стола, чтобы направиться в детскую. Но мама предупредила ласковым и серьезным тоном:

— Алексей, останься, пожалуйста. У нас с отцом есть к тебе разговор.

Она всегда говорила официально, когда речь шла о чем-то важном, и всегда называла его полным именем, не принимая в расчет малолетний возраст.

— Сынок, тебе завтра исполнится шесть лет, и ты уже достаточно большой, чтобы обсуждать с тобой серьезные вещи, — начал отец. — У нас для тебя подарок. Очень важный и бесценный подарок. Хотя называть его так было бы неправильно. И все же тебе несказанно повезло, судьба сказочно одарила тебя на всю жизнь. Мы с мамой специально раньше ничего не говорили, хотели, чтобы это событие случилось в день твоего рождения. Лешенька, у тебя будет братик.

— Старший братик, — добавила мама.

«И это подарок?!» — хотел сказать Леся, но от волнения язык стал непослушным. Так заинтриговать — он уже представил себе невесть что, — и на тебе: какой-то братик.

— Его зовут Девид. Он войдет в нашу семью завтра, а сегодня мы будем готовиться к встрече с ним.

Детская, в которой Леся допускал лишь присутствие кота Тушкана, отныне была разделена на две части, большую и лучшую из которых пришлось уступить «подарку». Лесина кровать из уютного уголка около окна переехала ближе к двери. Он был вынужден выделить полки в шкафу и место в тумбочке для игрушек, которые теперь стали общими. На одежду Леси новый братец не претендовал лишь потому, что она ему не подходила по размеру.

Долговязый, вихрастый, с круглыми, как у кошки, глазами на сердитом лице с веснушками — если еще накануне Девид ему просто не нравился, то при первом же взгляде на новоявленного родственника Леся его возненавидел.

— Проходи, не стесняйся. Теперь это твой дом, — пригласила мама застрявшего в прихожей мальчишку.

— Алексей, проводи брата в вашу комнату, — скомандовал отец.

Леся печально вздохнул, силясь выдавить из себя гостеприимство. Он шагнул навстречу Девиду, чтобы протянуть ему руку для рукопожатия, но тот резко отстранился и по-хозяйски направился в глубь квартиры.

В свой день рождения Леся был лишен похода в парк культуры, поздравлений, внимания. Даже чаепитие с тортом было приурочено к вхождению в семью Девида. И, конечно же, чудо-вертолет достался ему. Имениннику сунули в суматохе конструктор и решили, что он и так должен быть счастлив.

Леся был готов отказаться от всех игрушек, подарков и даже вертолета, которым он грезил неделю, он не хотел ничего, лишь бы только исчез этот противный Девид, вокруг которого теперь вращалась вся семья. Тогда Леся еще не представлял масштабов постигшей его трагедии.

Девид оказался грубым, невоспитанным, вредным и драчливым. Он был старше Леси на год и выше на голову, задиристее и сильнее. Поэтому Лесе часто доставалось от братца — больно и ни за что. Обращение к родителям не помогало: отцу жаловаться не представлялось возможным — он считал ябедничество недостойной мужчины чертой, мать всегда становилась на сторону Девида.

— И не стыдно тебе?! — сокрушалась она. — Бедный мальчик рос без семьи, и он не виноват, что не получил должного воспитания.

Мама всячески пыталась задобрить Девида, она уделяла ему слишком много заботы и внимания и всегда делала поблажки. «Бедный мальчик» сразу почувствовал к себе лояльное отношение хозяйки дома и не преминул этим воспользоваться. Он грубил, не слушался и творил что хотел. Лишь присутствие отца кардинально меняло его поведение. Павел Анатольевич был капитаном второго ранга, и у себя на судне он пользовался непререкаемым авторитетом. В море без дисциплины нельзя, иначе можно не вернуться из рейса. Павел Анатольевич оставался капитаном и в семье. Дома никто не смел его ослушаться: ни любимая жена, ни сын. С раннего детства к Лесе капитан относился как к матросу и приучал его к жесткой дисциплине. Девид тоже попал под морской кодекс — Павел Анатольевич обоих мальчиков держал в строгости, не делая скидку «бедному ребенку». Послабление наступало с уходом отца в рейс. Раньше Лесю это событие одновременно радовало и огорчало. Можно было на полгода забыть о ранних подъемах по выходным и прочих отцовских требованиях, призванных воспитать в нем сильный характер. Зато можно было с предвкушением ждать его возвращения потому, что отец всегда привозил с моря подарки. С другой стороны, на целых полгода Леся лишался веселых игр и увлекательных прогулок. С появлением же Девида еще и не стало покоя в семье.

Из услышанного однажды разговора взрослых Леся узнал, откуда взялся его старший брат. Тогда, в шесть лет, ему сказали, что у Девида была трудная жизнь, лишенная родительской любви. Вдаваться в подробности не сочли нужным.

Раньше Павел Анатольевич имел другую семью. Официально не зарегистрированную, что не помешало появиться на свет Девиду. Мать Девида Илона увезла малыша в деревню к дальней родне, где тот жил до семи лет. Бабушка, на которой лежала основная забота о ребенке, стала слаба здоровьем, о чем и сообщила Илоне. Мать не была готова поменять привычный образ жизни и принять сына. Недолго думая, она решила отдать Девида в детский дом, но то ли это дело оказалось слишком волокитным, то ли была еще какая-то причина, Илона вспомнила об отце ребенка. О том, чтобы отдавать сына в приют, и речи не шло. Павел Анатольевич сказал как отрезал: Девида они возьмут себе, и он будет расти в полноценной семье.

Леся честно пытался подружиться со старшим братом. В ход шли все средства: от банального заискивания и лести до старания заслужить уважение в его глазах. Подношения в виде сладостей, которые Леся отрывал от сердца, гордо отвергались, выгораживания перед родителями воспринимались как должное. Уважать младшего брата было решительно не за что — его третье место в городском чемпионате по плаванию заслугой быть никак не могло. Напротив, Девид счел выступление братца провалом. Кто домой приносит такие награды? Либо медаль должна быть за первое место, либо вообще никакой: спрячь и не афишируй своего позора.

Они так и жили: в ругани и драках, с затаенной ненавистью друг к другу. Как-то незаметно оба повзрослели. У Девида появились свои подростковые интересы: песни под гитару, дворовая компания, девушки. Леся с головой ушел в спорт. Он окреп физически и догнал по росту брата. Теперь это были два бойца-соперника одной весовой категории, но к этому времени смысл в драках пропал. Братья перешли к дипломатическому равнодушию. Они демонстративно не замечали друг дружку, хотя по-прежнему продолжали жить в одной комнате. Между ними по умолчанию был заключен пакт о ненападении, предписывающий их параллельное существование. Лишь присутствие Павла Анатольевича кардинально меняло линию поведения обоих: юноши вдруг прозревали, обретали речь и даже обменивались рукопожатиями.

Баба Таня как в воду глядела: без того невысокий рейтинг «Звездной пыли» устремился вниз со скоростью гранд-экспресса. Рекламодатели перестали обращаться на радиостанцию, чья аудитория таяла на глазах. Вследствие этого прибыль предприятия заметно упала и на пороге замаячило банкротство. Напрасно экономисты пугали Смолина мрачными прогнозами и убеждали его незамедлительно принять меры по устранению кризиса: программный директор оставался несгибаемым оптимистом и верил только во все светлое. Алик, как Наполеон, запретил докладывать о поражениях и сам продолжал отправлять на Майорку радужные отчеты.

Он не переставал искренне верить в свое могущество и не задумывался о восстановлении рейтинга «Звездной пыли» — успех от назначения вскружил голову до беспамятства.

Отрезветь заставило известие о приезде шефа. Барсик намеревался вернуться в Питер через месяц. Но не как раньше, на день-два, в этот раз Борис Михайлович планировал задержаться надолго и подвергнуть ревизии деятельность радиостанции.

С огромным нежеланием Смолин переключился с отчетов на реальное положение дел на радиостанции, которое с его приходом значительно пошатнулось. Алик бесился, много курил, запирался в своем кабинете и никого не принимал. Программный директор уже который день решал головоломку: как исправить ситуацию? Какой бы путь он ни избрал, ничто не обещало быстрого поднятия рейтинга. Дело сильно усложнялось рвением Грекова устроить глобальную проверку. Оставался один выход — неоригинальный и рискованный: в очередной раз пустить пыль в глаза. Но и в этом случае требовалось сделать что-либо, способное отвлечь на себя внимание собственника радиостанции. Нужен был мощный и успешный проект, который привел бы в восторг Грекова и увел его от «мелких» недочетов в управлении. Был у Смолина один вариант, но он имел одну неприятную сторону: как ни круги, а без помощи талантливого и профессионального специалиста не обойтись. Паршивость ситуации заключалась в том, что все профи давно уволились и осталась одна Снегирева — склочная и заносчивая выскочка. Преодолевая неприязнь и наступая на собственную гордыню, Алик решил ее потерпеть, ибо цель оправдывала средства.

— Снегирева, зайдите! — приказал Алик по телефону.

Через две минуты перед ним сидела Майя.

Смолин смерил ее покровительственным взглядом сверху вниз и снисходительно изрек:

— Несмотря на неблагоприятные отзывы о вашей работе в последнее время, я решил дать вам возможность проявить себя. Вот, возьмите, — глядя в сторону, он протянул тонкую папку.

Майя открыла первый и единственный лист, на котором было написано что-то среднее между планом и приказом — всего несколько строк. Как она догадалась, сей документ являлся результатом напряженной работы мозга программного директора. Идею она поняла правильно: Смолин решил взяться за ум, и ему нужна новая передача, которая удержит на плаву уходящую ко дну радиостанцию.