Карамельные дюны

Камил

Камила очень злили неудачи, в особенности когда они касались сердечных дел. Он никак не мог понять: отчего эта красотка с ним так себя ведет? Ну, не понравился он ей, бывает. Так бы и сказала, а то ни «да», ни «нет» — понимай как хочешь. Сначала Камил думал, что Снегирева кокетничает: красивые женщины избалованы вниманием, и чтобы добиться их расположения, нужно быть настойчивым, они привыкли, чтобы их уговаривали. Он принял правила игры: названивал ей в студию и, невзирая на отказы, повторял предложение продолжить знакомство, приглашал в самые лучшие рестораны. Неприступность капризной дамы раззадоривала, цель Яцкевича поменялась: сам того не осознавая, теперь он упрямо продолжал добиваться понравившуюся женщину только ради того, чтобы ее добиться. Майя вела себя строго, терпеливо выслушивая его телефонные признания. Она ни разу не позволила себе грубого высказывания в адрес назойливого поклонника, когда бы тот ее ни потревожил. Ее радовали роскошные букеты, что присылал Камил, но принять его чувств Майя не могла. «Сам все поймет и успокоится», — решила она, продолжая быть непреклонной. Камил показался ей приятным, и в другой бы раз она, быть может, согласилась на встречу, но только не сейчас. Неприятности на радиостанции и дома так ее вымотали, что не осталось никаких душевных сил — в ближайшее время только работать, чтобы забыться: самоотверженно, с фанатизмом закостенелого трудоголика.

Яцкевича швыряло из стороны в сторону: он то хотел махнуть рукой на свое бесперспективное занятие и напиться с друзьями, то принимал решение идти до конца. Он стал нервным и раздражительным, а противный внутренний голос вновь заговорил о приближающейся старости.

Сдаваться без боя было не в его правилах, и Камил отчаянно бросился в атаку. Запала хватило лишь на то, чтобы примчаться ко входу радиостанции. Потом тело внезапно словно одеревенело: он так и сидел, приросший к креслу автомобиля с корзиной роз на коленях. После того как он достал цветы с заднего сиденья, следовало так же решительно выйти из машины и, миновав все ограничители доступа, прорваться в студию, где трудилась дама сердца.

Камил смотрел на двери «Звездной пыли», откуда торопливо выходили люди. Он поймал себя на мысли, что ведет себя как шестнадцатилетний пацан, и от этого на душе стало тоскливо. Не было никакого желания заходить внутрь, видеть Майю совершенно расхотелось, но трогаться с места Яцкевич не торопился. Уехать ни с чем было бы глупо — хоть бы получил отказ: грубый, насмешливый, истеричный — любой. Лишь бы освободиться от этой непонятно зачем затеянной авантюры, знать, что от него больше ничего не зависит, а не бросить дело незавершенным.

Неожиданно взгляд остановился на знакомом силуэте. Бежевая спортивная куртка, тонкие ноги в классических брюках и гладко зачесанные в хвост светлые, как песок Юрмалы, волосы. Сам не зная почему, Камил выскочил из машины и поспешил навстречу девушке.

— Соната! — позвал он. — Вы меня помните?

— Конечно, — улыбнулась она губами цвета карамели.

Они сидели в уютном кафе на Петроградской. Камил бы ей рассказал, как оказался около радиостанции, но Соната не спрашивала. Они говорили о чем угодно, только не о Майе Снегиревой, о которой еще совсем недавно Камил думал постоянно.