Карамельные дюны

Алекс

Соната подобрала зайца в дюнах и насмешливо вручила ему спустя десять лет. В дюны она позвала его не случайно — ей надо было вернуть подарок на месте гибели Девида. Это в ее стиле — все должно быть символично. Соната обо всем знала и долго молчала. Теперь решила прекратить хранить тайну и обратилась к Снегиревой. Алекс понимал, что сподвигло Сонату на такой поступок — она ему не простила того, что он променял ее тогда на Иоланту.

По всему выходило, что Сонка рассказала Снегиревой все, и вскоре радиослушателям станет известен кровавый финал той давнишней истории. Своим откровением Соната создала для него серьезную угрозу. Территория вещания «Звездной пыли» широка, передача Снегиревой популярна. Если он услышал и узнал себя, то вполне вероятно, что услышит еще кто-нибудь, кто в курсе той трагедии. Возможно, ему удастся избежать уголовной ответственности, а вот имя и репутация будут уничтожены. Но главное — отец. Убийство брата он не простит и пересмотрит свои планы относительно него. Родительский гнев он бы пережил, но с бизнесом, который собирался передать ему отец, Алекс расстаться не мог. Фрахтовая компания, созданная и возглавляемая Павлом Анатольевичем, была для Алекса всем. Он и мысли допустить не мог, что она ему не достанется.

«Их надо убрать. Обеих. Снегиреву, пока она не растрезвонила мою тайну, и Сонату — как источник информации».

Место нахождения гражданина Литвы Алексея Потапова сыщики установили довольно быстро. Желто-зелено-красный триколор на номерах его «Шкоды» запомнился вахтеру «Звездной пыли», который от скуки постоянно таращился в окно.

На границе Ленинградской области его машину остановила дежурная смена ГИБДД. Алексей направлялся на родину, но доехать до нее ему не дали, Лесю доставили в отделение, где начались его крупные неприятности, конец которых был очень далек.

Потапов сперва замкнулся и категорически отказался отвечать на вопросы следователя. Говорить он начал лишь спустя двое суток.

Хорошо обдумав свое положение, Алекс с горечью понял, что отпираться бесполезно: против него у следствия слишком много фактов. Если бы в деле фигурировали только незначительные улики вроде его звонка Снегиревой, то можно было бы надеяться, что его толковый адвокат развалит обвинение. Но наличие свидетельницы, видевшей его встречу с Сонатой в Польском парке, не оставляло никаких шансов. И еще этот заяц, на котором обнаружились микрочастицы меха его дубленки. Он носил игрушку с собой. Когда Соната уже лежала на снегу, он зачем-то вытащил из кармана зайца и вставил ей в руку ее же подарок. Почему он так поступил, Алекс не знал. Этот плюшевый заяц с приколотым к туловищу алым сердцем был весточкой из прошлого, от которого Алекс стремился избавиться. Выбросить прошлое невозможно, и он попытался вернуть его той, с которой оно было связано и которая стала свидетельницей его тайны. Он хотел, чтобы Соната забрала с собой память.

Алекс не стал говорить следователю о том, что произошло в дюнах много лет назад. Он также умолчал про подготовку к убийству Снегиревой, осуществить которое он не успел — кто-то его опередил. Алекс подробно рассказал, как выманил из «Доминики» подругу юности и затем задушил ее в Польском парке. На вопрос Мостового, почему он это сделал, Алекс ответил, что им двигала ревность.

— Соната была моей первой любовью. Недавно она приезжала в Литву, мы встретились, и я понял, что чувства к ней не остыли, и, как оказалось, они были взаимны. Наш школьный роман получил продолжение. Мы встречались, пока она гостила у родителей. Сонате нужно было возвращаться домой, и, прощаясь, она клялась в любви. Мы строили планы, договорились, что через полгода я приеду к ней и мы поженимся. Ждать так долго я не смог, взял отпуск и отправился в Питер. Но пришлось разочароваться: у Сонаты оказался другой мужчина, а со мной она лишь развлекалась, наверное, просто решила вспомнить юность. Я, как дурак, поверил ей и на что-то надеялся… В Польский парк я пришел, чтобы попросить ее бросить того другого и стать моей. Умолял, предлагал уехать со мной, обещал, что она не будет ни в чем нуждаться, но Соната рассмеялась мне в лицо: она никогда меня не любила.

Не знаю, что тогда на меня нашло и почему я затянул на ее шее шарф. Я оставил ей плюшевого зайца — это был трогательный подарок, символ нашей первой любви.

Выдавая эту сентиментальную чушь, Алекс не рассчитывал, что следователь ему поверит. Но его это ничуть не волновало. Нужно было как-то объяснить свой поступок, он и объяснил. Вышло гладко, так, что и не подкопаешься. С Сонатой он действительно встречался: в Литве, а потом еще в Питере, куда приехал с намерением ее убить. То, что встречи их носили дружеский характер, проверить сложно — на романтические свидания ходят без свидетелей. Про наличие у нее любовника Алекс догадался: это всегда видно, когда у женщины кто-то есть, да и такая привлекательная особа, как Соната, вряд ли осталась бы одна.

Мостовой слушал рассказ Потапова с кривой усмешкой — на несчастного влюбленного его визави совершенно не походил, — но в протокол показания занес.

У Сонаты к подаркам было трепетное отношение. Она любила их не только принимать, но и дарить. Второе доставляло ей даже больше удовольствия. Соната не относилась к тем, кто за два часа до похода в гости бегает по городу в поисках хоть чего-нибудь, что можно всучить. Она считала, что подарком должна быть особенная вещица, специально выбранная для каждого, и обязательно эстетичная. Она могла приобрести ее за полгода до заветной даты. Как и многие, по возвращении из поездок Соната раздавала дорогим ей людям сувениры, но обычно они приобретались не в путешествиях, а в ближайшем от дома магазине. Казалось бы, такая практичность совершенно не вязалась с ее сентиментальностью. Сона здраво рассуждала, что ни к чему в незнакомой местности бегать в поисках чего-либо памятного, когда то же самое можно найти в своем городе. Так гораздо удобнее — точно знаешь, где искать. Подругам дарились вологодские кружева, купленные в «Гостином дворе», венецианские маски из того же универмага на Невском, «тульские» пряники, испеченные в родной булочной. Ну а тащить из Киева торт с одноименным названием было бы совсем глупо — Соната ходила за ним в «Метрополь». Кто-то из друзей знал, кто-то нет, а иные попросту не задумывались о том, где Соната добывает подарки, — было приятно ее внимание.

Зайцы для Камила и Алекса приобретались по тому же принципу. Увидев Лесю на встрече одноклассников, Сонате захотелось напомнить ему, а вернее, себе об их первой любви, символом которой для нее стал плюшевый заяц. Когда Леся его потерял, ей было обидно до слез. Тогда, в шестнадцать лет, она расценила это не иначе как охлаждение к ней. Соната вовсе не находила зайца ни в дюнах, на месте гибели Девида, ни где-либо еще. Для Алекса ее подарок не имел большого значения, и он попросту забыл, как он выглядел. Соната нашла похожую игрушку и вручила ее своему другу, выдав за ту самую. Этот жест, повторенный через годы, на том же самом месте, ей представлялся очень романтичным. Дюны, море, вечер — все было прежним, разве что вместо мая на улице моросил дождем октябрь, и Сонате казалось, что она вернулась в юность.

Приобретая знаковый подарок для Алекса, Соната взяла такого же для Камила, и в этом она тоже видела смысл: Алекс был для нее любовью прошедшей. Камил — настоящей, и теперь она ему дарила свое сердце.

Надежда на то, что милиционеры найдут Майиного ухажера и выявят его причастность к убийству, себя не оправдала. «То ли его не нашли, то ли он оказался ни при чем, а скорее всего вовсе никто ничего предпринимать не стал. А зачем? Козел отпущения есть, дело можно считать раскрытым, и совершать дополнительные телодвижения ради того, чтобы установить истину, никому не надо» — такие печальные мысли посещали Снегирева в следственном изоляторе. Он совершенно сник и перестал верить в то, что справедливость восторжествует сама по себе. Для спасения требовалась помощь близкого друга, неравнодушного к его судьбе. Единственным человеком, который вытащил бы его отсюда, была Майя, но она погибла. На Альмиру Снегирев не надеялся: произошедшая между ними крутая ссора прогоняла мысль о том, что у бывшей любовницы возникнет желание его навестить. Но Альма все-таки пришла. Сергей был очень тронут ее поступком и не раз упрекнул себя за то, что посмел думать о ней плохо.

В тоскливой, строго обставленной комнате для свиданий было тихо, как на кладбище. Сергей смотрел на Альмиру тяжелым взглядом и молчал, Гадушкина тоже не проронила ни слова.

— Ты можешь нанять мне адвоката? — наконец спросил он деревянным голосом.

— Да, конечно. Только… — Альмира потупила взгляд. — У меня нет денег.

— С моей карточки сними, там должно хватить, я на ипотеку копил. Она лежит во внутреннем кармане полосатого пиджака. Моей сестре позвони, она с тобой в квартиру съездит. Пин-код запиши: семьсот пятьдесят четыре…

Альмира старательно записала заветные цифры. В ее глазах заиграли огоньки и отобразилась готовность действовать.

— Хорошо, я побежала, — пропела экс-возлюбленная и поспешила покинуть помещение. — Держись, Сергунюшка! — бросила она на прощание.

Сергей не стал просить ее задержаться. Самоотверженный поступок подруги приподнял ее в его глазах, но одного благородного шага оказалось недостаточно для возрождения трепетных чувств. Когда он узнал о готовности Альмиры прийти, он очень обрадовался, и ему казалось, что отведенного на свидание времени ничтожно мало. А получилось, что оно оказалось лишним.

Замученный внешний вид Снегирева Альмиру полностью удовлетворил. Хоть мрачные стены изолятора у нее восторга не вызывали и идти туда было жутковато, отказать себе в удовольствии заглянуть в глаза поверженному врагу Гадушкина не смогла. Не зря она все-таки туда сходила! Душевная радость, полученная от увиденного, дополнялась материальным вознаграждением. Альмира с чистой совестью сняла всю сумму, которая лежала на карточке Сергея, и даже не думала нанимать адвоката. Деньги она считала своей компенсацией за моральный ущерб, которые покрывали его лишь отчасти. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — деловито сказала она, примеряя новую шубку.

Когда Снегирев ясно дал понять, что между ними все кончено, Альмира пришла в ярость. Ее и раньше бросали, но так больно ей не было ни разу. Сергей оказался в тысячу раз хуже всех тех, кто разбивал Гадушкиной ее многострадальное сердце, потому что ни с кем, кроме него, у нее не случалось такого сказочного романа. Никто еще за ней так красиво не ухаживал, не шептал проникновенным голосом нежные слова, не обволакивал влюбленным взглядом. Со Снегиревым она поднялась до небес и летала в облаках, опьяненная собственным счастьем. С этой невероятной высоты ей пришлось упасть вниз и больно хлопнуться о серую холодную землю. Альма намечтала себе долгую счастливую жизнь, в которой была прекрасная семья и дом — полная чаша. А Сергей посмел все это разрушить, равнодушно сломать мечту только потому, что ему в очередной раз стало безрадостно и он решил отправиться на поиски лучшей доли.

Альмире казалось, что хуже, чем ей, еще не было никому. Гадушкина даже позавидовала Майе — она мертва, ничего не чувствует, и ей не больно. Ей очень хотелось отомстить обидчику, и судьба предоставила такую возможность.

Весьма удачно в их квартире завелись тараканы. Этих тварей Альма на дух не переносила и в другой бы раз думала о непрошеных гостях с отвращением, а теперь… Если бы не эти рыжие усатые существа, мама бы не додумалась принести с работы небольшой аптечный пузырек с приклеенным к нему тряпичным пластырем, на котором синей шариковой ручкой было выведено странное слово «Nesamonnis». Альмиру словно молнией прошибло: это название она уже слышала, и упоминал о нем Сергей! Именно так назывался яд, которым была отравлена его жена. Она осторожно откупорила пластмассовую крышку и проверила содержимое склянки: внутри оказался белый порошок, не имеющий запаха и с виду ничем не отличающийся от сахарной пудры. Альма даже усомнилась, а яд ли это вообще? На этот счет она осторожно поинтересовалась у матери. Нина Яковлевна встревоженно замахала руками:

— Ничего оставить нельзя, всюду ты нос сунешь! Надеюсь, на язык не попробовала?! Не вздумай, а то враз коньки отбросишь.

Нина Яковлевна была хозяйственной женщиной и все, что имело хоть какое-то полезное качество, тащила в дом. Из ресторана, где она работала уборщицей, она регулярно приносила тряпки, бумажные салфетки и всевозможные чистящие средства. При хорошей смене, когда дежурила посудомойка Ира, Нине Яковлевне нередко перепадали разные вкусности: рыба, птица, котлеты, биточки, зразы, фаршированные овощи — все, что только подавали в их «Доминике» и от чего отказывались избалованные клиенты. Только не стоит думать, что Гадушкина подбирала объедки! Вовсе нет. От надкушенных блюд она брезгливо отворачивалась не бомжиха какая-нибудь, чтобы питаться помоями. Ира ей оставляла только нетронутое, бывает, закажет разгулявшийся клиент прорву всего, а потом не съедает — слишком много оказывается. Так и не прикасается к блюду, а назад уже не вернуть — это в ресторане не принято, не заводская столовка. Нина Яковлевна жалела, что Ира у них работала только недавно. Больше никто ей продукты не оставлял — себе брали, а Ире почему-то не надо было. Она убеждала Ирину не стесняться и самой взять еду со столов — Нине Яковлевне очень нравилась покладистая посудомойка, и она искренне желала ей добра. Но Ира не поддавалась на уговоры, лишь улыбалась уголками тонких губ: «Ты, Ниночка, на меня не смотри, сама бери, тебе нужнее — у тебя дочка дома». Ниночка не настаивала: не хочет подруга брать, не надо. В конце концов, это ее дело. Она считала Иру подругой, несмотря на то, что дружбы между ними не было. Нина Яковлевна с удовольствием рассказывала товарке о себе, о своей семье, доме, даче, ценах в магазинах — она вообще любила поболтать. Ирина же ничего не рассказывала, она внимательно слушала, время от времени вставляя замечания, чем окончательно обаяла собеседницу.

— Что это за хрень такая? — Нина Яковлевна держала в руке пузырек из-под лекарств, который нашла в одной из урн. Она высыпала из него на ладонь порошок и хотела лизнуть палец, чтобы подцепить им несколько крупинок.

— Стой! — в ужасе закричала Ира. — Не трогай это.

Она сразу его узнала по пластырю на стенке: обычный пузырек, в котором раньше находилась перекись водорода. Когда Ира выбросила его в помойку, она не предполагала, что уборщица вытащит его оттуда.

— Это очень ядовитое вещество, — пояснила она, заметив недоуменный взгляд уборщицы. — Дай лучше, — протянула она руку к баночке, но Нина Яковлевна уступать не собиралась.

— Откуда знаешь, твое, что ли?

— Нет, — поспешила отбояриться Ира. — Просто надпись там сбоку: «Nesamonnis», видишь?

— И что? — Нина Яковлевна равнодушно посмотрела на латиницу.

— Так называется один из сильнейших ядов, — Ирина сказала это с таким серьезным лицом, что Нине Яковлевне стало не по себе — только что она стояла на краю смерти.

— Сильнейший яд, говоришь? — задумчиво произнесла Гадушкина, оправившись от шока. — Отлично! Как раз то, что мне нужно. Тараканы дома завелись. Чем только ни травила — ни одна зараза не берет. Может, эта ерундовина избавит от напасти.

Альмира воспряла духом: воображение рисовало ей ласкающую душу картину мести. Снегирев часто жаловался на милиционеров, которые не дают ему покоя допросами и обысками. Гадушкина точно знала, что на рабочем месте Сергея обыск не учиняли, иначе бы об этом знали в его отделе. Она правильно рассудила, что рано или поздно это должно случиться, раз уж за него так крепко взялись. Улучив момент, когда в комнате Снегирева отмечали чей-то день рождения и по этому поводу все уже основательно набрались, Альмира пробралась к столу Сергея и незаметно сунула в захламленный ящик пузырек, предварительно завернув его в бумагу, чтобы он не бросался в глаза.

Уныло и безрадостно стало в доме Яцкевичей. Камил больше не задерживался после работы и не уезжал в частые «командировки», выходные он проводил дома, лежа на диване, безразлично уставившись в телевизор. Он вообще стал равнодушен ко всему: ничего его больше не интересовало. С гибелью Сонаты мир опустел и стал тоскливо-серым. Все идеи и мечты, на которые она его вдохновила, без нее потеряли всякий смысл и казались ненужными.

Ирине тоже было не по себе. Казалось бы, сбылось то, к чему она так стремилась: муж остепенился и сменил разгульный образ жизни на домашний. Но он стал другим: поникшим и вялым, без прежней искорки в лукавых зеленых глазах. Камил все время молчал, и дни его походили одни на другой. Ирина пыталась расшевелить мужа, она думала затеять ремонт, чтобы отвлечь его от печали, но ничего не вышло: Камил проигнорировал ее идею. Поехать в отпуск он тоже отказался: как с женой, так и без нее. У нее самой на душе было пасмурно, и не только из-за тяжелой домашней обстановки.

Когда Камил объявил ей, что под Новый год ему выпала командировка. Ирина не поверила: на этот раз муж решил не напрягать мозги и выдал ей совсем уж примитивное вранье. Но, как потом оказалось, он сказал правду. К такому выводу Ира пришла, услышав его телефонный разговор. Камил окончательно обнаглел и ворковал со своей пассией почти открыто. Его мадам не очень огорчилась, узнав, что новогодний праздник они проведут порознь. У нее были свои планы, о чем она и сообщила Камилу. «„Доминика“ — замечательный ресторанчик для новогодней вечеринки. Надеюсь, тебе будет там хорошо», — промурлыкал он в телефонную трубку.

Решение убить соперницу пришло не сразу. Каждый раз, при виде довольного лица мужа, вернувшегося со свидания, в Ирине закипала злоба на него и на всех его лахудр, которые крадут ее семейное счастье. Майя — а Ирина не сомневалась в том, что именно с ней, а не с Сонатой встречался Камил, — оказалась последней каплей, переполнившей чашу терпения.

Способ убийства долго выбирать не пришлось: Ирине показалось, что проще всего ее отравить. У нее была подруга-фармацевт, которая любила экспериментировать с различными препаратами. Однажды она получила сильнодействующий яд, о котором прочла в одном иностранном журнале.

— Крупицы этого вещества достаточно, чтобы отправить человека на тот свет. Только смерть наступает не сразу, а на шестые сутки, — сообщила Мария. Хвастаясь перед подругой своим достижением, она поставила на стол колбу с белым порошком. Ира равнодушно взглянула на содержимое склянки и ничего не сказала. — Оно называется «Nesamonnis». Почему — не знаю. Так решил бельгийский химик, который его изобрел.

— А тебе зачем эта отрава? — спросила Ирина.

— Для диссертации. У меня тема про яды.

Ира посмотрела на подругу с уважением: они с Марией ровесницы, но если она всю жизнь просидела дома на шее мужа, то Маша, напротив, работала и ни от кого не зависела. Еще и диссертацию защищать собралась.

Вспомнив недавний разговор за чаем, она отправилась в гости к Марии. Они дружили довольно давно, и Ирине позволялось вести себя в доме подруги по-хозяйски. Пока Маша хлопотала на кухне, Ирина открыла ящик с химикатами и отсыпала порошка из банки, на которой была наклеена бирка с причудливой надписью «Nesamonnis».

Ирина устроилась на работу в «Доминику» с тем, чтобы иметь возможность «угостить» соперницу отравой. Она легко напросилась на дежурство в новогоднюю ночь. Сотрудники ресторана тоже люди и имеют право отметить праздник по-человечески. В ту ночь все были слегка подшофе и как никогда легко удавалось проникнуть на кухню, заговорить с поварами и официантами и незаметно сдобрить ядом нужное блюдо.

Снегирева заказала жареного лосося, им же и отравилась — Ирина улучила момент и подсыпала порошка «Nesamonnis» в рыбу разлучницы.

Про Алекса она не солгала. Отработав смену, Ирина пошла через парк к проспекту, где должно было остановиться такси. Ира не хотела, чтобы машина подъезжала к «Доминике», — она уборщица и живет небогато, и ни к чему вызывать в этом сомнения. Ирина видела, как молодая женщина из компании Снегиревой покинула ресторан, как встретилась в парке с высоким мужчиной и как затем упала в сугроб. Ирине действительно стало очень страшно, и она поспешила прочь на непослушных от страха ногах.

О том, что убила не ту женщину, Ира поняла после нескольких встреч с оперативниками. Как такое могло случиться, она не представляла. Камил бесконечно твердил имя Майя, слушал ее передачи, звонил к ней в эфир с пылкими признаниями. Когда их роман расцвел буйным цветом, Камил перестал называть любовницу по имени, разговаривал по телефону с «Солнышком», но было ясно, что он звонил Снегиревой.

Ирина еще при первой встрече с Юрасовым определила, что возглавит список подозреваемых в убийстве любовницы мужа. Ей было на руку, что милиционеры не догадывались о ее заблуждении относительно Майи. Ирина ни единым словом себя не выдала, хотя очень часто была на волосок от провала. Она интуитивно догадывалась, где стоит промолчать, если не знала, как ответить, и молчание воздалось ей сторицей. Когда ей предъявили обвинение в смерти Любавиной, Ирина не испугалась. Она не стала отрицать и клясться в своей непричастности, как это сделали бы девять из десяти невиновных людей. На первом допросе у Мостового Ирина не произнесла по делу ни слова и взяла тайм-аут на раздумье. И только хорошо все взвесив. Ира выдала беспроигрышную версию, благодаря чему избежала наказания за совершенное преступление.

Ирина считала, что убийство Майи забудется, уйдет, как дурной сон, вытеснится радостными событиями и счастливой семейной жизнью, которые непременно должны настать с исчезновением разлучницы.

Но что-то не срослось, и вышло иначе, чем представлялось. Муж рядом, а счастья нет, и терзает совесть за совершенное преступление. Ирина глубоко сожалела о гибели Снегиревой, в то время как Любавину ей не было жаль нисколько, и ей совершенно не хотелось знать, кто тот долговязый парень и за что он с ней расправился. Уж слишком много страданий принесли Ирине любовницы Камила за всю ее нелегкую семейную жизнь.

Снегирев много думал, поскольку в его положении больше ничего не оставалось. В результате своих умозаключений он пришел к выводу, что его подставила Альмира. Он сам ей рассказал, отчего погибла Майя. Ему, как близкому родственнику, объяснили причину смерти жены. Все сходилось: Альмира могла запросто проникнуть к его рабочему столу и напихать в ящики всего, чего угодно.

После двух лет мытарств и продолжительной писанины во все существующие инстанции Снегиреву удалось добиться справедливости: его освободили из колонии и сняли судимость.

Сергей смотрел на офицера милиции, который бесстрастным голосом бубнил извинения от лица правоохранительной системы, допустившей ошибку, в результате которой был отправлен за решетку невинный человек. Снегирев хотел задушить этого бессовестного, довольного жизнью мента за всю его циничную систему, так беспощадно сломавшую ему жизнь, но его сдерживала перспектива вновь быть осужденным, только уже за дело.

Выйдя на улицу, он побрел прямо, туда, куда вела дорога. Ему было все равно, в какую сторону двигаться: ни друзей, ни работы, ни любви, — за два года, проведенных под стражей, Снегирев лишился всего. Он очень сокрушался о потерянном времени, которое было безвозвратно украдено из его жизни. Жизни, которой он так дорожил и которую всегда стремился прожить счастливо.

Все прошло, улеглось, потеряло остроту. Камил успокоился, приобрел бодрый вид и иногда стал улыбаться, думая о чем-то своем. В другой раз Ирина заподозрила бы зарождающийся роман, но здесь было что-то иное, что именно — она понять не могла, но безошибочно определила: ее муж на пороге какого-то события.

Так и вышло. В тихий апрельский день, когда за воскресным обедом собралась вся семья Яцкевичей — приехала даже дочка повидать родителей, — Камил объявил о своем решении.

Он уезжает в Канаду. Нашел работу по своему профилю и какое-то время собирается жить в пригороде Оттавы, а дальше будет видно: может, вернется, а может, останется навсегда. Он семью не бросает, станет помогать материально.

— Я долго думал, прежде чем решиться на этот шаг. К чему кривить душой: вместе нам жить трудно, и я не хочу мучиться сам и мучить тебя, Ириша. Лиза уже невеста, скоро замуж выйдет и совсем от нас отдалится. У нее своя жизнь, и мой отъезд на дочке никак не скажется.

У Камила Яцкевича хватило воли следовать намеченному, и в один из майских вечеров он спустился с трапа самолета в аэропорту Оттавы. Он поселился в небольшом частном отеле на окраине города. За окном был типичный деревенский пейзаж: картофельное поле, лес и блестящее тихое озеро. «Будто к тетке на дачу приехал», — усмехнулся про себя Камил. Спать совершенно не хотелось, и он вышел на веранду. Откуда-то со двора, споря со сверчками, доносились звуки флейты. Он сразу узнал эту мелодию: в теплой канадской ночи невидимый музыкант играл «Лунную сонату» Бетховена.