Карл Любезный

Глава 1 ВСТРЕЧА НА ЛЕСНОЙ ТРОПЕ

Венсенский лес дремал в лучах послеполуденного солнца. Вяло шевелилась листва на деревьях по обе стороны тропы; застывшие, гордо высились одинокие, увенчанные гирляндами крупных шишек, одинокие мохнатые ели. Тень от молодых, настойчиво тянувших ввысь свои вершины, кленов и тополей, создавала какую-никакую, а прохладу. Нет-нет да и налетал легкий ветерок, резвясь как ему вздумается: то вдоль тропы, а то поперек.

По такой тропе теплым сентябрьским днем 1469 года ехал верхом человек. На нем просторный, с пышно собранными на плечах рукавами, суконный полукафтан, доходивший, по-видимому, до колен. На ногах обтягивающие панталоны серого цвета и, чуть темнее, полусапоги. На голове всадника шляпа с низкой тульей и неширокими прямыми полями. У пояса меч в окрашенных бордовыми полосами ножнах из кожи; справа, ближе к животу, — кинжал с загнутыми вверх концами перекладины.

Человека этого звали Тристан Лермит, или Тристан Отшельник. Рода он был незнатного; его отец владел поместьем близ Мулена в герцогстве Бурбон, а мать была дочерью среднего достатка купца. Их сын поступил на военную службу и сражался с англичанами под Орлеаном и близ Парижа, затем в Нормандии. Его заслуги на этом поприще были отмечены коннетаблем Ришмоном, который сделал молодого и храброго воина своим конюшим, а еще спустя несколько лет Ришмон, весьма довольный искусством Тристана вести прицельный огонь из пушек, произвел его в магистры артиллерии.

Вскоре, однако, при содействии бастарда графа Дюнуа[1], рекомендовавшего пушкаря королю как рьяного борца с дезертирством дворян из действующей армии, Тристан получил должность маршальского прево Франции. Пост обязывал ко многому. Учитывая это, а также безудержную отвагу своего подопечного при взятии неприятельских крепостей, граф Дюнуа посвятил его в рыцари. После окончания войны король Карл VII, всегда высоко ценивший доблесть и, главное, ум, по совету Дюнуа приблизил Тристана к своей особе, сделав своим советником.

Так бывший «мэтр Пушкарь» (прозвище, данное ему в свое время солдатами), понемногу обогатившись на прежних постах, вошел в силу. Поначалу он, всецело преданный королю Карлу, не желал признавать дофина Людовика как будущего государя, особенно когда тот предпринял попытку пошатнуть власть своего отца (1440 г.), а потом после серии неудачных заговоров (1456 г.) сбежал от его гнева в Бургундию ко двору дяди, Филиппа Доброго. Но, верный своему долгу служить отечеству, Тристан очень скоро вошел в доверие к новому королю, став его советником и верным слугой. Людовик по достоинству оценил его преданность, подарив ему сеньорию Бовуа, пост камергера и… свою дружбу. Отныне Тристан стал верным псом у ног своего хозяина, который поручал ему аресты подозрительных лиц, допросы и конфиденциальные переговоры. В его ведении находились тюрьмы, и его называли при дворе и в народе «бешеным карателем беспощадного короля». Своей жестокостью он возбудил к себе ненависть всех знатных людей королевства, особенно после Лиги общественного блага — союза аристократии, объединившейся в борьбе за свои привилегии и за ослабление монархии. На самом деле он не был таким уж свирепым палачом, как о том шла молва; он всего лишь исполнял волю своего господина, делая это порою с неохотой, но все же повинуясь в силу старой солдатской обязанности и веря: приказы, исходящие из уст короля, не подлежат обсуждению, ибо «сие служит на благо Франции».

Кроме Тристана, верным слугой Людовика, его «вторым псом» был Оливье ле Дэн, королевский брадобрей, уроженец одной из деревень близ Гента; но король в беседе с ним не очень-то откровенничал, зато любил поговорить об амурных делах со своим палачом, которому и доверял тайные интимные поручения.

Тристана боялись, предпочитая дружить с ним, нежели враждовать. Он содержал свой штат слуг, которые безропотно подчинялись ему; он мог приказать арестовать любого, на кого падало подозрение короля. Он следил за порядком в городе и в войсках, исполнял судебные и административные функции и был, как говорили в то время, «королем при короле». Ко всему прочему этот человек хорошо знал греческую и римскую мифологию.

Бросим короткий взгляд в пору его отрочества.

Детство он провел в имении матери, близ Шатору. В конце сентября 1419 года, спустя пару недель после того как на мосту в Монтеро был убит по приказу дофина Карла герцог Жан Бургундский, Тристан в возрасте десяти лет потерял отца. Они вдвоем направлялись в соседний городок; там жил родственник, позвавший на крестины. Отец с сыном торопились, опасаясь ливня: давно уж супилось небо. Много позже взрослый уже сын все еще помнил, как отец по дороге рассказывал ему о вольном стрелке Робин Гуде, а потом, когда они, миновав поле, углубились в лес, — о благородном рыцаре Лоэнгрине и его возлюбленной, герцогине Эльзе. Истории эти отец слышал от своей матери, а она — от причетника местного прихода.

Так они ехали довольно долго, глядя на тропу и вспугивая прятавшихся в траве редких жуков и цикад, как откуда ни возьмись — кабан! Выскочил из чащи — и, через поляну, прямо на них, опустив голову, оскалив пасть с клыком, из которой падала на землю алая пена. Отец тотчас понял, отчего зверь не кинулся прочь, а пошел в атаку: в боку у него торчала стрела, а вдалеке вдруг послышался звук рога. Охота! Раненый вепрь на какое-то время ушел от людей и теперь, повстречав двоих, вознамерился мстить. Нет никого страшнее раненого кабана, от него не уйти, всё одно догонит и вонзит клык.

Оба соскочили с лошади, и она, увидев очевидную опасность, немедля умчалась невесть куда. Отец вынул нож и, выставив вперед ногу, изготовился к битве. Зверь уже стремительно летел на него, а поблизости как назло нет дерева, чтобы попытаться хотя бы на время скрыться за стволом и этим ослабить стремительный удар. Мальчик, стоя рядом, в ужасе смотрел на летящее на них со вздернутой верхней губой и налитыми кровью глазами злобное чудовище.

— Беги же, сын! — закричал отец. — Лезь на дерево, самое ближайшее! Скорее! Если это чудище меня одолеет…

И сделал прыжок в сторону. Кабан мгновенно развернулся и бросился на двуногое существо, причинившее ему боль. Зверь и человек схватились не на жизнь, а на смерть. Отец, улучив момент, обернувшись, еще раз крикнул сыну и тотчас поплатился за это: опрокинув его навзничь, кабан воткнул в него клык. Тристан вскричал от ужаса и не мешкая полез на дерево — высокий вяз футах в тридцати слева от тропы. Дерево не баловало ветвями, но мальчик научился лазать, обнимая руками и ногами ствол. Детские игры спасали ему теперь жизнь. Футов десять уже он одолел и тут остановился в страхе: не слышно шума борьбы на земле, не щелкает клыками кабан, и от отца — ни звука. Повернув голову, малыш застыл с раскрытым ртом: зверь лежал на боку с кинжалом под сердцем и тяжело дышал, жить ему оставались минуты. Отец корчился в траве, держась руками за живот, пытаясь впихнуть обратно вываливающиеся синие внутренности… Но сил уже не было. В последний раз успел он посмотреть на сына, да так и отдал богу душу, не отводя глаз.

Мальчик заплакал и заторопился поскорее слезть с дерева. Но тотчас, замерев на мгновение, он поднялся чуть выше и с беспокойством поглядел вдаль, туда, откуда уже явственно доносились возбужденные голоса и ржание лошадей. Это не могли быть крестьяне или городские жители — откуда у них столько коней? И не хозяин замка со свитой и гостями: тот отбыл не то на войну, не то ко двору короля; Тристан сам видел отряд сеньора, покидавший замок. Оставалось одно: наемники. А может, бургиньоны или арманьяки? [2] Те и другие, прибегавшие в своей борьбе друг против друга к помощи англичан, вот уже больше десяти лет разоряют королевство, грабя деревни, нападая на малочисленные отряды, на одиноких путников и даже на паломников, выпытывая прежде, за какую партию они стоят. А коли это наемники, то голод вынуждал их и грабить, и охотиться. Зверь, что уже стал околевать, — их добыча. Неудачный выстрел вывел разъяренного от боли вепря на тропу…

И вот они уже совсем близко, эти охотники. Мальчик знал из рассказов отца и сверстников, что наемники, да и бургундцы тоже, крайне жестоки, не следовало попадаться им на глаза. Он полез еще выше и достиг чуть ли не макушки вяза и там, чувствуя себя в относительной безопасности, осторожно выглянул из-за ствола. Опасения его, надо сказать, были не напрасны: увидев мишень, лучник потехи ради мог достать ее стрелой.

Показались пятеро всадников — без копий, зато с луками и мечами. По одежде судить и по беретам — нормандцы. Подъехав ближе, спешились, воткнув взгляды в мертвеца рядом со зверем.

— Гляди-ка, — произнес один, низенький, чернобородый, на бургундском наречии вперемежку с нормандским, — этот парень нам помог. А я подумал было, что это моя стрела свалила-таки вепря.

— Он пробежал бы еще не одну милю, — отозвался другой. — Черт знает сколько времени пришлось бы еще мчаться за ним.

— Да и кто поручится, что нашли бы? — поддержал его третий. — Лишь один дьявол ведал, что на уме у секача.

— А он его — ножом! Похоже, угодил под сердце. Но и сам не спасся, бедолага. И как это он дал этому борову пропороть себе живот, ума не приложу.

Еще один из них, четвертый, очертил в воздухе крест:

— Упокой, Господи, душу раба твоего, и да минет она преисподней. Ибо блажен был сей брат, что жизнь отдал за ближнего своего…

— Довольно, монах! Здесь тебе не церковь и не кладбище. Считай, что ты прочел ему отходную. Сейчас для нас важнее еда: вторую неделю голодаем, а герцогу Филиппу когда это еще придет на ум вспомнить о нас. Грузим тушу на лошадь и убираемся отсюда, пока буржский король[3] не нагрянул сюда со своими молодцами.

Монах попробовал возразить:

— Как же быть с покойником? Христианин ведь.

— Предлагаешь предать тело земле? Брось, брат Амелен, не до того сейчас. Вон сколько мертвецов на дорогах Франции, всех не захоронишь.

— Что же, оставим здесь?

— Предпочитаешь везти его, усадив впереди себя? Или меня? А может, Жовера? Эй, Жовер, тебе предлагают недурное соседство. Хочешь покататься в обнимку с трупом?

— Говорил же, не надо брать с собой монаха, — буркнул тот, кого звали Жовером.

— Ты слышал, Амелен? Помоги лучше взвалить эту гору мяса на коня, а о мертвеце позаботятся волки.

Вскоре они умчались. Тристан без опаски слез с дерева, подбежал к месту недавней схватки со зверем и застыл в ужасе, раскрыв рот. Кровь уже покинула тело отца, лицо его побелело, глаза заволокло дымкой. Меж пальцев застыли синие кишки. Мальчика едва не вырвало. Он вспомнил эпидемию чумы, набеги наемников. Всё вынес отец, в живых остался, а тут поди ж ты… И виной тому, как ни крути, война, бесконечные распри сеньоров…

Тристан утер слезы рукавом куртки и быстро зашагал к деревне, куда они только что направлялись вдвоем. Шел, поджав губы, чтобы не расплакаться больше, и вспоминая наставления отца. «Ты уже не маленький, — говорил тот, — почти что мужчина. Нынче взрослеют рано, война учит. Будь тверд духом и готовым ко всему. Тяжелые времена. Короли воюют непонятно отчего, а страдает народ. В любой день и час я могу уйти, и ты останешься один. Была бы мать жива, а так… Случись что со мной — уходи к людям, они не оставят в беде. Потом — служи нашему королю, другого властелина нет и не может быть на земле франков».

Как знал отец, затеяв такой разговор с сыном за день до крестин.

Придя в поселок, Тристан, захлебываясь от волнения, рассказал обо всем. Селяне на скрипучей телеге, прихватив с собой священника, отвезли тело отца на кладбище и предали земле. Постояли, вздыхая и крестясь. Святой отец прочел короткую молитву, встав лицом к врытому в ногах покойного кресту из сучьев дуба.

В те минуты малыш Тристан на всю жизнь возненавидел две вещи: охоту и войну, наплодившую отряды наемников и враждующих партий, рыскающих повсюду в поисках пропитания и с целью грабежа. Их не было бы, не будь бесконечных войн с врагами короля и с его мятежными вассалами, терзающими разоренную, плачущую страну. И дал себе клятву мальчик: посвятить свою жизнь борьбе с этими врагами, мешающими людям жить спокойно, раздирающими королевство на части. А раз так, он будет служить королю и беспощадно расправляться с его недругами.

…Одно за другим проносились воспоминания в голове у всадника, как вдруг он остановил коня. Перед ним, чуть правее тропы, стоял мальчуган лет десяти и выжидающе глядел на него. Одет он в рубаху и латаные штаны, обут в сандалии на деревянной подошве; а в глазах скорбь, мольба, что-то еще…

Молча оглядев ребенка, Тристан склонился в седле.

— Ты кто, малыш? Что здесь делаешь?

— Не найдется ли у сеньора чего-нибудь поесть? — с удивлением услышал вместо ответа. — Мы голодны, а здесь только ручей и больше ничего.

Теперь всадник понял, что еще читалось в глазах ребенка.

— Ты, стало быть, не один? — спросил он.

— Со мной сестра. Она тоже голодна.

— Где же она?

Мальчик помедлил с ответом, во взгляде его на всадника мелькнуло опасение.

— Не скажу, пока не буду уверен, что сеньор не желает нам зла.

Тристан рассмеялся:

— И вот тому доказательство, малыш!

С этими словами он достал из притороченной к седлу сумы кусок сыра с лепешкой и протянул их ребенку. Мальчуган жадно схватил угощение и потянул было в рот, но, передумав, убрал за пазуху. Потом оглянулся:

— Выходи, Николь.

Из-за одинокого, приземистого, довольно широкого в обхвате дуба выглянула девочка лет восьми и настороженно посмотрела на всадника, не решаясь приблизиться. Смутные времена сделали всех, даже детей, подозрительными. Боялись своих же, соотечественников, а уж тем более заморских пришельцев; боялись каждого незнакомого человека, даже монахов, поскольку те повсюду искали инакомыслящих и ведьм. Хотя какие ведьмы в такие времена? Где им устраивать свои шабаши, если везде бродят как свои, так и чужие солдаты, если то и дело налетают на деревни и замки отряды англичан? Однако ведьм находили-таки и прилюдно сжигали на кострах, ибо надо было найти виновного в засухе, неурожае, войне, наконец в нескончаемых эпидемиях.

Но всадник приветливо улыбался, к тому же был один, и это развеяло страхи девочки. А когда брат показал угощение, она смело вышла из своего укрытия, взяла кусочек сыра и принялась торопливо жевать, не сводя глаз с незнакомца. Брат тем временем расправлялся с половиной лепешки, другую половину уже держала в руках сестра.

Тристан с улыбкой смотрел на них, потом спросил:

— Ну, брат и сестра, кто же вы? Как вы здесь оказались? По всей видимости, ты, Феникс, нашел, наконец, Европу и ведешь ее к отцу? [4] А может быть, вы бежали от ножниц Атропы[5] и мечтаете из юдоли плача попасть в землю обетованную? Говори ты, малыш, как старший.

— Мы идем в Париж, — прожевав хлеб, ответил мальчик.

— В Париж? Ого! Зачем же это? Да и кто отпустил вас одних?

— А у нас никого нет, — опустив глаза, печальным голосом сказал ребенок и продолжал, подняв голову и видя, что всадник молчит: — Вы ведь не станете нас убивать, сеньор, или продавать в рабство? Мы ничего плохого вам не сделали, и вы не похожи на злодея.

— В общем-то, наверное, так оно и есть, — усмехнулся Тристан, подумав о своем ремесле и вспомнив прозвище, данное ему. — Во всяком случае, полагаю, было бы несправедливо предъявить мне огульное обвинение. Однако где же ваши родители? Что с ними стало? И откуда вы?

Переглянувшись с сестрой и опустив голову, мальчик стал рассказывать:

— Мы из Куломье, что в Шампани. Отца убили англичане, когда грабили деревню. Он не дал им наше последнюю овцу, и они ударили его топором по голове, а потом сожгли наш дом. Нам негде стало жить, и мы не могли прокормиться, нам оставалось только скитаться и просить милостыню. Мать стала совсем слаба и однажды свалилась в реку, когда мы шли по мосту с паломниками. Она выплыла, потом снова… но больше не смогла, успела только крикнуть нам: «Прощайте!» Больше мы ее не видели. Река в этом месте быстрая; должно быть, течение маму сразу унесло.

— Вот уже больше месяца мы с братом одни, и нет у нас никого, — подала голос Николь, хлопая глазами, которых не сводила со всадника.

— Где же вы живете? — спросил тот. — Где ночуете?

— А где придется, сеньор, — снова заговорил брат, — в заброшенных сараях, на сеновалах, иногда в замках или в домах знатных господ.

— Пускают, стало быть, вас? Что же, даром? Ведь за постой надо платить.

— А мы рассказываем всякие истории и поем песни. Еще я умею стоять на руках, а сестренка ходит колесом по кругу.

— Неплохо! Выходит, вы стали труверами и жонглерами?

— Надо же как-то зарабатывать на жизнь.

— Вне всякого сомнения. Но что же это за истории такие вы знаете? А песни? Откуда они и о чем?

— О крестовых походах, о прекрасных дамах…

— И еще о Роланде, — осмелев, оживленно прибавила девочка.

— А, верно, поете о том, как этот славный рыцарь погиб в Ронсевальском ущелье?

— Нет, о том, как умерла его дама сердца по имени Альда.

— Хм, любопытно. Как же она умерла и отчего?

— У Роланда была возлюбленная, и уж так не хотела она отпускать его в поход на сарацин, так лила слезы и убивалась, словно предчувствовала беду, что случится вскоре с ее милым. А как узнала, что погиб он, то задрожала вся, побледнела, как гипсовое изваяние, и замерла, глаз не сводя с короля Карла. Тот же молвил ей: «Не плачь, дорогая сестра, я найду тебе другую и тоже достойную партию: Людовик, мой сын, станет тебе мужем». И ответила ему Альда на это решительно, блеснув на прощанье глазами цвета морской волны: «Странно мне слышать это. Да не попустит Бог, чтобы я жила, коли нет больше Роланда». Сказав так, упала Альда мертвой к ногам императора. И похоронили возлюбленную Роланда четыре графини, и упокоилась она при алтаре скромной обители.

— Ай да девочка! — восхищенно воскликнул Тристан, бросая ей монету. — Клянусь святым Мартином Турским, ты заслужила гораздо больше, нежели лепешка и сыр.

— История с Робертом, герцогом Нормандским, прозванным — Дьяволом, не менее любопытна, сеньор, — заторопился мальчик, — и если вы соблаговолите послушать… Девушку звали Арлеттой, она была простой прачкой, и герцог, проезжая мимо, увидел ее и влюбился без памяти. Вернувшись в замок, он велел своим слугам позвать девушку к себе. Но она горда, девица Арлетта, не в пример остальным из ее сословия. «Коли герцог зовет меня к себе, — заявила она послам, — то и одеться мне следует во все нарядное, и отправлюсь я в гости не пешком, а на парадном коне!» А едва подъехали к воротам и ей предложили войти в калитку, она с достоинством, гордо вскинув голову, ответила: «Пусть герцог сам выйдет ко мне, и быть мне в замке лишь одним путем — через главные ворота!» И так она полюбилась герцогу за красоту свою и за смелость, что стали они жить вдвоем в любви и согласии, и родился у них сын, который покорил Англию и стал ее королем Вильгельмом Первым.

Тристан бросил еще одну монету.

— Держи, малыш, ты заслужил это. Но откуда вам обоим известны эти истории? Не каждый может похвастать такими познаниями.

— Как-то мы гостили в замке у одного рыцаря, который поздним вечером приютил паломника, возвращавшегося из святых мест. Этот паломник до самой ночи занимал хозяина и его супругу рассказами из далекой старины.

— А мы сидели поблизости на ковре и всё слышали, — прибавила Николь.

— А еще люди нередко просят нас помолиться за них в храме, — продолжал мальчик, — известно ведь, что молитвы нищих лучше доходят до Господа. За это нам дают хлеб и даже монеты.

— И вы не обманываете ничьих надежд?

— Зачем же? Это нечестно, и это большой грех. Как удастся отмолить его, и простит ли Господь?

— Здесь ты прав, приятель. Но ты говоришь… Как, кстати, твое имя?

— Меня зовут Симон, господин.

— С апостолом Христа вы, значит, тезки. Так говоришь, Симон, вы направляетесь в Париж? Догадываюсь, почему. В каждом городе, а тем более в таком большом, есть приюты для калек, больных и сирот. По-видимому, такой целью вы и задались?

— Мы уж хотели было… да бродячая жизнь лучше сидячей. Что бы мы там делали? Сидели бы и ждали, когда нам подадут миску супа? Ну нет, лучше ходить по дорогам, бывать в замках, на городских площадях, а потом снова куда-нибудь идти. Ведь мы сами умеем зарабатывать. Так почему мы должны ждать подаяния от короля? Один монах сказал, что, зарабатывая трудом, мы выполняем свой долг перед Богом.

— А если король забудет? — поспешила вставить Николь, собирая языком оставшиеся на ладони крошки. — Или передумает нас кормить? Тогда что же, умирать с голоду?

— А иногда, — снова заговорил Симон, — по большей части в праздники, у дворцов и церквей раздают милостыню. Но надо успеть, а то не достанется. Да и ждать, бывает, приходится долго: когда начнут бросать людям монеты, кто ведает? А нищих много, каждый торопится подобрать первым; часто затевают драки, бьются костылями: кому проломят голову, кому выбьют глаз… Мертвых отвозят на кладбище, сваливают в яму, и там они гниют. Никому нет дела. Так заведено давно.

— Таких, как мы, много, — махнула рукой Николь. — Сколько уже убито людей на войне и умерло от болезней… А детям куда? Да вам и самому известно, господин, чего ж рассказывать.

— Да уж известно, — кивнул Тристан. — Болезни, битвы, голод… Как уберечься от этого? И никому не дано знать своего смертного часа, как и дня грядущего, лишь Богу то ведомо. Однако, как бы там ни было, друзья мои, вы все же направляетесь в Париж. Любопытно узнать, зачем же это?

Дети наперебой стали рассказывать, что в городе живет их тетя с мужем, булочником, мэтром Ришаром, и у них двое сыновей. Однажды повитуха предсказала тете, что следующим ее ребенком снова будет мальчик. В том же уверяла и ворожея, ибо луна, по ее словам, благоприятствует этому, да и звезды тоже не имеют привычки лгать.

— Эти двое, выходит, ваши кузены? — согласно кивнул Тристан. — Должно быть, уже помогают отцу печь булки и лепешки?

— Что вы, сеньор, — легко усмехнулся Симон, — они еще маленькие. Пьеру почти пять лет, а Жаку скоро исполнится год.

— Упитанные, надо думать, малыши у вашей тети, не так ли? Ведь, что ни говори, а семья живет в достатке.

— У тети Ангелики здоровые дети, никогда еще не болели. Один и другой, когда родились, весили чуть ли не по полторы сотни унций каждый.

— Около восьми парижских ливров, — пояснила девочка.

— А сама она очень красивая, — продолжал мальчик, — такая красивая, что дядя Ришар боится, как бы ее не украли. Он сам так говорит. Однажды, когда они с отцом выпили много вина, он сказал, что от такой любовницы, как его супруга, не отказался бы и сам король.

Тристан, услышав это, внезапно задумался. Какая-то мысль, похоже, пришла ему в голову. Дети смотрели на него, не понимая, отчего всадник замолчал и, сузив глаза, с легкой улыбкой стал смотреть вдаль, туда, где через несколько лье должен был показаться Париж. Покивав в ответ на собственные мысли, он снова повернулся к детям и, уже не без живейшего интереса, вновь заговорил:

— Я знаю одну булочницу, она живет на улице Крысоловки. Зовут ее Ангелика…

— Ангелика Лесер? — обрадованно воскликнул мальчик. — Если так, то это она самая, и живут они близ церкви Святого Андре.

— Да, да, у церкви Святого Андре… — рассеянно промолвил всадник, весь во власти каких-то неотвязных дум. Спохватившись, он вновь с любопытством проговорил: — Роста она выше среднего, розовые щеки, приветлива, добра… а на правой щеке у нее, кажется, родимое пятно?

— Именно, сеньор! У нас очень хорошая тетя.

Помолчав, Тристан снова спросил:

— А ее мужа, говорите, зовут мэтр Ришар? Ну да, конечно же! — внезапно прибавил он, хлопнув себя ладонью по ноге. — Теперь я вспомнил. Однажды мы с приятелями заходили в эту лавку. С нами были еще дамы, им захотелось вдруг отведать свежих булочек с маком.

— О, дядюшка Ришар умеет выпекать такие булочки! — весело подтвердила Николь. — Ни один хлебопек города Парижа не может похвастать тем, что у него это получается лучше.

— Верно, тетушка ваша живет в ладу со своим супругом и они любят друг друга?

— Конечно же, — подтвердил Симон, — только…

— Что «только», малыш?

— Мэтр Ришар боится выпускать нашу тетю из дома, даже на рынок он ходит сам, а ее запирает на ключ.

— Вот так-так! Что же тому причиной? Вероятно, так происходит после ссоры?

— Нет, сеньор, просто он опасается, что она может не вернуться домой. Люди говорят, будто король и его слуги тайком бродят по городу и отыскивают хорошеньких женщин, которых увозят во дворец себе на потеху или даже самому королю. Ну а поскольку наша тетя очень хороша собой…

— Вот, значит, как, — протянул Тристан, загадочно усмехнувшись, и снова на какое-то время замолчал, постукивая плеткой, которую держал в руке, по холке коня. — Так ты говоришь, Симон, — вновь обратился он к мальчику, — вашему младшему кузену только что исполнился год?

— Нет, сеньор, это будет только в октябре, в самый канун дня святого Луки.

— Ага, вот оно что, — проронил всадник и прибавил тихо, так, чтобы дети не услышали: — Не думаю, чтобы ей в ближайшее время вздумалось вновь забеременеть, но ничто не помешает ей пойти на это, если в роли мужа выступит…

Дети, недоумевая, смотрели на незнакомца, не понимая и даже не представляя себе, что может воспоследовать из этой неожиданной встречи для истории Франции. Знал об этом лишь один всецело преданный царствующему дому Валуа человек — правая рука короля, его верный слуга и камергер Тристан Отшельник.

Король считал себя умным. Тристан был умнее.

Дети ждали. Они уже порядком устали от долгого пути. Быть может, всадник, с которым они так по-дружески поговорили, предложит им поехать с ним вместе? Ведь, судя по всему, он направляется в ту же сторону. Не услышав такой просьбы, но прочитав об этом по лицам детей, к их радости, он вдруг заявил:

— А что, не прихватить ли мне и вас с собой, ведь я тоже еду в Париж! Думаю, вы не откажетесь от такого предложения.

Николь от радости захлопала в ладоши. Тристан протянул руки, легко поднял ее и усадил впереди себя, потом помог Симону, и тот устроился на крупе коня, ухватившись руками за высокую заднюю луку. Тристан, не переставая улыбаться каким-то своим мыслям, тронул коня. Николь, вцепившись в конскую гриву, неожиданно проговорила, оборачиваясь:

— Теперь с вами нам не страшны волки.

— Волки? Что же, случалось, они нападали на вас?

— Вечерами, а особенно по ночам, мы слышали их жуткий вой, а потому избегали леса и открытых мест, где негде укрыться.

Брат прибавил из-за спины всадника:

— Однажды они неожиданно появились из лесу и бросились на нас. Мы едва успели добежать до дерева и вскарабкаться по ветвям. Всю ночь волки простояли под этим деревом, а под утро ушли. Хорошо еще, ни один из нас не упал.

— Вам бы знать волчий язык — они ушли бы еще раньше.

— Волчий язык? — удивился мальчик. — То есть их вой?.. — И вопрос, после паузы: — Вам, получается, это известно?

Не оборачиваясь, Тристан ответил:

— Меня обучил этому охотник, и однажды это мне пригодилось. Случилось так, что я повстречался с волками: присел на полянке, глядь — они, целых пятеро. Подошли футов на сто, стоят смотрят. Я испугался поначалу, но тут вспомнил, как охотник учил меня выть на разные тона. И я завыл, пока они еще не напали. Вой этот означал на их языке: «я свой». Волки стали медленно подходить ко мне. Я продолжаю выть, подзывая их таким образом, и они подходят все ближе. Подошли, уселись и сидят. Как же уйти от них? Я встал на четвереньки, изображая собою нечто вроде животного на четырех лапах, и попробовал отойти от них. Переглядываясь, они потянулись за мной. Тогда я подумал, что надо поменять тон голоса, который может означать близкую добычу, угрозу, потерю подруги, вожака и что-то еще. И я завыл по-иному, изображая близкую опасность, что на языке волков означает: «Во мне полно яда, вы все умрете, если вздумаете вонзить в меня свои зубы». И что же вы думаете, друзья мои? Волки неторопливо, озираясь, стали уходить.

Выразительное молчание спереди и сзади красноречиво свидетельствовало о впечатлении, произведенном этим небольшим рассказом на детей.

Глава 2 СГОВОР

Путешествие продолжалось до глубоких сумерек, после чего Тристан принял решение заночевать на постоялом дворе в небольшом городке. К полудню следующего дня они, миновав предместье Сен-Марсель, уже ехали по улице Муфтар к парижским воротам. Здесь они остановились.

— Сеньор, — подал голос Симон, — но это не те ворота, через которые мы въезжали в город, чтобы навестить нашу тетушку. — Он вытянул руку влево. — Там не было такого большого монастыря.

— И городская стена не уходила вверх, — указала рукой вправо Николь.

— Я знаю, друзья мои, — ответил Тристан, — а потому мы повернем к воротам Святого Жака.

— Именно так и говорили нам отец с матерью.

Они направились обходным путем вдоль городской стены и вскоре добрались до ворот Святой Женевьевы, или Папских.

Еще столько же времени им понадобилось, чтобы, обогнув предместье Сен-Жак, оказаться у третьих по счету городских ворот. Отсюда шла вниз, к центру города, широкая прямая дорога, она и вывела наших путешественников к самой Сене. Не доезжая до набережной Глориет, всадник повернул лошадь влево, на улицу Малого моста, которая после площади Сен-Мишель переходила в улицу Лирондель.

— Ну, на этот раз, надеюсь, мы на правильном пути? — обратился всадник к детям.

— Да, господин, это улица Ласточки. В конце, где улица Крысоловки, живет наша тетя.

У перекрестка они повернули в сторону церкви Сент-Андре и полминуты спустя остановились у небольшого двухэтажного дома, выходившего фасадом на особняк д’Ар. К входной двери дома вели две ступени, прямо над ними, правее навеса красовалась вывеска в виде завитой булки, от которой тянулись кверху волнистые линии, изображавшие, без сомнения, пар.

Все трое спешились. Долго стучать не пришлось. Дверь отворилась, и на пороге показался небольшого роста толстячок с короткой бородкой, пухлыми губами и носом картошкой. Глубоко посаженные, неопределенного цвета глаза широко раскрылись от удивления.

— Ба! Да ведь это наши племяннички! — всплеснул руками мэтр Ришар. — Вот так-так! Прямо нежданно-негаданно. Ангелика, иди скорее сюда, к нам в гости пожаловал твой брат с невесткой и с ними их детки, которых мы не видели, кажется, уже с полгода… Но кто это с вами?.. — Булочник присмотрелся, неожиданно изменился в лице и отшатнулся, не сводя глаз с человека, лично руководившего публичными казнями. — Святая Матерь Божия, да ведь это же сам…

От волнения сглотнув слюну и осенив себя крестным знамением, мэтр Ришар, задрожав с головы до ног, сделал еще шаг назад.

— Не надо называть имен, досточтимый мэтр, — негромко сказал Тристан, подходя к нему, — это небезопасно как для вас, так и для меня, а этим двум прелестным деткам и вовсе незачем знать больше того, что они уже знают. Вы понимаете меня, надеюсь, и впредь сумеете держать язык за зубами?

— Разумеется, мессир… — пробормотал булочник.

— Называйте меня просто «шевалье».

— Конечно, шевалье… как вам будет угодно.

— И не дрожите так, словно я собираюсь тотчас отдать приказ вздернуть вас на Монфоконе. Уверяю, мне никогда это и в голову не придет. И не делайте таких удивленных глаз. Что касается родителей этих несчастных детишек, то на этот вопрос лучше них самих вам не ответит никто.

Мэтр Ришар часто закивал, в растерянности перебегая глазами с детей на неожиданного гостя. В это время на крыльцо вышла дородная женщина в чепце, из-под которого вдоль щек спускались русые волосы в виде локонов. На ней короткая накидка с фартуком и доходившая до ступней юбка; ноги обуты в башмаки из желтой кожи. Она и в самом деле красива, улыбчива; круглое лицо ее дышало свежестью и добродушием.

— A-а, вот и мои племяшки! — обрадованно протянула она руки к детям и обняла их обоих. — Признаться, давно уже мы не виделись. Но почему вы одни? А это кто с вами?.. — Она перевела взгляд на Тристана и сразу осеклась, потемнев лицом и глухо протянув: — Мессир королевский камергер…

— К вашим услугам, мадам, — легко поклонился Тристан.

На какое-то время воцарилось молчание. Отсутствие брата с невесткой, а также столь нежданный визит «королевского карателя», великого прево дома Валуа, мгновенно дали пищу для размышлений. Всё так же неприветливо глядя на гостя, хозяйка безрадостно проговорила:

— Если доверенное лицо короля говорит простой и незнакомой ему женщине «мадам», то это означает, что либо за ней тотчас явятся агенты сыскной службы, либо они уже явились. И уж меньше всего можно подумать, что человек, сказавший это, нуждается в услугах этой женщины.

— Вам приятнее было бы второе, нежели первое, не правда ли? Спешу вас уверить, что именно так и обстоит дело. Однако не пройти ли нам в дом? Там мы и побеседуем, но прежде эти двое милых детей расскажут вам о том, о чем вы, конечно же, желаете их расспросить.

Они зашли в дом, расселись на стульях и лавках, и дети рассказали супругам всё, что с ними произошло до встречи с «шевалье». Узнав о судьбе брата и невестки, тетушка Ангелика протяжно заныла, схватившись руками за голову и раскачиваясь из стороны в сторону, потом и вовсе расплакалась, слушая о мытарствах, выпавших на долю племянника и племянницы, и нежно обнимая их. Николь тоже заплакала, уткнувшись лицом тете в плечо; Симон же только плотно сжал зубы, стоя у другого плеча. С состраданием глядя на них обоих, тетушка не переставала лить слезы. Наконец она утерла их, глубоко вздохнула и вопросительно посмотрела на гостя. Какое он имеет ко всему этому отношение? И что привело его к ним в дом?

Прерванный на время рассказ возобновился, после чего супруги поняли наконец, что гость явился к ним вовсе не с намерением арестовать обоих и поместить в пыточную камеру. Мэтр Ришар заметно приободрился, взгляд его потеплел, сдвинутые брови вернулись на место. Облегченно вздохнула и тетушка. Теперь глаза ее, голос, весь вид — все выражало благодарность человеку, проявившему такую заботу о бедных сиротах.

— Не знаем, как и благодарить вас, господин, за такое милосердие, — проговорила она, беспомощно разводя руками. — А ведь мы с мужем подумали вначале, что вы пришли к нам не с добром. Прошу простить, но кто же не знает в лицо… — Она попросила детей выйти в другую комнату и, когда они ушли, продолжала: — Кто же не знает в лицо слугу короля, в чьем ведении пытки и казни людей и кто всегда может арестовать любого.

— Не всегда я занят тем, о чем вы говорите, хозяюшка, и не столь уж я кровожаден, как представляется это нашим горожанам. Ничто человеческое не чуждо ни тому, кто выносит смертный приговор, ни тому, кто его исполняет. Тот и другой с такой же легкостью могут покутить в трактире, какая свойственна любому смертному, и как у того, так и у этого есть сердце, способное любить и страдать, проявлять милосердие.

— Вы дали нам возможность убедиться в этом, мессир, оказав помощь двум сиротам.

— Я рад, что помог вашему племяннику и его сестре добраться до своей тети; кому ведомо, какие опасности могли подстеречь в пути безнадзорных детей. Однако кроме того у меня есть к вам, мадам… Вы уж позволите мне такое к вам обращение? Так вот, речь пойдет об одном важном деле, которое нам с вами необходимо обсудить наедине, причем немедленно.

— Дело? Ко мне? — удивленно вскинула брови Ангелика Лесер. — Хм, странно, что бы это такое могло быть?

— Повторяю, оно не терпит отлагательств.

Хозяин, поймав выразительные взгляды супруги и гостя, поспешил удалиться в соседнюю комнату.

— Что же хочет сказать столь знатный и почетный гость жене бедного булочника? — с любопытством спросила женщина, когда они остались вдвоем.

Тристан, улыбнувшись, игриво положил ладонь на ее руку.

— Э-э, дорогая хозяюшка, да вы, я вижу, совсем меня забыли. Помните, мы заходили в вашу лавку в прошлом году? Нас было четверо: я, мой приятель и две дамы. Отведав ваших пышных булочек и запив их анжуйским вином, мы пообещали вновь занести вам визит. Ныне пришло время исполнить обещание хотя бы одному из нас, то есть мне.

Легкая улыбка тронула уголки губ Ангелики Лесер.

— Припоминаю. Но тогда ваш визит был вызван веселой прогулкой в компании друзей, в то время как сейчас совсем иная ситуация.

— Еще тогда я не мог не отметить вашу привлекательность, ваше очарование! И я сказал себе: эта женщина с розовыми щечками и восхитительным станом должна обладать отменным здоровьем, и если у нее есть дети, то это наверняка крепкие ребятишки, незнакомые со всякого рода хворями. Двое сирот, которых я вам привез, подтвердили мою догадку. Мало того, они сообщили мне, что оба ваших ребенка — мальчики, младшему из которых не исполнилось еще и года.

— Это так, но, признаюсь, я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к делу, в которое вы хотите меня посвятить.

— Самое прямое, мадам, если вспомнить о предсказании ваших повитух.

— Повитух? Они предрекли мне, помнится, если только будет воля Господа на новые роды, рождение младенца опять-таки мужского пола.

— Отлично! Вот мы и подошли к сути дела, которое привело меня к вам.

Некоторое время Ангелика не без удивления смотрела на гостя, который завел с ней такой странный разговор. Наконец ее озарила смутная догадка. В недоумении она вскинула брови:

— Вам нужен сын? И вы пришли, чтобы просить меня об этом? Одним словом, вы хотите, чтобы я стала вашей любовницей?

Ответ привел ее в полное замешательство:

— Признаюсь, это пришлось бы мне по душе, однако я являюсь всего лишь доверенным лицом одной высокопоставленной особы.

— Стало быть, вы намерены выполнить поручение этой особы?

— Не совсем так, хотя, будучи введена в курс дела, особа эта не преминула бы направить меня к вам.

— Чего же вы хотите от меня? Чего возжелало бы лицо, о котором вы говорите и которое мне, судя по всему, незнакомо?

— Лицо это — мужчина. Супруга родила ему троих детей, все трое девочки. Человек этот богат, владеет обширными земельными и лесными угодьями, но вся беда его в том, что у него нет наследника. Преклонные годы заставляют его задумываться об этом все чаще: звездочеты предсказали его супруге, что следующим ребенком снова будет девочка. Между тем положение таково, что в случае его смерти — а он уже стар и часто хворает — все его владения отойдут ближайшему родственнику, которого он ненавидит; дочерям же достанутся лишь крохи.

— А его супруга?

— Они давно уже не в ладах друг с другом. Он не желает, чтобы его земли достались ей, а потому денно и нощно молит Бога о даровании ему сына. Однако Всевышний, как я уже говорил, не желает внимать его мольбам. В разговоре со мной человек этот не раз уверял меня, что не пожалеет любых денег для той, которая подарит ему младенца мужского пола. Теперь вы понимаете меня, надеюсь? Я вспомнил о вас, когда повстречал в лесу двух сирот, и решил сделать вам такое предложение. Что вы скажете на это? Однако прежде хочу спросить: не рассчитываете ли вы в ближайшее время вновь стать матерью? Словом, не случилось ли у вас на днях нового зачатия?

— Нет, насколько мне известно, — слегка смутившись, ответила жена булочника. — Но, мессир, — быстро прибавила она, — как же такое может произойти? Вы предлагаете мне лечь в постель с другим мужчиной и спустя девять месяцев подарить ему сына? А его жена? Ведь может статься, она уже носит ребенка под сердцем.

— Они уже довольно долго не спят вместе.

— Но ведь, если родит не законная жена, то ребенок будет считаться бастардом.

— Его законная жена родит девочку в установленный срок, ради этого мужу придется навестить супругу в ее замке и изрядно потрудиться на Венериных полях, засевая зябь.

— Родит девочку… Но что же это выходит? Вместо этого повитухи объявят, что родился мальчик? Выходит, речь идет о подмене одного ребенка другим?

— Именно так, мадам.

— А девочка? Та, которую родит его супруга?

— Ее отдадут вам, и это будет ваша дочь. Ваш супруг, если не ошибаюсь, давно мечтает об этом. На время родов его удалят из города, а вернувшись, он узнает, что родилась девочка. Однако вернется он лишь тогда, когда станет доподлинно известно, что встреча с незнакомцем не прошла для вас бесследно, словом, что вы стали тяжелы.

— Боже, мой сын…

— Теперь у вас их три, прибавьте к этому двух дочерей. А если учесть к тому же, что лицо, о котором я говорил, будет платить вам пожизненную пенсию в сто ливров ежемесячно… Черт возьми, родись я женщиной, да еще с такими данными, как у вас, я ни минуты бы не раздумывал.

— Но та женщина, его супруга? Что же, она, стало быть, ничего не узнает?

— Повитухи объявят счастливой матери, что родился сын, вынесут младенца для обмывания, а принесут уже другого… мальчика.

— Того, которого рожу я?

— Ну не я же, черт побери!

— Но почему бы мужу не посвятить во все детали собственную жену? Их союз от этого, думаю, стал бы крепче.

— Вспомним, мадам, старую мудрую поговорку: «Кто меньше знает, тот дольше живет». К тому же кому ведомо, как сложатся отношения у супруги с неродным сыном, когда она узнает, что приходится ребенку не матерью, а мачехой?

— Зачем же ей об этом знать?

— Всякое может случиться. Супружеские ссоры могут привести подчас к чудовищным последствиям.

— Хорошо, пусть всё так, но я! Обо мне вы подумали? Ведь мне придется растить и воспитывать чужого ребенка!

— Мадам, это будет уже ваша дочь. Ваша, понимаете? А если еще учесть, что вам хорошо заплатят за вашу работу, то на происхождение девочки следует попросту закрыть глаза, а потом и вовсе забыть об этом. К тому же, полагаю, нельзя при этом не учитывать и того, что вам предстоит вырастить представительницу знатного дворянского рода, которая, разумеется, ничего и подозревать не будет о своем истинном происхождении.

Ангелика задумалась, но ненадолго. Она понимала, что уже наполовину посвящена в какую-то важную государственную тайну, и этот пока еще не состоявшийся сговор происходит у нее не с кем иным, как с лучшим другом короля, его карателем. Ему подчинялись все, даже принцы, и его боялись, ибо он мог в любой день забрать любую жизнь. Отказать этому человеку в его просьбе — значило едва ли не нажить в его лице врага. Когда и где нанесет этот враг удар? Лишь Богу то ведомо, а до той поры жизнь в ожидании неминуемой расплаты за несговорчивость превратится в сущий ад. Жена булочника знала об этом. Что ей оставалось? Только дать согласие. К тому же тешила мысль о крупной сумме за такую «работу». Все же она попробовала выразить своего рода небольшой протест, желая этим самым выяснить все до конца, дабы у нее не оставалось никаких двусмысленностей.

— Разумеется, мессир, я польщена вашим вниманием и доверием к своей особе, однако меня мучает вопрос: неужто для этой цели не нашлось никого лучше жены обыкновенного булочника?

— Значит, не нашлось, — коротко ответил гость, давая тем самым понять, что всякие возражения излишни.

— Но любовницы этого влиятельного господина? Ведь у него, разумеется, есть женщины для утех, и они, надо полагать, выше меня рангом по социальному положению.

— Они мигом разнесут весть о подлоге, ибо человек этот — лицо хорошо всем известное. Для вас же он останется всего лишь мимолетным знакомым.

— Мимолетным? Значит, сделав свое дело, он исчезнет из моей жизни навсегда?

— Как пар от дыхания на морозе. Он сделает свою работу; вам останется сделать свою.

— Понимаю, мессир. — Сердце у мадам Ангелики забилось чаще. Как всякая женщина, она любила деньги. Любопытно, сколько ей заплатят?

— И во сколько же ваша высокопоставленная особа собирается оценить мою услугу? — с замиранием сердца спросила она.

— В пятьдесят тысяч золотых экю. На эти деньги вы сможете купить новый дом, где бедные сироты будут расти в достатке под присмотром своей дражайшей тети.

Как хорошая торговка, Ангелика знала, что в случае, когда покупатель сам называет цену, глупо не поторговаться. И хотя сама она рассчитывала на более скромный гонорар, но тут чутье подсказало ей, что можно запросить и больше.

Сделав вид, будто она несколько приуныла, жена булочника с сомнением покачала головой.

— Работа, однако, немалая, мессир. Мне кажется, такой труд следовало бы оценить несколько выше.

— Я так и знал, что вы станете торговаться, — усмехнулся Тристан. — Хорошо, я прибавлю еще тридцать тысяч.

У мадам Ангелики загорелись глаза. Она и подумать не могла о такой удаче! И она хотела уже бурно выразить согласие, но, почувствовав, как в ней просыпается алчность, диктующая выторговать еще хотя бы тысячу-другую, в нерешительности медленно приподняла брови:

— Мне кажется, мой господин, вы могли бы добавить немного. Знаете, как трудно ходить с животом… А если еще учесть, что это будет мой ребенок, которого я выносила в своем чреве затем, чтобы никогда больше его не увидеть…

— Сколько же вы хотите? Назовите сумму, но учтите, ваша несговорчивость может вам дорого обойтись. Вы понимаете меня? — И гость выразительно сузил глаза. (Ангелика почувствовала, как у нее проваливается сердце). К тому же ничто не мешает мне при таком повороте событий прибегнуть к услугам другой женщины, которая, как вы догадываетесь, не откажется от суммы даже вдвое меньше той, что я назвал. А вам я сделал такое предложение лишь потому, что мы с вами давно знакомы. Вам следовало бы воздать хвалу небесам за такое знакомство, вместо того чтобы ломаться и набивать цену. Я был о вас лучшего мнения, любезная хозяюшка. Но все же мне не хотелось бы, чтобы мой визит оставил в вашей душе горький осадок. Вы, как я понимаю, тоже будете не в восторге, если наша сделка не состоится и я уйду ни с чем.

Ангелика Лесер всерьез испугалась, узрев в словах гостя угрозу. Боже, какая же она дура! Да за такую сумму, какую ей назвали, она готова восемь лет подряд рожать по младенцу! И что ей вдруг в голову взбрело ломаться? О боже, только бы он не передумал! И она уже раскрыла рот, собираясь призвать в свидетели своего согласия всех святых, как гость прибавил:

— Но, вовсе не желая нарушать наших дружеских отношений, я готов сделать последнюю уступку. Полагаю, особа, о которой идет речь, одобрит мои действия. Итак, вам заплатят сто тысяч экю в золотой монете, но, как вы понимаете, лишь после того, как произойдет обмен младенцами.

У жены булочника перехватило дыхание. Она чуть не кинулась в объятия «королевского карателя».

— В том, что вы получите эти деньги, можете не сомневаться, — прибавил тот. — Даю в этом слово, которое мне еще никогда не доводилось и не доведется нарушить. Я даю это слово вам, как если бы дал его королю.

— Я верю вам, мессир, — проговорила обрадованная Ангелика Лесер.

— Вот и хорошо, — поднялся Тристан. — Я сообщу вам, где, как и когда вы сможете встретиться с этим человеком. Запаситесь несколькими днями терпения, а до той поры под любым предлогом избегайте сношения с вашим супругом.

— Я и на два фута не подпущу его к себе, не имея на то вашего дозволения, сеньор, — подобострастно заулыбалась прекрасная жена булочника.

Покинув дом с чувством до конца исполненного долга, Тристан вскочил на лошадь и, повернув на улицу Лирондель, направился в сторону Лувра.

Глава 3 КОРОЛЬ И ЕГО «БЕШЕНЫЙ КАРАТЕЛЬ»

Комната была вытянутой и имела три окна: одно глядело на север, два других — на восток. Сложив руки за спиной и опустив голову, вдоль длинной стены от одного окна до другого в волнении вышагивал король Людовик XI. Он в распашной робе с длинными разрезами спереди и с боков и в туфлях с заостренными, но недлинными носками. Голова его обнажена, шляпа с неширокими загнутыми внутрь полями и с невысокой тульей, обшитой иконками святых, лежит на стуле. Никакой роскоши ни в покоях, ни в одежде короля; скорее среднего достатка горожанин мерил комнату шагами, размышляя не то о налогах, не то о высоких ценах на фламандское сукно.

Король думал о том, как ему и дальше держать в узде непокорную и своевольную знать. Лига общественного блага, которую около пяти лет назад создали против него вечно недовольные родичи и сиятельные вельможи, сделала свое дело: Людовик пошел на уступки. Всей сворой они тогда накинулись на него, чуть было не побили при Монлери, пришлось скрываться в Корбее, потом в Париже, Конфлане и, наконец, в Руане. В результате Карл Бургундский получил проданные его отцом королю города на Сомме; своему брату король отдал Нормандию и уступил свои права сюзерена на Бретань и герцогство Алансонское; графу Сен-Полю пожаловали должность коннетабля. Остальные участники лиги — Франциск II, герцоги Бурбонский и Лотарингский, оба д’Арманьяка, графы Дюнуа и д’Альбре — получили пожалования в виде земель и прибыльных должностей. Но Бог уже распорядился в отношении приговора тем, кто мешал королю править, кого он считал предателем. Год назад Господь прибрал к себе душу бастарда Орлеанского; именно Он, а не враг рода человеческого, ибо граф Жан де Дюнуа все же был храбрым командиром времен прошлой войны с англичанами, соратником Орлеанской девы. Другого ренегата — кардинала Балю, лизавшего пятки герцогу Бургундскому, Франциску Бретонскому, брату короля и Эдуарду IV — Людовик засадил в клетку, в которой тот просидит целых одиннадцать лет. Ту же участь разделил с ним епископ Вердена Гийом д’Аранкур, не меньший изменник; кстати, он и придумал эту клетку. Брата Карла Людовик в апреле отправил в Гиень, подальше с глаз, отобрав у него Нормандию, — найдется кого одарить таким лакомым куском.

Король остановился у окна, устремив взгляд на острый шпиль церкви Сен-Жермен л’Оссеруа, потом посмотрел вправо на Бурбонский отель, закрывающий собой почти всю набережную от Лувра до площади Трех мэрий. Состроив недовольную гримасу, он повернул голову влево: другой отель — Алансонский — частично заслонял собою улицу Сент-Оноре и был окружен двух- и трехэтажными домами горожан.

Людовик снова зашагал вдоль окон, скрестив руки на груди, а потом одной рукой подперев подбородок. С главными он пока что разделался, теперь с остальными… Но тут он вспомнил, как едва не попал в плен герцогу Бургундскому, опрометчиво предложив тому встретиться в Перонне для улаживания мирных отношений. Но все обошлось, он чудом вырвался из лап своего троюродного брата и вот теперь размышлял, как отомстить за унижение. Но не только кузену — другим, тем, кто посоветовал ему отправиться в Перонну (Балю и Сен-Поль), а тем временем спровоцировал бунт жителей Льежа против власти герцога Бургундского. Кстати, как доложили ему через своих шпионов Оливье, а вслед за ним и Тристан, среди поджигателей бунта были и те, кто в свое время примкнул к лиге: герцог Лотарингский, Жан де Бурбон и Карл д’Альбре. Как-то надо их перессорить либо приблизить к себе подачками или брачными союзами. Неплохая мысль! А начинать надо с головы — Карла Орлеанского и Бурбона. Последнему неплохо бы отдать в жены дочь Анну; ей пока всего восемь лет, а ему… черт возьми, ему уже за тридцать. Ничего, зато этот в кармане, все же в супруги возьмет дочь короля. Впрочем, лучше будет, пожалуй, выдать ее за герцога Лотарингского. Вторую дочь, Жанну, выдать за… О, у этой пятилетней крошки, без сомнения, никогда не будет детей. Ну не получилась, вышла какая-то уродина, к тому же горбатая и хромая. Хромоножка… Господи, сколько уже этих Жанн-хромоножек! Так вот, она-то — самая подходящая пара для Людовика Орлеанского: пусть-ка после этого попробует оставить после себя наследника. Зато станет зятем, как и лотарингец. Вот и обезврежены двое. Однако самые сильные фигуры пока что не взять в клещи: братец, похоже, вновь что-то затевает, а к Карлу Бургундскому опять прибывают гонцы из Англии, Бретани, Гиени. Зачем?

Людовик вновь остановился у окна; оно выходило на улицу Сент-Оноре. Он поднял голову, словно ища ответ у Парижа. Но тот молчал, холодный, безучастный. Взгляд короля скользнул по улице Шамп-Флери и остановился на церкви Сент-Оноре, затем метнулся вправо и замер на улице де Кок, ведущей к почти разрушенным, старым городским воротам Филиппа Августа.

Король понимал, что война между ним и герцогом Бургундским неизбежна, несмотря на мирный договор, заключенный во время свидания с герцогом в Перонне. Раз так, надо тайком подговаривать жителей городов на Сомме поднять восстание против бургундца, а тем временем разместить в этих городах королевские гарнизоны. Причину для недовольства найти нетрудно: герцог нарушил условия договора, расширив свои границы. В то же время чутье подсказывало Людовику, что не стоило вновь начинать воину, однако желание отомстить за то, как с ним обошлись в Перонне, перевесило чашу весов.

Думая над этим, король неотрывно смотрел на возы с сеном, которые поворачивали от старых ворот на улицу Астрюс, словно где-то в глубине этих возов таился ответ на вопрос: как следует поступить, и если отправить тайных агентов в Амьен, Сен-Кантен и Абвиль — города на Сомме, — то когда?

Невидимая в стене дверь внезапно растворилась; вошел, без тени смущения, человек. Услышав звук шагов, король обернулся:

— A-а, кум Тристан! Давно тебя не было. Как твоя поездка?

— Мои родственники живы, хотя и не совсем здоровы. Я привез им лекаря.

— Ты недурно прогулялся. Не мешало бы и мне вырваться из этих стен, которые Филипп Август планировал приспособить под архивы и тюрьму. Недаром Карла, моего прадеда, называют Мудрым: он и дня не мог прожить в этом склепе, называемом Лувром.

— Не так уж плох этот дворец, государь.

— Собственно, да, если учесть, что вид из окон располагает к размышлениям; они все больше не дают мне покоя, друг мой. Бургундец снова замышляет что-то против нас. Желает избавиться от присяги французскому королю и стать сюзереном.

— Мир меж вами шит белыми нитками.

Король сел в кресло, совместив перед собой подушечки пальцев рук.

— Я должен первым нанести удар.

— Прежде необходимо обеспечить тыл, мой король.

— Я не собираюсь выступать во главе войска, для этого у меня хватает маршалов. Я разожгу недовольство городов на Сомме и Уазе против герцога. На горожан я обопрусь в моей борьбе.

— Под тылом я подразумеваю наследника. Восемнадцать лет уже, как вы женаты, государь, а ваша супруга, королева Шарлотта…

Людовик бросил на собеседника быстрый взгляд.

— Королевству нужен дофин, — продолжал Тристан. — Вам надлежит нейтрализовать вашего крестника Людовика Орлеанского, ближайшего к трону.

— Будь прокляты Мария Клевская, родившая этого ублюдка, и герцог Карл, признавший его своим сыном, — угрюмо промолвил король. — Но я найду выход из положения: я женю его на Жанне, своей недоделанной дочери. Можно быть уверенным, такое чудовище — да простят меня Бог, супруга и это несчастное создание! — не сможет рожать детей, и это пресечет Орлеанский род. Однако нельзя не учитывать и того, что остается он сам, мой кузен.

— Разумеется, государь. Я возвращаюсь к тылу. Оставаясь без наследника по прямой линии, трон Валуа, как вы и сами понимаете, перейдет к старшей боковой ветви, представителем которой в данный момент и является ваш злейший враг, тот, о котором мы говорим, — герцог Людовик Орлеанский. В дальнейшем, полагаю, его не смутит то обстоятельство, что его супруга бесплодна или — прошу меня простить — способна, подобно Лилит, рожать лишь чертей. Он может апеллировать к папе либо прибегнуть к подмене; таких случаев немало в истории всех государств. Что помешает ему?

— Понимаю тебя, кум Тристан, и догадываюсь, к чему клонишь, — кивнул Людовик. — Завладеть престолом юному герцогу сможет помешать только одно: внук Карла Седьмого, иными словами, мой сын. — Он тяжело вздохнул. — Знаю, ты говоришь мне об этом исходя из чистых побуждений, ибо всегда был и остаешься моим верным другом и советником. Однако совет дан, признайся, не без выгоды для тебя самого: всем известна твоя вражда с домом герцогов Орлеанских. Мария Клевская не простит тебе, что ты прилюдно обозвал ее шлюхой.

— Так же как я не прощу ей, что она вновь затеяла тяжбу из-за части виконтства де Туар. Ни для кого не секрет, что эти земли пожалованы одному из представителей Бурбонов — моих прежних покровителей и родичей — щедрой рукой Филиппа Четвертого, в то время как Орлеаны ссылаются на дарственную Людовика Девятого, которую до сего времени никто так и не отыскал.

— Это и побудило тебя нанести ей публичное оскорбление?

— Как можно принимать за оскорбление правду? Нет тайны в том, что эта воспитанница бургундского двора наставляла рога своему престарелому мужу едва ли не у него на глазах.

— Что не помешало ему тем не менее узаконить сына безвестного кастеляна, дав ему титул герцога.

— Что оставалось бедному мужу, если супруга не могла найти с ним в постели того, что нашла в объятиях своего слуги?

Людовик отрывисто рассмеялся, но тотчас оборвал смех.

— Однако речь сейчас вовсе не об этом, кум Тристан. Корона не должна достаться Орлеанскому дому, нам обоим это хорошо понятно.

— Еще бы, сир! Припомним при этом, как Мария Клевская, едва не выпуская когти, как-то бросила мне в лицо, что королю не на что рассчитывать: у него не будет наследников мужского пола, и на трон сядет ее сын.

— Она так говорила? — потемнел лицом Людовик. — И вправду, бессовестная дрянь. Но что, по-твоему, вселило в нее такую уверенность?

— Ей сказал об этом некий звездочет, с которым она встречалась семь лет назад, после того как родила сына. Помнится, сир, тогда же вы помчались в Амбуаз к вашей супруге, и она вскоре родила… дочь, которую вы хотите выдать замуж за вашего кузена. Появление на свет наследника, безусловно, обезопасило бы прямую ветвь Валуа, ведущую свое начало от Филиппа Шестого, и с этого, собственно, и начался у нас с вами разговор.

— Я не желаю, чтобы царствовали Орлеаны еще и потому, что Мария Клевская дружна с герцогом Бургундии Карлом. Ты понимаешь, конечно, чем это грозит — нет, не мне лично, но Франции, которую эти двое поделят по своему усмотрению на два королевства.

— Заветная мечта вашего бургундского кузена, — вставил Тристан.

— В одном из них — Бургундии — королем будет герцог Карл, — продолжал Людовик, — в другом — герцог Орлеанский. Вот и нет Франции, от которой тотчас начнут отрывать лакомые куски англичане — с севера и с запада; испанцы и империя — с юга и востока.

— Не слишком ли сгущает краски ваше величество? — чуть усмехнувшись, произнес великий прево, усаживаясь, повинуясь жесту короля, почти напротив него. — Ужели государь столь немощен, чтобы не надеяться на появление на свет наследника?

— Я рассчитываю наперед все ходы, а потому исхожу из худшего. Королева не столь крепка здоровьем, как хотелось бы. Кто поручится за то, что она и дальше сможет рожать, а если и так, то это вновь не окажется дочь? А ее супруг? Жив ли еще тот авгур, что может назвать день и час моей кончины? Как видишь, причин для беспокойства предостаточно.

Помолчав, верный слуга загадочно улыбнулся:

— Не стоит, право, раньше времени омрачать себе жизнь, сир, постоянно думая о том, чего, если с умом взяться за дело, можно избежать.

— Тебе пришла на ум какая-то недурная мысль, друг мой? Надеюсь, это не связано с убийством или колдовством; ты ведь знаешь, мне всегда были не по душе занятия белой магией, тем более у меня не вызовет восторга общение с нечистой силой.

— Всё гораздо проще, государь. Оставим в покое Бога, нечистую силу и занятия оккультными науками, вместо этого бросим взгляд в глубь веков. Кем был король Хлотарь Второй? Фредегонда родила его не от супруга Хильперика, а от одного из своих слуг, которых нумеровала на каждую ночь. От Хлотаря протянулась длинная цепочка Меровингов, которую одним прекрасным днем оборвал геристальский мажордом. А теперь припомним историю Англии. Кем был Вильгельм Завоеватель, её король? Сыном дочери дубильщика кож; законных детей Роберт Дьявол не имел, так что дубильщик, таким образом, стал чуть ли не родоначальником целой вереницы английских монархов. В связи с этим зададимся вопросом: так ли уж безгрешны французские короли, чтобы не думать в первую очередь о сохранении династии и не прибегать при этом к услугам третьих лиц, коли королева, к примеру, рожала одних девочек либо мальчиков? Последних смерть зачастую забирала еще задолго до того, как они, нередко зачатые в утробе матери, имеющей с супругом близкую степень родства, едва начинали ходить. Кто поручится за то, что Дагобер был сыном королевы Бертруды, а не прачки или судомойки? И можно ли быть уверенным, что Генрих Первый, наследник короля Роберта, родился от королевы Констанции Арльской, а не от жены лодочника? Цель оправдывает средства, как говаривали Нерон и Веспасиан, а свидетелей того или иного подлога найти невозможно, ибо они, скорее всего, преждевременно отправлялись в мир иной.

— Любопытным в связи с этим будет вспомнить историю, связанную с восшествием на престол Филиппа Пятого, — подхватил собеседник. — Он не стал бы королем, если бы его теща Маго не удавила ребенка, которого произвела на свет Клеменция Венгерская, супруга Людовика Десятого. Но кого на самом деле отправила на тот свет алчная графиня? Ходили слухи, что некая Мари де Крессе вместо своего сына, которого родила на день или два раньше королевы, воспитывала сына Людовика Десятого, а ее собственного ребенка придушила эта Маго, не знавшая о подмене. Мари поклялась не выдавать тайны, но перед смертью освободилась от клятвы. Несостоявшийся монарх немедля заявил о себе, но его тотчас упрятали в темницу. Впрочем, полагаю, это всего лишь толки.

— Но по этой дорожке шагают не одни лишь короли, — продолжал Тристан, кивком давая понять, что наслышан о псевдомонархе. — В одном германском княжестве, например, супруга графа перед самой своей кончиной внезапно родила наследника, в то время как астрологи предрекали ей, как и вашей супруге, что, в соответствии с фазой Луны, она в продолжение нескольких лет сможет рожать лишь девочек. А супруга некоего итальянского правителя после тяжелых родов вообще утратила способность к деторождению, что не помешало ей в самом скором времени произвести на свет божий розовощекого младенца. Можно вспомнить еще историю появления на свет Карла Лысого, лицом вылитого камергера, с которым Юдифь проводила время под самым носом у своего благочестивого супруга Людовика…

Король сделал нетерпеливый жест, означающий, что всё, им услышанное, не является для него новостью, однако он не может понять мотивы, побудившие советника затеять этот разговор.

— Что же из того? — спросил он, переводя взгляд с окна, куда он до этого безучастно глядел, на собеседника. — И к чему, собственно, ты ведешь? Уж не думаешь ли ты, что я, побуждаемый неведомыми причинами, вынужден буду пойти на такой шаг, о котором ты говоришь?

— Так ли уж они неведомы, сир? — не отводя взгляда, продолжал Тристан. — Достаточно ли примеров я привел, и не наводят ли они вас на мысль о преемнике, если припомнить вещание повитух?

— Вот оно что, — протянул Людовик, сложив руки на животе. — Выходит, ты ставишь под сомнение, что Франция будет иметь наследника в лице моего сына? Полно, стоит ли верить вздору, который несли повивальные бабки?

Он попробовал улыбнуться, но это вышло столь неестественно, что верный слуга понял: король, несмотря на браваду, весь во власти суеверий и пророчеств. Играя на этой струне, Тристан продолжал:

Едва родилась Жанна, они предрекли в худшем случае бесплодие королевы, в лучшем — рождение одних девочек.

— И что же? Два года спустя Шарлотта родила сына.

— Они имели в виду наследника, а не мертвеца. О том же вас предупреждали астрологи. Те и другие оказались правы: вот уже три года королева, ваша супруга, не может зачать младенца. Кто даст гарантию, что ей это удастся или, в дальнейшем, не родится вторая Жанна? Между тем, сир, вы уже далеко не молоды, а престол по-прежнему остается без преемника. Сколько сил ушло у вас на борьбу с непокорной знатью, на собирание воедино земель для французского королевства, и сколько этих сил еще осталось? На мой взгляд, уже немного. Смерть не разбирает, где король, а где слуга, она косит направо и налево, невзирая ни на возраст, ни на титулы. Уверены ли вы, что у вас достаточно времени для того, чтобы подарить Франции дофина? Лишь Богу ведом час кончины каждого смертного. Но вы не Бог и не можете этого знать. Что же станет с вашим королевством, случись с вами беда, поджидающая любого человека в виде болезни или, что еще хуже, несчастного случая?

— Несчастного случая? — угрюмо глядел на верного слугу Людовик из-под нависших бровей. — Что ты имеешь в виду?

— Вы можете поперхнуться во время еды и умереть. Вас могут отравить, недругов искать далеко не надо. Вы можете, наконец, разбиться насмерть, упав с лошади.

— Я хорошо держусь в седле.

— Так же думали и те, кто в расцвете сил ушел из жизни. Вам назвать имена? Вот они: король Людовик Пятый; сын Людовика Шестого, Филипп; король Иерусалимский Фульк; герцог Леопольд Австрийский. Все они были уверены, что прекрасно держатся в седле. Однако это частный случай; причины внезапной смерти, повторяю, ведомы лишь Всевышнему да дьяволу.

— Я не пропускаю ни месс, ни молитв, аккуратно посещаю церковь; дьяволу не добраться до меня.

— Хорошо, если так, и все же надо быть готовым к худшему. Оно может произойти не столько с вами, сколько с вашим королевством. Кому оно достанется после вас, если у него вот уже сколько времени нет и, судя по всему, не может быть дофина? Ответ вы знаете не хуже меня: первому принцу крови, вашему орлеанскому кузену, бастарду, узаконенному герцогом Карлом.

— Нет! — вскричал Людовик, в гневе стукнув кулаком по подлокотнику и выкатив глаза. — Нет, — продолжал он уже тише, заметно успокаиваясь, — корона должна перейти к прямым потомкам Валуа, а не к родовой ветви. Мои предки не простили бы мне… Что скажу я в мире ином моему прадеду Карлу, когда он спросит меня, в чьи руки передал я священную державу франков?

— Вы скажете ему, сир, что передали бразды правления вашему сыну, прямому потомку Филиппа Валуа.

— О ком ты, кум Тристан? — скривил губы Людовик. — Моя супруга рожает лишь баб да мертвецов. Прикажешь, вопреки салическому закону, усадить на трон старшую дочь Анну?

— Возможно, она и оказалась бы неплохой правительницей, однако предпочтение в данном случае следует отдать лицу мужского пола. Это будет ваш сын, государь.

— Ты издеваешься, Тристан? Где я его возьму? Ведь я говорил тебе, что королева неспособна…

Тристан остановил короля движением руки. Ему, одному из всех, дозволялось такое обращение с миропомазанником.

— Матерью вашего сына окажется не королева Франции.

Король с выжиданием и явно непонимающими глазами глядел на верного слугу.

— Кто же тогда?

— Я не напрасно завел беседу о том, что в жилах королей подчас изрядно добавлено чужой крови, не имеющей никакого отношения к царствующей династии. Вы не станете ни первым, ни последним, сир, в череде монархов, совершающих подлог на благо королевства, которое нуждается в наследнике престола. Матерью будущего короля должна стать одна из ваших любовниц, которая родит вам сына — крепкого, здорового мальчугана. Не уверен, что для этой цели подойдет одна из придворных дам, слишком изнеженных и порочных, не обладающих ко всему прочему отменным здоровьем. К тому же вовсе незачем при этом иметь свидетелей, коих окажется, как вы сами понимаете, предостаточно. Дворянство всегда с известной долей пренебрежения относилось к третьему сословию, людям так называемого низшего сорта, однако оно нередко прибегает к услугам этих лиц, в частности, в сфере оказания интимных услуг. У вас и самого, государь, есть женщины для утех среди горожанок Тура, Амбуаза и Парижа. Почему бы одной из них не подарить вам дофина, который и станет вашим преемником?

Король, в задумчивости созерцавший колокольню монастыря Раскаявшихся грешниц, перевел долгий взгляд на Тристана, словно спрашивая, не шутит ли он.

— Что ни говори, — без тени улыбки прибавил великий прево, — это все же будет ваш сын, государь.

Ничего не ответив, Людовик снова отвернулся и, сложив руки на груди и постукивая пальцами по предплечьям, по-прежнему стал созерцать колокольню и рядом арку, оставшуюся от старых ворот Кокьер.

— Я исхожу из худшего, сир, если припомнить предсказания, — услышал он в наступившей тишине и снова задумался.

То, о чем говорил Тристан, не лишено было здравого смысла. В самом деле, мог ли Людовик допустить, чтобы власть перешла к младшей ветви Валуа, Орлеанской? Впрочем, с момента рождения Жана III она уже считается средней, ибо ниже ее — Ангулемская ветвь, идущая от Людовика, сына Карла Мудрого. Нежелание допустить к правлению страной герцогов Орлеанских как первых принцев крови стало у короля своего рода манией; он считал, что его великому плану объединения Франции в единое монархическое государство не суждено будет осуществиться, если на престол взойдет троюродный брат, поддерживающий к тому же добрые отношения с Карлом Бургундским. Раздробленность державы, независимость знати — вот к чему бы это привело. Сам собой напрашивался вывод: королевству нужен наследник. Но королеве Шарлотте Савойской Бог упрямо не желал даровать сыновей. Мало того, своеобразный приговор в этом отношении ей вынесли астрологи и повитухи. И тем и другим в те времена верили безоговорочно, не был исключением и король Людовик. В последующие девять дней после рождения Жанны Луна останется в прежней фазе — значит, сыновей не будет. Таков вердикт звездочетов. А потом? Дальше? Согласно мнению повивальных бабок последние роды могли привести к бесплодию.

Людовика передернуло. Выходит, все его старания, направленные к собиранию земель, напрасны? Но выход есть, и об этом только дал понять верный клеврет. Однако понимает ли он, что предлагает? Ведь дофином будет не тот, которого родит законная супруга, а другой; его подарит королю одна из его любовниц, число которых к этому времени, следует признать, заметно поубавилось. Но пусть даже так, и одна из них родит ему сына, — вправе ли будет тот надеть корону? Подумав об этом, Людовик горько усмехнулся. А он сам? Ведь это дева Жанна провозгласила королем его отца, и именно благодаря ей тот короновался в Реймсе. Но законным ли государем был Карл VII (не страдавший, в отличие от отца, безумием), если припомнить любвеобильный нрав его матери, Изабеллы Баварской? Об этом судачили тогда на всех городских улицах и площадях, и это долгое время продолжало слетать с уст всего двора. Со временем толки поутихли, но Людовик до сих пор сомневался, что его дедом был Карл VI, а не один из вельмож, причем это еще в лучшем случае. Так что же мешает ему теперь, коли так обстоит дело, заиметь наследника, которого родит не королева? Ведь отцом-то будет он! Прав Тристан. Выходит, надо всего лишь… Но, черт возьми, как это сделать?..

Тристан, стоявший справа, без труда прочел мысли короля по его лицу и немедленно подал голос. Людовик вздрогнул, услышав ответ на вопрос, который он не успел задать.

— А сделать это надо непременно, сир, пока еще не поздно. Подменить одного ребенка другим не составит большого труда, важнее другое: мальчик должен появиться на свет за день или два до родов вашей супруги. Едва королева разрешится от бремени, ей объявят, что у нее родился сын, а девочку — вашу дочь — отнесут в дом той самой дамы, что так любезно согласилась влить свежую кровь в жилы королей династии Валуа.

Людовик некоторое время молчал, обдумывая то, что услышал, и живо представляя себе то, что произойдет.

— Что же, ты полагаешь, она протухла? — криво усмехнулся он.

— Судите сами, сир: из шести родившихся у вас детей выжили только двое, обе девочки. А если еще учесть к тому же, что младшая дочь… как бы это мягче выразиться…

Ну, ну, говори, чего уж там. Ты ведь хотел сказать, что врожденное уродство Жанны — совсем не лучший показатель на фоне четырех моих почивших детей. Но как же Анна? Ребенок, по-моему, удался.

— Всегда и везде бывают исключения, сир, а потому нет никакой гарантии, что сын, если даже он и родится от королевы, не станет точной копией, если не хуже, вашей младшей дочери.

— Это и побудило тебя сделать вывод, что кровь Валуа никуда не годится? Я мог бы согласиться с тобой, будучи уверен, что в моих жилах течет кровь Карла Шестого. Но твердой уверенности в этом нет, если припомнить, что мою бабку Изабеллу не без оснований считали шлюхой.

— Полагаете, стало быть, что кровь Валуа достаточно свежа?

— Скажи уж лучше, немецкая кровь моей бабки и одного из ее любовников. Однако виновна во всем, на мой взгляд, Шарлотта. Ее кровь не с душком ли?

— В связи с этим, сир, не будем закрывать глаза на предсказания, поэтому следует принять меры, о которых я говорил. Наведайтесь в гости к двум-трем вашим любовницам, причем самым лучшим, и намекните при этом, что не будете ничего иметь против, если каждая в положенный срок разрешится младенцем. Можно было бы, конечно, ограничиться услугами одной дамы, но как знать, родит ли она, а если так, то кого, мальчика или девочку? Шансы возрастают с увеличением числа оплодотворенных самок, верно ведь? Среди ваших любовниц до сих пор нет ни одной, что носила бы под сердцем королевское дитя, во всяком случае, ни мне, ни вам об этом не известно. Не исключая, однако, и этой возможности, я готов предложить вашему величеству неплохую сделку; в результате у короля Франции, можно надеяться, в самом скором времени появится наследник, жизнь которому даст…

— Ну же! — оживился Людовик. — У тебя есть на примете незамужняя дама с пышными формами и отменным здоровьем? Говори же, кто она!

— Жена булочника, что живет близ улицы Святого Андре.

— Хм, недурно, черт побери! Король Людовик вознамерился сделать матерью будущего короля Франции супругу одного из горожан!

— Почему бы и нет, — вскинул брови Тристан, — коли мы с вами не знаем доподлинно, кто был отцом Карла Седьмого?

— В самом деле, — скривил губы Людовик. — Но почему именно эта особа? И куда мы денем ее мужа на время родов?

— Очень просто: его арестуют по подозрению в организации городских волнений, направленных на подрыв существующей власти. Когда дело будет сделано, его, конечно же, отпустят. Что до его супруги, то дело обстоит так…

И Тристан поведал королю о встрече с детьми и о видах в связи с этим на дородную жену булочника с улицы дю Ратьер. Людовик слушал молча, время от времени проводя фалангой указательного пальца по крыльям носа; с некоторых пор это вошло у него в привычку, указывая на размышления. Верный клеврет с легкой улыбкой ждал, предвкушая свою порцию любовных утех с прекрасной женой булочника, которая таким образом отблагодарит его за богатого любовника, готового щедро заплатить всего лишь за то, что ее двое сыновей вместо брата обретут сестру. Да и могла ли мадам Ангелика не пойти на такую сделку? И втайне Тристан Отшельник молил Бога, чтобы она родила сына, думая, впрочем, в первую очередь о наследнике престола, появления которого так ждал король.

Тот без колебаний согласился, о чем дал понять взглядом, улыбкой и кивком. Но все же пожелал уточнить:

— Надеюсь, мой друг, ты не стал преждевременно выкладывать новоявленной Эвридике свой дьявольский замысел?

— Напротив, я сделал это, даже не имея на то согласия вашего величества.

— А если бы ты его не получил?

Тогда королевство досталось бы вашему троюродному брату.

Кивнув и помедлив, Людовик усмехнулся:

— Полагаю, эта дама так и не узнает, с кем она наставляет мужу рога, в противном случае придется ее…

— Вы пойдете на свидание в том виде, в котором нередко появляетесь на улицах города: в парике, с усами и с бородкой. Я представлю ей вас как весьма состоятельного, но несчастного мужа, жена которого, как и ваша, дарит ему лишь девочек и, если верить прогнозам звездочетов, собирается и дальше гнуть ту же линию. Ну, а поскольку отчаявшийся супруг желает иметь преемника своему делу…

— Во сколько ты оцениваешь ее услугу?

— В сто двадцать тысяч экю.

— Ого! Не многовато ли?

— Сумма немалая для простого смертного, но наследник престола, полагаю, стоит таких денег. К тому же не забывайте: мадам Ангелике предстоит растить трех мальчиков и двух девочек, одна из которых королевская дочь.

— И все же, думаю, цена завышена.

— Ничуть. Эта особа получит сто, остальными я заткну рты тем, кому вздумается их раскрыть.

— Хорошо, Тристан. Но эта булочница, значит, уже дала свое согласие?

— За такую плату, мой король, любая женщина изъявит готовность каждый год приносить по дофину.

Людовик внезапно наморщил лоб:

— Ты рассуждаешь так, мой друг, словно дельце уже обстряпано. Но ведь у этой женщины может родиться девочка. Что тогда?

— Вы улыбнетесь ей на прощанье и сделаете хороший подарок, а ее мужу дело представится так, будто она родила дочь от него. Женщины умеют в таких случаях напустить туману недогадливым мужьям.

— А сто тысяч экю?

— Вы подарите их той, которая родит мальчика.

— Стало быть, как ты и говорил, кандидаток в матери дофина будет несколько?

— В таком деле нельзя давать промаха, сир, тем более что спустя пару дней вам предстоит засевать королевское поле вашей супруги. А потому ожидать радостного события предстоит, на мой взгляд, не менее чем с трех направлений, исключая отсюда, разумеется, вашу жену.

— А дальше? Дальше? — в нетерпении спросил король. — Как ты все это думаешь устроить?

— Ваша супруга родит девочку, в соседних покоях в это время мои люди будут держать на руках двух- или трехдневного мальчика, того самого, который появится на свет в доме булочника или, скажем, в другом доме. Едва ребенок покинет утробу матери, то бишь королевы, его унесут для обмывания, сообщив, разумеется, роженице, что родился сын, которого ей и покажут. Воображаю, как обрадуется ее величество. Но еще больше радости, вполне понятно, это доставит вам, сир.

Людовик медленно закивал, растягивая губы в улыбке и не сводя глаз с верного слуги.

— Моего Оливье зовут Дьяволом, — сказал он, — но, клянусь сводами пещеры Марка Афинского, это прозвище скорее подошло бы тебе, кум Тристан. Сделаем так, как ты задумал. Однако ты, конечно же, понимаешь, что все должно пройти гладко, без малейших толков на этот счет.

— Я не затеял бы этакое дело, государь, если бы у нас с вами еще в прошлом месяце не произошла беседа о так ожидаемом вами преемнике. Ну, а коли я взялся за это, то вашему величеству не стоит объяснять, что второстепенные действующие лица будущей пьесы — мои верные слуги, которые умеют помалкивать, прекрасно понимая, что, едва поползут слухи о подмене, как собственный язык срежет им голову.

— Надеюсь, будущая мать наследника престола окажется столь же благоразумной.

— Не думаю, что ей придет охота окончить свои дни в сточной канаве близ Шатле или в мешке, брошенном в Сену.

Не откладывая дела в долгий ящик, король Людовик XI вновь пожелал услышать астрологов. Не ошиблись ли они в прошлый раз? И что говорит их наука в отношении его самого? Нет, они не ошиблись. Но каково же было его удивление, когда они рекомендовали ему именно в это время зачинать младенца мужского пола, дескать, благоприятнее последних дней сентября для него ничего и быть не может.

Король снова позвал Тристана и, изложив ситуацию, заявил, что ограничится услугами одной дамы, той самой жены булочника.

— Но, сир, — попытался возразить прево, — если у нее родится девочка, что тогда? Мало того, она может вообще не зачать, На карту поставлена судьба королевства.

— Королевство подождет, друг Тристан, но долго ждать ему не придется. Эти звездочеты во избежание ошибки посоветовали мне изрядно потрудиться на Венериных полях; по их словам, чем чаще будет извергаться семя, тем выше вероятность того, что родится мальчик. Говоришь, она весьма привлекательна, твоя особа с улицы Крысоловки? Я нанесу ей визит сразу же после посещения борделя на улице Глатиньи или резиденции грешниц, что у Сен-Мерри. Там умеренные цены и весьма миловидные особы. Я не причислил бы к красоткам вдову со Скорняжной улицы: она, хоть и пышет страстью, но вовсе не пригожа лицом. Этого не скажешь о дочери лодочника с улицы Смертника, но она несколько холодна на ложе любви. Полагаю, кум, твоя избранница не заставит меня разочароваться ни в том, ни в другом. Ну, а если не получится у нее понести…

— Что тогда, сир? У вас появится еще одна дочь?

— Хорошо бы Шарлотте вообще зачать? Тристан? Ты ведь знаешь, я не сплю с ней; она стала безобразной: растолстела, подурнела, у нее все обвисло. Как женщина она умерла для мужчины. Тут еще эти авгуры… А королевству нужен дофин. Я вынужден буду, скрывая отвращение, лечь в постель к супруге, и дело можно будет считать сделанным тогда, когда она затяжелеет. К положенному сроку ты узнаешь через своих шпионов либо из церковных записей, у кого в городе родился младенец мужского пола, а затем… тебе следует его попросту выкрасть. Можно, конечно, и купить, но какая мать пойдет на это?

— Я заставлю ее силой, мой король, коли не выйдет добром.

— Она поднимет крик, сбегутся соседи…

— Она не успеет: ее прикончат на месте, а труп выбросят в Сену.

— Ах, как не по нутру мне прибегать к таким методам. — Подушечки пальцев обеих рук короля снова занялись своей игрой, а на его губах заиграла язвительная улыбка. — Поэтому я и принял твое предложение.

— Но что делать с девочкой, которую родит королева? — спросил верный слуга. — Коли на то пошло, я не собираюсь относить ее в дом безутешной матери.

— С девочкой? — изобразил на лице удивление Людовик.

Внезапно глаза его сузились, пальцы в очередной раз встретились, но теперь уже плотно сошлись обеими ладонями. Вслед за этим последовал быстрый, пронзительный взгляд на собеседника.

— Я понял, сир, — кивнул великий прево равнодушно, словно речь шла о надежности кирпичной кладки камина, у которого сидел король. — Сена с удовольствием примет еще одно подношение.

Людовик коротко, отрывисто рассмеялся:

— Она, по-моему, уже сыта, мой друг. Скормишь малютку собакам, так будет вернее. — Помолчав и вновь заиграв пальцами, он внезапно прибавил с дьявольской усмешкой: — А впрочем, отчего бы королеве не родить сразу двух?

— Не вижу в этом ничего удивительного, сир. Собственно, можно бы так и с булочницей, однако не хотелось бы применять силу. И потом, что она ответит мужу и детям, когда те спросят ее, куда подевался младенец?

— Не будем заглядывать так далеко вперед, друг мой, — согласился король. — Время все расставит по своим местам. Главное — ты знаешь, что, когда и как тебе нужно сделать в той или иной ситуации.

— Я верный раб вашего величества и королевства, — поклонился Тристан.

— Вот и хорошо. А теперь начнем действовать. Первый визит — на улицу Глатиньи, второй — туда же, третий — на улицу Крысоловки; через день-другой — в Амбуаз, к Шарлотте. Ах, бедная моя женушка, она, поди, уже заждалась своего любимого супруга.

И оба понимающе улыбнулись друг другу.

Все вышло так, как и было задумано. В положенный срок Ангелика Лесер родила мальчика, которого вместе с кормящей матерью отвезли в замок Амбуаз. Через день Шарлотта Савойская родила девочку, которую она так никогда и не увидела; вместо нее повитухи показали обессиленной, но счастливой матери младенца мужского пола. Королева облегченно вздохнула: наконец-то! Ах, как обрадуется супруг! В ту же минуту в покои роженицы вошел, сияя от радости, король.

— Ах, Людовик, какая удача! — мокрыми от слез глазами глядела на него королева. — Бог смилостивился и подарил нам мальчика. Вот и верь после этого астрологам. Не напрасно я все эти месяцы провела в беспрестанных молитвах.

— Господь не мог не услышать вас, ибо вы просили даровать дофина государству Французскому, дорогая моя женушка, — цвел в улыбке Людовик, держа на руках спеленатого младенца.

— Да ведь и вы постарались на славу, — ответила, слегка смутившись, Шарлотта. — Однако отчего он не кричит? — внезапно забеспокоилась она. — Все мои дети кричали в первые минуты.

— И четверо из них плохо кончили, — тотчас нашелся Людовик. — Этот примолк, стало быть, ему долго жить.

Одна из повитух, поймав взгляд роженицы, не преминула привести более весомый аргумент:

— Он чистенький, ему тепло, чего ж орать-то? Вот он и притих, ваше величество. Не все подолгу кричат, уж вы поверьте. А подойдет время, накричится еще.

Успокоившись, королева вновь повернула голову к супругу:

— Когда его унесли, мне как будто послышались из комнаты два детских голоса вместо одного. Что бы это могло значить?

Людовик в растерянности выразительно посмотрел на повитуху.

— Сонм ангелов небесных вторил наследнику престола, ваше величество, — немедля выдала та. — Такое нередко слышат роженицы, в особенности те, которые мечтали иметь сына. Одна, помнится, в такие мгновения увидела воочию лик святого Михаила, а другая услышала глас самого Господа, вещавшего о благостном будущем ее первенца.

— Ах, вот что значит усердная молитва, — устало и с блаженной улыбкой промолвила королева.

— Мы назовем его Карлом, и это будет восьмой по счету! — воскликнул радостный отец.

Вся сияя счастьем, с подушек глядела на него бледная, умиротворенная Шарлотта Савойская.

Неделю спустя в дом на улице дю Ратьер вбежал ликующий хозяин.

— Ну вот, я так и знал, что произошла ошибка! Меня приняли за другого. Чуть было не вздернули, обвинив в государственной измене и подговоре к мятежу. А всё Оливье, брадобрей короля. Спасибо, выручил из беды наш великий прево, мессир Тристан. А еще говорят, что он свирепый палач, прямо-таки бездушный каратель. Злые, дрянные языки! Да продлит Господь дни этого замечательного человека!

— Ах, я так рада! — расплылась в улыбке супруга. — Но ты, стало быть, еще ничего не знаешь? Да ведь я разрешилась от бремени.

— Меня уже поздравили, — потирал руки булочник, — и теперь я спешу заключить в объятия мою дорогую женушку. Ведь у нас родилась дочь!

— Как ты и хотел, дорогой.

— О, какое это счастье, когда исполняется заветное желание! За это я буду любить мою Ангелику во сто крат сильнее! Правда, теперь придется потуже затянуть пояса…

— Не придется. Мало того, мы купим или отстроим новый дом, в этом нам будет уже тесно. Затем мы отдадим наших деток в коллежи, пусть постигают науки.

— Коллежи? Новый дом? — в недоумении воззрился на супругу булочник. — Но где взять столько денег? Ты получила наследство?

— Мессир Тристан не только исправил ошибку цирюльника, но и возместил моему мужу моральный ущерб. Совсем недавно он подарил мне кошель, полный золотых монет на сумму… Впрочем, достаточно и того, что их хватит и на обучение, и на дом.

— Хвала Господу! — осенил себя крестом обрадованный супруг. — Да ниспошлет Господь Бог этому человеку удачи в делах! И да избавит Он от всякой хвори и недугов господина Тристана, нашего благодетеля и слугу доброго короля Людовика!