Карл Любезный

Глава 1 ТАИНСТВЕННАЯ ФРЕЙЛИНА ГЕРЦОГИНИ ДЕ БУРБОН

Утро выдалось хмурым, но дождя не ожидалось. Лениво подталкивая друг друга, по небу, как на параде, величаво шествовали молочные, с темными днищами, шеренги важных, задумчивых облаков.

Король Карл в обществе двух своих лучших друзей возвращался с конной прогулки; он совершал такие прогулки каждое утро после богослужения. На сей раз троица избрала необычную дорогу: вместо надоевшего маршрута по Сент-Оноре в сторону Булонского леса им вздумалось поехать левым берегом Сены. Луврская набережная вывела их к Щатле, далее они пересекли Сите, затем, повернув направо, проследовали по набережной Августинцев и, мимо Пре-о-Клер, добрались до излучины Сены, где несколько веков спустя возведут Эйфелеву башню.

Обратно ехали шагом. Слева — река, справа — поля и огороды, на которых трудились крестьяне. Обстановка располагала к беседе: совсем недавно ко двору прибыл имперский посол.

— Сир, не скажете ли, о чем поведал посланник германского короля? — спросил Рибейрак. — Как поживает Максимилиан? Воображаю его удрученный вид: мало того что французский король возвращает ему дочку, он еще увел у него из-под носа жену. Должно быть, он стал плохо спать.

— Ты забыл, Филипп, что ко всему прочему он проворонил Бретань, — вторил ему Этьен. — Беднягу, надо полагать, замучили ночные кошмары.

Карл с укором покачал головой:

— Зубоскалы! Ваше счастье, что вы мои друзья. Так разговаривать с королем! Хорошо, что нас никто не слышит.

Друзья с улыбкой переглянулись.

— Итак, сир, мы слушаем.

— Он вне себя от гнева, этот… да что там — рогоносец! Ну да, ведь я сплю с его женой.

— Сам виноват, — вставил Рибейрак. — Можно ли оставлять без присмотра такой кусок пирога?

— Что же он теперь намерен делать? — спросил Этьен.

— О, посол с грустью поведал о том, как повел себя Максимилиан, когда на него обрушился такой ворох новостей. Он стал всем заявлять, что моя свадьба была незаконной, называл меня узурпатором. Он бегал по дворцу, останавливал каждого встречного и пытался уверить его, что законный муж Анны Бретонской — он и никто более, нога в ее постели — вот тому доказательство. Он мотался по коридорам, размахивал руками, врывался в кабинеты, в группы придворных и кричал, что он женат на герцогине Бретани, но король Франции украл у него жену и изнасиловал ее, а потому он вор и заслуживает самого сурового порицания и отмщения.

— Так может вести себя умственно неполноценный или душевно больной человек, — заметил Этьен, припоминая высказывания Сократа и нынешних медиков. — Наши врачи называют таких людей невропатами.

— Он ведет себя как настоящий дурачок, — поддержал Рибейрак. — Не ошибусь, если скажу, что над ним все смеются. Фигляр какой-то, а не германский король. Нет, какого черта, в самом деле, этому рогачу вздумалось настаивать на своих липовых правах, ссылаясь на пресловутую ногу? Ведь герцогиня уже помазана и коронована в Сен-Дени, и законность брака подтвердил сам папа Иннокентий!

— Он всем порядком надоел своим нытьем, — продолжал Карл. — Ему пытались объяснить, что есть свидетели той брачной ночи, и они клянутся, что никакого насилия не было и принцесса Бретонская по доброй воле согласилась стать моей женой.

— И что же в ответ этот одержимый?

— Утверждает, что реннские буржуа были подкуплены моей сестрой, а потому их уверения ровно, ничего не значат. Он — герцог Бретонский, и он готов доказать это свое право с оружием в руках.

— А вот это уже серьезно, — обронил Этьен.

— Фигляр возымел намерение пойти на нас войной? — усмехнулся Рибейрак. — Хочет отобрать у вас супругу, сир? Так мы обломаем ноги этому похотливому самцу; пусть утоляет свою страсть в борделях с немецкими шлюхами. Ишь, подавай ему Бретань! Клянусь прелестями моей Катрин, надо проучить раз и навсегда этого потерпевшего фиаско женолюба, который вместо своего мужского орудия, боясь осечки, решает воспользоваться волосатой ногой, к тому же не своей.

— Все бы ничего, друзья мои, вздумай он двинуться на Францию один, без союзников, — возразил Карл. — Но они нашлись. Этот фигляр, как ты его называешь, Филипп, не ограничился одними воплями. Ему наскучило сотрясать своды дворца своими жалобами и проклятиями, и он разослал повсюду письма, умоляя адресатов обратить внимание на то, каким подлым образом Франция захватила Бретань и какой мощной державой вследствие этого она стала.

— И что же? — полюбопытствовал Этьен. — Кому он отослал свои письма?

— Тем, у кого надеялся найти искреннее сочувствие своему горю и на чью помощь рассчитывал в борьбе против Франции. Надо признаться, в этом он добился успеха. Кое-кому из европейских монархов совсем не понравилось возросшее могущество нашего королевства; это вызывает у них известные опасения. В первую очередь Максимилиана готова поддержать Англия.

— Как! — возмутился Рибейрак. — Да ведь ваша сестра помогла Тюдору взойти на престол! Мы же воевали за это! Сколько наших солдат полегло на Босвортском поле!

— Я никогда не чувствовал симпатии к этому молчаливому северянину с вечно сощуренными глазами, — прибавил Этьен. — Выходит, ему тоже не по нутру, что Франция вынудила его отказаться от вмешательства в дела наших северных провинций? Бретань отныне перестает быть яблоком раздора между обеими монархиями — вот что движет королем Генрихом в его стремлении помочь Максимилиану, а, стало быть, вернуть то, что утрачено.

— Этот Тюдор просто неблагодарная свинья! — ввернул Рибейрак. — Клянусь копытом Люцифера, довелись мне попасть в Лондон, я собственноручно вспорол бы брюхо этому бастарду, которому помог взобраться на трон.

— А пока он начал действовать, — произнес Карл. — Английский флот уже осадил Булонь.

— Однако этому германскому клоуну не откажешь в широте размаха, — подытожил Рибейрак. — Но, быть может, он согласен получить что-то взамен вожделенной Бретани? Что сможет умерить его аппетиты? Как, черт возьми, заткнуть пасть этому недоноску?

— Этого я не знаю. Сестра говорила что-то о возвращении графств, приданого Маргариты.

— Так надо отдать, пусть подавится! А то ведь этак — не останови его, и он с дружками зажмет Францию в тиски. Да, а кто же еще в этом братстве недовольных, готовых объявить Франции войну?

— Они уже объявили ее.

— Неужели? Недурно, клянусь вратами преисподней! Какое же обвинение предъявляют эти сподручники германского Митридата?

— Они возмущены тем, что король Франции похитил замужнюю женщину.

— И только-то? Столь ничтожен повод для объявления войны? — удивился Этьен.

— Они лижут пятки императору, к тому же ищут в этом выгод для себя. Попробовал бы кто-нибудь возмутиться, когда король Иоанн увел супругу у графа де Ла Марша прямо со свадьбы, увез в Англию и сделал английской королевой.

— Итак, с первыми двумя мы разобрались. Кто еще, сир?

— Король Кастилии и Арагона Фердинанд Второй. Кажется, он давно положил глаз на Руссильон, который вознамерился отобрать у меня, хотя он был отдан моему отцу в качестве залога за военную помощь.

— И что же, сумма залога, как я понимаю, не была выплачена, поскольку Руссильон все еще у нас? — поинтересовался Рибейрак.

— Сестра говорила, что именно так.

— Что ж, недурная троица точит на нас зубки, причем с трех сторон: с севера, с востока и с юга. Готовимся к битве, мой король! Много слетит голов.

Так, за разговорами, они проехали Большой и Малый Пре-о-Клер, повернули на улицу Сены, потом, напротив аббатства Сен-Жермен-де-Пре, влево, на улицу Бюси, которая привела их к воротам того же названия. В это время за их спинами раздался удар монастырского колокола, что близ часовни Богородицы.

— Ого! — повернулся в седле Рибейрак, подняв палец. — Уже девять утра, и в желудке у меня, как в котомке странствующего монаха. Сир, давайте поторопимся. Клянусь дымом преисподней, завтрак уже остыл и ваш повар все глаза проглядел, поджидая к трапезе особу монарха.

Тем временем они миновали ворота Бюси и, понудив коней перейти на рысь, направились по улице Сент-Андре.

— Кстати, мне ужасно не нравится борода главного повара, — сказал Карл. — Я просил его сбрить ее, но он не желает меня слушать, уверяя, что никто не видит его бороды, поскольку блюда на королевский стол приносят поварята, а его, мол, дело — распоряжаться на кухне. Но ведь вы знаете, друзья мои, что мой отец строжайше запретил носить бороды, этот источник заразы. Запрет, разумеется, не коснулся духовенства: с точки зрения Рима, ему так положено. Архиепископ Лионский, мимо особняка которого мы только что проехали, кстати говоря, тоже против ношения бород вторым сословием. Я согласен с отцом и архиепископом, но ума не приложу, что делать с проклятым поваром. Его бы выгнать, но он умеет готовить такие замечательные блюда: суп из каплунов, суп с телятиной в собственном соку, отварная телятина, костный мозг и нижние части куриных ножек, печеные яблоки с сахаром, вафельные трубочки под хорошо выдержанное вино…

— Черт возьми, сир, еще одно ваше слово, и я пущу своего пегого жеребца в карьер! Ей-богу, пощадили бы мои уши. А в самом деле, государь, отчего мы плетемся, точно по дороге на эшафот? Предлагаю перейти на галоп.

— Успокойся, Рибейрак, нам осталось уже немного.

— Хоть и слабое, но все же утешение. Что же касается повара, сир, то могу дать вам неплохой совет. Говорите, он вас не слушает? Обратитесь за помощью к Церкви. Думаю, против такого аргумента ему не устоять. Роль обличителя дурного порока предоставьте архиепископу Лионскому, который очень даже кстати прибыл в свою парижскую резиденцию, по-видимому, имея целью понаблюдать за работой августинцев в своем хозяйстве и дать необходимые указания. Пригласите его однажды к себе на трапезу, а заодно попросите повара, чтобы он сам разливал суп по мискам, без участия стольника, дескать, архиепископ желает видеть того, кто так мастерски умеет готовить. Чтоб мне довелось обнять самого дьявола, если прелат не подаст свой возмущенный глас, увидев треклятую бороду.

— А как быть с придворными, Рибейрак? Хотелось бы проучить некоторых. С архиепископа достаточно будет и одного повара, на большее он не решится. Между тем мне до смерти хочется выставить кое-кого на посмешище; это подействует вернее, нежели желание короля. Я о тех, кто взял моду носить хвосты на затылках.

— Попросите своих шутов, сир, они дополнят эту любопытную сценку. Перед этим они получат указания, кого им надлежит высмеять на потеху двору.

— Браво, Рибейрак, ты король советчиков! Я так и поступлю.

Здесь надобно сказать о том, что Карл, по примеру своих предков, решил завести себе шута. Вышло, однако, что их стало двое; короля это только порадовало, ибо у Карла V, которого он всегда ставил в пример, шутов было целых три.

Одного Карл VIII нашел во время осады Ренна. В одной из деревень местный священник совершал обряд бракосочетания. Король как раз проезжал мимо, когда новобрачные вышли из церкви. Молодой государь не поверил своим глазам: супруг был на добрых полсотни лет старше своей жены. Однако не один король обратил внимание на этакую «диспропорцию». В ту же минуту высказал свое мнение по этому поводу Рибейрак:

— Что этот старый козел будет делать в постели с молодой ланью? Станет читать ей жития святых? Это доставит ей такое же удовольствие, как если вместо супа из телятины в собственном соку ей подали бы блюдо из протухшего мяса, от которого отвернулись бы даже вороны.

В это время из толпы, что полукругом стояла у портала церкви, послышался чей-то насмешливый голос:

— Нет ли у кого-нибудь грелки?

— Зачем тебе, Пуликэн? — спросили зрители.

Растянув рот до ушей, весельчак ответил:

— Да разве сумеет молодая голубица согреть кости этакой реликвии времен короля Дагобера? А без этого такая развалина не протянет и месяца.

Карлу показался забавным этот эпизод. Он дал знак, и к нему мигом подвели небольшого роста, сухопарого человека с тонкими губами, длинным острым носом и озорными зелеными глазами.

— Мне понравилась твоя шутка, — сидя в седле, сказал ему Карл. — Кто ты?

— А ты кто? — мгновенно отпарировал незнакомец. — Но, похоже, ты король. А может, герцог? Ну да не все ли равно? Хочешь знать, кто перед тобой? Несчастный, обманутый Пуликэн, который ушел от собственной жены.

— Неужели? Чем же она тебе досадила, не расскажешь ли нам?

— Охотно. Когда я за ней ухаживал, мне говорили, что она богата. Что же вышло на самом деле? Богатым оказалось только ее прошлое. Я убедился в этом, когда обнаружил, что на руках и ногах у меня не хватает пальцев, чтобы сосчитать, перед кем она задирала подол и продолжает задирать до сих пор. Вдобавок вместо обещанного приданого я получил лишь тещу, которая делала все для того, чтобы моя и без того горькая жизнь стала кислой. С детства я люблю сладкое, а от кислого меня воротит. Что же мне было делать, как не оставить суку ее кобелям, а теще пожелать сдохнуть на щавелевой грядке?

Карл рассмеялся. Ему приглянулся этот человек, и он предложил ему стать королевским шутом, на что тот с восторгом дал согласие, заверив короля, что свою глупость, сопровождаемую насмешками, он уже совершил, так что ныне не прочь посмеяться над другими.

Второго шута по имени Буке доставил королю Рибейрак. Они с Этьеном как-то решили поужинать в кабачке на улице Бертен-Пуаре. Почти вслед за ними туда же вошел неряшливо одетый горожанин с раздвоенным носом и пухлыми губами и попросил господ дворян поднести ему бокал вина.

— Чем же расплатишься, приятель? — спросил Рибейрак, наливая ему из бутылки.

— Скажу хороший тост во здравие некой высокопоставленной особы, — осклабился посетитель. — Желаете послушать? Вот он. Предлагаю выпить за здоровье нашего короля Карла, который наставил рога германскому королю.

— В самом деле? Как же это? — полюбопытствовал Этьен.

Вот какой он получил ответ:

— Германец, за отсутствием мужской силы, не нашел ничего лучшего, как сунуть в постель к своей молодой женушке огромную волосатую ногу. Сей предмет, к его удивлению, не вызвал восторга у новобрачной. Наш король, видя такое дело, вышвырнул эту ногу вон и вместо нее предоставил в распоряжение юной Афродиты то, что более всего подходило для любовных утех. Причем вещица эта так понравилась красотке, что она не раздумывая раскинула ножки, недоумевая в то же время, как это немец таким толстым и длинным предметом рассчитывал доставить ей удовольствие. Отвергнутый таким образом супруг понял свою промашку да было уже поздно: то, чем заменил негодную вещь наш король, столь пришлось по душе юной прелестнице, что она не преминула украсить голову глупого жениха ветвистыми рогами, а вдобавок подарила тому кто ее столь дивным образом ублажил, целое герцогство. А дальше она скоренько вышла за него замуж, оставив германца с носом. Вот потому, ваши милости, я пью за короля, который сумел дать понять своей юной женушке, что нога — неважная замена тому, чему со дня сотворения мира замены не нашел еще никто.

Друзья рассмеялись. Выступление забавного незнакомца пришлось им по душе. Они выпили. Рибейрак снова наполнил бокал их неожиданного собутыльника, затем спросил, продолжая тему:

— Надо полагать, потеря девственности, на которую вознамерилась покуситься германская лапа, явилась для молодой супруги приятным сюрпризом? Скажи об этом еще раз, очень уж складно у тебя получается.

— Настолько приятным, ваша милость, что работа затянулась до утра, — продолжал веселый незнакомец. — И тому есть доказательство: шестеро свидетелей по делу стояли за ширмой и наблюдали процесс превращения девицы в женщину. Воображаю, какую дивную баталию довелось им лицезреть. Должно быть, чего уж греха таить, все шестеро мечтали встать в очередь, причем каждому хотелось быть первым. Их останавливало только то, что над юной амазонкой в поте лица трудился сам король; будь иначе, дамочка от счастья воспарила бы к небесам: еще бы, целых семеро! Будет чем похвастать в кругу подруг.

— Негодяй, ты говоришь о нашей королеве! — нарочито сдвинул брови Этьен. — Знаешь ли, что за это ты заслуживаешь порки?

— На такой поступок способны лишь глупцы, — ответил незнакомец, — а потому я никак не мог подумать, что двое благородных господ, которым я рассказал такую веселую историю, окажутся столь неблагодарными, что вместо бутылки возьмутся за палку.

Друзья со смехом переглянулись. А забавный собутыльник продолжал:

— К тому же я поведал об этом не в присутствии королевы, а тем паче ее супруга, и не в дамском обществе; в последнем случае рассказ мой мигом стал бы достоянием толпы, и мне не миновать бы в лучшем случае плетей, в худшем — веревки.

— Как тебя зовут? — спросил Рибейрак.

— Буке, к услугам ваших милостей.

— К нашим услугам?

— Почему бы и нет? Я слыхал, у короля нет шута. У всех королей есть, а у нашего нет. Мне показалось это несправедливым, вот я и решил позабавить двух сиятельных господ. Вдруг да им понравится мое выступление и они возьмут меня с собой, чтобы я веселил короля? А уж это я смогу, смею вас уверить. Пусть только скажет король Карл, на кого он имеет зуб, и его недругу не поздоровится, уж я сумею пропустить его через такие жернова, после которых он долго не сможет собрать свои косточки.

— А не боишься, что сей господин прикажет расправиться с тобой?

— Но ведь я буду под вашим покровительством, уважаемые сеньоры; разве позволите вы, чтобы вашего подопечного лупили как собаку? К тому же, я слышал, шуты неприкосновенны; Бог строго накажет за посягательство на их тело и саму жизнь, ибо он защищает убогих и слабоумных.

— Неплохая защита, черт побери! — заметил Этьен. — Но поскольку к слабоумным тебя никак не отнесешь, то тумаков тебе все же не избежать.

— Что ж, я буду этому только рад. Почему? Очень просто: это будет означать, что мой удар попал в цель. А кулачные укусы пройдут, мне не впервой, мой язычок не дает мне в этом отношении покоя. Зато я буду жить во дворце, а это все же лучше, чем днем бродить по улицам, прося подаяния, а ночью спать близ конюшни или в сточной канаве. Так что же, ваши милости, по нраву вам мое предложение? Коли так, то я согласен, чтобы мне налили в третий раз.

— С удовольствием, дружище! — воскликнули друзья разом.

— А уж как обрадуется такому подарку король! Уверен, он не преминет отблагодарить двух сеньоров звонкой монетой, часть которой, смею надеяться, попадет и в мой карман. Так оно будет по чести и по совести. Или я не прав?

— Сдается мне, ты отъявленный плут, Буке, чтоб мне довелось водить хоровод в кругу чертей! — похлопал собеседника по плечу Рибейрак. — А потому, я думаю, правильным будет, если мы возьмем тебя с собой. Королю и в самом деле нужен шут: его величество что-то приуныл. Один, правда, уже есть, но два еще лучше, не так ли? А у тебя, как нетрудно понять, нет приюта, да и одет ты, прямо скажем, не по моде. Но гляди, приятель, если одна из твоих шуток придется королю не по душе, то он первым делом отыграется на мне, ну а я, как ты сам понимаешь, постараюсь возместить ущерб, пройдясь хорошенько по твоим ягодицам и бокам.

— А если покажется недостаточно, то я с готовностью прибавлю, — пообещал Этьен.

— И помни, теперь у тебя будут хозяева, причем сразу три, и каждый станет заказывать свой номер. Первый из них — король, за ним…

— За ним — вы двое, чего ж тут непонятного, — дернул плечом Буке. — С одной стороны, конечно, многовато, но с другой — чем больше хозяев, тем богаче обед. Так я понимаю, сеньоры?

Все трое рассмеялись и вскоре покинули кабачок.

…Тем временем всадники подъехали к перекрестку с улицей дю Ратьер. Король указал рукой в конец улицы Лирондель:

— Этьен, друг мой, один дом в этом месте тебе хорошо знаком, не правда ли? Там, в семье булочника, жила когда-то девочка, которую ты спас однажды, когда она упала с моста в реку.

— Верно, сир. Старый булочник, упокой господи его душу, до самого своего смертного часа молил Бога, дабы тот даровал мне долгую жизнь. Он так мечтал, чтобы супруга родила девочку! Он умер, бедняга, шесть лет назад, когда Луизе исполнилось шестнадцать.

— Именно тогда, Этьен, моя сестра взяла ее к себе и сделала своей фрейлиной. Ума не приложу, что это ей взбрело в голову. Очень часто я вижу их вдвоем, они мило беседуют как две старые добрые приятельницы. Заметил ли ты это?

— Да, сир, и я тоже немало удивлен их странной дружбой.

— А обратил ли ты внимание на то, что мадемуазель Луиза, мягко говоря, сохнет по тебе?

— Она? — Этьен пожал плечами. — Мы часто видимся, она расспрашивает меня, я рассказываю ей о друзьях, о битвах…

— Но не мог же ты не видеть при этом, как пунцовеют ее щеки, как затуманивается взор, заплетается язык? А когда ты уходишь, она провожает тебя нежным взглядом до тех пор, пока твоя фигура не скроется из виду. Черт возьми, это заметила даже моя жена! Она, кстати, и посоветовала мне открыть тебе глаза на это.

— На что, сир?

— Да на то, что Луиза влюблена в тебя без памяти! Это известно моей сестре, но она, как ни странно, не выказывает гнева, напротив, их дружба все более крепнет. Дьявол меня забери, если за этим не кроется какая-то тайна. Но когда-нибудь я узнаю, в чем тут дело. А ты что скажешь, Филипп? Клянусь Марией Египетской, ты дашь другу хороший совет! Как поступил бы ты сам, к примеру, в данном случае?

— Положение не из легких, сир, — поскреб подбородок Рибейрак, — если учесть, что мой друг влюблен в вашу сестру и их любовь длится уже бог знает сколько времени. Бедняга Пьер Бурбонский! Похоже, ему нет никакого дела до своей супруги. Конца не видно его пребыванию в своем герцогстве: его беспокоят то волнения жителей, то налоги, то упадок в торговых делах…

— Сейчас не об этом, Рибейрак. Говори по существу.

— Что делал бы я на месте Этьена? Да любил бы обеих, каждый день меняя одну на другую. Судя по вашим словам, сир, это не послужило бы причиной их взаимной вражды.

— Иного ответа, признаюсь, я от тебя и не ожидал. А ведь эта Луиза далеко не так юна, мы с ней одногодки и родились, если верить сестре, с разницей в один день. Ей давно пора выходить замуж, а ты предлагаешь своему другу смотреть на нее всего лишь как на даму для утех.

— По-вашему, сир, ему следует жениться на ней? Но, во-первых, она простолюдинка и не может быть женой дворянина. Во-вторых, Этьен должен влюбиться в нее — в крайнем случае она должна ему очень нравиться, в то время как на самом деле… — Рибейрак повернулся в седле: — Этьен, друг мой, что скажешь ты сам? По нраву ли тебе молодая фрейлина герцогини де Боже?

— Если честно, Филипп, она мне по сердцу: мила, очаровательна и, не будем закрывать на это глаза, весьма хороша лицом и фигурой; у нее особенная стать, а походкой и движениями тела, посадкой головы она очень похожа на вашу сестру, сир.

— В самом деле? Вот черт, я тоже это заметил.

— Может, это и послужило причиной их взаимной симпатии? — предположил Рибейрак.

— Если не сказать больше, — подхватил Этьен. — Филипп, друг мой, и вы, сир, я признаюсь вам в том, в чем не смею признаться себе самому. Порою мне делается страшно. Я не состою в секте еретиков, а потому не верю в переселение душ, но чем дольше я смотрю на Луизу, тем все больше она напоминает мне…

— Ну? Кого же?

— Вы не поверите, сир… Герцогиню Бурбонскую!

Оба собеседника рассмеялись.

— Ты повторяешься, Этьен, — произнес Рибейрак. — Пойми, это вполне очевидно. Помнится, я читал об этом… ну да, у Катулла. Так вот, он пишет, что если у мужчины есть возлюбленная, то вовсе не исключено, что ему может понравиться и другая женщина. Однако, будь она не слишком привлекательна, воображение дорисует ему недостающее, и она в его глазах станет похожей на ту, в которую он уже влюблен. Опираясь на Катулла, друг мой, мы и устанавливаем причину твоих страхов, связанных с переселением душ, с их путешествиями из одного тела в другое.

— К тому же не забывай, Этьен, — прибавил Карл, — что моя сестра — дочь короля Людовика и королевы Шарлотты Савойской, а эта Луиза Лесер всего лишь дочь булочника. Она из простонародья, а потому всякое сходство между этими двумя дамами можно объяснить чистой случайностью или, если хочешь, игрой воображения, но не больше того. И все же, как бы то ни было, прими мой совет: не оставляй без внимания фрейлину моей сестры. Она влюблена в тебя, я в этом уверен, а потому постарайся не разбить ее сердце. Пусть она любит, не запрещай ей этого, что же касается дальнейшего…

— …то пусть Бог рассудит и устроит так, как ему будет угодно, — подытожил Рибейрак. — Ну, а пока он будет расставлять фигуры в нужном порядке, то прими и мой совет: влюбись без памяти в мадемуазель Луизу, тем более что испытываешь к ней симпатию. Далее, друг мой, положись на волю провидения, оно должно подсказать тебе единственный и верный путь.

— Роль провидения, как мне кажется, должна сыграть моя сестра, — молвил Карл. — Будь я проклят, если она и в самом деле не владеет какой-то тайной, в которую, друзья мои, мы с вами когда-нибудь проникнем.

Тем временем они выехали на площадь Сен-Мишель и повернули в сторону моста. Меньше чем через четверть часа они уже въезжали в ворота Лувра.

Глава 2 ПОД СЕНЬЮ РОЗОВОГО КУСТА

Несмотря на советы друга и короля, Этьен так и не решил, как ему поступить. Душа его разрывалась надвое в поисках ответа на вопрос: можно ли, любя одну, полюбить другую? Влюбиться в кого-то кроме Анны означало в его представлении изменить ей, разбить ее сердце, но с другой стороны их любовь, которая давно уже ни для кого не была тайной, не имела будущего. И если Анну, как ему казалось, вполне устраивало существующее положение дел, то он все чаще задавал себе вопрос: что же дальше? Она замужем, у нее двое детей, есть любовник; и у него есть любовница… но и только. Между тем ему уже тридцать лет; возраст немалый, как говорит Рибейрак — критический. И может быть, он мог бы влюбиться в Луизу Лесер… да что там, ему, как он сам себе мысленно признавался, даже хотелось влюбиться в молодую фрейлину, но его пугал неизбежный разрыв с Анной. Как воспримет она такой поворот? Поймет ли, простит ли? В то же время эта новая любовь, как ни крути, не сулила ему видов на будущее, если говорить о семейных узах, о продолжении рода. Она всего лишь дочь булочника, горожанка, третье сословие. А он дворянин, у его отца и у него самого замок, земли, крестьяне. Разумеется, ничто не мешает ему сделать Луизу своей любовницей, тем более что она, как он подумал было, не выразит в этом смысле несогласия. Однако, опять же, что скажет или предпримет Анна? Есть и другое препятствие: взаимоотношения Этьена и Луизы. Поразмыслив, он понял: они не допускали ни занятий любовью, ни даже кокетства. Луиза была для этого слишком чиста. Она жаждала романтической, возвышенной любви. Она мечтала быть возлюбленной, верной подругой, женой — но не дамой для утех, рыскающей глазами в поисках удобной ниши для совокупления с очередным кавалером.

Весь во власти такого рода мыслей, Этьен стал подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж, где находились покои короля, иных придворных и особ, принадлежащих к царствующему дому. Поднявшись, он повернул на королевскую половину.

Справа на стене висела огромная картина, изображавшая поединок Ахилла с Гектором; под ней, правее, выглядывал из ниши, почти на высоте человеческого роста, бюст Александра Македонского. Чуть дальше, на одном уровне с первым полотном, второе — «Низвержение титанов в мрачный тар-тар». Напротив него, там, где начиналась противоположная стена, — большая кадка с раскидистым, выше роста человека, розовым кустом. У этого куста Этьен остановился: навстречу шли, обмениваясь короткими фразами, три фрейлины; третья, впрочем, шла немного позади и если принимала участие в болтовне подруг, то делала это нехотя, словно в растерянности, и, ответив что-то, вновь погружалась в какие-то свои потаенные мысли.

Этьен не верил своим глазам: эта, третья, и была Луиза Лесер. Удивительно: он только что думал о ней и даже перебирал в уме варианты их следующей встречи!..

Увидев Этьена, фрейлины остановились, глубокими реверансам отвечая на легкий поклон. Секунду-другую они стояли, ожидая, не заговорит ли с ними капитан личной гвардии короля и его близкий друг и советник сир де Вержи. Не дождавшись и снова присев уже в едва заметном реверансе, фрейлины отправились дальше, но их вновь остановил голос Этьена:

— Мадемуазель Лесер, останьтесь, мне нужно сказать вам несколько слов. Не волнуйтесь, если вы должны выполнить некое поручение: я не задержу вас надолго.

Фрейлины, чуть помедлив, пошли своей дорогой. Поглядев им вслед, Луиза промолвила:

— Вы вольны поступать согласно вашим желаниям, господин де Вержи, тем более что в данное время я не занята.

— Подойди, Луиза, вот сюда, к ветвям этого куста, — попросил Этьен.

Взглянув на него Луиза робко сделала несколько шагов и снова замерла, не решаясь подходить ближе. Этьен двинулся к ней и взял за руку. Она вздрогнула и опустила глаза.

— Посмотри же на меня, Луиза, — сказал он, не выпуская ее руки. — Отчего ты часто отводишь взор, когда нам с тобой случается заговорить? Ведь мы друзья. Дай мне другую руку., Вот так. Но ты вдруг задрожала. Тебе холодно? Быть может, мы найдем другое место?

— Разве мы друзья, господин де Вержи? — подняла она на него свой кристально чистый, нежный взор, и на щеках ее заиграл легкий румянец. — То есть, простите, я хотела сказать совсем не то, — вконец смутилась она и перевела беспомощный взгляд на свои ладони, трепетавшие в руках Этьена. — Вы ведь знаете, что я обязана вам жизнью. Если бы не вы тогда, на мосту…

— Оставь, Луиза, сколько можно об этом, — перебил ее Этьен.

— По-вашему, я вам надоедаю, но я не устану повторять, что я у вас в неоплатном долгу, ведь вы мой спаситель. А уж как полюбил вас за это мой отец, царство ему небесное…

— А ты, Луиза? — улыбнулся Этьен.

— Что… я? — пролепетала она.

— Ты полюбила?.. Да что с тобой? Подними же голову. Давай-ка я сделаю это за тебя. Черт возьми, вот так-так! Клянусь всеми муками ада, как сказал бы Филипп, что розы на этом кусте горят не ярче твоих щек! Отчего ты смущена?

Она высвободила голову, но не отвела глаз.

— А вы не понимаете?

— Нет. Скажи мне.

— Никогда. Я не имею права на это.

— Ты имеешь право на все, что тебе захочется, девочка моя, а если у тебя возникнут затруднения, то ты можешь смело рассчитывать на мою помощь. Ты ведь знаешь, я не оставлю тебя в беде.

— В моей беде мне не может помочь ни один человек, даже вы, сир де Вержи, хоть и имеете такое большое влияние на королевское семейство.

— Неужели это не в моих силах? Мне стоит лишь сказать слово королю. Так о чем же я должен попросить его? A-а, понимаю, уже много лет ты во фрейлинах и теперь не возражаешь против повышения?

— Всей душой я желала бы этого… но у меня ничего не выйдет.

— Не выйдет? Вот смешная! Но почему? Ты, верно, хочешь подняться до старшей фрейлины?

— Нет.

— Тогда до статс-дамы?

— Нет.

— Значит, до гофмейстерины?

— Нет.

— Черт возьми, девочка, уж не метишь ли ты на место обер-гофмейстерины?

— Нет.

— Нет? Но выше только королева или принцесса. Дорога туда, сама понимаешь, не для таких, как ты. Остается спросить напрямую: скажи, куда же ты метишь? До кого именно желаешь подняться?

Смело глядя Этьену в глаза, дрожащим голосом Луиза произнесла:

— До вас, господин де Вержи, если вы еще не поняли…

Слезинка вдруг выкатилась у нее и побежала по щеке, за ней другая. Опустив голову и закрыв лицо ладонями, девушка горько заплакала.

Этьен обнял ее и привлек к себе. Не сопротивляясь, она прильнула к нему и, спрятав лицо у него на груди, еще сильнее затряслась в безудержных рыданиях.

Дав время уняться слезам, Этьен, не находя ответа в своем сердце и в мыслях, негромко спросил:

— До меня? Но что ты хочешь этим сказать? Тебе нужен замок? Ты хотела бы иметь дворянский титул? Говори же! Черт меня возьми, если я что-нибудь понимаю.

Не поднимая головы, сквозь судорожные всхлипывания, сотрясавшие ее хрупкое, нежное тело, Луиза произнесла таким голосом, словно вместе с ним из нее вылетала душа, которую — увы! — ей ни за что не удастся поймать:

— Да ведь я люблю вас, разве вы не видите? Я люблю вас, люблю, а вы… статс-дама… гофмейстерина…

И Луиза вновь залилась слезами.

— Но и я люблю тебя, — простодушно ответил Этьен, недоумевая о причине слез.

Она вдруг решительно отстранилась от него и, не утирая слез платком, глядя на него во все глаза, ответила, да так, что отпала необходимость задавать новые вопросы:

— Вы любите… да… но как друга, как сестру. А я… ведь вы для меня мужчина, рыцарь, возлюбленный, но не брат и не просто друг, а… Боже мой, неужели это так трудно понять? Какие же вы, мужчины, глупые, ну почему вам приходится объяснять… почему вы не видите сами? Да где же у вас глаза?!

И она вновь дала волю слезам, на сей раз закрыв лицо платком и отвернувшись.

Этьен молчал. Не понять было невозможно. Что сказать в ответ, он не знал. А Луиза все плакала, глядя на розовый куст и не отнимая от лица платка.

Очень скоро слезы стали утихать. Луиза в молчании комкала в руках платок, разглядывая его в поисках сухого места. Этьен понимал, что сейчас она снова начнет говорить, и терпеливо ждал. Он хотел было обнять ее за плечи, но, словно почувствовав это, она повернулась к нему.

— Я знаю, вы любите Анну де Боже. Но она замужем, у нее дети… А у меня нет никого, и будет, нет ли — Богу ведомо. А между тем мне уже двадцать два года, и вы — первый, кого я полюбила. Это случилось давно, я была еще девчонкой. Я немного умела плавать, но от страха и от удара о воду я лишилась чувств и пошла ко дну… И тут вы… Потом вы заходили к нам в гости, говорили с отцом обо мне и еще о чем-то, а я смотрела на вас, как на Господа Бога, и не было для меня в целом мире человека лучше, смелее и добрее вас. Я влюбилась, вы стали рыцарем моих грез, и я уже не представляла себе, кто мог бы вытеснить ваш образ из моего сердца. Это была детская любовь и, конечно же, наивная, но она осталась со мной, я пронесла ее через многие годы, мечтая о том, что настанет день, когда я смогу сказать вам, что безумно вас люблю. Я с головой погружалась в грезы об этом дне, но в то же время и боялась его. Кто я и кто вы? Как смогу я сказать вам, дворянину, занимающему столь высокое положение при дворе, о своей любви? Я, простая горожанка, дочь булочника, волею судеб оказавшаяся здесь, среди людей, стоящих выше меня по социальному положению! Но так повелела мадам де Боже, и никто не посмел подать голос против, хотя поначалу меня дразнили «печеной пастушкой». Но герцогиня по-прежнему добра ко мне и не оставляет меня своим вниманием. Видя это, насмешники прикусили злые язычки и теперь со мной здороваются и беседуют, как со знатной дамой, хотя я до сих пор не могу понять, что руководило мадам, когда она взяла меня к себе в услужение. Собственно, господин де Вержи, услужением это назвать нельзя. Она приставила ко мне учителей математики, философии, грамматики и других наук, придворные дамы обучали меня правилам этикета, а сама герцогиня до сих пор чуть ли не каждый вечер рассказывает мне историю французского королевства, уверяя, что очень скоро мне это понадобится. Я и сама не знаю, зачем, но так угодно мадам, и мне остается только повиноваться.

Я очень ей благодарна. Семье нашей приходилось туго, отец перед смертью часто болел, и матушке тяжело было одной печь булки и ватрушки. Ей помогали мальчик-подмастерье и моя кузина Николь, а мои братья, не пожелавшие стать хлебопеками, по приказу мадам были зачислены в армию короля. Пьер стал копейщиком, Жан — лучником, а кузена Симона потянуло к пушкам. Теперь он при них. Его хвалят: говорят, он очень ловко посылает ядра в стан врага. Ну да что я вам рассказываю, господин де Вержи, ведь вы и сами все знаете.

— Черт возьми, Луиза, когда-нибудь ты выведешь меня из терпения, — повысил голос Этьен, нарочито придав ему легкую суровость. — Перестанешь ты, в конце концов, называть меня господином? Разве так следует тебе ко мне обращаться?

— Но… тогда как же? — вся трепеща, с замиранием сердца спросила Луиза.

— Называй меня просто, по имени.

— По имени… Значит, Этьен?.. Просто Этьен?

— Ну да, черт возьми, чего же проще! Тем более что…

— Что же, господин Этьен?

— Ты милая, славная девушка, Луиза, и я к тебе очень привязался. Я не скажу, что испытываю к тебе такое же влечение, как твое, но даже без этого, клянусь мечом святого Георгия, взял бы тебя в жены!

Какое-то время Луиза молчала, не сводя теплого, нежного взгляда с рыцаря своей мечты. Потом тяжело и протяжно вздохнула:

— Видит Бог, я не могу быть вашей женой в силу сословного неравенства, но как хотелось бы мне, сир Этьен, разрушить эту преграду, созданную, как мне кажется, неизвестно кем и для чего.

— Ей-богу, чтоб мне провалиться в преисподнюю, если и у меня это не вызывает удивления и протеста! — к радости Луизы, выразил свое отношение к социальному неравенству Этьен.

И тогда она решилась. У нее не было иного выхода. Она должна была отдать себя во власть этого человека — безоглядно, бесповоротно; так подсказывала ее романтическая любовь, ее чувство благодарности к тому, без кого ей бы уже не жить на свете. Она решила это давно, как только оказалась при дворе, но стыдливость мешала ей, да и случая не выпадало. Ныне он выпал, небеса сжалились над ней. И сознание безысходности, своего бессилия против законов, диктуемых людьми, сознание это, о котором она потом будет долго и с улыбкой вспоминать, вмиг исчезло.

Она подошла ближе, так близко, что не обнять ее при этом мог лишь бюст Александра, с интересом наблюдавший за ними. И, вся задрожав в объятиях Этьена, вспыхнув до корней волос, она произнесла негромко, не поднимая глаз, замирая от звуков собственного голоса:

— Но раз уж так, и нам нельзя сочетаться узами брака, то тогда… мне ни к чему церемониться с собой, ведь я в объятиях мужчины, которого боготворю. Так для чего мне жить, если не отдать себя этому человеку, милее которого нет для меня никого во всем свете? Пусть он делает со мной что хочет, я вся в его власти, и пусть он знает при этом, что так или иначе я останусь ему верна, ибо никогда не смогу и не захочу полюбить никого другого. Да не осудит меня Господь, ибо мне, как и любой женщине, хочется счастья, а его я вижу лишь в объятиях человека, которого люблю.

— Выходит, ты уже счастлива, девочка моя? — спросил Этьен, целуя нежные ручки Луизы.

— Счастье будет полным, когда тела наши сольются воедино, — промолвила она, закрывая глаза и подставляя губы для поцелуя.

Потом уже, вся тая в объятиях того, кого так сильно любила, она прошептала, замирая от восторга и ласково гладя его по щеке:

— Не говорите только герцогине. Узнав, боюсь, она прогонит меня. — Затем, тихо засмеявшись, она прибавила: — Ну и пусть. Ведь мы вместе! Я вернусь домой, и вы будете приходить ко мне… Там, вдали от двора, мы будем любить друг друга.

— Мы будем счастливы с тобой, моя Луиза, — произнес Этьен.

Вновь закрыв глаза, она ответила на эти слова жарким поцелуем.

Глава 3 ПИСЬМО ИЗ АНГЛИИ

Катрин застала подругу в раздумьях. Герцогиню беспокоила вновь образовавшаяся коалиция против Франции, и Анна мучительно искала выход из создавшегося положения. Королевству грозило оказаться в окружении трех сильных европейских держав, и виной тому, как ни пытайся закрыть на это глаза, ее желание женить Карла на бретонской принцессе. Но ход сделан, и он верный, его одобрил бы сам покойный отец. Однако это повлекло за собой ответный ход, который поставил под угрозу державу ее отца. Черт бы побрал этого Максимилиана с его одноногим браком! Сдалась ему эта Бретань! И все же главный недруг не он, с ним справиться можно. Страшнее Англия — извечный, нудный, надоедливый враг! А она-то думала, что Тюдор, помня оказанную ему услугу, не выступит против нее. И что же? Он оказался обыкновенным пройдохой, настоящей свиньей! И его флот уже у Булони! Навстречу ему поторопится, если уже не сделал этого, германский рогач. А вслед за ним, с юга — Фердинанд II.

Об этом (а не о придворных сплетнях) и шел сейчас разговор у подруг. Катрин переживала не меньше, но не знала, как помочь беде. В который уже раз король созывал Совет (на котором неизменно присутствовала и Анна), и все как один были за то, чтобы войску выступить на Пикардию, оттуда — на Булонь, дабы не отдать ее англичанам. Но с востока может ударить Максимилиан. Англия же не ограничится Булонью. Кому ведомы замыслы Генриха Тюдора? Не готовится ли он высадить десант в Пантьевре, Шербуре или Дьеппе? От лазутчиков пока нет вестей, и это настораживало, вызывая страх внезапного нападения.

Король давно уже разослал гонцов во все герцогства и графства, и к Парижу, хоть и не так скоро, как хотелось, стягивались войска. Одновременно были усилены гарнизоны Турени, Блуа, Пуату, Шампани и Орлеана.

Франция готовилась к масштабной войне. Франция ждала. Отберут ли у нее Бретань?..

— Кстати, как там твой англичанин? — неожиданно спросила Анна. — Пишет что-нибудь? Не разлюбил еще?

— Недавно получила от него письмо, — вздохнув, невесело ответила Катрин. — Хотела взять его с собой, да не сочла нужным. Могу передать на словах, о чем там речь. — Неожиданно она оживилась: — Представь, удивительные у них там творятся дела; может быть, это каким-нибудь образом сыграет нам на руку?

— Скорее же рассказывай, Катрин, я слушаю тебя.

— Этот Тюдор проявляет себя не лучшим образом не только по отношению к Франции, но и к своему народу. Дворяне ропщут: он отбирает у них земли, устраивает казни, ущемляет в правах. На него косится и духовенство: он редко посещает церковь. Моему лорду тоже досталось: на него донесли, и теперь король подозревает его в подготовке мятежа. Дело пахнет тюрьмой, если не плахой.

— Мяукал котенком, а оказался рычащим псом, — резюмировала Анна.

— Но вот что дальше. Ты помнишь, конечно же, историю с племянниками покойного короля Ричарда, который приказал предать их смерти. Так вот, вообрази, совсем недавно объявился один из них, который называет себя Ричардом Йоркским, законным королем Англии. По его словам, после смерти брата Эдуарда ему удалось бежать из Тауэра, и теперь он намерен пойти войной на Генриха Тюдора. Его зовут Перкин Уорбек; до поры до времени он вынужден был скрывать свое местопребывание и настоящее имя. Правда это или нет, но ему поверили, во всяком случае, сделали вид, что поверили все те, кто недоволен правлением Тюдора.

— Так, так, — заинтересовалась Анна. — Сколько же ему лет? Позволяет ли возраст усомниться в том, что он и есть тот самый принц Ричард?

— Ему около восемнадцати-девятнадцати лет, столько же, сколько и тому.

— А внешность? Его лицо? Невозможно ввести в заблуждение тех, кто видел сына короля Эдуарда.

— Ты не поверишь! Лицом он — вылитый брат покойного Эдуарда Пятого, которого Ричард приказал удавить.

— Так, так, — повторила Анна и, встав, начала в возбуждении ходить по комнате от стены к стене, играя пальцами рук и напряженно думая о чем-то. — Откуда же он взялся? — сама с собой говорила она, останавливаясь и снова шагая, но уже быстрее. — Впрочем, неудивительно: если это и не сам Ричард Шрусбери, младший сын Эдуарда Четвертого, то, видимо, его бастард… или его брата Ричарда Третьего, быть может даже, их сестры Маргариты. Вот откуда сходство. — Она остановилась напротив подруги, по-прежнему сидевшей на диване. — И сходство это устраивает тех, кто недоволен правлением Генриха. Так, Катрин?

— Столь устраивает, что они готовы признать этого Уорбека законным королем, Йорком, младшим сыном короля Эдуарда.

— Почему же он не объявлялся раньше? Почему скрывался до сих пор?

— Вот что, как пишет Стэнли, рассказала ему об этом деле Маргарита Йоркская, тетка этого претендента на престол. Его старшего брата, как я уже говорила, предали смерти в Тауэре по приказу Ричарда Третьего, а его самого пощадили, дескать, мал и вовсе безобиден. Однако его заставили поклясться, что он будет скрывать от всех, кто он на самом деле. И вот теперь он решил заявить о себе; не исключено, что на этот шаг его подтолкнула тетка.

— Выходит, она признала этого мнимого Ричарда — будем называть его так — своим племянником? Но ведь она никогда его в глаза не видела: она покинула Англию… ну да, двадцать четыре года назад, выйдя замуж за герцога Карла Бургундского. А сыновья у брата Эдуарда родились позже.

— Поэтому она и в самом деле могла поверить, что перед нею воскресший из мертвых ее племянник. С другой стороны, известно, что она не признала Генриха Седьмого и до сих пор мечтает вернуть власть в Англии дому Йорков. И тут такой благоприятный случай! Почему бы и вправду не поверить в то, что этот Перкин — некогда сгинувший Ричард Йоркский, тем более что это вполне отвечает ее стремлениям?

— Словом, на место Тюдора она готова посадить законного короля Англии, то есть своего чудесным образом отыскавшегося племянника! — подхватила Анна. — И этот претендент на трон является ныне серьезной угрозой для Генриха Седьмого. A-а, стало быть, трон под ним зашатался, и он, думается мне, пойдет на что угодно в целях избавления от такого врага.

— Полагаю, что именно так, — согласилась Катрин. — Томас Стэнли потому и спрашивает в письме, не будет ли чем-либо полезен Франции этот непредвиденный инцидент? Со своей стороны, как я поняла, он готов помочь в этом королю Карлу, ибо, как известно, враг моего врага — мой друг.

— О, Катрин, мало того что твой Стэнли благородный и мужественный человек, он еще и превосходный любовник, коли делает через пролив такие щедрые подарки своей возлюбленной. Она же, в свою очередь, делится ими с регентшей Франции! — Анна присела рядом и крепко обняла подругу. — Ах, Катрин, воистину, ты сокровище, которому нет цены! Если бы ты только знала, какую услугу ты оказала… кому же, мне? Королю Карлу? Нет! Ты и твой друг уберегли королевство от неминуемой и тяжелой войны! Вы оба предотвратили вторжение англичан и возможную оккупацию ими Бретани. Теперь лондонский монарх не посмеет сунуть нос в дела наших северных провинций. Теперь он откажется от выступления против Франции на стороне германского короля, ибо собственная жизнь дороже всего на свете, а ей грозит серьезная опасность.

— Анна, ты сошла с ума! Ничего еще не сделано, не решено; ты в плену своих чудовищных фантазий, которые увлекли тебя в радужное будущее. Что вселяет в тебя такую уверенность? Что ты намерена предпринять? Хочешь сделать ставку на этого Уорбека? Да ведь он объявился совсем недавно, а война уже у ворот.

— Ты не понимаешь, Катрин. До меня доходили слухи, что в Англии и на континенте существуют какие-то тайные силы, имеющие намерение сбросить с престола Генриха Седьмого. Эти силы растут, их все больше, я знаю об этом, но до сих пор мне не известно было, кто стоит во главе этих сил, кто имеет право сесть на трон Йорков, где ныне восседает Тюдор. Теперь я знаю это, а потому немедленно же начну действовать. Господи! — Анна подняла молитвенно сложенные руки и устремила взор ввысь. — Ты услышал мои мольбы! Ты всегда стоял на страже интересов Франции, чьи короли испокон веков считались особами, Тобою избранными. Благодарю Тебя, Господь наш милостивый и всемогущий!

Катрин с восхищением смотрела на подругу, все еще не понимая, как и какие выгоды можно извлечь из всего ею сказанного.

— Ты хочешь пригласить этого Уорбека к себе? — начала она догадываться. — Ты пообещаешь ему поддержку в борьбе против Тюдора?

— И я сделаю так, чтобы английский король узнал об этом. Уверена, это выбьет почву у него из-под ног. Нет ничего страшнее, нежели, собираясь в поход, опасаться удара в спину. Именно такой удар нанесет младший сын Эдуарда Четвертого Генриху Седьмому при поддержке партии Йорков и тех, кто недоволен правлением Тюдора, а таких, насколько мне известно, не так уж и мало. Их союзником выступит Бургундия, где верховодит Маргарита Йоркская, Ирландия и Шотландия. До войны ли с Францией будет англичанину, когда он почувствует, как трон уплывает от него, а вместе с ним, возможно, и сама жизнь? Однако, устранив опасность, он все же не оставит попыток ввязаться в новую авантюру, которую ему не преминет предложить один из наших врагов.

— С волка в овечьей шкуре станется.

— А потому, хотим мы этого или нет, но придется задобрить его золотом, а потом уже подписать с ним мирный договор. Главное — не дать ему выступить сейчас. Ах, как же вовремя написал тебе письмо твой воздыхатель! — Анна обняла подругу и поцеловала в щеку. — Какая же ты милая! Ты просто чудо, моя Катрин! Теперь скажи, где этот Уорбек? Пишет об этом что-нибудь твой лорд?

— Томас сообщает, что принц сейчас в Бургундии, у своей тетки.

— Надо немедленно позвать его к себе! Свидетелями этого гостеприимства станут английские послы. Король примет принца как государя, ему будут оказаны королевские почести. Как ты думаешь, что предпримут, увидев это, посланцы Генриха Седьмого?

— Они немедленно отбудут в Англию, чтобы поведать своему государю, какая ему грозит опасность, ведь беседа с Уорбеком произойдет, как я понимаю, в их присутствии.

— Вот именно, Катрин! С гостем мы поведем разговор о том, что на днях он отправится в Англию с целью поднять там восстание против короля. Там все готово, ждут только его, принца Йоркского, законного наследника престола. Вслед за ним на побережье Англии высадятся наши войска. И послы услышат всё, от слова до слова.

— Осталось одно: незамедлительно отправить гонца в Бургундию.

— Здесь не следует действовать бездумно, полагаясь на придворных, всегда готовых предать, а потому к Маргарите Бургундской поедут наши друзья, Вержи и Рибейрак. Их будут сопровождать полсотни всадников.

— Браво, Анна! Кто, кроме них, сумеет должным образом выполнить такое поручение?

— Они привезут нам Перкина Уорбека! И не будь я герцогиней Бурбонской, бывшей регентшей королевства, если Тюдор выступит на Францию, зная, что под ногами у него горит земля.

— Поставь в известность брата, он должен знать об этом.

— Непременно! — Анна поднялась. — Ступай же скорее, Катрин, разыщи друзей — ну и Ласуа, разумеется, — и приведи их в покои короля. Мы с Карлом будем ожидать вас.

И подруги не мешкая приступили к реализации намеченных действий.

Глава 4 О ВРЕДЕ БОРОД

Карл, как и советовала ему сестра, устроил гостю воистину королевский прием. Большой зал второго этажа Луврского дворца освещали сотни свечей желтого и зеленого воска в золоченых канделябрах, окна были занавешены шторами из дамасского шелка цвета морской волны, пол устилали ковры из Арраса и Лилля. Играли музыканты, расположившиеся вдоль одной из стен, завешенной картинами фламандских и итальянских мастеров; чинно стояли у столов, уставленных яствами, придворные. Словом, все дышало помпой, великолепием. Всем было известна причина званого обеда, и все с нетерпением ждали, когда в зал войдет герцог Йоркский, младший сын Эдуарда IV, законный наследник английского престола.

И вот бургундский гость вошел в зал. Это был молодой человек с длинными соломенными волосами, голубыми глазами, маленьким ртом и пухлыми, словно вырезанными ножницами, волнистыми губами. Одет он своеобразно: на нем красный халат с длинными рукавами, на голове белая шляпа с оранжевым пером, на шее затканная золотом перевязь, которая низко спускалась сзади. Кроме того — гордая посадка головы и блуждающая улыбка на губах. При нем свита из нескольких дворян, все одеты подобающе случаю. Его сопровождали король с королевой, Анна Бурбонская с супругом, герцог Орлеанский, его сестра Мария, Луиза Савойская с мужем, Дюнуа и другие. Герцог (или Уорбек, кому как нравится) приехал совсем недавно. Он немного устал и ужасно проголодался, в чем чистосердечно признался королю спустя час после беседы с ним и его сестрой, происходившей прилюдно и в присутствии английских послов.

Он был доволен. Ему весьма импонировал такой прием. Он уже возомнил себя законным английским королем, во всяком случае, эту уверенность всячески поддерживала в нем его царственная тетка, поэтому все происходящее он воспринимал как должное. Кроме того, молодой герцог хорошо говорил по-французски (теткина работа), а потому чувствовал себя вполне уверенно и вел непринужденную беседу. Когда стали рассаживаться за столами, он сел по правую руку от короля — честь, которой удостаивались лишь принцы крови или монархи союзных держав. Остальные расселись согласно отведенным для них местам.

Чуть в стороне от королевских кресел с балдахинами гордо восседал — кто бы мог подумать! — архиепископ Лионский в бордовой мантии, подбитой мехом горностая. Многие недоумевали: откуда он взялся, кто его приглашал и, главное, зачем? Столь высокопоставленная особа появлялась за королевским столом лишь во время больших церковных праздников или по случаю юбилея коронованных особ. А тут…

Человек он был строгого нрава, любил порядок, во всем знал меру. Улыбался он редко, в основном после трапезы, и не имел привычки, сидя за столом, смотреть по сторонам. Нынче же, вместо того чтобы сидеть не двигаясь в ожидании первого блюда, которое вот-вот начнут разносить, прелат, повернув голову и насупив брови, глядел на двух шутов за королевскими креслами, в пестрых одеяниях и в колпаках с бубенчиками. Возражений против их присутствия он не имел, однако как духовное лицо недолюбливал людей такого сорта.

Известно было, что шуты любили посмеяться над церковниками, и им это не возбранялось. Кроме этого они могли не посещать церковь (что, собственно, они и делали), а потому святые отцы всегда с известным предубеждением и опаской относились к фиглярам, считая их безбожниками и чуть ли не еретиками.

Оба шута заметили этот взгляд и, растянув рот до ушей, отвесили в ответ на это неуклюжие поклоны. Архиепископ помрачнел и отвернулся: была охота глядеть на двух паяцев.

Но что-то долго не несут суп — из телятины, со специями и овощами. Любимое блюдо архиепископа. За столами стало наблюдаться легкое волнение. Темы иссякли, глазеть друг на друга надоело, пора бы уже и делом заняться. Ну а потом — снова музыка и бал в честь знатного гостя.

Но вот, наконец, в конце зала показалось, все более удлиняясь, торжественное шествие специалистов по приготовлению пищи, возглавлял которое сам главный повар — мэтр Жиль Пелер. Неторопливо, чинно он подошел к столу, где восседала венценосная чета, и поставил перед ней разрисованную античными сюжетами супницу, которую до этого нёс перед собой на вытянутых руках.

Архиепископ медленно повернул голову, поглядел в сторону шествия. Взгляд упал на повара. В то же мгновение лицо прелата внезапно исказилось, благодушная улыбка сменилась гримасой отвращения и гнева. Он стукнул кулаком по столу. Вмиг кругом воцарилась тишина.

— Это кто? Ваш главный повар?! — грозно сдвинув брови, сверкнул глазами архиепископ, обращаясь к королю и указывая кивком на человека в белом колпаке с усами и огромной бородой.

Король выразил удивление:

— Не понимаю причину недовольства вашего высокопреосвященства, читаемого на вашем лице. Чем оно вызвано?

— Бородой вашего повара, государь! — устрашающе загремел прелат, поднимаясь и указывая рукой на оторопевшего мэтра Пелера.

Все взоры устремились в направлении представителя Церкви и двух высоких королевских кресел. Актеры, только что начавшие разыгрывать интермедию, застыли каждый в своей позе, выжидающе глядя на короля.

— Отчего слуги позволяют себе предстать перед своим повелителем в столь омерзительном виде? — продолжал между тем архиепископ Лионский. — Кто позволил им обрастать подобно обезьянам? Почему ваше величество не прикажет им выбривать подбородки?

— Выбривать подбородки? — с наигранным удивлением переспросил Карл. — Но зачем? Впрочем, помнится, такую моду ввели при дворе мой прадед, а за ним мой отец.

— Клянусь мощами всех святых, мудрые были государи! — стукнул посохом об пол архиепископ. — Ибо что есть борода, как не скопище вредностей и непотребностей для тела человека, для его крепкого духа! Воистину, сборище хлама, всевозможного мусора — вот что есть борода! В нее, как в напольный ковер, набивается дорожная и комнатная пыль; в ней застревают крошки от еды и оседают соус и жир. Все это способствует появлению и размножению заразы и всякой иной дьявольской гадости в виде… в виде чего, мэтр Фюме? — повернулся прелат к медику. — Объясните государю и придворным, какой вред может быть нанесен телу человека из-за его лености, из-за его нежелания регулярно выбривать подбородок.

Мэтр Адам Фюме, всегда выступавший против ношения бород, поглядывая в сторону повара, с жаром заговорил:

— Согласно Гиппократу борода — не что иное, как отхожее место, где из-за пыли, грязи и пищевых отходов живут такие паразиты, как мелкие жучки, личинки насекомых и различные черви. Человек сам не замечает, как вся эта зараза с его бороды сыплется к нему в суп и попадает на куски мяса, с коих капает жир. Как не возникнуть болезням, которые гнездятся в том месте, что называется бородой и что на самом деле является не чем иным, как настоящей помойкой?

Архиепископ вновь выразительно вытянул руку в сторону бледного и перепуганного повара:

— И этот человек намерен разливать по мискам суп, в то время как с бороды его в эти миски падают черви, блохи и другая паразитная нечисть!

Несчастный повар готов был провалиться сквозь землю. Мысленно он уже простился со своей бородой, при этом не без страха думая о том, как бы его борода не утащила с собой за компанию и его голову.

Король бросил на него тяжелый взгляд, покосился на супницу, на блюда, разложенные на столе, и посмотрел на медика, словно спрашивая того, не сорвется ли с его уст еще какой-нибудь весомый аргумент в пользу бритого подбородка. Восприняв это как несомненный знак к продолжению обличительных выпадов против «рассадников заразы», мэтр Фюме продолжал:

— Кроме того, все эти черви, личинки и другие паразиты с легкостью могут перебраться на того человека, который имеет самый прямой контакт с нечесаной, грязной бородой. Я имею в виду дам, с готовностью подставляющих свои губы для поцелуя.

Придворные дамы тотчас всполошились: кое-кто из них с отвращением бросал полный возмущения взгляд в сторону мужчин, другие принялись спешно и дружно обмахиваться надушенными платочками и утирать ими лицо и шею. Небритые мужчины, включая сюда и слуг, нахмурив лбы, опускали головы; иные стали прикрывать ладонями подбородки.

В зале висела гнетущая тишина. Кавалеры не смели поднять глаз; дамы пытливо глядели на лекаря в ожидании новых разоблачительных заявлений. Мэтр Фюме, не видя возражений на свою обличительную речь, зато увидев одобрительный кивок архиепископа, прибавил, опираясь для убедительности на высказывания античных коллег:

— Небезызвестный всем Диоскорид утверждает, что нет ничего страшнее подушки, на которой лежит или лежала голова бородатого человека, ибо на подушке этой поселились мириады микробов, время от времени покидающих эту бороду в поисках нового, подходящего для них жилища. Ночью они пускаются в странствие, переползают на другое тело и могут даже найти себе пристанище в интимных местах человека, в особенности женщин.

Одна из придворных дам вскрикнула, внезапно побледнев; другая упала в обморок, ее вынесли из зала. Архиепископ, проводив взглядом не в меру чувствительную любительницу альковных похождений, с победным видом повернулся к королю:

— Не правда ли, государь, ваш прадед и ваш отец были воистину мудры, коли приказали брить бороды придворным, исключая людей преклонного возраста. Кое-кому из присутствующих мои слова могут показаться ошибочными или оскорбительными. — Тут он орлиным взором окинул зал. — Я говорю о тех, кто, повинуясь лени и идя на поводу у нечистоплотности, не желает бриться. Им надо как-то оправдать собственную глупость в этом отношении, вот они и могут избрать тактику нападения, всегда служащую защитой людям недалекого ума.

С этими словами архиепископ картинно посмотрел в сторону тех, кого незадолго до этого выделил из толпы придворных.

Король тем временем мигнул обоим шутам.

— Что правда, то правда, — вскричал Пуликэн, перевернувшись через стол и оказавшись почти напротив королевских кресел. — Не место старикам в будуарах прекрасных дам!

Его приятель, подбежав с другой стороны, поспешил первым взять слово:

— К черту стариков! Тут хватит места и для других. — Он повернулся туда, где было больше всего женщин. — Ужели, милые дамы, приятно будет вам, когда с грязных, свалявшихся бород на вас поползут маленькие, но такие отвратительные на вид черви, которые найдут себе убежище в ваших великолепных прическах? Но это не их обитель, они не любят запаха духов. Куда милее им другой запах, и они устремятся туда, откуда он обычно исходит. Вскоре они найдут себе еще одно убежище, где и обоснуются надолго, принюхавшись и почуяв родную стихию. Место это довольно далеко от головы, оно находится там, где кончается тело и начинаются ноги, но черви — народ настойчивый в достижении цели; что стоит им преодолеть расстояние от ушей до низа живота?..

— Ax! — подала испуганный голос супруга сеньора Жака де Фьена и густо покраснела при этом.

Буке, насладившись эффектом, продолжал:

— Наряду с этим мудрый король Карл намеревался распознать лентяев, не желающих бриться, и скопидомов, трясущихся над каждым денье, которое пришлось бы отдать брадобрею. Погляди в зал, король! Смотри, тебя окружают полчища мошек, личинок и червей. Не пора ли все это сжечь? Представь, как обрадуется твой цирюльник, ведь в его карманах окажется больше звонких монет, чем в твоих сундуках.

Пуликэн, вздернув нос и склонив голову набок, перегнулся через стол, едва не достав рукой до короля:

— Дозволь, братец, сказать несколько слов твоим придворным. Один из них совсем недавно назвал меня глупым лупоглазым уродом. Тогда я не смог ответить ему, он куда-то торопился; нынче же он никуда не спешит.

Заручившись молчаливым одобрением августейших особ, шут вприпрыжку помчался вдоль столов и остановился напротив сеньора де Гравиля, королевского камергера и адмирала, весьма высокомерного и непослушного; ему шел уже седьмой десяток; его борода уже долгое время была притчей во языцех.

— Монсеньор может не беспокоиться по поводу пустой траты времени и расходов на цирюльника, — выставив одну ногу вперед и отвесив шутовской поклон, обратился Пуликэн к вельможе. — Вряд ли среди дам найдутся охотницы ловить у себя между ног блох, прыгающих туда с вашей бороды.

Луи де Гравиль сжал кулаки, лицо его пошло пятнами. Вначале онемев от дерзкой выходки шута, он обрел наконец дар речи и негромко выдавил из себя:

— Пошел прочь, шут!

— Далеко не уйду, нет надобности, ведь рядом сидит сир де Ла Шапель, которому мне тоже есть что сказать.

Седобородый придворный, до этого потешавшийся над выходками шута, вмиг насторожился, улыбка предательски сползла с лица. Он вспомнил, как однажды, смеясь, назвал шута колченогим кривлякой. Пуликэн тогда только усмехнулся в ответ. Не думает ли теперь этот паяц, что настала пора посмеяться и ему и этим отомстить? Словно угадав его мысли, шут раскланялся перед своим обидчиком и произнес:

— Не заглянут дамы и в вашу спальню, уважаемый сеньор, ибо им куда милее было тогдашнее вороново крыло, нежили нынешние сорочьи бока. Вы, кажется, продали свое поместье за долги, тем не менее снова на мели? В таком случае дюжина против одного, что у брадобрея не вызовет восторга клиент, которому нечем будет заплатить за выбритый подбородок.

Под устремленными на него со всех сторон насмешливыми взглядами лицо у Ла Шапеля стало наливаться кровью. Так же, как и его сосед, он, заскрежетав зубами и наклонившись над столом, в гневе выдохнул в лицо шуту:

— Ты ответишь мне за это, мерзавец! Настанет день, и я прикажу поколотить тебя как следует.

В ответ услышал:

— Почему бы вам не сделать этого сейчас? Разве колченогий сможет далеко убежать?

И, состроив забавную рожицу, Пуликэн, приплясывая, вернулся к Карлу и сел у его ног. К нему подбежал Буке и вытянул палец в сторону Филиппа де Сен-Поля, зятя казненного коннетабля. У того на затылке торчал пук волос, спереди была борода.

— Взгляни, дружище, на это существо, напоминающее мужчину; во всяком случае, оно было им когда-то.

— Что же сейчас? — изобразил недоумение Пуликэн. — Оно превратилось в женщину?

— Хуже! На затылке у этого подобия рыцаря пучок волос, перетянутый не то резинкой от штанов, не то шнурком от туфель, и напоминающий веник для борьбы с пылью. Спереди у этого двуногого животного иссиня-черная борода, пострашнее, чем у Жиля де Рэ, и она указывает на то, что ее хозяин нерадив, ибо ему лень бриться.

— Клянусь своими бубенчиками, ты не все сказал в адрес этого фрукта, кум Буке, — отозвался Пуликэн. — Его борода, в которой полно пыли, хлебных крошек, мошек и червей…

— Стишок, стишок! — подхватил Буке. — Вот он, послушай!

— Браво, куманек! Бьюсь об заклад, вскоре я начну брать у тебя уроки стихосложения. Но ты перебил меня, я продолжу. Этот субчик, о котором мы говорим, ко всему прочему еще и дерзок: он не уважает не только себя, но и окружающих, ибо своим дурацким видом весьма напоминает… кого бы ты думал, друг мой?

— Обыкновенного козла.

— Ты угодил в самое яблочко! Ему не хватает только рогов.

— Ну, за этим дело не станет. Его супруга, можно быть уверенным, предпочитает спать с настоящим мужчиной, нежели с козлом.

— Но и козел может обладать мужской силой.

— Увы! О таких полумужчинах-полуженщинах, хвостатых и бородатых, говорят так: «Тут густо, — шут провел ладонью по затылку и подбородку, — а тут пусто». — Он сунул руку между ног.

— Но, может быть, такие субъекты отличаются умом? — попытался узнать что-либо о мыслительных способностях «субъектов» Пеликэн. — Ведь если внизу убыло, то сверху, скорее всего, прибыло?

— Черта с два! Не от большого ума такие типы носят бороды и хвосты. Ну а коли здесь нет, — Буке похлопал себя по голове, — то оттуда не займешь. — И он хлопнул по ягодицам.

— Государь, прикажи фиглярам замолчать, — подал возмущенный голос Филипп де Сен-Поль. — Доколе эти двое слабоумных будут глумиться над родовитыми людьми?

Карл в гневе стукнул ладонью по столу:

— Ты не послушал короля, Сен-Поль, так слушай теперь его шута! А когда он кончит, попроси его поделиться с тобой умом, авось он уступит тебе малую толику.

За столами засмеялись. Лицо Сен-Поля залилось краской.

Оба приятеля, переждав, как ни в чем не бывало продолжали:

— Зачем же тогда эти недоумки носят сзади хвосты, как у лошадей и коров? — спросил Пеликэн. — Ведь этак они выглядят смешнее нас с тобой.

Буке ответил:

— Этим они как бы объявляют во всеуслышание: «Вот какой я дурак! Пусть я ничтожен в постели с женщиной, зато ничем не хуже шута — глядите, какие у меня хвосты! Что там корова — у нее хвост сзади, а что там козел — у того борода спереди. У меня же и спереди и сзади! Видел ли кто такое диво дивное?» Один такой хвостатый вызвал однажды смех даже у моей лошади. Представь, едва она увидела его, как громко заржала, оскалив зубы в усмешке.

— Отчего же это она заржала? — с видимым интересом спросил Пеликэн.

— Сначала она никак не могла понять, что это за двуногое существо с таким же хвостом, как и у нее? Она никогда такого не видела. Потом она долго ломала голову над тем, почему у этого двуногого хвост на сзади, как это принято у всех зверей, а на затылке? А заржала потому, что, так и не разгадав загадку, расхохоталась, глядя на такое чудо.

И Буке бесцеремонно уселся на полу рядом с приятелем, после чего оба с вызывающим видом уставились на зятя коннетабля. Тот, вне себя от негодования, вобрал голову в плечи и одарил шутов тем взглядом, каким в 1095 году, на суде, папа Урбан II удостоил представителя секты катаров, громогласно отрицавшего крест, Богородицу и божественную сущность Христа.

Архиепископ, на сей раз довольно благосклонно поглядев на шутов, снова повернулся к королю:

— Сказанное здесь — отнюдь не пустые слова, государь, ибо Церковь проявляет неустанную заботу не только о чистоте веры Христовой, но и о состоянии здоровья своей паствы. Не могу не прибавить к этому, что негоже придворным французского монарха уподобляться мусульманам, носящим все, как один, черные бороды. Вид человека с такой бородой страшит, вызывает отвращение; священник в ужасе осеняет себя крестным знамением, ибо вместо христианина видит перед собой сплошь заросшего черной растительностью еврея или неверного. Сие, однако же, неприменимо к слугам Господа, ибо Христос сам носил бороду. Все же это не значит, что добрые христиане должны в этом походить на Него, ибо Он мессия, коему уподобляться греховно. К тому же Христос носил короткую бородку и ко всему тому светлую, а не темную, как у сарацин.

Он победно оглядел зал и, заканчивая свое выступление, прибавил, для убедительности вновь стукнув посохом об пол:

— Обязываю нерадивых прихожан — тех, кого упомянули, и других — извлечь урок из сказанного и сделать соответствующие выводы, а буде кто не последует совету и реченное здесь примет всего лишь за игру, то врата церкви захлопнутся для того и не будет ему спасения в мире ином.

Архиепископ сел. Какое-то время над столами все еще висело тягостное молчание. Те, над кем смеялись шуты, не поднимали голов, а вскоре и совсем покинули зал. Говорили, на другой же день их уже видели побритыми.

Но не о них рассказ. Гроза, омочив кое-кого холодным ливнем, умчалась, и вновь за столами зашумели и загалдели, а место выбывшего из строя повара занял, как то ему и полагалось, стольник.

Глава 5 В ПОИСКАХ ЖИЛИЩА ГЕСПЕРИД

В разгар веселья, когда актеры сыграли мистерию и закончились выступления акробатов, гистрионов (упражнения с мечами), бродячих поэтов и танцоров и приступили к бальным танцам, Рибейрак неожиданно взял под руку претендента на английский престол:

— Что думает будущий король бывшей империи Плантагенетов о том, чтобы развлечься в более непринужденной обстановке? Бал скоро закончится. Вы отдохнули душой, осталось отдохнуть телом.

Вскинув брови, мнимый сын Эдуарда IV расцвел в улыбке:

— Рибейрак, вы хотите затащить меня в бордель? О, я слышал, что французские жеманницы… то есть, жрицы любви умеют выделывать такие номера, после которых мужчины попадают в плен единственного желания: уже не расставаться с этой прости… то есть, вернее было бы сказать, чаровницей.

— Ах, ваше величество, — воскликнул Рибейрак, нарочито нарекая гостя столь высоким титулом, — речь идет вовсе не о борделе, а об одном уютном гнездышке, где проживают две прелестные феи; на мой взгляд, они не уступят продажным женщинам в их ремесле!

— И вы намерены повести меня туда?

— Почему бы нет? Париж мечтает оставить в вашей памяти самые сладкие воспоминания.

— И… когда же?

— Да прямо сейчас, чего тянуть.

— А это далеко?

— Не то чтобы очень, государь, но и не близко. Это в Университете.

— Ого! Нам предстоит попасть на прием к ректору?

— О нет, на прием к двум богиням любви и красоты, а ректор здесь ни при чем: просто так называется та часть Парижа, где живут эти две очаровательные амазонки.

— Черт возьми, Рибейрак, вы делаете мне воистину пикантное предложение. Но… ведь я король, наследник трона Йорков! Как же я могу?..

— Особы и познатнее вас выходили на охоту и бродили по городским улицам в поисках пленительных пастушек.

Уорбек огляделся и увидел обращенные на него любопытные взгляды членов королевского семейства. Предложение было и в самом деле заманчивым, но покидать дворец не представлялось возможным, ведь празднества устраивались ради него. Так он и сказал Рибейраку, которого с полным правом, с тех пор как они познакомились в Бургундии, стал считать своим хорошим знакомым.

Застолье к тому времени в известной мере развязало языки всем присутствующим, в том числе и двум новым приятелям, переходившим то на «вы», то на «ты». Один из них без церемоний вновь ухватил другого за руку:

— Идем к королю, принц. Ты скажешь ему, что устал, у тебя кружится голова, и всё, чего тебе очень хотелось бы, это отдохнуть, одним словом, прилечь. Тебе выделят роскошные апартаменты, приставят слуг, и ты сделаешь вид, что надолго скроешься с глаз. Потом я выведу тебя потайным ходом, и мы втроем отправимся на свидание с вечерним Парижем.

— К чему такие предосторожности? Разве нельзя уйти открыто?

— Нельзя, мой герцог. Король Карл, узнав о наших намерениях, велит окружить тебя стражей, которая, как и дураку понятно, скорее помешает, нежели поможет нам в таком мероприятии. Очень уж высока в цене твоя голова, дабы ею рисковать.

— Но ты сказал, мы пойдем втроем. Кто же еще?

— Мой друг Этьен, конечно же, чтоб мне довелось водить хоровод в кругу чертей!

Уорбек, ничего не имея против столь соблазнительной перспективы, которую нарисовал ему Рибейрак, все же не мог не выразить опасения:

— Бродить по вечерним улицам городов вовсе не безопасно, в этом я не раз убеждался на собственном опыте, а уж в Париже… Мне говорили, с наступлением ночи он прямо-таки кишит разбойниками всех мастей.

— Слухи, как всегда, преувеличены. Вот другие кишат — Лондон, к примеру, или Рим, а Париж в этом смысле в сравнении с ними просто младенец. Но ты, конечно, считаешь, что окружить себя стражей в таком деле вовсе не так уж глупо? Знай же, что нас с Этьеном будет вполне достаточно, вздумай кто-нибудь покуситься на твой кошелек.

Но кандидат в английские короли все еще колебался:

— Право, меня обуревают сомнения. Удобно ли это? Что скажет его величество, когда узнает? А его сестра? Ее у вас называют королевой.

— Раз называют, то так оно и есть. И коли желаешь знать, то я выполняю приказ нашей королевы. Вот как она мне сказала: «Филипп…»

— О, она даже называет тебя по имени?

— Видишь, сколь велико ее доверие ко мне? Так вот, «Филипп, — сказала она, — мне бы очень хотелось, чтобы наш друг — это она о тебе! — не чувствовал себя в чем-либо ущемленным, будучи у нас в гостях. Дворец дворцом, но мужчине, тем более такому молодому и красивому, уверена, захочется более ярких впечатлений, которые произведет на него небольшое любовное приключение. Пусть же его приезд к нам оставит в его душе самую добрую память о славном городе Париже и его чарующих обитательницах».

— Она так сказала? Ваша королева, сестра короля Карла?

— Лопни мои глаза, если это не так, мой король.

Сомнения мало-помалу рассеялись. Оставались легкие сопутствующие вопросы.

— Но дам, как ты сказал, Рибейрак, всего лишь две, а мы пойдем втроем…

— Можно бы и вчетвером, да наш друг Ласуа нынче занят. Представь, Катрин положила на него глаз, и теперь эта пара неразлучна. Вырвать старика из цепких лап моей крошки — все равно что лишить монаха возможности обманывать людей.

— Кто такая Катрин?

— Об этом потом. Но ты, кажется, спрашивал меня о чем-то? Ах да, насчет Этьена. Он будет прогуливаться во дворе и охранять наш покой, а убедившись, что нам ничто не угрожает и мы собираемся остаться до утра в обществе двух обворожительных муз, он устроится где-нибудь на ночь, скажем, в каморке у служанки. Есть же у этих двух милых красоток служанка, черт побери!

— Непонятно, зачем тогда брать его с собой, если ему нет пары?

— Повторяю, он мой друг, и пойти куда-нибудь без моего друга — все равно что, идя на свидание с дамой, вместо того, что у тебя между ног, прихватить с собой всего лишь свою задницу.

Уорбек от души рассмеялся:

— Нигде не услышишь острого словца, кроме как во Франции.

— Вы забыли уточнить, ваше величество, — при дворе французского короля! А потом, я уже говорил о роли моего друга, когда услышал вопрос относительно охраны.

— Столь он искусный боец?

— Этьен? — Рибейрак уничтожающим взглядом окинул тщедушную фигуру наследника престола. — Минуты хватило бы ему, чтобы расправиться с полудюжиной таких, как ты.

— Удивительно! А окажись они покрепче?

— Минута уменьшилась бы вдвое.

У принца Йоркского от изумления глаза полезли на лоб:

— Как же это так?..

— Довольно, принц, или, если хочешь, король! Ты задаешь слишком много вопросов. Мне одному сложно ответить на все, а также на те, которые тебе еще вздумается задать. Справиться с этим поможет одна из двух обольстительных волшебниц, к которым мы отправляемся тотчас же.

— Хорошо, коли так, я согласен.

Вскоре все трое уже шагали по вечерним улицам Парижа. Сгущались сумерки. Прохожих становилось все меньше. Племяннику Йорков неожиданно захотелось выяснить подоплеку ньшешнего инцидента. Весь вечер он думал об этом.

— Меня не оставляет мысль о сегодняшнем курьезе за обеденным столом, — проговорил он, когда они шли по улице Святого Варфоломея. — Почему именно сегодня это произошло?

— Король давно хотел высмеять бородачей и расправиться в этом смысле с главным поваром: совсем от рук отбился, — пояснил Рибейрак. — Насмешка и презрение окружающих — лучшее средство заставить непокорных повиноваться, а глас Церкви — мощное оружие короля.

— Отчего же его величество не издаст должный указ?

— Королевский указ — серьезная штука, а борода — ничтожная. Обе эти вещи несовместимы.

— Мне кажется, однако, что для такого представления можно было выбрать другой день. Зачем же это делать при гостях?

— Напротив, при гостях это очень даже удобно. Пусть они знают, что французский король не идет на поводу у двора, а решает все сам.

— Прибегая для этого к помощи шутов?

— Скучновато стало при дворе; отчего бы не дать шутам позубоскалить над теми, кто, по-видимому, никак не может понять, что король давно уже не ребенок, а властный монарх?

— Но ведь с шутами могут расправиться те, над кем они посмеялись.

— Шут — королевская игрушка; попробуй тронь! Но главное, фигляры — фигуры едва ли не священные, обижать их не рекомендуется. Считается, что они посланы с неба ангелами, дабы смехом искоренять человеческие пороки. Их опасаются трогать даже святые отцы. Во времена Людовика Святого некий монах наслал проклятие на голову шута за то, что тот прилюдно высмеял одного купца, жена которого в отсутствие мужа пригласила монаха к себе и, вместо того чтобы раскрыть душу, раскрыла ему свои объятия. И что же? Ангелы, увидев это, наказали монаха: он лишился своей мужской силы, а через год разбился насмерть, свалившись с колокольни. Другого шута — при Филиппе Третьем — побили палками за то, что он высмеял королевского адмирала, из-за бездарности которого был разбит флот в Арагонской экспедиции. Шут стерпел побои, а вот адмирал жестоко поплатился за свою месть: не прошло и трех дней, как его сбросила лошадь, и в кустах его укусила змея. Он не протянул и суток. С тех пор никто не решается поднимать руку на шута. Если возмездие со стороны небес затянется, то человеческий суд не заставит себя долго ждать: обидчика мигом вычислят, ибо лишь обделенный умом станет мстить тому, кто над ним смеялся.

— Но это еще надо доказать, — возразил царственный спутник.

— В камере пыток судьи за считанные минуты получат необходимые доказательства. Вот потому, государь, с шутами следует дружить, и глуп тот, кто этого не понимает и в силу этого однажды становится объектом для насмешки.

Уорбек, слушая, удивлялся, покачивая головой, но вопросов больше не задавал.

Тем временем троица прошла по мосту Сен-Мишель, вышла на площадь и у перекрестка «пяти дорог», как называли его местные жители, повернула вправо на улицу Сент-Андре.

— Рибейрак, известен ли тебе дом, в котором живут эти две дамы? — спросил Уорбек. — Ты часто там бывал? Он вполне благонадежен?

— Скажу по совести, мой король, я никогда там не был, — ответил Филипп, с недавнего времени считавший фамильярность, даже при общении с высокопоставленными особами, в порядке вещей.

— В самом деле? — удивился гость. — Вот так-так! А эти дамы? Хорошо ли вы их знаете? Давно ли с ними знакомы?

— С одной я познакомился не далее как вчера, другую еще в глаза не видел.

— И после этого вы утверждаете, что обе они — прекрасные нимфы из садов Гесперид?

— Одна, во всяком случае, только недавно оттуда, да и то потому лишь, что яблок там уже не осталось. Догадываюсь, что она прихватила с собой сестру.

— И что же, едва познакомившись, она пригласила вас к себе?

— Причем намекнула, что не станет возражать, если я захвачу с собой приятеля. Эту роль я планировал отдать моему другу, но в виду сложившихся обстоятельств актеров пришлось поменять. Ты ведь не в обиде, Этьен?

— Напротив, Филипп, я даже рад. Сердце мое и без того разрывается на части, ты же знаешь. Тройной ноши ему не осилить.

— Согласен. Здесь и я бы спасовал.

— Как же ты познакомился с ней, Рибейрак? — спросил предъявитель прав на английский трон. — И далеко ли нам еще идти?

— Далеко ли идти? Сейчас мы это выясним. Что же до знакомства, то дело было так. Возвращаясь от графа де Роган, к которому меня посылал с поручением король, я увидел красотку, подле которой увивался какой-то бродяга. Она никак не могла от него отделаться, он то и дело преграждал ей дорогу. И тут я поймал ее взгляд. В ее глазах я прочел немую просьбу, означавшую для меня не что иное, как приказ. Я попросил наглеца оставить даму в покое. Он стал мне грубить. Я взял его за шиворот, развернул и дал хорошего пинка. И что бы вы думали, друзья мои? Этот тип выхватил из-за пазухи нож. Но у меня была шпага, и я полоснул его по руке. Тогда он, выронив нож, бросился на меня. Недолго думая, я рассек ему щеку, и он, изрыгая проклятия, убежал, пообещав рассчитаться со мной. Подойдя к даме, я предложил ей свои услуги в качестве провожатого, но она, как оказалось, уже пришла: ее ждали в том доме, откуда я только что вышел. Я счел нужным ей представиться, в ответ она назвала свое имя. Она уже подходила к дверям особняка, и тут я спросил, смогу ли увидеться с ней вновь и, главное, когда и где. Она ответила, что будет ожидать завтра в своем доме на улице, которая называется Камень — Сарацину. Не имея ни малейшего понятия, где эта улица, я пожелал уточнить…

— Какое странное название, — не преминул заметить предполагавшийся монарх. — Нигде я не встречал ничего подобного.

— Но вы и никогда не были в Париже, ваше высочество. Здесь есть улицы с не менее любопытными названиями; одна, например, называется Выверни Карман, другая — Вонючая Дыра, третья — Дерьмовая, еще одна — Шлюхино Логово, а неподалеку — Ложбина Любви.

— Святые небеса! — даже приостановился Перкин Уорбек. — Веселый, однако, город Париж. Но что же дальше, Рибейрак? Что ответила твоя новая знакомая?

— Она сказала мне: «Пойдете вверх по улице Высокого Листа, а дальше — налево; спросите дом пергаментщика Дешане; увидите вывеску». С этими словами она быстро скрылась за дверью, блеснув на прощанье алым каблучком туфельки. Я мог бы подождать ее, чтобы расспросить, как найти эту улицу, но я торопился: меня ждал король.

— Сколь, однако, легки и падки на любовные приключения французские дамы, — покачал головой племянник Маргариты Бургундской. — В Ирландии, к примеру, для того чтобы прийти в гости к даме, да притом еще имея вполне конкретные намерения, потребовалось бы не менее месяца. А в Шотландии осада затянулась бы чуть ли не вдвое дольше.

— В Париже крепости сдаются в тот же день, максимум — на следующий, — авторитетно заявил Рибейрак и неожиданно остановился.

— Значит, улица Высокого Листа, — проговорил гость, с любопытством озираясь вокруг. — Но где же она? Далеко ли еще идти?

— Мы на ней стоим, монсеньор.

— В самом деле? Выходит, мы пришли?

— Вот церковь Святого Андрея, где мы повстречались. — Рибейрак указал на храм. Затем вытянул руку вправо. — А вот и особняк графа де Рогана, за дверьми которого скрылась таинственная Антуанетта Кавалье.

— Прекрасно! Но нам, значит, теперь следует идти по этой улице? Впрочем, думаю, это совсем рядом, ведь ваша новая знакомая сказала: «Потом налево».

— Но она не сказала: «Сразу», — возразил Этьен.

— Так или нет, это мы сейчас выясним, — бодро произнес Рибейрак и направился вверх по улице Отфей (Высокого Листа) в сторону монастыря Кордельеров. Оба его спутника последовали за ним.

— Я слышал, — неожиданно сказал Уорбек, — парижане в разговоре нередко употребляют слово «мельница».

— Что же в этом удивительного? — пожал плечами Рибейрак. — Мельниц хватает в пригородах, да и в самом городе.

— Я имею в виду совсем другое. Слово это, кстати, я не раз слышал от ваших придворных. Так говорят о человеке, которого невозможно победить в схватке. Причем он не один, их целых три! И они бьются обеими руками!

Рибейрак усмехнулся:

— Ты слышал, Этьен? Мельница! Как тебе нравится?

— Хотелось бы мне посмотреть на такую «мельницу», — мечтательно произнес охотник до тронов.

— Может быть, ваше высочество, вам и повезет.

Вскоре они остановились у перекрестка с одной из улиц, которая под прямым углом уходила влево.

— Ну вот, мы и пришли, — облегченно вздохнул Уорбек, — если верить мадам Кавалье.

— Филипп, это и есть та самая улица? — спросил Этьен.

— Мне-то откуда знать? — поскреб затылок Рибейрак, вглядываясь в темноту. — Но спросить не у кого. Вот незадача.

— Где же люди? — удивился гость. — Не так уж и поздно, а вокруг ни одного прохожего.

— С наступлением темноты горожане прячутся по домам, как крысы по норам. Жаль, бал затянулся допоздна, мы могли бы прийти засветло.

В это время мимо них торопливо прошагал какой-то человек в темной накидке и черной квадратной шапочке, по виду, судейский.

— Эй, — окликнул его Этьен, — скажите, как называется улица, на которую вы повернули?

Человек оглянулся, буркнул: «Кукольная» и проследовал дальше.

— А где Камень — Сарацину? Далеко это?

Прохожий махнул правой рукой и исчез.

Все трое возобновили путь. И вот, шагов через пятьдесят или немного больше — новый перекресток.

— Должно быть, это здесь, — жизнеутверждающе объявил Рибейрак. — Надеюсь, черт возьми, что мы пришли.

— И снова не у кого спросить, — промолвил Этьен. — Но, кажется, на самом первом доме есть надпись. Попробуем разобрать.

Он подошел ближе, некоторое время вглядывался в стену, на которую падал неверный свет из окна стоящего напротив дома, наконец негромко произнес:

— Эта улица называется Змеиной.

— Черт бы ее побрал! — проворчал Рибейрак. — Долго нам еще бродить по этому лабиринту Дедала? Но следующий перекресток на этой проклятой улице непременно окажется нашим, чтоб мне вариться в котле у сатаны, если не так!

Им повезло. На третьем перекрестке им попалась на глаза группа студентов, с песнями пересекавшая под углом улицу Отфей. Уверенный в победе над Дедалом, Рибейрак весело крикнул студентам:

— Эй, юноши, где это мы? Ведь это улица Камень — Сарацину, не правда ли? — И он указал рукой влево.

— Нет, мессир, вы ошиблись, — столь же весело ответил один из школяров. — Камней здесь нет; последний полетел в сарацина пару веков назад. Это улица Проходная.

— Будь оно проклято! — выругался Рибейрак. — Богомерзкий квартал! И дома походят один на другой, как семечки подсолнуха. Как аборигены не путаются в них — ума не приложу. А где же эта улица, с камнем для неверных? — крикнул он вдогонку студентам.

Те в ответ махнули руками куда-то в сторону ворот Сен-Мишель.

— Друзья мои, я слышу, как трещат дрова, — поднял для убедительности палец Этьен.

— О, а я вижу, как черти подтаскивают котел, в который они уже готовы бросить нашего проводника, — вторил ему Уорбек.

— И чем скорее мы уйдем с этого места, тем больше вероятность того, что черти, устав, бросят свою ношу! — воскликнул Рибейрак. — Вперед, друзья мои! — И он вытянул руку в направлении длинной, злополучной улицы Отфей. — На этот раз осечки быть не должно.

— Только ты уже не клянись, иначе подопечные Вельзевула с удвоенным усердием возьмутся за работу.

— Хорошо, что в домах горят свечи, — заметил наследный принц Йоркский. — Не будь этого, мы заблудились бы в потемках, как в дремучем лесу.

Вздохнув, они отправились дальше. Рибейрак молчал. Словно одержимый, он упрямо шел вперед, напряженно вглядываясь в темноту, царившую слева. Казалось, ошибись они вновь, и он, в лучшем случае, не двинется с места; в худшем — избавит чертей от их тяжкого труда и сам прыгнет в котел.

Но вот впереди, слева, показалась прогалина между домами. Новый перекресток. Рибейрак остановился и с победным видом оглядел спутников.

— Этьен, — произнес он, — несешь ли ты все еще с собой топор? Да? Тогда смело можешь рубить мне голову, если эта улица, что слева, не выложена из камней для сарацин.

Они постояли, поглазели по сторонам, подождали, но пешеходов не было видно. Не представлялось возможным и разобрать надпись на стене ближайшего к ним дома. Наконец, после тщательного и придирчивого осмотра, возблагодарив небо за то, что дождем не смыло мел, Этьен и Уорбек разобрали-таки корявые буквы. Рибейрак, покусывая губы, с беспокойством смотрел на них.

Прочитав, они отошли и молча воззрились на своего гида. Тот стоял ни жив ни мертв и, словно осужденный на казнь, с трепетом ожидал оглашения приговора.

— Хорошо, что по дороге я где-то обронил топор, — промолвил Этьен. — Я не смог бы… Филипп, я спас тебе жизнь, не забудь же этого.

— Увы, мой друг, — печально и тяжело вздохнул наследный английский принц, — но этой улице впору называться Руби Голову, хотя у нее не менее страшное название: Режь Глотку[26].

Рибейрак разразился проклятиями.

Уорбек многозначительно прибавил:

— А может быть, такой улицы и в помине нет?

И услышал бурное возражение:

— Да ведь тот, в шапочке, махнул рукой в эту сторону!

— Его жест мог означать совсем иное: дело ваше дрянь, ничего вам здесь не найти.

— А студенты? — не сдавался Рибейрак. — С какой стати им вздумалось бы нас обманывать?

— Этот народ вообще веселого нрава. Отчего бы не пошутить над тремя ненормальными, разыскивающими то, чего не может быть?

— Филипп, — резонно произнес Этьен, — а эта дама по имени Антуанетта, случаем, не из балагана странствующих актеров, любителей отпускать шуточки? Не смеется ли она сейчас в обществе подруг, глядя из окна одного из домов, как двое придворных короля Карла Восьмого в компании с английским королем пытаются разобраться в основах градостроения южной части Парижа?

— Однако вам как придворным это простительно, — усмехнулся Уорбек, — но кто скажет, на кой черт будущему королю Англии знать, сколько перекрестков в городе Париже, на улице Высокого Листа?

— И все же у нас еще есть шанс, — с оптимизмом воскликнул Рибейрак, указывая рукой на юг, туда, где кончалась злополучная улица, на что указывали ясно различаемые при лунном свете ограда и высокая колокольня монастыря Кордельеров. — Впереди, если верить своим глазам, еще две улицы: одна — вдоль ограды монастыря, другая — ближе к нам. И эта, что ближе, — клянусь пяткой сатаны! — и есть искомая улица, будь она трижды неладна.

— На чем же основываются эти ваши убеждения, Рибейрак? — полюбопытствовал любитель престолов.

— На том, что впереди, в конце нашего пути, улица носит название этого монастыря, иначе и быть не может, следовательно, наша улица — та, что лежит меж нами и храмом Божьим. Она последняя, но если окажется, что и в этот раз нам не повезло…

— Если последний объект нашего внимания явит абсолютную непричастность к нападению на сарацин, то, — развел руками Этьен, — останется пожалеть, Филипп, что красотку у церкви Святого Андрея ты видел в первый и в последний раз в жизни.

— Клянусь ослиными ушами сатаны, мне было бы чертовски жаль.

Они дошли до предпоследнего перекрестка, повернули налево и в молчании остановились. Картина, представшая их взору, не вселяла никакой уверенности в то, что они достигли желанной цели. Кругом царил таинственный, зловещий полумрак. Темные, местами поистине уродливые дома неприветливо глядели на незваных гостей с обеих сторон улицы, пока что хранившей в тайне свое название. Похоже, она и не торопилась раскрыть ее, если судить по тому, что все вокруг будто вымерло, не слышно было даже шума, доносящегося порою из окна какого-нибудь дома.

На одном из них, первом, начертанная, по-видимому, обломком известняка, по стене шла надпись, возвещавшая либо победу, либо поражение. Не в привычках Рибейрака было гадать, поэтому он решительно подошел и впился глазами в таинственные буквы, которым надлежало положить конец их утомительному, тернистому пути. Его спутники с вполне понятным волнением переглянулись, и в то же мгновение со стороны стены дома послышался торжествующий крик:

— Ну вот, я же говорил! Будь прокляты все улицы на свете, кроме этой! Дело за малым: разыскать жилище феи алого каблучка. За работу, друзья мои! Проклятье: скрылась луна. Однако, надеюсь, мы отыщем желаемый дом по вывеске, коли уж не у кого спросить, где живет пергаментных дел мастер мэтр Дешане.

Они дружно повернули головы вправо. Дома на этой стороне улицы были двухэтажные, узкие, точно их сплющили перед тем как поставить сюда; конические крыши, казалось, с остервенением тянулись ввысь, словно соревнуясь, кто в этом смысле станет удачливее всех.

Окинув их зорким глазом чуть ли не до самой улицы Арфы, Рибейрак не преминул сделать вывод:

— Наши нимфы не могут жить ни в одной из этих коробок, похожих друг на друга, как горошины в стручке. К тому же, сколько видит глаз, я не заметил ни одной вывески. Значит, искать следует на другой стороне.

Они повернулись и некоторое время молча и с видимым интересом созерцали ряд домов по левой стороне улицы.

Первым в ряду стоял, с высокими узкими окнами и зеленой двускатной крышей, большой двухэтажный особняк, за которым виднелась высокая квадратная башня с устремленным ввысь шпилем. За этим особняком — неуклюжий, сиротливый и весь какой-то дрожащий от страха, словно неудачно спрятался от погони, — крошечный домок с одним окном, которое, так и казалось, пугливо озирается по сторонам, не зная, как ему поступить в случае опасности.

Правее этого боязливого зайчонка, вплотную к нему — небольшой двухэтажный дом, напоминающий колокольню, — узкий, будто обрезанный с обеих сторон. Он так далеко от мостовой, что, кажется, его излишне постарались втиснуть сюда, чтобы, дескать, помалкивал себе, не смел и носа совать к линии, по которой гордо высились фасады соседей. Два окна на втором этаже этой «колокольни» глядели на мир с печалью, вызванной недоумением по поводу того, что с домом столь неучтиво обошлись. Сам же он, зажатый с боков массивным особняком и тем самым «зайчонком» с высокой конической крышей, напоминавшей навостренное заячье ухо, казалось, так и рвался раздаться в стороны, вырвавшись из тесноты. Но неколебимые стены соседей не пускали его, и он, оставив отчаянные попытки, отныне обречен был с вожделением и тоской глядеть своими грустными окнами перед собой, мечтая выдвинуться хотя бы футов на пять вперед.

Почти вплотную к этому несчастному дому гордо стоял гигант, подобный первому, — здание из красного кирпича с широкой аркой посередине, мансардой с большим слуховым окном, глядящим прямо на вас, и с высокой конической, покрытой красной черепицей, крышей.

И, глядя на этих двух исполинов, по своим габаритам главенствовавших над всей улицей подобно двум сказочным великанам, создавалось впечатление, будто они со злой усмешкой косятся в сторону тщедушных, неказистых домишек, возмущенные тем, что между ними оказались эти два заморыша. Но именно один из них, к удивлению двух колоссов, привлек внимание путников.

— Смотрите! — вытянул руку Этьен, указывая на вывеску в виде пергаментного свитка, висевшую под дверным навесом. — Кажется, мы у цели.

— Я так и знал, что это здесь, — оживился Рибейрак. — Мне сразу приглянулся этот обиженный дом с двумя окнами наверху. В одном из них горит свет. Будь я проклят, если нас уже не ждут в этой тощей юдоли печали.

— Черт бы побрал твою красотку, Филипп. И вздумалось же ей забраться в такую глухомань.

— Ничего не поделаешь, Этьен. Мы очутились в тартаре, но зато каких харит мы там найдем!

Они подошли к ущемленному в своих правах дому и постучали в дверь. В глубине послышались чьи-то торопливые шаги. У порога они замерли. Того, кто стучал, попросили отрекомендоваться. Рибейрак назвал себя. На минуту-две дом погрузился в мрачное молчание, словно раздумывая, впускать ли к себе незнакомого гостя. Наконец дверь, звякнув щеколдой, открылась, и все трое вошли.

В коридоре горели две свечи: у входа и под лестницей, меж двух дверей, одна из которых вела на кухню, другая, по всей видимости, в кабинет хозяина. На нижней ступени лестницы, положив руку на перила, стояла, хлопая глазами, в переднике поверх простого ситцевого платья, дебелая девица лет восемнадцати — двадцати — служанка.

Рибейрак сразу же догадался, кто перед ними.

— Ты, кажется, удивлена, милая? — обратился он к ней. — Твоя хозяйка разве не предупредила тебя, что сегодня к ней будут гости?

— Это так, сеньор, — проговорила девушка, — но она сказала, что придет один, в крайнем случае двое…

— А пришли трое, велика ли важность, — простодушно ответил Рибейрак. — Хозяйка ведь тоже не одна. Сама посуди, мог ли я оставить ее сестру без внимания? Это было бы, по меньшей мере, неучтиво с моей стороны, ты не находишь?

Служанка кивнула, дав понять, что находит довод убедительным.

Этьен легко взял ее за руку.

— Веди же нас! Вот лестница. Нельзя не прийти к заключению, что она ведет к Парнасу, где нас ожидают две восхитительные музы.

Служанка фыркнула и довольно грубо высвободила свою руку.

— Идите за мной.

И стала подниматься. Друзья переглянулись. Девица эта была далеко не красавицей, и Рибейрак не замедлил поделиться с Этьеном своими наблюдениями в этом смысле. Уорбек прибавил, что она, на его взгляд, не отличается вежливостью и радушием; должно быть, у нее нет любовника. Так же тихо Этьен ответил им, что обделенные красотой женщины всегда сердиты и не очень-то любезны; обладая холодным сердцем, они не способны любить.

Немного погодя они вошли в вытянутую по форме и не отличавшуюся богатым убранством комнату. Деревянный пол с ковровой дорожкой, маленький столик с парой стульев, камин, этажерка, скамья, цветочные горшки по стенам и кровать у окна — такова обстановка помещения. Напротив двери — другая дверь, в соседнюю спальню: вот почему с улицы видны два окна.

Сестры, отложив вязание, во все глаза воззрились на гостей. Одна из них, в чепце и голубом платье, сидела у окна; другая — в платье с розовыми бантами крест-накрест — на кровати.

Глава 6 НЕЗНАКОМКА С УЛИЦЫ ДЮ РАТЬЕР

Не прошло и четверти часа, как Этьен покинул это общество; не то чтобы ему стало скучно, просто он почувствовал себя лишним. Сославшись на то, что в комнате душно, он вышел на улицу, еще не имея понятия, подождать ли ему Уорбека и Рибейрака или они останутся здесь до утра. Так или иначе, зная, что он поблизости, они не преминули бы поставить его в известность о реальном положении дел, и он попросил бы служанку устроить ему где-нибудь постель. Уходить ему нельзя было: все же они вдвоем охраняли особу будущего монарха, во всяком случае, того, кто намеревался им стать.

Этьен сел на скамью, прямо у дверей, и, глядя на высокий шпиль церкви святого Козьмы и Дамиана, что на углу улицы Францисканцев, предался размышлениям. Ему было о чем подумать.

Ему очень нравилась очаровательная, нежная Луиза Лесер. Он ловил себя на том, что все чаще думает о ней. Он мог бы жениться, но непреодолимой преградой вставала разность сословий. Они могли бы стать любовниками, но Анна, узнав об этом, прогнала бы ее. В то же время они не могли оставаться всего лишь друзьями: оба чувствовали, что давняя дружба переросла в нечто большее, и у них уже не получится запросто, безмятежно улыбаясь, поболтать друг с другом о том о сем. Как она сказала тогда: «Вот если бы мне возвыситься до вас…» Этьен горько усмехнулся: чудес не бывает; она всего лишь дочь булочника с улицы дю Ратьер…

Неожиданно он поднял голову и прислушался. Неподалеку, с той стороны, откуда они пришли, ему почудился чей-то крик. Он поднялся. Не ослышался ли? Но крик повторился, потом резко затих. Не вызывало сомнений: кричала женщина. Не раздумывая ни мгновения, Этьен бросился вниз по улице Отфей.

Он подоспел вовремя. Несколько человек пытались справиться с женщиной, которая отчаянно сопротивлялась, то кусаясь, то отвешивая пощечины. Но скоро она выдохлась, силы оставили ее, и она упала на землю[27]. Вновь закричать уже не удалось: ей зажали рот рукой и потащили в подворотню ближайшего дома напротив улицы Купер Госье. Тащили двое, третий пытался сунуть женщине тряпку в рот, но она укусила его за палец и снова закричала. Двое тем временем, поторапливая приятелей и бросая вороватые взгляды по обе стороны улицы Отфей, прикрывали отход.

И вдруг на них со шпагой в руке коршуном налетел Этьен. Было не слишком-то светло, и они увидели его поздно, когда один из них уже упал, захлебываясь кровью: лезвие вошло ему в горло. Второй успел выхватить шпагу, ему на помощь пришли еще двое. Завязалась отчаянная схватка. Четвертый, тот, что держал женщину, желая помочь товарищам поскорее разделаться с нежданным заступником, тоже выдернул из ножен меч.

Драться одному против четверых было нелегко, да еще чуть ли не в кромешной тьме, но и насильникам приходилось не слаще: они порою наугад, к тому же неумело рубили воздух клинками и, случалось, наносили увечья друг другу. Они почти что обступили Этьена кругом, и он с сожалением подумал, что до ближайшего дома не так уж и близко; будь иначе, ему легче было бы отбиваться, ибо спину прикрывал бы надежный щит. И еще он пожалел, что у него нет второй шпаги; ах, как она помогла бы сейчас! И тут он вспомнил о том, кто самый первый упал мертвым. Да ведь он был при шпаге! Просто он не успел вытащить ее из ножен.

И Этьен стал торопливо, даже не мечтая о том, чтобы нанести удар, а лишь отбиваясь, отходить к тому месту, где лежал убитый. Он чуть было не споткнулся об него, и это едва не стоило ему жизни: клинок со свистом разрезал воздух в нескольких дюймах от его лица. Зато ему удалось вырвать шпагу из ножен прямо на глазах у оторопевшей четверки. И, едва он взялся за рукоять, как совсем рядом раздался громкий и звонкий голос:

— A-а, канальи! Вздумали напасть на одного, что вам сгореть в аду! Ну а еще двое вам по зубам?

И Рибейрак с Уорбеком бросились на врагов.

Этьен почувствовал прилив сил. Кроме того, что подоспела помощь, у него были теперь две шпаги! Две вместо одной! Ах, добрый, милый Ласуа, сам Бог послал тебя с небес на землю, чтобы ты преподал своим ученикам уроки ведения боя обеими руками! И Этьен схватился с теми, что оказались ближе к нему.

Рибейрак, увидев это, крикнул Уорбеку:

— Дай-ка мне твою шпагу, заморский принц! Толку от нее в моих руках будет больше, клянусь мантией князя тьмы! Ну, я не шучу, скорее же!

Уорбек, оторопев, протянул ему клинок.

— А теперь отойди подальше; из участника отныне ты становишься лишь зрителем.

И со шпагами в руках Рибейрак смело вступил в схватку с остальными двумя.

Насильники опешили. Такого им видеть еще не доводилось. Четыре шпаги, точно четыре молнии в ночи, со всех сторон наносили удары, резали одежду, руки, ноги, лица. Увернуться от этих смертоносных колес не было никакой возможности, оставалось лишь убегать. Но и это оказалось нелегким делом: квартет шпаг догонял, рубил, вынуждал вместо нападения думать только о защите. Не прошло и минуты, как упал, обливаясь кровью, еще один рыцарь ночи: лезвие наискось разрезало ему лицо, а потом вошло в грудь. И тут один из оставшихся в живых в ужасе вскричал:

— Мельница!!! Клянусь Богом, это она!

— Мельница!.. — в страхе повторил его подельник.

— Будь я проклят, если от этих крыльев кому-либо удавалось спастись! — возопил третий. — А потому я исчезаю, дабы сберечь единственную шкуру, которую подарила мне моя мать.

И тотчас же, не переставая оглядываться на бегу, трое разбойников покинули место схватки, скрывшись в узком проходе между домами, почти напротив улицы Купер Госье.

— Ну, вот и всё. — Рибейрак бросил одну шпагу в ножны, другую протянул наследному принцу Йорков. — Не прошло и пяти минут.

— Господи, воля Твоя!.. — крестясь, пробормотал ошеломленный кандидат на должность короля. — Так вот, оказывается, что это за мельница… Никогда в жизни я не видел ничего подобного. О, теперь я понимаю, почему король дал мне в провожатые всего двух человек. Черт возьми, эти двое стоят двух десятков!

Тем временем Этьен склонился над недвижно лежавшей на земле женщиной. Прежде чем оставить ее одну, насильник ударил ее чем-то тяжелым по голове. Понемногу она пришла в себя. Став на колени, Этьен приподнял ей голову. Ничего не понимая, она поглядела на него, затем перевела взгляд на его спутников. Его она сразу узнала по белому перу на шляпе; появление двух других — явно не его врагов — оставалось для нее загадкой.

Этьен плохо видел ее лицо, заслоненное им от луны. Отойдя в сторону, он посмотрел на женщину и поразился ее миловидности: перед ним была по меньшей мере Цирцея, по большей — сама Афродита!

— Слава богу, вам лучше, мадам, — промолвил он, любуясь ее красивым лицом.

— Это вы, — произнесла она. — Я видела, как вы вступились за меня. Но как вы могли, ведь их было, должно быть, не менее полдюжины!.. Однако я вижу, их и след простыл, а вместо них эти двое… и они идут сюда…

— Успокойтесь, мадам, это мои друзья.

Рибейрак подошел первым. Он припал на колено, собираясь поцеловать незнакомке руку, но так и застыл, не в силах оторвать взгляда от ее лица. Ее выразительные глаза живописно обрамляли две тонкие дуги бровей; сложенные в легкую улыбку губы, казалось, так и звали впиться в них жарким поцелуем, а щеки покрывал румянец. Так, во всяком случае, показалось Рибейраку при лунном свете, падавшем на лицо очаровательной незнакомки.

Одета она была совсем не как знатная дама, напротив, весьма скромно. Розовое платье с небольшим вырезом на груди и укороченными до локтя рукавами с цветной бахромой; поверх него легкий темно-синий плащ с капюшоном; на голове заостренная шапочка, украшенная шитьем и делавшая эту молодую женщину похожей на монахиню; под шапочкой головной платок, прикрывающий плечи, — такою предстала перед взорами друзей эта дама. Она с удивлением, но в то же время с таким восторгом, так нежно и с такой благодарностью посмотрела на Рибейрака, что он совсем потерял голову. Он забыл даже, что хотел припасть губами к пальчикам прекрасной незнакомки. Он держал её маленькую, изящную ладошку в своей грубой мужской руке и не знал, что сказать, что делать дальше. Он, Филипп де Рибейрак, потомок знатного дворянского рода, веселый и разбитной, дамский угодник, не пропустивший ни одной доступной женской спальни во дворце и за его пределами, — он был пленен красотой и обаянием этой женщины, как Парис Еленой. Но, странное дело, и она также не сводила с него глаз, и он казался ей, вероятно, спящим юным пастухом Эндимионом, а сама себя она видела в эту минуту в роли Селены, спустившейся с неба, чтобы полюбоваться его красотой.

Неизвестно, сколько еще времени смотрели бы они друг на Друга, если бы Рибейрак не вспомнил о ладошке, которую все еще держал в руке. По-прежнему не отрывая полного обожания взгляда от лица неизвестной дамы, он припал к ее руке долгим поцелуем.

Этьен, улыбаясь, покачал головой: он и представить себе не мог, чтобы его друг мог однажды влюбиться, это не вязалось с поведением Филиппа, с его образом жизни, — и вот поди ж ты! Но, может быть, он, Этьен, ошибается, и всё это — один из приемов Рибейрака, с помощью которых ему удалось разбить не одно женское сердце? Словно отвечая на этот вопрос, над незнакомкой, протягивая ей руку, склонился предполагаемый король Англии:

— Мадам, позвольте мне помочь вам подняться. Вы еще слабы, чтобы сделать это самой.

Молодая женщина, не без помощи всех троих, наконец поднялась.

— Вот так, хорошо, — продолжал Уорбек, начиная увиваться около новоявленной Марпессы[28] и не сводя с нее пылающего взора. — Теперь ваши страхи позади. Никакие ночные разбойники уже не посягнут на вашу красоту и добродетель, ибо с этой минуты вы находитесь под защитой ваших друзей.

— Моих друзей? — выразила легкое удивление дама.

— И мы только что доказали вам это, таинственная путница, волею судеб оказавшаяся здесь. Мы не дадим вас в обиду, мадам, а потому вы можете смело опереться на мою руку; в таким тесном содружестве я намерен проводить вас… то есть, конечно же, мы все втроем проводим вас до вашего дома. Далеко ли вы живете?

С этими словами Уорбек с самой обольстительной улыбкой собрался завладеть рукой незнакомки, но неожиданно перед ним выросла фигура его недавнего компаньона.

— Вот что, принц заморской державы, — холодно произнес Рибейрак, — я прошу тебя убрать руки и впредь не делать попыток не только приближаться к этой даме, но и заговаривать с ней таким тоном, который мне очень не нравится.

— Не нравится? — выразил удивление наследник престола. — Но в чем дело? Ты намерен перейти мне дорогу?

— Я уже перешел ее и не потерплю соперника, будь он принц, король или сам папа римский. Тебе понятно?

— Но, Рибейрак, ведь мы друзья…

— Как бы там ни было, я не намерен позволять тебе делать комплименты моей даме и искать ее внимания к твоей особе.

— Ты сказал «моей даме». Разве она уже твоя?

— Так я решил и не собираюсь обсуждать это ни с кем. И знай, Йорк, я не привык повторять то, чего мне не хочется повторять.

Наследный принц сделал обиженный вид и отвернулся.

— Не огорчайтесь, ваше высочество, — ободрил его Этьен. — Когда вы станете королем, у вас не будет недостатка в любовных приключениях. Но даже раньше, зная о вашем жгучем желании занять место выбывшего из строя дяди Ричарда, все лондонские красавицы наперебой станут предлагать вам свои услуги. Это должно вас утешить, ведь ждать осталось совсем недолго.

Тем временем луна скрылась за облаками.

— Кто же вы, прекрасная незнакомка? — задал Рибейрак первый вопрос женщине, милее которой, как ему казалось в эту минуту, он не встречал.

— Меня зовут Николь Дюран, — ответила женщина. — Я живу не так уж далеко отсюда, в доме булочника.

— Клянусь, я знаю только одного булочника, который жил у перекрестка улиц Ласточки и Крысоловки.

— Именно там находится дом, где я выросла и о котором сказала вам. А мэтр Ришар мой дядя.

— Как же вы здесь оказались? Место, надо сказать, не самое удачное для прогулок при луне.

— Моя тетя внезапно захворала: у нее начался сильный кашель, ее стали мучить приступы удушья. Такое с ней уже бывало. А здесь, на этой улице, — указала рукой мадам Дюран, — живет знахарка, у которой есть чудодейственный эликсир против этой напасти. Тете бы раньше позаботиться, зная свою слабину, но… Словом, она послала меня к этой женщине, причем очень торопила, опасаясь, что может не протянуть даже до ночи. Знахарка дала мне флакон этого снадобья, он у меня здесь, в кармане. И тут на меня напали грабители. Так что если бы не вы… Ах, сколько времени уже ушло! Мне надо как можно скорее вернуться домой.

— И эта ворожея не придумала ничего умнее, как поселиться на улице, которая называется Режь Глотку! По-видимому, это от недостатка воображения.

— Не исключено, что так. Но объясните, ради бога, откуда же вы взялись? Место это пользуется дурной славой, здесь и днем не так часто можно видеть людей, разве что в дни церковных праздников.

— Мы зашли в гости к одному нашему старому приятелю, он живет в соседнем квартале. В комнате у него было душно, мы открыли окно и услышали ваши крики, а вслед за этим — шум битвы. Вот отчего мы здесь, мадам.

— Теперь я понимаю. Но что же сталось с теми, кто напал на меня? — недоумевала Николь Дюран. — Не похоже, чтобы они могли добровольно уйти.

— О, мадам, мы попросили их, чтобы они поступили именно так.

— И они вас послушались?.. О боже! — вскричала мадам Дюран, только теперь увидев лежащие на земле тела. Она осенила себя крестом. — Значит, вы их убили?..

Рибейрак тяжело вздохнул, разводя руками:

— Они оказались на удивление бестолковыми и никак не хотели понять, что от них требуется. Мы вынуждены были объяснить им, дабы вы, Николь, смогли спокойно продолжать свой путь, но отныне в нашем сопровождении. До троих дошло, а вот двоих, к прискорбию, Бог обделил умом. Вы не сердитесь, что я называю вас по имени?

— Нет, нет, что вы, конечно же! Ах, мессир, как вы добры!

— Вы забываете о моих друзьях, мадам.

— Ах, простите, благородные сеньоры! — И госпожа Дюран одарила полным признательности взглядом Уорбека и Этьена, лица которого по-прежнему не видела. — Я доставила вам столько хлопот.

Этьен сделал изящный поклон:

— Что наша жизнь, мадам, если в ней нет места хлопотам, результатом которых порою бывает невыразимое наслаждение, ибо нет ничего приятнее, нежели оказать помощь попавшей в беду очаровательной даме. Однако вы правы, нам следует поторопиться: как бы вашей тете Ангелике не стало хуже.

Николь Дюран широко раскрыла глаза:

— Да, так зовут мою тетю. Но откуда вы знаете? Я, насколько помнится, не называла ее имени.

— Кроме того, вернувшись во дворец, я передам от вас привет вашей кузине Луизе Лесер.

— Святая пятница! — Николь вскинула руки к груди. — Кто вы? Я не вижу вашего лица. Вот если бы вы повернулись так, чтобы я смогла увидеть… — Этьен повернулся. — Боже мой, да ведь это господин де Вержи! Простите, я не узнала вас сразу;.лунный свет мне помог.

— Вот и хорошо. Идемте же.

— Да, да, поторопимся! Позвольте мне взять вас под руку, месье Этьен, так мне будет спокойнее.

— Полагаю, моему другу это доставит больше удовольствия. Не правда ли, Филипп?

— Мадам, я к вашим услугам, — поклонился Рибейрак. — Как жаль, что я не имел счастья видеть вас раньше, — продолжал он, когда они тронулись в путь.

— Вы и не могли меня видеть, ведь мы с мужем жили совсем в другом месте. Конечно же, я навещала тетю Ангелику, столько сделавшую для нас с братом, но нам с вами так и не довелось повстречаться, хотя я знаю, что и вы со своим другом нередко гостили в доме на улице Крысоловки.

— Стало быть, вы теперь живете здесь? А ваша семья? Ваш муж?

— Увы, ему не суждено было прожить долго. Бог прибрал к себе его душу ранней весной, месяц спустя после того как была коронована в Сен-Дени супруга нашего короля. А наши двое малюток умерли один за другим от ужасной болезни, и никто не смог им помочь. Уж как я молила Господа, дабы он вернул им здоровье и силу… Но все напрасно. Такова, видно, воля небес. Похоронив обоих, я и вернулась на улицу Крысоловки: что мне было делать в чужой семье? Отныне мы живем вдвоем, и я зову свою тетю матушкой, ведь роднее у меня никого нет.

Рибейрак, завладев ладошкой прелестной спутницы, крепко сжал ее пальцы.

— Теперь мы с моим другом будем чаще наведываться в гости к госпоже Ангелике. А знахарку переселим поближе: случись вам вновь обратиться к ней за помощью, рядом может не оказаться того, кто готов пожертвовать жизнью ради одного только счастья быть вашим спутником и держать в своих руках ваши тонкие пальчики, мадам Дюран.

Нежный взгляд и чарующая улыбка послужили Рибейраку благодарностью за эти слова.

Вскоре они, оставив позади церковь Сент-Андре и повернув вправо напротив колледжа д’Отюн, вышли на улицу Крысоловки. Следом за парой, пораженной стрелами Амура, шли Уорбек и Этьен.

Глава 7 ТАЙНА КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА

Тетушка Ангелика лежала в кровати и с беспокойством смотрела на дверь: вот-вот должна постучать племянница Николь; сколько уж времени прошло, как она послала ее за снадобьем. Уж не случилось ли чего, упаси бог, ведь темно уже, а ночные улицы во власти грабителей и убийц!.. И зачем только она послала свою девочку к этой старой колдунье?.. А проклятый кашель, как назло, донимал все сильнее, порою она прямо-таки задыхалась, хотя в доме были раскрыты окна. Такое с ней уже не в первый раз.

Лекарь, который заходил к ним, сказал: «Это оттого, что вы всю жизнь провели у печи и надышались дымом за столько-то лет. В результате легкие “износились”, они у вас словно у столетней старухи, потому бьет кашель и тяжело дышать». Сказав так, лекарь ушел, рекомендовав питье из трав и сок из ягод и плодов. Но это не очень-то помогало, выход оставался один: идти к знахарке. Однако о коротком пути пришлось забыть: название улицы Режь Глотку говорило само за себя; особенно опасен был перекресток с улицей Отфей. И тетка посоветовала Николь идти другой дорогой, в обход треклятого места: по Сент-Оноре, потом по Кукольной, далее по улице Арфы до перекрестка с Сенной улицей; не доходя до нее около тридцати шагов, повернуть вправо, а там через три дома жилище ворожеи. Но, собираясь обратно, Николь решила сократить путь, хотя тетя и предупреждала ее: на улице Отфей поджидают рыцари ночи. И все же, желая сэкономить время, а также усердно помолившись Богу, она пошла именно этой дорогой…

Но вот раздался стук в дверь: пять коротких ударов. Господи, наконец-то! Ангелика встала, отодвинула засов и снова легла, не выпуская из рук платка, в который кашляла.

Вошли четверо; впереди ее племянница. Тетя округлила глаза, но сейчас же успокоилась, узнав Вержи и Рибейрака. Николь, бросившись поначалу к ней, в ту же минуту засуетилась у печи, приготовила нужное питье и дала больной. Тетушка Ангелика выпила. Не прошло и двух-трех минут, как чудотворный бальзам оказал свое действие: кашель прекратился, и она легко и ровно задышала.

Николь с волнением стала рассказывать о своем приключении. Выслушав, тетя не замедлила попенять на ее беспечность:

— Ведь я предупреждала тебя, девочка моя.

— Ах, матушка, я так торопилась; да и боялась заблудиться: разыщешь разве Кукольную улицу, тьма-тьмущая этих улиц в том квартале. К тому же в темноте.

— Счастье, что поблизости оказались наши друзья. Видно, сам Господь Бог позаботился направить их туда в то же самое время. А вдруг их не оказалось бы там, что тогда?.. Но что занесло вас обоих, Кастор и Поллукс, в это проклятое место, да еще в такую пору?.. Впрочем, не мое это дело — выведывать чужие секреты. Давно я уже вас не видела, друзья мои. Этьен, ты, по-моему, похудел; а ты, Филипп, все такой же шалопай и некому потаскать тебя за ухо.

— Некому, тетушка Ангелика, ваша правда, — рассмеялся Рибейрак, — если только будущей супруге… — И он, сам не зная отчего, бросил быстрый взгляд на Николь, не оставшийся, однако, незамеченным бдительным оком тети. — Но мероприятие это что-то затянулось: если я нравлюсь женщине, то она не нравится мне, и наоборот. Что поделаешь, мне не везет. Полоса эта тянется все дальше. Однако сегодня я встретил даму, милее которой может быть разве что сладкий сон, и ничего не свете я не желаю, как только всегда быть с нею рядом, но она… — И он снова выразительно посмотрел на Николь.

Молодая женщина смутилась, лицо ее порозовело. Это тоже не ускользнуло от хозяйки.

— Что же она?

Рибейрак всегда предпочитал высказывать все напрямик, не желая попусту тратить время.

— Она ваша племянница, тетушка Ангелика, и смотрит на меня — увы! — всего лишь как на спасителя.

Тонкая улыбка мадам Лесер яснее ясного говорила о том, что она не разделяет мнения собеседника. Недавнее смущение племянницы служило тому причиной.

— Отчего ты так решил, Филипп? — спросила она.

— Да как же может быть иначе, ведь нас разделяет сословная пропасть.

Под его взглядом Николь смутилась еще больше и опустила голову.

Беседа на столь щекотливую тему показалась тетушке Ангелике преждевременной, и она решила не торопить событий.

— А это кто с вами? — указала она глазами на Уорбека.

— Вы не поверите, тетушка, в то, что сейчас услышите, — ответил Этьен. — Перед вами будущий король Англии.

Хозяйку это нисколько не удивило.

— Будущий король Англии? — с оттенком сарказма произнесла она. — Интересный, однако, гость. Помнится, друзья мои, вы говорили как-то, будто там теперь Тюдор вместо Йорка. Что же, этот, — легко кивнула она в сторону «сына короля Эдуарда», — спихнет Тюдора? А потом и его самого — другой любитель тронов? Странные дела творятся в Англии. А она хочет идти на нас войной, ведь так, Этьен?

— Король Генрих пошел на поводу у Империи. Он забыл, скольким обязан французскому королю.

— Так устроен человек: нечасто он платит добром за добро. И все-таки помалкивала бы себе Англия; следила бы лучше за своими королями, чем совать нос в чужие королевства. Однако этот Тюдор прочно сидит на своем местечке, сеньор, — обратилась тетушка Ангелика к «принцу Йоркскому», — и дельце ваше, как мне думается, не выгорит. По губам помажете, только и всего.

— Мы еще поглядим! — запальчиво вскричал мнимый наследник престола. — Я подниму всю Англию на узурпатора! Я отниму у него престол моего дяди!

— И чем скорее вы приступите к действиям, тем лучше, ваше высочество, — не без иронии произнес Рибейрак.

— Хорошо, что он пока об этом не догадывается. Внезапность — вот лучший способ нападения!

Друзья понимающе переглянулись. Уорбек и не подозревал, что в зале, где его чествовали как короля, присутствовали английские послы. Он не знал, что его беседа с королем Карлом и его сестрой о политике, где Анна нарочито громко говорила о том, что королю Англии угрожает смертельная опасность, коли он высадит войска на побережье Франции, — беседа эта не осталась неуслышанной теми, для чьих ушей она и предназначалась. И неведомо ему было, что, едва узнав обо всем, послы немедля покинули Францию, чтобы доложить их повелителю, какое злодеяние готовилось против него в лице наследного принца Йоркского.

Пока же, пребывая в блаженном неведении, Уорбек потирал руки, уже видя на горизонте вожделенный трон.

Разговор продолжался еще некоторое время и вскоре подошел к концу, но тут стало ясно, что уже довольно поздно и возвращаться в Лувр не имеет смысла: ворота запирались в одиннадцать часов.

Тетушка Ангелика была только рада: она относилась к Этьену и Рибейраку как к своим детям и без дальних слов принялась хлопотать о ночлеге. Все трое разместились в комнате, где жили раньше Пьер и Жак. Уорбек, отвернувшись к стене, скоро уснул, а друзья потихоньку вышли и направились к хозяйке. Она ждала их, незадолго до этого сказав обоим, что хочет с ними поговорить.

Войдя, они молча уселись на скамью у окна. Тетушка Ангелика подошла ближе, долго смотрела на них, потом опустилась на стул.

Какое-то время тишину нарушали лишь удары колокола церкви Сент-Андре да громкие голоса подвыпивших студентов, отправлявшихся гулять на набережную после веселой пирушки в кабачке «Зеленый петух», что на улице Лирондель.

— Этьен, мальчик мой, — наконец заговорила хозяйка, ласково глядя на капитана королевской гвардии, — недавно меня навещала Луиза. Она сидела на коленях у старой Ангелики и лила горькие слезы. Бедная девочка, она так убивалась!

— Но отчего же? — с беспокойством спросил Этьен. — Быть может, ее кто-то обидел? Скажите мне, и я накажу обидчика!

— Накажешь? Я знаю. Но как, сынок, сможешь ты наказать самого себя?

— Выходит, это я… Но я никогда не сказал ей грубого слова, не оскорбил, не выказал ни малейшего небрежения к ней. Напротив, мы всегда мило болтаем с вашей дочерью, даже держимся за руки, ведь мы очень хорошие друзья.

— Всего лишь друзья? И это говоришь мне ты? Да ведь она любит тебя, разве ты сам этого не видишь?

Этьен упал на колени перед хозяйкой и крепко сжал ее ладони.

— Я знаю это, тетушка Ангелика! Знаю и страдаю. Ведь я тоже люблю ее!.. Я не хотел вам раньше говорить, боясь, что вы подумаете обо мне дурно: дескать, возмечтал сделать Луизу своей любовницей. Но я не дамский угодник, не охотник до женских сердец, а если даже и так, то как могу я отплатить черной неблагодарностью вам, вырастившей такую прекрасную дочь!

— Значит, ты тоже любишь ее? — обрадовалась вдова булочника Ришара. — Боже мой, моя девочка! Она так боялась, что ее любовь безответна.

— И она приходила, чтобы сказать об этом матери? О своей любви?

— Да, Этьен! Она счастлива, не поверишь, как она счастлива, что любит… и в то же время она клянет свою судьбу. Она хотела бы свою жизнь посвятить тебе, отдать ее тебе, Этьен, став твоей женой… И она горько плакала у меня на груди оттого, что она всего лишь горожанка, а ты знатный дворянин.

— Черт побери, — пробормотал Рибейрак в своем углу, — дело, однако, касается и меня.

Тетушка Ангелика продолжала:

— И мое сердце, сердце матери, разрывается на части, когда я гляжу на вас обоих и вижу, как вы оба страдаете, любя друг друга и не зная, что вам делать.

— Мы и в самом деле оказались в тупике, — промолвил Этьен. — И у нас с вашей дочерью была об этом беседа. Если бы все изменилось и мы смогли бы вступить в брак… О, тетушка, счастливей пары не отыскалось бы в целом свете!.. Но, увы, нам это не суждено, и нет человека во всей вселенной, который смог бы нам помочь.

— Ты так думаешь? Столь уверовал в это? Но что как это случится? Что скажешь ты, коли найдется такой человек?

Этьен опешил, взгляд его выражал недоумение, порожденное сомнением: уж не повредилась ли в уме старая мадам Ангелика?

— Но как же это… — озадаченно проговорил он. — Возможно ли такое? Я не понимаю вас.

— Луиза, бедняжка, сетовала, что она из низшего сословия, а я не могла ей возразить, хотя всей душой порывалась сделать это.

— Возразить? Но что могли бы вы ей сказать? Какими словами утешить?

— Я сказала бы ей… я бы ей сказала…

— Что же?

— А вот что: «Не вышло бы все наоборот, девочка моя. Ты плачешь от безысходности, печалясь о том, что тебе не подняться до него? Но представь, если выйдет так, что он не сможет подняться до тебя?»

Слеза скатилась по щеке старой Ангелики. Она смотрела на Этьена, уже плохо видя его сквозь застлавшую глаза пелену и не замечая, как за первой слезой побежала другая, потом еще…

Этьен произнес в растерянности, безуспешно пытаясь что-либо понять:

— Как же так, ведь она ваша дочь…

— Этьен, Луиза не моя дочь!

И старая Ангелика дала волю слезам. Одна за другой они капали ей на грудь, но она не обращала на это внимания и неотрывно смотрела на человека, который волею судеб, а может быть, и самого неба, ворвался в жизнь ее семьи. В ее жизнь.

— Не ваша дочь?.. — оторопело промолвил Этьен, не сводя глаз с мадам Лесер и снова пытаясь определить, в здравом ли она уме. — Не ваша дочь? — повторил он. — Но чья же тогда?

— Одной высокопоставленной особы, — загадочно ответила хозяйка и, чуть помедлив, продолжала: — Я не должна этого говорить, а потому не скажу больше того, что уже сказала. Прости меня, Этьен, но это тайна, и я не имею права посвятить тебя в нее без позволения на то другого лица, также владеющего этой тайной. А больше об этом не знает никто.

— Но кто же оно, это другое лицо? И почему этот человек молчит? Быть может, а судя по всему, так оно и есть, это связано каким-то образом с вашей семьей?

Старая Ангелика долго молчала, утирая лицо платком и тяжело вздыхая; потом заговорила, и голос ее, словно она была осуждена на казнь и произносила последние в своей жизни слова, мрачно прозвучал в ночи, в тишине этой комнаты, при колеблющемся пламени стоявшей на столе одинокой свечки:

— В тайну эту я была посвящена больше двадцати лет тому назад. И все это время, все двадцать лет, я не имела права раскрыть рта. Я и сейчас его не имею… Но больше я не могу… Когда-нибудь это должно выплыть на свет божий. Значит, время пришло. Дети выросли, и они должны знать правду. Уйду я, и тайна эта умрет вместе со мной. А вдруг, упаси бог, и тот человек следом?.. Что же тогда с моими девочками?..

И Ангелика Лесер в безмолвии застыла, броском сложив руки на груди и широко раскрыв глаза, точно в эту минуту ненароком сделала то, что было ей запрещено силами небесными либо каким-то другим, никому, кроме нее, неведомым лицом.

— Но кто же он? — осторожно спросил Этьен. — Кто этот таинственный человек?

И тетушка Ангелика не выдержала. Она устала бороться с собой. И она снова заговорила, понимая, что этого откровения не избежать; противиться этому — не идти ли наперекор воле небес?

— Так и быть, я скажу, сынок. Нет больше сил моих молчать. Знай и ты, Филипп, второй мой сын и лучший друг. Иди сюда, поближе, сядь рядом. Вот так. Я скажу вам то, друзья мои, чего не должен знать ни один человек на свете. Я доверю это вам, зная, что вы никогда, даже под пыткой или взойдя на эшафот, не расскажете об этом никому. Почему я это делаю, милые мои? — Мадам Лесер ласково обняла обоих, погладила по голове. — Потому что мне скоро уходить… А другая владелица тайны, я полагаю, тоже раскроет ее вам, притом в самое ближайшее время. Она не сможет поступить иначе, и вынудит ее к этому ваша любовь, Этьен, твоя и Луизы. Она не станет противиться тому, что предначертано судьбой, что предписано свыше. Ее признания, дети мои, послужат подтверждением тому, о чем вы сейчас услышите.

— Так это женщина? Но кто она?

— Да, черт возьми, кто же она, эта окутанная тайной незнакомка? — сгорал от любопытства Рибейрак. — Хоть бы одним глазком взглянуть на нее.

— Ты видел ее много раз, сынок, мало того, даже состоишь в числе ее лучших друзей. А ты, Этьен, стал ее любовником. Вас обоих, друзья мои, она чтит и любит больше всех на свете…

— Анна де Боже! — воскликнул Этьен.

— Герцогиня Бурбонская, сестра короля! — с удивлением произнес Рибейрак.

И оба в растерянности переглянулись. Разразись в эту минуту гром над их головами — друзья были бы меньше удивлены этому, нежели тому, что услышали. Но то, о чем они узнали дальше, и вовсе повергло их в крайнее изумление.

— И она знает тайну рождения Луизы? — спросил Этьен. — Ведь об этом вы хотели нам сообщить, тетушка Ангелика? Вы сказали, она не ваша дочь. Но чья же? О какой родовитой особе идет речь?

Старая Ангелика тихо улыбнулась и медленно проговорила:

— Этьен, мальчик мой, знай: твоя возлюбленная — дочь короля.

— Дочь короля… — не сводя с нее глаз, как эхо повторил Этьен.

— Ого! Вот так номер — принцесса! — высоко вскинув брови, протянул Рибейрак.

— Именно так, — кивнула хозяйка. — Я не напрасно сказала недавно, что не вышло бы наоборот. Видишь теперь, как переменились роли в пьесе? Но можно подумать, однако, что Луиза — незаконнорожденная дочь короля Людовика, а потому не имеет таких прав, как, скажем, настоящая принцесса.

— Разумеется, бастарды все такие, — подтвердил Рибейрак.

— Спешу вас обрадовать, а может быть, разочаровать, друзья мои: Луиза Лесер, моя дочь, как все считали до сих пор, на самом деле дочь короля Людовика и Шарлотты Савойской, королевы Франции, а стало быть, она — родная сестра Анны де Боже. И она, герцогиня Бурбонская, знает об этом; я поняла это, когда она пришла однажды, чтобы забрать к себе мою приемную дочь, которой исполнилось к тому времени шестнадцать лет. Я не стала ее ни о чем расспрашивать, я просто смотрела ей в глаза и видела, что ей известна тайна рождения Луизы и Карла, ее посвятил в это перед смертью ее отец, покойный король. Она хотела уже уйти, ничего не объясняя, но посчитала такое поведение, как бы сказать… нечестным, неправильным, что ли, по отношению ко мне, и мы заключили с ней этакий союз молчания. Ах, какая она все же благородная и умная женщина! Она чиста, чисты и помыслы ее, говорящие о величии души. Будь на ее месте другая, скажем, королева Изабелла Баварская, мои кости давно бы уж покоились в оссуарии кладбища Невинных либо лежали бы на дне Сены.

— Черт побери! Вот это называется «убить наповал», — изрек Рибейрак, почесывая за ухом. — Этьен, дружище, кто бы мог подумать, что ты влюбишься во второй раз и опять-таки в дочь короля!

Тетушка Ангелика продолжала:

— Анна де Бурбон могла бы до самой своей кончины хранить эту тайну своего семейства, а на мое заявление она, рассмеявшись, ответила бы, что старуха просто сошла с ума. Но не из того теста слепили эту даму, чтобы она могла так поступить. Только однажды довелось мне общаться с нею, но и этого оказалось достаточно, чтобы в моем представлении сложился ее образ. Ты вправе потребовать у нее объяснений, Этьен, сославшись на мои признания. Если она решит, что я поступила неблагоразумно, раскрыв тайну королевской семьи, то пусть она поймет меня и простит. Мною руководило желание сделать Луизу счастливой. Думаю, и она хочет того же.

— Однако, тетушка, в разговоре вы упомянули о нашем короле. Что же, его рождение тоже окутано тайной? И как случилось, что Луиза, появившись на свет, оказалась в вашем доме?

— Тот же вопрос задала мне и герцогиня, хотя отец обо всем ей рассказал. Должно быть, она хотела получить подтверждение его словам. Мне осталось лишь повторить его рассказ.

— Так как же все произошло? — вновь спросил Этьен. — Почему Луиза, если она законная дочь короля, воспитывалась в доме булочниками какое отношение ко всему этому имеет король Карл, сын королевы Франции?

— Его мать — не королева.

— Кто же?

— Я! Карл Восьмой — мой сын, которого я родила от короля Людовика, моего неожиданного любовника. А теперь слушайте меня оба, я расскажу вам, как все это вышло.

И Ангелика Лесер поведала друзьям историю, которая произошла в 1469 году, когда королевский министр Тристан Лермит одним прекрасным днем повстречал в лесу двух ребятишек. Историю, которая, по всей вероятности, предотвратила развал французского королевства, если бы на трон взошел герцог Орлеанский.

Так открылась тайна, которую двадцать три года хранили две женщины: одна — дочь короля, другая — жена булочника. И открыть ее помогла любовь Луизы Лесер, а ныне принцессы Валуа, к дворянину по имени Этьен, сыну королевского советника Гийома де Вержи.

После рассказа на какое-то время воцарилась тишина. Этьен застыл с отрешенным взглядом, понимая, что попал из огня да в полымя. Ему ли жениться на принцессах? Анна наверняка уже позаботилась о будущем родной сестры, найдя ей выгодную партию. Но Луиза! Ведь она любит его! Может ли Анна пойти наперекор воле сестры и разбить, таким образом, ее сердце? А он, Этьен? Выходит, его мечтам о брачном союзе с той, которую он любит, суждено рассыпаться прахом? А Луиза, бедняжка, горько плакала, сожалея, что не может до него подняться. Теперь, что же, плакать надо ему?.. А может, тетушка Ангелика все напутала? Наплела невесть что по старости, ей ведь теперь уже за шестьдесят?.. Или пошутила? Но разве такими вещами шутят? Надо совсем не иметь сердца. Как бы там ни было, подтвердить сказанное может только один человек: Анна де Боже. И они с Филиппом немедля пойдут к ней, как только утром вернутся в Лувр.

Рибейрака терзали похожие мысли. Если все так, как о том только что сказано, то кто же тогда Николь Дюран? Кем она приходится Анне или королю? Имеет ли она вообще какое-либо отношение к королевскому семейству?

Так он и спросил, не в силах понять этого самому, но втайне надеясь, что найдется какой-нибудь, пусть самый ничтожный, но все же путь Николь к дворянству. Ни красотой, ни манерой поведения она не походила ни на одну из женщин, с которыми ему доводилось встречаться в своей жизни, и он решил, что лучше ему уже не найти: именно такую подругу жизни он долго и безотчетно, но все же искал. И он с тревогой глядел в глаза хозяйке дома, уже начиная подозревать, что родством с королевским семейством тут и не пахнет. Собственно, в этом плане он не ошибался, но все же зацепка отыскалась, и Рибейрак чуть не расцеловал мадам Лесер, когда она сказала ему:

— С Карлом Восьмым, моим сыном от короля, несколько сложнее, и все же я советую тебе не падать духом, сынок. Пусть король узнает — а уж он-то будет держать язык за зубами! — пусть узнает историю своего рождения, а тогда он и сам догадается, что мои сыновья Пьер и Жак приходятся ему сводными братьями по матери, племянник Симон — кузеном, а его сестра Николь — кузиной…

Рибейрак бросился к тетушке Ангелике и стиснул ее в объятиях:

— Я так и знал, матушка Лесер, что вы поможете мне выпутаться из моего нелегкого положения!

— Пусти, вот ненормальный, ведь ты задушишь меня. Повторяю, однако, король должен обо всем узнать, иначе отвернется от тебя удача, сынок. Ну, а когда он узнает, то, поверь, ты будешь счастлив с той, которая так тебе мила.

— Откуда вы знаете, ведь мы видимся с вашей племянницей впервые в жизни?

— Бог не отнял пока у старухи ни ума, ни глаз. Ведь я видела, как вы с моей воспитанницей, которую я называю дочкой, глаз не сводите друг с друга. Нелегко ей пришлось в жизни, много она видела горя, ну да теперь судьба улыбнется ей, ибо ты, Филипп, не ошибусь, будешь ей хорошим мужем, и у вас появятся замечательные детки, во всем похожие на тебя и мою дорогую Николь. Насчет нее же отбрось всякие сомнения: король непременно пожалует дворянством свою двоюродную сестру. Ну, а заупрямится, герцогиня Анна заставит его сделать это.

— Однако, черт побери, — сказал Рибейрак, — коли все так, как тут сказано, то выходит, что Анна де Боже и Карл Восьмой вовсе не родные брат и сестра!

— Не родные, а сводные по отцу, так же, повторяю, как мои сыновья Пьер и Жак приходятся королю Карлу сводными братьями по матери.

— Хорошенькое дело! А ведь они служат в армии короля простыми солдатами!

— Его братья! — со смехом поддержал друга Этьен.

— И Симон!

— По матери — кузен!

И оба посмотрели на хозяйку дома.

— Однако, тетушка Ангелика, сколь странная и завидная родословная у вашего семейства!

— И у короля, который, как оказалось, приходится родственником вашим детям! Будь я проклят, чтоб мне гореть в аду на затухающих угольях, если мне или кому-то еще доводилось слышать что-либо подобное!

— Странным, хитрым, но и дальновидным был наш король Людовик, дети мои. Долго будут люди помнить этого короля, ну а коли узнают обо всем — то и старую булочницу Ангелику Лесер.

Глава 8 ГРАФИНЯ ДЕ ФОНТЕНЕ И СЕНЬОРА ДЕ ФЛОЙРАН

Карл VIII, по совету сестры, не отпускал пока Уорбека, ожидая реакции Генриха Тюдора на сообщение послов. Запросит мира — пусть тогда катится себе «проектируемый» король к своей тетке в Бургундию и готовится там к свержению узурпатора. Может отправляться для этой цели в Англию, Словом, пусть убирается ко всем чертям. Пойдет Тюдор войной на Францию — тогда Карл поддержит гостя в притязаниях на трон: даст денег, войско. Такой союзник окажется совсем не лишним.

Но Анна была уверена, что Генрих VII внемлет голосу здравого разума. Сейчас они вдвоем с братом с нетерпением ждали визита английских послов; в данный момент ничего не могло быть важнее.

Карла не оказалось в Лувре, когда друзья пришли во дворец утром следующего дня. Он отправился на охоту в Булонский лес: егеря выследили оленя, за которым и помчались охотники. Когда вернутся — неизвестно. Но можно пока побеседовать и без него: герцогиня Анна во дворце, в своем будуаре. В окружении придворных дам, рассевшихся на резных стульях и пуфах, она слушала «Декамерон» Боккаччо, который читала, то и дело прерываемая фривольными репликами, Леонора де Борнель.

Но Анна не слышала чтицы. Стоя у окна и глядя на Королевские сады у западной оконечности Сите, она была погружена в мысли, которые не могли ее не волновать. Совсем недавно юная королева заявила супругу, что не нуждается в услугах бывшей регентши, которая до сих пор продолжает управлять королевством, по-прежнему давая Карлу вовсе не нужные ему советы. Отныне они будут править вдвоем. Брат, весь во власти любви к супруге, нашел ее требование разумным и поспешил к сестре с этим известием. Анна была готова к «выпаду» невестки, поэтому ее пугало будущее. Бог весть что может прийти в голову ее брату, а тем паче его жене, которая заявила однажды, что будет также, как и отец, бороться за самостоятельность Бретани, ибо является ее властительницей.

Хуже всего то, что Карл подпал под ее влияние, значит, будет угождать ей во всем. На замечание сестры касательно этого он отпарировал неожиданным образом: он очень любит свою женушку, доставляющую ему в постели такие удовольствия, что «с трудом отдышавшись, он засыпает лишь под утро и просыпается днем». Это вызывает недовольство у многих: у двора, его министров, сестры и… у духовенства. Святые отцы морщат лбы всякий раз, когда государь не присутствует на утренней мессе.

Кроме того, молодой король во всеуслышание заявляет, что собирается делать всевозможные подарки «даме его сердца, краше и милее которой нет на свете». Анна усмехнулась: вот на какие чудеса способна постель. Прямо-таки Людовик VII и Алиенора Аквитанская: такое же безумие, за которое королю пришлось дорого расплатиться. Не ожидает ли то же и Карла?

Безграничная признательность хозяйке Бретани за доставляемые ему удовольствия подвигла молодого монарха на первый шаг: он приказал заняться реконструкцией замка Амбуаз, в котором изъявила желание пребывать его юная супруга. И закипела работа в старом замке: разбили новые сады с клумбами, проложили аллеи, возвели две новые башни, внутри все разукрасили коврами, картинами. Устроили даже зверинец (на манер дворца Сен-Поль), где на первых порах стали проживать обезьяны, медведи, павлины… Строительство уже обошлось в кругленькую сумму и грозило затянуться еще как минимум на год.

Анну переполнял гнев: гоже ли столь безрассудно тратить деньги, когда враг стоит у ворот? Нужны люди, пушки, порох, оружие! Но Карл не слушает ни ее, ни своих советников: желания супруги важнее всего.

Все чаще Анна хмурила брови: что еще взбредет на ум потерявшему голову от любви брату? Он обмолвился как-то, что мечтает завоевать Неаполь. «Зачем?» — ужаснулась сестра. И услышала ответ распустившего хвост павлина: «Чтобы быть достойным Дамы моего сердца, самой прекрасной из королев!» Сказал — и ушел восхищаться Прекрасной Дамой, а сестра схватилась за голову: Безумец! Он разорит казну! Вместо славы покроет себя позором. Кто его там ждет, и кому нужен этот Неаполь?

Но он упрям. Постель юной бретонки и королевское величие затмили его разум. А его сестра стала отходить на второй план.

Что ж, самое время заняться дочуркой Сюзанной, которой уже исполнился год. Но первым делом она должна подумать о своих друзьях. Рибейрака пора женить, но он, по всему видно, не стремится войти в такой глубокий вираж: нынешнее положение дел — свободный любовник придворных дам — его вполне устраивает. С Ласуа все проще: у них с Катрин завертелся бурный роман, в самое ближайшее время оба собираются вступить в брак. Сложнее всего с Этьеном…

Анна перевела взгляд на Нельскую башню. Здесь, как о том идет молва, невестки Филиппа Красивого ублажали своих любовников. Здесь же, несколько раньше, тешила ночами свою плоть со студентами королева Наваррская Жанна. Поговаривали, что их преемницей на этом поприще стала Изабелла Баварская, прабабка брата Карла…

Но не об этом сейчас. Она теряла не только власть, но и Этьена. Она знала, что они с Луизой очень дружны, чему побуждением стал случай на мосту, но она не предполагала, что их дружба перерастет в любовь. Она испугалась последних слов, едва они вспыхнули перед ней, но с огорчением поняла, что и тут, как и в ситуации с Карлом, ей придется уступить. Она подумала о себе и печально улыбнулась. Ее время ушло. Когда-нибудь это должно было произойти. Ей на смену пришла другая. Дочь булочника. Ее появление на свет окутано тайной, владеют которой двое: дочь короля Людовика и мадам Ангелика. Тайне этой пришел конец. Настало время. И Анна ни о чем не жалела и не станет жалеть, ибо в ее власти сделать счастливым человека, который когда-то, семь лет назад, осчастливил ее саму. Но не только его, — еще и ту, которую однажды, не без надежды удачно выдать замуж, она сделала своей фрейлиной.

И вот теперь ее протеже полюбила… На иной союз рассчитывала Анна, но коли уж так случилось, она не станет ничего менять. Она не может не одарить человека, подарившего ей свою любовь. Осталось найти время, место, подходящий случай для раскрытия тайны, которую уже больше двадцати лет она хранила в своей душе.

Анна перевела взгляд на громаду собора Богоматери и радостно заулыбалась. Поймав себя на этом, не удивилась, подумав о том, какое это счастье — доставлять радость другому человеку!..

Но что-то их не видно, всех троих. Вероятно, Рибейрак затащил своих спутников в какой-то притон. Однако пора бы уже и выбраться оттуда. А может, они вместе с новоиспеченным принцем отсыпаются сейчас после бессонной ночи?..

В это время доложили, что в приемной ожидают сир де Вержи и шевалье де Рибейрак. Анна оживилась: сейчас друг Этьена станет рассказывать о том, как они провели ночь. Любопытно, остался ли гость доволен приемом, оказанным ему при дворе и у парижских дам, которые, надо надеяться, с должным усердием ублажали охотника до заморского трона?

— Довольно! — махнула она рукой чтице, и та захлопнула книгу. — Час для такого времяпрепровождения выбран, надо признаться, неудачно; вечером, уверена, сие увлекательное чтение произведет на всех нас совсем иное впечатление. — Она бросила взгляд на слугу. — Пусть войдут посетители. Покиньте будуар, — приказала она дамам, и они поспешно удалились, оставив Анну одну.

В ту же минуту вошли Этьен и Рибейрак. Анна подошла к ним, оглядела того и другого. Странно: никаких следов ночной пирушки и в связи с этим проведенной без сна ночи; но и веселыми лица никак не назовешь: на обоих читался вопрос, вызванный каким-то недоумением, недопониманием чего-то. Строя догадки, Анна произнесла:

— Вот и вы, друзья мои. Как прошла ночь? Смею надеяться, вы не скучали? А где же наш гость? Вы оставили его у одной из нимф или, притащив сюда полуживого, уложили в постель?

— Ни то, ни другое, — ответил Этьен. — Он отлично выспался и теперь, вероятно, попал в окружение придворных дам.

— А вы оба? Не похоже, что этой ночью вам было не до сна. В чем дело, Рибейрак? Вашей Цирцеи, о которой вы мне говорили, не оказалось дома? Быть может, вместо надлежащего приема со второго этажа на ваши головы полетели горшки с цветами и вы вернулись во дворец?

— Мадам, — поклонился Рибейрак, — горшков на подоконнике дома, который мы с трудом нашли, не оказалось, и все же нам пришлось покинуть его, к нашей радости, но к неудовольствию дам, о которых вчера я имел честь сообщить вашей светлости. Но во дворец мы не вернулись, тем не менее отлично выспались совсем в другом доме, о котором вы сейчас услышите.

— Филипп, перестаньте кривляться и разукрашивать фразы. Говорите коротко и ясно. Что произошло этой ночью? Я вижу это по вашим лицам, а потому не смейте ничего утаивать от меня. Отчего вы считаете, что покинули тот дом с радостью? И что заставило вас покинуть его?

— Оттого, — ответил Этьен, — что, не сделай мы этого, мой друг Филипп не встретил бы ту, в которую, едва увидев ее, без памяти влюбился.

— Рибейрак? Влюбился? — рассмеялась Анна. — Святой Бог, возможно ли это?

— Увы, мадам, — нарочито тяжело вздохнул Этьен, разводя руками, — когда-нибудь это должно было случиться. Однако вы, без сомнения, с нетерпением ждете нашего рассказа? Филипп сделает это лучше меня, дадим ему слово.

И Рибейрак рассказал обо всем, что произошло с ними ночью, точнее, поздним вечером. Герцогиня, не перебивая, внимательно слушала.

Наконец рассказ кончился. Друзья с волнением ждали ответа, который должна была дать Анна. Все ли правда в словах мадам Лесер? Не напутала ли она? Не стала ли жертвой бредовых видений?

Какое-то время Анна молчала, подолгу глядя то на одного, то на другого. Пришло время для раскрытия тайны, и тетушка Ангелика это поняла. Теперь они оба ждут подтверждения ее слов, и Анна, чуть улыбнувшись, несколько раз легко кивнула, словно давая этим понять, что не опровергнет рассказа хозяйки дома на улице дю Ратьер, а стало быть, скажет всю правду. Не сделать этого она не могла, и Этьен увидел, как грустью подернулся ее взгляд, устремленный на него. И уже лишними показались бы слова, ибо взгляд этот был прощальный. Яснее ясного глаза ее сказали ему: «Прощай, моя любовь! До смертного часа я не забуду того, что было между нами. Я отдала тебе все, что могла, и я благодарна тебе за твою любовь. Ты подарил мне то, чего я была лишена и, догадываюсь, чего у меня не будет уже никогда. Прости же и прощай!»

— Ангелика Лесер сказала вам правду, — промолвила она, и по ее щеке поползла слеза.

Это удивило друзей. Никто и никогда не видел, как эта женщина плачет. Ее слезы каждый объяснил по-своему, не понимая истинной причины, побудившей эту сильную духом, волевую, мудрую правительницу и государственного деятеля со столь незаурядным умом, заплакать. А причина крылась не в печали, ибо слезы вызывает, помимо нее, еще и радость. Именно радость! Анна ликовала оттого, что раскрытая тайна помогла ей осчастливить ее друзей, чего она всегда безумно хотела, ибо ради искренней дружбы эта женщина готова была на все: печалиться, награждать, самой претерпеть любые муки или отказаться от тех или иных земных благ.

Случай представился, и она улыбнулась им обоим, глядя на них глазами матери, сделавшей все для того, чтобы ее дети были счастливы, и увидевшей в конце пути плоды своих трудов. И еще она была рада, что ей не пришлось вести долгий рассказ о том, что произошло в доме булочника Ришара Лесера больше двадцати лет назад.

А слезы не унимались. Она утирала их платком, но на их место набегали новые, и сквозь них она уже смутно различала лица обоих друзей.

— Мне ни к чему лгать вам, моим преданным друзьям, столько сделавшим для меня, для Франции… Я теряю тебя, Этьен, и я поняла это, видя полный любви взгляд, которым всегда смотрела на тебя моя сестра Луиза Лесер; ныне она принцесса Валуа, графиня де Фонтене, владелица замков и земель в Пуату. Она не говорила мне о своей любви, зная о наших с тобой отношениях, но я и сама видела и знала со слов фрейлин, от бдительных глаз которых не укроется ничто. Она еще ничего не знает о своем высоком титуле; сейчас ее приведут сюда, и я скажу ей об этом.

Анна позвонила в колокольчик и велела разыскать Луизу.

— Боже мой, — потрясенный, пробормотал Этьен, — она и в самом деле принцесса… Луиза де Фонтене!..

Рибейрак выразил по этому поводу бурную радость:

— Дочь короля! Клянусь ягодицами сатаны, это не так уж плохо, а, Этьен? Везет тебе на королевских дочерей: одна — возлюбленная, другая — скоро жена. Черт возьми, вот бы и мне так! Но когда я появился на свет, клянусь мантией князя тьмы, небесные светила либо потухли, либо повернулись ко мне не тем боком. Говорили, мне благоприятствовал бы Сатурн, если бы к тому времени он успел на свидание к Луне. Но он, к несчастью, по дороге где-то застрял. Там есть еще Венера; не с ней ли остановился поболтать мой благодетель?

— Не считай, Этьен, будто я была столь эгоистична в своей любви, что совсем не думала о тебе, — продолжала между тем Анна. — Это было бы непорядочно с моей стороны. Ты, наверное, замечал, что я не слишком докучала тебе своей любовью, понимая, что тебе пора устраивать личную жизнь. Но ни одна женщина не запала тебе в душу; я видела это и со страхом ожидала, что ты влюбишься в другую, ту, с которой захочешь связать свою жизнь. Что мне тогда останется делать? Лишь уйти с дороги. Еще не видя свою соперницу, я уже ревновала и ненавидела ее, потому что ей суждено нас разлучить. В то же время я понимала, что не вправе буду осуждать твой выбор. Но ныне, когда выбор сделан, я не ревную и не питаю ненависти к твоей избраннице, ибо она моя родная сестра, и я люблю ее всей душой. К этому прибавлю, что и она, моя дорогая Луиза — теперь я с полным правом и во всеуслышание могу сказать это — не могла бы найти более достойной пары.

— Но ведь коли так, то роли переменились, — проговорил Этьен, не зная, радоваться ему или впасть в отчаяние. — Ныне я оказался ниже, а Луиза вознеслась так высоко, что мне до нее не достать. Захочет ли король выдать за меня свою сводную сестру?

— Он сделает это для своего фаворита. Он сделает это по просьбе самой Луизы. Наконец он не сможет, да и не захочет пойти наперекор воле родной сестры, герцогини Бурбонской, которой к тому же известна тайна его рождения.

В это время доложили о приходе Луизы. Ни о чем не подозревая, жизнерадостная, она вошла… и, оторопев, замерла у порога, никак не ожидая, что увидит здесь своего возлюбленного. Что все это значит? Зачем ее позвали? Какой предстоит разговор? И вдруг она задрожала от ужасной мысли, пришедшей ей в голову: сейчас герцогиня скажет ей, чтобы она и думать не смела о своей любви к Этьену — он ей не пара. В доказательство этого она, конечно же, сделала его графом или виконтом, одарив землями и замком, может быть даже, двумя. Теперь он еще выше…

И Луиза, чувствуя, как кровь отливает с лица, несмело подошла и остановилась в нескольких шагах, присев в глубоком реверансе и опустив глаза.

— Подойди ближе, — попросила Анна. — Еще ближе. Вот так. А теперь садись рядом со мной, на этот диван. Ну, что же ты? Смелее! Негоже моей родной сестре стоять передо мной, точно она моя фрейлина или камеристка.

Луизе показалось, что она ослышалась. Она подошла, но садиться рядом с герцогиней не решилась, хотя у нее и подкашивались нога.

— Прошу прощения, мадам, но вы обмолвились, — пролепетала она, не понимая, отчего на лицах у всех присутствующих играют улыбки. Наверное, они хотят посмеяться над ней, бедной дочерью булочника с улицы дю Ратьер. Им можно. Им все можно, ведь она для них всего лишь игрушка. Да, но Этьен?..

— Нет, я не обмолвилась, — проговорила герцогиня де Бурбон.

Луиза широко раскрыла глаза, захлопав ресницами.

— Но ведь вы сказали, что я ваша сестра, а ведь я… я же… О, мадам, зачем вы смеетесь надо мной? Я всего лишь простая горожанка.

— И ты дочь булочника мэтра Ришара и его супруги Ангелики Лесер, не так ли? — молвила Анна, вставая и беря девушку за руки. — И, конечно же, ты не раз задавалась вопросом: «отчего это регентше вздумалось приблизить меня к себе, сделав фрейлиной?»

— Да, мадам, и я до сих пор теряюсь в догадках.

— Я потому и позвала тебя, чтобы отныне ты в них не терялась. А теперь я скажу тебе то, что давно уже хотела сказать. Дело касается тайны твоего рождения.

— Тайны?..

— Твой отец — не мэтр Ришар, а твоя мать — не его супруга Ангелика. Ты дочь других родителей. Видишь, я встала и держу тебя за руки. Знаешь, зачем я это сделала? Дабы ты не свалилась на пол, услышав то, что я тебе сейчас скажу. Знай же, Луиза, твой отец, твой настоящий отец — король Франции Людовик Одиннадцатый, а мать — королева Шарлотта Савойская. Ты моя родная сестра, и ты наследная принцесса царствующего дома Валуа… Боже мой! Этьен, Филипп, да помогите же мне удержать ее на ногах! Давайте усадим ее на диван. Говорила ведь ей… И принесите воды.

Немного погодя, уже сидя на диване со спинкой, Луиза пришла в чувство. Рибейрак, увидев, как она открыла глаза, тотчас встал на колени и припал долгим поцелуем к ее руке:

— Слава богу, вашему высочеству стало лучше. Шевалье де Рибейрак всегда к вашим услугам, графиня де Фонтене, знайте это. Клянусь всеми котлами преисподней, милее принцессы мне встречать не доводилось, исключая, впрочем, вашу родную сестру. Этьен, друг мой, мадам Луиза де Фонтене, должно быть, теперь и глядеть не соизволит в твою сторону, ведь ее руки станут домогаться сиятельные герцоги и графы…

Он не договорил. Луиза кинулась в объятия к возлюбленному и с криком: «Этьен!» забилась в рыданиях у него на груди.

— Вот видишь, — сказал он ей, — ты всегда боялась, что тебе не подняться до меня, а теперь, выходит, не подняться мне. Станет ли сиятельная графиня де Фонтене с этого дня называть бедного дворянина из Клермона своим возлюбленным?

— Нет! Нет! — вся в слезах, закричала Луиза, обнимая Этьена за шею. — Я люблю тебя, и не надо мне никаких титулов, если они помешают мне любить тебя и стать твоей женой!

— Они не помешают, сестра моя, — молвила Анна. — Ты вольна выйти замуж за своего избранника, ведь он сэр Этьен в Англии, владелец замка, а во Франции — барон де Донзак. Помилуй, бывало, и короли женились на простых дворянках, а порою брали в жены служанок.

Рибейрак глубокомысленно изрек, поглаживая подбородок и ни к кому, в частности, не обращаясь:

— Нынче различие сословий является препятствием для брака, но как знать, не подует ли ветер в другую сторону?

Луиза внезапно отстранилась; глаза ее выражали недоумение, переходящее в решимость:

— Святой Боже! Но как же это?.. А вы, мадам? Мой титул дает мне право, но ведь вы любите Этьена, я знаю. Выходит, я становлюсь вам поперек дороги? Если так, я уйду.

Анна рассмеялась:

— Но ведь я не собираюсь замуж. И далее: сестры, а тем более родные, обращаются друг к другу запросто, на «ты», а не на «вы». Запомни это, Луиза. Понимаю, вначале тебе будет трудно, но очень скоро ты привыкнешь.

— И все же я в полном недоумении… сестра. Кто и почему дал мне эти титулы? Откуда наше родство? Где доказательства тому, что я, как меня пытаются в этом убедить, стала такой знатной дамой?

— Справедливое недоумение. Я расскажу тебе об этом, но поклянись, что тайна эта умрет в твоей душе. Я хорошо тебя знаю, а потому вполне доверюсь твоему слову.

Анна взяла со стола Библию и протянула Луизе. Положив руку на Священное Писание, с замиранием сердца графиня де Фонтене произнесла:

— Клянусь всеми святыми, прахом моего отца и моей матери, что ни словом, покуда жива буду, не обмолвлюсь о том, что сейчас услышу. И да поразит меня Господь карой своей, коли нарушу я клятву мою!

— Хорошо. А теперь ты узнаешь то, о чем сказал мне наш отец король Людовик перед самой своей кончиной.

И Анна повела недолгий рассказ. Закончив его, она прибавила:

— Вот ты и узнала, как все обстояло на самом деле. Но вот еще что. Документа, удостоверяющего, что ты дочь короля, не было, а члены парламента не поверят на слово тому, что им скажут. И этот документ, понимая, как он важен, изготовила я сама уже после смерти отца. В нем значится, что за год до рождения Карла королева Шарлотта Савойская родила девочку, которая, ввиду того что, по свидетельству врачей, со дня на день должна умереть, была тайно отдана в другую семью. Вопреки всему, ребенок выжил. Этот документ узаконивает тебя в твоих правах, ибо в нем указаны имена хозяев этого дома. Внизу подпись короля и дата.

Выслушав эту историю, Луиза долго не могла прийти в себя от изумления, окидывая блестевшими от возбуждения глазами всех, кто находился рядом.

Рибейрак добродушно улыбался и готовился задать Анне мучавший его вопрос, призвав на помощь, надо полагать, всех чертей преисподней вместе с их повелителем. Этьен глаз не сводил со своей возлюбленной, чувствуя себя при этом, надо признаться, неловко, ибо на них смотрела герцогиня. А Анна… Нельзя не повторить, — она испытывала удовлетворение. Ее друзья были с ней, каждому она подарила радость; что же до нее самой, то отныне она посвятит себя своим детям и уедет в сеньорию Боже или графство Форе. Может быть, в герцогство Бурбон…

— Мадам, — неожиданно услышала она знакомый голос, — сдается мне, вы забыли о своем старом друге. Да и вы, графиня, тоже. — Рибейрак поглядел на Луизу. — Кажется, здесь только один я помню, что у третьей принцессы Валуа есть сводный брат по отцу — это наш король Карл, — и он приходится сводным двоюродным братом по матери одной даме, которую зовут Николь Дюран. Это та самая дама, мадам герцогиня, которую нам с сиром де Вержи посчастливилось вырвать из рук насильников, и та, с кем вы, графиня де Фонтене, вместе воспитывались и росли на улице Крысоловки под бдительным оком тетушки Ангелики. И поскольку госпожа Николь, уважаемые дамы, сразила меня наповал своей нежностью и красотой, то вы, герцогиня, могли бы, как мне кажется… и вы, графиня, кстати, тоже… Ну да что долго говорить! Прошу вас обеих замолвить за меня, а точнее, за Николь словечко перед королем, чтобы я… чтобы он… чтобы она… Черт возьми мою душу, я хочу жениться на ней, потому что влюблен, вот и все!

— Ах, Филипп, вы все так же неисправимы, — рассмеялась Анна. — Достаточно было последних нескольких слов вместо вашей тирады, содержащей в себе путаную родословную и признание в любви. Но вы ошибаетесь, я не забыла о вас. Как только вернется король, я немедля посвящу его во все детали этой истории. Мне, конечно, не следует этого делать, но выхода у меня нет. Благополучие моих друзей движет мною, и я счастлива, что могу одарить их по-королевски, ибо это в моих силах. Не перебивайте меня, Рибейрак, я знаю, что вы хотите сказать. Король сделает так, как я захочу, а я намерена пожаловать мадам Николь Дюран дворянством. Карл и сам безумно влюблен в свою супругу, ему ли не понять, что такое любовь? И если при этом дело касается одного из его друзей, который к тому же сделал неизмеримо больше для короны, нежели любой из придворных… Словом, у Карла есть замок Флойран, близ Бомона, его подарил ему наш покойный отец. Там давно уже нет хозяина, и мадам Николь де Флойран вместе со своим супругом Филиппом де Рибейраком станут владельцами этого замка. Так я сказала, Филипп, и знайте, обратно своих слов я не возьму.

Рибейрак упал к ногам герцогини.

Вечером вернулся Карл. Анна все рассказала ему. Он долго не мог прийти в себя, потрясенный услышанной новостью, — всё ходил из угла в угол, точно зверь в клетке. Сестра дала ему время свыкнуться с мыслью о том, что они оба — всего лишь сводные брат и сестра по отцу, и что у него нежданно-негаданно появилась еще одна сестра, и тоже сводная.

Внезапно он загрустил. Потом неожиданно рассмеялся и, подойдя к Анне, обнял ее.

— Но, черт возьми, — воскликнул он, — как бы то ни было, а в моих жилах течет все же королевская кровь, кровь нашего отца Людовика, а все остальное пусть летит ко всем чертям, не правда ли, сестричка? Важно, чтобы тайна эта не вылетела за стены этих покоев, что может вызвать волнения в моем королевстве.

— Успокойся, брат, тайной владеют лишь те люди, которых она касается, а они, смею уверить тебя, не из болтливых. Я ручаюсь за них, а также за то, что никакая сила не сможет помешать тебе править королевством и дальше и благополучно выступить в поход, который ты совершишь в честь своей возлюбленной королевы.

— О да, Анна! Да, сестра! — И Карл в возбуждении забегал по комнате. — Он будет совершен мною в честь моей горячо любимой супруги! Я войду в Неаполь и брошу его к ее ногам!

— Это будет великолепный подарок, брат. Ты видишь теперь, я пошла на уступку, хотя поначалу и отговаривала тебя от этого шага. Уверена, и ты пойдешь навстречу моему желанию, сделав еще один подарок Рибейраку и его Прекрасной Даме, которую он хочет взять в жены.

— Филипп? Я сделаю для него все, что в моей власти. Говори, сестра, чего он хочет?

— Подари своей кузине Николь замок Флойран, который давно уже пустует. Твоя сестра, таким образом, сможет выйти замуж за Рибейрака.

— И только-то? — развеселился Карл. — Да будет так! И в самом деле, замок запустел, там обитают лишь бродячие собаки и парят в его сводах летучие мыши. Завтра же распоряжусь, чтобы там приступили к восстановительным работам.

— Благодарю тебя, Карл! Ты лучший брат, какого можно себе представить. Но у меня для тебя еще одна новость. Моя родная сестра стала владелицей графства Фонтене, а Этьен де Вержи — ее будущий супруг.

— Луиза? — Карл покачал головой. — Вот черт, кто бы мог подумать! Но ты права, Анна, одарив ее таким титулом. Она — дочь короля! Принцесса Валуа! И ты сделала ей воистину королевский подарок! А Этьен, стало быть, теперь граф? Вот и слава богу! Я всегда любил и буду любить этого смелого и прекрасного человека, моего фаворита с давних пор, лучше которого у меня нет и не будет. Его и Рибейрака. Эти двое, сестра, — да, и еще их старый учитель Ласуа, — наши друзья, вернее их нам с тобой не найти. И я рад за твою подругу Катрин. Давно уж ей пора выйти замуж. Должно быть, она дожидалась Ласуа.

— И они будут счастливы, брат!

— Так же, как Этьен и Филипп!

Такова повесть о людях, ставших действующими лицами истории, которая началась ничем не примечательным летним днем 1469 года.

Опустим же занавес над нашими героями, с которыми нам выпал случай прошествовать бок-о-бок на протяжении почти десяти лет, если не брать в расчет даты их рождения. Надеемся, что читатель, узнав обо всем, не выдаст тайну рождения Карла VIII, сохранив ее в своем сердце.

Впрочем, о короле Карле еще не все сказано. Из заключительной главы мы узнаем о том, что произошло за несколько лет, оставшихся до его кончины.