Карл Любезный

Глава 1 СТАВКИ ПРОТИВ «ЛЯГУШКИ»

Генриху Тюдору, жившему в Ренне под бдительным оком герцога Франциска, давно уже докладывали о том, что король Ричард требует у бретонского правителя выдачи мятежного графа Ричмонда. Зная жестокий нрав английского короля, Генрих понимал, что тому нужна его голова и он пойдет на все, дабы заполучить ее, даже предпримет поход на Бретань. В этих условиях Тюдор чувствовал себя пассажиром судна, наскочившего на риф и вот-вот готового пойти ко дну. Беспокоило его и то обстоятельство, что. Франциск тратит на него огромные суммы, ибо двор потомка Ланкастеров насчитывал не менее полутысячи человек. Разумеется, герцог держал пленника как соратника в борьбе с Францией, ибо правление Ричарда, согласно предсказаниям астрологов, закончится в самое короткое время, причем столь же печально, сколь и началось. Но ведь Франциск Валуа в качестве союзника может выбрать и Йорка, пожертвовав для этого головой пленника. В обоих случаях Генрих проигрывал.

Обстановка тем временем накалялась. В который уже раз английский король требовал от герцога выдачи мятежника, но Франциск неизменно отвечал отказом. Что как ему надоест? Не лучше ли отдать претендента на престол на заклание, нежели допустить, чтобы англичане высадились на побережье Бретани?

Так думал граф Ричмонд.

В один из таких дней тревожного и томительного ожидания событий к нему в покои торопливой походкой вошел его ближайший советник Томас Мальбрук.

— Сэр Генри, я принес новость! Увы, она неутешительная. Английский флот высадился в заливе на границе Нормандии и Бретани. Их много, огромное войско! Я поспешил к вам и едва не загнал лошадь. Пока я сюда добирался, Ричард, надо полагать, уже начал свое шествие на континенте.

— Он один? — с тревогой спросил Тюдор, энергично вставая. — Бретонец не с ним?

— Пока что нет. Но, предполагаю, они в сговоре: один пойдет на Ренн с севера, другой — с юга.

— Что заставляет тебя так думать?

— Герцогу вовсе незачем воевать с Англией ввиду его предстоящей войны с Францией. Зачем иметь врагом того, кого можно сделать союзником? Видимо, он и не пошел бы на такой сговор с Ричардом, если бы тот не вынудил его. Ваша голова сейчас на чаше весов: герцогу Франциску вы нужны живым, королю Ричарду — мертвым. Но второй сильнее первого. Выбирайте, граф: жить вам или умереть?

— Черт возьми!

— Герцог отдаст вашу голову Ричарду, будьте уверены, даже если он первым придет в Ренн. Повторяю, ему не нужна война с Англией. В любом случае вы проиграете. Остается лишь один выход…

— Я понял: бежать!

— И без промедлений! Ричарду известна ваша резиденция. Через пару дней он будет здесь. Самое лучшее, что из этого воспоследует, — он объявит вас своим пленником и увезет в Англию; худшее — без дальних слов прикажет отрубить вам голову, прямо здесь же, у этого стола. По слухам, он повсюду таскает с собой палача.

Генрих лихорадочно размышлял. На север пути нет, на юг тоже; на запад — Ричард прижмет его к морю, а это конец. Остается один выход: на восток, во Францию и, через Нормандию, — в Париж. У короля Карла он найдет защиту, лучшего убежища и пожелать нельзя. Правда, вместо него правит женщина, его сестра. Ну так что ж, надо найти с ней общий язык и сделать так, как она захочет. Выбора нет. Чего же она может желать? Король Ричард — ее враг; избавившись от него, в лице нового государя она приобретет друга. Пусть так! Все что угодно, только бы она взяла его под свою защиту.

— Том, мы немедленно выступаем!

— Куда?

— На восток, к французскому королю.

— Я только что хотел предложить вам это, граф.

— Ступай вниз, пусть трубят сбор. Ничего лишнего в дорогу не брать, только самое необходимое. Торопись, Мальбрук, дорога каждая минута! Не позднее чем через час мы должны покинуть Ренн, эту тюрьму, ставшую ловушкой.

Спустя ровно час полутысячное английское войско под командой графа Генри Ричмонда, по отцу Тюдора, оставило Ренн и взяло курс на Париж.

Анна добилась своего: помолвка герцога Орлеанского с дочерью Франциска II была расторгнута. Об этом недвусмысленно сообщил любителю чужих подушек епископ Нанта, едва Людовик приехал туда.

— Ваше высочество, — сказал он обескураженному принцу после его тяжелого объяснения с Франциском, — вынужден довести до вашего сведения, что ваша помолвка с наследницей бретонского герцогства отныне уже не имеет законной силы и не может быть возобновлена. По церковным канонам лицо, уличенное в неверности после церемонии обручения, освобождается от уз брака, коему надлежало осуществиться.

— Уличить меня в неверности? — возмутился принц. — Кто мог такое выдумать? Я уезжал на коронацию.

— Церковь имеет неоспоримое доказательство вашей измены невесте, — ответил епископ, — и не одно.

— Это ложь! Обман! Она все подстроила! Я принц крови, первое лицо в государстве после короля!

— В данном вопросе Церковь не делает исключений ни для кого, — невозмутимо ответил прелат и прибавил: — Кроме этого, речь идет о кровном родстве, которое в браке запрещается. Церкви пришлось закрыть глаза на то, что вы женились на вашей троюродной племяннице, но она решительно намерена воспротивиться тому, что второй женой на сей раз станет ваша уже двоюродная племянница.

И, медленно повернувшись, епископ степенно направился к выходу.

— Эта лягушка поймала-таки меня в свои лапы! — бесновался Людовик, когда остался в окружении своих фаворитов.

— Вас предупреждали, принц, — холодно напомнил Ла Кудр. — Но вся ваша беда в том, что вы мало прислушиваетесь к советам друзей.

— Я отомщу ей! Я пойду на нее войной! — бегал Людовик Орлеанский от стены к стене. — Я заставлю ее пасти свиней!

— Как бы не так! — произнес Лонгвиль. — Вы слышали, что сказал герцог? Тюдор бежал во Францию. Это означает только одно: регентша даст ему войско, и он выступит на Ричарда. Если он выиграет битву, вы обретете врага в лице нового короля Англии. Во всяком случае, она не станет помогать вам в борьбе против Анны де Боже, которая, таким образом, не без выгоды для себя окажет поддержку Ричмонду.

— А если Тюдор проиграет?

— Вот тогда и настанет время для похода на Париж.

— Значит, надо сделать так, чтобы он проиграл.

— Задача трудновыполнимая: у Ричарда не так уж много войск; его политика привела к тому, что от него отложились многие вельможи. Вряд ли, на мой взгляд, он наберет пять-семь тысяч воинов.

— Выходит, надо ему помочь. Кто заинтересован в том, чтобы Тюдор проиграл сражение? Конечно же, Франциск и Максимилиан; я обращусь за помощью к ним.

— На это уйдет бог знает сколько времени. Мы можем не успеть.

— Ты так думаешь, Франсуа? Каков же выход?

— Ставку следует сделать на Томаса Стэнли, верховного камергера Англии, отчима Генриха Тюдора. Он за Ричарда, во всяком случае, всегда сражался на его стороне. У него огромное войско, во много раз больше королевского. Я узнал об этом во время его визитов к королю Людовику в качестве посла.

— Однако он может пойти на попятный: куда выгоднее ему, если на престоле окажется его пасынок, — заметил Ла Кудр.

— Почему же тогда он раньше не помогал ему, например, когда поднял восстание его соратник, герцог Бекингем?

— Потому что он не верил в успех затеи Тюдора, имевшего мало сторонников. Ричард же в то время был силен. Но время идет, и он ослаб. Ничего не стоит свалить его, оказав помощь сыну его жены Маргариты Бофор.

— Из этого следует, что Стэнли может помочь Ланкастеру. Словом, необходимо привлечь на нашу сторону этого лорда. Но как это сделать?

— Очень просто: рассорить отчима с пасынком — вот и вся недолга, — подал мысль Лонгвиль.

— Вы говорите так, Франсуа, будто уже знаете, что следует предпринять в этом направлении.

— Не так-то просто это сделать, — возразил Ла Кудр. — Убедительной причины нет, времени для ее поисков и претворения в жизнь — тоже. К тому же Стэнли не мальчишка, его не обвести вокруг пальца. Не проще ли войти в Париж и взять короля в плен, чтобы править самим от его имени?

— Потребуется сильный отряд, а с таким в Лувр не войти, — проронил Сенвиль.

— Да ведь это могут сделать несколько человек, — ухватился было за эту мысль Людовик. — Не столь уж бдительно охраняют короля по ночам.

— Вот вы и не угадали, принц. Помимо стражников в коридорах и у дверей, в покоях Карла постоянно находятся два аргуса: Этьен де Вержи и некий Ласуа. Каждый из них виртуозно владеет двумя шпагами. Подойти невозможно не только к королю, но даже к ним самим.

— Черт возьми! — выругался принц. — Но как вы об этом узнали, Сенвиль?

— Мне сообщил Рибейрак. Заодно он предупредил, что в Лувр не пускают никого без специального разрешения регентов, а охрана замка усилена вдвое.

— Молодец Рибейрак! Однако выходит, дьявол меня забери, что затея с похищением обречена на провал!

— Вам остается одно, принц: как можно скорее собрать армию и выступить на Париж. Войск у регентши останется мало, значительную часть она отдаст Тюдору, в котором, как мудрая правительница, видит друга и союзника.

— Решено! — без раздумий объявил герцог Орлеанский, хлопнув рукой по синему сукну стола. — Я немедленно начинаю собирать силы.

— Одному вам их не собрать, — пригасил его пыл Лонгвиль. — Нужны хорошие союзники. Максимилиан Габсбург — один из них.

— Станет ли он помогать тому, кто чуть было не увел у него из-под носа невесту?

— Для этого надо сделать тонкий ход. Пустим слух, будто Карл Восьмой собирается жениться на Анне Бретонской. Ныне она — предполагаемая невеста Габсбурга, и он решится на любое безумство, лишь бы не упустить такую добычу. Не будем забывать также о том, что Карл обручен с его дочерью, которая в случае нового сватовства короля останется, мягко говоря, с носом. Двойной удар по самолюбию германца! Думаю, что после этого он загорится желанием собственноручно придушить Карла, точнее, его сестру, ибо лишь она способна прийти к такому решению.

— Отлично задумано! — обрадованно воскликнул Людовик. — Хитрость, достойная самого Одиссея. Браво, Сенвиль, ты король мудрецов! Но силы все же малы, ибо действовать надлежит наверняка. Что если попросить англичан?

— Каких? — усмехнулся Лонгвиль. — Только не Ричарда. Узнав о бегстве Тюдора, он станет готовиться к решающему сражению с ним. Человек неглупый, он, конечно же, поймет, что выступление графа Ричмонда будет санкционировано регентшей, иными словами, одобрено и поддержано ею. До вас ли, принц, ему будет в этих условиях? Вся его надежда на Стэнли. Но кому ведомо, что может прийти в голову отчиму потомка Тюдора?

— Кажется, он всегда сражался на стороне Ричарда? Думаю, он не изменит своим принципам и на этот раз.

— Будем надеяться.

— Воинов же мы наберем у английских знатных господ, разумеется, не ставя об этом в известность их короля. Пообещаем им территории в Нормандии и в Шампани, авось от Франции не убудет. А третий наш союзник — герцог Франциск — получит полную автономию. О, первый принц королевского дома Валуа сумеет быть благодарным тому, кто поможет ему избавиться от супружеской четы де Боже.

Но никто из этих людей, готовивших заговор с целью свержения правительства, чтобы взять под свою опеку юного Карла, не знал, да и не мог знать, что их чудовищные планы может нарушить… любовь. Дело в том, что Томас Стэнли, в прошлом соратник Ричарда III, давно уже был в любовной связи… с Катрин дю Бушаж. Их роман начался семь лет назад во время одного из посольств английского короля Эдуарда IV, который заявлял протест Людовику XI по поводу захвата земель Марии Бургундской, оставшейся наследницей после смерти отца. Одновременно Эдуард желал ускорить брак своей старшей дочери Елизаветы с дофином Карлом.

Послы, хоть и задобренные королем Людовиком, не торопились уезжать, ибо так и не получили конкретных ответов от французского монарха. Тот, видя такое дело, подослал к главе посольства, Томасу Стэнли, фрейлину королевы — м-ль дю Бушаж, и та за одну ночь сумела влюбить в себя англичанина. Через день послы уехали к великой радости Людовика, щедро одарившего Катрин, и к неудовольствию Эдуарда IV, над которым уже начали посмеиваться ввиду затянувшегося решения французского короля о браке их детей.

Визиты послов не прекращались, и всякий раз их неизменно возглавлял лорд Стэнли; позже, дабы связь влюбленных не прервалась, Анна де Боже устраивала им свидания.

Ныне этот Стэнли — вассал Ричарда III, одно из самых влиятельных лиц в королевстве; под своим началом он имел около 25 000 воинов, конными и пешими. Король знал об этом и в своей борьбе рассчитывал на помощь лорда Томаса. Но поможет ли тот королю, отказавшись, таким образом, от ласк Катрин и ее любви? Об этом мы узнаем из дальнейших событий.

Глава 2 ПЛОДЫ ХИТРОГО ХОДА КОРОЛЯ-ПАУКА, ИЛИ КАК ЖЕНЩИНЫ ПОРОЮ ДЕЛАЮТ ИСТОРИЮ

Король Карл увидел небольшого роста остроносого человечка с наивными глазами и растерялся. Кто это? Разве могут быть такие короли? А ведь сестра сказала, что сейчас к ним войдет претендент на трон Англии. Да, но как же Ричард? Разве он позволит? Ведь он убьет этого остроносого! И юный монарх, не зная, как вести себя с незнакомцем и о чем с ним говорить, перевел взгляд на сестру.

После обмена приветствиями Анна первой начала беседу:

— Я знала, граф, что вы обратитесь за помощью к королю Франции. Никто иной не поможет вам в борьбе за трон, на котором в данное время восседает убийца собственного брата и двух его сыновей.

— Теперь он охотится за моей головой, мадам, — ответил Генрих Тюдор.

— Ему мало тех, что он уже порубил? Можно ли быть столь кровожадным? Этим и объясняется то, что ваши силы растут за счет беженцев, в то время как его — неуклонно тают.

— Он боится потерять власть, а значит, боится меня, ибо предъявить претензии на трон больше некому. Франция — единственное место, где ему меня не достать.

— Англия испокон веков, начиная с Генриха Второго Плантагенета, была врагом Франции. Король Ричард подтверждает это своими действиями, готовый в любую минуту протянуть руку дружбы Бретани, которая ненавидит державу Хлодвига не меньше, организуя нескончаемые мятежи.

— Вместо руки дружбы он протянул меч! — Взгляд Генриха потемнел. Он продолжал, понизив голос: — Франциск держал меня в плену много лет. Я понимаю, в моем лице он видел перспективу иметь Англию в числе своих союзников, которые помогут ему в борьбе с Францией. Нынешний король его не устраивает. В своей жестокости и жажде власти Ричард дошел до того, что послал флот к берегам Бретани, рассчитывая заполучить мою голову. Это граничило с объявлением войны. Разумеется, Тюдор устроил бы герцога больше, нежели последний Йорк. Однако ему не удалось бы спасти меня, поэтому он готов был собственноручно предать меня казни и этим угодить Ричарду, войны с которым он вовсе не хотел. Вот почему я здесь. И у меня нет другого пути, кроме выпада против своего врага, ибо лучшей защитой всегда считалось нападение.

И Генрих замолчал, выжидающе переводя взгляд с регентши на короля и обратно. То, о чем он не сказал, во всяком случае сегодня, должны были понять они оба — не он, так она. И графиня де Боже поняла. Но гость не ожидал, что она сию же минуту заговорит о том, о чем он рассчитывал услышать завтра или на днях. В Анне заговорила отцовская хватка; разница была в том, что Людовик не спешил; его дочь, нередко страдавшая отсутствием терпения, временами шла напролом.

— Ваших сил недостаточно, — не отводила она глаз от собеседника, — и вы хотите, чтобы король дал вам войско?

— Это мое самое заветное желание, мадам, — коротко ответил граф Ричмонд.

— Сказав так, вы не можете не понимать, что я тотчас задам вопрос, на который рассчитываю получить нужный и надлежащий ответ. Какие выгоды сулит Франции ваша победа на поле боя? Заметьте, я не говорю о поражении, которое, помимо того что нанесет ущерб королевству, не исключает и вашей гибели.

— Король Англии Генрих Тюдор дает клятву королю Франции Карлу Валуа, что между нашими державами установится прочный мир, ибо победа предусматривает не что иное, как союзнические отношения между нашими державами.

— И вы готовы подписать договор, в котором об этом будет сказано? — подал голос Карл.

— Я сделаю это, когда вашему величеству будет угодно, — с поклоном ответил граф Ричмонд.

— Мы составим его завтра, — сказала Анна, — а сейчас нам хотелось бы знать, какими силами располагает ваш враг. Имеете ли вы сведения в этом плане?

— Да, мадам. Те, кто бежал ко мне от преследований короля Ричарда, от его жестокой политики, доложили, что у него не менее восьми-десяти тысяч воинов, из них одна треть — кавалерия.

— А у вас? — спросил только что вошедший в зал Пьер де Боже, который слышал последние фразы. — Сколько человек под вашим началом и где они?

Генрих, вздохнув, развел руками:

— Около тысячи, монсеньор. Они стоят у стен Парижа, близ Монмартра.

— И с такими ничтожными силами вы решаетесь противостоять десятитысячной армии?

— Ко мне идет знать, но она, как вы понимаете, не может вести за собой своих людей. По самым скромным подсчетам, едва я высажусь на побережье Уэльса, ко мне примкнут не менее двух тысяч солдат.

— А почему Уэльса? — не понял король. — Ведь это на западе и, насколько мне представляется, довольно далеко от Лондона.

— Высадиться близ Лондона, сир, означает угодить прямо льву в пасть. А в Уэльсе, пока я буду добираться до перевала через горы, я наберу еще около тысячи добровольцев. Их дадут мне те, кто недоволен правлением Ричарда, кто в той или иной мере обижен им.

— Этого все равно мало, — заявил король. — А если учесть к тому же, что королевское войско, как правило, хорошо обучено и у него есть пушки…

— Но не это страшит, — вновь заговорил Пьер де Бурбон. — Сражения подчас выигрывают и малым числом. Однако даже пяти- или семитысячное войско не в силах устоять против армии в сорок тысяч солдат.

— Где вы взяли такую цифру? — выразил искреннее удивление юный король. — Откуда взялись еще тридцать тысяч?

— Их приведут лорд Томас Стэнли и его брат. Мне доложили преданные короне люди, что именно на Стэнли рассчитывает король Ричард, ибо своих войск у него все же недостает.

— Но он мой отчим, — пытался возразить Генрих. — Мы всегда ладили… А моя мать? Позволит ли она, чтобы муж пошел против ее сына?

— У войны свои законы, сэр Генри. Женщины должны молчать там, где гремят пушки и звенят мечи. Однако, черт возьми, бывают исключения, и где остается втуне голос жены, там может набатом прозвучать голос любовницы. Но никому не ведомо, есть ли она у лорда Стэнли, а если и так, то неизвестно, чью сторону она держит.

Некоторое время в зале висело молчание. Из окна слышно было, как ругаются лодочники на Луврской набережной. Раздавался лязг цепей.

— И все же я не смогу отказать изгнаннику, — нарушил тишину Карл, вставая и подавая руку сыну Маргариты Бофор, — ведь мы четвероюродные братья, оба правнуки Карла Шестого: вы, Генрих, по женской линии, а я по мужской.

— Благодарю вас, сир, — промолвил Тюдор, — клянусь, я сделаю все возможное, дабы оправдать ваше доверие. А коли Господь не захочет помочь изгою, я с готовностью сложу голову на поле битвы, зная, что королю Карлу не придется краснеть за своего кузена.

И вновь Анна явила практичный ум отца. Все это время пребывавшая в раздумье, она внезапно, высоко подняв голову, с тонкой улыбкой произнесла:

— Не стоит раньше времени служить панихиду по самому себе, любезный кузен. Как знать, не сыграет ли провидение злую шутку над вашим недругом.

— Пока что оно играет эту шутку со мной.

— Из этого следует, что вы не уверены в победе?

— На все воля Господа.

— И больше всего вас беспокоит ориентация вашего отчима, который, как вы полагаете, обернет свое оружие против вас?

— Может ли быть иначе, если он служит королю Ричарду?

— Я задам еще один вопрос: что сделали бы вы для человека, который заставил бы лорда Стэнли повернуть оружие против своего хозяина? Могли бы подарить ему графство или, скажем, замок?

— Все что угодно! Однако, — с невеселой усмешкой продолжил Генрих Тюдор, — такого человека нет; как мне представляется, его и быть не может.

— Отчего же вы этого не допускаете? Уверена, вы истово молились Богу о даровании вам победы. Господь не мог не услышать ваших молитв, а поскольку он справедлив, то почему бы не поверить, что он станет на сторону хоть и слабого, но правого? Итак, давайте поверим в то, что небеса помогут вам, послав такого человека. Не правда ли, вы будете рады столь щедрому подарку судьбы?

— Коли случится так, как вы говорите… Коли и впрямь это произойдет…

— Что тогда, кузен?

— Клянусь, этот человек станет моим другом, и я сделаю его пэром Англии, как только обрету силу и получу власть! Пока же, увы, силы у меня мало, а власти и вовсе нет.

— У вас будет сила, которая даст вам власть. Не забудьте же свою клятву, дражайший братец, когда вашу голову увенчает корона.

Гость опешил, не поверив своим ушам:

— Но где этот человек? Кто он? Ужели он столь всесилен? Скажите мне, я хочу знать!

— Этот человек, досточтимый сэр, — король Франции Карл Восьмой, у которого вы пришли искать защиты и помощи.

Все трое, ничего не понимая и хлопая глазами, уставились на графиню де Боже, ожидая объяснений. Вместо этого они услышали:

— Король примет надлежащие меры в этом вопросе, однако результатов придется подождать. За это время, кузен, мы соберем войско, с которым вы и отправитесь к себе на родину с тем, чтобы с божьей помощью сесть на трон ваших предков. На сегодня же наша беседа закончена: все мы устали и нуждаемся в отдыхе. Вам, граф Ричмонд, отведут подобающие вам покои, а ваше войско снабдят всем необходимым.

И регентша поднялась с кресла. Поняв это как знак к окончанию аудиенции, Генрих Тюдор, в некоторой растерянности, откланявшись, вышел.

Этим же вечером Анна позвала к себе Катрин, и они вдвоем составили письмо, которому суждено будет изменить историю Англии. Вот оно, точь-в-точь в том виде, в каком поздним вечером, при колеблющемся пламени свечи, его прочтет лорд Томас Стэнли в марте 1484 года в своем загородном дворце в графстве Оксфорд:

Дорогой и горячо любимый мною Том! Море снова разлучило нас, но недалек день, когда мы вновь свидимся, и эти ночи будут для нас еще горячее, нежели прежние. Однако в связи с создавшейся напряженной обстановкой между двумя великими державами меня беспокоит Ваша линия поведения, которая может стать серьезной помехой в нашей любви и угрожавши положить ей конец, ибо действия вашего государя, а, стало быть, и Ваши идут вразрез с политикой нашего государства. Знайте же, мне будет тяжело, но я заставлю себя забыть о нашей любви, если Вы по-прежнему, как преданный пес, будете слепо выполнять команды своего хозяина, на смену которому идет новый, вовсе для Вас не посторонний. С ним я шлю Вам мой жаркий поцелуй и уверения в моей неизменной сердечной склонности и горячей преданности Вам. Вы понимаете, надеюсь, что в случае гибели того, кого посылает вашему королевству Господь, угаснет (со слезами и болью) моя любовь к Вам. Не заставляйте же меня безутешно проливать слезы о нашей былой нежной страсти. Сделав же так, как велит Вам здравый смысл. Вы приобретете друзей среди высокопоставленных особ по ту сторону пролива, что, полагаю, окажется вовсе не лишним если не для Вас, то для Ваших детей.

Ваша (но, быть может, нет, и я предоставляю вам выбор)

К.Б.

24 февраля 1484 г.

— Его не сможет не тронуть такое письмо, — проговорила Катрин, складывая бумагу вчетверо. — Если бы ты слышала, какие слова любви он говорит, когда мы падаем в объятия друг друга!

— Ах, Катрин, на мой взгляд, любовные излияния в этом случае не отличаются разнообразием и звучат одинаково как в устах герцога, так и простого башмачника. Однако, бесспорно, твой лорд безумно рад иметь любовницу, которая в два раза моложе его. Не родился еще тот мужчина, который не был бы польщен такой разницей в возрасте, а потому не сделал бы так, как советует, точнее, как слезно просит дама его сердца, ибо его страшит невосполнимая утрата.

— Анна, это очень опасное письмо! Если оно попадет в руки короля Ричарда, несдобровать ни лорду Стэнли, ни посланцу; первого он в лучшем случае спровадит в темницу, второго прикажет пытать, дабы выведать у него, кто дал ему это письмо.

— Я не знаю, Катрин, кому я могла бы доверить такое рискованное поручение. Я перебрала уже в памяти всех лиц, достойных такой миссии, но… Тем не менее она должна быть выполнена во что бы то ни стало. Я подумала было о наших друзьях, однако…

Катрин схватила подругу за руку:

— Но что тебя останавливает? Ведь лучше них эту задачу не выполнит никто, чтоб мне не пировать на собственной свадьбе, как сказал бы Рибейрак.

— Его мы и пошлем! Что скажешь на это?

— Ему будет трудно. Кому ведомо, какие опасности могут подстерегать одинокого курьера в таком путешествии? Не лучше ли послать всех троих?

— Один человек не привлечет к себе внимания, в то время как трое могут вызвать подозрения. У Ричарда, как и у всякого монарха, повсюду шпионы.

— Но Филипп не поедет без Этьена, тебе ли не знать?

— Тогда, что же, пошлем Этьена?

— А он не поедет без Филиппа.

— Черт побери, ты права.

— Мало того, они оба не тронутся с места без Ласуа. Ты ведь знаешь, эту троицу уже водой не разольешь. Целыми днями они пропадают в Оружейной, где Ласуа обучает их приемам боя; ко всему прочему к ним прилип, будто смолой его намазали, твой братец Карл.

— Вообрази, он таскает их за собой на Королевские советы, и они имеют там право голоса, — подхватила Анна. — А Рибейрак совсем недавно каким-то мудреным итальянским приемом убил некоего выскочку из Берри, который во всеуслышание вздумал заявить, что его дама сердца превосходит красотой и умом гофмейстерину двора Катрин дю Бушаж.

Катрин рассмеялась:

— Мне рассказали об этом, и за это я люблю еще больше моего Филиппа.

— Этот Ласуа произвел настоящий переполох во дворце. Придворные теперь целыми днями только и знают, что учатся овладевать приемами ведения боя со шпагой в руке. Они уже забывают про меч. Но хуже всего то, что они стали калечить друг друга: они вызывают на поединок любого, кто косо на них посмотрел или посмел сказать грубое слово. Карл пробовал им запретить, но запреты постоянно нарушаются. Однако заметь себе, ни один не решился вызвать на бой ни Рибейрака, ни Вержи.

— Разумеется, кому же хочется быть убитым!

— Я прихожу к мысли о необходимости издать эдикт о запрещении поединков, иначе при дворе в самом скором времени останутся одни дамы.

— И с ними наша тройка, которую мы пошлем в Англию с письмом к лорду Стэнли. Нелишним будет, полагаю, ознакомить посланцев с его содержанием.

— Похоже, Катрин, и в самом деле эту миссию следует доверить лишь нашим друзьям, и можно быть уверенными, что письмо дойдет по назначению.

На другой день, утром, трое друзей покинули Париж и помчались по дороге, ведущей в Дьепп. Оттуда, сев на корабль, они рассчитывали попасть в Портсмут.

Глава 3 ВИЗИТ К «ТЯЖЕЛОМУ ЧЕЛОВЕКУ»

Лорд верховный констебль Англии Томас Стэнли дважды перечитал письмо Катрин, и с каждым разом губы его все больше раздвигались в улыбке. Наконец он бросил взгляд на посланников. Улыбка мгновенно сползла с лица.

— Известно ли вам содержание этого письма, господа? — на чистом французском языке спросил он.

— Да, монсеньор, — ответил Рибейрак, — ибо самому дьяволу не ведомо, что могло приключиться в пути не столько с нами, сколько с письмом.

— Его доверили вам, зная, что никому иному оно доверено быть не могло, не так ли?

— Именно так, ваша светлость.

— Тот, о ком говорится в письме, — мой пасынок Генри, я догадался, — он в Париже, у короля Карла? Ричард хотел забрать Тюдора у бретонского герцога, но Генрих бежал, а теперь сам намерен идти на Йорка?

— В этой войне должен победить сильнейший, а им станет тот, у кого окажется больше солдат, — произнес Этьен.

Томас Стэнли — пожилой, осанистый мужчина с усами, темной бородой и умными глазами — промолчал, затем повернулся спиной и долго смотрел в окно на расстилающиеся вдали широкие луга и чернеющий за ними смешанный лес.

— Как поживает Катрин? — внезапно спросил он, оборачиваясь. — Надеюсь, она не больна?

— Это зависит от вашего ответа, монсеньор…

— Ответа не будет! — резко перебил Рибейрака Томас Стэнли.

Воцарилось молчание. Посланцы, не зная, что и подумать, переминались с ноги на ногу то переглядываясь, то останавливая смущенные двусмысленностью ситуации взоры на супруге Маргариты Бофор. Что означают его слова? Какое соображение возобладает над ним? Вместо того чтобы внести ясность в происходящее, лорд Стэнли неожиданно спросил:

— С какими силами мой пасынок думает высадиться на побережье Англии? Где именно?

Рибейрак помедлил, выражая этим недоверие.

— Такие вопросы предусматривают прямые ответы предполагаемому союзнику. Ответы эти не могут прозвучать, пока мы не будем уверены в том, что видим перед собой не того, кто с оружием в руках готов защищать последнего Йорка.

Лорд Стэнли усмехнулся:

— Я бы удивился, не услышав этого возражения. Смею вас заверить: мои вопросы вовсе не говорят о том, что я желаю выудить у вас необходимые сведения, которые не премину сообщить Ричарду. Будь так, я никогда не задал бы их.

— Вы готовы дать нам в этом свое слово?

— Считайте, что я уже дал вам его.

— Хорошо, мы верим вам, ваша светлость. Около трех тысяч воинов встанут под знамена Генриха Тюдора — англичане и французы. Высадка будет произведена в районе Пемброка.

Лорд-камергер высоко вскинул брови. Но сию же секунду они вернулись на место.

— Понимаю и одобряю. По пути к Лондону он рассчитывает пополнить ряды войска своими сторонниками. Думаю, поддержка в этом смысле окажется весомой. И все же этого мало. Ричард приведет на поле битвы не меньше десяти тысяч; Генрих не наберет и семи-восьми. Таково соотношение сил. Счастье Генриха, если король до поры до времени останется в неведении относительно реального положения дел. Подойди враг с востока — и Ричарду немедленно доложили бы об этом. Бедный мальчик не успел бы даже высадиться на берег, как был бы смят и уничтожен.

— Из этого следует, — вывел заключение Рибейрак, — что мы вправе видеть в вашем лице союзника. Так ли мы поняли вас, монсеньор?

— Я не скажу ни да, ни нет.

— Это надлежит понимать так, что вы намерены придерживаться вооруженного нейтралитета. Что ж, уже и это неплохо, ибо само по себе сулит победу правому делу. Однако в ходе борьбы возможен неожиданный и опасный поворот, и это не может не поставить в двусмысленное положение того, кто во главе войска будет безучастно наблюдать за тем, как погибает на поле боя родной сын его супруги.

Лорд Стэнли подошел вплотную к Рибейраку. Колючие глаза смотрели зло, едва ли не ненависть читалась в них. Неожиданно взгляд потеплел, и хозяин улыбнулся:

— Вы нравитесь мне, молодой человек. Уверен, не согрешу против истины, сказав, что именно вам король поручает выполнение дипломатических миссий.

— Могу вас уверить, монсеньор, его величеству не приходится об этом жалеть.

— Клянусь бородой Христа, прекрасный ответ! Не ошибусь, вероятно, предположив, что двое спутников — ваши хорошие друзья, а не всего лишь члены посольства.

— Подобной прозорливости, монсеньор, мог бы позавидовать Лаокоон Троянский[21], окажись он на вашем месте, чтоб мне оказаться в одной постели с сатаной!

Лорд Стэнли рассмеялся и перевел взгляд на Ласуа.

— Клянусь святым Патриком, сей джентльмен весьма походит на учителя, не берусь утверждать, однако, в чем именно. Не выведете ли вы меня из затруднения?

Рибейрак выразительно посмотрел на друга.

— Его ремесло не менее важно, нежели умение управлять государством, — ответил Этьен. — Этого человека зовут Ласуа, ваша светлость, и он обучает искусству владения боевой и парадной шпагой. Если пожелаете, он научит вас сражаться двумя руками одновременно.

Лорд-камергер невесело усмехнулся:

— Мне это уже ни к чему: седина давно посеребрила мои волосы.

Неожиданно он вновь посерьезнел и, отойдя к столу, произнес:

— Однако закончим на этом наш разговор. Я распоряжусь, о вас позаботятся. Вы отправитесь в обратный путь, когда захотите. Передайте графу Ричмонду, что я жду его к себе в гости. Мой поклон до земли мадам Катрин, лучшей из женщин, каких я когда-либо знал. Перед отъездом я вручу вам маленькое письмо для нее.

И посланцы откланялись.

Спустя несколько дней их принимала у себя в покоях графиня де Боже. Катрин сидела рядом, у очага, и читала коротенькое письмо из Англии. Ее поклонник писал:

Я не устану любить вас, мадам, однако поступлю так, как повелевает мне мой долг. Ваш Т.С. 3 марта 1484 г.

Прочитав, Катрин протянула бумагу Анне. Та, пробежав глазами текст, задумалась.

— Тяжелый человек, — доложил Рибейрак в ответ на вопросительный взгляд. — И все же у него благородная душа и… доброе сердце. — Он сделал поклон Катрин. — Оно ваше, мадам, как и раньше, и я рад сообщить вам об этом. — Он снова повернулся к регентше: — Что касается нашей миссии, ваше высочество, то имею основания полагать, что она оказалась небезуспешной, хотя никакой определенности ни у кого из нас нет.

— Я так и думала, — произнесла Анна. — Такой человек, как лорд Стэнли, не мог сказать вам всей правды, не будучи твердо уверен в выигрыше. Полагаю, он и сам не представляет себе будущий план действий на поле битвы. А что скажете вы, Этьен? Выступит ли этот вельможа на стороне Ричарда или поможет нашему гостю, как вы считаете?

— Единственное, что не только мне, но и всем нам удалось понять, — ответил Этьен, — это то, что он не сделает ни того, ни другого, хотя, как вассал короля, приведет свое войско на поле боя.

— Он не сможет не помочь изгнаннику, прочитав это письмо! — воскликнула Катрин. — Он знает, что ожидает его за повиновение Ричарду или в лучшем случае за его бездействие.

— Все во власти Господа, — тонко улыбнулась Анна. — И все же мне думается, Катрин, тебе удастся ни много ни мало как изменить историю Англии; это произойдет с воцарением новой династии.

— Черт побери! — не удержался Рибейрак. — Я всегда знал, что Катрин мастерица на всякого рода проделки. Клянусь сковородой, на которой черти поджаривают души грешников, Генрих Тюдор, нацепив корону и узнав об этом письме, пожалует Катрин одно из самых богатых поместий Англии! И первым же гостем у новой владелицы замка окажется ее покорный слуга, чтоб мне гореть в аду, если не так! Впрочем, я приеду не один, а с друзьями: одному мне не совладать с винным погребом вашего нового жилища, мадам. — С этими словами Рибейрак, по своему обыкновению, отвесил любовнице изящный поклон.

Когда смех утих, Этьен подошел к Анне:

— И, дабы не сорвалось такое заманчивое мероприятие, мы втроем решили принять участие в этом походе. Мы просим вас, госпожа графиня, отпустить нас, во-первых, потому что знаем, как важна для Франции победа Тюдора, а во-вторых, потому, что боевой дух влечет нас на поле боя.

— Вы с ума сошли! Я запрещаю! — округлила глаза Анна, тревожным взглядом окинув всех троих и остановив его на том, кто стал ей дороже всех. — Этьен! Я не отпущу вас… я не хочу… Как вы могли? Случись что с вами… ах, боже мой, мне страшно даже об этом подумать!..

С губ ее чуть не сорвались признания, и Этьен услышал бы их, будь они вдвоем. Но Анна вовремя опомнилась и бросила полный смятения взгляд на Рибейрака и Ласуа:

— Я не желаю, чтобы моим друзьям угрожала опасность! Они достались мне дорогой ценой, и если, упаси бог, им суждено будет погибнуть в чужой земле, во имя чужих интересов… — Глаза ее выражали укор, межбровье прорезала складка. — У меня никогда уже не будет таких друзей, и я умру от горя…

Она опустила голову и отвернулась. Катрин обняла подругу. Анну мелко трясло в ее объятиях.

Друзья переглянулись. Рибейрак полез пятерней к затылку. Вперед выступил Ласуа:

— Мадам… — Та повернула к нему омраченное лицо. — Поверьте, с вашими друзьями ничего плохого не случится. Я всегда буду рядом с ними; кому же их защищать, как не старому учителю и наставнику, ведь они так же дороги мне, как и вам. Да что защищать, ведь они великолепные бойцы, разве вы сами не знаете? Клянусь вам, ни один из них не позволит, чтобы его коснулся чей-то меч или копье.

— А пушки? — воззрилась на него Анна. — Вы все можете погибнуть от пушечных ядер!

Рибейрак усмехнулся:

— Мадам, смелого не берет ни меч, ни ядро. Гибнут всегда трусы и те, кто отступает. Ужели вы считаете нас трусливыми кроликами, способными бежать с поля битвы, оставив умирать того, на которого вы с королем возлагаете большие надежды? Ай-ай-ай, госпожа графиня, как же плохо вы думаете о своих друзьях. Но, возможно, я не прав? Быть может, мне это только показалось? В таком случае прошу прощения, что позволил себе составить о вас такое нелестное мнение, а в искупление своей вины я целую вашу руку, руку самой восхитительной из женщин!

И Рибейрак припал жарким поцелуем к руке регентши.

Анна засмеялась и не выдернула руки.

— Филипп, вы неисправимы. Уверена, черти в аду устроят праздник в честь такого необычного и веселого гостя. Вы придетесь им по душе: разве можно в этом сомневаться, ведь вы по сто раз на дню упоминаете о них в каждой своей клятве.

Рибейрак незамедлительно ответил:

— По правде сказать, я предпочитаю райские кущи темным катакомбам преисподней, но если бесы обещают устроить мне самый теплый прием, да еще и сведут с прелестной ведьмой (а ведь те бывают чертовски красивы), то я согласен оказаться в вертепе сатаны. Но, если быть честным до конца, я не тороплюсь туда: на нашей грешной земле полным-полно хорошеньких женщин, которые только и ждут, когда Филипп де Рибейрак заглянет жадным взором за вырез их платья, а потом горячо обнимет их за нежную, податливую талию…

Судя по всему, Рибейрак не прочь был продолжить, но его словоизлияния оборвала Катрин, стукнув своего кавалера веером по носу.

— И все же мне страшно, — снова сдвинула брови Анна, — но в то же время я понимаю, что ни своей рукой, ни властью короля мне не удержать вас, коли вы приняли такое решение.

— Нам надоели златые чертоги, мадам, мы скоро покроемся плесенью оттого, что ничего не делаем. Смотрите, видите у меня между пальцев?.. — Рибейрак показал пятерню. — Как, вы ничего не замечаете? А ты, Катрин? Тоже нет? Воистину, блаженны несведущие. Да у меня же тут паутина! Гоже ли рыцарю обзаводиться пауками, которые плетут у него меж пальцев силки для мух!

Его поддержал Этьен:

— Мадам графиня, в вашей власти, разумеется, запретить нам покидать вас, и мы обязаны будем подчиниться, но, клянусь вам, это будут самые черные дни в жизни ваших друзей. Франция ждет победы над своим извечным врагом; имеем ли мы право в такую минуту сидеть сложа руки и ждать, пока эту победу поднесут нам на золотом блюде?

Анна молчала, растроганно глядя на всех троих. Они ждали, томимые желанной минутой, решающим словом, которое должна была произнести она, правительница государства, вершительница судеб… мать, посылающая на войну своих сыновей.

Но они ее друзья, ближе которых у нее никого нет и, возможно, уже не будет. И не матерью ли и в самом деле представлялась она в эту минуту участникам этой сцены? И не сыновья ли, и вправду, слезно молили свою мать отпустить их на битву с врагом?

Она молчала, в беспокойстве переводя взгляд с одного лица на другое, и они, ее друзья, увидели вдруг, как увлажнились ее глаза и задрожали губы. У нее, суровой и властной правительницы, не знавшей слез, не ведающей жалости к врагам; у нее, принцессы с холодным, как уверяли, сердцем и тонким умом! Но она была всего лишь женщиной со всеми присущими ее полу слабостями, с ранимым сердцем, с тонкой душевной организацией, и только потом — регентшей, хозяйкой королевства.

И она кивнула им, всем троим, легко улыбнувшись при этом. Что им оставалось, как не броситься к ней, чтобы припасть к ее рукам? Первый — Рибейрак, понимавший, что его друг должен сделать это последним. Второй — Ласуа. Третий — Этьен. Но он не ограничился тем, что припал к руке, а преклонил колено перед любимой женщиной, догадываясь, что она будет рада этому. Так и стоял, держа ее руку в своей и не отрывая от нее губ. И вдруг услышал то, что едва не побудило его стремительно подняться и заключить свою возлюбленную в объятия. Негромко, так, чтобы слышал только он один, она сказала ему, слегка смущаясь:

— Этьен, береги себя. Помни, ты мне нужен.

А он стоял перед ней коленопреклоненный, смотрел на нее влюбленными глазами и не верил. Ведь это она ему! Притом на «ты» и столь пленительно и нежно!.. Неужели? Он не мог оторвать от нее взгляда и вдруг увидел в ее глазах то, о чем давно мечтал услышать и чего она никогда ему не говорила…

Потом она нежно, по-матерински, поцеловала каждого в лоб.

Вечером Анна позвала к себе Генриха Тюдора.

— Я написала вашему отчиму; по моему разумению, он должен помочь вам.

— Вы и вправду так считаете? — обрадовался граф Ричмонд. — Что же навело вас на эту мысль?

— То обстоятельство, что лорд Томас Стэнли женат на вашей матери.

— Едва ли это сможет побудить его к измене государю, которому он служит.

— Он делает это потому, что другого государя нет. Поэтому положитесь на волю провидения, мой дражайший родственник; ни один смертный с начала сотворения мира не посмел усомниться во всемогуществе небесных сил и не нашел их веления ошибочными.

Тюдор припал к руке графини де Боже.

— Судьба бросает мне вызов, и если то, куда влечет меня мой жребий, сбудется… О, мадам, как мне благодарить вас тогда?

— Так, как подскажет ваше сердце и здравый ум, — молвила Анна.

Глава 4 ПОСЛЕДНЯЯ БИТВА ПЛАНТАГЕНЕТА

В июле 1485 года флот Генриха Тюдора отбыл из Арфлера (Гавра) и взял курс на запад. Обогнув Англию, 7 августа он высадился в Уэльсе, в бухте Милл-Бэй, близ Пемброка. Армия графа Ричмонда насчитывала около 4000 воинов, большая часть из них — французские наемники. В Кардигене войско пополнилось отрядами местной знати, обиженной последним Йорком. Далее маршрут продвижения лежал вдоль Уэльских гор, перевалив через которые Генрих подошел к Шрусбери, где к нему примкнул сэр Рис ап Томас во главе 2000 пехотинцев. Решился-таки сэр Рис, несмотря на угрозу со стороны Ричарда. Вслед за этим в Шропшире армия увеличилась за счет отрядов местной аристократии, недовольной правлением короля. Чем дальше, тем больше пополнений прибывало в войско Тюдора, права которого признали знатные господа.

Дозорные доложили Генриху, что совсем неподалеку стоит армия короля. Ожидая скорого столкновения, граф Ричмонд, обеспечивший себе за время продвижения значительную поддержку и договорившийся в Стаффорде с младшим братом Томаса Стэнли, Уильямом, о совместных действиях, стал лагерем близ городка Босворт. Уильям, до сей поры не дававший Ричарду повода усомниться в своей верности, на сей раз действовал, руководствуясь указаниями старшего брата, который отказался помогать сюзерену, сказавшись больным. Король пригрозил взбунтовавшемуся внезапно лорду, что казнит его сына, бывшего у него в заложниках в обеспечение верности отца короне.

Однако произойдет это часом позднее, нынче же Ричард, которого весть о высадке Генриха застала в Ноттингеме, во главе армии из воинов герцога Норфолка и Нортумберленда выступил к Лестеру, чтобы перехватить Генриха, как ему доложили, идущего на Лондон. С собой он вез сына Томаса Стэнли, Джорджа, служившего ему разменной монетой. В Лестере его войско значительно пополнилось отрядами из северных графств, а также его придворными, прибывшими из Лондона.

Получив данные о месторасположении войск неприятеля, утром 22 августа Ричард двинулся на запад от Лестера, в сторону местечка Шентон. Он ехал с помпой, величаво восседая на кауром жеребце, в окружении свиты из высокородных господ; на голове его блистала золотом и самоцветами корона Англии. Впереди него везли высокий крест с эмблемой Йорков: исходящие по кругу от белой розы солнечные лучи.

Как и предполагал Стэнли задолго до этого дня, королевское войско превышало численностью армию Тюдора: десять тысяч против семи. Развернув свои силы с запада на восток, король разбил их на три части: правый фланг — копейщики, артиллерия, конница и лучники Норфолка (3000 человек), в центре — сам Ричард с пехотой и конницей (3000 человек), и на левом фланге — Нортумберленд (4000 солдат). Войска графа Ричмонда и Оксфорда, советника и знатока военного искусства, выступавшего в Войне Алой и Белой розы на стороне Ланкастеров (Алой розы), стояли юго-западнее, на Белой Вересковой пустоши.

Оксфорд первым двинул полки вперед, рассчитывая вклиниться в центр отряда неприятеля, но путь ему преградило болото. Обогнув его слева и боясь при этом нападения справа, граф приказал своей армии растянуться вширь и, вновь таким образом обезопасив себя с флангов, вдался клином с двухтысячным отрядом между Ричардом и Норфолком. Фланги прикрывали его наступление, не давая врагу взять графа в кольцо.

Завязалось сражение. Ричард, желая скорее покончить с ненавистным Ланкастером, немедленно послал гонца к Томасу Стэнли, стоявшему у Дадлингтона и прекрасно видевшему все поле боя. Вероятно, король и верховный камергер также видели друг друга. Гонец сообщил: если Стэнли не атакует врага, король казнит его сына. Лорд верховный констебль, не желая ввязываться в бой, ответил, что у него есть и другие сыновья. Услышав об этом из уст гонца, Ричард приказал сейчас же предать смерти Джорджа Стэнли. Того привели, поставили на колени, принудили склонить голову. Но палач не спешил исполнить приказ, повинуясь жесту одного из придворных.

— Государь, — сказал тот, — казнь будет более эффектна в конце битвы, на глазах у отца, а что победа ваша очевидна, в том, я полагаю, у вас нет сомнений. К тому же Стэнли может и одуматься.

Поразмыслив, Ричард согласился. Генрих тем временем потребовал от отчима ввести в бой свои силы; тем самым это означало преданность Тюдорам. Ответ поразил его. Стэнли передал, что он без промедления выступит, как только граф Ричмонд начнет сражение. Генрих в бешенстве вскричал:

— Да ведь оно уже началось!

А Стэнли ждал. Он не хотел преждевременно выступать на стороне пасынка и уронить тем самым себя в случае, если тот покинет поле боя. Он рассчитывал прийти на выручку в решающую минуту, когда в его помощи возникнет острая необходимость. Он желал удостовериться в неизбежном конце короля Ричарда, ибо в противном случае рисковал лишиться головы. Перестраховка, стоившая жизни многим воинам Оксфорда и Генриха Тюдора; тот вместе со своими телохранителями, среди которых были и трое друзей, находился пока в тылу.

Тем временем авангард армии короля под командой Норфолка начал стремительно продвигаться к югу, тесня пехоту Оксфорда, и впереди всех — сам герцог, на белой лошади, в доспехах, с мечом в руке. Его защищали с обеих сторон, а он, точно заведенный, беспощадно рубил воинов, не знавших, куда бежать от неизбежной смерти, да и не имевших возможности этого сделать, настолько тесно стояли копейщики друг к другу. Около десятка человек поразил уже Норфолк, и никто не мог ему противостоять. Бросились было на него нормандские рыцари, но герцог расправился и с ними, с четырьмя или пятью, а других взяла на себя его охрана. На него налетели валлийские конники, но он уложил одного, другого, третьего и по-прежнему продолжал свое смертоносное продвижение.

Генрих смотрел на это и бледнел на глазах. Впервые ему довелось видеть такую ужасную, безжалостную резню. И вдруг к нему, круто осадив коней, подъехали трое — те самые, которых регентша Франции называла своими друзьями.

— Этому без промедлений следует положить конец! — вскричал Этьен, указывая рукой на Норфолка. — Это деморализует наших людей! Смотрите, граф, иные уже бегут, а он догоняет и убивает их!

— Обычная повадка негодяя, который заслуживает только того, чтобы его повесили, — под держал друга Рибейрак. — Мы должны быть там, клянусь кривыми рогами повелителя темных сил! И мы сию же минуту отправляемся туда!

— Нет, я запрещаю вам! — выразил решительный протест Генрих. — Моему отчиму все видно, и он сейчас придет нам на помощь.

— Ваш отчим выжидает, ища выгоду для себя, — подал голос Ласуа. — А что до остального, граф, то запрещать вы будете своим детям, если только их отец не будет раньше этого убит. А своими детьми буду распоряжаться я, и вместо запрета я издам боевой клич моих предков, рыцарей-тамплиеров. — И, вырвав шпагу из ножен, он закричал: — Монжуа! За мной, мальчики мои, не посрамим честь и славу Франции!

И они втроем бросились в самую гущу схватки, туда, где безнаказанно бесчинствовал Норфолк, где полоскалось на ветру знамя с его гербом. По дороге Ласуа указал друзьям влево и вправо — его ученики вместе с нормандскими конниками должны были схватиться с охраной герцога, — сам же направил коня прямо на маршала. Тот усмехнулся, поглядев на одинокого всадника, — безумца в его глазах, — и, как обычно, сделав оборот клинком, обрушил его на неожиданного противника. Ласуа увернулся, в то же время ударив шпагой по доспехам Норфолка. Но это было все равно что пытаться мечом с одного раза свалить дерево. Маршал вновь замахнулся, но Ласуа и в этот раз удалось избежать удара; одновременно он искал глазами уязвимое место в доспехах герцога. И нашел его! В то же мгновение он выхватил левой рукой вторую шпагу.

Обе шпаги были не парадными, а боевыми — тот же меч, но гораздо легче, и меч этот не только рубил, но и колол; он жалил так, как не мог этого сделать его собрат, отныне уже прародитель. В совершенстве владея этим новым оружием, Ласуа имел преимущество над врагом, который бил мечом, словно цепом, а если и пытался колоть, то делал это весьма неумело, ибо не был знаком с мэтром Мароццо, ставшим пару десятилетий спустя знаменитым мастером искусства боя на шпагах и рапирах. К тому же колоть мечом — все равно что шить гвоздем вместо иголки.

Герцог вначале опешил, уставившись на Ласуа, затем, явно недооценивая противника, рассмеялся:

— Чем можешь ты мне навредить своей игрушкой, ты, слабак, не имеющий даже сил, чтобы держать в руке меч? А вот у меня их достанет для того, чтобы взмахнуть клинком и разрубить тебя пополам, как дыню, тем более что ты даже не защищен доспехами. Смотри, как я это сделаю!

И он, почти вплотную подъехав к Ласуа, высоко поднял над головой тяжелый меч. Того, что случилось дальше, не ожидал ни он, ни те, кто наблюдал за этой схваткой. Одной шпагой Ласуа отвел в сторону смертоносный клинок, а другую стремительно вонзил герцогу в забрало, прямо в смотровую щель. Удар был такой силы, что лезвие, как в масло, врезалось в металл и вошло в глаз. Ласуа вырвал клинок из раны. На три дюйма он был обагрен кровью. Норфолк застыл в недоумении, выронив меч. Рука непроизвольно потянулась к лицу и отбросила забрало. Смотреть было страшно: из раны била кровь, заливая лицо, шею, доспехи; что-то белое примешивалось к ней. В то же мгновение герцог дико вскричал, зашатался и, гремя доспехами, грудой железа свалился с коня под ноги Ласуа.

Гибель Норфолка произвела эффект разорвавшейся бомбы: часть его солдат немедля обратилась в бегство, а Ричард тотчас отослал гонца к Нортумберленду, прося его о помощи. Но войско не двинулось с места. Маршал отказался повиноваться. Он хорошо помнил, как два года назад Ричард казнил его племянника за участие в заговоре Бекингема. А ведь герцог просил короля пощадить неразумного шестнадцатилетнего юношу, отправив его всего-навсего в тюрьму. И вторая обида: подозревая и дядю в пособничестве Бекингему, а стало быть, Тюдору, Ричард почти два года продержал его в холодном застенке, освободив лишь теперь, когда ему понадобились военачальники.

Слишком поздно вспомнил об этом король. Но не все потеряно. Все еще рассчитывая на поддержку лорда Стэнли, Ричард без промедления атаковал графа Оксфорда. Трое наших друзей снова попали в самое пекло. Их спасали лошади, защищенные с боков броней; недосягаемыми для подрезчиков оказались и ноги лошадей. Не будь коней, друзьям пришлось бы туго: шпаги бессильны против направленных на тебя со всех сторон копий.

И тут в битве произошел перелом: лорд Стэнли бросил свои силы на помощь графу Ричмонду. На какое-то мгновение он, правду сказать, подумал даже, не помочь ли королю. Но тут в памяти вспыхнуло письмо Катрин, и это положило конец его колебаниям.

Ричард понял, что ситуация складывается не в его пользу и, в то время как Генрих Тюдор направился под защиту Стэнли, кинулся ему наперерез, попросив вначале оруженосцев, чтобы его шлем увенчали короной, ибо пожелал, коли не удастся ему убить претендента, умереть королем. Маневр удался, и он во главе нескольких сотен воинов прорвался к Генриху.

Они вдвоем дрались долго, чего никто не ожидал, ибо Генрих по натуре не был воином, его больше привлекала торговля. Но Ласуа счел нужным дать предъявителю права на корону Англии несколько уроков, за которые граф Ричмонд теперь мысленно благодарил его.

Они бились пешими, ибо лошадь Ричарда утонула в болоте, и Генрих мечтал сбить с головы короля шлем вместе с короной, но тот как назло не падал. Сражение тем временем несколько поутихло, воины и с той и с другой стороны с волнением наблюдали за поединком, и те, кого привел Иорк, задумывались: сдаться в плен новому королю или продолжать биться за старого? Но тут телохранители Генриха окружили его, боясь за его жизнь, и стали теснить Ричарда к болотам. В то же время Уильям Стэнли бросил конницу и пехоту на левый фланг королевских войск; Томас со своими людьми ударил по правому флангу.

Войско Ричарда стремительно таяло и начало отступать. Сам он продолжал сражаться и отказался сесть в седло, когда ему предложили коня, затем чтобы убежать. Силы его, казалось, не иссякали, и он прокричал, что не нашлось и не найдется ратника, который победил бы его.

В ответ на это из рядов войска Генриха выехал воин в кольчуге и шлеме без забрала и помчался к нему. Спешившись, он обеими руками обнажил две боевых шпаги и пошел на врага, с удивлением воззрившегося на столь необычно вооруженного рыцаря. В нескольких футах от короля рыцарь остановился и произнес:

— Я тот, кто тебе нужен, король Ричард. Меня зовут Этьен де Вержи, и я собираюсь доказать тебе превосходство французской шпаги над английским мечом. Принимаешь ли ты мой вызов, король?

— Принимаю! — воскликнул Ричард. — Я рад, что у меня появился достойный противник, и если умру, то для меня будет утешением, что я умер от руки рыцаря, а не продавца в посудной лавке.

— Со своей стороны, будучи побежден, я с радостью приму смерть, ибо она будет исходить от руки монарха. В противном же случае клянусь, что сделаю все возможное, дабы Ричард Третий Глостер из дома Йорков был похоронен согласно его королевскому статусу, со всеми подобающими ему почестями.

— Обещаю вам то же, благородный рыцарь, хоть вы и упокоитесь в английской земле, откуда ваши родственники или друзья всегда смогут забрать ваше тело.

И они скрестили оружие у самого края болота. Ричард бился упорно, не прося ни отдыха, ни пощады, и был полон решимости убить врага, зная, что после этого желающих биться с ним уже не найдется и его воины воспрянут духом. Этьен без особого труда встречал его атаки двумя скрещенными шпагами и хладнокровно ждал, когда противник выдохнется. В этот миг и настанет время для последнего, решающего удара. Для этого надо было найти уязвимое место в доспехах врага, и Этьен вскоре увидел его там, где у самой шеи лопнул разрезанный острием его шпаги кожаный нагрудник — следствие того, что еще раньше Ричард потерял металлический подбородник, крепившийся к нагруднику и защищавший нижнюю часть лица. В это место и направил Этьен удар, хотя оно кроме всего прочего было защищено кольчугой. Ее очень трудно взять мечу, но ее кольца легко рассыпаются от острия стрелы и сокрушительного колющего удара шпагой, а еще лучше рапирой. Однако удар шпаги, да еще на заре ее рождения, должен быть достаточно силен для того, чтобы рассыпалось кольцо, за ним другое. И Этьен, пригнувшись под лезвием меча Ричарда, со свистом рассекающим воздух в горизонтальной плоскости, сделал энергичный выпад. Но Ричард был начеку и успел уклониться. Мало того, в ту же минуту он вновь перешел в наступление. И тут свою роль сыграла вторая шпага; повторилась ситуация с герцогом Норфолком. Отведя лезвие меча, Этьен сделал новый выпад, и на этот раз король не сумел избежать удара, хотя и пытался защититься левой рукой в стальной перчатке. Острие рассекло кольчугу и столь глубоко погрузилось в горло, что вышло наружу у основания черепа. Этьен выдернул клинок. Кровь, пузырясь, вырвалась наружу и побежала по телу с обеих сторон. Ричард выронил меч и, схватившись руками за горло, с хрипом упал навзничь в болото. Подбежавшие копьеносцы не дали ему утонуть, вытащили за ноги и в диком исступлении стали пронзать его своими копьями, ибо им казалось, что он еще жив. Этьен окриком остановил этот приступ безумия и застыл со шпагами в руках, угрюмо глядя из-под нависших бровей на лежавшее перед ним изуродованное тело. Голова короля была обнажена: шлем с короной свалился при падении и лежал в траве, у самой воды. Томас Стэнли поднял его и снял с него корону. Генрих, бледный, стоял рядом. Подойдя к нему, лорд верховный камергер увенчал его голову короной Англии, сказав при этом:

— Ну вот ты и король, сын мой! — Он повернулся к войску: — Да здравствует король Англии Генрих Тюдор!

Солдаты одобрительным гулом подхватили его слова.

Войско Ричарда тотчас распалось: никто уже не хотел сражаться за короля, которого больше нет в живых. Воины последнего Йорка без промедлений принесли присягу новому государю; небольшая часть их, правда, разбежалась.

В этой битве пал на поле брани единственный оставшийся Плантагенет. День 22 августа 1485 года закрывает последнюю страницу этой английской династии.

И никому не ведомо было, за исключением нескольких лиц, что решающую роль в этом сыграло письмо гофмейстерины французского королевского двора мадам Катрин дю Бушаж. Это письмо произвело переворот, послуживший началом новой эпохи. Это письмо пресекло мужскую линию Плантагенетов, более трех столетий правивших Англией.

Это было предпоследнее сражение Войны Алой и Белой розы. Последнее произойдет два года спустя, когда племянник Ричарда, граф Линкольн, предъявит права на престол Англии.

Вскоре трое друзей вместе с войском вернулись во Францию. Генрих долго не хотел отпускать их и пожелал, чтобы они присутствовали на коронации, а потом стал уговаривать их, чтобы они остались до его свадьбы с Елизаветой Английской, дочерью Эдуарда IV. Датой восшествия на престол, вопреки всеобщему мнению, Генрих объявил 21 августа, давая понять тем самым, что трон достался ему по закону, а не по праву сильного, то есть того, кто днем позже выиграл битву при Босворте.

Глава 5 СЛАДКИЙ ВЗГЛЯД

Сентябрьским днем 1485 года в покоях Анны де Боже собрались шесть человек: она сама, ее супруг, король, Катрин и двое друзей. Сумерки давно сгустились, и на землю пала тьма. В комнате горели свечи — по обе стороны камина и на столе; еще один бронзовый канделябр с зелеными восковыми свечами висел в углу, в пяти футах от окна. И в воцарившейся тишине Рибейрак повел рассказ о битве. Внимая ему, дамы и юный Карл нет-нет да и бросали взгляды на стену, где в свете колеблющегося пламени тень Рибейрака рисовала наиболее острые моменты сражения, и от этого оно точно оживало перед их глазами и в воображении — с лязгом оружия, с криками воинов, с ржанием лошадей. Подруги слушали с неослабевающим интересом и думали, надо полагать, о том, что неизвестно, чем кончилась бы встреча двух армий на Босвортском поле, если бы не письмо, которое получил от них лорд Стэнли.

На целый час рассказчик завладел вниманием слушателей, и когда истек этот час, Рибейрак рухнул на диван рядом с дамами и, шумно выдохнув, попросил бокал вина, ибо у него пересохло в горле. Но сначала в виде выражения благодарности он заслужил овации. Был вознагражден и Этьен. Чем? Конечно же, взглядом Анны, который после рассказа о кончине короля Ричарда показался ему милее всех взглядов на свете. И она уже не сводила с него широко распахнутых, прекрасных, восхищенных глаз даже тогда, когда рассказ о битве подошел к концу и Рибейрак описывал, как у полуострова Котантен они попали в шторм, который чуть было не разбросал их корабли.

— Ну, слава богу, Англия теперь за нас! — весело воскликнул Карл, едва наступило молчание. — Теперь не надо будет ее бояться, если эти оба ненормальных герцога поднимут на нас Бретань.

Тень грусти омрачила при этих словах строгое лицо графини де Боже, но сию же минуту исчезла: с прошлым она покончила навсегда.

— Не все так просто, брат, — повернулась она к Карлу. — Генрих Тюдор делает пока что свои первые шаги, и чтобы вся знать королевства признала его и принесла оммаж, потребуется немало времени. Как всегда в таких случаях, найдутся недовольные, которых предстоит усмирить новому королю. Они-то и представляют для нас угрозу, ибо легко могут войти в контакт с мятежными принцами. Все будет зависеть от того, как скоро наш любезный родственник Людовик Орлеанский надумает собрать войско и пойти на нас войной.

— И он это сделает? Он осмелится? — сжимая кулаки, вскочил со стула Карл.

— Может быть, даже раньше, чем мы это предполагаем, — вместо супруги ответил Пьер де Боже.

Их беседа подошла к концу, и все направились к дверям, оставив Анну одну. Этьен оглянулся. И снова увидел взгляд, который заставил бы самого Полифема пасть ниц у ног своей возлюбленной, прекрасной нереиды Галатеи. Этот взгляд просил его остаться…

Уже в дверях Рибейрак вдруг с улыбкой обернулся:

— Чуть не забыл! Мадам, король Англии одарил сира де Вержи почетным титулом сэра и замком близ Глостера. Забыл вот только, как он называется: у этих англичан такие странные названия, клянусь рогом сатаны!

И он ушел.

И тотчас Анна чуть ли не бегом преодолела расстояние, разделявшее их… Остановившись почти рядом — и шага не будет, — она негромко произнесла все с тем же взглядом, который пылал любовью, звал в бездну наслаждений:

— Этьен…

И протянула было руки, но он сделал это первый и, обняв ее за плечи, привлек к себе. Она не сопротивлялась, наоборот, расцвела улыбкой и прильнула к нему, коснувшись губами шеи, потом отстранилась и нашла губы того, кого, боясь признаться самой себе, давно уже любила.

Весь мир перестал существовать для этих двоих, были только они, он и она, и их любовь, и Анна дрожала в объятиях Этьена, впервые узнав, какими сладкими они могут быть. Но еще слаще поцелуи — один, другой, третий… Время остановилось. Анна забыла, где она и кто она, — стояла с закрытыми глазами, чуть откинув голову назад, и шептала в самые губы Этьену:

— Я так ждала и боялась… Но ты вернулся, хвала Господу!

— Ждала? Это правда? — не мог поверить Этьен.

— Да, потому что ты мне очень дорог… и я вся извелась… ведь я люблю!

— Анна! Святой Боже! Моя королева!

И Этьен вновь заключил ее в объятия. Потом, открыв глаза, она прошептала:

— Но теперь иди… может войти Пьер. Иди и знай, что я люблю тебя, мой славный рыцарь, владелец замка в Англии и поместья Донзак.

— И я хочу, чтобы ты знала, как сильно я тебя люблю, моя Аврора, лучшая из женщин!

— Я знаю.

Этьен ушел, а Анна, упав на диван и закрыв глаза, со счастливой улыбкой предалась фантазиям любви.

А что же Пьер де Боже? Едва покинув покои супруги, он в тот же миг помчался к одной из своих любовниц. Она спросила у него, недоумевая:

— Пылкие взгляды, которыми с недавнего времени обмениваются ваша жена и сир де Вержи, стала замечать уже не только я одна. Как можете вы, мой милый, смотреть на это сквозь пальцы?

— Мадам, я всего лишь закрываю глаза на то, на что закрывает их и дочь короля Людовика. Или вы хотите, моя дорогая, попасть в опалу? После того как моя дражайшая половина выслушает мои упреки в свой адрес, ей стоит шевельнуть пальцем, и о вас на другой же день все забудут; даже я не в силах буду помочь вам, ибо король сделает так, как угодно его сестре. Не забывайте, что Генеральные штаты доверили бразды правления государством ей, а не мне; я всего лишь ее супруг.

— Но ведь она со дня на день может изменить вам.

— А вот я делаю это уже давно и едва ли не у нее на глазах.

— Что же вы будете делать, — рассмеялась фрейлина, — если ваша жена отплатит вам той же монетой?

— Она достаточно умна для того, чтобы я об этом ничего не узнал. Но, даже узнав, я не стану устраивать сцен ревности, ибо верю: все, что предпринимает моя супруга, служит интересам Франции; этой великой цели подчинены все ее действия, диктуемые политикой государства. Это — то, чего хотел от своей дочери ее покойный отец.