Катастрофа или гибель Атлантиды

Глава 11

Кассандра, разумеется, не собиралась подсматривать, но так уж получилось, вышло совершенно случайно, само собой. Она не сразу решилась окликнуть брата, а теперь окликать его было неловко. Смотреть тоже было неловко, даже, пожалуй, непристойно, но что делать? Исчезнуть?

У них не было общего детства, она знала Париса только из своих видений, а теперь он внезапно возник в реальности. Появился откуда-то с холмов Иды незнакомый взрослый мужчина и оказался ее братом. Нет, она не могла исчезнуть, не желала исчезать: он слишком интересовал ее.

И царевна все смотрела и смотрела. Тихонько, ни словом, ни движением не решаясь открыть свое присутствие.

Спектакль, который наедине с собой разыгрывал Парис, казался Кассандре трогательным и очень смешным: охорашиваться перед зеркалом пристало гетере, но мужчине? Тем более, царевичу, пусть даже он прекрасен. Ах, как хорош собой оказался он наяву, этот украденный в первую же неделю своей жизни, найденный только сегодня брат.

Парис довольно улыбался, разглядывая в зеркале себя, вчера еще безвестного пастуха, сегодня — обожаемого Илионом царского сына. О, каким счастьем улыбнулось ему это “сегодня”, взметнув на высоту героя, победителя игр, любимца всей Трои! Парис упивался каждым моментом этого сказочного дня. Внезапная слава приводила его в восторг, а невиданная роскошь… а царские одежды… Вчерашнему пастуху определенно нравились шелковые, расшитые золотом шаровары, изящная золотая диадема, украшенная семью мерцающими рубинами.

Новоявленный царевич прилаживал к плечам шкуру, которую сам несколько дней назад содрал с леопарда.

Шкура прекрасного хищника символом мужества и героизма гордо красовалась на плечах. Только раньше Парис — пастух, связывал ее обыкновенным кожаным шнурком. Шнурок этот, подаренный нимфой Эноной, валялся сейчас в углу. Сегодняшний Парис заменил простой шнурок достойной царского сына застежкой. Леопардовую шкуру скрепила настоящая дорогая брошь: огромный лунный камень в виде львиной головы, оправленный бриллиантовой крошкой.

Парис еще раз оглядел себя в зеркале, рассмеялся от удовольствия. Но тут же, заглянув в зеркало поглубже, обнаружил притаившуюся в уголке Кассандру. Принц нахмурился: сознание того, что чьи-то глаза видели его кривляния, особой радости не доставляло. Но ведь это сестра. Единственная во всей троянской толпе, кто узнал в пастухе царевича. Обижаться на нее долго не подобает.

Парис весело, как ни в чем ни бывало, обернулся. Улыбаясь, подошел к царевне, стал, обнимая, кружить ее в воздухе вокруг себя. Кассандра легко поддалась его веселью. Только что она боялась пошевелиться, а теперь, смеясь, отдавалась сильным рукам, теребившим ее. Он осторожно опустил ее на пол, обнял за плечи, подвел к зеркалу. Обнявшись, брат и сестра рассматривали один другого. Оба молодые, стройные, черноглазые. Оба румяные, задорные, полные жизни, эти двое были во всем под стать друг другу…

Вдруг Кассандра вздохнула.

— Почему нельзя, чтобы всегда все оставалось легко, приятно, спокойно… — прошептала она. — Хочу, чтобы это сегодня продолжалось вечность.

— Удивительно: ведь я именно сейчас тоже думал об этом, — согласился Парис. — Подумать только, еще утром я был простым пастухом, и вдруг… Я — он бросил на себя в зеркале еще один взгляд, быстрый, украдкой, а потом — осторожный, испытующий на сестру. И недоверчиво произнес: — Я — сын царя.

— Ты сын царя Трои Приама и его жены Гекубы, — четко произнося каждое имя, подтвердила девушка. — Ты мой брат Парис. Все это время, с самого твоего исчезновения из дворца, родители оплакивали тебя. Сегодня они счастливы.

— А ты? — прошептал Парис. — Ты тоже оплакивала меня?

— Я всегда знала, что ты жив, — Кассандра повела плечами. Ему показалось, ей стало зябко. — Я всегда знала, что настанет сегодняшний день, и ты явишься во дворец, и я узнаю тебя… и мне поверят…

— Скажи, а как ты… знаешь? — он шепотом подчеркнул это слово: “Знаешь”.

— О Аполлон, не безразлично ли это? — она скорчила досадливую гримаску и небрежно произнесла: — Знаю, да и все тут.

— Послушай, — он посмотрел на нее, будто его внезапно осенила странная мысль. — Послушай, раньше я иногда разговаривал с другими… — он чуть-чуть замялся, — другими пастухами… Правда ли, — он опять перешел на шепот, — правда ли, что тебя полюбил сам Аполлон?

Кассандра не отвечала, с напрягшимся лицом глядела куда-то в сторону.

— Правда ли, что это его дар тебе — ясновиденье? — не замечая ее смущения, спрашивал Парис. — Правда ли, что ты осмелилась, — он шептал тревожно, но еле слышно, очевидно, боялся расспросами навлечь на себя гнев Бога, — осмелилась отвергнуть Его любовь?

— Не спрашивай меня, — попросила Кассандра.

— Значит, правда, — выдохнул он. — Но почему?

Почему? — повторила царевна. — Почему он полюбил меня? Почему сделал вещей? Почему я отвергла его любовь?

— Тише, — перебил Парис. Ему стало не по себе. — Вдруг Он слышит?

Кассандра в упор осмотрела брата с ног до головы и насмешливо подтвердила: — Конечно, слышит: он же Бог.

— Неужели возможно отвергнуть… Ведь он прекрасней всех на свете… Сам Аполлон… Не понимаю, — сокрушенно шептал Парис. — Или он не показался тебе в своем настоящем облике?

— Я видела Аполлона: он действительно прекрасней всех на свете, — просто ответила Кассандра.

— Но только я хочу любви, — задумчиво продолжала царевна, — человеческой, а не божественной… а иногда… — рот и глаза ее одинаково округлились: — Иногда я даже думаю, что уже люблю кого-то, незнакомого, скрытого. Мне нужно только найти, угадать… Я пытаюсь вспомнить его образ, но почему-то не могу… Знаю только, что это он. Тот самый, которого я люблю… Давно-давно, целых сто лет! — Кассандра опять легко рассмеялась и беспечно пожала плечами. — Ну и пусть Аполлон прекрасней всех на свете!

— Ты сама не понимаешь, что говоришь, — Парис казался потрясенным и одновременно раздосадованным. — Уж любовь-то я выбрал бы божественную…

Кассандра уставилась на него в упор и царевич съежился: взгляд сестры показался ему странным, жестким, не человеческим. На лице Париса явственно обозначился ужас. Вещунья внезапно отвернулась и медленно подошла к небольшому окошку.

Царевна, надолго задумавшись, смотрела куда-то сквозь дырочки в кружевных ставнях. Казалось, она совсем забыла о брате. Наконец, когда Парис уже было решил, что сестра не совсем в своем уме, девушка резко обернулась к нему.

— Посмотри, как хорошо, — вкрадчиво начала Кассандра: — Эти ставни скрывают жаркое солнце, в комнатах прохладно даже сейчас… И море милое, спокойное… Но в секунду оно переменит свой нрав, станет черным, страшным… Если захочет Посейдон…

Парис удивленно глядел на сестру, стараясь понять, к чему она клонит.

— Божественная любовь так же ослепительна, как это солнце, — сказала девушка. — Но нет ставен, которые могли бы укрыть от нее…

Ясновидящая потрогала краешек резьбы. Движение ее руки было медленным. Прикосновение пальцев к деревянному кружеву показалось Парису тревожным, трепетным, будто не только пальцы, но и ставни были живыми.

— Бездонная и переменчивая, точь в точь это море, — в голосе царевны послышалась усталость. — Боги относятся с легкостью к нам, смертным. Божественная любовь может оказаться не даром — тяжким наказанием.

— И тем не менее, за неделю божественной любви, — не задумываясь, проговорил царевич, торжественно растягивая слово “божественной”: — За одну неделю я согласен терпеть потом наказание всю жизнь…

— А ведь это очень долго — вся жизнь, — задумчиво сказала Кассандра.

— Все равно, я согласен.

— Божественная любовь может быть и разрушительной, недаром ведь Энюо так часто оказывается рядом с Афродитой…

— Да, Богиня любви и Богиня разрушения часто ходят вместе, — прошептал Парис. — И все же я согласен на все. За одну неделю…

Кассандра горячо перебила его: — Хорошо, если бы это касалось только тебя, но ведь ты же не пастух, ты царский сын. Твой дом весь Илион. То разрушение, которое грозит тебе, грозит всему городу, всем его жителям, всем нам, твоим близким!

— Что же ты видишь — разрушение?

— Я вижу чужие корабли, — прошептала царевна.

Она смотрела сквозь ставни и стены куда-то в неведомую даль. Во взгляде ее угадывалась смертная тоска.

— Я вижу вражеские костры на берегу: их великое множество. Я вижу смерть, рабство, разрушение. Войну и горе, — Кассандра всплеснула руками и закричала во весь голос: — О Боги, сколько горя я вижу!

Тогда Парис стал успокаивать ее. Он обнимал ее, гладил по лицу, целовал то в глаза, то в шеки. Он был ласков, нежен и добр. Но он, конечно же, не верил ей.

— Ну что ты, девочка, — говорил царевич. — Взгляни хорошенько: нет кораблей, нет костров… Море тихо, прекрасно… Волны его легки, спокойны, ничто не предвещает беды. Ты ошиблась, тебе померещилось, сестра: видно, Аполлон слишком напугал тебя. Разве может любовь вызвать войну? Любовь должна приносить счастье — не войны…

В ответ Кассандра вздрогнула всем телом.

— Мало ли где и с кем ходит страшная Энюо… Эрида тоже ходит с Афродитой, значит ли это, что любовь вносит в жизнь раздоры? — продолжал рассуждать Парис. — И боги войны, Афина и Арес… Так что ж? Просто, все они дети Зевса, все они бессмертные боги, все они вместе… К тому же, — царевич опустил голову и прошептал: — Нет у меня никакой любви, ни божественной, ни человеческой… Наверно, я провинился перед Афродитой…

Царевна слушала и всхлипывала все тише.

— Иногда я смотрю на себя, как будто вижу со стороны, — вслух размышлял Парис. — Нет недостатков в моем теле. Нет изъяна в моем лице…

— Ты прекрасен, — с ласковой улыбкой подтвердила Кассандра.

— А любви нет. Наверно, я все-таки провинился перед Афродитой… Раз она забыла обо мне…

— А нимфа Энона? — напомнила Кассандра. — Разве не проводил ты с ней дни и ночи? Разве не ласкали вы друг друга, не обещали друг другу вечной верности? Вспомни, разве не любит она тебя?

— Ты-то откуда знаешь! — удивился Парис.

Впрочем, так же, как впускать Энону в жизнь настоящую, он считал ниже своего достоинства отказываться от существования нимфы в жизни прошлой. Но афишировать семье былую любовь Парис не рвался.

— Нет, это не то… — царевич рассеянно покачал головой. — Не то…

“Бедная Энона” — думала вещунья. В один день любимый забыл о ней. Стоило ему только стать принцем.

— Но слышал я… — перебил мысли сестры Парис и лицо его странно изменилось: — Прекрасней всех женщин в мире, подобие самой Афродиты на земле, царица Спарты… И так же умна, как прекрасна. Она достойна меня. Я хочу увидеть ее и увижу.

Глаза Париса засверкали: он уже мысленно видел Елену, а рядом себя. Он уже чувствовал себя обладателем самой прекрасной женщины в мире.

— Хотя бы она была замужем за всеми мужьями на свете, я увижу ее, мою мечту! — воскликнул царевич. — Чего бы мне это не стоило, я увижу золотокудрую Елену.

— Нет! — страшно закричала Кассандра. — Нет, нет, нет! — захлебываясь собственным криком, повторяла она. Тело Кассандры билось в рыданиях, она не могла произнести ни слова, кроме этого страшного короткого “Нет”.

Первые несколько минут Касс не могла открыть глаза. Мир на высокой скорости кружился вокруг в одном направлении. Постепенно, вращение замедлило ход. Через некоторое время, оно, наконец, прекратилось совсем.

Еще через несколько минут Касс смогла открыть глаза. Попробовала приподняться: каждое движение давалось с трудом. Медленно она вышла на веранду, так же медленно подошла к бассейну.

Стоя на краю, стянула ночную хламиду, нагая вошла в воду, стряхивая с себя удушье.

Ночь была скользкая, душная: куда только делся чудный, пропахший метеолой, вечер. Звезды пропали, небо давило сверху и было тяжелым, черным, каким-то мутным. Без луны и без звезд это небо, внезапно ставшее жутким, казалось почти плоским, ненастоящим, будто нарисованным.

Касс вдруг поняла: только что она была близка к безумию. Да, она чуть не сошла с ума. Уже сколько времени прошло, а сердце все еще билось учащенно и неприятная, тоскливая тошнота заливала глаза.

Кто же в Посейдонисе не знает Трою? Красивый, совсем еще юный город. Белый камень строений, кружевная вязь ставен, кариатиды царского дворца… Зеленые улицы… Витые колонны по сторонам белых лестниц…

Но отродясь не было там никакого Приама, никакой Гекубы, никакой Кассандры. Но имя звучит совсем похоже… Она вслух произнесла с оттяжкой: — Кас-сандра.

Себя не узнать она никак не могла. Это, конечно, она, Касс, немножко другая она. Другое тело: высокое, хрупкое. Другие глаза: черные, матовые. Способность видеть, причем способность более совершенная, отточенная. Видеть будущее легко. Не впадая в тяжелый транс.

…Кстати, Кассандра не богиня… Смертная земная девушка… Смертным был и Орфей. И тот, кем в ее видении стал Уэшеми.

Как только в памяти ее возникло имя: “Уэшеми”, сразу пришло облегчение. В грудь толкнулась теплая волна, девушка улыбнулась и окончательно пришла в себя.

Касс вышла из воды, встала под сушилку. Послушала шелест теплого ветерка с несильным запахом озона. Закинула руки за голову и с хрустом потянулась всем телом, подставляя ветерку каждую клетку кожи.

Потом, обновленная, легкая, нагая же вошла обратно в комнату. Ее вдруг охватило тяжелое предчувствие беды, непонятный страх сдавил горло. Касс догадалась: что-то происходит ужасное, может, очень близко, но что именно, где происходит — не знала, не могла ни осознать, ни разобрать, ни сообразить, ни увидеть.

Поговорить хотелось только с одним человеком: Уэшеми.

В это время экран вдруг вспыхнул сам собой, словно кто-то подслушал, догадался о ее одиночестве. Это была всего-навсего Фадита, но Касс сейчас обрадовалась и Фадите. Она включилась на связь, одновременно доставая и накидывая свежую тунику.

— Куда ты пропала? — подозрительно спросила Фадита. — Ты прости за столь поздний звонок: все с ног сбились, ищут тебя и найти не могут. А Эрмс нашел тебя?

— Эрмс? — удивилась Касс. — Зачем это я понадобилась Эрмсу?

— Как зачем? А бессмертие? Зев поручил Эрмсу распространить амброзию. Все наши уже, — объявила Фадита.

Бессмертные Боги из видения: Аполлон, Энюо, Эрида, Афродита, Арес… Зевс, Гера — вот для чего трудился Асклепий в поиске своей амброзии!

— Послушай, — сказала Касс. — А зачем это тебе?

— Что зачем? — Фадита уставилась на нее, не понимая вопроса.

— Бессмертие — зачем? — пояснила Касс.

— Ты что, совсем? — Фадита выразительно показала пальчиком на висок. — Вот и Орф, заладил тоже: — зачем да зачем? А затем, что я жить хочу! Вот просто — жить! И быть прекрасной!

Продолжить ей не удалось, потому что в комнату стремительно ворвался Лон.

— Фадита, не отключайся, — приказал он. По его виду, по тону обе девушки немедленно поняли: что-то случилось.

— Рабы под предводительством Рамтея, — даже в этот момент Лон не смог не съязвить. Быстро взглянув на Касс, он подчеркнул: — Твоего любимого друга… Рамтея, — он что-то вспомнил, облизнул сухие губы и уже серьезно сказал: — Рабы под началом Рамтея подняли мятеж. Фест помогает Рамтею.

Лон кивнул Фадите и отрывисто приказал: — Хватай своего любимого. Пусть трезвеет поскорее… Пока они не добрались до Парнаса… Или вы у тебя? До нижнего Олимпа они уже добрались…

И прорывайтесь к Зеву: бессмертные собираются там.

Касс передернуло от этого определения их круга. Значит отныне они будут называться бессмертными.

— Уже? — взвизгнула Фадита: она жила на среднем Олимпе. — Я ничего не слышу.

— Скоро услышишь, — пообещал Лон. — Если немедленно не уберешься наверх, к Зеву. Или к родителям, главное, — на Верхний, до Верхнего Олимпа им пока не достать. — Повернув голову к Касс, он прибавил: — Ну собирайся же, собирайся.

Экран погас и вспыхнул опять: теперь это были отец и мать, с одинаковыми вопросительными, встревоженными лицами.

— Нашел, нашел, — скороговоркой успокоил их Лон. — Она вам позвонит от Зева. Это я сообщил твоим, пока вы тут… — он кивнул на экран.

— Непременно позвони, — попросила мать. — Сразу, как только долетите…

На прощанье она пожелала удачи.

— Карманный виз захвати… Одежду для охоты… — советовал Лон. Наконец, он рявкнул: — Ты что ж стоишь? Рамтея ждешь?

— Нет у меня одежды для охоты. Ты не знаешь еще, я не охочусь никогда? И вообще… Не хочу к Зеву.

— Ну, тогда к семье, — приказал Лон. — Главное, — на Верхний.

— Не хочу я на верхний Олимп, — упавшим голосом сказала Касс.

— Да тебя никто не спрашивает, хочешь ты куда-то или нет! — взревел Лон. — Я сказал, собирайся немедленно, еще немного — и будет поздно: они наверняка уже где-то близко.

Лон стал метаться по комнате, выбрасывая из шкафов ее одежду, из шкатулок — драгоценности.

— Полетишь в своем аэробиле впереди, я — за тобой: нечего им машины оставлять на растерзание.

— Не хочу, — твердо сказал Касс. — Я остаюсь.

— Я не дам тебе погибнуть под копытами этих тварей.

Лон посмотрел на нее в упор. — Знаешь, что такое — десяток взбесившихся кентавров? На, погляди, если ты мне не веришь.

Он включил виз и сейчас же возникла сцена не из видения, не из страшного фильма: действительность, снимаемая сверху, из аэробиля. Трое кентавров насилуют Настоящую.

Щелчок переключателя — дикие, опьяневшие от разрушения, кентавры крушат золоченые колонны дворца Клейто.

Рабы вдребезги разбивают аэробили.

Гномы поджигают дома, эльфы разносят витрины.

На воде — четыре трупа с посиневшими от удушья лицами: мать, отец, двое детей, а над ними мечтательно улыбаются русалки. Покорные, прекрасные, готовые служить. О Творцы! Ведь это же Лега! Быть не может, чтобы она. Касс знала точно: это была Лега.

Касс молча достала чемодан и, не говоря ни слова, стала укладываться.