Католичество

I. Христианство, как абсолютная религия. Христианство и наука. Христианство, христианския испоедания и другия религии

Как истинная религия и постольку, поскольку оно истинно, христианство является системою положений об абсолютном в его отношении к относительному, системой, которую признает истинной вера и утвер ждает жизнь и деятельность в нравственности и культе. Как абсолютная религия, христианство не может ограничить себя пределами человеческаго и земного бытия и должно быть религией вселенской. Его истины должны господствовать над всяческим знанием и всяческою деятельностью, но господствовать не в смысле внешняго принуждения, а в смысле внутреннаго, един ственно истиннаго основания всей жизни. Поэтому всякая наука только тогда становится настоящею наукой, когда онаделается, по средневековому выражению, „служанкой богословия". И такое положение нисколько не унижает науки, отнюдь не лишает ее свободы изследования, потому что служанка не раба, не вещь своего господина, потому что служанка чрез добровольное смиренное подчинение становится любимою дочерью. Ведь если наука хочет исходить из истины, она должна (в конце концов) исходить из положений богословия, как науки об абсолютной истине. И если наука слу жит истине и ведет к ней, она служит богословию и ведет к нему. Раздора между наукою и богословием быть не может, так как нельзя строить науки на

отрицании или ограничении абсолютной истины. Глубокое заблуждение, не случайно осужденное католическою церковью, скрывается в учении о двойной истине, в попытках допустить научную истинность ложнаго в богословии и—„в последок дней сих" — отграничить „позитивную" науку от „метафизическаго" богословия.

Католическую церковь обвиняют в невежестве и нетерпимости за отрицательное отношение богословов XVI–XVII века к учениям Коперника и Галилея.

Конечно, богословы были неправы, и никто не станет защищать правомерность злобных попыток закрыт рот провозвестникам ученой истины. Но не следует забывать о внутренных мотивах отрицателей новой теории. Для христианства, именно как для универсальной религии, совсем не безразлично то или иное учение о строении мира. Это учение не может и не должно стоять в противоречии с абсолютными истинами христианства. Поэтому „научная" теория мира приемлема для христианскаго сознания только в том случае, если в ней можно выразить христианскую идею. До Копер ника и Галилея христианская идея выражалась в по нятиях Птолемеевской системы. Земля была центром вселенной, человек — венцом творения. И было вполне понятным, что спасение и обновление мира совершилось на земле чрез вочеловечение Бога. Отрицание центральнаго положения земли и сведение ея и человечества к роли ничтожнейших частичек вселенной естественно приводили в смятенное состояние умы бого словов и смущали о Христе всех малых сих. Не ужели же ничтожнейшая песчинка ничтожной солнечной системы оказалась местом откровения вселенской истины? Не назовет ли безумием такое нарушение мировой гармонии трепетно созерцающий эту гармонию эллин? Разумеется, вселенская христианская идея не за висит от систем Птолемея и Коперника. Но открытие

последняго поставило новые мучительный вопросы привыкшему выражать свою идею языком Птолемея христианину. Надо ли, приняв новую теорию, преодолеть новый соблазн, новое безумие и, вопреки всем доводам эллина, утверждать религиозную центральность жалкаго захолустья вселенной? Или возможно выразить вселенскую идею христианства в формах новаго науч наго миросозерцания и признать земное откровение частичным выражением вселенскаго, в разодравшейся завесе, отделявшей „святая святых" в храме Іерусалимском, прозреть символ открытия Бога всему миру и вочеловечение Божества признать за одно из многих обнаружений приятия Богом вещнаго мира? Нам понятно теперь, что христианство не может необдуманно признавать все вновь появляющияся теории и должно считаться лишь с несомненно доказанными.

Мало этого — и доказанную научно теорию христианство признает и вберет в себя лишь при условии возмож ности выразить в ея понятиях свою абсолютную истину. Всякая новая теория ставит христианской мысли новыя проблемы, заставляет эту мысль выражать себя на новом языке, в новых символах, но выражать без искажения своего существа. Поэтому христианство сила глубоко консервативная, и там, где, как в протестантстве и — отчасти — в католическом модернизме, наблюдается погоня религиозной мысли за новыми уче ными открытиями, достигающая отрицания божествен ности Христа или реальности Его воскресения, налицо явное хотя бы и безсознательное отречение христианина от своей веры. С другой стороны, более, чем есте ственно упорство богословов, отстаивающих отжитое научное мировоззрение. Не в злобе дня сего истина, не в одеянии существо ея, и не за чем гнаться за новыми формами выражения, рискуя исказить понимание самой истины. Главное в бережении Духа, и я, призна

вавший обективную реальность материи, не стал более, чем прежде, христианином, убедившись в том, что она лишь видимость духа. „Знаю Христа, бедняка распятаго. С меня хватит, сын мой!" В условиях земного, относительнаго бытия неизбежны столкновения богословов и ученых. Эти столкновения даже необходимы для развития или раскрытия самого христиан скаго миропонимания, в сомнениях, колебаниях и борьбе узревающаго тайны свои. Но богословы не христианское богословие, ученые не истинная наука, и земная борьба религии и науки не порочит, а утвер ждает их идеальную согласованность, Все эти соображения позволяют нам понять, почему истинность христианства нисколько не затрагивается существованием ряда христианских исповеданий, из которых каждое видит в себе единственно полное и чистое выражение богооткровенной системы истин, в других — частичныя искажения этой системы. С точки зрения христианина, не связывающаго себя ни с одною из видимых церквей, все оне выражают христианское учение относительно, неполно и, следовательно, иска женно: не столько выражают, сколько отражают. Аб солютное не может быть высказано в относительных понятиях. Степень развития науки, психологический уклад эпохи и народа так или иначе, но отразятся в выражении вновь обретаемых в сокровищнице христианства догм и в понимании старых учении.

Даже в ересях, которым, по слову апостола, „над лежит быть", таятся зерна истины, иногда не замеченной еще церковью. Надо только отыскать эти зерна и, отстранив плевелы, предоставить им свободно расти.

Не лицом к лицу с абсолютной истиной стоят люди. Они видят ее лишь „зерцалом в гаданий", в образах и символах. Внутренное единство и полнота христианской системы в условиях земной действитель

ности не выражены, а только отражены тусклыми зерцалами многих исповеданий, каждым — неполно и уже по одному этому искаженно. Но каждое из отражений все-таки отражение Истины, по своему ее передающее, и все вместе передают ее в большей полноте, чем каждое в отдельности.

Можно пойти далее. Раз христианство единственная вселенская религия — а это так, потому что Христос умер за всех людей: за прошлое, настоящее и будущее человечества — оно должно частично обнаруживаться во всякой земной религии. Ведь религиозное чувство, чрез которое человек соприкасается с абсолютным, обмануть не может. Можно неправильно истолковать это чувство, можно обладать им в большей или меньшей степени, но, поскольку я ощущаю Божественное, я не ошибаюсь. Во всякой религии есть правда Божия.

Язычник покланяется богам, созданным руками человеческими или Божьими: он ошибается, принимая тварь за Божество, относя к твари свое чувство, но он не ошибается в самом чувстве. Не может быть, чтобы откровение истины началось только пришествием Христа, чтобы звуки голоса Божьяго впервые прозвучали лишь на горе Синайской. Жизнь всего человечества подготовляла благую весть Іисуса, во всех религиях, во всех достижениях человеческой мудрости частично раскрывался Бог. Верное чутье заставило уже первых христиан связать новсзаветное откровение с ветхозаветным, искать в событиях, описанных священными книгами евреев, прообразы событий новозаветных.

И не каприз или суетное остроумничанье руководило богословами и философами, примирявшими с христиан ством Платона, Аристотеля и темныя учения Каббалы.

Великий гуманист XVI века готов был воскликнут „Святой Сократ, молись за нас!" Средневековыя ле генды разсказывали о молитве святого папы, спасшаго

из ада душу Траяна или хотели сделать христианином „величайшаго из поэтов" Вергилия.

„На Мароновой могиле Слезы Павла оросили Камень благостной росой.

Кем тебя верну я — Богу, Коль найду к тебе дорогу! Но ты мертв, Вергилий мой".

И разве не смутное ощущение какого то христианства вне видимых христианских церквей живет в желаний католических ученых разсматривать религии диких народов, как искажения единой истинной? Однако, не разрушаем ли мы подобными соображениями абсолютное™ христианства, сводя его к какой то расплывчатой и неопределенной, „общечеловеческой" религии? Полагаю, что нет. Нельзя доказать слепому существование семи цветов радуги. Нельзя доказать неоспоримыя абсолютныя истины тому, кто на них не может или не хочет смотреть. Религиозныя истины область особаго, внутреннаго опыта: оне воспринимаются не телесными очами, а „оком созерцания". Точно также безполезно доказывать буддисту или магометанину, пока сам он не захочет раскрыть свое внутренное око, то, что в христианстве полнее и чище выражена отра женная и магометанством и буддизмом истина. Равным образом, если христианин не принадлежит ни к одной из христианских церквей или сект, нельзя его убедить какими бы то ни было доказательствами в преимуществах того или иного исповедания и в необ ходимости подчиниться той, а не иной церкви. Пусть сам он ищет истину, пока ея не найдет. „Путь праведных подобен восходящему свету, светлеющему более и более до полнаго дня". Но у верующаго католика (православнаго, протестанта и т. д.) не возникает сомнения в том, что христианство со всею мыслимою

для земной жизни полнотой и чистотой выражено именно в его исповедании, искаженно и неполно отражено другими. Опять таки и на этой почве споры неразрешимы ни доводами разума, ни ссылками на Писание или Предание: истинную веру (есть ли она одно из христианских вероисповеданий или какое то неведомое внецерковное и невероисповедное христианство) может указать лишь внутренный индивидуальный опыт. Распявшие Христа люди растерзали на части и поделили несшитый хитон Его. Где он, этот хитон, возстановилась ли уже чудесным образом его целостность и хранится в одной из церквей или каждая церковь хранит один из кусков его? Видимое тело Христово, церковь единая распалась, или от единой церкви отпали некоторые члены ея? Когда и как возстановится нарушенное единство? Все это, повторяю, неразрешимые человеческими доказательствами вопросы. Ясно только одно. Заключается ли земное выражение единства всех во Христе в единстве католической церкви или в любовном союзе всех церквей, только чрез такой союз любви всех верующих без различия исповеданий возможен переход от раздробления к единению всех в едином теле единым духом.

Таким образом, мы легко можем наметить спо соб разсмотрения основных черт католичества, характеристике котораго посвящены дальнейшия страницы.

Отдавая себе полный отчет в неизбежной субективности своих соображений, мы постараемся изобразить католичество, как одно из земных выражении хри стианства, не как полное выражение христианской идеи.

Разумеется, нам придется оценивать католическое уче ние с точки зрения нашего, индивидуальнаго понимания христианства. Но, ставя себя вне католичества, мы вместе с тем становимся и вообще вне конфессиональных предпосылок и пристрастий.