Катя, Катенька, Катрин

В главе шестнадцатой и последней Кате все приходится улаживать самой

На станции Старый Дол поезд, отправляющийся в Прагу, давал гудки, зеленая бричка вместе с Катиным чемоданчиком терялась в пыли проселочной дороги, а Катя была у реки.

Она стояла на высоком, поросшем травой берегу, прислонившись к старой ольхе.

— Дождешься! — заверял ее спокойный голос. — Они оставили тут банки с краской, щетки, значит, скоро вернутся.

Вашек лежал, растянувшись на траве, его мотоцикл отдыхал неподалеку. Катя нетерпеливо смотрела на реку. Вниз по течению видно было далеко, до самого гайенского берега, до излучины со старой купальней. Против течения обзор закрывал островок, поросший ивняком. Река обтекала его двумя глубокими рукавами.

«Если они приедут слева, — мысленно загадывала Катя, — у меня все будет хорошо. Суд пройдет благополучно. Если приедут справа… Нет, нет! Все это глупости. Мне нечего бояться. Вообще не нужно об этом думать!» — и вслух воскликнула:

— Эй, Вашек!

Он засмеялся:

— Четвертый раз! Сколько раз ты мне еще скажешь «Эй, Вашек»?

— Один только раз: эй, Вашек, не слышишь ли ты шум мотора?

Сказать по совести, она предпочла бы задать ему совсем другой вопрос: что говорили дети, Станда, Вылетяловы о ней или о предстоящем суде. Но трудно было начинать разговор о таких вещах, поэтому она промолчала и села рядом с ним.

Вашек приподнялся на локтях:

— Катя, знаешь, что ты, в сущности, смешная девочка?

Оригинальный комплимент. Ну, сказал бы — интересная или чудесная, а то смешная? Пожалуй, это вовсе и не комплимент. Катя была в этом даже уверена:

— Так почему же ты не смеешься?

— Вот видишь, какая ты смешная. Все время толкуешь о том, о чем другие и не думают; какая-то печальная, обиженная, как сейчас. Все время… Впрочем, не все время. Иногда ты бываешь просто изумительная.

Если бы при этом он не моргал так ужасно, его слова можно было бы принять за признание. Но Кате все равно было приятно. Конечно, ей страсть как хотелось спросить, чем же это она так изумительна и когда такое бывает, но она нашла в себе мужество сказать:

— Прошу тебя… Мы только о том и будем говорить, какая я такая и какая не такая? Мне это не интересно.

— Вот видишь, какая ты изумительная! — с восхищением подтвердил Вашек. — Большинство девочек любят говорить о себе. Какие они такие и какие они не такие. Это противно.

Катя покраснела. Может быть, от этой похвалы, а может быть, оттого, что Вашек совершенно неожиданно погладил ее. Он сел и нежно погладил ее по лицу. Одним только пальцем, словно рисовал контур ее лица.

— Ты вся крапчатая, как летний скворушка! — сказал он. И не было сомнений, что скворцов он искренне любит.

— Я веснушчатая и трусливая, — ответила она в приступе внезапной откровенности.

За островком послышался шум моторки, а затем и шлепанье весел по воде.

— Уже подъезжают!

— Нет, уже подъехали.

Сзади, на рыбачьей лодке ослепительно поблескивал мотор. Станда гордо держался за руль с видом капитана дальнего плавания. Верасек и Енда не спускали с него глаз. Катя догадалась: Станде завидуют и только того и ждут, чтобы он сделал какую-нибудь ошибку. Тогда они возьмут управление в свои руки.

На почтительном расстоянии от моторной лодки кружило голубое каноэ и небольшая пузатая лодка с длинными веслами. На веслах сидел доктор, а напротив него — Качек, размазывавший слезы кулачком от носа к ушам. Катя сбежала к воде, чтобы помочь им пристать и выйти на берег.

Поздоровались ли с ней? Да, должно быть, поздоровались, но это приветствие потонуло в водопаде восторженных слов. Речь шла только о моторе, о лодках и снова о моторе. Его демонстрировали со всех сторон, запускали, расхваливали, гордились тем, что он может даже волны вызывать на реке. Похвалам не было конца, и для Кати это становилось невыносимо. Как бесчеловечно, отвратительно так играть на ее нервах, делать вид, будто ничего не случилось, откладывать суд и заставлять ее ждать! В конце концов она не выдержала:

— Прошу тебя, Станда, хватит об этой лодке. Я же тут, перед вами, так скажите же мне что-нибудь!

— Что такое? Ага! — догадался Енда. — Целую ручки, барышня!

Катя рассердилась:

— Хватит представляться! Позвали меня, так…

— Ты говоришь о поступившем на твое имя официальном приглашении графа?.. — задумчиво произнес Станда, пронизывая ее взглядом ядовитой змеи.

— Станда, прошу тебя… — Катя выглядела очень серьезной; голос ее был настойчивым и умоляющим. — Начинай же!

Наступила немая пауза. Это… это было нечто новое.

— Что мы должны начинать?

— Суд надо мной!

Катя стояла, склонив голову, и не видела шести ошеломленных и одного покрасневшего от смущения лица. На нем появились некрасивые красные пятнышки.

— Я знаю, — продолжала Катя тоном кающегося грешника, — что я этого заслуживаю. Я вела себя глупо. Я была противная. Но я уже… уже…

Может быть, она сказала не совсем так. Ее трудно было понять. Речь людей, готовых расплакаться, вообще трудно понять.

— Чрезвычайно интересный приступ самокритики, — заметил доктор и отошел в сторонку, словно только для того, чтобы разжечь трубку в тихом месте, защищенном от ветра. И через несколько секунд вовсе исчез.

Станда переводил взгляд с одного на другого. Вашек без конца моргал. Верасек, Енда и Ольга растерянно молчали. Верочку так и подмывало сказать Кате что-нибудь хорошее:

— Ты не глупая и не противная, Катя. Не говори так…

Она умолкла, не зная, что еще сказать, и до того застеснялась, что спряталась за спины Вашека и Ольги.

— Ты говоришь — суд? — засмеялся Станда. — Так мы тебе его устроим! Подсудимая Катержина Яндова обвиняется в отлынивании от работы. Вчера вечером и сегодня утром она оставила лагерь без еды. Представьте себе, уважаемые дамы и господа, что завтрак готовила Вера. Уважаемые судьи, известно ли вам, как эта девчонка варит кофе? Мы остались голодными. Мы питались кореньями и травой, как кролики, как…

— Как тот пустынник из сказки! — воскликнул Енда…

Катя немного успокоилась, воспрянула духом. Наверное, не будет ничего серьезного, раз они так валяют дурака.

— Далее, — продолжал Станда, — Катержина Яндова обвиняется в том, что сегодня, вместо того, чтобы помогать нам тащить мотор к реке и монтировать его в лодке, она убежала и прогуливалась с этим подозрительным иностранцем.

Под общий смех он указал на Вашека.

— Достопочтенные судьи! — промолвил «подозрительный иностранец». — Примите во внимание смягчающие обстоятельства.

— Да, да! — Станда уже откровенно дурачился. — Достопочтенным судьям известно, что обвиняемую постиг тяжелый удар.

— Чума! — взвизгнул Енда. — Дворжанда — это чума.

У Кати екнуло сердце: вот оно, начинается!

Станда сделал жест, призывающий к тишине:

— И то, что Катержина Противная… гм, я хотел сказать… Яндова, с этой чумой боролась и ее…

— …выгнала! — вновь восторженно взвизгнул Енда.

Станде не удалось закончить его речь. Все вместе они обрушили на Катю свое восхищение: она была молодчина, чудесная, замечательная. Верасек шептала ей на ухо, как прекрасно, что она это чучело выставила, Енда прославлял ее на языке азбуки Морзе, все похлопывали ее по плечу.

Только Вашек, который ни о чем не знал, растерянно моргал глазами:

— Катя? Что такое?

— Погоди, Вашек, как-нибудь в другой раз!

— А лошадь? Кража лошади — это тоже было бы отягчающим обстоятельством?

Она взглянула на него умоляюще:

— Да. И об этом лучше в другой раз!

Енда захлебывался от восторга, когда рассказывал и показывал в лицах, как Дворжачкова в сопровождении двух светских молодых людей пришла за своими вещами и нашла их на заборе. Все слушали его внимательно, и никто не заметил, что Катя стоит в стороне и шепчется со Зденеком.

После утреннего разговора, который Катя вела из чердачного окна, а Зденек из сада, Зденек сам вырос в своих глазах, а Катя едва окончательно не пала духом. Сейчас все было наоборот. О чем они говорили? Подслушивать неприлично! Но факт остается фактом — дело кончилось взаимным рукопожатием.

— Катя, так дружба навеки? — добивался Зденек.

И она благосклонно кивала головой:

— Пока снова не наделаешь глупостей.

— Навеки! — повторил Зденек.

Кому бы не хотелось вечно дружить с девушкой, которая спасла вас от посрамления! Ведь достаточно было немногого… Но Катя оказалась великодушной. Зато сейчас она чувствовала себя превосходно. Ей было так хорошо, так неповторимо чудесно, что она думала: «С этой минуты буду только улыбаться и говорить всем приятное».

Но не прошло и пяти минут, как она… поссорилась. Причем не одна она. Поссорились все. Дело в том, что перед началом путешествия надо было сделать на лодках новые надписи. Кто-то предложил дать лодкам названия. Разумеется, у каждой лодки должно было быть свое название.

Енда советовал вообще отказаться от названий. Нарисуем, мол, на каждой лодке пиратский череп и скрещенные кости. Ему не дали договорить. Не согласились и с Верочкой, предложившей дать лодкам поэтические имена — «Чайка» и «Даль». Вашек, как опытный натуралист, предложил названия двух водоплавающих: «Выдра» и «Ондатра». Это задело Катю. Она сказала, что боится мышей и что одно представление о них ее коробит. А Вашек возмутился — как можно спутать мышь с ондатрой? Он готов был прочитать небольшую лекцию по естествознанию, но, не найдя слушателей, ограничился тем, что подошел к Кате и ехидно шепнул ей на ухо:

— Одну из лодок стоило бы назвать «Седой».

Катя повернулась к нему спиной и высказала свое предложение:

— У маленькой лодочки уже было название. Почему бы нам его не обновить? Пусть Станда напишет «Катя» или еще лучше «Катенька».

— А я уж испугался, — воскликнул Енда, — что ты предложишь «Катрин»!

Что ж, младшие дети не всегда бывают вежливы.

— Это будет чудесно! — Станда поднял глаза. — Это будет чудесно: в честь бабушки, в честь дедушки. Возьмем с собой семейный альбом и предложим вместе с нами поехать тете Божене!

Тети Божены испугались все.

Верасек подумала и высказала свое предложение:

— А почему… почему бы моторную лодку не назвать «Доктор»? Это дедушкина лодка… Он купил мотор… Так почему же?..

— «Дети, не называйте дедушку доктором!» — передразнил Енда бабушку.

— Знаете что? Назовем ее «Адмирал»! — воскликнула Вера, и никто ей не возразил. Да, это было здорово: «Адмирал»! Флагманская лодка «Адмирал»! Станда старался вывести каллиграфическим почерком «Адмирал».

Все были довольны, повторяли, склоняли так и эдак: путешествие на «Адмирале», плавание на «Адмирале», каникулы на…

— Стоп! Кто сказал «каникулы»? Каникулы. Понимаете? Каникулы! Это же отличное название для маленькой лодки.

«Адмирал» и «Каникулы»!

Лиловые сумерки опускались над рекой, гладь воды морщили выпрыгивавшие на поверхность серебряные рыбки, коричневая птичка с большими лукавыми глазками разглядывала с вербы группку людей, которым не хотелось возвращаться домой.

Они не могли расстаться с рекой, горели мечтой поскорее отправиться в путешествие по Великому Пути. Все шли медленно, но медленнее всех — Катя. Первым ее обогнал Станда:

— Что это у вас был за приступ самокритики, досточтимая Катержина? К чему этот суд?

— Я… я думала, — начала лепетать Катя.

Но Станда ее прервал:

— Эмоциональные излияния мы тебе прощаем. Да и вообще, разве тебя хоть раз упрекнули в том, что ты веснушчатая? Нет! А корили за то, что ты противная? Тоже нет! — ответил он, как довольный учитель, сам себе и прибавил шагу.

Катя плелась позади всех. Ей не хотелось домой гораздо больше, чем другим. На это у нее были свои дополнительные доводы, — скажем, письмо, которое она написала бабушке. Трудно поверить, сколько всего произошло за один день: она выставила за дверь Уну Дворжачкову, написала прощальное письмо, противная коняга тащила ее за собой по дороге… Сколько событий! Конь — бричка — чемоданчик… Вот еще одна неприятность. Кто теперь найдет этот чемоданчик, как она сумеет все объяснить?

В саду уже горел костер, а она всё стояла на лестнице, держась за ручку двери.

Наконец, набравшись смелости и глубоко вздохнув, открыла дверь. Тут же обо что-то споткнулась и растянулась во весь рост, задев при этом столик с цветами. Он упал. Наверное, разбились все цветочные горшки. Этого еще не хватало! В отчаянии она предпочла не подниматься с пола.

Послышались торопливые шаги, и в освещенном прямоугольнике двери показалась бабушка.

— Катюшка?!

Бабушка удостоверилась, что это действительно Катя, что она жива и невредима, если не считать нескольких царапин, и сразу занялась цветами.

Однако, несмотря на нанесенный урон, она совсем не долго бранила Катю. Тотчас же послала ее за веником и совком, в сарай — за новыми горшками, за садовой землей для пересадки цветов, — словом, закружила ее в работе. И ни слова о ее побеге, о чемоданчике и о письме.

Катя в недоумении озиралась кругом. Ее злополучный чемоданчик! Да вот он стоит, а вернее, лежит на полу. О него-то она и споткнулась.

— Это тебе привез Шкароглид, — сказала бабушка и посмотрела на Катю. — А вот тебе и письмо! — И протянула Кате злосчастный конверт.

Катя приняла его смущенно:

— Но это же…

— Что, не тебе? Вы читать умеете, девушка? Какой там адрес? К. Яндовой. Так?

— Да, бабушка! — смущенно ответила Катя. И как-то сразу к ней вернулось хорошее настроение. — И огромное тебе спасибо! За все! — Она бросилась восторженно обнимать и целовать бабушку. — Ты так хорошо ко мне относишься, бабушка, ты такая замечательная!

Бабушка улыбнулась:

— Ты тоже неплохая, Катюшка.

На пристани у старой ольхи на воде покачивались лодки, готовые отправиться в Великий Путь. «Адмирал» и «Каникулы» были полностью подготовлены к походу. Экипаж прощался с друзьями.

— Филипп, — наказывала бабушка, наверное, уже в десятый раз, — будьте осторожны! Не забывай, у Енды легко расстраивается желудок. Верушку не пускай… Станичек… И прошу тебя, Филипп…

— Будь спокойна! Всех увяжу в один свивальник и суну им в рот по соске, — отвечал доктор.

Но бабушка не могла успокоиться.

— Дети, а вы получше присматривайте за дедушкой, — просила она.

Качек горестно цеплялся за бабушкину руку и громко ревел: он до последней минуты не терял надежды, что его возьмут с собой.

Пришли попрощаться Зденек и Ольга Вылетяловы. Вернее, проводить, потому что «Отважный» тоже качался на воде. У обоих были грустные лица, а Ольга то и дело шпыняла брата:

— Вот видишь, если бы не ты, мы тоже могли бы поехать с ними. Нашему Зденеку нужно, видите ли, заниматься! Испортил ты мне каникулы своей переэкзаменовкой!

Катя как раз укладывала вещи, когда к ней подошел Вашек:

— Знаешь, я сегодня уезжаю на практику.

Из его рассказа Катя поняла, что он едет куда-то к лесорубам, и ждала, что он назовет Крконоши либо Бескиды, — во всяком случае, какой-то очень отдаленный край.

— Гм! — Она старалась говорить хладнокровно. — Так ты мне напиши!

— А куда? — заморгал Вашек.

— В Пержей не годится… А ты куда, собственно, едешь?

— В Пержей! — ответил Вашек после драматической паузы. — Там большой лесозавод…

При этом он сумел сохранить серьезное выражение лица, а Катя не сумела.

Наконец все погрузились. Доктор, Енда и Верасек плыли на «Адмирале», Катя со Стандой — на «Каникулах».

Бабушка махала платочком, Качек издавал чудовищные вопли и выл, как лодочная сирена, щенок взволнованно бегал по берегу.

Они отчалили.

И вдруг — удар: «Отважный» столкнулся с «Адмиралом». Дело в том, что Зденек перегнулся через борт, протягивая что-то Вере; «Адмирал» лишь достойно закачался на волнах, зато «Отважный» опрокинулся на бок. Что-то маленькое, блестящее упало в воду.

— Мои лётные значки! — воскликнул в отчаянии Зденек.

А Верасек его подбодрила:

— Оставь, не ищи их! Неважно. Я все равно буду тебе писать.

Катя и Ольга обменялись многозначительными улыбками.

Станда налег на весла. Вашек пустился бежать по травянистому берегу:

— Катя, Катя, когда вы будете в Пержее?

— В среду или в четверг!

— Так лучше в среду. Буду ждать у реки! — кричал он им вслед.

Катя сидела на руле и махала свободной рукой. Вдруг она заметила, что за ней настойчиво следят чьи-то глаза. Эти глаза готовы были выскочить из орбит и принадлежали человеку с усиками. Яроуш!

Он сидел в байдарке, в одном из тех вертких суденышек, которые за умеренную плату выдавались напрокат на гайенской лодочной станции. Он плыл, как оруженосец, впереди своего повелителя. Эди-Энуна Веселый сидел на такой же лодочке. Он был в огромных очках от солнца, а в уголке рта лепилась сигарета.

— Извини, Станда, одну секундочку! — сказала Катя и мгновенно прыгнула через борт. — Мне тут надо кое с кем рассчитаться.

Вода была приятная, теплая, и Катя вмиг очутилась рядом с лодочками.

— Ну что, господа, пора? — спросила она наисладчайшим голоском, вспомнив недавний случай в купальне.

У Яроуша на лице не дрогнул ни один мускул: он ничего не понял. Зато Энуна почувствовал опасность. А Катя уже вцепилась в нос его лодки, как настоящая пиявка. Он сделал беспомощную попытку отмахнуться веслом. В тот же момент его папироса печально зашипела на поверхности воды, а лодочка стала медленно погружаться в воду, как переполненное корыто. Катя с наслаждением полюбовалась бы на то, как исчезает в воде лицо джентльмена, как мило Энуна делает буль-буль-буль. Но у нее была еще одна задача.

— Извините! — сказала она вежливо Яроушу, прежде чем потопить и его. Он был невинен, как сама глупость.

Станда восторженно закричал «ура». Катя вскарабкалась обратно в лодку и с великим удовольствием наблюдала, с каким трудом и с какой злостью два светских молодых человека толкают свои байдарки к берегу.

Ей показалось, что бабушка, Качек и Вашек на радостях обнимаются. Но в чем она была твердо уверена, так это в том, что они кричали, что она — чудесная девушка. Чу-дес-на-я!

«Каникулы» плыли вверх по течению.