Катя, Катенька, Катрин

В главе четвертой Катя «откроет» Катеньку

В один прекрасный день налетел с пруда ветер, закружился в Гайенской долине, собрал облака в тучу и унесся куда-то далеко, за пограничные горы. Река заблестела, столбик ртути быстро поднимался вверх, словно хотел выскочить из градусника, и за одну ночь созрела черешня.

В саду «Барвинка» стучали молотки, пахло лаком и целый день слышались просьбы: подай, подержи, нажми, подтяни и т. д. Иногда в профессиональную речь вкрапливались тихие проклятия, особенно когда молоток ударял по пальцу, а бабушки рядом не было. Что же тут творилось-делалось? Шла подготовка к путешествию, к походу по Великому Пути, что уже твердо было решено. Готовили рыбацкую лодку к дальнему плаванию. Мастерами лодочного дела были Станда и дедушка, их помощниками — Вера и Енда. Качек только мешал. Катя прошла мимо них с легкой, гордой улыбкой: «На здоровье, если вам так нравится!» Сама же она направлялась в «большой мир», или, точнее, в купальню.

Это была славная старинная купальня, построенная на плоту в укромном месте под плотиной. Она уже развалилась, вернее, у нее не хватало дверей и кое-каких стропил на крыше. Но это был почти исторический объект. Купальня еще помнила дамские купальные костюмы — шаровары, блузы с рукавами и чепцы. С каким визгом бросались тогдашние девушки в воду!

С тех пор купальня вышла из моды. Никто туда не ходил, никто. Катя не принимала во внимание молодую женщину, терпеливо обучавшую плавать мальчика и без устали повторявшую: «…аз-два-три, …аз-два-три!» — а также двух пожилых женщин, говоривших о погоде.

С искренним удовольствием Катя растянулась на досках.

— Как здесь пустынно, правда? — услышала она около себя голос.

Блеснули огромные серьги, и Катя увидела девичье лицо со сложенными в трубочку губами, которые, казалось, готовы были свистнуть. Катя приподнялась, а девушка с выпяченными губами продолжала говорить:

— Ужасно пустынно и скучно… Разрешите?

Не дожидаясь ответа, она разостлала около Кати махровую простыню.

— Мы же знакомы, правда? — трещала она, выкладывая около себя кремы в баночках и тюбиках, расческу, темные очки, рогалики с маком, промасленный сверток в коричневой бумаге.

— Знакомы? — Катя была удивлена.

— Конечно же! Ка Яндова у пана д-ра Янды. Отправитель д-р Янда, Прага. Правда смешно?

Катя не могла понять, что тут смешного, и не могла вспомнить девушку.

— Ну! Марки, заказные письма, переводы денег! Теперь вспомнили?

Конечно, теперь Катя вспомнила. Эта девушка работала на почте. Она любезно разрешила Кате называть ее просто Властой.

Не прошло и минуты, как та вскочила, встала на цыпочки и замахала косынкой:

— Ау, ау! Идите сюда! — И, обратившись к Кате, заметила: — Теперь будет весело! Они идут сюда! У нас чудо-компания!

Сердце у Кати так и ёкнуло. Неужели это возможно? Она так мечтала попасть в чудо-компанию!

Надежда ее приближалась в облике одной толстой растрепанной девчонки и двух молодых людей.

Первым шел Яроуш. У него были удивительные усы: казалось, будто брови переселились под нос. Он таращил глаза и молчал. Когда же решался что-либо произнести, это звучало словно эхо того, кто шел рядом с ним, — модно одетого и причесанного парня, который недавно продал Кате мыло. Энуна. Пан Веселы.

Он опустился на доски купальни так, будто до предела выдохся.

— Ну, — обратился он к Кате, как старый знакомый, — разве я не говорил, что мы сколотим компанию? Здорово, а?

Власта удивилась, что они знакомы, и немного сурово спросила Катю, как, собственно, ее зовут — «К». Катя?

— Яндова… Катержина, — ответила она с каким-то неприятным чувством.

— Катержина! Потрясающее имя! — с восторгом произнесла толстая девочка. — А как вас зовут свои? Катя?

— Нет, Катрин.

Это была неправда. Так ее называла только Уна. Растрепанную толстуху это ошеломило, а Власта внутренне возгордилась, что привела в компанию девушку с таким уникальным именем.

На Яроуша и пана Веселого это имя не произвело никакого впечатления.

— Ну что, давай? — пробасили они и плюхнулись в воду.

Из девушек на «давай» среагировала только Катя. Парни молча плыли по обе стороны от нее. Когда подплыли к самому глубокому месту у плотины, Яроуш дернул усом.

— Пора? — подмигнул Энуна, и глаза его стали стеклянными.

Это означало, что пора было наброситься на Катю. Они стали ее топить.

Когда Катя выбралась из воды, они уже сидели на досках купальни и корчились от смеха.

— Мы, Катрин, тут чуть не лопнули от смеха!

Все считали, что это была шутка что надо. Только не Катя. Она вся дрожала.

Дрожать можно от холода, от злости, а еще от стыда.

На следующий день она помогала бабушке варить смородиновое варенье. У нее было плохое настроение, как у человека, который мечтал о светском обществе, а оказался на кухне. Руки ее были испачканы соком. «Ну и ладно! — смиренно говорила она сама себе. — Теперь я уже не двинусь с места, даже если…»

Но двинулась. Стоило только перед домом затарахтеть мотору, как Катя двинулась. С веранды она видела, что перед воротами остановился мотоцикл. На мотоциклисте было что-то пестро-клетчатое. Он разговаривал с мальчиком в трусиках, с удочкой и сеткой в руках. Едва она успела прикоснуться расческой к волосам и крикнуть, как мотоцикл уехал. А по дорожке к дому шел Енда.

— Ты что так смотришь? Здорово? Да?

Да, она смотрела. Только не на большого карпа, о котором думал Енда и которым сейчас так гордился.

— Ты любишь рыбу, Катюшка? — спросил он с хитрецой в глазах. Когда она кивнула, он посоветовал ей самой пойти на реку и поудить рыбу. А сам, счастливый и гордый, направился к палаткам. Больше он не оглянулся и не ответил на ее зов.

Очищая смородину, Катя ломала себе голову над вопросом, почему какой-то мотоциклист привез Енду, о чем они говорили, кто это был, не просил ли он что-либо передать… Как раз в тот момент, когда ей показалось, что она лопнет от любопытства, дверь открылась, и в ней появилась процессия: Верасек, Енда и Качек.

— Бабушка, пожалуйста, посоветуй, как нам лучше сварить рыбу. И не придете ли вы к нам на обед? Все — ты, дедушка… и Катя.

— Верушка, — ответила ей бабушка, — эти твои слова я должна перевести на чешский язык так: мы поймали рыбу, а ты свари нам обед. Так?

Конечно! Все бросились помогать бабушке. Катя схватила Енду:

— Скажи, что это значит?

— Точка — тире — точка, тире — точка, два тире… — сигнализировал Енда. — Рыба, рыба, рыба!

— Я не о рыбе. Что это значит?

Енда не понимал, о чем идет речь. А Катя продолжала:

— Ездишь с моим знакомым на мотоцикле…

— Это не твой знакомый, а мой!

Енда был похож на молодого петуха, готового ринуться в бой.

— Как его зовут? — спросила Катя.

— Вот видишь, ты даже не знаешь, как его зовут! — произнес довольный Енда и потом добавил несколько слов о том, что глупые девчонки не знают, что на «Пионере» (это была марка мотоцикла) нельзя ездить вдвоем.

Катя достаточно хорошо знала Енду, чтобы понять, что теперь она от него ничего не добьется.

Когда после обеда она мыла посуду, по всему дому разносился звон.

— В чем провинились несчастные тарелки? — спросил доктор, проходя мимо кухни.

— Дедушка, дай мне почитать что-нибудь хорошее!

— Сейчас не могу, Катя. Тороплюсь. Найди что-нибудь сама. Может быть, там, в мансарде.

Как раз около девичьей комнаты тети Веры находилась небольшая комната с косым потолком. Вход в нее был через узкие, обклеенные обоями двери. В комнате стояли старые, ненужные вещи: два кресла и кушетка с порвавшейся обивкой и роскошной бахромой, столик без ножки, стеклянный колокол, под которым лежал букетик увядших свадебных цветов. Вдоль стен разместились шкафы и полки с книгами. За первыми дверцами, которые открыла Катя, стояли огромные, в темных переплетах книги. Они просто потрясли Катю. Во втором шкафу было множество словарей и около них — коричневые обложки старых журналов. За одним рядом иностранных книг она заметила томик с золотым обрезом.

«Наверное, это какой-нибудь роман», — подумала Катя и вытащила его из ряда. В руках она держала книжку с витиеватой надписью «Поэзия», нарисованными вересковыми зарослями и кружащимися над ними бабочками.

Стихи! Катя была разочарована. Но все же книжку раскрыла. Страницы были исписаны красивым круглым почерком. Да, всё было написано от руки. Катя перевернула несколько страниц. Потом вернулась к началу. Села в одно из кресел, утративших свою былую красоту, и начала читать.

— Катюшка! — услышала она вдруг бабушкин голос и испугалась, как будто делала что-то запретное, быстро спрятала дневник и бросилась вниз по лестнице.

— Что, бабушка?

Пришла почта. Бабушка протянула ей посылку. Обратный адрес: «Яна Яндова, Прага». Это, конечно, мама посылала книжки.

Да, это были книги. И грустное письмо. Мама сожалела, что Катя не желает проводить время с Ендой и другими детьми, что она расстраивает бабушку и ведет уединенный образ жизни. Под маминым письмом рукой отца было приписано: «Ты просила новые книжки, посылаю тебе их».

Катя мгновенно раскрыла посылку.

Естествознание. Математика. История. Учебник русского языка.

Папины шутки просто отвратительны! И она тихонько ушла к себе наверх. Там снова достала книжку с изображением вереска и бабочек, села и стала читать. Та девочка, которая писала дневник, была ей близкой и милой.

— писала она. — 

Катя стремительно перелистала странички. Ей было любопытно, о какой тайне шла речь, но ее не оказалось. С пониманием она вздохнула: «Конечно, о чем можно писать, если мама в первый же день прочитала написанное!» Она быстро пробегала глазами по тексту, останавливаясь в определенных местах:

Несколькими днями позднее была сделана такая запись:

И потом ниже:

Катя перестала читать. Забеспокоилась, как охотничья собака, напавшая на след. Что? Как ее зовут? Святая покровительница? Она же патронесса славной… альма матер? В старые времена были одни святые, покровители и патроны. Кто в них разберется? Она долго ломала себе голову и наконец решила: «Пойду-ка к Станде. Он все знает».

Около палаток была тишина. Каждый занимался своим делом: Енда делал какое-то украшение из перьев, Вера склонилась над письмом, Станда читал. Катя подошла, спросила:

— А где… где Качек?

— Чего это ты вдруг к нам пожаловала? Зачем он тебе? — подозрительно спрашивали ее, но Катя была рада, что на этом все и кончилось.

Как бы мимоходом она спросила:

— Станда, скажи, пожалуйста, что такое патронесса альма матер?

— «Что» или «кто»?

Станда любил точность. Но тут в разговор включилась Вера:

— Катя, разве ты не знаешь, кто такой патрон? Это тот, кто о ком-нибудь заботится. Как, например, пограничники о нашей школе. Или, скажем…

— Патрон… Его закладывают в ружье, — перебил ее Енда, — а альма матер вообще ничего не означает. При телеграфной передаче могут быть ошибки, и потом приходится расшифровывать…

— Помолчи, пожалуйста!.. — сказала Катя и вновь обратилась к Станде.

— Что? — оторвал он глаза от книги. — Думаю, что они наговорили тебе глупостей. Но сам я, к сожалению, ничего не могу объяснить.

И он снова окунулся в звездное небо: теперь его увлечением была астрономия.

— Если хочешь, можешь написать в Братиславу Мариенке, — с искренним участием посоветовала Верасек. — Она много читает и все знает. Через неделю получишь ответ.

— Это долговато… «Матер», Катя, в переводе с латинского означает «мать». «Альма» — «питательная» или «живительная». «Альма матер» — так в средние века называли университет, возможно, потому, что он питал студентов мудростью.

На сей раз дедушка объявился как по приказу. Ответив Кате на ее вопрос, он присел к Енде:

— Приветствую тебя, о великий начальник! Чем занимаешься? Делаешь чучело курицы? Извини, вижу, вижу. Это прекрасная диадема. Ну, дети, что нового?

Они наперебой стали рассказывать, как идет ремонт лодки, не забыли и рыбачьи истории, а Катя все медлила. Долго собиралась она с отвагой и наконец спросила:

— Скажи, дедушка, а кто был патронессой этой альма матер?

— Надо подумать! Почему тебя интересует этот вопрос?

— Так… я читаю…

— Попытаюсь вспомнить!

Когда дедушка о чем-нибудь думал, он очень походил на Станду. Он так же прищуривал глаза и морщил лоб. Катя без труда могла себе представить, каким был доктор в молодости, и еще легче — как Станде пойдут седые усы.

— Патронесса… покровительница университета, — повторял дедушка. — Пожалуй, Барбора! — Но он радовался недолго. — Нет, нет! — заметил он с разочарованием. — Не Барбора. Она покровительствовала артиллеристам… или пожарникам? А университету?

Он вспоминал, вспоминал и потом вдруг строго посмотрел на Катю:

— Катержина! Какой позор, Катержина!

Катя даже испугалась: «Разве я что-либо нехорошее сделала?»

Но дедушка смеялся:

— Катержина! Ослик ты мой! Святая Екатерина была покровительницей Пражского университета! Катенька, знаешь, ведь я… — кричал он в окно бабушке.

Но Катя его не слышала. У нее в сердце что-то ёкнуло. «Ну, конечно, Катержина… Катенька. Как она сама не догадалась? В честь кого ее назвали? В честь святой патронессы славной альма матер. Кому принадлежит старый дневник?.. Бабушке!!»

Катя снова исчезла в своей мансарде. Без размышлений она протянула руку к знакомой книжке, но не взяла ее. Теперь, когда она знала, что это был бабушкин дневник, она относилась к нему по-другому.

Когда Катя была еще совсем маленькой, мама внушила ей, что нельзя читать чужие письма, открывать чужие ящики, интересоваться чужими секретами. «Нечистая совесть — это хуже, чем грязные руки или немытая шея», — говорила мама, и с тех пор у Кати всегда появлялось неприятное чувство, когда она замечала, что кто-то пытается проникнуть в чужую личную жизнь.

Глубоко вздохнув, она взяла книжку с надписью «Поэзия» и глубоко засунула ее за ряд старых, запыленных книг. Потом закрыла дверцу и повернула ключ.

Как у человека иногда не выходит из головы загадка, пока он не отгадает ее, как иногда не может отделаться он от полузабытой мелодии, так Катя не могла не думать о пожелтевших страничках, исписанных красивыми круглыми буквами. Она не могла не думать о девочке — о бабушке. Это было удивительно. Ей казалось, что она познакомилась с, девочкой, которая была по возрасту такой же, как она. С Катенькой. Катя и Катенька. Они стали бы подругами и научились бы понимать друг друга. Или Катенька осталась бы верна своей Отилии Шторкановой, а Катя — Уне? Втайне она была убеждена, что нет. Катя и Катенька были бы, как две сестры. Они даже были бы похожи друг на друга…

Катя вспоминала детские и юношеские фотографии бабушки. Девочка с большими глазами, выступающими скулами, большим ртом. Черные волосы блестят и слегка вьются… Нет, это не Катя. Это Катенька. На спине у нее лежат длинные косы. А веснушки? Их нет. Бабушкина кожа безупречна. Она напоминает лепестки увядающей чайной розы.

Погружаясь в сон, окутанная мягкой, приятной дремой, Катя мечтала о дружбе двух подруг, Катеньки и Кати. Кати и Катеньки. Кати? Нет, Катрин! Она даже села, как будто ее испугала ночная тьма. Это имя вдруг показалось ей глупым. Но с каким восторгом восприняла его толстая девочка! Так Катю называла Уна. А понравилось бы это Катеньке? Но через минуту она махнула на все рукой: что об этом думать! Сейчас она пытается представить бабушку, какой та была в двенадцать лет, читает старый дневник и совсем не вспоминает о своей модной, изумительной подруге Уне. Не вспоминает и о договоре, который они заключили. Собственно, дала слово Катя, потому что Уна уже давно все решила, и никто не мог бы помешать ей сойти с избранного пути.

Было трудно. Пока Катя жила в Праге, они виделись с Уной каждый день, и все казалось вполне естественным. Правда, уже тогда Кате недоставало отваги и уверенности. А тем более теперь, в каникулы. Уна ей еще ни разу не написала, не вдохновила ее… В этом была вся Уна.

Катя вспомнила, как она появилась в их классе. Это был четверг или понедельник, потому что первым уроком шла математика. Матоуш — это их учитель математики по фамилии Плоцек — рассказывал о делении дробей, когда кто-то постучал в дверь. Затем дверь открылась, и показалась девочка в длинных наглаженных брюках и ярком полосатом свитере. Она была высокая, светловолосая, улыбающаяся. Матоуш сдержанно спросил: «Что желаете?» И она, бойко глядя на класс, ответила: «Я пришла учиться!»

Катя не была полностью уверена, таким ли был диалог или ее воспоминание перемешалось с рассказом Уны, который был, несомненно, более красочным. Она умела рассказывать обо всем необыкновенно интересно, так что ее можно было слушать с утра до вечера. Так Катя часто и делала: слушала ее с самого утра, потому что Уна сидела на парте за Катей и могла часами рассказывать ей шепотом всякие самые невероятные истории. Когда же Геленка, классная руководительница, в наказание за болтовню пересаживала ее, она писала Кате записочки. Кроме того, они ежедневно вместе возвращались домой из школы, несмотря на то, что Катя порой пыталась скрывать их дружбу. Она так гордилась тем, что Уна избрала ее своей подругой, доверенным лицом и слушателем! Из девятнадцати девочек в классе именно ее! С Уной, как она сама рассказывала, случалась масса всяких приключений, и она обожала о них рассказывать. Катя слушала ее с упоением, словно и на нее падал отсвет ее историй, в которых элегантные молодые люди наперебой звали Уну в кино или приглашали на танец, когда она в воскресенье вместе с мамой сидела на веранде в пражском кафе. У Кати захватывало дыхание: это были не приключения, а сама жизнь! Не то что у Кати: из дома в школу и обратно, ну еще на каток — но только с Ендой. А у Уны все совсем не так. Кататься на коньках она ходила и вечером, когда на катке полно интересных людей, то есть ребят, которые, познакомившись, приглашают девушек танцевать, а у тех в сумочках лежат большие блестящие пудреницы и губная помада…

«Доченька, — сказала ей мама, когда Катя позавидовала такой жизни, — у тебя еще все впереди!» Так мама говорила всегда. «Подожди, вот через три года закончишь школу…»

«Не будь глупой, — советовала Кате Уна. — Твоя мама видит в тебе ребенка. Ужасно. Но ты сама виновата. Когда-нибудь ты должна воспротивиться этому, сказать: „Хватит! Я уже взрослая!“ Знаешь, некоторые школьницы в шестнадцать лет выходят замуж, а ты все будешь учиться. Кошмар!»

Иногда Катя пыталась защищаться: по-другому нельзя, раз она решила стать врачом. Уна пожала своими красиво загоревшими плечами:

«Тебя это радует? Еще восемь лет учиться! А может быть, и десять? Угробить себя. Состаришься и…»

И далее Уна весьма красочно изображала, какая незавидная судьба ждет Катю: «Будешь сидеть все время за книгами, волей-неволей станешь книжным червем, зубрилой и карьеристкой. Веснушки разрастутся, на глазах появятся очки, и вскоре тебе уже будет все равно, вылезает у тебя из-под пальто юбка или комбинация, как у Марты Проусковой». А это была самая неприятная девочка в их классе. Противная ябеда, которая знала целые страницы учебника наизусть и всегда старалась понравиться учителям.

Такие рассуждения обижали Катю, но в то же время заставляли и задуматься. Каждый раз, когда речь заходила о будущем, Уна убеждала Катю в своей правоте, та соглашалась с ней и уже почти была готова принять твердое решение. Но когда возвращалась после таких прогулок домой, эти разговоры казались ей глупыми, смешными и постыдными. Вот так выглядел их договор.

На чем он держался? На том, что Катя в конце концов примет решение. Уне же решать было нечего. Она знала точно, чего хочет: быть манекенщицей! Девушкой, которая демонстрирует красивые платья, которую фотографируют для обложек модных журналов, которая всегда элегантна и красива. Уна уже знала, как правильно расстегнуть шубку, чтобы показать необычность покроя, знала, как повернуть голову, прищурить глаза, улыбнуться. Уна охотно демонстрировала это девочкам в школе, и они принимали эти демонстрации мод с восхищением. И Катя в том числе.

«Когда-нибудь с ума сойдешь от нее!» — ревниво заметила Эва Фромкова, с которой Катя дружила до тех пор, пока то ли в понедельник, то ли в четверг в класс не вошла Уна.

Да и мама была не в восторге:

— Знаешь, не нравится мне твоя новая подруга. Как ее, собственно, зовут?

— Уна, мамочка.

— Горилла гривастая! — сказал и тут же простучал азбукой Морзе Енда, который как раз читал какую-то приключенческую книгу об африканских лесах.

Его замечание мама тактично обошла молчанием, что показалось Кате оскорбительным. Но на этом разговор не окончился:

— С тех пор как ты с ней дружишь, у тебя сплошные замечания: «Мешает заниматься», «Не подготовила урок».

Катя покраснела. Да, это правда. Но Уна тут ни при чем. «Наверно, наговорили маме на родительском собрании. Все почему-то против Уны».

— Все ей завидуют, поэтому и злятся.

— Неужели все, Каченка? — поинтересовалась мамочка. — И пан учитель Плоцек, и учительница чешского языка? А чему завидуют?

Енда повизгивал от радости, выражая этим свое согласие с мамочкой, а Катя?..

…Катя натянула на голову одеяло, сшитое из пестрых лоскуточков. Лучше поскорее заснуть, чтобы глупые воспоминания не лезли в голову.