Казанский университет

Как георгиевскому кавалеру

самый памятный

первый крест,

так и революционеру

самый памятный

первый арест.

Арестованный

это званье.

Круг почета

тюремный круг.

Арестованным быть

признанье

государством твоих заслуг.

Где один человек настоящий

не под слежкой

ну хоть бы один?!

В подозрительных не состоящий

подозрителен

как гражданин.

В государстве рабов и хозяев

поднят лозунг незримый на щит:

«Для спасения негодяев

благомыслящих не щадить».

Косит глазом конь булатный

и копытами частит.

Арестованный Ульянов

не особенно грустит.

Почему должно быть грустно,

если рот хотят зажать?

Пусть грустят в России трусы,

кого не за что сажать.

Рот пророческий, зажатый

полицейским кулаком

самый слышимый глашатай

на России испокон.

Страшно, брат, забыть о чести,

душу вывалять в дерьме,

а в тюрьме не страшно, если

цвет отечества в тюрьме.

В дни духовно крепостные,

в дни, когда просветов нет,

тюрьмы — совести России

главный университет.

И спасибочко, доносчик,

что властям, подлец, донес,

и спасибочко, извозчик,

что в тюрьму, отец, довез.

Вот уже ее ворота.

Конь куражится, взыграв.

Улыбается Володя.

Арестован — значит, прав.

Благодушный рыхлый пристав

с ним на «вы», а не на «ты».

У него сегодня приступ

бескорыстной доброты.

Мальчик мягкий, симпатичный,

чем-то схож с его детьми.

Сразу видно — из приличной,

из начитанной семьи.

Замечает пристав здраво:

«Тюрем — много, жизнь — одна.

Что бунтуете вы, право?

Перед вами же стена».

Но улыбка озорная

у Володи:

«Да, стена,

только, знаете, — гнилая.

Ткни — развалится она».

Обмирает пристав, ежась:

«Это слышу я стрезва?

Неужели есть возможность,

что она того… разва…»

Для него непредставимо,

что развалится режим,

как давным-давно для Рима,

что падет прогнивший Рим;

как сегодня на Гаити

для тонтонов Дювалье,

и в Мадриде на корриде,

и на греческой земле.

Топтуны недальнозорки.

Заглянуть боясь вперед,

верят глупые подпорки,

что стена не упадет.

А смеющийся Ульянов

ловит варежкою снег,

и летит буланый, прянув,

прямо в следующий век.

Там о смерти Че Гевары,

как ацтеки о богах,

мексиканские гитары

плачут, струны оборвав.

Но за ржавою решеткой

нацарапано гвоздем

по-Володиному четко:

«Мы пойдем другим путем».

Может, слышно в Парагвае:

«Перед вами же стена…»,

а в ответ звучит: «Гнилая…

Ткни — развалится она».

И в отчаянном полете

карусельного коня

продолжается, Володя,

вечно молодость твоя.

Бедный пристав — дело скверно.

Не потей — напрасный труд.

Что ломает стены? Вера

в то, что стены упадут!