Казанский университет

Мрачна Шлиссельбургская крепость

державных творений венец,

и верить в спасенье — нелепость,

но если не верить — конец.

Повеситься — выход несложный,

но кто-то с безверьем в борьбе

стучит деревянною ложкой

по водопроводной трубе.

И сквозь подвывания ветра

слагаются стуки в слова:

«Я Вера, я Вера, я Вера.

Вы живы еще? Я жива».

Расписывал сказочки Палех,

но в сказочной этой стране

цинизм — в орденах и медалях,

а вера — с тузом на спине.

Как странно судьба начертала,

что, тихонькая на вид,

казанская девочка стала

невестой твоей, динамит.

Ах, Вера, все было бы просто,

когда бы ты слушалась, но

крамола и молодость — сестры,

а может быть, это одно.

На лекции Лесгафта ты ли

летела, как будто на бал,

и черные волосы плыли,

отстав от тебя на квартал.

Но первый мужчина, который

увидел твою наготу,

был мерзостный хрыч — коридорный

с гнилыми зубами во рту.

Ухмылка лоснилась на морде,

а ты в крепостной конуре

стояла на гнусном осмотре,

как Жанна д'Арк на костре.

Ты медленно вытянешь волос

со страхом невольным внутри,

но шепчет неслышимый голос:

«Конечно, седой. Не смотри».

И чувствуют зрячие пальцы

морщины — зарубками лет.

Какая гуманность начальства,

что в камере зеркальца нет!

И новая милость державы:

во двор, где полынь и бурьян,

идешь ты с лопатою ржавой

и горсткой садовых семян.

И в рыцарях взрывов и риска

ребяческой нежности взрыв,

и плачет навзрыд террористка,

случайно жука раздавив.

Зовут перелетные утки,

захлестывает синева,

и, будто бы бомбы-малютки,

в суглинок летят семена.

Им будет, наверное, больно

под множеством топчущих ног,

но выдержи, семечко-бомба,

ползи, шлиссельбургский вьюнок!

Конечно, эпохи уродство

цветами украшенный ад,

но важно само садоводство

не место, где выращен сад.

На всех перекрестках опасных,

во всех шлиссельбургах земли

летят семена из-за пазух,

чтоб наши потомки взошли!

Везде, где царят изуверы,

в любой угнетенной стране

вы будьте достойными веры

с бубновым тузом на спине.

Вы, люди, запутались в распрях,

вам сад разводить недосуг,

но всюду, как в камерах разных,

всемирный растет перестук.

Сквозь стены двадцатого века

стучитесь бессмертно, слова:

«Я Вера, я Вера, я Вера.

Вы живы еще? Я жива».