XVI

Автобуса долго не было и Джексон, заметно нервничая, то и дело поглядывал на часы. Никогда он еще так не торопился на курган, в лагерь, и никогда так остро не ощущал ценность каждой потерянной в ожидании минуты.

— А ты закури, — видя жуткое нетерпение шефа, посоветовал Боб. — По себе знаю: бывало ждешь, ждешь транспорт, хоть умри — не идет, достанешь сигарету, только затяжку сделаешь, смотришь — ползет сволота…

Джексон внял совету компаньона, вынул пачку, но потом передумал и убрал обратно.

— Знаешь, Боб, жизнь все-таки штука загадочная, в ней столько явлений необъяснимых с точки зрения нормальной логики. Вот, скажем, у меня бывают дни, встанешь с утра и весь день как бы в одну масть идет, все вяжется, все получается без натуги, само собой, а другой день упираешься, мечешься, как заводной, и сплошь непруха, результатов — нуль…

— Эт-точно, — поддакнул Боб. — О, автобус! Мироныч, едем!

Мироныч отлип от газетного киоска, где он что-то покупал, и вслед за приятелями заскочил в заднюю дверь.

— Чем отоварился? — поинтересовался у него Джексон.

— Да, две газетенки, книжицу…

Джексон взял у него покупку. Газеты были областные, книжка тоже на местную тему, она называлась «Исторические места и достопримечательности Крыма».

— На кой бес тебе это сдалось?

— Мы уж почти месяц в Крыму, а ничего не видели, — помявшись, ответил Мироныч, — так хоть почитаю, просвещусь.

— Ну почитай, почитай, — с ухмылкой произнес Джексон и добавил: — Твоя жажда к познанию меня просто растрогала, вот найдем то, что ищем, со своей доли найму тебе персональный автобус, посмотришь все, что вздумается, от Евпатории до Керчи.

На следующей остановке вышло много пассажиров, и старатели уселись на задние сиденья. Мироныч стал с интересом листать книжицу, Боб с Джексоном, думая каждый о своем, какое-то время ехали молча.

— Послушай, Жень, — прервал молчание Боб, — если я тебя правильно понял, наши ямы нужно углубить сантиметров на тридцать-сорок?

— Ну, максимум на полметра…

— Это не так существенно, но ям-то больше тридцати, все углублять — уйдет неделя.

— Над этим я думал, — медленно выговорил Джексон. — Представь себя на месте тех, кто прятал клад: времени в обрез, только темная часть суток, а еще надо подумать о спасении собственной шкуры, ведь с кладом расставались наверняка только в самый последний момент, когда исход сражений уже не вызывал сомнений и у восставших умерла всякая надежда на перелом… Ну, был у них час-полтора, а сколько можно накопать за этот мизер в таком грунте?

— Полметра, не больше.

— То-то же, — удовлетворенно подтвердил Джексон. — Но это не очень-то надежно, и тогда клад сверху накрывают камешком, посолидней, и лишь потом забрасывают землей. Камней вокруг полно…

— Постой, постой, — перебил его Боб. — Значит, ты хочешь сказать, что в первую очередь надо углублять те ямы, где мы упирались в камень?

— А что, таких ям было много? — слегка удивился Джексон.

— В трех местах мы натыкались на камни как раз на той глубине, до которой ты велел рыть.

В глазах Джексона вспыхнула искорка:

— Ну вот и разгадка! Только роль холста в каморке папы Карло здесь принадлежит обыкновенной каменюге. Значит, один день каторжного труда и подайте мне защитные очки — я слепну от блеска богатства…

Боб внимательно посмотрел на руководителя экспедиции:

— Ты действительно веришь в успех, веришь, что все так и будет?

— А что мне еще остается? — ответил тот вполне серьезно. — Знаешь, соседский мальчишка, ему три годика, часто по утрам на кухне мне говорит: «Дядь Женя, что мне делать: я был маленький и стал маленький». Ему почему-то кажется, что за одну ночь он должен непременно вырасти. Так не бывает. Но и всю жизнь маленьким оставаться нельзя, надо когда-то становиться большим, а с учетом того, что не боги горшки обжигают, неплохо обучиться еще и гончарному искусству. И последнее, надо жить, постоянно задавая себе вопрос: «А почему не я?», и тебе многое станет по плечу.

На нужной остановке они вышли и Джексон, увлекая за собой команду, без промедления энергично двинулся по дорожке, ведущей в сторону кургана.

— Не отставать! — подгонял он друзей. — Вечером будем держать судьбу за талию, а может, и за вымя…

В лагере было тихо. Судя по вьетнамкам, проветривающимся на газете перед палаткой, Аркаша еще дрых. Едва отдышавшись, Джексон оглядел обстановку, закурил:

— Что-то мне все здесь не нравится. Не пойму в чем дело, но я вдруг почувствовал себя, как голый на корриде.

— Да вроде все как было, — пожал плечами Мироныч.

— Нет, мальчики, не то, что-то не то, — подозрительно понизив голос, произнес Джексон и не сильно пнул ногой в полог палатки. — Сокол ты наш сторожевой, ну-ка, очнись и выползай.

Палатка охнула, зашевелилась, и из нее показалась взъерошенная голова Аркаши. Ничего еще не соображая, спросонья он испуганно вытаращился на пришедших.

— Какие выразительные глаза, — с издевкой сказал Джексон, — ну, как у умной собаки, которая что-то хочет сказать и не может. Послушай Аркаша, ты случайно срать не хочешь?

— Отцепитесь от меня! — вскинулся вдруг Аркаша, когда до него дошел весь смысл услышанного. — Хоре за фраера меня держать, гробокопатели несчастные, видал я вас на болту!

— У-у, как мы заговорили, — Джексон даже посерел лицом. — У пролетария советского сервиса вновь проснулось классовое сознание? Или ты тут без нас кладик отрыл и приобрел курган в личную собственность?

— Ничего я не отрыл, и оставьте меня в покое. Я спать хочу!

И он снова скрылся в палатку, как улитка в раковину.

— Ладно, ребята, за дело, — сказав Джексон бросив окурок. — Беритесь вдвоем за первую яму, если что, я подключусь. А с этим засранцем разберемся после.

Боб и Мироныч быстро разделись до плавок и уже через несколько минут стали копаться в яме. Джексон же решил подняться на самую вершину кургана и осмотреть окрестности — непонятное, незнакомое чувство беспокойства никак не оставляло его, а, скорее наоборот, усиливалось.

Время в этот день неслось стремительно. До обеда удалось расковырять только одну яму. Пообедав и немного отдохнув, совместными усилиями взялись за вторую. Джексон тоже трудился, наравне с компаньонами, но это ничего не изменило — там ничего не было.

— Ладно, черт с ней, этой, — сказал он, когда они уселись на очередной перекур. — Осталась последняя, третья, наши шансы растут…

— А настроение падает, — устало вздохнул Мироныч, многозначительно глядя в сторону Аркашиной палатки.

— Я понимаю, понимаю… — хмуро вымолвил Джексон. Он и в самом деле уже отчетливо понимал, что все его аргументы окончательно исчерпаны и сегодняшний день становится лебединой песней в его археологической эпопее.

Он поднялся, отряхнулся. Поднялись и оба компаньона.

— Все, гвардейцы, остался последний бой, тот, который трудный самый, и нашу эпохальную битву за драгметаллы можно будет считать завершенной. — Джексон по-отечески обнял их за плечи и слегка подтолкнул к последней, намеченной к углублению яме. — Ну, вперед, с богом…

Приятели пошли копать, Джексон же остался на месте, все пристальней всматриваясь в одну и ту же точку у подножия кургана. То, что он заметил там, его крайне заинтересовало и взволновало, даже подошедший к нему Аркаша не мог оторвать его внимания.

— Джексон, у меня к тебе разговор, — пытаясь придать решительность голосу, начал было Аркаша.

— Подожди! — резко оборвал его шеф экспедиции.

От этого окрика, в котором было море злобы, неприязни и нервного напряжения, обладатель баула вздрогнул, как от удара хлыстом. Так и замерев с полуоткрытым ртом, он, следя за взглядом Джексона, попытался распознать объект его интереса.

— Что топчешься, как в штаны наложил, — бросил Джексон, — хочешь что-то сказать — говори.

— Я… я…

У Аркаши вдруг перехватило горло, он как будто лишился дара речи. Джексон чутко уловил перемену в его настроении.

— Что ж ты заткнулся, кирпич проглотил?

— Я… это… домой хочу, — жалобно прогундосил Аркаша. — Я, кажется, заболел. Мне надо на автобус. Я в Ялту… в Ялту…

Он собирался сказать Джексону совсем другое, но наконец поняв, что того так заинтриговало в придорожных кустах, вмиг передумал. Бедняге стало нехорошо, он окончательно растерялся.

— В Ялту, говоришь, — зло процедил Джексон. — Скатертью дорога, вон и карета подана, извольте. Я думал тот «Мерседес» там случайно пристрял, теперь вижу — не случайно. И ребята там крутятся не зря: что-то их привлекает на нашем кургане, или кто-то. Вон, видишь, на нас в бинокль пялятся, стеклышко блестит, не подскажешь, с какой стати?

— Где, что, какие ребята? — заикаясь, залопотал Аркаша, пытаясь унять дрожь в коленях.

Джексон грубо схватил Аркашу за руку и притянул к себе:

— Ослеп с перепугу? Туда, гнида, смотри: вон «мерсик», налево, в кустах.

— Ну, увидел, и что? — из последних сил пытался сохранить присутствие духа Аркаша.

— А то, что пасут нас, спецом пасут, уже который час. Ты что, натворил, гаденыш, признавайся!

Ничего не ответив, Аркаша стоял, виновато понурив голову.

— А я все считаю, высчитываю, где ж я прокололся, — распалялся Джексон. — Ныряй в свою палатку, поговорим.

Аркаша послушно выполнил команду, Джексон последовал за ним.

— Ну, выкладывай, по твою душу тут торчат? Что все это значит? А может, это извращенцы и они ждут, когда ты помочишься, не отходя от палатки?

— Откуда я знаю, — заскулил Аркаша, прижимаясь в угол палатки поближе к своему драгоценному тайнику.

— Вижу, знаешь, колись, удавлю, падла.

И Джексон двумя пальцами больно схватил свою жертву за горло.

— Не бей только. Все расскажу.

Аркаше удалось высвободиться и он, ни секунды не мешкая, выволок баул из укрытия и раскрыл молнию.

— Вот, Женя, смотри, побожиться могу — не украл, с неба упало. Давай поделим и никаких кладов не надо…

— С неба упало, говоришь, а ну, поподробней…

Торопясь и сбиваясь, Аркаша поведал о своей находке в порту.

— Так-так, значит, тут господа за своим скарбом пожаловали, — вслух размышлял Джексон, дослушав до конца и что-то прикидывая в уме. — Скверная история, препоганенькая.

— Может, выкрутимся, помоги, — взмолился Аркаша, глядя в глаза Джексона взглядом побитой собаки.

— Помочь? — переспросил тот, почесывая правый кулак. — Я ж тебе запрещал отлучаться, даже на миг. Ты всегда любил слизать сливки с чужого дерьма. А ведь теперь, кроме часов, им еще нужен и ты, козлина — часики это не только имущество, это вещественное доказательство контрабанды в крупных размерах, а ты единственный свидетель. Что ж, может, попробовать договориться с ребятами и отдать все, что им нужно…

— Джексон, друг, только не сдавай меня этим… убьют ведь, — отчаянно взвыл похититель баула и заползал на четвереньках вокруг шефа. — Что я наделал… я не хотел… боже, прости…

Но отпущения грехов не последовало, а увесистая оплеуха опрокинула кающегося навзничь.

— Затрясся, жить захотелось? А наши шкуры ты во сколько оценил? Любимец женщин, нарцисс говенный, всех под нож поставил из-за своей тупой жадности. Или под пулю… Вот что: забирай свой сраный чемодан и вон отсюда, куда хочешь. Свободен — пять минут на сборы — иначе спущу с горки!

— Не хочу! — затрясся до пят Аркаша и закричал, как резаный: — Я не могу! Я боюсь!..

Неожиданно в палатку просунулась голова Мироныча:

— О, тут разбираловка, пардон.

— Что надо? — стараясь сохранить спокойствие, спросил Джексон.

— Поговорить.

По виду Мироныча Джексон понял, что у того что-то серьезное. Он не мешкая вылез из палатки:

— Что, нашли что-то?

— Нет, немного застопорились, но камень вот-вот подымем. Там известняк, мягкий, крошится. Но все напрасно, там ничего не будет и вообще здесь ничего нет.

— Откуда такая уверенность? — насмешливо осведомился Джексон.

— Отсюда.

И Мироныч протянул ему купленную в газетном киоске книжонку об исторических местах Крыма. Джексон механически взял книгу и тупо уставился на обложку.

— Не морочь голову, в чем дело?

— Ты ошибся, Джексон. Тут написано, что восстание Савмака было не в Херсонесе, а в Пантикапее, а это Керчь. А все остальное примерно так, как ты рассказывал. Прочти там, где закладка.

Джексон раскрыл книгу и стал лихорадочно пробегать страницы. Уже через пару минут его взор потух, в глазах отразилась страшная тоска и скорбь, и он напоминал человека, который только что похоронил кого-то из близких людей.

— Ты ошибся в самом главном, — снова повторил Мироныч, — да, Херсонес имел некоторое отношение к тем событиям, но не более. — Увы, Мироныч был прав. Джексон и сам уже все понял, не мог понять лишь одного: как он умудрился допустить такую грубейшую оплошность. Черт побери, он обязательно потом во всем разберется, но это уже не будет иметь никакого значения. Все кончено, игра проиграна, его козыри биты, и надо найти силы стойко перенести очередной удар судьбы. Ничего, его не так легко выбить из седла, но первым делом нужно как-то выпутаться из переделки, в которую они влипли из-за идиота Аркаши…

— На-шо-о-ол!!! На-шо-о-ол!!! Бляха-муха, на-шо-о-ол!!!

Дикий, почти нечеловеческий крик, казалось, потряс все окрестности. Все обернулись, через мгновение из ямы показался перемазанный Боб, держа в вытянутых, руках приличных размеров металлический кувшин. Горло кувшина кверху сужалось, но не настолько, чтобы нельзя было разглядеть, что он доверху набит бледно-желтоватыми монетами. Предзакатное солнце отражалось в них и рассыпало на искателей свои веселые лучики. Удачливый копатель с визгом пустился в неистовый пляс. Джексон хотел что-то крикнуть, но от волнения не смог издать и звука. Он в три прыжка подскочил к Бобу, за ним Мироныч и Аркаша. Все зачарованно уставились на находку не в силах оторвать взгляд.

— Мироныч, если я и ошибся, то что же мы нашли в указанном мной месте? — наконец спросил Джексон.

— Сдай свою книгу в макулатуру, — с ехидцей посоветовал Аркаша.

— Сгинь, у..ище! — оборвал его Джексон и, нагнувшись, приподнял сосуд с земли. — А канистра, кажись, из серебра, все хозяйство пуд потянет.

Он слегка потряс кувшин, осторожно наклонил его, и ручеек монет шуршащим перезвоном полился к ногам стоящих.

— Это золото? — спросил Мироныч.

— Утверждать не берусь, — сказал Джексон, рассмотрев несколько монет на ладони. — Возможно, электра — сплав золота с серебром где-то пополам, в Греции встречался в естественном виде. Монетки, по всему видать, древнегреческие. Короче, если здесь шесть долей золота из десяти, то это — можно считать золото.

Руководитель раскопок снова взялся за кувшин и опять наземь посыпались так ласкающие взор кружочки металла, а когда ручеек иссяк, сверху на горку монет упал какой-то предмет. Это был прозрачно-розовый шлифованный камень размером с лесной орех, обрамленный в ажурную золотую оправу со сломанными дужками для цепи.

— Какой кулон сломали, — зачарованно протянул Боб.

— Ничего себе кулон, это — диадема — символ царской власти, — сказал Джексон и, вздохнув добавил: — Эх, беда, беда, доля наша тяжкая.

Боб и Мироныч с недоумением уставились на шефа.

— Да, Боб, теперь совсем хреново: если б ты эту посудину отковырял хотя бы через часок…

— Почему? — вырвалось у Боба.

— Я б успел сдать кандидата в покойники, — Джексон кивнул на Аркашу, — заинтересованной стороне. А теперь о находке знаем не только мы. Мы здесь не одни, за нами внимательно следят очень крутые дяди. Вон там внизу за кустиками тусуются, выжидают, не очень то и прячутся.

И Джексон, продолжая наблюдать за обстановкой, вкратце поведал им о злоключении несостоявшегося бармена, закончив словами:

— Изначально их интересовали только часы и Аркаша, теперь ситуация в корне изменилась. Они наверняка увидели золото, а оно перетянет всех их побрякушки. Теперь им станет нужен и наш клад, а мы, как жалкое препятствие на пути к нему, не в счет.

— Так что теперь будет? — бледнея спросил Мироныч.

— Скажу правду: теперь и мы кандидаты в покойники. И дай бог нам протянуть до темноты, а там придется петь «Варяга» — за нашу жизнь никто и ломаного гроша не поставит. — Джексон взглянул на часы. — У нас в запасе примерно час, надеюсь, до заката они не двинутся.

— А потом? — Аркаша съежился как от удара хлыстом.

— А потом они начнут подъем со всех сторон и пристрелят нас, как куропаток, с последними лучами солнца. Могилки, кстати, готовы, — Джексон показал на ямы, — можете выбирать любую.

Услышав эти слова, близкий к обмороку Аркаша юркнул в свою палатку и принялся там скулить и причитать.

— Надеюсь, ты пошутил? — кусая губы, спросил Боб.

— Хотел бы я ошибиться…

— Шеф, надо что-то делать, не ждать же, когда нас порешат, как скотину, — сказал Боб.

— Что прикажете делать, — раздраженно отреагировал Джексон и снова посмотрел на часы. — Скоро восемь, минут через сорок они здесь появятся. Когда доберутся, у нас будет возможность покидать в них камни, так, от скуки, чтоб не сидеть сложа руки. Хотя… можно, конечно, послать Аркашу позвонить в милицию по ноль-два… позвонить… А что?..

Спасительная идея! Она была внезапной, как землетрясение в райский денек. Джексон пулей влетел в палатку и мигом расчехлил телефон. Торопливо набрал номер, который ему дал Верховцев; даже в минуты сильного волнения уникальная память его никогда не подводила. Пока шли гудки, он мысленно трижды успел прочитать «Отче наш» — трубку никто не брал. Тут же, забыв бога и выматерившись, он набрал ноль два. Мироныч и Боб сидели рядом и смотрели на него, как на икону, не дыша и не мигая. По ноль-два не было даже гудков.

— Неужели здец, — чуть слышно прошептал он и от отчаяния стиснул аппарат так, что, казалось, он будет смят, как пустая сигаретная пачка. Лоб его покрылся испариной, по скулам тек пот, на виске проступила синеватая жилка.

— Набери еще, — сказал Боб.

— А-а, глухо, — обреченно произнес Джексон, — набирай сам, ты у нас штатный везунчик.

И он стал называть цифры.

— Алло! Я слушаю… — раздалось в трубке так громко и отчетливо, как будто говоривший сидел в соседней палатке. Джексон аж подскочил — он узнал знакомый голос Верховцева. С возгласом: «Ну, Боб, клянусь мамой, будешь ты у меня купаться в ванне с шампанским», он схватил аппарат и закричал:

— Олег, это я, Джексон!

— Ну, узнал…

— Где тебя носит, звоню, звоню…

— Да вот только вернулся с ужина. Как ты там жив-здоров, как успехи?

— Об успехах чуть позже, а здоровья у меня осталось минут на сорок, не больше. А теперь слушай и не перебивай — есть у меня к твоему ужину пикантный закусон. Срочно, беги, кричи ментов, собирай сколько сможешь, десять, двадцать и жмите сюда…

Джексон сжато изложил суть дела, описал свое местонахождение и в заключение бросил:

— Здесь птички непростые, голову на отсечение, они твои клиенты, с контрабандой повязаны. Жми, родной, а то приедешь к трупам!

— Какие шутки, бегу!..

Джексон вытащил сигарету и закурил, руки его дрожали.

— Все, остается только ждать, — вымолвил он, глубоко затянувшись дымом, — лишь бы не поздно.

Они вылезли из палатки и уставились на дорогу — оттуда должно было прийти спасение. Минуты таяли, как воск на огне.

— Они пошли, — Боб показал рукой вниз.

— Да, — подтвердил Джексон, — штурм валун-горы начался.

Четыре фигурки шустро потянулись по тропке вверх, к лагерю, одна маячила у машины.

— Быстро идут, — заметил Мироныч с кислой миной.

— Очевидно, их не мучит похмель, — дал заключение Джексон. — Этак минут через двенадцать мы познакомимся, Аркаша, иди полюбоваться на приятелей, Они спешат к тебе с приветом рассказать, что солнце село.

Он крикнул в сторону палатки, но Аркаша был рядом, он, как по волшебству, вырос за спиной.

— Джексон, — выдавил он, пряча глаза, — знаешь, я попробую прорваться. Отдай им баул, там все цело, поторгуйся, может отвяжутся.

Все подумали, что сейчас разразится буря, но Джексон отреагировал спокойной усмешкой:

— Беги, ренегат. Крысы всегда бежали с корабля первыми. Только зря дергаешься, у них наверняка все прихвачено, не прошмыгнешь.

И словно в подтверждение его слов тут же вскричал Мироныч:

— А вон, наверху, где столбы, еще машина!

Все так и было — со стороны, противоположной направлению штурма, откуда-то взялась еще одна легковушка. Рядом с ней в наступающих сумерках можно было различить три фигуры. Люди стояли открыто, не маскируясь, и с удобной позиции наблюдали за происходящими событиями.

— Что и требовалось доказать, — сказал Джексон. — Контрнаблюдение. Классическая западня. Эта мафия поджарит нас живьем и сожрет без соли. Что ж застрял, Аркаша, руки в ноги и шустри, тебя встретят с теплыми объятиями.

Но Аркашин порыв бежать испарился, как эфир. Он словно прирос к месту.

— Ах, мусье, вы передумали, тогда берите боевую лопату и приготовьтесь к личной обороне. И вы, нахимовцы, разбирайте инструмент, будем сражаться. Одно обещаю точно — живыми мы не дадимся.

Мироныч и Боб продолжали стоять, не двигаясь, и переглядывались между собой, не зная, как понимать команды шефа, всерьез или в шутку. Судя по всему, они оба до конца не осознали трагизм своего положения, либо не хотели в это верить.

— Боб! Мироныч! — снова крикнул им Джексон. — Очнитесь! Хватайте ломы, лопаты, другого оружия у нас нет.

— Зато у них есть, — сказал Боб, показывая в сторону приближающейся четверки. — Вон видите, у одного в руке, кажись, пистолет.

Те, кто взбирался на курган, приблизились уже настолько, что их можно было уже хорошо разглядеть. Все рослые, крупные, в темных пиджаках. Трое держали руки в карманах, у четвертого в правой руке был предмет, похожий на пистолет. Подходившие слегка замедлили шаг, и все равно до развязки оставались считанные минуты.

Джексон, нервно покусывая потухший окурок, краем глаза следил за дорогой, откуда ожидалось спасение, и лихорадочно, как шахматист, угодивший в жестокий цейтнот, перебирал возможные варианты защиты от смертельной угрозы. Мозг его работал со скоростью первоклассного компьютера, но ничего толкового в голову не приходило, а надеяться на авось не позволял здравый смысл. «Эх, — думалось ему, — сейчас бы хотя бы один акаэмчик или еще что-нибудь посерьезней… Посерьезней…»

И вдруг шефа экспедиции осенило. Нет, то, что он придумал, конечно, проблемы не решало, и все же… Можно будет потянуть время, поторговаться, выиграть несколько драгоценных минут, а там, глядишь, и Верховцев поспеет. Олежик обязательно выручит, черт возьми, надо только продержаться!

— Господин бармен, есть шанс отличиться, — обратился к Аркаше Джексон с дерзкой веселостью в голосе. — Лопата отменяется, бери лом и прыгай вон в ту яму. И замри там, не дергайся, для пользы дела изобразишь Мальчиша-Кибальчиша, только подвиг его повторять ни к чему, а то медаль не на что будет вешать. Жди моей команды!

Растерявшийся Аркаша с недоумением выслушал этот приказ, ничего не понял, но в такой критический момент спорить не осмелился. Он сполз в указанную яму и выжидающе смотрел на Джексона.

А замысел того был гениально прост. «Ничего, — мысленно рассчитывал Джексон, — сразу они палить не будут, а я поблефую. В яме бомба, а у взрывателя объект их интереса — чуть что — и все на воздух! У нас другого выхода нет, а они пусть думают».

— Милиция! Милиция! Две машины! — истошный крик обычно сдержанного Мироныча потряс всю окрестность.

Через мгновение это увидели все: и те, кто был в лагере, и те, кто к нему поднимался. Два «Уазика» на жуткой скорости с включенными мигалками приближались к подножию кургана. Четверка штурмовиков остановилась в замешательстве и бросилась вниз к «Мерседесу», у которого метался пятый, видимо, шофер. Они что-то кричали ему, но тот, спасая шкуру, нырнул в машину и дал газ. Ему вслед понеслись проклятия четверки, которая очутилась на месте чуть позже, чем там остановилась милиция. Из «Уазиков» высыпали с десяток человек с автоматами наперевес и быстро повязали всех, сбежавших прямо в руки молодцев, которые, впрочем, были уже без оружия. Верховцев (Джексон узнал его) с тройкой автоматчиков бросился наверх.

— Все… спасены… жить будем, — Джексон бросил лопату и сел на камень.

Он опустил голову, обхватил ее руками, и уже ничего не видел и не слышал. В эту минуту ему хотелось отгородиться от всего мира плотной невидимой стеной…

…Спустя четыре часа Джексон и Верховцев вышли на крыльцо городского управления милиции. Джексон вытащил сигареты, и они закурили.

— Ну, и каков у нас расклад? — спросил командир закончившейся экспедиции, рассеянно глядя в звездное небо.

— Знаешь, Жень, твой Аркаша с часами явился для нас просто находкой. Наш шеф подпрыгнул до потолка, когда стало известно, что часы нашлись. А то ведь полный провал, клиентов вычислили, взяли, а вещдока нет. У тех шакалов заступники высокие были, мы их и так и сяк трясли, чувствуем, они и сами не знают, куда котлы подевались. В общем, паршивенько складывалось. Да, Аркашу нам придется задержать на какое-то время — главный свидетель.

— Бог с ним, с Аркашей, — прервал его Джексон, — что с нами, с нашими бабками?

— Тут сложнее, — Верховцев глубоко затянулся, выпустил струйку дыма. — Незаконный промысел и попытка сокрытия клада, хотя это еще надо доказать. Словом, могло бы и высветить от шести месяцев до трех лет с конфискацией находки. Но за часы вам все прощается, золото описывается и изымается, а здесь найдут статью, как все обстряпать. О двадцати пяти процентах, естественно, придется забыть. Поверь, я очень сожалею и сочувствую, но помочь тебе ничем не могу.

— О чем спич, старина, ты спас нам жизнь и это стоит любых денег.

— Может, ты и прав, — сдержанно улыбнулся Верховцев, — а пока мне велено вам сообщить, что вы свободны, как остров Куба. И мой совет: не убивайся сильно — мужчина и без золота остается мужчиной.

Джексон деланно засмеялся:

— А я, Олежик, и не переживаю, хотя горький осадок у меня есть. Но должен поправить тебя в одном: мужчина без денег не мужчина, а самец. А теперь прощай! Друзья, за мной!

— Куда? — в один голос спросили Боб и Мироныч, поджидавшие Джексона чуть поодаль.

— И вы еще спрашиваете? — совсем бодро воскликнул Джексон. — Конечно, в Пантикапей… Там для нас кое-что осталось.

— Надеюсь, ты шутишь? — удивленно спросил его Верховцев.

— Как сказать, — лукаво подмигнул Джексон, — в каждой шутке есть доля чего-то.

— И все же до встречи в Риге.

Верховцев протянул ему руку.

— До встречи!

Джексон ответил ему крепким пожатием и, сбежав по ступенькам, растворился со своими компаньонами в темноте улицы.

* * *

По крутым ступеням, слегка придерживаясь рукой за стену, Митридат спустился в подвал башни. После уличного зноя здесь было по-зимнему прохладно. Десяток факелов, развешанных по стенам, уютно потрескивая, освещали довольно просторную комнату, размером этак локтей сорок на тридцать. Понтийский правитель на минуту остановился, привыкая к полумраку после яркого дневного света; три телохранителя, сопровождавшие царя, как вкопанные замерли за его спиной. Освоившись в тусклой обстановке, Митридат оглядел помещение: у одной из стен стоял прикованный, а точнее, повис на цепях совершенно голый истерзанный человек. От другой стены отделилась тень: невысокий крупноголовый крепыш с кучерявой седой бородой упал ниц перед царем и застыл в вопросительном ожидании. Митридат переступил через него и прошел на середину комнаты, стражи последовали за ним. Из угла тут же было выдвинуто деревянное кресло с высокой спинкой и поставлено за спиной повелителя. Митридат сел.

— Встань, палач! — приказал он.

Тот немедленно вскочил и угодливо согнулся в нижайшем поклоне.

— Выведи его из царства Морфея.

Палач аккуратно протер виски невольника тряпицей, смоченной в остропахнущем уксусе. Тот глухо застонал, замотал головой и открыл глаза. Увидав, кто перед ним, он звеня цепями, с величайшим усилием поднялся и распрямился во весь рост. Какое-то время они смотрели друг другу в глаза, не отводя взгляда.

Митридат прервал молчание:

— Ты ничего не хочешь сказать мне, бешеный пес, укусивший своего хозяина?

Тот с трудом перевел дыхание и, едва ворочая языком, вымолвил:

— Я Савмак, царь свободных людей, хочу просить тебя, Митридата Эвпатора…

— Ты не царь, ты — порождение тьмы, сын подлой гиены и вонючего шакала, — в голосе Митридата слышался закипающий гнев. — И все же, о чем ты просишь?

Савмак открыл было рот, но смог издать только невнятный звук: сотрясаясь всем телом, он зашелся неудержимым надрывным кашлем. Наконец мучительный приступ оставил его.

— Послушай, Митридат, как только наступает ночь, твой палач начинает истязать меня, медленно убивает, но не дает умереть. Страшная боль акульими зубами рвет меня на части, но не может разорвать до конца. Я так страдаю, у меня уже нет сил, чтобы кричать, и слез, чтобы плакать. — В груди несчастного что-то заклокотало, и он с трудом заставил себя продолжить. — Утром палач уходит, оставляя меня с горящими ранами, а к вечеру, когда боль чуть затихает, он появляется опять… И так уже много дней, я потерял им счет… Я больше не могу… Не пощады жду, ибо знаю, что пощады не будет… Смерти прошу, как милости, ибо нельзя так мучить себе подобных, ведь всех нас родила женщина…

— Смерть зовешь? Не-е-т! — Митридат откинулся на кресле и злобно рассмеялся. — В этом подвале смерть приходит только в награду, ее еще надобно заслужить. Но я дарую тебе то, что ты просишь, как только ты откроешь мне, где находится казна Боспора. Говори же, а я немедленно пошлю верных слуг проверить твои слова, и если все подтвердится, так и быть я избавлю тебя от мук: ты сразу же получишь удар меча прямо в сердце.

Савмак покачал головой:

— Я не ведаю, где казна… ее зарывали… впрочем, я тебе уже все рассказывал…

— Эту сказку ты можешь рассказывать тюремным крысам. Палач, что ты приготовил на сегодня? Приступай!

Раб-палач крюком вытащил из какого-то закутка, где лежали орудия пыток: ножи, иглы, щипцы и прочие замысловатые предметы, железную клетку, в которой копошились несколько огромных серых крыс. Их длинные, противные хвосты свисали из ячеек клетки и тащились по полу. Палач установил клетку у правой ноги Савмака, ухватил сильными руками его ступню и с силой воткнул большой палец ноги в ячейку клетки. Послышался треск раздираемой человеческой плоти, скрежет зубов и почти одновременно жуткий, леденящий кровь крик заглушил все остальные звуки. Палач, чуть помедлив, ударом ноги отпихнул клетку в сторону. От пальца на ноге пленника почти ничего не осталось: из живой раны фонтаном хлестала кровь, белела обглоданная кость. Палач проворно обмотал это место тряпицей, смоченной в какое-то масло. Это был большой мастер своего дела — через пару минут кровь была остановлена. Савмак теперь уже беззвучно рыдал, и по его щекам катились обжигающие слезы.

Митридат довольно потер руки.

— А ты говорил, что твои слезы уже иссякли. Вот видишь, нашлись. И представь себе, сколько ты их еще прольешь, пока эти твари сожрут твою ногу по колено. Обещаю, скучно тебе не будет — этот палач знает много изысканных пыток. Очень много…

— Митридат, избавь меня от этого, молю! Я не знаю, где казна, я клянусь богами!..

— Ну что ж, — мрачно произнес Митридат, нахмурив брови. — Я уважаю твою стойкость и хочу заключить с тобой сделку. Возможно, я недооценил тебя, и твоя жизнь стоит спрятанной казны. Сделаем так: ты скажешь, где золото, а за это тебе выколют один глаз, вырвут язык, отрубят правую руку, разрежут сухожилие на голени левой ноги, посадят на корабль и отвезут в Александрию, где ты сможешь жить, лазя по помойкам и прося милостыню. Уверяю, никто не узнает, что ты остался жив.

— И все же я не знаю, где казна, поверь…

— Неблагодарная собака! — сверкнул глазами вконец рассвирепевший царь Понта. — Палач!..

Седобородый кудесник подземелья бухнулся перед ним на колени, взирая на него преданно и со страхом.

— Откуда ты родом? — Митридат больно схватил его пятерней за волосы.

— Из Армении, мой господин, из Тигранакерта.

— Ты хочешь свободным вернуться на родину?

— Я не смею об этом и мечтать.

— Так вот, — продолжил Митридат, разжимая пальцы. — Как только он скажет, где золото, ты — свободный человек. Приступай!

В ответ палач обхватил ноги Митридата и принялся осыпать поцелуями его сандалии.

— Ну же, не мешкай, — царь брезгливо пнул в лицо растроганного нежданно свалившимся счастьем раба.

Тот проворно вскочил с пола и снова потащил к Савмаку клетку с прожорливыми крысами. И вдруг в подвале пыток раздался гомерический смех, он так резко вспорол зловещую тишину, что все, как один, от неожиданности вздрогнули.

— Ты — насильник своей матери, — закончив смеяться, бросил Савмак в лицо своему мучителю. — Наивный глупец, тебе никогда не быть свободным!

Лицо палача исказила гримаса негодования, он вплотную приблизился к строптивому узнику и, сверля его взглядом, процедил:

— Клянусь вершиной Арарата, я заставлю тебя быть ласковым. Ты скажешь все!

Савмак снова засмеялся и на этот раз еще громче, голые стены подвала отражали звук, умножали его и делали подобным гулу мощного камнепада. Митридат даже схватился за уши.

— Палач! Останови безумца! Он потерял рассудок…

Тот потянулся к Савмаку, но Савмак, резко прекратив смех, голосом, полным уверенного спокойствия, произнес:

— Палач?! Какой же ты палач, ты — потрошитель дохлых кур и на большее ты не годишься. А заставить быть ласковым ты можешь только своего ишака, ты ведь сам сын осла.

И он плюнул в лицо армянина. Еще через миг страшный удар железного крюка, который в неописуемой ярости нанес палач, пополам раскроил череп Савмака. Тот дернулся в последней конвульсии, зазвенели цепи и все затихло. Выражение блаженства застыло на изможденном бесчисленными муками лице. Митридат вскочил с кресла. Бледный, как мел, палач выронил крюк и упал к ногам грозного царя.

— Он обманул тебя, — Митридат подал рукой знак одному из стражников. — Палач, ты и впрямь безнадежно глуп, придется поискать другого.

— Пощади, пощади, господин! Я…

Но он не успел договорить: стражник нанес короткий умелый удар мечом, и голова несчастного раскололась с треском зрелого арбуза.

Митридат Эвпатор поправил одежды и направился к выходу. Уже поднимаясь по лестнице, он остановился и, повернувшись, жестко бросил напоследок:

— Выпустите крыс. Пусть сожрут обоих!

Один из воинов мечом поддел задвижку и раскрыл дверцу клетки. Серые бестии, шевеля усами, стали осторожно высовывать наружу свои безобразные морды и дробно щелкать белыми остренькими зубками. Потом, почуяв, что им ничего не угрожает, они дружно высыпали на волю. Им еще предстоял роскошный пир, но этого уже никто не видел.

Загрузка...