Казна Херсонесского кургана

III

Желтобрюхий «Икарус», сверх всяких пределов набитый народом, напоминал обожравшуюся гусеницу. Тяжело, но упорно он тащился в гору. Внизу, в огромном котле, в клейком, сгущенном воздухе томилась перегревшаяся, суетная Ялта, сверху простиралась горная гряда с плавным, будто кто-то прошелся ножницами, рельефом вершины, на которую полз, наступал цепкий, настырный лес. Но ни Боб, ни Мироныч видеть это, увы, не могли — сдавленные со всех сторон, безбожно спрессованные собратьями по несчастью — другими пассажирами, они смахивали на сиамских близнецов, запечатанных в консервную банку, — ни рукой, ни ногой не пошевелить! И это при удушающей жаре!

— Знаешь, Боб, сказать, что мы тут, как сельди в бочке — это значит ничего не сказать, — попытался невесело шутить Мироныч.

— Эт-точно. Нигде так не ощущаешь свою причастность к клану гомо сапиенс, как в очередях и общественном транспорте, — ответил приятель и добавил: — и все же селедкам полегче будет, они-то хоть в рассоле…

Впрочем Боб сетовал напрасно — рассол вскоре появился; автобус еще не взобрался на перевал, а их спины уже были липки и мокры, лбы покрылись испариной. Вдруг в монолитной массе пассажиров обозначилось некоторое волнение и дружные охи и вздохи перекрыл хриплый простуженный голос:

— Обилечиваемся, граждане!.. Приготовьте деньги!.. Ровные — на сдачу мелочи нет!

— Шо за деньги?! Какие деньги?! — возмущенно вопрошал кто-то рядом с явным одесским акцентом. — Да за такой комфорт нам должны доплачивать, за то шо мы согласились залезть в эту колымагу. Или я не прав?!

Послышались сдавленные возгласы одобрения.

— Они на эту душегубку кондуктора еще держут, — продолжал тот же голос. — Везут шо дрова… Дэ цэй кондуктор — я расскажу ему анекдот, як Шмуля в трамвае ездил…

— Да он замучится сюда лезть, дурак что ли, — предположил кто-то.

И все-таки, когда тучная женщина с кожаной сумкой возникла перед друзьями, они подивились ее фантастической проходимости.

— Докуда едете, хлопцы? — спросила она.

Мироныч ответил.

— По сорок копеек.

Они кое-как расплатились, думая о том, что отдали бы и в десять раз больше, лишь бы это злосчастное путешествие поскорей завершилось. Предлагали же на автовокзале на такси до места подбросить — отказались. Зато теперь дешево, но сердито.

Когда кондуктор скрылась из виду, Мироныч сказал:

— Вот кому героя соцтруда давать надо.

Боб промычал в ответ что-то невнятное, язык словно иссох, одеревенел и отказывался ворочаться.

— Хорошо хоть мы в Ялте на пивко не польстились, — пытался разговорить уже совсем скисшего друга Мироныч, — а то что б было…

— Что? — с выпученными, как у вареного рака глазами, спросил. Боб.

— У нас бы полопались мочевые пузыри и мы б ошпарили себе коленки.

— Сказанул, — выдавил из себя Боб, а затем тихо и доверительно шепнул на ушко другу: — Да я и без пивка сейчас тресну, как гондон бракованный, невмоготу уже…

— То-то я смотрю ты притих. Держись…

Тем временем автобус все-таки двигался вперед, кондукторша лениво выкрикивала название остановок: «Стройгородок!», «Гаспра!», «Кореиз!», название каких-то санаториев, народ потихоньку выходил, в салоне стало посвободней. Можно было размять затекшие конечности и вздохнуть полной грудью. Наконец после очередного спуска объявили конечную остановку маршрута, автобус заехал на небольшой пятачок и остановился напротив неказистого здания автостанции. Симеиз.

Уже вечерело. Потные и злющие, они выкатились на свежий воздух и первым делом бросились вниз по ступенькам в бункер туалета, который, к счастью, оказался рядом. Потом, поднявшись наверх, облегченно перевели дух, огляделись.

— Все, Боб, кажись, финита! — сказал Мироныч, вытирая лицо, влажным платком. — Я тоже думал, с ума сойду в этой адовой клоаке.

— Это еще не финита, — вяло отозвался Боб, — вот найдем крышу, тогда…

— А как тут ее искать, черт знает. Джексон, помнится, говорил, что здесь, на автостанции, бабульки кучкуются, предлагают, да что-то не видно никаких бабулек.

— И вон смотри, будка — «Бюро по найму жилья», — показал Боб, — так она вроде паутиной поросла.

— Видать, Боб, таких, как мы, пилигримов здесь пруд пруди — шампанского и ковровых дорожек не предвидится. Придется вести самостоятельный поиск методом слепого тыка.

— Тогда пошли — коротать ночь под кипарисами удовольствие небольшое, — безрадостно заключил Боб.

Они пересекли площадь и наткнулись на автоматы газводы. Два из трех работали.

— Выпьем по стаканчику? — предложил Мироныч. — Я в этом дурном автобусе истек, как медуза на солнцепеке. Медь есть?

Боб выгреб из кармана мелочь, и Мироныч опустил троячок в прорезь. Автомат натужно загудел, как самолет на старте, задрожал, затем благодарно хрюкнул и снова застенчиво замолчал, не выдав, однако, ни капли влаги. Мироныч с отчаянья ударил его пару раз по корпусу, но это ничего не изменило.

— Мироныч, я давно заметил, что невезуха — мать твоя крестная, — сказал Боб. — Из двух горящих автоматов один не работал и ты, как всегда, не угадал. Учись, студент…

Он достал еще один троячок и опустил в другой автомат. Тот молча проглотил монетку с таким же результатом, не удостоив жаждущего даже звуковым сопровождением.

— Вот она, сермяжная правда жизни, — сокрушенно промолвил Боб. — Нас здесь почему-то очень игнорируют, а это нехороший признак. Пойдем, что ли, искать ночлег, пока солнце не село.

Они двинулись по тихой извилистой улице, круто уходящей вверх. Стучась подряд в каждый дом и получая непременно отказ, они спустя час прошли всю улицу до конца. Дальше идти не было смысла. Дальше простиралось кладбище. Расположенное на каменистом пригорке и густо утыканное остроконечными памятниками и крестами, оно в закатных лучах солнца с виду напоминало большого ежа.

— Что ж, вот здесь и заночуем, — невесело произнес Боб, кивая в сторону погоста.

— Святое место, заночуем. Сегодня нам, видать, все равно ничего не светит. Сейчас стемнеет, на юге ночь в один мир приходит, хряпнем бутылочку с устатку, голову на гробик и бай-бай в компании с покойничками.

И Мироныч деловито потер руки.

— Ты что, серьезно? — с недоумением посмотрел на него Боб. — Нет, избави бог до поры до времени от такой компании. Лучше уж спуститься к морю и отсидеться на пляжике.

Он достал сигареты, протянул товарищу. Закурили, но не полегчало. И без того неважнецкое настроение стало и вовсе гнусным. Сидя на небольшом валуне, они молча затягивались дымом и, размышляя каждый о своем, поплевывали себе под ноги.

На темнеющем небе робко зажглась первая звезда, где-то поблизости застрекотали неугомонные цикады.

— И все-таки, Боб, хорошо, — сказал Мироныч, задумчиво глядя на погружающуюся в сизоватую дымку морскую даль. — Хрен с ним, Боб, хижину для себя мы завтра как-нибудь отыщем, зато красота какая, какой вечерок, а? У нас таких не бывает, дожди, наверно, льют и тоска дикая…

Вдруг со стороны кладбища из сумерек выплыла человеческая фигура; она приближалась к ним слегка пошатываясь. Поравнявшись с сидевшими на валуне, человек остановился.

— Мужики, привет! — хрипловато произнес он. — Закурить не угостите?

Это был мужчина лет пятидесяти, весьма неопрятного вида: длинные растрепанные волосы, пожамканная рубашка покроя пятидесятых годов кулем торчала из-под брюк с широченным клешем, никогда не видевших утюга. Правый карман оттопыривала початая бутылка вина. Мироныч протянул странному незнакомцу сигарету, полез за спичками.

— Не трать зря, пригодятся, — оставил ему мужик. — Спички здесь дефицит. Я от твоей прикурю.

— Как хочешь, — пожал плечами Мироныч, подставляя окурок.

Тот с явным блаженством затянулся и сказал:

— Спасибо, мужики, выручили. В Симеизе с куревом труба дело, к спекулянтам не подступись — семь шкур сдерут. Приходится у автостанции бычки сшибать, напотрошишь — чо-нибудь сварганишь, а так соси лапу… Вы откудова будете?

— Из Риги, — ответил Боб.

— Беженцы, что ли?

— Пока еще нет.

— Угу. А у вас там с этим делом, тоже херня творится?

— С каким делом?

— Ну, с куревом.

— А у нас со всеми делами херня творится, и с куревом тоже. По талонам…

— Да, дожились, бля, коммунизм на талоны разменяли. Заткнули килограммом дерьмовой колбасы в месяц нам глотки и сиди, чернь, не вякай. О жизнь пошла! А ведь было время, все уши народу прожужжали господа правители наши: за работу, товарищи, за работу во имя светлого будущего, и будет у нас жизнь, как в сказке — от каждого по способностям — каждому по потребностям. Ха-ха, как же… Получили… золупу конскую. От светлого будущего этого аж в глазах слепит, ослепли все вокруг, свихнулись, от счастья с ума посходили, — что творится, стена на стену идет, брат на брата, кровь льется…

Мужчина густо сплюнул. Его прямо-таки распирало от внезапно появившейся возможности прилюдно выговориться, излить душу.

— И живем мы теперь, как на Курской дуге, в завтрашний день заглянуть боимся. Да и живем ли? Существуем, точней будет… — продолжил мужчина, и затем, без всякого перехода, объявил:

— Меня зовут Гена.

Друзья в свою очередь назвали себя:

— Константин.

— Боря.

Новый знакомец извлек из кармана бутылку, вынул бумажную пробку.

— Наша правда любит плетку, наша правда хлещет водку, — сказал он, протягивая им бутылку. — Выпьем, ребята, раз познакомились. Не бойтесь, винцо доброе, самодельное. У меня, знаете, печаль на сердце — сегодня… в общем друга, вот, на кладбище поминал. Сорок дней… Пейте, я человек такой — к приятным людям всегда с открытой душой…

Те замялись.

— Да у нас и у самих выпить есть, — сказал Мироныч.

— Ваша выпивка — ваше дело, а сейчас угощаю я, Гена Гавриков, так уж, пожалуйста, если уважаете.

Друзья переглянулись и, взяв бутылку, сделали по изрядному глотку. Гена замкнул треугольник и, удовлетворенно чмокнув, засунул пустую тару обратно в карман, сгодится, двадцать копеек как-никак. Вино было действительно неплохим.

— Вы что здесь сидите, если не секрет? — спросил Гена.

— А что делать? Вот приехали, а жилья не снять, — ответил Боб.

— А-а, понятно, — протянул Гена и, пожевав губами, добавил:

— Да, сейчас с этим трудно. Сезон…

— А вы не сдаете? — спросил Боб.

— Вообще-то сдаем, но моя берет только девок.

— Почему?

— Хлопот меньше. Условие им, чтоб пацанов на ночь не водили, шум-гам не устраивали — хоть какой-то порядок соблюдается. А парней возьмешь, говори не говори, пустое, как устроят бордель — денег никаких не захочешь.

— Ну так, Гена, народ ведь сюда отдохнуть приезжает, расслабиться…

— Оно понятно, — вздохнул Гена. — А нам, местным, как быть? Для нас лето не праздник — будни, живем, работаем… Само собой, таким, как вы, порезвиться не мешает, дело молодое, дак по-человечески все решать надо. Снял, допустим, деваху, подстилку прихватил и тащи в кусты. Ночи, слава богу, теплые, лунные, комаров опять же нет.

— Да, интересная философия, — озадаченно вставил Мироныч. — Значит, по-человечески, это в кусты? Надо же, а я и не знал.

Повисло неопределенное молчание. Боб и Мироныч встали — нужно было что-то решать.

— А знаете, ребята, пойдем ко мне, — предложил вдруг Гена. — Моя в Гаспру к родне смоталась, вернется завтра. Перекантуетесь ночку у меня, а с утреца и дела обстряпывать сподручней.

Делать ничего не оставалось и они сразу согласились.

Гена Гавриков проживал недалеко. Придя к нему домой, побросав вещички и умывшись с дороги, друзья с удовольствием приняли предложение хозяина поужинать, — подкрепиться после неблизкого изнурительного пути в самом дело было не лишним.

Гена быстро спроворил овощной салатик из помидор, лука, красного перца и какой-то незнакомой зелени, сварил полдюжины яиц. Друзья выставили на стол мясные консервы и пару бутылок «Столичной», чем вызвали во взгляде гостеприимного хозяина особое поощрение.

После первых рюмок под аппетитную закуску снова завязался неторопливый разговор.

— Не, мужики, я вам так скажу, — Гена запустил пятерню в свои длинные патлы, — хоть нынче время и смутное пошло, напряженка во всем, а люди хорошие, с душой широкой не перевелись, нет. На таких людях сейчас все и держится, и мир какой-никакой в государстве, и экономика наша дохлая. Если б не совестливость их да терпение, уже б давно к черту все полетело. Такие люди, как Матросовы — первыми на амбразуры, первые и сгорают. Вот, взять, Паша, кореш мой, которому поминки сегодня… Во человек был, стоящий, редкой надежности! Когда не придешь к нему за помощью или там трешку до получки перехватить — нету отказу, всегда выручит, последнюю рубаху с себя сымет, а друга спасет. Да, спасет… В наше время, когда каждый норовит за себя, такое свойство цены не имеет. И вот такому мужику, ну, умнице, мастеру на все руки жена попалась — не приведи господь. Представляете, ну, кобра, нет, хуже — Горгона, от уж насмешка судьбы. Мужик старается, по дому все переделал, Все на мази, дворик, как картинка, зарабатывал прилично, а она все жрет его, все жрет поедом. Видишь, все мало ей грошей, все чего-то не так да не этак. Ну, сожрала… Конечно, Паша, земля ему пухом, бухал, что говорить, и сильно бухал, да разве при такой обстановке агрессивной не забухаешь, дуст жрать без перебору зачнешь. Правильно?

Друзья молча кивнули, продолжая нажимать на еду.

— Ну вот, Паша и допился, значит, моторишко спотыкач и дало. А мужик здоров был насчет этого дела, ух здоров! Здесь ему равных не было. Помню, лет десять обратно, в Ялте поспорил с компанией одной, что за два часа ящик пива выпьет не отливая. Выпил, выспорил ящик водки. Помню, мы с ним, Васькой Обориным и еще одним бичом потом всю ночь эту водку приходовали. Управились, правда, к утру. А бич потом утонул. Пошел прохмелиться, шторм был… И не нашли даже, да по правде, и не искали. А кого искать, и кто искать-то будет? Кому он нужен, бродяга, без роду, без племени, мы даже имени его не знали, что да откудова. Пристроился на халяву, да и ладно. Мы ему говорили: не лезь в море, неспокойное… Не послушался, бог ему судья…

— С морем шутить не стоит, — согласился с ним Мироныч.

— Правильно говоришь, парень, — сказал Гена, наполняя рюмки. — Да, так вот, насчет Паши. Я его и спрашиваю, как ты все же ящик за такой срок вдул? Он честно говорит: не знаю сам. Последнюю двадцатую вливал уже с горкой — жидкость в глотке как в аквариуме полоскалась. А как последнюю прикончил, тут же за будкой пивной и сблеванул. С тех пор на пиво смотреть не мог. Вот такой был Паша. Был и нету. Помянем еще раз покойничка, царство ему небесное, а душе счастливого полета.

Когда выпили и поставили рюмки, Гена продолжил:

— И думаю я, ребятки, что жизнь вся наша — миф, сплошной миф… Вот сидел я сейчас на кладбище, размышлял: вот лежит Паша в земле и ничего ему уже не надо, а мы скубемся на этом свете, лаемся, друг друга за глотку норовим, ищем смысл жизни, истину какую-то. А для чего? Как побудешь на кладбище, подумаешь хорошенько — вся шелуха мыслей и отпадает, и доходит, наконец, что кладбище и есть вся наша истина в последней инстанции, самая главная и окончательная. Сколько ни рыпайся и никуда от этой истины не уйти. Ну, прав я, Боря, скажи, — обратился к сидящему ближе к нему Бобу Гена.

— Ну, прав, — тыкая вилкой в салат, ответил разомлевший от водки Боб.

— Или еще насчет истины, — снова завелся Гена. — Я — поэт, хотя вообще-то кочегаром в санатории работаю. Написал я песню, «Караван» называется. Слыхали? Должны слыхать, ее по телевизору не раз передали.

— Так ты и музыку сочинил? — спросил Мироныч.

— Не-а, — мотнул головой Гена. — Я сочинил стихи, послал в Москву, в один журнал. Ждал, ждал ответа — ни фига. А потом один мой стих всплывает в песне, какие-то лохматики с гитарами поют, а мне с этого дуля с маслом. Один раз ее даже Тегеран по радио передавал, уже и туда дошла.

— Да, странно, — протянул Мироныч, не зная как отнестись к рассказу провинциального сочинителя.

В одном с ним подъезде жил поэт-профессионал, который как-то рассказал ему подобную историю. Он тоже посылал в солидный столичный журнал подборку своих стихов, его знакомый член редколлегии обещал посодействовать публикации, протолкнуть… Долгая это кухня и, как водится, поначалу ни слуху, ни духу. Вдруг поэт узнает — его приятель в Москве скоропостижно умер. Позвонил в редакцию о судьбе стихов, там никто ничего внятного ответить не смог, следы потерялись. Спустя же некоторое время, слышит, передают по радио песню на его слова «На дальней станции сойду, трава по пояс…», а автором стихов называют очень известного маститого поэта. А стихи, сосед клянется, божится — его, две строчки только и изменены. «Так поэт тот хоть член союза писателей, шесть книг выпустил, а тут какой-то абориген по имени Гена Гавриков, кочегар-стихотворец, — подумал Мироныч. — Впрочем, чего только в этом мире не случается…»

— Хотите, почитаю стихи свои? — спросил Гена, предварительно приложившись к рюмке, и, не дождавшись ответа, начал:

И далее в таком же стиле следовало длинное, занудное описание того, как они поссорились там, на пляже, и в конце концов жестоко передрались, а потом помирились. И все. Ни больше, ни меньше.

— Ну, как? — живо поинтересовался Гена, кончив декламировать свой поэтический опус.

Друзья промычали в ответ что-то невнятное. Даже не являясь большими знатоками и ценителями поэзии, они уже не заблуждались насчет масштаба даровитости автора бытовой мелодрамы.

— Или вот еще, слушайте…

— Ген, а, Ген, а что за публика здесь отдыхает? — остановил его Мироныч, почуяв опасность, что их застолье грозит превратиться в авторский вечер местного поэта-песенника.

— А всякая. Из Москвы есть, из Питера много. Отовсюду.

— Ну, а с женщинами как?

— О, этого добра, как мидий в море, навалом. Днем на пляже можете снять, вечером на танцульках.

Боб и Мироныч удовлетворенно переглянулись. Где-то в темноте послышался звон гитары, голоса, притворный женский смех.

— Танька гуляет, опять кобелей навела. Теперь до утра баламутить будут, — пояснил Гена. — Послал же бог соседку, покою нет. Как лето начинается, каждый вечер одно и то же, пьянка-гулянка. Кобели стаями ходят и не боится же, сука, СПИДа, тьфу! А ведь девкой-то была скромная, а как муж ее, Витька, голову в Афгане сложил, все подменили будто.

— А местные девчонки у вас ничего? — поинтересовался Боб.

— Да брось, — небрежно отмахнулся Гена, — лярвы, как одна, бутылку поставь и делай, что хошь. Толковая тут не задержится — выйдет замуж и умотает. Откуда тут на наших задворках принцессам взяться?

Тут он заметил, что его собеседники почти клюют носом и, быстро сообразив, что с остатками спиртного он успешно справится и в одиночку, сказал:

— Ладно, хватит, утомил я вас, кажись. Отдыхайте. Вон сарайчик, белье в тумбочке. Увидите на полу слизней отвратных — не пугайтесь, они безвредные, в койку не заползут.

Действительно, включив свет в своем ветхом пристанище, друзья обнаружили на полу несколько мерзкого вида тварей с рожками, напоминавших огромных улиток без раковин. Брезгуя прикасаться к ним голыми руками, Мироныч собрал эту гадость в клочок бумаги и выбросил вон.