Казна Херсонесского кургана

VIII

Щедро залитая солнечным светом, Ялта беззаботно нежилась под куполом безупречной голубизны неба. Троллейбус благополучно доставил Джексона на автовокзал. Выйдя, он достал очки с затемненными стеклами, неторопливо протер их и водрузил на переносицу.

— Товарищу куда ехать?

Джексон с ног до головы оглядел проныристого вида мужичка, вертевшего на пальце брелок с ключами, и сухо заметил:

— Товарищи обитают в Кремле и с транспортом проблем не имеют.

— Но вам-то ехать надо? — настойчиво допытывался мужичок, ничуть не смутившись.

— Мне надо. В Симеиз.

— Понято, — блеснул золотом рта прилипчивый извозчик. — За пятнадцать отвезу.

— За пятнадцать чего?.. Минут?

— Да нет, рубчиков…

— А что, в этом благословенном городке деревянная капуста еще в ходу? — с притворным простодушием поинтересовался Джексон. — А я-то думал, ниже турецкой лиры здесь не спрашивают.

— Рубли тоже идут, — вполне серьезно ответил частник, не понимая, что его просто разыгрывают. — Так поедем?

— Спасибо, товарищ, я пешком, — сказал Джексон и, поправив, на плече импортную спортивную сумку с Британским флагом, пошагал вниз по улице, ведущей к набережной.

Время приближалось к полудню. Город, окончательно стряхнув томное мимолетное оцепенение короткой летней ночи, уже бурлил, разогнав на полную мощь карусель праздного курортного бытия.

На знаменитой ялтинской набережной было оживленно, а стало быть, нескучно. Джексон позволил купить себе порцию пломбира и, полизывая покрытый шоколадной глазурью брусок, на ходу любовался ласкающим взор приморским пейзажем. Да и сам он в своем белоснежном облачении на фоне не шибко колоритных пальм вполне вписывался в этот пейзаж, не нарушая его нестрогой гармонии. И сознание этого факта тешило его самолюбие.

Какой-то расторопный фотограф, из числа тех, что промышляют здесь все светлое время суток, зафиксировал его в движении и предложил заплатить за удовольствие, оставив домашний адрес. Джексон вежливо, но твердо отказался.

— Понимаешь, мастер, — сказал он, — мой адрес — Советский Союз и поэтому снимок будет искать меня до пенсии, а до нее я вряд ли доживу.

Тут же подскочил другой фотограф и предложил запечатлеться рядом с восковой фигурой советского президента, но и тут случился облом.

— Не могу поступиться принципом — предпочитаю все натуральное, — последовал ответ.

Пройдя еще немного, Джексон решил присесть на скамейку и покурить. Рядом с ним под сенью деревьев, расположившись на раскладных стульчиках, дарила свое искусство народу бригада вольных художников. Молодые, импозантного вида люди, торговали готовыми картинами, сюжеты большинства из которых тяготели почему-то к сюрреалистической порнографии. Попадались, правда, и наспех сляпанные пейзажи. Кроме того, художники тут же за треть часа и умеренную плату малевали портрет любого желающего в карандаше. Джексон с интересом рассматривал экспонаты импровизированной галереи, но вдруг его взгляд скользнул по соседней скамейке, да так и застыл. На скамейке, по-индусски поджав под себя ноги и рассеянно глядя перед собой, восседал не кто иной, как Аркаша. Подперев одной рукой голову, он уныло, без энтузиазма жевал дряблую и явно немытую морковку.

— Юноша! Кто-то из нас двоих явно не в ладах с географией, — произнес Джексон, незаметно подсев рядом.

— Джексон! — подскочил на месте Аркаша, словно ему проткнули шилом шорты, а также скрытую тканью неказенную плоть. — Вот дела! Ты откуда?

— Откуда и ты, из чрева матери.

— Ну надо же! — ошалело глазея на приятеля, продолжал вторить Аркаша. — Встреча! Как в кино…

— Кино, всего лишь производная от жизни, учтите, юноша, наперед. И все-таки давайте разберемся с географией. Тут одно из двух: или вы не в Сочи, или я не в Ялте — кто-то из нас явно ошибся адресом.

Аркаша поднял на него жалобный, словно у побитой собаки, взгляд.

— Женя, не издевайся, ради бога. И без того тошно.

— Это заметно, — бросил Джексон, закуривая сигарету. — Видок-с у тебя отнюдь не генеральский. Что, сочинский общепит передумал произвести ваше величество в сан бармена?

Аркаша отбросил остаток обгрызенной морковки в кусты.

— Джексон, я жрать хочу, как последняя сволочь. Третьи сутки только подножным кормом харчусь, крохами перебиваюсь, разве что по помойкам еще не лазил. Скоро осатанею…

— Ну этого мы не допустим, — Джексон решительно встал. — Я на чужбине земляков не бросаю, пойдем!

Жадно глотая плохо прожаренный шашлык и запивая его пивом, Аркаша обстоятельно поведал приятелю историю своих злоключений вплоть до высадки в Ялте, закончив ее словами:

— Я мужик, но краснею, вспоминая, что меня заставляла делать эта корабельная фурия с замашками Екатерины второй. Нет, она не женщина, — людоедка, лучше гадом буду, под танк лечь…

На что Джексон резонно заметил:

— Да, достала тебя мадам, такую секс-машину чуть не угробила. Хотя все по делу — харчи и льготный проезд надо отрабатывать. Задарма в наше время и в сортир не пустят, можно только воздуха глотнуть и то не всегда чистого. За все остальное извольте платить.

Аркаша грустно согласился. Он допил пиво и принялся надломленной спичкой ковыряться в зубах.

— Сэр, если не секрет, ваши дальнейшие планы? — осведомился Джексон.

— Планы… какие там планы, — отмахнулся Аркаша. — Есть здесь у меня родня, седьмая вода на киселе, рассчитывал у них пристроиться, пожить, а их не оказалось, куда-то смотались, даже соседи не знают.

— Правильно, нормальный человек из Ялты летом сбегает.

— Да, но мне бежать некуда — бабок ноль, но и в Ригу возвращаться не хочу.

— Как же, уязвленное честолюбие… — Джексон положил на стол перед Аркашей червонец. — Вот тебе, несостоявшийся Корейко, подъемные на память о нашей встрече в субтропиках. Дерзай! Говорят, какая-то модная нынче американская рок-певичка с тридцатью долларами завоевала весь мир. Здесь, правда, немного меньше, но здесь и не Америка — народ попроще, лопухов побольше, женщины посердобольней, так что крутись, а мне пора. Мои доблестные квартирьеры меня, наверно, заждались?

— Кто это, Боб и Мироныч?

— Они самые, — подтвердил Джексон. — Если хочешь, проводи до причала, прокачусь до Симеиза на катерке.

— Джексон, у вас что, серьезное дело? — спросил Аркаша, когда приятель стал в очередь за билетом на теплоход.

— Серьезное, не серьезное — будет видно, — уклончиво проронил тот. — Скажу одно: запланированными глупостями я никогда не занимался.

Аркаша переминался с ноги на ногу, с тоской глядя на играющее солнечными бликами Черное море.

— Джексон, возьми меня с собой, а? — произнес он с трогательной нежностью в голосе. — Может, пригожусь.

— Аркашенька, милок, ты, видно, перегрелся на солнце. Я ведь сюда не б…й тискать приехал, мое предприятие совсем иного толка. Мне пахари нужны, землекопы, а не бойцы подъюбочного фронта.

Аркаша прикусил губу, в его черепке со скрипом заработал персональный компьютер. На небритом исхудавшем лице отражалась целая гамма тяжелых внутренних переживаний.

— Возьми! На любых условиях! Я буду пахать, обещаю! Клянусь моей мамой…

— Не трогал бы маму, — укоризненно сказал Джексон. — Лучше бы поклялся своей потенцией.

— Женя, не бросай, я буду делать, что надо, не подведу, — не отставал Аркаша.

— Это оч-чень интересно, — Джексон озадаченно почесал за ухом. — Стахановские заверения человека, не имеющего трудовой книжки. Аркаша, ты ж в жизнь не поднимал ничего тяжелей шариковой ручки. Ты хоть знаешь, с какой стороны к лопате подходить?

— Не пожалеешь, возьми, — не слушая его, продолжал скулить Аркаша. — У меня такое положение, деваться некуда. Не на панель же идти.

— На панель идти скверно, — согласился Джексон. — Да и лавров тебе в таком виде там не снискать, тебя ж, как помойного кота, неделю отмывать надо.

И все же последний аргумент просителя, вероятно, сломил его сомнения.

— Ну ладно, беру с испытательным сроком, чуть что, и… А где ж твои пожитки?

Аркаша невесело развел руками и показал полупустую драную котомку:

— Все мое ношу с собой.

Джексон уже и сам понял, что вопрос был излишен.

— Два до Симеиза, — сказал он в окошко кассы, когда подошла его очередь.

— Ну, что там? — нетерпеливо полушепотом промолвил Перисад, испуганно вжимаясь в трон.

Один из тавров, охранник, осторожно подошел к окну:

— Царь, нашей страже удалось оттеснить рабов от ворот дворца. Бой сейчас идет в парке.

— А что творится в другом крыле дворца? — В голосе Перисада появилась слабая надежда. — Стратег Диофант, он еще держится?

Тавр, укрываясь щитом, насколько мог, высунулся в окно:

— Я вижу Диофанта, он сейчас бьется у колоннады. Позиции не сдает, его бравая дружина режет рабов, как свиней.

— Кажется, боги благосклонны к нам, — облегченно вздохнул Перисад. — Старый Диофант не знает страха, как будто Ника живет на острие его меча. Ничего, если так пойдет и дальше, мы удержим дворец до утра, а с рассветом бунтари потеряют все свои преимущества. Мы сможем собрать остатки гарнизонов, которые в руках Диофанта станут непобедимой силой. И через несколько дней наступит возмездие: рабы сами приведут нам своих зачинщиков и главарей.

Словно в подтверждение своих слов, царь чихнул, голова его дернулась вниз и в тот же миг все в оцепенении замерли — стрела со стоном вонзилась в спинку трона и запела оперением злясь, будто змея, которая хотела ужалить в прыжке да промахнулась. На сей раз фортуна пощадила Боспорского монарха; смертоносный наконечник торчал как раз в том месте, где секунду назад находилось царственное чело.

— Тавры, закройте все окна щитами! — в ужасе завопил Перисад.

Те гурьбой побежали выполнять приказ наместника великого Митридата. У трона осталась лишь двое из них и горстка самых преданных рабов, которые тоже были при оружии в этот тяжелый час.

— Савмак, послушай меня, — горячо прошептал на ухо молодому, статному, с утонченным лицом поэта, рабу, другой невольник, дряхлый старец, служивший при кухне, по имени Улифас. — Румейдор не может взять дворец. Он собирается отходить и начать новый штурм днем.

— Старик, — губы Савмака почти не шелохнулись, — выскользни из дворца ящерицей и передай Румейдору, что завтрашнего дня у нас не будет. Пусть соберет все силы и начнет решающий натиск быстро, как только сможет, мы же ударим изнутри. Мы готовы!..

Улифас молча кивнул и с прытью, свойственной юнцу, тут же незамеченным исчез из зала. Савмак сделал неуловимое движение назад и приблизился к одному из рабов.

— Зеттар, собери всех наших за дверями и будь наготове: как только услышите боевой клич и шум боя — врывайтесь!

Зеттар, высокий жилистый египтянин, со строгим, будто вытесанным из камня обличьем, не ответив ни слова, тоже бесшумно покинул тронный зал. В суете напряженной обстановки и это осталось без внимания.

— Ну что там, что там? — голос Перисада выражал бесконечное нетерпение.

— Скоты отбиты от дворца, — отозвался один из тавров, возглавлявший охрану. — Но, по-видимому, безумцы собираются кинуться вновь. Уже совсем темно, но я вижу их передвижения по парку.

— И вправду, безумцы, — мстительно ухмыльнулся Перисад. — Воистину, когда боги хотят наказать кого-то, они лишают его разума. Эти несчастные, видно, не хотят дожить до восхода солнца. Что ж, понятно, шакалы всегда боялись яркого света.

И вновь рой стрел градом забарабанил по щитам и один тавр, пораженный прямо в горло, замертво рухнул на пол.

— Слово царя, каждый павший мой воин будет отмщен! — заголосил, переходя на визг, Перисад. — Изменников ждет страшная кара, клянусь!.. Сгною всех! Изжарю живьем!..

Потрясая кулаками с пеной у рта, он так вошел в раж, что не сразу сообразил, что происходит вокруг него. А в его зале уже вспыхнула отчаянная схватка, заглушаемая стонами и криками снаружи дворца. В десяти шагах от него упал первый сраженный тавр, за ним еще один и тут двери в залу распахнулись и в помещение, бряцая оружием, ввалился отряд вооруженных дворцовых рабов во главе с Зеттаром.

Лицо Перисада исказилось бешенством:

— Кто звал вас сюда, дети шакалов! Вон за дверь!

Рабы в нерешительности замерли. Возникло замешательство; тавры, застигнутые было врасплох и прижатые к углам и окнам, воспряли и стали было заученно перемещаться, чтобы взять в плотное кольцо своего властителя, отсечь его от внезапно нагрянувшей опасности. И тут Савмак, любимый раб Перисада, с малолетства взятый во дворец и взращенный под попечительством царя, свершил непредвиденное; он, неотлучно пребывавший при правителе и обычно находившийся за троном, решительно выступил оттуда и коротким греческим мечом ударил Перисада в грудь. Клинок пронзил тело по самую рукоятку, Перисад прогнулся от невыносимой боли, сдавленный крик заклокотал в горле умирающего монарха. «Ты… ты…» — только и смог выдавить он. Левой рукой царь судорожно вцепился в диадему на своей груди, правой пытался вытащить меч. Савмак резким движением высвободил свой меч, при этом отрезав несколько пальцев своего господина и для верности нанес еще один глубокий удар в живот. Кровь пошла горлом, тело Перисада обмякло, мешком сползло на трон — все было кончено. Пораженные увиденным, тавры даже не шелохнулись, точно окаменевшие изваяния, они застыли на местах, не в силах издать и звука. Савмак свободной рукой схватил диадему и дернул со всей силы. Зловеще-красный от бликов свечей и зарева пожаров ее камень коротким отблеском полоснул по глазам воинов, массивная цепь впилась в шею мертвого царя и лопнула, как тетива лука. Савмак обратился лицом к таврам:

— Бросьте оружие, я сохраню вам жизнь.

Тавры все до единого, как подкошенные, пали на колени.

Савмак указал мечом на труп Перисада:

— Кладите тело на носилки, бегайте с ним по всему городу и кричите: «Вот тело мертвого царя Перисада» и утром я отпущу вас на первом же корабле.

Тавры беспрекословно повиновались и тут же бросились исполнять приказ Савмака, а он, все еще не остывший от возбуждения, подошел к египтянину. Обычная невозмутимость и на сей раз не покинула опытного воина, тот был хладнокровен и предельно собран.

— Зеттар, — сказал Савмак, — беги в ночь, найди Румейдора или старого Улифаса, поведай им все и еще скажи, что скоро взойдет солнце и оно озарит нашу победу. Мертвое тело Перисада сломает дух тех, кто не убоялся наших мечей. Но пусть не дадут уйти Диофанту, ему нельзя дать исчезнуть — так мне сказали звезды.

Зеттар бросился вслед за таврами. Савмак подошел к окну, дворцовые рабы свитой последовали за ним. Цареубийца с тревогой и надеждой вглядывался в звездно-смоляное небо, губы его что-то беззвучно шептали, а длинные сильные пальцы все крепче сжимали рукоять верного меча.