Кем не быть

УБОРЩИЦА

Работал я в то время простым научным сотрудником. Считал там чего-то целыми днями, вычислял, а зачем все это — непонятно. Да и зарплата не удовлетворяла мои возрастающие потребности: я ведь записался тогда на кооперативную квартиру, а никаких нетрудовых доходов у меня, естественно, не было.

Узнал я, что нашему институту нужна уборщица, и пошел в отдел кадров устраиваться по совместительству уборщицей. Удивились в отделе кадров, внимательно изучили мои документы, подумали и сказали, что моя кандидатура их устраивает.

Так и пошло с тех пор: еле досиживал я от нетерпения до конца рабочего дня, потом задерживался как бы по делам и, когда все расходились, снимал пиджак, галстук и начинал хлопотать: принимался мыть пол, скрести стены, пыль вытирать. С удовольствием занимался я этим нехитрым делом. Легко и радостно становилось на душе сразу, как только я брал тряпку в руки и отжимал ее. Обиды и неприятности, которые весь день выплывали откуда-то и мучили меня, казались несущественными и смешными. Дома-то жена не разрешала мне этим заниматься, все сама.

А утром снова, бывало, прибегу в институт раньше всех, приберусь, наведу чистоту и скрепя сердце принимаюсь за свою унылую научную работу. Сижу и все на часы посматриваю: когда же наконец рабочий день кончится и можно будет любимым делом заняться?

Вывесили у нас как-то новую Доску почета. Все сотрудники сбежались к ней, ну и я подошел. И увидел на Доске свою фотографию с надписью: «Уборщица В. И. Серегин». Все, конечно, развеселились. Ну а мне, с одной стороны, лестно, что оценили по достоинству мой нелегкий труд, а с другой — несколько обидно: я ведь еще и научный работник. У меня разносторонние интересы. Осудили меня товарищи по работе. «Не пристало, — сказали они, — ученому уборщицей работать». А уборщице — ученым? Забыли они, вероятно, что у нас любой труд почетен. Ну, я им напомнил об этом, они и притихли.

Вызвал меня через некоторое время директор и сказал:

— Мы тебя, Серегин, увольняем по сокращению штатов. Ты совершенно бесперспективный научный работник. Никакого от тебя толка нет.

— Да как же, Петр Петрович, — промямлил я, — у меня ведь и благодарности есть и на Доске почета висю.

— Ты висишь там как уборщица. Как уборщицу тебя все уважают, а как научного работника — никто. Как уборщице тебе давали путевку в дом отдыха, грамотой награждали. В уборщицах я тебя с удовольствием оставляю.

— Да как же, Петр Петрович, я ведь институт без троек закончил? Совестно только уборщицей работать, — взмолился я.

— Ну, устраивайся где-нибудь по совместительству научным работником. Разрешаю.

Скатилась у меня по щеке от обиды непрошеная слеза, размазал я ее рукавом и ушел.

На следующее утро пришел я, как обычно, в институт спозаранку, только закончил пол мыть, смотрю: чьи-то ноги по коридору идут, обутые в грязные, перепачканные в глине ботинки. Разогнулся я — директорские ноги. Не сдержался я и закричал на директора:

— Ты чего ж это тут натоптал, для тебя я, что ли, пол мыл?!

— Извините, пожалуйста, — смутился директор, — я забыл ноги вытереть.

— Дома-то, небось, не забываешь. А пришел на работу и забывать начал, — разволновался я, — дома-то жена заставила бы самого убирать.

— Я больше не буду, — пробормотал директор и скрылся в своем кабинете.

Зашел я в обеденный перерыв к нему в кабинет прибраться. И что же я увидел: на полу бумажки валяются, окурки из цветочных горшков торчат. Опять разнервничался я.

— Ты почему не уважаешь труд уборщицы? — закричал я. — Для тебя специально пепельницу поставили. Так чего же ты в горшок окурки суешь? Зачем бумажки на пол бросаешь, в корзину попасть не можешь?

Застыдился директор.

— У нас тут совещание было…

— Знаю я ваши совещания. Никакой управы на вас нет. В следующий раз самих заставлю убирать!

Промямлил что-то директор и выскочил в коридор.

На другой день снова мою полы и вижу: директорские ноги идут. Ну что ж, не такие грязные, как вчера, но все-таки и не совсем чистые.

— Опять наследил? — улыбнулся я иронически.

— Слякоть на улице, — оправдывался директор.

— Ты дома в тапочках ходишь? — поинтересовался я.

— В тапочках…

— Ну вот и здесь ходи в тапочках.

Стал директор с мешком на работу ходить, как школьник. Переоденется в гардеробе в тапочки и грязь не натаскивает. А другие сотрудники продолжали безобразничать: и бумажки на пол бросали и курили, где не положено. Измучился я с ними.

Пожаловался я на свою судьбу гардеробщице Ирине Леопольдовне.

— Да ведь они же изверги, — объяснила мне Ирина Леопольдовна.

— Изверги и есть, — подумав, согласился я.

— И ведь сами не работают, только болтают и по коридорам шатаются, мусорят.

— Ты уж мне поверь, Ирина Леопольдовна, — заверил я ее, — совершенно не работают, только дурака валяют. Сам таким дармоедом был.

Прошел тут мимо нас директор, бросил свой окурок в урну, да промахнулся. Оборвалось во мне что-то, метнулся я к нему, замахнулся тряпкой и заорал:

— Подбери окурок!

Вздрогнул директор, подобрал окурок и юркнул к себе в кабинет. Раздались оттуда всхлипы, а потом сдавленные рыдания.

— Ничего, ничего, — как бы успокоила его Ирина Леопольдовна, — вести себя по-людски надо.

А через некоторое время выглянул из кабинета заплаканный директор и сказал мне:

— Вольдемар Иванович, я беру вас научным работником, только из уборщиц уходите.

— Еще чего! — возмутился я. — Я только человеком себя почувствовал. Ни в жисть не соглашусь в научные работники идти.

Снова заперся у себя директор и долго не вылезал. А о чем он там думал, я не знаю. Может, решил увольняться по собственному желанию, может, решил человеком стать, а может, задумал в уборщицы податься.