Кёниг

Глава

Дождавшись пока полицаи закончат свои дела и уйдут с берега болота, аккуратно, почти не дыша, Соня, поправила маскировку и посмотрела на Михайлова. Сержант улыбнулся ей одними глазами и вновь прильнул к пулемету.

Заканчивался четвертый день, как бригада ушла, оставив большую группу раненых и гражданских на этом острове среди болот. Если все будет хорошо, то их мучения сегодня закончатся. "Дед" вернувшись из разведки, сказал, что нашел дорогу, по которой можно будет выйти из окружения. Так что надо дождаться темноты и дальше надо уповать на Господа и удачу, а то уже надоело сидеть в болоте. Особенно когда приходила очередь высиживать в воде. На острове то не развернуться. Сухого места только для тяжелораненых и нашлось. Остальным с наступлением светлого дня в противоипритных костюмах приходится заползать по горло в воду и неподвижно выжидать темноты, чтобы выползти на берег, поесть и отогреться.

Лежать на берегу было скучно, и девушка стала вспоминать все произошедшее с ней за это время...

Их семья после русской революции жила в Белостоке. Отец работал в лесничестве, мама шила одежду.

Дедушка жил отдельно, у него был небольшой домик, где он сдавал комнаты приезжим. Он зарабатывал на этом очень неплохие деньги. А еще он был очень хорошим сапожником. Лучшие люди города шили у него обувь.

За несколько лет до начала войны с немцами отец поругавшись на лесопилке с таким же русским, как и он сам, заболел, а потом как-то быстро умер. Мама осталась с двумя детьми на руках одна. Возвращаться к дедушке она не стала. Соня как могла, помогала ей ухаживать за братиком Гилей (евр. - радость), который на два года был младше. Она хорошо училась в польской школе и ее ставили в пример другим ученикам. Лучше всего ей давались иностранные языки - немецкий и русский.

Все изменилось - с началом войны. Через город на фронт сначала шли польские войска. Такие все чистенькие, красивые, с гордостью говорившие, что скоро вернутся назад с победой. А потом в город на поездах стали прибывать похоронки и раненые в окровавленных бинтах, грязной и рваной одежде.

Приход "восточников" встречали с надеждой на лучшее, верой в наступление скорого мира. Сначала так и оказалось. В городе появилось много русских военных. Было интересно рассматривать их военную технику и офицеров. В остальном жизнь не изменилась - работали все школы - еврейские, русские и польские. Работали и магазинчики. Правда, с промтоварами стало плохо. Но все надеялись, что это скоро наладится. Потом пошли слухи об арестах, что шли среди поляков и местных русских. Евреев чекисты особо не трогали. Арестовали тех, кто числился богатым и все.

Дедушка сказал, что жить можно при любой власти - главное хорошо делать свою работу и получать за это деньги. Он был просто завален заказами от русских штабных офицеров. Они все хотели иметь сапоги, сделанные его руками. Дед очень надеялся, что так будет продолжать и дальше. Но, увы, вскоре началась новая война. Немцы очень быстро выбили русских и ворвались в город.

Брата и его друзей, решивших посмотреть, как в город входят новые оккупанты, немцы сожгли в синагоге вместе с пойманными в городе евреями. Похоронить их не дали. Да и нечего было хоронить. Все сгорело, только головешки и остались.

Через несколько дней после тех событий поляки, что сдавали нашей семье квартиру, предложили нам съехать. Идти было некуда, и мама попросила деда пустить их пожить к себе. Тем более что квартира деда располагалась на территории вновь организованного немцами гетто. Дед, молча, привел их в маленькую комнату, оставшуюся от восточников, и сказал: "Будете здесь жить".

Вскоре начали организовываться все службы и охрана гетто. У ворот дежурили патрули из местной украинской и еврейской полиции. В гетто сразу образовались юдернат, пекарня, больница. Открылось несколько фабрик, где шили немцам одежду. Маме удалось туда устроиться швеей. Хоть и платили мало, но все-таки, какая никакая работа, да и паек был.

В гетто еврейские власти вывешивали всевозможные распоряжения. Например, к такому-то числу нужна рабочая сила, прийти таким-то туда-то, тогда-то. Написано было по-польски и по-немецки. Немцы постоянно приказывали что-либо им поставлять: столько-то одеял, белья, потом еще что-то. И это непрерывно. Появлялись все новые и новые требования. Контрибуциями обкладывали гетто непрерывно. Все об этом говорили. Касалось ли это драгоценностей или вещей, не знаю. Нам сдавать было нечего. Жить становилось все труднее. А тут еще дедушка умер перед самым Новым годом. Немецкому унтеру не понравились сапоги, что он сделал. За это он избил деда палкой. От побоев дед и умер.

В домах было очень тесно, холодно. Район был просто сверх всякой меры напичкан людьми. В маленьких квартирках жило по 7-8 человек. В их доме, где они раньше жили втроем, теперь жило целых три семьи. И это было очень большой проблемой.

Все время хотелось есть. Вставали рано, когда светало. У мамы были ручные часы. Завтракали сваренной накануне картошкой в мундире. Молока не было. Кусочек сала, селедочка иногда. Остальные евреи сала не ели, боже сохрани появиться с ним на кухне! Они нас гнали немедленно! Все кушали в своих комнатах, на кухне никто не питался. В нашей квартире жили религиозные люди. Они отмежевывались от нас, соблюдая ритуал. На общей кухне не было ни столов, ни примусов. Печка топилась дровами. Соседи по нашей кухне ели кошерную пищу. А мы ели что придется.

С самого начала вся жизнь, все проблемы в гетто сводились к необходимости прокормиться. Никакого хлеба никто не выдавал. Да, были пекарни, но все равно хлеба было мало. И еще печи в пекарне использовались, чтобы готовить "субботний чолнт" (блюдо из запеченного картофеля), а это тоже вело к дефициту хлеба.

Старательными помощниками фашистской охраны с первых же дней стали "хальбдойче" - полунемцы и предатели из числа украинцев, русских, белорусов. Они были не менее, а порою и более жестокими палачами, чем сами гитлеровцы, - ведь известно, что предатель идет дальше врага.

Еврейская полиция нам всем была так же неприятна, как и украинская, стоявшая на воротах снаружи. Они были так же строги, так же жестоки. Говорили и на польском языке, и на еврейском. Еврейские полицаи ходили в шапочках с козырьком, в комбинезонах серого цвета. Никакого оружия у еврейских полицейских не было, только дубинки, вроде палки. Обходов по домам они не делали. У них были списки, и они знали, кто, где живет. С полицией я скандалов не видела. Ведь я значительную часть времени проводила вне гетто.

Я не носила желтые латки ни на спине, ни на груди, вообще не носила. Это был мой протест против законов врага. Да и удобно было - ничем не отличаться от других жителей города. Поэтому часто вместе с остальными детьми выходила в город, чтобы найти еду. У нее было много друзей среди поляков, которые с началом войны и немецкой оккупацией от нее отказались.

Выйти из гетто было легко, стоило только перебраться через забор или приподнять проволоку и пролезть под ней. Но это было, конечно, чревато последствиями. Украинские и еврейские полицейские делали обход вдоль проволоки не очень часто, но делали. Они могли обыскать любого когда угодно и кого угодно. Могли заставить полностью раздеться. Невзирая на пол и возраст.

Наше общение с местными жителями было ограниченным. Они избегали нас. Все общение сводилось к попыткам обменять какие-либо вещи на продукты или поделки что делал дедушка. В городе я чувствовала себя спокойно, не боясь, что немцы меня остановят.

Весной прошлого года, попав под дождь, простыла. Ужасное было время. Лекарств не было, еды тоже. Совершенно изведенная голодом, я отправлялась к маме на работу. Я видела ее в косынке, всю в грязи и пыли, и едва сдерживался, чтобы не сказать: "Мамочка, я страшно хочу есть! Я погибаю, как мне хочется есть!" Но мне стыдно было это сказать, ей неоткуда было взять еду. И я прятала голодные глаза. А она понимала и говорила: "Ну что ты пришла? Я скоро вернусь, мы что-нибудь придумаем". Вечером она приносила несколько кусочков хлеба, которые казались настоящим наслаждением.

Из-за болезни я сильно похудела, и как только мне стало немного лучше, я снова была в городе, чтобы найти хоть немного еды. Когда в очередной раз перелазила забор, меня задержал патруль украинских полицейских. Они отвели меня к себе в контору. Где один из них стал моим первым мужчиной. Он потребовал, чтобы я теперь каждый день приходила к нему. Хорошо еще, что отпустили домой. А то поговаривали, что несколько молоденьких девушек уже пропало без вести, попав в руки полицаев. О случившемся рассказывать маме я не стала. Зачем ее расстраивать - все равно рано или поздно это должно было случиться. Тем более я знала, что случившееся со мной не редкость. Минимум еще несколько моих знакомых постоянно исполняли прихоти полицаев.

На следующий день Соня вновь пришла к воротам. Стефан уже ждал ее. Он снова использовал ее, потом дал 20 рублей и разрешил выйти в город. На полученные деньги я купила немного хлеба и поела.

Стефан чаще всего был с ней один. Он не был груб, не бил, не оскорблял, просто брал, как хотел, тяжело дыша. Часто говорил, что я похожа на его сестру. Всегда давал немного денег или продуктов. Однажды он с другом встретил ее в городе и потащил к себе домой, где они всю ночь пользовали ее, как только хотели. Зато накормили, так как на давно уже не ела. А еще разрешили взять с собой остатки еды и отдали перепачканный грязью мешок с ненужными им вещами.

Мама все поняла без слов. Разбирая принесенные вещи, она увидела одно из платьев и расплакалась. Оказалось, что это платье ее подруги, которая несколько дней назад была отправлена в Германию. Поплакав она села перешивать платье для Сони, не пропадать же добру. После того случая Соня стала встречаться уже с несколькими полицаями. Не было никаких чувств - даже омерзения. Нужно просто было выжить. Любым способом.

О сопротивлении она ничего не слышала. Пока однажды знакомый по школе мальчик не сказал по секрету, что он ходит на занятия по изучению оружия и предложил ей присоединиться к ним. Она согласилась. Так она познакомилась с ребятами из группы еврейской самообороны. Они учились пользоваться оружием, которое покупалось на рынке у поляков. Однажды руководитель их пятерки предложил ей изучать медицину, чтобы уметь перевязывать раненых. Соня согласилась. Меддело преподавала пожилая медсестра из больницы гетто. Она научила делать перевязки и ухаживать за больными.

Никто и никогда не спрашивал и у Сони, что с ней делают полицаи. Хотя и догадывались. Ее не осуждали. Каждый выживает, как может. Она с остервенением училась, стараясь как можно лучше освоить урок. Девушке нравилось общаться с ребятами, тем более что там было столько отважных и веселых парней. Они научили ее новой песни принесенной из Вильно. Когда было трудно, Соня с удовольствием ее пела. Вот и сейчас она напела ее про себя:

Никогда не говори: "Надежды нет",

Даже если тучи скрыли белый свет,

Знай, придёт наш час, мы вырвемся из тьмы,

Твердым шагом отчеканим: это мы.

От зеленых до покрытых снегом стран

Кровь горячая течет из наших ран.

Но везде, где капли крови упадут,

Гнев, и мужество, и сила прорастут.

Ясным солнцем озарится наш рассвет,

Где не будет ни врага, ни прошлых бед.

А погибнем, эту песню не допев

- Наши внуки пусть подхватят наш напев.

Нет, не птица в безмятежной вышине

Эту песню распевала при луне,

- Средь горящих стен, не сломленный судьбой,

Пел народ её, идя на смертный бой.

Никогда не говори: "Надежды нет".

Даже если тучи скрыли белый свет,

Но придет наш час, мы вырвемся из тьмы,

Твердым шагом отчеканим: это мы.

(Песня еврейских партизан Виленского гетто

Слова: Гирш Глик Музыка: братья Покрасс 1943)*

*ZOG NIT KEYNMOL (НИКОГДА НЕ ГОВОРИ)

zog nit keyn mol, az du geyst dem letstn veg, khotsh himlen blayene farshteln bloye teg. kumen vet nokh undzer oysgebenkte sho, s'vet a poyk ton undzer trot: mir zaynen do! fun grinem palmenland biz vaysn land fun shney, mir kumen on mit undzer payn, mit undzer vey, un vu gefaln iz a shprits fun undzer blut, shprotsn vet dort undzer gvure, undzer mut! s'vet di morgnzun bagildn undz dem haynt, un der nekhtn vet farshvindn mit dem faynt, nor oyb farzamen vet di zun in der kayor - vi a parol zol geyn dos lid fun dor tsu dor. dos lid geshribn iz mit blut, un nit mit blay, s'iz nit keyn lidl fun a foygl oyf der fray, dos hot a folk tsvishn falndike vent dos lid gezungen mit naganes in di hent. to zog nit keyn mol, az du geyst dem letstn veg, khotsh himlen blayene farshteln bloye teg. kumen vet nokh undzer oysgebenkte sho - es vet a poyk ton undzer trot: mir zaynen do!

За несколько недель до высадки русского десанта при очередной встрече Стефан предупредил Соню, что в гетто ожидается облава и ей лучше пересидеть некоторое время дома. Так они с мамой и сделала. Сообщив информацию ребятам из сопротивления.

Полицаи ворвались в гетто утром и сразу же начали погром. Погибло много людей, в том числе и из сопротивления. О том, что происходило в гетто Соня, узнала только через несколько дней, когда они с мамой вышли из "малины" устроенной дедом под полом дома. В их доме стало немного просторнее одна из семей не найдя укрытия была схвачена и отправлена в Германию.

Когда пришли русские и в городе завязался бой, Соня, не задумываясь, приняла участие в восстании. Она вместе со своей боевой пятеркой и еще несколькими парнями атаковали охрану гетто. Удалось уничтожить пост на воротах, но захватить караульное помещение не получилось. Полицаи вели слишком сильный огонь. Укрывшись за домами, повстанцы продолжали перестрелку с полицаями, а Соня перевязала раненую руку Мойши.

Упавший от разрывов деревянный забор гетто дал возможность увидеть происходящее вокруг. Бой в городе все ширился, дрались на каждой улочке, за каждый дом. Русская пехота, заняв ряд ключевых точек давила сопротивление гитлеровцев в казармах. Совершенно случайно Соня увидела лежащий под досками забора окровавленный труп Стефана. Рядом с ним лежал пистолет. Сняв с трупа портупею и подобрав пистолет, девушка пошла в город. Рядом с рынком в одном из домов русские собирали своих раненых. Раненые не выпуская оружия, терпеливо ждали своей очереди на перевязку. Девушка стала им помогать. Полученных в гетто знаний хватило, чтобы грамотно обрабатывать раны. Это заметил врач, дал ей сумку с медикаментами и показал, кому надо помогать в первую очередь, а сам занялся эвакуацией раненых дальше на аэродром.

Поток раненых довольно быстро иссяк, русские стали собираться выдвигаться из города, Соня обратилась к врачу с просьбой взять ее с собой, тот согласился. Так она стала санинструктором в Брестской штурмовой бригаде.

Мама осталась в Белостоке. Даже не ушла в лес. Она только сказала, чтобы Соня по возможности берегла себя и отдала ей на память бабушкину брошку - последнюю драгоценность их семьи.

Уже в пуще с девушкой побеседовал лейтенант особого отдела с очень серьезными, внимательными и грустными глазами. Она ничего не скрывала от него. Рассказала, все как было. Ей поверили и доверили уход за ранеными. Соня попала во 2-ю егерскую роту. Вместе с ней в бригаде оказалось еще десяток девушек из гетто. Некоторых она знала по учебе в больнице. Когда отправляли раненых с партизанского аэродрома, лейтенант предложил им лететь с ними. Девушка отказалась и ни разу не пожалела ни о чем. Даже о том, что оказалась здесь в окружении, посреди болота. В роте рядом с девушкой всегда был кто-то из бойцов. Они помогали ей, чем могли - несли ее тяжеленный рюкзак с продуктами и медикаментами, давали больше еды, помогали с чисткой оружия и ни о чем никогда не просили взамен. Соня платила им улыбками и песнями на стоянках, а еще учила немецкому языку.

Больше всего ей из бойцов нравился командир взвода егерей сержант Михайлов. Он, похожий на большого и доброго медведя, с легкостью носил свой тяжеленный рюкзак с боеприпасами и пулемет. С какой-то невероятной легкостью продвигался через лес. Николай никогда не унывал, всегда был весел и общителен. Даже в бою улыбался и старался ее приободрить, делился с ней пайком и учил стрелять из трофейного карабина, который ей и добыл в гитлеровцев вместо старой "мосинки". Когда немцы прижали бригаду к реке, Соня заменила у Николая второго номера. Подавала коробки с патронами, набивала ленту. С тех пор она так и осталась с ним. Лишь ненадолго оставляя его чтобы перевязать очередного раненого. Вместе они отбивались против полицаев, вместе остались и здесь на болоте охранять и помогать раненым. Его постоянная улыбка сводила девушку с ума. Вот и сегодня, несмотря на то, что пришлось столько времени неподвижно лежать, он улыбается. Девушка ловила себя на мысли, что она по-настоящему влюбилась в это медведя...

Наконец-то сгустились сумерки и можно хоть чуть - чуть подвигаться. Николай только головой покачал.

Ротный к ним подошел практически неслышно. Последние несколько метров он прополз на животе. Николай шепотом доложил обстановку, после чего лейтенант что-то ответил сержанту и тут же растворился среди кустарника.

Смена к ним так и не пришла. Через час, когда сумрак полностью покрыл берег, Николай дал команду на отход. Медленно, очень медленно они отползли со своих постов и скрылись в кустарнике. Лагерь был пуст. Не задерживаясь, Николай повел ее к берегу. Несколько десятков гнилушек закрепленных на торчащих из воды палках указывали путь по болоту. Своих они догнали уже на противоположенном берегу.

- Все, последние, - сказали в темноте, - давайте бегом за нами, по пути обсохните.

И они побежали...

Их рейд по лесам и болотам до партизанского лагеря длился ровно семь дней. В пути от ран умерло еще восемь бойцов, но остальные с помощью партизан добрались до лагеря .