Кёнигсберг в Пруссии: история одного европейского города

Ноябрьская революция и её последствия

Ноябрьская революция 1918 года^{131}, завершившая целую эпоху в немецкой и прусской истории и одновременно открывшая новую эпоху, относится к важнейшим событиям нашей истории. Однако в Кёнигсберге она внешне проявилась настолько незначительно, что даже трудно определить её значение. Негативные симптомы развала старого порядка, старых связей, которые до сих пор считались необходимыми, произвол и распущенность, усиленные поражением, и неизвестность в отношении будущего Германии и Восточной Пруссии — всё это проявилось яснее и чётче, чем первые скромные ростки того нового, которое хотели построить. Как любая перестройка, так и эта принесла с собой не только ориентированные на будущее идеи, но и привела в движение все низменное в человеке, замутившее новое начало.

В ноябре 1918 года инициатива исходила не из Восточной Пруссии. События в Кёнигсберге последовали за берлинскими и повторили их в более слабой форме. В то время, как лучшие люди города находились ещё на фронте, за их спиной пала монархия, во имя которой они воевали, так как усматривали в ней национальную форму своего государства. Командующий генерал ночью передал свою шпагу радикальному крикуну^{132}. Малосознательные солдаты собирались под красными флагами на демонстрации. Организовывались солдатские и рабочие Советы, самостоятельно наделявшие себя большими полномочиями. Они соперничали друг с другом, принимали невыполнимые решения, о которых сразу же и забывали. И всё это имело место в тот период, когда запасы топлива и продуктов питания уменьшались, когда фабрики и заводы остановились из-за нехватки сырья и нежелания рабочих трудиться. Не стоит здесь упоминать тех, чьими именами в ту пору заполнялись колонки газет, а именно председателей разных Советов. Никто из них не создал ничего нового, не указал дорогу в будущее. И лишь благодаря их посредственности переворот в городе прошёл без кровопролития, уличных боёв и баррикад.

Хотя радикалы кричали громче других, но не они, а трезвые и умеренные силы, в особенности социал-демократы под руководством Фридриха Эберта, отвергавшие большевизм и выступавшие за парламентскую демократию, определяли дальнейший путь развития. С ними сотрудничали деятели старого режима, желавшие оградить государство и народ от полного развала и анархии. Так, хорошо зарекомендовавший себя оберпрезидент фон Батоцкий, другие высокие чины не покинули своих постов, хотя им и пришлось пережить много неприятного. Президента полиции сменили лишь в 1919 гаду. Его место занял секретарь социал-демократической партии Йозеф Люббринг, объявивший большевизму бескомпромиссную войну. Два деятеля, имевшие большие заслуги, но угодившие в центр политического внимания и пользовавшиеся дурной славой «продолжателей войны», обербургомистр Кёрте и председатель депутатского городского Собрания Диришле, были освобождены от должности. Оба ненадолго пережили собственное падение и падение своей отчизны. Обязанности обербургомистра временно исполнял социал-демократ Альберт Боровский, но вскоре уступил эту должность городскому казначею Эрдманну. Одним словом, Кёнигсберг в это бурное время был, так сказать, без обербургомистра, пока в августе 1919 года на эту должность не избрали Ханса Ломайера.

Из большого количества возникших повсюду рабочих и солдатских Советов в конце концов создали «Восточно-Прусский провинциальный Совет рабочих и солдатских депутатов», возомнивший себя организатором и представителем политической деятельности всей провинции. Его самой большой заслугой являлось то, что на одном из своих съездов, который состоялся в начале феврала в Доме союзов в Тиргартене, он не пошёл на то, чтобы превратить демократическую Ноябрьскую революцию в коммунистическую «февральскую», а встал на сторону Эберта и Национального собрания, которые «сами должны принять решение о дальнейшем политическом развитии отечества». Решение отнюдь не являлось само собой разумеющимся. Существовали мощные силы, как в Советах, так и в Независимой социал-демократической партии, которые хотели бы преобразовать Германию в государство Советов по российскому образцу.

В Кёнигсберге эта опасность была особенно велика, поскольку Красная армия стояла недалеко от восточно-прусской границы. По этой причине трезвые головы всех партий дружнее, чем в других местах, объединились против радикализма. В Кёнигсберге существовали и такие силы, которые были готовы открыть ворота стучащейся в двери мировой революции. Они действовали прежде всего в отрядах так называемого солдатского и матросского ополчения, созданных по постановлению Совета солдатских депутатов и легализованных законом от 12 декабря. Ополчение насчитывало примерно 1000 человек и в своём большинстве состояло из уголовных элементов. Руководил им Комитет из семи человек, заседавший в замке. Ополчение терроризировало граждан. В дальнейшем предполагалось преобразовать его в первые отряды немецкой Красной армии. Выборы в германское и прусское Национальные собрания всё же удалось провести. И когда 2 марта 1919 года впервые избрали городских представителей по новому избирательному праву, то террор в городе достиг своего апогея. Коммунисты не принимали участия в выборах. Победила Независимая социал-демократическая партия Германии (НСДПГ), она получила 29 мест, СДПГ — 21 место, Немецкая народная партия — 20 мест, демократы — 17, немецкие националисты — 8, центристы — 3 места. Хотя так называемые бюргерские партии оказались в меньшинстве, но поскольку СДПГ давно была известна в качестве демократической партии, то большинство избирателей на этих выборах высказалось против системы Советов.

Претворить в жизнь волю народа выпало на долю Августу Виннигу, являвшемуся с января месяца рейхскомиссаром Восточной и западной Пруссии, а с июня и оберпрезидентом провинции с резиденцией в Кёнигсберге. В качестве рейхскомиссара оккупированных бывших русских территорий^{133} ему пришлось отказаться от немецкой восточной политики. Будучи комиссаром этих территорий он видел опасность, грозившую Восточной Пруссии извне. Осознание этого факта — а этого не хватало большинству прусских политиков — стало определяющим в его дальнейшей деятельности. Целью Виннига являлось восстановление государственного авторитета, основанного на широком надпартийном политическом доверии. И когда он после переговоров с народным ополчением не достиг этой цели и неудачей закончилась его попытка создать городское ополчение, то он прибегнул к единственному оставшемуся в руках правительства средству, к военным добровольческим корпусам. Им удалось 4 марта 1919 года сломить террор Красных матросов. Военной стороной операции, при проведении которой было несколько раненых и убитых, руководил командующий генерал, а политическую ответственность нёс Винниг. Красный террор не сменился белым. Горожане смогли облегчённо вздохнуть. Независимцы и спартаковцы кричали об угрозе революционным свободам, исходящей от реакции, о «кровавой бойне» 4 марта и «нечеловеческой жестокости» солдат. Да и социал-демократы, которые запутались в идеологии классовой борьбы, поддерживали этот тон и с неблагодарностью отзывались о своём товарище Винниге. И только благодаря влиянию своей личности Виннигу удалось предотвратить всеобщую забастовку. Он добился также роспуска народного ополчения и создания нового народного полка на казарменном положении в качестве дисциплинированного отряда, подчинявшегося командующему генералу. Новая полицейская служба безопасности взяла на себя заботу о сохранении порядка в городе. И чем лучше работали новые демократические власти, чем большее число шатавшихся без дела солдат было демобилизовано, тем во всё большей степени теряли своё влияние Советы рабочих и солдатских депутатов. И когда они в конце 1919 года были распущены правительством, то никто не выразил недовольства.

После того, как Виннигом и военными добровольческими корпусами была устранена угроза большевистского переворота, усилились устремления, направленные против Версальского мирного договора^{134} и вытекающей из него внешней угрозы для провинции. Летом 1919 года обстановка созрела для проведения реформы городского управления. Тринадцатым обербургомистром, избранным после принятия «Городского уложения», стал Ханс Ломайер, бургомистром — Карл Гёрделер, оба уроженцы Западной Пруссии. Несмотря на то, что Гёрделер являлся членом исполкома Немецкой национальной народной партии, он пользовался доверием депутатов от СДПГ. Попечитель городских школ Штеттинер и советники по делам строительства Кутшке и Глаге остались на своих постах. Среди вновь избранных членов магистрата не было ни одного представителя партии социалистов, и это несмотря на то, что СДПГ была так же сильна, как и правящая Немецкая народная партия. Отказ от партийной коммунальной политики пошел городу на пользу.

Однако всё хуже становились отношения между Виннигом и социал-демократами. В январе 1920 года он вышел из рядов партии и попросил отставку у магистрата. Его удалось уговорить остаться на своих прежних постах, а также в партии. Однако сама партия ждала лишь удобного момента, чтобы избавиться от неудобного ей человека. Этот момент наступил во время Капповского путча^{135}. И то обстоятельство, что Винниг, являясь прусским оберпрезидентом, встал на сторону Каппа, стало подходящим поводом, чтобы причислить его к лагерю реакции. На самом же деле Винниг принял такое решение потому, что был неправильно информирован. Он поверил в то, что Капп стал хозяином положения и создаст многопартийный кабинет. И Виннигу пришлось приложить все свои силы, чтобы сохранить мир в провинции, страдающей от последствий Версальского договора, в южной и западной частях которой через несколько недель должен был состояться плебисцит по вопросу будущего всего края. Однако он потерял своё доброе имя, хотя за весь период путча в Восточной Пруссии не было сделано ни одного выстрела, не было ни одной забастовки. После неудавшегося путча Винниг лишился всех своих постов. Его место рейхскомиссара и государственного комиссара занял городской советник Альберт Боровский, пробывший на этом посту до июля месяца. В июле должность упразднили. Боровский не стал проводить в жизнь те радикальные решения, которых от него требовали. Он терпеть не мог доносов, которыми его буквально засыпали. С присущей ему скромностью, спокойно, без бурных выступлений он сумел уберечь провинцию от внутренних потрясений и провёл 11 июля плебисцит. Это был несомненный успех. В 1945 году Боровский был убит в Кёнигсберге советскими солдатами. В должность оберпрезидента вступил в апреле адвокат из Инстербурга Эрнст Зир, выходец из семьи с устоявшимися демократическими традициями, и с успехом пребывал на этом посту до 1933 года. Кёнигсбергский магистрат остался без изменений, так как Ломайер отказался занять сторону Каппа.

Страшным завершением смутного послевоенного времени стал взрыв склада боеприпасов возле департамента военных имуществ в Ротенштайне, происшедший 10 апреля [1920 года] и унёсший около 200 человеческих жизней.

Кёнигсберг при демократии

Во времена Веймарской республики^{136} Кёнигсберг, как и все другие города, страдал от последствий проигранной войны и внутренних конфликтов, разгоревшихся вокруг вопроса о форме государственного правления; ему пришлось пережить и хозяйственную нужду, он знал времена мнимого расцвета и промышленного кризиса, имел дело с безработицей и политическим радикализмом, однако всё это проявлялось сильнее, чем в других городах, поскольку ни одному другому городу Версальский договор не нанёс такого огромного ущерба, как столице Восточно-Прусской провинции, отделённой от империи так называемым данцигским коридором^{137}. История двенадцати лет после 1920 года — это история самоутверждения города.

Жители города и не помышляли сдаваться, видя в солидарности немецкого народа залог своей безопасности. Город всегда располагал эффективным хозяйством, но ещё никогда ему не оказывалось такой большой помощи со стороны империи и прусского государства, как в те годы, так как, по замыслам версальских миротворцев, отторгнутая от немецкой культуры и экономики Восточная Пруссия должна была прийти в упадок, став добычей соседей. И если эта старая прусская провинция оказалась в 1933 году не обескровленной, а являла собой живой организм рейха, то это произошло благодаря взаимодействию между отдачей и экономической инъекцией.

Одним из последствий Версальского договора, от которого Кёнигсберг тяжело страдал, стала почти полная беззащитность Германии в военном отношении. Правда, город оставался крепостью со сравнительно крупным гарнизоном рейхсвера^{138}, однако его численность и вооружённость были столь незначительными, что он не смог бы отразить нападения. Сокращение гарнизона благоприятно сказалось на городе в том смысле, что освободившиеся казармы были перестроены под жильё, а старый учебный плац в Девау переоборудован в гражданский аэропорт. Благодаря аэропорту, лежащему столь близко от города, Кёнигсберг получил привязку к воздушным линиям, став узловым портом на пути в Берлин, Стокгольм, Ригу-Ленинград и Москву.

С введением нового организационного порядка, явившегося в основном детищем Гёрделера, муниципалитет стал более динамичным и был подготовлен к решению тех новых задач, которые вставали на его пути: развитие сферы социального обеспечения, расширение сети благотворительных заведений по уходу за больными, строительство новых лечебных учреждений, развитие образования, улучшение внешнего вида города. Директор городских парков Шнайдер создал на месте старого оборонительного пояса зону отдыха с прогулочными дорожками, газонами, деревьями и каналами. Все это вместе с продолженной променадой вокруг Шлосстайха, новыми зелёными насаждениями вокруг Обертайха и в пригородах, новыми спортивными площадками и бассейнами принесло Кёнигсбергу репутацию одного из самых красивых и здоровых городов Германии.

То, что город имел средства на эти цели, было результатом инфляции. Насколько большим был моральный и хозяйственный урон, настолько выгодной она оказалась для тех, кто смог преодолеть нормы морали, существовавшие до сих пор в хозяйственной деятельности. К ним относился, благодаря умению и деловитости Ломайера, кенигсбергский магистрат. И если стало возможным возведение запланированных новых зданий на месте бывших укреплений, то только потому, что обербургомистр миллионные суммы выплат военной казне теперь мог выплачивать буквально из своего кошелька. Ломайер превратил город в своего рода крупного предпринимателя, поставив рядом учреждения, которые осуществляли управление городом, и муниципальные предприятия, работавшие на коммерческой основе, обязанностью которых было получение прибыли. Эта «Кёнигсбергская система» стала эталоном для других городов. Такими предприятиями стали «Königsberger Werke und Straßenbahn GmbH», «Reinigungs und Fuhr GmbH» (товарищества с ограниченной ответственностью «Кёнигсбергские муниципальные предприятия и трамвайное дело», «Городское очистное и транспортное общество»), скотный двор и бойня, а также Городской банк. Вначале город с помощью кредитов и дотаций государства и Прусской провинции и выпуском собственных временных банкнот пытался противостоять хозяйственным неурядицам. Когда же эти усилия оказались безрезультатными, то обербургомистр и городской казначей, вопреки воле частных банков, основали в 1921 году Городской банк. И лишь благодаря ему удалось победить инфляцию и оздоровить экономику города. Конечно, магистрат также участвовал в разбойничьем походе по облегчению карманов граждан, однако результаты, в общем и целом, пошли опять же на пользу всем.

Город освободился от своих долгов и приобрёл значительное количество земли и материальных ценностей. На инфляционные деньги он даже расширил морской порт и аэропорт, построил Торговый центр, содействовал проведению Восточной ярмарки, моторизовал пожарную охрану, построил дороги.

Вторым крупным хозяйственным предприятием города была Восточная ярмарка. Как и Городской банк, она была создана на волне веры в лучшее будущее, причём идею о её проведении пришлось отстаивать против сомнений коммерсантов. Ломайеру удалось убедить правительства Германии и Пруссии в значении Кёнигсберга для торговли с Россией и приграничными государствами и получить помощь. Из скромного начинания в сентябре 1920 года возникла крупная ярмарка, удачно расположенная на месте старых укреплений недалеко от нового Северного вокзала, участие в которой принимали многие страны. Из года в год она всё более расстраивалась и территориально расширялась. Основанное дирекцией ярмарки Восточноевропейское издательство специально занималось налаживанием и укреплением экономических связей с Советским Союзом. СССР, скандинавские и среднеевропейские государства были регулярно представлены на этой ярмарке. Наряду с Лейпцигской, она являлась единственной официальной немецкой ярмаркой и была признанным торговым посредником между Германией и Восточной Европой: Универсальная ярмарка товаров дополнялась специализированными ярмарками по продаже древесины, сельскохозяйственных машин, породистого скота. Техническая ярмарка в 1925 году получила собственное большое здание в восточной части территории ярмарки, которое называлось «Домом техники» (позднее «Шлагетерхауз»^{139}). Оно использовалось также для массовых собраний; здесь с речами выступали, например, Брюнинг, Гёббельс и Гитлер.

После потери Данцига и Мемеля кёнигсбергский порт приобрёл особое значение. Поэтому приступили к его давно уже запланированному расширению. Построили три портовых бассейна, морской канал углубили до 8 метров, сделав Прегель судоходным до Инстербурга. Были построены склады, в ту пору крупнейшие в Европе — возвели холодильник, складские помещения и заправочные станции, новый грузовой двор в порту с подъездными железнодорожными путями и ветками, установили в порту 30 механических кранов. Зимой три ледокола постоянно держали фарватер порта открытым. Реконструкция вышеупомянутых железнодорожных путей в порту также была давно запланирована, однако отложена из-за разных бюрократических проволочек. Да и частная железная дорога в направлении на Кранц противилась строительству общего Северного железнодорожного вокзала для курортных железных дорог. И только после того, как город скупил большинство акций Кранцской железной дороги, а имперская железная дорога Рейхсбан выкупила у военных необходимый земельный участок, начались строительные работы. До 1930 года построили новый Северный железнодорожный вокзал для Кранцской, Лабиауской и Самландской железных дорог и новый Главный железнодорожный вокзал на юге города, с большой привокзальной площадью, простиравшейся до самой Хабербергской церкви. В противоположность старым Восточному и Южному железнодорожным вокзалам новый Главный железнодорожный вокзал был проходной станцией. Отсюда отправлялись поезда в Лабиау и Пиллау, первые через Северный вокзал, а вторые через вокзал Холлендер Баум (Голландский шлагбаум). Тем самым транспортный поток шёл от улицы Кайзерштрассе к Форштадтской Ланггассе. Технической новинкой стал двухэтажный железнодорожный мост через Прегель, построенный в 1926 году. Старые вокзалы в дальнейшем использовались в качестве грузовых дворов. Кроме того, вблизи ярмарки возвели новый грузовой двор.

Город в эти годы продолжал расти. Застраивались свободные участки за воротами. Возникли новые жилые районы и застроенные виллами пригороды в Липе, Ротенштайне, Баллите, Шарлоттенбурге, Ратсхофе и Лавскене на северном берегу Прегеля, и в Шпандинене, Понарте, Розенау, Шпайхерсдорфе и Иерусалиме на южном. Их строительство было для архитекторов и градостроителей достойной задачей, но для муниципалитета дополнительной заботой. Нужны были новые дороги и городской транспорт, вода и электроэнергия для новых районов. Для этого необходимо было расширить водное и электрическое хозяйства и построить на реке новую водонасосную станцию возле пригорода Иерусалим, с помощью которой прегельская вода должна была стать пригодной для питья. Но и этого было в перспективе недостаточно. И только построенная в 1935–1936 годах в 30 километрах от города водонасосная станция для подземных вод позволила надёжно снабжать город питьевой водой. Соорудили её повыше столицы, на канале с гравийным дном в районе древнего русла Прегеля. Её строительство велось вплоть до начала войны.

Рост города вновь поставил на повестку дня вопрос о расширении границы коммунального округа, и в 1927–1929 годах при включении в состав города новых районов решили сделать сразу задел на будущее. По площади город вырос более, чем вдвое, его территория увеличилась с 4428 до 9791 гектара. Тем не менее, за пределами его новых границ появились новые дачные посёлки в Метгетене, Танненвальдэ, Кведнау, Нойхаузене, но городская администрация оставалась централизованной.

В газетном деле произошли лишь незначительные перемены. Независимая социал-демократическая партия основала свой печатный орган, газету «Freiheit» («Свобода»). Издавалась она столь же непродолжительно, сколь кратковременным было существование самой партии. КПГ издавала сначала газету «Rote Fahne» («Красное знамя») и затем газету «Echo des Ostens» («Эхо Востока»), пока правительство Папена её не запретило. Новыми являлись уже упомянутые Восточноевропейское издательство и издательство Кантера. В книжной торговле утвердила свою ведущую позицию и расширила своё влияние фирма Грефе и Унцер.

Университет пользовался особым расположением государства. Так же, как Восточная Пруссия из-за своей оторванности от империи опять как бы стала более самостоятельной, так и Альбертина стала нечто большим, чем просто провинциальным учебным заведением. Её статус не изменился, но возросло её значение для национального самосознания. Однако этот национализм и в политическом плане не был агрессивным. Он, по мнению историка Ханса Ротфельса, был направлен не на ревизию границ, а на ревизию взглядов, на изучение национальных проблем и способов их решения. Национал-социализм растоптал эти ростки. В 1930 году число обучавшихся в Альбертине достигло рекордного уровня за всё время её существования — 4133 студента, из них 761 женщина. Среди профессоров наибольшим авторитетом пользовался представитель прибалтийской филологии Адальберт Бецценбергер, бывший в критические 1918–1920 годы ректором и сумевший мудро и твёрдо управлять университетом, проведя его через весь неспокойный революционный период. Среди новых институтов Альбертины, расположившихся за чертой города, были сейсмическая станция в Гросс-Рауме, станция по изучению проблем рыболовства в Нойкурене, опытное хозяйство в местечке Фройляйнхоф, опытное прудовое хозяйство в Пертельтникене и Институт по изучению проблем борьбы с вредителями сельскохозяйственных культур. Известный орнитологический центр в Росситтене не являлся научным институтом Альбертины, так как с 1923 года принадлежал «Обществу имени кайзера Вильгельма». Новыми являлись Институт церковной и школьной музыки, Институт физкультуры и Земельный институт древней истории.

Крупнейшими событиями университетской жизни этого времени стал 200-летний юбилей Канта, отмечавшийся в 1924 году, а также открытие нового здания университета в 1927 году. Кантовские торжества, во время которых возле Кафедрального собора был открыт новый надгробный памятник Канту работы профессора Ларса, вылились в нечто большее, чем просто пиетический акт. Участие в них министров имперских и государственных ведомств обеспечили им национальное, а присутствие философов многочисленных иностранных университетов и международное значение. После отчуждённости периода войны Германия вновь влилась в духовное сообщество наций. Гостем философов в некоторой степени являлся и Ловис Коринт; это было его последнее посещение города, где он получил образование, на этот раз по случаю выставки своих произведений, проведённой совместно университетом, Художественной академией и муниципалитетом.

Особое положение Восточно-Прусской провинции способствовало тому, что университет более активно стал изучать историю края; в первую очередь такие исследования проводил Институт по изучению родного края, основанный профессором Циземером. И новые общества, как например «Кёнигсбергское научное общество», «Общество содействия научному изучению истории родного края», «Историческая комиссия по изучению Восточной и Западной Пруссии» также занимались этими проблемами. Институт торговли, размещавшийся в новом здании возле Обертайха и наделённый правом присуждения докторской степени, в первую очередь занимался историей развития кёнигсбергской и восточно-прусской экономики и экономики прибалтийских стран. Разумеется, что и преподаватели Художественной академии и их ученики, а также учащиеся художественно-ремесленного училища, свободные художники предпочитали в своих работах восточно-прусские мотивы. Селение Нидден на Куршской косе было в этом смысле раем для живописцев. Изобразительное искусство находилось в своём зените, несмотря на то, что прусскому государству приходилось экономить. В 1932 году Художественная академия была преобразована в «Государственные мастерские изобразительного искусства».

Мерой экономии средств и одновременно следствием свёртывания гимназического образования было объединение гимназий Альтштадта и Кнайпхофа в одну Городскую гимназию. Одновременно шло крупномасштабное расширение сети школ для девочек. Город взял в своё ведение несколько частных лицеев, которые не смогли пережить период инфляции, организовал несколько высших женских школ, при этом не были забыты и пригороды. Школу Бургшуле перевели в новое здание в районе Ландграбена. Правда, это противоречило традициям школы, но зато помогло лучше удовлетворить запросы жителей Хуфена. В присоединённых к городу пригородах были основаны новые народные школы. Перед «захватом власти» [1933] в Кёнигсберге имелось 14 гимназий и училищ, 10 средних, 40 народных и 5 вспомогательных школ. Городским «министром по делам образования и религии» был городской школьный советник Пауль Штеттинер, оказывавший стимулирующее воздействие во всех областях своей деятельности.

Вместе с обербургомистром он стал направляющей и движущей силой всего прогрессивного, чего добились кёнигсбергские театры в то время. Обоим театрам, финансируемым одним из акционерных обществ, было трудней, чем другим культурным учреждениям, выжить в период экономического спада. В конце концов финансирование взял на себя город. Театр на Парадной площади был преобразован в Оперный театр. Новый театр переехал в перестроенное здание Луизентеатра (позднее здесь размещалась «Комическая опера»), находившееся в Хуфене. Оба они переживали пору своего расцвета, Оперный театр при интенданте Хансе Шюлере, Новый театр при Фритце Йесснере. Ещё большее значение, чем перед войной, приобрело «Общество почитателей Гёте», так как более настоятельной необходимостью стало не только ознакомление кёнигсбержцев с новейшей немецкой литературой и её авторами, но и последних с Кёнигсбергом. Кёнигсберг посетили все выдающиеся немецкие писатели, кроме Герхарта Гауптманна. Все приезжали охотно, один лишь Томас Манн заставил себя долго упрашивать.

При всём своём обширном поле деятельности «Общество почитателей Гёте» не забывало обо всём том хорошем, что находилось так близко. Оно приглашало на родину уехавших в своё время из Восточной Пруссии художников слова на литературные чтения: Карла Бульке, Вальтера Хариха, Арно Хольца, Георга и Ильзе Райке, Генриха Шпиро, Зигфрида фон дер Тренка и Пауля Вегенера — в связи в пятидесятилетием последнего в Городском холле в его честь был устроен банкет. Должным образом город чествовал также и «свою» поэтессу Агнес Мигель в день её пятидесятилетия. В то время в Кёнигсберге жило два талантливых немецких поэта — Агнес Мигель и Эрнст Вихерт. Оба уроженцы Восточной Пруссии, оба своим видением мира и творчеством теснейшим образом связанные со своей родиной, и вместе с тем такие разные, что почти не имели ничего общего друг с другом и практически не имели контактов. К сожалению, Вихерт не согласился занять место председателя «Общества почитателей Гёте», которое ему хотел уступить Гольдштайн. Он оставил Кёнигсберг и уехал в Берлин. Агнес Мигель осталась верна своему родному городу.

Свою традиционную славу города музыки Кёнигсберг сумел сохранить и в период между двумя мировыми войнами. Симфонический оркестр, многочисленные музыкальные и хоровые общества, союз «За новое тональное искусство» и университетская Collegium musicum (музыкальная коллегия) развили бурную деятельность. Движущей силой в музыкальной жизни выступали дирижёр Герман Шерхен и профессор Мюллер-Благгау. Рихард Штраус и Ханс Пфитцнер дирижировали при постановке собственных опер. Значительными событиями музыкальной жизни были Четвертый Восточно-Прусский музыкальный фестиваль в 1924 году, Фестиваль исполнительского искусства, организованный в 1930 году «Всеобщим немецким музыкальным союзом», и посвящённый Брамсу фестиваль в 1933 году. На Фестивале исполнительского искусства впервые выступил созданный Шерхеном Оркестр радио. С появлением в 1924 году, после скромных начинаний, радиостанции Кёнигсберга, преобразованной впоследствии в радиостанцию Остмаркен-Функ, в городе появилась не только новая техника, — эта радиостанция явилась для города также культурным фактором первостепенного значения. Она содействовала трансляции симфонических концертов. О том, какое огромное значение город придавал этой станции, говорит тот факт, что Кёнигсберг был единственным немецким городом, принимавшим участие в финансировании своего радио.

В музейном деле изменения были связаны с освобождением замка от всякого рода служб. После того, как службы, за исключением Верховного земельного суда и нескольких мелких инстанций, стали постепенно переезжать из замка, освобождалось место для музеев и коллекций — для Городского собрания произведений искусства, приобретшего особую известность при его директоре Альфреде Родэ, в первую очередь благодаря богатой коллекции янтаря и залу с художественными произведениями Ловиса Коринта; для перешедшего в собственность провинции Прусского музея и для выставки книг городской библиотеки. После того, как муниципалитет из старой кнайпхофской ратуши переехал в здание на улице Ганзаринг, в освободившихся помещениях расположился только что созданный Музей истории города, известнейшей частью которого стал Музей Канта.

После того, как была преодолена инфляция, а также благодаря специально созданному Городскому комитету по развитию физических упражнений, широкое распространение получило спортивное движение. Пусть спортивные достижения, за исключением планеризма и буерного спорта, и не были выше, чем в других провинциях, однако важно было то, что восточно-прусские спортсмены и команды принимали участие в проводившихся в империи соревнованиях, да и для спортсменов из других областей поездка в Кёнигсберг была стоящим делом, в особенности тогда, когда во время следовавших за соревнованиями поездок по Мазурии и на Куршскую косу они знакомились не только с достопримечательностями, но и узнавали об особом политическом положении провинции. Под этим углом зрения необходимо видеть и постепенное развитие туризма, и поезки школьников и молодёжных групп. Конечно, этому способствовало и то обстоятельство, что во время войны Кёнигсберг был у всех на устах, однако приезжавшие в город не только хотели видеть поле брани под Танненбергом, но вместе с тем и продемонстрировать свою внутреннюю связь с этой территориально отделённой от страны провинцией. Возникли новые спортивные союзы и новые спортивные площадки, и чем для любителей музыки были музыкальные фестивали, тем для любителей спорта стали Студенческая олимпиада 1927 года и чемпионат Германии по плаванию в 1931 году.

Однако расцвет культурной и общественной жизни не смог затмить тот факт, что война, инфляция и положения Версальского договора нанесли провинции большой урон. Инфляция «съела» все срочные вклады, благотворительные фонды и легаты, сильно подорвала доверие к семье, разрушила традиции. Общественные средства необходимо было вкладывать там, где больше не проявлялась частная инициатива. Многие известные старые фирмы разорились или сменили хозяев. Сигарная фабрика Гросскопфа вынуждена была прекратить производство, вагонный завод Штайнфурта под давлением обстоятельств был акционирован. Нарушение традиционных торговых связей из-за изменившихся границ, дефицит всех товаров, конкуренция со стороны портов Данцига и Мемеля, не принадлежавших более Германской империи — всё это способствовало концентрации производства и тесным связям с крупными концернами империи.

Именно в этой связи следует рассматривать влияние Хуго Штиннеса на кёнигсбергскую промышленность. Он приобрёл обе целлюлозные фабрики, объединил их вместе с другими в акционерное общество «Коголит» и присоединил его к своему концерну. Кроме того, он прибрал к рукам акционерное общество по импорту угля и основал пароходства «Посейдон» и «Артус». После включения разорившейся старой фирмы Кляйенштюбера в состав «Посейдона», это пароходство стало крупнейшим на Балтике. «Артус» был куплен «Ганзейским транспортным обществом» и продолжал свою деятельность под именем «Артус-Ганза». Штиннес создал также «Восточно-Прусское машиностроительное общество с ограниченной ответственностью», присоединил к нему созданное в 1891 году машиностроительное товарищество, организованное восточно-прусскими производителями сельско-хозяйственной продукции, и превратил его фабрику в Розенау в предприятие под названием «Одинверк», состоявшее из машиностроительного завода с литейным производством, которое являлось крупнейшим во всей Восточной Германии. Одним словом, Штиннес помог кёнигсбергской экономике пережить тяжёлые времена и вообще с помощью своего капитала сделал много хорошего. Когда после смерти Штиннеса его империя быстро распалась, большинство кёнигсбергских предприятий стали самостоятельными. Целлюлозные фабрики перешли во владение английской фирмы «Инвереск Пэйпер Компани Лтд.», а от неё в 1930 году к концерну «Фельдмюле».

И после развала концерна Штиннеса многие кёнигсбергские фирмы старались объединиться с фирмами в империи или заручиться их поддержкой. Пивзаводы в Понарте и Шёнбуше искали опору у концерна Рюкфорт в Штеттине, концерн «Карштадт» приобрёл универмаг Натана Штернфельда. Другие крупные фирмы перевели в Кёнигсберг свои филиалы из Познани, Бромберга и других отошедших к Польше городов. Находились и смелые предприниматели, открывавшие новые фирмы и делавшие это небезуспешно. Расширенные портовые сооружения стали хорошо использоваться. «Шелл» и «Пройсаг» арендовали в порту складские и торговые помещения под торговлю углём и строительными материалами. Крупнейшим предприятием по торговле углём в Восточной Пруссии стала фирма «Луиза», созданная в 1931 году «Прусским угольным и сталелитейным акционерным обществом». Промышленность избежала крупных рабочих выступлений. Споры между созданным в это время «Союзом работодателей» и профсоюзными объединениями никогда не угрожали общему благополучию.

Вера в политическую стабильность и экономическое развитие Восточной Пруссии была всеобщей. Кёнигсбержцы не переводили свои капиталы в западные земли, наоборот, в Кёнигсберг поступали не только средства налогоплательщиков, но и частные инвестиции.

Положительные моменты двадцатых годов не смогли, однако, свести на нет последствий не подлежавшего ревизии Версальского договора. Конкуренция портов Данцига и Мемеля не оказывала такого решающего влияния, как потеря торгового партнёра в лице России. Уголь завозился в ещё больших объёмах, чем до войны, хотя поступал он отныне в большинстве своём из западногерманских шахт, а не из Шотландии и Англии, как прежде. Но поток грузов, ввозившихся до сих пор с Востока или вывозившихся туда, сократился до ужасающих размеров. Так, сельди в Кёнигсберг поступало лишь четверть довоенного количества, так как Польша её ввоз запретила или же совершала её поставки через Данциг-Гдинген, а Советская Россия самостоятельно закупала сельдь в Норвегии, ввозя её через Мурманск. Для русских бобовых культур Кёнигсберг ещё оставался важнейшим портом вывоза, однако импорт леса составлял здесь мизерную долю из-за перекрытия реки Мемеля между Литвой и Польшей. Кёнигсбергские мельницы несли большие убытки из-за того, что северные страны во время войны создали свою мукомольную промышленность. То незначительное увеличение грузооборота, достигнутое в порту в 1929 году, следует отнести за счёт импорта угля и сырья для целлюлозной промышленности. Однако эта торговля не шла на пользу купечеству, так как велась лишь в рамках концерна Штиннеса.

С помощью торговых сделок, тарифных соглашений и договорённости о транзитных перевозках грузов по Данцигскому коридору, большую роль в достижении которой сыграл синдик Торговой палаты Фритц Симон, была сделана попытка смягчить тяжёлые последствия Версальского договора и приспособить торговлю к новой политической реальности. В какой-то степени это, вероятно, и удалось бы осуществить, если бы мировой экономический кризис не свёл на нет все признаки наметившегося улучшения. Расплата была неминуема, так как вся немецкая промышленность в общем и целом жила за счёт займов. Кризис поразил чувствительную, ещё не окрепшую экономику, страдающую от инфляции и последствий навязанного договора. Поэтому разрушительные последствия этого кризиса в Германии были более сильными, чем в других странах, а в Кёнигсберге в свою очередь ещё более сильными, чем в других немецких городах.

С 1929 по 1931 годы разорилось 513 кёнигсбергских фирм, среди них старые известные торговые дома. Наихудшее положение сложилось в металлургии. Фирма Штайнфурт, выпустившая в 1930 году тридцатитысячный железнодорожный вагон, смогла преодолеть этот кризис самостоятельно. Фирма Шихау держалась на плаву с помощью государственных субсидий и дотаций с запада. Фирма «Унион», однако, обанкротилась, так как не получила от Рейхсбана (Имперских Железных Дорог) ожидаемого заказа на постройку локомотивов. Незначительную часть этой фирмы, прежде всего верфь, приобрела в Эльбинге фирма Шихау, сделав её своим кёнигсбергским филиалом. Основные же предприятия «Униона» были закрыты, а само её название было исключено из списков наименований фирм. В этот же период концерну «Фельдмюле» пришлось временно закрыть своё предприятие в Закхайме. В конце 1931 года в Кёнигсберге насчитывалось 33 000 безработных; в течение последних трёх месяцев их число увеличилось на 8000. Количество получающих благотворительную и социальную помощь увеличилось в десять раз и в марте 1932 года составило около 13 000. Вместе с пенсионерами, получающими маленькие пенсии или социальные пенсии, с инвалидами войны и членами их семей разного рода помощь получало 93 000 человек, то есть четверть всего населения.

Экономический кризис вызвал финансовые затруднения и у муниципалитета, так как, с одной стороны, уменьшились поступления в бюджет, а с другой стороны, всё сильнее давил груз социальных обязательств по отношению к нуждающимся, и сумма выплат уже почти равнялась сумме доходов, в связи с чем город вынужден был увеличить своим предприятиям налоги, резко сократить расходы и уменьшить число своих программ, но всё же он не смог в 1932 году отчислить государству всей суммы налогов, так как не смог бы иначе выплатить заработную плату, оклады и пособия; тем не менее долги возросли с 25 миллионов рейхсмарок в 1927 году до 87 миллионов в 1932 году. Несмотря на все усилия обербургомистра и городского казначея, город находился в начале 1933 года на грани банкротства. Такое безысходное экономическое положение стало питательной средой для политического радикализма. И хотя в Кёнигсберге по-прежнему проводились конференции и конгрессы и отмечались праздники, однако в центре внимания всё более и более оказывались стремительно развивавшиеся политические события. На выборах в городское собрание в 1929 году коммунисты набрали 30 000 голосов и тем самым лишь немногим уступили социал-демократам и Немецкой народной партии. Список национал-социалистов получил 8400 голосов (6 %). На обоих последних свободных выборах в рейхстаг в 1932 году НСДАП^{140} вышла на первое место, однако в Восточной Пруссии доля отданных за неё голосов составляла всего 36 процентов. Второй партией по итогам выборов стала коммунистическая. И хотя социал-демократия уступала ей всего лишь немного, результат говорил о том, что будущее Германии будет решаться в споре между национал-социалистами и коммунистами.

Ещё ожесточённее, чем сами партии, вели между собой борьбу выделившиеся из них или кровно сними связанные боевые союзы «Стальной шлем», «Орден молодых немцев», «Союз красных фронтовиков», «Рейхсбаннер» и «Железный фронт»^{141}. Они, как и ряд других более мелких союзов, имели своих вождей и свои цели, форму одежды и символику, знамёна и марши, проводили свои демонстрации и сборища, Дни всеобщей борьбы и побоища в залах заседаний. Развитие событий шло, как казалось, навстречу гражданской войне.

Третий рейх

История НСДАП в Кёнигсберге началась с того, что один из солдат, кёнигсбергский булочник Магуния, в 1921 году вступил в Мюнхене в партию. В 1925 году была организована местная группа с небольшим отрядом штурмовиков (СА). В 1926 году в Кёнигсберге впервые выступил Гёббельс, после чего в зале произошло побоище. После внутренних разногласий и споров в 1927 году гауляйтером Восточной Пруссии стал чиновник железнодорожного ведомства Эрих Кок, уроженец Эльберфельда. В то время на весь Кёнигсберг приходилось всего 80 партайгеноссе. Своей бесцеремонностью и отчаянной энергией Кох помог «движению» набрать высоту. В мае 1929 года кёнигсбержцы впервые услышали в Городском холле выступление «фюрера». Год спустя Кох уже издавал партийную газету «Preußische Zeitung» («Прусская газета»). Партия росла, а вместе с ней созревали и внутренние кризисы, росли коварство, противоречия между политической организацией и штурмовыми отрядами (СА), другими «подразделениями и союзами», постепенно выходившими на арену. Общественности об этом мало что было известно, но идеологически сплочённым блоком НСДАП никогда не являлась. На виду была лишь необыкновенно активная деятельность партии, проявлявшаяся на собраниях и демонстрациях, в шумных сборищах и драках, вплоть до нападений и убийств, в особенности в «боевом 1932 году» под девизом «Защита от красного террора». Демонстрации становились всё пестрее и громче, а массы всё фанатичнее.

Партия имела только трёх представителей в городском депутатском собрании. В магистрате ей получить места не удалось, хотя она вела яростную агитацию против обербургомистра Ломайера. В то же время она имела своих людей во всех городских службах и инстанциях. Ещё никогда в жизни недоверие людей друг к другу не было так велико, как в период «боевого времени», и никогда ещё идеализм и человеческая подлость так не сближались, как теперь. Как бы ни оценивался этот период, ясно одно — национал-социализм никогда не являлся продолжением прусских традиций, ни консервативных, ни либеральных, ни социалистических. Он не имел в Кёнигсберге предшественников и зачинателей, не было их и в духовной жизни, питательной средой которой были либерализм, демократия и патриотизм. Эти духовные позиции всегда были чужды национал-социализму.

Поэтому Кёнигсберг никоим образом не способствовал принятию тех решений, которые были приняты 30 января 1933 года в Берлине. Никто в тот день не мог предвидеть, к каким последствиям приведёт назначение Гитлера на пост рейхсканцлера. Угроза гражданской войны всё ещё не была устранена. В феврале «Союз красных фронтовиков» и «Железный фронт» всё ещё призывали своих единомышленников к акциям протеста. Ясность в политическую ситуацию города внесли лишь последние более или менее свободные выборы в городское депутатское Собрание, прошедшие 5 марта. Национал-социалисты получили абсолютное большинство голосов (54 %) и мандатов. На втором месте находилась СДПГ, на третьем — КПГ.

Политические последствия этого «захвата власти» в Кёнигсберге были такими же, как и повсюду в Германии. Ведущие деятели, если они в спешном порядке не вступали в ряды НСДАП, были постепенно уволены со своих постов, а на их место назначены надёжные, но в профессиональном отношении в своём большинстве некомпетентные «старые бойцы». Руководители высших имперских и земельных ведомств, Торгово-промышленной палаты, Сельскохозяйственной палаты, правлений союзов и обществ должны были подчиниться «господствующей идеологии». Только новый обербургомистр Хельмут Виль, сменивший Ломайера, не являлся «старым бойцом». Он был избран на этот пост по рекомендации оберпрезидента Кутшера городским депутатским Собранием — правда, уже после «чистки» последнего, — как ценный финансовый специалист, дабы избежать банкротства города. Это ему удалось в первую очередь путём замены непродуктивного пособия по безработице на продуктивную трудовую занятость и путём повышения долговых обязательств до 141 миллиона рейхсмарок. Обербургомистр оставался на этом посту до тех пор, пока не устроился в частную фирму в Гамбурге. Городским казначеем стал Фритц Гёрделер, брат предыдущего бургомистра. На своих постах осталось ещё несколько прежних городских советников, но лишь потому, что они являлись специалистами в своей области, заменить которых было трудно. Большинство же штатных и добровольных городских советников являлись надёжными партайгеноссе, членами нацистской партии. В провинциальных органах власти смена руководства произошла только через четыре месяца. «Человек Папена»^{142} Эрнст Кутшер должен был уступить свою должность гауляйтеру; Эрих Кох, душегуб Восточной Пруссии, стал в июне 1933 года оберпрезидентом.

И в Кёнигсберге, как и повсюду, партия упорно и рьяно преследовала своих противников, приравнивая их к врагам Германии. Все другие партии запрещались или же самораспускались, их средства конфисковались. Профсоюзы были реорганизованы в «Трудовой фронт», а их имущество изъято. Дом профсоюзов стал «Коричневым домом» партии. Тираж «Прусской газеты» вырос за счёт принудительной подписки. Достопочтенную «Гартунгскую газету» задушили, прекратила свой выпуск и «Восточно-Прусская газета». Выжили только «Всеобщая газета» и «Ежедневный листок», встав полностью на партийную линию.

Фашистские молодчики штурмовали ложи, а позднее, в так называемую «хрустальную ночь»^{143}, и синагоги. Здания лож использовались для других целей, а синагоги сожгли. Евреям, как исповедовавшим иудаизм, так и перешедшим в христианство, запретили работать по профессии, особенно преследовались адвокаты и врачи; еврейские магазины бойкотировались. Кто вовремя не успел выехать за границу, того заставили носить шестиугольную еврейскую звезду как знак унижения, а позднее отправили в концлагеря Риги или Терезиенштадта, если только он не избегал этой участи, покончив жизнь самоубийством, как это сделал попечитель городских учебных заведений Штеттинер. Концлагеря в Кёнигсберге и его окрестностях не было, однако, казематы форта Кведнау первое время являлись своего рода сборным пунктом для беспорядочно и противозаконно арестованных.

Лишь немногие организации не сразу же перешли на указанную партией линию диктатуры «всенародного государства»: университет, управление юстиции, союз «Стальной шлем» и Вермахт.

Союз «Стальной шлем» партия запретить не могла, как она это сделала со всеми другими политическими организациями, так как была с ним определённым образом связана. Поэтому она избрала путь постепенной «унификации», постепенного приобщения к господствующей идеологии, путь, которым руководители «Стального шлема» на западе пошли бесприкословно, в Восточной Пруссии же очень неохотно и только потому, что не смогли никак этому воспрепятствовать. Молодые «шлемовцы» были переведены в гитлерюгенд, члены союза постарше постепенно интегрированы в штурмовые отряды (СА). С большой помпой основанный «Союз национал-социалистических фронтовиков» гауляйтер в 1935 году запретил, обвинив его в «реакционных происках». Гитлерюгенд, как и штурмовики, претендовали на свою исключительность. Все молодёжные общества были распущены или приобщены к гитлерюгенду.

Университет потерял своих доцентов-неарийцев и некоторых других, неугодных партии или национал-социалистическому «Студенческому союзу», но оставался в общем обителью научных исследований и образования. Некоторые профессора ожидали для себя большего от «национального возрождения», но Альбертина не стала оплотом партии. Национал-социалистический «Студенческий союз», вначале состоявший из маленькой группы студентов, сумел захватить ключевые позиции во «Всеобщем студенческом комитете» и с помощью гитлерюгенда добился роспуска всех остальных студенческих организаций. «Товарищества», которые должны были прийти им на смену, зачахли.

Школы были ещё беспомощней против «унификации», чем университет. Почти все директора и ректоры были смещены. Назначенные на их место члены партии были без исключения менее способными, чем их предшественники, однако, власть имущих это особенно не беспокоило. Всё же следует отметить, что два самых известных и толковых директора — Артур Ментц из Городской гимназии и Бруно Шумахер из Фридрихсколлегии — остались на своих местах, их даже не вынуждали вступить в партию.

Как сильно юстиция старалась сохранить законность, видно из того, что беспощадный всемогущий Кох за 12 лет «израсходовал» четырёх президентов земельного Верховного суда, пытавшихся оградить своих судей от партийного произвола. В адвокатуре было несколько «старых бойцов» и известных партийных адвокатов, но были и другие лица, которые не боялись брать на себя защиту коммунистов и прочих «врагов Третьего рейха», насколько это тогда вообще являлось реальным. Политизацию уголовной юстиции предотвратить было невозможно.

Первоначально рейхсвер оставался верен себе в неприятии «солдатских игр» и милитаристских форм в партийном обиходе, но после введения всеобщей воинской повинности и гонки вооружения в армию стали проникать убеждённые национал-социалисты, к тому же командующие генералы фон Бломберг и фон Браухич не хотели конфликтов с партией. Вскоре Вермахт не смог даже удержать на своём посту заслуженного генерала в отставке Хэнике, ставшего по протекции Гёббельса интендантом радиостанции «Остмаркен-Рундфунк», но вызвавшего своей прямотой вскоре недружелюбное отношение к себе. Его преемником стал надёжный член партии Альфред Лау.

Лишь сопротивление церкви партия не смогла сломить, поскольку оно было непредсказуемо, так как исходило из самой веры, черпая в ней силу, которую невозможно было уничтожить даже мощью полицейского государства. Правда, в начале шла борьба не НСДАП против церкви, а борьба внутри церкви, особенно евангелической. Заслуженный генерал-суперинтендант Геннрих был недостаточно воинственнен и вскоре лишился своего поста. Власть переняли Немецкие Христиане^{144}. Преемник Генриха епископ Кессель руководил по принципам фюрера. Теологический факультет раскололся на два лагеря, но его ведущий глава, профессор Шнивинд, был решительным противником партии. Так как гауляйтер Кох был убеждённым христианином, процесс поляризации сил тянулся в Восточной Пруссии дольше, чем в других землях. Церковь Откровения^{145}, заявившая о себе на своём собрании в сентябре 1934 года, объединила в своих рядах 30 из 50 кёнигсбергских приходских священников. Собрание состоялось в зале евангелической общины на улице Кнохенштрассе, почему противники этой церкви и окрестили его презрительно «Кнохенсинод» («Синод костей»). Несмотря на преследования со стороны партии (гестапо осуществляло негласный надзор за проведением церковных служб, запрет на сбор пожертвований и чтение проповедей, арест и смещение церковных деятелей с их постов — семеро кёнигсбергских пасторов было брошено в тюрьму), Церковь Откровения во главе с пасторами Бекманном и Линком всё же отстояла и сохранила своё единство.

Как 6ы эта борьба всех ни волновала, но писать о ней открыто в газетах не разрешалось. В них сообщалось только о всевозможных успехах партии, особенно в борьбе по преодолению безработицы. Партия использовала старые планы, не выполненные раньше только потому, что не было денег. Теперь они появились. Но разве спрашивал безработный, откуда вдруг эти деньги взялись? Его не волновало, что оживление экономики должно было финансироваться капиталовложениями из национального богатства. Он видел исключительно конечный результат: вновь действующие фабрики и заводы, строящиеся улицы и дома, исчезнувшие очереди на биржах труда. Эти успехи принесли партии больше сторонников, чем её борьба против церкви могла способствовать появлению противников.

Конечно, в этой «трудовой битве» было много пропаганды и блефа, но и энтузиазма и надежды. Попытка претворить в жизнь так называемый «план Эрика Коха» — расширение индустрии путём привлечения фирм в Восточную Пруссию — дальше начальной фазы не продвинулась. Провалилась и другая его идея, которой гауляйтер дал своё имя — учреждение «фонда имени Эриха Коха». За этой маской скрывался трест, сколоченный посредством угроз и спекуляций и к 1945 году оценивавшийся в 330 миллионов рейхсмарок — неслыханный грабёж, осуществлённый доктором Дзюббой, «грязной рукой» Коха. Из 121 предприятия, входившего под конец в этот трест, большинство находилось в Мемеле и во вновь организованном административном округе Цихенау. В Кёнигсберге, к нему относились «Прусская газета» и «Всеобщая газета», имение Фридрихсберг, перестроенное под летний замок гауляйтера, а также имения Метгетен и Фридрихсвальдэ, в Пиллау гостиница «Парк-отель» и рыбная консервная фабрика, открывшая во многих городах свои фирменные магазины под названием «Ostsee» («Балтика»).

Но за бесхозяйственностью, которую учинил больной манией величия сатрап, нельзя забывать той работы, которую «тысячелетний рейх» действительно проделал в Кёнигсберге. Было построено несколько новых народных школ, молодёжная гостиница, детские приюты и приюты для женщин с детьми, школа профессиональной переподготовки и большой холл «Восточная Пруссия» у парка имени Хорста Весселя, вблизи Главного железнодорожного вокзала. Увеличилось число спортивных комплексов и детских площадок, застраивались окраинные районы города, был расширен рыбный порт Пайзе, находившийся за городом. В связи с ростом армии необходимо было возвести немало зданий для войсковых частей, штабных и управленческих служб. В лесах Самландии строились заводы и склады боеприпасов, а люфтваффе опоясала весь город широким кольцом, состоящим из полдюжины аэродромов. Всё это финансировалось в принципе из национального богатства. Правда, после победного завершения войны планировалась генеральная перестройка города. Предпосылкой к такому проекту послужило последнее интенсивное присоединение к городу пригородов в апреле 1939 года. В результате объединения округов Кёнигсбергского и Фишхаузенского в новый округ Самландский, 7416 гектаров земли со всеми поселениями и имениями отошли к Кёнигсбергу, что увеличило его коммунальный район до 19281 гектара. Но это крупное присоединение из-за начала войны прошло для горожан как-то незаметно.

«Врагами народа» в хозяйственной деятельности, по мнению догматиков НСДАП, являлись не только евреи, но и торговые дома, потребительские общества, магазины единых цен. Победил тут всё-таки здравый экономический смысл. Эти предприятия, если того требовали обстоятельства, «аризировались», что означало их продажу за бесценок своим партайгеноссе, но продолжали существовать, хотя уже под другим именем.

Этому в немалой степени способствовала речь рейхсминистра по развитию промышленности Шахта, которую он произнёс при открытии ярмарки в Доме техники в 1935 году. К ужасу Гёббельса, её распространили по радио и в частном порядке отпечатали по заказу Рейхсбанка. Речь являла собой голос разума в сплошном пропагандистском потоке.

В промышленности преуспевали только те фирмы, которые занимались строительством или военными поставками. Торговля, а именно внешняя торговля сильно сократилась, так как рейхсмарка за рубежом не ценилась и только внутри страны искусственно поддерживалась. Начало второй мировой войны помогло эти признаки упадка скрыть прежде, чем они стали ясны народу.

Для развития культуры партия предпринимала определённые шаги, но только в области своих интересов. Действовали театр, концерты, выставки, но все они регламентировались. Свободного искусства не существовало. Даже музыка, раздававшаяся каждое утро и каждый вечер с башен замка, подверглась «унификации» и перешла в ведение оркестра гитлерюгенда, который исполнял всё те же старые хоралы. Большой популярностью пользовались концерты новых оркестров рейхснера. Еврейские актёры увольнялись; исполнение произведений еврейских композиторов, так же, как п постановка драм еврейских авторов запрещались. Национал-социалистическое общество «Сила через радость»^{146} заняла место распущенных обществ любителей театра и заботилось о том, чтобы посещались драмы Йоста и Биллингера. Кёнигсберг перестал быть обителью современной музыки и литературы.

Кёнигсберг во второй мировой войне

Приметы надвигающейся беды потомкам более очевидны, чем современникам. Милитаризация воспринималась не как подготовка к войне, а как восстановление суверенитета. По-другому обстояло дело с накоплением продовольственных резервов, проводимое под знаком выполнения четырёхлетнего плана страны и реализации немецко-советского договора по поставкам. Многим должно было показаться странным, что, несмотря ка хороший урожай в собственной стране, склады тем не менее заполнялись русской пшеницей, кукурузой и ячменём. Зерном в большом количестве набивались даже танцевальные и спортивные залы, в одном только Доме техники, называемом теперь «Шлагетерхауз», хранилось 8000 тонн ржи. В августе морским путём в Восточную Пруссию прибыли войска, высадившиеся в Кёнигсберге и Пиллау. И когда Риббентропп на обратном пути из Москвы сделал остановку в Кёнигсберге и стало известно о подписанном им договоре со Сталиным (без секретного протокола), стало ясно, что Гитлер умышленно создавал кризисную ситуацию. То, что в итоге это привело к мировой войне, было его виной, но не намерением. Настроение масс в начале войны было другим, чем в 1914 году — отсутствовали эйфория и страх. Их заменила определённая решительная готовность и вера в фюрера и Вермахт. Каждый старался выполнить свой долг, а те там наверху должны уж бы ли знать, куда это может привести. Кроме того, мобилизация не воспринималась как нечто драматичное, так как велась уже давно. Каждый человек стал винтиком автоматически развивавшегося процесса и должен был ему подчиняться.

Только на первом этапе польской кампании Кёнигсоерг являлся исходным плацдармом. Когда же военные действия перекинулись на запад, то Кёнигсберг стал городом арсеналов и подготовки солдат в большом масштабе. Предприятия работали для военных нужд, особенно верфь Шихау, которая во время войны стала крупнейшим предприятием Кёнигсберга и где трудилось 19000 человек. Примерно 9000 из них являлись завербованными иностранными рабочими, среди которых было много французов. И до самого окончания войны здесь отсутствовали рабочие выступления, впрочем, так же как и рабская эксплуатация людей. Генеральный директор Родин снабжал своих рабочих зарубежными газетами, проявлял заботу об их обеспечении и дальнейшем образовании.

Война против Советской России ещё больше подняла значение Кёнигсберга. Отсюда, из Восточной Пруссии, навстречу своим победам и поражениям выступили две войсковые группы, состоявшие из нескольких армий. Люди очень скоро привыкли к множеству командных центров, вспомогательных частей, лазаретов и служб обеспечения. Они стали обыденностью. И отдельные налёты советских бомбардировщиков не могли омрачить создавшуюся картину. Факт перезахоронения останков поэта Вальтера Флекса, погибшего в 1916 году на острове Эзель, на новое военное кладбище у ворот Закхаймер Тор вызвал меньший интерес, чем открытие в замке выставки «Янтарной комнаты», вывезенной из Екатерининского дворца в Царском Селе. В ту чёрную пору войны решилась судьба кёнигсбергских евреев. Их депортировали в Ригу и Терезиенштадт. Дальнейшая их участь, так же, как их число и подробности транспортировки, неизвестны. Никто из них не пережил этот ужас. И если сегодня ещё живы евреи из Кёнигсберга, то им просто посчастливилось, так как они выехали отсюда ещё до войны.

Покушение на Гитлера 20 июля 1944 года всех привело в замешательство, однако то, что к движению сопротивления принадлежали и кёнигсбержцы: городской казначей Фритц Гёрделер, член городского магистрата советник по строительству Вальтер Швартц и его племянник, часовщик Арнольд Бистрик, — никто не знал. Фритц Гёрделер был казнён 2 марта 1945 года, через два месяца после того, как был казнён его брат Карл. Остальных отправили в Берлин, где из тюрьмы Плётцензее их освободили русские.

Разрушительным для Кёнигсберга оказался террористический акт двух ночных воздушных налётов британских самолётов. В ночь с 26 на 27 августа 1944 года около 200 самолётов разбомбили северную часть города; двумя ночами позже 600 самолётов уничтожили весь центр города. Жилые улицы, магазины, склады образовали сплошное море огня, в котором погибло около 4200 человек. 200 000 остались без крова и средств к существованию, потеряв всё нажитое. В целости остались пригороды, казармы, военные укрепления. Оба бомбовых налёта были направлены в первую очередь против гражданского населения.

Сгоревшие руины стали каменными свидетелями 700-летней истории города. Были разрушены замок и собор, старый и новый университет, старая ратуша и почти все церкви. Культурные ценности, которые удалось спасти, разместив их в погребах и бункерах или по окрестным поместьям, пропали с приходом в город Советской Армии: музейные сокровища, архивы и библиотеки. Спасти удалось лишь самую ценную часть государственного архива. В сентябре люди проложили первые тропинки в пустыне руин; наладили снабжение водой и электроэнергией, запустили некоторые трамвайные линии, развернули железнодорожное движение. Кёнигсберг как живой организм в результате этих двух бомбардировок перестал существовать. То, что последовало за этим, надо назвать агонией. Борьбу со смертью продолжали, хотя надежды на хороший исход не было.

Восточный фронт уже давно двигался в сторону восточно-прусских границ, но люди в Кёнигсберге не теряли бодрости духа; опасности не видели или не хотели видеть. 400-летний юбилей Альбертины в начале июля 1944 года уже был омрачён тенью приближавшейся катастрофы. К тому времени Красная Армия разбила слабую немецкую оборону и продвинулась далеко на запад. Всем дальновидным мероприятиям по спасению людей и материальных ценностей города гауляйтер воспрепятствовал, называя их пораженческими настроениями и угрожая карой. А когда советские войска в конце января вплотную подошли к городу, обстреливая его из артиллерии, он со своим штабом перебрался в Нойтиф на Фришской косе, симулируя по радиосвязи, что он по-прежнему пребывает в находящемся в опасности городе. Свыше 100 000 гражданских лиц находилось к тому времени в Кёнигсберге, местное население и беженцы из сельских округ с лошадьми и повозками, и около 15 000 иностранных рабочих и военнопленных. Последние боялись своих советских освободителей больше, чем немецких охранников. Перед лицом опасности с Востока образовалось нечто похожее на европейское товарищёство последнего часа. И только благодаря сознанию всеобщей опасности, а не партийной пропаганде, становившейся всё более неубедительной, жизнь в городе протекала более или менее дисциплинированно и организованно. В нём имелись газ и электроэнергия, постановления и талоны на продукты питания, люди работали и отдыхали, правда, во всё уменьшающемся объёме. Некоторые низовые партийные организации показали себя с положительной стороны, но основная заслуга по поддержанию порядка и нормальной жизни в Кёнигсберге вплоть до капитуляции принадлежит обербургомистру Вилю, оставшемуся в городе до самого конца и разделившему вместе с кёнигсбержцами горькую участь долгого плена.

Комендант крепости генерал Отто Лаш имел в своём распоряжении немало воинских подразделений, но их боеспособность была очень различна: остатки разгромленных боевых частей; сформированные на скорую руку новые подразделения, в которых командиры и подчинённые не знали друг друга; тревожные группы и несколько батальонов фольксштурма^{147} под командованием смелого окружного руководителя Вагнера. Было всё ещё немало мужественных солдат, которые даже в безвыходной ситуации не теряли хладнокровия, но находились и такие, для которых собственная жизнь была дороже, чем борьба с врагом.

К концу января оборона была ещё настолько неготовой, что Советская Армия быстрым манёвром смогла бы овладеть крепостью. Однако маршал Черняховский, командующий Третьим Белорусским фронтом, переоценил силу гарнизона и начал планомерную подготовку к штурму. Он дал городу примерно 9 недель передышки. За это время он ликвидировал Хайлигенбайльский котёл^{148} и укрепил свои войска, державшие с конца января город со всех сторон в осаде. Защитники попытались воспользоваться этим временем обманчивого затишья, чтобы спасти положение. Старая прославленная Кёнигсбергская Первая пехотная дивизия захватила Метгетен и соединилась с наступавшими с другой стороны немецкими частями, до этого сосредоточенными в Самландии. Одно время даже удалось наладить сообщение с Пиллау на участке севернее залива Фришгаф. Эту возможность многие кёнигсбержцы использовали для бегства в Пиллау. Произвели даже передислокацию воинских частей, некоторые дивизии были из крепости выведены. В Метгетене немецкие солдаты обнаружили 32 трупа убитых советскими солдатами граждан. В конце марта люди Зейдлица^{149}, переодевшись в немецкую форму, совершили прорыв на одном из участков обороны. Это была лишь незначительная диверсия, но она интересна тем, что с полной ясностью доказывает использование в бою немецких перебежчиков.

В Светлое Воскресенье 1 апреля было по-весеннему солнечно. И в последующие дни стояла хорошая погода. Кёнигсбержцы совершали «прогулки» в ещё доступные для них пригороды. 6 апреля начался штурм. Город защищало 35 000 измотанных боями солдат, без достаточного вооружения и боеприпасов, наступавших было 250 000, имевших громадное превосходство в артиллерии и в авиации. По поводу результатов этого сражения никто иллюзий не строил.

Только лишь в эти дни в городе прекратилась гражданская жизнь. Школы закрыли 23, а университет 28 января. В подвале редакции «Восточно-Прусской газеты», где находились провиант Вермахта и около 600 гражданских лиц, спасавшихся от артиллерийского огня, с помощью на скорую руку установленных печатных станков были выпущены номера газеты «Крепость Кёнигсберг» и по последнему заказу городской администрации за несколько дней до капитуляции здесь отпечатали 10 000 талонов на молоко для грудных детей. Конечно же, задание являлось по сути столь же бессмысленным, как и его исполнение, однако эта нелепость выражает волю к самоутверждению. И городские ЗАГСы и судебные ведомства работали до самого марта. «Бобовый король»^{150} «Общества друзей Канта», профессор Шумахер, 12 февраля, в годовщину смерти философа, в последний раз возложил на его могилу венок. Ему и его двум провожатым пришлось под артиллерийским огнём искать среди развалин дорогу к сгоревшему собору. В Новом театре постановки шли до самых последних недель. Давал концерты городской оркестр. Церковные службы проводились в наспех подправленных помещениях. Действовали службы здравоохранения и почта. Выдавались продовольственные карточки, но так как город покинули многие торговцы, их функции люди теперь брали на себя самостоятельно. Администрация города открывала магазины, закрытые на замки, и распределяла их запасы. Понятно, что в таких условиях случались воровство и грабежи. Полиция и Вермахт за всем уследить просто не могли. Однако такого рода беспорядки оставались в рамках чрезвычайного положения. Говорить о полном упадке морали нельзя. Гражданский порядок сохранялся в городе до тех пор, пока советская власть не создала свою разрушительную систему.

Удивительно, что и структуры Вермахта сохранились вплоть до капитуляции, и комендант, несмотря на отсутствие технических средств связи, всё ещё мог вести команду. Трое суток продолжались ожесточённые бои за крепость. Кольцо вокруг неё всё сжималось. Генерал Лаш предлагал, когда ещё имелась возможность, эвакуировать гражданское население и воинские части в западном направлении, но все его предложения отклонялись. Теперь же, когда момент был упущен, вышел приказ партии прорвать в ночь с 8 на 9 апреля блокаду в направлении Пиллау. Эта попытка не удалась. Гражданское население, собравшееся в тылу ударной группировки, вернулось обратно в горящий город. 9 апреля защищались лишь отдельные городские районы и укреплённые пункты. Их воля к сопротивлению всё ослабевала, так как руководить обороной стало невозможно. В этой ситуации Лаш решился на капитуляцию, хотя Гитлер и приказал ему драться до последнего. 30 000 солдат и 110 000 гражданских лиц должны были бы погибнуть в городе. Вечером 9 апреля Лаш капитулировал на почётных условиях, но ни одно из них не было выполнено. На рассвете 10 апреля все защитники отправились в страшный плен.

Гитлер был в бешенстве и приговорил Лаша к смертной казни. Решение о сдаче крепости после столь долгого сопротивления было, однако, оправданным, продолжать борьбу было бы бессмысленно. Здесь следует задать вопрос — имела ли в военном отношении защита Кёнигсберга вообще смысл и стоил ли он такого числа жертв? На исход войны она не оказала никакого влияния. Единственное, она помогла спастись бегством в Пиллау и дальше морем многим тысячам гражданского населения. И последнее: защитники лелеяли надежду о том, что они смогут беспрепятственно покинуть город, если они удержат его до конца всех военных действий, — примеров тому из прежних войн имелось предостаточно. К тому же во время осады в Кёнигсберге демонстрировался фильм «Кольберг»^{151}. Никто не хотел видеть, что в этой войне солдатское достоинство и честь потеряли своё значение и смысл.

Умирающий город

Возможно, что и были дисциплинированные советские воинские части. Кёнигсбержцы таких не видели. Они познали только толпы распоясавшихся извергов, охваченных местью, учинивших грабёж, воровство, изнасилования, поджоги, без признаков какого-либо порядка и здравого смысла. Многие известные кенигсбержцы предпочли добровольно расстаться с жизнью, чем быть беспомощно отданными на произвол опьянённому победой врагу. Тысячи подверглись ужасным истязаниям, немало было и убито. В мероприятиях, с которых новые власти начали укрепление своего господства, не просматривалось никакой системы. Во всём царил абсолютный произвол. Всё, что до сих пор было смыслом жизни и социального устройства, перестало существовать; всё стало добычей победителей: собственность и жильё, семья и друзья, сама жизнь. Безумием, имевшим своего рода методическую последовательность, являлись беспорядочные сборы мужчин, женщин и детей, которых толпами бесцельно прогоняли по окрестностям, демонстрируя так называемые «пропагандистские марши». Тех, кто не поспевал за колонной или по дороге падал, убивали или оставляли на произвол судьбы. Так погиб в придорожной канаве славист профессор университета Ханс Майер. Его последняя лекция за несколько недель до этого была посвящена Достоевскому. Выживших после этих маршей русские содержали в лагерях, как пленных, на голодном пайке и без определённого срока, например, в ротенштайнских казармах. Других отправляли из города в Штаблак или Инстербург. Многие были оставлены на произвол судьбы и погибли от голода и болезней.

Советские власти использовали в своих целях некоторых немецких коммунистов, доносивших на своих сограждан, хотя в душе они и презирали их; они не стали создавать в Кёнигсберге немецкую администрацию, а с самого начала заменили её системой местных русских комендатур, которым подчинялись и немцы. Это не означало, что комендатуры проявляли человеческую заботу о беззащитных людях, попавших к ним в руки; в первую очередь их использовали, как рабочую силу для нужд оккупационных властей. Для многих это было спасением от голодной смерти. Немцы и немки работали на нового хозяина в пекарнях, кузницах, столярных и пошивочных мастерских, на электростанциях и мельницах, в бригадах по уборке улиц, сначала за продукты питания, а затем и за деньги. При этом с течением времени возникали даже хорошие отношения с русскими начальниками, так как немецкие специалисты высоко ценились; но это было скорее исключением.

В двух областях деятельности власти оставили немцам ограниченный круг собственной ответственности. Так как они считали религию делом личным, они не имели ничего против того, что немцы организовывали религиозные общины, а оставшиеся в городе евангелические и католические священники проводили богослужения, крестили детей, хоронили мертвых и заключали брачные союзы. Священники постоянно находились в опасности быть избитыми или ограбленными, когда они посещали тех, кто нуждался в слове Божьем. Двое из них, Леопольд Бекманн и Эрнст Мюллер, стали жертвами такого нападения; другие умерли от лишений. Поверенным немецкого населения в переговорах с русскими стал мужественный пастор Хуго Линк, которого в марте 1947 года власти даже хотели сделать епископом земельной евангелической церкви Восточной Пруссии. Духовная поддержка, которую кёнигсбержцы находили в лице своих пасторов, была столь же важна для сохранения их жизненных сил, как и деятельность врачей.

В целом власти относились к врачам с уважением; поэтому врачи могли с самого начала организовать врачебную службу, хотя и в тяжелейшей обстановке, в разрушенных зданиях, почти без медикаментов, воды и света. В апреле 1945 года профессор Штарлингер создал немецкий инфекционный лазарет в относительно мало разрушенном стационарном лазарете на улице Йоркштрассе, а также в кое-как восстановленной больнице св. Елизаветты. Центральную больницу, разместившуюся в наполовину сгоревшей бывшей больнице «Милосердие», возглавлял Артур Бёттнер. Он пользовался большим авторитетом и у русских; когда он незадолго до отправки в Германию умер, то на его похоронах присутствовали русские офицеры. Под его руководством в больнице работали хирург граф Ханс фон Лендорфф и гигиенист Ханс Шуберт.

Если уже в самих больницах санитарное состояние было довольно плохим, то вне их стен оно было просто катастрофическим. Люди скученно ютились в развалинах и подвалах, без света, воды, отопления и почти без пропитания. Тут же в руинах лежали незахороненные трупы, изгрызенные тысячами крыс и покрытые миллионами мух. Воду пили из бомбовых воронок, откапывали и поедали мясо падших и уже зарытых животных. Были даже случаи каннибализма.

Из примерно 110 тысяч гражданского населения Кёнигсберга, находившихся в городе в день капитуляции, в июне, по проведённой русской комендатурой переписи, в живых оставалось 73 000 человек. Мор начался осенью и достиг в период зимних холодов и длинных тёмных ночей своего чудовищного апогея. И последующая зима отмечена высоким числом жертв. Из 73 000 человек, упомянутых в июньской переписи 1945 года, умерло две трети, и только 25 000 человек осталось в живых.

Когда со временем в Кёнигсберг вместе с семьями переселилось русское гражданское население и в мае 1946 года комендатуру заменили гражданской администрацией, некоторые немцы получили возможность работать в русских учреждениях. Русская администрация теперь даже проявляла заботу о немцах. Созданный для профессиональной переподготовки «Немецкий клуб» хотя вскоре и распался, но осталось несколько немецких школ, снабжаемых отпечатанными в Советском Союзе учебниками на немецком языке. Выходила одна газета на немецком языке, работало немецкое радио, трудящимся немцам выдавались продуктовые карточки, а оплату производили в рублях. Другие занимались торговлей на черных рынках, продавая, например, книги, найденные в разрушенных домах. Но никто из тек, кто пережил эти первые два года, не верил в своё будущее настолько, чтобы проявить желание остаться в Калининграде — так теперь с 4 июля 1946 года назывался Кёнигсберг. Все настолько хлебнули горя, что стремились назад в Германию. После всего пережитого изгнание, которое влекло за собой потерю всего нажитого, воспринималось уже не как щемящая несправедливость, а как облегчение и начало лучшего будущего.

Нам не известно, что побудило советские власти начать планомерную и организованную эвакуацию немцев из Кёнигсберга. Их можно было бы понять, если 6ы они оставили у себя этих людей в качестве военной добычи, выделив им новые места проживания, будь то в Калининграде, или в другой отдалённой области Советской империи. Сделано это было отнюдь не из гуманных побуждений. Немцы не имели статуса военнопленных, не существовало на этот счёт никаких соглашений и с союзниками. Какими бы эти мотивы ни являлись, переселение немцев началось. Сперва маленькими группами, а с 22 октября 1947 года их планомерно перебрасывали товарными составами в Германию, в советскую зону оккупации. После зимней передышки переселение продолжили в марте 1948 года, завершив его в ноябре месяце. Последними уехали рабочие-специалисты и ремесленники, которых власти отпускали с большой неохотой. Когда последние немцы покинули свою родину, закончилась и немецкая история Кёнигсберга.

Город сделал свои первые шаги в истории как очаг европейской культуры и западно-христианского уклада жизни. Он являлся светочем учения Лютера на Востоке; немецкая сущность города была настолько само собой разумеющейся, что никто никогда не ставил её под вопрос. Огромное Московское царство несколько раз пыталось подчинить себе Прусское государство на Балтике. И всякий раз это не удавалось. В лице Кёнигсберга Средняя Европа утвердилась на восточном побережье Балтийского моря.

Кёнигсберг лежал на восточной окраине Западной Европы. Калининград находится на самом западе мировой державы, лицом к Западу.

Кёнигсберг потерял свои старые функции. Однако нас не оставляет надежда, что в рамках нового европейского порядка город приобретёт и новое значение.

Послесловие

Что станет с Калининградом — это дело СССР. Семисотлетняя история Кёнигсберга эмигрировала вместе с кёнигсбержцами и является делом не только изгнанных, но и всего немецкого народа. Более того, она должна стать делом демократической части Европы, ибо мы не без основания дали этой книге подзаголовок «История одного европейского города».

Оставшиеся в живых кёнигсбержцы в составе «Землячества Восточная Пруссия» объединились в «Городское общество» и в 1951 году нашли в лице города Дуйсбурга понимающего и помогающего попечителя. Многие дуйсбургские школы последовали этому примеру и взяли шефство над бывшими кёнигсбергскими школами. В Дуйсбурге в 1955 году кёнигсбержцы отметили 700-летний юбилей своего города. Видимым выражением этого шефства стало освящение «Кёнигсбергского дома» в 1968 году — достойного места для продолжения кёнигсбергских традиций. Решающим тут является не хранение в нём остатков материальной культуры, спасённых из ада 1945 года. Для них «Дом» — место встреч и попечения об истории. Дух Кёнигсберга живет повсюду там, где встречаются кёнигсбержцы. Так как они стареют и их становится всё меньше, очень важно сохранить историю города, а также привить всему немецкому народу знания о том, чем однажды был Кёнигсберг, чтобы они в его сознании развивались и давали плоды.