Кёнигсберг в Пруссии: история одного европейского города

Первые годы

Курфюрст Георг Вильгельм, не достигнув успехов в жизни, умер в декабре 1640 года в Кёнигсберге и был похоронен в Кафедральном соборе. Курпринц Фридрих Вильгельм вместе со своим отцом прибыл в Кёнигсберг в начале 1639 года, но всесильный министр Швартценберг держал его в стороне от всех государственных дел. Никто не подозревал, что в этом замкнутом молодом человеке живёт поистине кальвинистское сознание своей миссии, да и первые годы его правления не позволяли этого предугадать. Сословная эпоха в истории Пруссии закончилась не в 1640 году, а лишь двадцать лет спустя. Ландтаг, собравшийся в Кёнигсберге в январе 1641 года, отражал привычную картину сословного корыстолюбия. Кёнигсбержцы постоянно жаловались исключительно на экономическую реакционность и гражданский эгоизм высшего сословия. Но несмотря на это, они встретили своего нового правителя, возвратившегося в октябре после чествования в Варшаве, пышным празднеством с триумфальной аркой, фейерверком и феерией фонтанов. После этого новый князь предпринял первые осторожные шаги в политические будни.

Духовная жизнь

В университете в эти годы насчитывалось столько студентов, как никогда прежде. Объясняется это тем, что из-за войны^{60} многие немецкие высшие учебные заведения находились в упадке. С ростом количества студентов росли и трудности, участились столкновения с горожанами и с расквартированными в городе солдатами, бесчинствовала «дедовщина», выражавшаяся в жестокостях и господстве старшекурсников над новичками, усилилось соперничество между студенческими землячествами. Словом, творились вещи, характерные и для других университетов того времени. Кроме профессорских ссор и студенческих беспорядков, в Альбертине всё же существовала и настоящая духовная жизнь. В 1640 году были защищены первые докторские диссертации, защита проводилась в замковой церкви. В 1644 году Альбертина в присутствии курфюрста на протяжении нескольких недель праздновала свой столетний юбилей академическими торжественными актами на латинском, древнегреческом и древнееврейском языках, защитой диссертаций и постановкой комедий и пасторалей. Кульминацией стал спектакль «Пруссиархус» (называемый ещё «Sorbusia», производное от перестановки букв в латинском написании названия страны — Borussia) — историческая драма Симона Даха. Настоящим движением в духовной жизни стал спор между сторонниками учения Аристотеля и сторонниками новой философии, представленной Декартом и Гроцием и подготовившей почву эпохе Просвещения. Кёнигсбергские профессора в своём большинстве являлись последователями Аристотеля, пока его учение не застыло на почве неплодотворного всезнайства и системности. В те же годы оживились духовные связи с Нидерландами. Немало кёнигсбержцев обучалось в тамошних университетах, например, в Лейдене. Некоторые из них остались в Голландии, другие же вернулись на свою родину способными учителями и исследователями, умножая славу Альбертины.

К университету относились также аптекари и книгопечатники. Курфюрст специальной инструкцией вменил медицинскому факультету надзор за аптеками. Несмотря на сопротивление четырёх городских аптекарей, он даровал привилегии шести новым аптекам, среди прочих в 1650 году и придворной аптеке на улице Юнкерштрассе. Единственной книжной типографией в Пруссии была типография Остербергера. После смерти её основателя дело перенял его зять. В ней печаталась в 1618–1619 годах первая кёнигсбергская газета, которая выходила периодически, хотя и нерегулярно. Первой газетой с нумерацией стала «Avisen oder wöchentliche Zeitung, was sich in Deutschland und an andern Orten zugetragen» («Уведомления, или еженедельная газета о том, что совершилось в Германии и других местностях»), издававшаяся в 1623 году преемником Остербергера, Лоренцом Зегебаде. После его смерти по приглашению курфюрста в Кёнигсберг переехал из Ростока Иоганн Ройснер. Поскольку он не смог прийти к соглашению с вдовой Зегебаде, то открыл собственную типографию, получив на это обширную привилегию. Тем самым он вскоре имел больший вес, нежели зегебадская типография, которой теперь управлял предприниматель Пашен Мензе. Ройснер издавал с 1658 года газету «Europäischer Mercurius» («Европейский курьер»), выходившую дважды в неделю, за которой последовала «Ordinari Роst Zeitung» («Очередные почтовые известия»). Типография на протяжении многих поколений оставалась фамильным предприятием. Книжную лавку, возникшую вначале как филиал, основал и ростокский книготорговец Иоганн Халлерфорд; лавка вскоре превратилась в цветущее предприятие. Она находилась у ворот Шмидетор, то есть недалеко от университета. Вне стен Альбертины в это время по образцу итальянских академий^{61} впервые собрался круг духовно ищущих творческих людей. Его самым плодотворным членом являлся профессор поэзии Симон Дах. Он не был «бедным поэтом» и жил в хороших условиях, хотя и скромно, был женат на дочери одного их придворных судей, от брака с которой имел восьмерых детей. Он был нежного здоровья, но славился весёлой натурой и живым юмором. Он не был большим мыслителем и больше нуждался в том, чтобы им руководили, однако сознавал, что с его именем связано начало новой эпохи в немецкой поэзии, так как он доказывал вновь и вновь, что и на этом языке можно слагать стихи. Образцом ему служил не латинист Сабинус, а современник Мартин Опиц, которым он восхищался. Дах сложил более тысячи стихов, написанных по разным случаям, показывая в них, что может вникнуть в радости и в горести своих сограждан и вселить в них свою веру в Бога. Скромная лютеранская святость была матерью-кормилицей его искусства стихосложения.

Поэт был признанной душой кружка, члены которого сами себя называли «сознательно говорящие о смерти»; на своих собраниях они не только пели песни, декламировали стихи, вели разговоры о религии и природе, языке и поэзии, но и с грустной радостью беседовали о смерти, сочиняя друг другу похоронные песни. Ни один из воинствующих теологов, оглушавших университет криком и руганью, не принадлежал к этому кружку. Кроме Даха, его членами были только три профессора, да ещё несколько педагогов и юристов. Среди последних числился и советник судебной палаты Иоганн Шиммельпфенниг, один из богатейших граждан и благодетелей Кёнигсберга. Своеобразным двигателем и блистательной фигурой кружка был Роберт Робертин, всесторонне образованный и много путешествовавший, бывший старшим статс-секретарём и тем самым старшим по рангу чиновником среди государственных министров и душой своего ведомства. Для Даха он на протяжении многих лет был другом и опорой во всех жизненных невзгодах. Его преждевременная смерть стала тяжёлой утратой для кружковцев. Дах посвятил умершему другу песню «Я, Господь, во власти твоей».

Поэзия не могла существовать для них отдельно от музыки. Стихи, которые сочиняли друзья, надо было перекладывать на ноты, так как они хотели их петь сообща. И так уж случилось, что два самых значительных кёнигсбергских музыканта той поры тоже являлись членами поэтического кружка — это Иоганн Штобеус, капельмейстер придворной капеллы и представитель прусской музыкальной школы, и Генрих Альберт, органист собора, земляк и двоюродный брат Генриха Шютца. Перекладывая на музыку свои собственные стихи и стихи друзей, он стал творцом немецкой светской песни, в особенности это касается его «Арий» — собрания одноголосных и многоголосных песнопений. Альберт написал музыку, а возможно, и стихи песни «Аннке из Тарау», хотя текст в последнее время снова приписывают Даху.

Зимой друзья собирались на квартирах, летом — в садах членов кружка, причём предпочтение отдавали «Тыквенной хижине» Генриха Альберта — расположенной у Прегеля беседке, увитой растениями тыквы. Она была своеобразным северным вариантом виноградных беседок итальянских академиков. Друзья присваивали друг другу поэтические имена, вырезали их на тыквах и расхваливали лёбенихтское бархатное пиво.

В трёх городских школах — это были всё те же самые школы, однако в них прибавилось число учителей и учеников, — также начала складываться богатая духовная жизнь. Правда, в них всё ещё работало много «иностранцев», но число местных преподавателей постепенно увеличивалось. Среди них были и способные педагоги, и учёные со своими странностями, и преподаватели, одновременно работавшие в разных городских ведомствах, и великие спорщики, как это бывает всегда и повсюду. Известнейшим альтштадским ректором был математик Андреас Конциус. Социальными школьными учреждениями являлись пауперхаузы — интернаты для бедных учащихся. Каждая школа имела такой пауперхауз под присмотром проректора или кантора. Дети жили здесь бесплатно, но у них было столько обязанностей, что жалобы на то, что их используют в качестве дармовой рабочей силы, были не редкостью. Не один способный юноша провёл здесь трудные юношеские годы.

Школы, как и раньше, проявляли большую заботу о театральных спектаклях и музыке. Великолепным школьным торжеством был праздник св. Григория. Отмечали его во всём христианском мире. Название своё он получил в честь папы Григория Великого, считавшегося покровителем школ. 12 марта, в день смерти папы, начинался учебный год. Новые учащиеся в торжественной обстановке принимались в школу, их угощали пирожными и печеньем. Позднее праздник дополнился настоящим обедом в честь св. Григория и процессией. Ученики принимали участие в процессии, вырядившись в костюмы епископов, маршалов и солдат, а позднее и в одежды Аполлона и муз, изображая семь свободных искусств. Каждая школа проводила такую процессию в своём городе, лишь в замок могли пройти все три процессии. Во времена барокко праздник носил показной характер и в некотором роде заменял отвергаемый карнавал. Император и князь, епископы и придворные, врачи и мастеровые, ангел и чёрт, невеста и жених — словом, в этом праздничном шествии были представлены все и вся. Гуляние длилось два дня, а позднее и целую неделю, заканчиваясь танцами и разного рода увеселениями. В эпоху Просвещения этот праздник, как и многие народные обычаи, как бы впал в спячку. Ещё долго сохранялись изготовленные кёнигсбергскими ювелирами три скипетра св. Григория. Скипетр, принадлежавший лёбенихтской школе, хранился до 1945 года в Прусском музее.

О музыке в школах заботились особо потому, что она являлась обязательной составной частью богослужения. Школьные хоры одновременно были, так сказать, церковными и регулярно принимали участие в похоронах. На «специальных», или «четвертных школьных погребениях» присутствовали только дьякон и несколько учащихся интерната. В «партикуляре», или «половинных школьных погребениях» принимали участие уже два дьякона, два учителя и масса учащихся. В «генеральных погребениях» участвовало всё духовенство, все учителя и учащиеся. О музыке на похоронах заботились канторы, являвшиеся одновременно и органистами церквей. В их обязанности входило также сочинение церковной музыки и композиций, заказываемых по случаю семейных праздников.

Шведская война и суверенитет

Позиция Фридриха Вильгельма в шведско-польской войне 1655–1660 годов была слабой, но всё же сильнее той, которую занимал его отец между Густавом Адольфом и Сигизмундом Ⅲ. Об особой политике Кёнигсберга на этот раз не было и речи. Благодаря Кёнигсбергскому договору^{62} от 17 января 1656 года курфюрст смог защитить город от осады, но ценой признания вассальной зависимости от Швеции. К этому прибавились связанные с каждой войной трудности, рост цен и нехватка товаров, расстройство торговли и увеличение налогов. Татарское нашествие^{63} осенью 1656 года породило волну нищих беженцев, устремившихся в город из Литвы и Польши, а с ними страх, горе и чуму. При всей этой беде курфюрст умело и расчётливо преследовал свою основную цель — стать суверенным правителем в Пруссии. Суверенитет был признан Швецией 20 ноября 1656 года договором в Лабиау, а 19 сентября 1657 года Польшей договором в Велау. Курфюрст сразу же принял меры, чтобы отстоять свой суверенитет и внутри страны. Назначив князя Радзивилла своим наместником, он тем самым показал, что не намерен оставлять управление герцогством муниципальным верховным советникам даже во время своего отсутствия. Через три недели после заключения Велауского договора он учредил высшую судебную инстанцию. Она заседала в замке и называлась Верховным апелляционным судом, или Трибуналом; до сих пор апелляции направлялись в Придворный суд в Варшаву и были популярной, но политически столь часто употребляемой во зло практикой. В 1659 году был учреждён ещё один княжеский суд — придворная Уголовная палата.

В понятие суверенитет обязательно входил военный суверенитет. Курфюрст был против того, чтобы муниципалитет Кёнигсберга приглашал на службу наёмников, и перевёл в город собственных солдат; точнее, не в город в границах городских укреплений, а приказал выстроить на левом берегу Прегеля у Голландского шлагбаума крепость Фридрихсбург, из которой он в любое время мог перекрыть реку и тем самым парализовать кёнигсбергскую морскую торговлю. Эту крепость он укомплектовал солдатами своей маленькой армии. Так в Кёнигсберге появился новый элемент: miles perpetuus, постоянное войско. Население ещё долго воспринимало присутствие княжеских солдат как притеснение. Три старых города вплоть до 1806 года были свободны от любой расквартировки военных. Военные части находились, даже когда их количество увеличилось, в пригородах и слободах. Первый комендант крепости Фридрихсбург был голландцем, второй долгое время служил в Голландской Индии. Он расширил крепость, возвёл в ней церковь — первую гарнизонную церковь Кёнигсберга. Крепость была горожанам бельмом в глазу, они находили всё новые доводы и причины для её сноса или хотя бы для отказа от «вербованных народов» и замены их на городское ополчение.

Они справедливо указывали на то, что крепость частично построена на земле, принадлежащей городу. Курфюрст же оставался твёрд, объясняя, что правитель страны волен забирать под строительство крепостей и частную землю, так как jus publicum — общественное право — стоит над jus privatum — частным правом. Началась новая эпоха.

Это почувствовали и кёнигсбержцы, когда в 1660 году после заключения Оливского мира^{64} курфюрст принялся укреплять признанный европейскими державами суверенитет и по отношению к сословиям.

Он требовал от них присяги на верность, они же протестовали против мира, заключённого без их согласия. Курфюрст, в свою очередь, не мог поставить суверенитет, признанный всей Европой, в зависимость от их согласия. Это привело в 1661–1663 годах к тяжёлому кризису, который воспринимался кёнигсбергским бюргерством тем более сильно, так как ему не был сломан хребет Тридцатилетней войной, как это случилось с бюргерством в Германской империи. Напротив, кёнигсбергское бюргерство было уверенным в себе, хотя и бездушным и нежелающим признавать свои ошибки. Его предводителем был кнайпхофский присяжный Иеронимус Рот, одна из самовластных и сильных личностей в кёнигсбергской истории. Многие годы он являлся представителем палаты общин в ратуше. Курфюрст там своей партии не имел, а муниципалитеты были умереннее общин и призывали к компромиссам с правителем. Так как Рот расценивал Оливский мир как незаконный, он считал своим добрым правом запросить помощи у Польши. Он отправил в Варшаву своего брата-католика Бернхарда, который, будучи иезуитом, занимался и политической деятельностью. Курфюрст созвал в Кёнигсберге ландтаг, сессия которого открылась 30 мая 1661 года и продолжалась с перерывами и в 1662 году. Самого курфюрста в Пруссии не было, и он оставил своим представителем наместника Радзивилла, а когда обстановка стала особенно критической, послал в ландтаг в качестве комиссара своего тайного советника Отто фон Шверина. Напрасно Радзивилл и фон Шверин пытались путём уговоров унять оппозицию. Рот в острых, а порою и бранных выражениях обличал тиранию бранденбуржца. Но всё же фон Шверин добился отзыва Рота из ландтага. Не имея более мандата, тот не решался покидать Кнайпхоф. Власть же правительства не доходила до Кнайпхофа. Своими призывами Рот усиливал в общинах волю к сопротивлению, вселяя в них надежды на помощь Польши и снимая их опасения, что курфюрст может войти в Кёнигсберг с войсками, аргументом, что у курфюрста на это не будет денег, если только кёнигсбержцы откажутся платить ему налоги. Фон Шверин неоднократно требовал выдачи Рота, но кнайпхофский муниципалитет отклонял это требование, так как вина последнего не была доказана.

Напряжение усилилось до такой степени, что горожане осадили крепостные валы, а ночью ввели патрулирование улиц. Тем временем Роту удалось тайно выехать в Варшаву, где он выступил представителем прусских сословий, а затем, несмотря на охрану дорог, так же незаметно вернулся в город. В глазах курфюрста действия Рота являлись явной государственной изменой. Королю Иоганну Ⅱ Казимиру прусская оппозиция сама по себе была желательной, и он заверил кёнигсбержцев письмом с печатью, что полностью их поддерживает. Предоставить запрашиваемую ими военную помощь он, однако, не может, так как тем самым он бы нарушил Велауский договор и Оливский мир. Но он надеется на открытое восстание сословий против курфюрста. Судя по всему, оно действительно назревало. Граждане трёх городов, поверив письму короля, в котором тот обещал взять их под защиту, собрались в соборе и составили встречное союзническое послание, обещая держать сторону Польши. Дни «Прусского союза», казалось, возвращались вновь. Лишь сомнения представителей некоторых цехов помешали всему собранию в целом тотчас же присягнуть Союзу. До запланированного второго собрания дело не дошло, так как наместник и верховные советники срочно призвали бургомистров запретить такие сборища, а альтштадский присяжный заседатель уже перешёл на сторону муниципалитета. Но все старания верховных советников достичь в последующие недели согласия с общинами были безуспешны, и схватить Рота им также не удалось. В конце концов курфюрст решил отправиться в Кёнигсберг сам. Фон Шверин уже давно просил его об этом. 18 октября курфюрст с двухтысячным войском прибыл в Пиллау, а 25 октября вошёл в Кёнигсберг. Хотя Рот и говорил с издёвкой, что он сам в этом случае пошёл бы на поклон к курфюрсту, однако при виде этой мощи мужество населения заметно ослабело, и народ принял даже участие в чествовании курфюрста при вступлении в Кёнигсберг. Тот пригласил в замок членов муниципалитета всех трёх городов, предварительно выставив на Замковой площади 3000 солдат в полной боевой готовности. Пушки Фридрихсбурга также были направлены на город. Советники пришли и подчинились курфюрсту. В тот же день Рот был арестован. Полковник фон Хилле поскакал с сотней драгун в Кнайпхоф. Всё выглядело как при сопровождении военного обоза, однако повозки у дома Рота были умышленно сбиты в кучу, чтобы таким образом перегородить улицу. Рот, услышав шум, неосторожно показался в окне, драгуны тут же ворвались в дом, связали хозяина и на повозке доставили в замок. Советник курфюрста Фридрих фон Иена сообщил сословиям об аресте, и те повиновались. Восстание было предотвращено.

Курфюрст назначил большую комиссию. В течение ноября она четырежды допросила Рота, признав его по некоторым пунктам виновным, однако приговор не вынесла, так как в её задачу входило расследование, а не суд. Процесс, который должен был за этим последовать, не состоялся. Курфюрст считал неуместным в связи со своим суверенным правом подвергать законность своей позиции и политики дополнительному судебному контролю. Он охотно выпустил бы Рота на свободу, если бы тот согласился признать свою вину и попросил бы о помиловании. Но Рот этого делать не хотел и не мог, так как был убеждён в своей правоте, а тому, кто прав, не пристало просить у того, кто не прав, о пощаде. 16 лет, до самой своей смерти, он находился в заключении под не очень строгим режимом. Его сын поступил на польскую службу и был секретарём воеводы Михаила Вишневецкого, ставшего впоследствии королём.

Иеронимус Рот принадлежит к наиболее известным, но не великим личностям в истории Кёнигсберга, потому что был не движущей силой, а её тормозом. Он не был изменником ни по отношению к лютеранству, ни по отношению к народу. Его связи с Польшей имели скорее всего политическую, чем национальную подоплёку. Он являлся честным человеком, и никто не откажет ему в уважении, которого заслужила его судьба.

С устранением Рота путь к переговорам стал свободен. Но понадобилось ещё десять месяцев, прежде чем решились все спорные вопросы. По многим позициям курфюрст уступил. Он закрепил за Кёнигсбергом его привилегии. В октябре 1663 года желанное соглашение было достигнуто. 17 числа присягнули советники и высшие чиновники, а днём позже в замке давали коллективную присягу горожане. После торжественного молебна курфюрст взошёл на подест, и на троне, оббитом красным бархатом, принял присягу. Вокруг него стояли земельный хофмейстер, держа курфюршескую красную шляпу, обшитую горностаем, обербургграф с мечом курфюрста, канцлер с жезлом и верховный маршал с маршальским жезлом. Все знатные люди, чиновники и представители городов давали личную клятву, повторяя её за секретарём курфюрста Фабианом Калау. День завершился народным гуляньем. На площади перед замком из сооружённой здесь фигуры орла текло вино, а камергеры разбрасывали среди людей золотые и серебряные памятные монеты. Празднование продолжалось угощениями, фейерверками, медвежьей охотой и в последующие дни. Завершилось оно в Альтштадтской ратуше роскошным обедом, который дал город в честь курфюршеской четы. Тем самым был закреплён мир между полновластным сувереном и его столицей.

18 октября 1663 года началась новая эпоха в истории Пруссии, а значит, и Кёнигсберга. Пруссия заметно отошла от союза с польским государством и теснее скрепила его с Бранденбургом. Но до образования из двух земель единого государства было ещё далеко. Ещё долго властвовали в Кёнигсберге по соседству прусские герцогские и бранденбургские курфюршеские чиновники. И всё же Пруссия в своём внутреннем развитии стала шагать в ногу с Бранденбургом. Она избрала не польский путь дворянской республики, который вёл к упадку, а совместно с Бранденбургом шла к абсолютизму и тем самым к укреплению государства. В 1663 году Пруссия была ещё далека от абсолютистского государства, но вехи к нему уже были расставлены. Новый путь дался кёнигсбержцам нелегко. Они не стали ни княжескими холопами, ни бранденбуржцами. Они сохранили сильное прусское самосознание, но должны были учиться думать в масштабах возникающего единого государства.

От Оливского мира до смерти Великого курфюрста

Мир между курфюрстом и его подданными ещё раз подвергся испытанию, когда шведы в ноябре 1678 года вторглись в Пруссию со стороны Лифляндии и быстро продвинулись к Кёнигсбергу. Граждане его, несмотря на призывы готовиться к обороне, не имели большого желания защищаться. Многим из них лютеранский швед был ближе, чем исповедующий кальвинизм властелин. Бранденбургский корпус численностью в 5000 человек вошёл в город, но был слаб, чтобы прогнать шведов из Пруссии. И тогда курфюрст в январе 1679 года лично прибыл в Кёнигсберг с 9000 солдат. Переход от Вислы до Прегеля он совершил за шесть дней, последний отрезок пути на санях по льду залива. В Кёнигсберге он пробыл только два дня, ожидая, пока население соберёт 300 саней, затребованные хлеб, пиво, ячмень и овёс. После этого он отправился в путь, чтобы знаменитым маршем через Куршский залив выйти на шведов и освободить Пруссию.

Этот блестящий успех заставил недовольных примолкнуть. Граждане города прониклись уважением к курфюрсту, как к Божьему посланнику, а возможно, и полюбили, как отца страны, за его заслуги. Главное — он сохранил мир, что является лучшим доказательством правомерности любого правления. Религиозные споры, бывшие всё ещё на переднем плане в сознании людей, курфюрст, достигший суверенитета страны, мог решать совсем по-другому, чем ранее. Он сохранил равноправие католиков и распространил на них гражданские права, допустил к учёбе в университете. Лишь профессорами они не имели права стать. Альбертина по-прежнему оставалась «питомником чистого учения».

Труднее было отстоять равноправие кальвинистов, которые после Вестфальского мира^{65} стали официально признанной конфессией. И всё же маленькая община сумела утвердиться, так как курфюрст и его наместник Радзивилл исповедовали эту религию. В трудных переговорах Фридрих Вильгельм достиг согласия сословий на строительство реформатской церкви в Кёнигсберге. Выдвигалось условие, что она будет находиться не в городе, а за его пределами, и останется единственной реформатской церковью Пруссии. Место нашлось на территории бывшей бойни, принадлежавшей курфюрсту. Начало строительства всё время откладывалось, и первый камень заложили лишь в 1690 году. Принадлежавшая церкви латинская школа была впоследствии преобразована в Бурггимназию. В университет кальвинисты ни в качестве учителей, ни в качестве студентов не допускались, однако в верховных судах они с 1663 года были представлены в качестве заседателей.

Благосклонность курфюрста распространялась и на евреев. В Кёнигсберге никогда не существовало гетто. Маркус Илтен, кёнигсбергский бухгалтер берлинского придворного ювелира Исаака Либманна, основал маленькую, но быстро разросшуюся еврейскую общину. Как и все пришлые люди, евреи проживали не в трёх городах, а только в Замковой слободе. Здесь в 1680 году курфюрст им дозволил основать синагогу и школу. Евреи-студенты допускались и в университет.

Другим результатом суверенитета являлись изменения в организации и полномочиях ведомств: переход от гражданского самоуправления к государственной регламентации. Гораздо чаще, чем раньше, вмешивались власти курфюрста в повседневную жизнь граждан, вводя различные инструкции. Они установили твёрдые цены, улучшили пожарное дело, уборку улиц, принимали меры против шума, который производили на улицах солдаты, подмастерья, молодые торговцы и «подобный праздный люд и негодные мальчишки», нарушая ночной покой граждан. Пытались заодно призвать к порядку нищих и бродяг. Особенно важной, но и трудной была борьба против уличного попрошайничества, ставшее для горожан настоящим бедствием. Выпрашивать милостыню в церквах во время венчаний и крещений, на кладбищах во время похорон строго запрещалось. Духовенству предписывалось оглашать эти запреты с церковной кафедры. Уличное попрошайничество удалось приостановить лишь Фридриху Вильгельму Ⅰ путём введения жёсткого «Положения о бедных». Многие действительно были безработными или не желали трудиться, от них и хотели очистить улицы путём направления на принудительные работы. Этой цели должна была служить тюрьма. Она была построена в 1691 году, но не как место лишения свободы, а как работный дом.

Как в средние века, так и в ⅩⅦ столетии сохранились сословные различия и предписания в ношении одежды, а с церковных кафедр осуждались разные излишества и тому подобный «люкс». Курфюрст даже потребовал в 1676 году от сословного Совета назначить стражу у церквей, юнкерхофов и гемайнгартенов, которая бы на виду у всех срывала с людей запрещённую одежду. И парики и чепчики, «с помощью которых, к великому ужасу всех благопристойных людей, женщины себя обезображивают», наряду с «так называемыми вечерними платьями с очень большим вырезом на груди» относились к извращениям и к разряду недозволенного. Эти предписания в отношении одежды приносили столь же мало пользы, как и все прежние и последующие.

Действенным средством укрепления господствующей власти стали привилегии и концессии. Аптекари, книгопечатники, издатели газет, палачи, являвшиеся одновременно живодёрами, позднее мануфактурщики и принципалы^{66} театров обязаны были иметь привилегию курфюрста, которая узаконивала бы их практическую деятельность.

И почтовое дело стало делом земельного владыки. Ещё во времена Ордена была создана так называемая ведомственная почта. Она находилась в комнате гонцов при замке и с её помощью осуществлялась связь между высшими должностными лицами. Для купцов, которые хотели иметь связь не с инстанциями, а со своими партнёрами в других городах, город организовал два почтовых направления: одно через Фришскую косу на Данциг, где оно подключалось к почте, следующей в Голландию, другое через Куршскую косу на Мемель и Ригу. Отправлялась городская почта из небольшой будки возле Биржи. Курфюрсту удалось взять под собственный контроль и почту города. Ведомственная почта осталась при замке. «Придворная и главная почта» размещалась в 1663 году в бывшем монетном дворе на Альтштадской Бергштрассе — на северной узкой стороне альтштадского рынка — и оставалась здесь до конца ⅩⅧ века. Примерно в 1700 году в Кёнигсберге появились первые почтовые кареты, которые начали вытеснять гонцов.

Тяжелее было влиять авторитетом государственной власти на хозяйственную жизнь, так как экономика являлась ядром гражданской свободы. Лишь в 1684 году курфюрст создал Коммерческий и таможенный суд — учреждение государственной власти. Правда, сразу же после его смерти городские муниципалитеты добились отмены неудобного для них суда. Оставались при старых купеческих судах дотех пор, пока Фридрих Вильгельм Ⅰ не основал Коммерческую коллегию.

Ещё больше, чем суд, раздражал купцов Лицент — курфюршеское таможенное ведомство. Таможенные сборы составляли значительную часть государственных доходов. Курфюрст старался их увеличить и усовершенствовать методы взимания налогов. Так как он руководствовался исключительно казёнными соображениями, то жалобы купцов на убытки, причиняемые им таможней, были вполне обоснованными. Во главе этого важного учреждения стояли Альбрехт Хайдекампф и Фридрих Купнер. Оба были сыновьями камердинеров курфюрста. В качестве старшего таможенного директора, верховного военного комиссара и тайного советника палаты Купнер был самым влиятельным помощником курфюрста, особенно при организации независимой от сословий финансовой службы. Его дом с большим садом у пруда Шлосстайх, более похожий на дворец, в 1817 году приобрела ложа «Три короны».

Вначале пошлину взимали только в Пиллау. Позднее товары, транспортировавшиеся оттуда на лихтерах в Кёнигсберг, облагались пошлиной во вновь отстроенном в 1665 году пакгаузе у Голландского шлагбаума на Прегеле. Таможенные конторы у городских ворот, взимавшие пошлину с товаров, ввозимых в город на телегах и санях, были учреждены лишь в 1707 году. Со временем вокруг Кёнигсберга образовалась единая таможенная система, управляемая государственной Лицент-директорией. Акцизные налоги должны были, по мнению курфюрста, тоже перейти в его ведение, но он всё же оставил их в сфере гражданского самоуправления. По сравнению с методами, разработанными чиновниками курфюрста, городское управление являлось небрежным и беспорядочным. Поэтому не прекращались жалобы на злоупотребления и растраты.

Морская торговля всё ещё оставалась во власти голландцев. Известно то предпочтение курфюрста, которое он отдавал их образу жизни и организации экономики. Голландцы не только привозили в Кёнигсберг свои товары, но и оказывали влияние на культуру и нравы его жителей. Некоторые голландские семьи оседали после женитьбы в Кёнигсберге.

Кёнигсбергскому порту, называемому ещё «оком Бранденбурга», курфюрст оказывал всяческое покровительство. Он углубил фарватер в сторону Пиллау, заложил на Прегеле бурлацкий мол и намеревался с помощью голландца Вибранда фон Воркума вновь наладить строительство кораблей на одной из верфей в Континене, однако повсюду натыкался на сопротивление горожан, привилегии которых по этой причине нарушались. Сильнейшее препятствие любому прогрессу оказывал сильный цех владельцев лихтерных судов, обеспечивавших перевозку грузов между Пиллау и Кёнигсбергом. Курфюрст так и не смог сломить их сопротивление против улучшения транспортных условий. Это удалось лишь Фридриху Вильгельму Ⅰ, который в 1719 году ввёл судовой мореходный кодекс. Чуть большего успеха курфюрст достиг в борьбе с другими унаследованными приёмами торговли, превратившимися в злоупотребления: применение неправильных мер веса и длины, злоупотребления бракёрским клеймом. Переход экономики от цеховых форм средневековья к основным принципам абсолютизма длился долго и сопровождался всякого рода разногласиями.

Очень сильно средневековому укладу были подвержены и ремёсла. Некоторые цехи ремесленников возникли в это время заново. Так, шлифовальщики янтаря получили грамоту лишь в 1663 году, вслед за ними бондари, медники, вязальщики беретов и штанов, якорные кузнецы, оружейники, изготовители гребней и щёток. Особую привилегию имели купорщики. Их работа состояла в разгрузке кораблей. Обслуживали они при этом и педальные колёса кранов. Так как судоходство зимой не велось, они были обязаны нести в ночное время охрану и принимать участие в тушении пожаров. За выполнение этих обязанностей они получили право хоронить тех умерших, которые не доставлялись на кладбище цехами и товариществами. Свою привилегию они рьяно защищали от носильщиков масла, которые стремились создать им конкуренцию. Купорщики, артель сильных мужчин, остались признанными носильщиками мертвецов вплоть до введения института свободных профессий и ремёсел.

Привилегированными были и цирюльни при банях. Их число было определено в 18. В случае смерти владельца заведение передавалось наследнику с разрешения курфюрста. Парикмахеры основали общество, в которое входили также хирурги и лекари. Им также разрешалось вывешивать таз, указывавший на род их занятий.

Вне ремесленных цехов находились мастера, которые освоили очень редкие ремёсла — жестянщики, изготовители барабанов, точильщики по дереву, изготовители компасов, колоколов и насосов, часовщики, резчики по дереву, каменотёсы. Литейщики колоколов состояли на службе у курфюрста, так как выполняли специальные заказы по отливке орудий в литейной у ворот Кройцтор, где отливались и колокола. Известным скульптором был Михаэль Дёбель и его сыновья, скульптором по дереву — Исаак Рига, художник эпохи барокко. Оловянщик Кристоф Грюненберг не только поставлял ко двору искусную посуду, но и изготовил великолепный саркофаг для курфюрста Георга Вильгельма. В Кёнигсберге работали мастера-стеклодувы, производившие разноцветные витражи, мастера-строители органов, специалисты по изготовлению лютней, живописцы, резчики янтаря и много ювелиров. Наиболее известным резчиком янтаря был Георг Шрайбер, проработавший в Кёнигсберге свыше 40 лет. Он был главным поставщиком подарков из янтаря для дипломатов.

Музыка тогда ещё не занимала важного места, однако, придворные музыканты (остатки придворной капеллы), а также городские музыканты, называвшиеся теперь инструменталистами, входили в музыкальный цех. Разумеется, там же были представлены и церковные органисты, школьные канторы и школьные хоры. Их «чердачными зайцами» были уличные скрипачи и трещоточники, которые выпрашивали милостыню и хорошо были слышны на улицах города. С введением постоянной армии военные музыканты, свирельщики и гобоисты, составили конкуренцию гильдии музыкантов на свадьбах и праздниках. Труба всё ещё имела более высокий ранг, чем другие инструменты. Она могла звучать только на торжествах при дворе и в домах аристократии.

Последний курфюрст

11 июля 1657 года в кёнигсбергском замке родился сын и наследник Великого курфюрста, Фридрих Ⅲ. Он являлся во всех отношениях представителем эпохи барокко, находя радость в дорогих, блистающих роскошью праздниках и зрелищах, пышных церемониях. Это отчетливо просматривалось во время трёх многонедельных визитов в его вторую резиденцию: во время принятия присяги весной 1690 года, напоминавшего больше праздник, чем политический акт, при приёме «Великого Московского Посольства» в мае 1697 года и во время коронации. Пребывание московитов считалось важным, поскольку среди них находился инкогнито, но всеми скоро узнанный царь Пётр Великий. Он сразу бросился в глаза обществу двора плохими манерами, повышенным интересом к порту и мореходству и тем, что пил много, но не пьянел. В качестве подарка русские привезли богато украшенный алмазами скипетр, который и стал прусским короновальным скипетром в 1701 и 1861 годах. После этого визита отношения Пруссии с новой сверхдержавой на Востоке приобрели особенно важное значение. В Кёнигсберге существовала, хотя и очень маленькая, община православных. Кёнигсбергские газеты очень внимательно прочитывались в Москве. Экономика Кёнигсберга тем не менее и впредь ориентировалась на Запад. И те примерно 500 гугенотов^{67}, которые находились в Кёнигсберге с начала столетия в качестве банкиров и купцов, изготовителей париков и парфюмерии, книготорговцев и фабрикантов модных изделий, ввели в обиход не только французские товары, но и оказали влияние на вкус и правила приличия в бюргерском обществе.