Кёнигсберг в Пруссии: история одного европейского города

Перед катастрофой

Духовный мир Кёнигсберга своеобразным «прусским образом» объединил французскую мечту о свободе и монархические взгляды. Философия Руссо и права человека, завоёванные революцией^{83}, окрыляли приверженцев Просвещения в их вере в человеческую суть и в задачи государства. Но сколько бы они ни пытались теоретически быть республиканцами, они всё же оставались верными королю пруссаками. Поэтому реформам после краха не нужны были ни новые идеи, ни новые люди. Большинство идей существовало уже раньше, большинство законов были уже запланированы. Таким образом, старая Пруссия могла обновиться без кровавой революции.

В Кёнигсберге развитие событий во Франции поначалу встретили с симпатией, переросшей, однако, вскоре в отвращение, когда кровавое господство якобинцев осквернило идею свободы. И в Кёнигсберге восхищались Наполеоном, хотя и в меньшей степени, чем в Веймаре^{84}. Кёнигсбергский директор полиции Иоганн Готтфрид Фрай выразил, пожалуй, общую точку зрения, высоко оценив энергичность Наполеона, но отказав ему в нравственном величии, так как насилие для него было выше законности. Прусские чиновники, преисполненные верой в идеалы космополитического Просвещения, не хотели, чтобы новая эпоха свободы и равенства начиналась с насилия, предпочитая идти к ней через образование и воспитание. Поэтому годы, когда Наполеон подчинил себе пол-Европы, в Пруссии не были омрачены предчувствием надвигающейся беды.

Даже Генрих фон Клейст, постоянно пребывавший в депрессии, сравнивал время своего пребывания в Кёнигсберге с попыткой, хотя и неудавшейся, спастись в гавани спокойствия после крушения жизни. С мая 1805 по январь 1807 года поэт состоял на службе в кёнигсбергской палате военных и государственных имуществ. Он ежедневно отправлялся в замок из своей квартиры на Лёбенихтской Ланггассе, пока не взял в августе 1806 года отпуск, из которого на службу уже не вернулся. В это время он закончил комедию «Разбитый кувшин» и работал над комедией «Амфитрион», новеллой «Михаэль Кольхаас» и трагедией «Пентесилея». Человеком, стоявшим близко к нему и которого он посвятил в свою работу, была госпожа фон Штегеманн. Впрочем, весь ушедший в себя поэт не производил в кёнигсбергском обществе хорошего впечатления. Он держался в стороне от романтического круга, который тогда образовался в Кёнигсберге и центральной фигурой которого был молодой Макс фон Шенкендорфф со своим мужским союзом поэтов «Венок Балтийского моря».

Клейст и Шенкендорфф бывали также в замке у президента государственной палаты Ханса Якоба фон Ауэрсвальда, жена которого, Альбертине, по словам Крауса, настоящая Аспазия^{85}, охотно собирала вокруг себя молодёжь и способствовала не одной женитьбе. Более свободное обхождение, чем в замке, было в салонах двух бюргерских женщин, моральная эмансипация которых значительно опережала правовую. Иоганна, жена врача Вильяма Мотерби, превратила свой дом у рынка Торфмаркт в центр остроумного общения. Легко поддаваясь своим изменчивым чувствам, Иоганна в 1809 году так же легко очаровала Вильгельма фон Гумбольдта, как и позднее Эрнста Моритца Арндта. Страстная любовь к студенту медицины Иоганну Фридриху Диффенбаху, который был на 11 лет моложе её, привела в конце концов к разрыву брачного союза, давно уже находившегося под угрозой распада. Но и второй брак, с Диффенбахом, ставшим между тем известным хирургом в Берлине, закончился разводом.

Мотерби и его жена, Шенкендорфф и Ахим фон Арним, который не-которое время находился в Кёнигсберге, часто посещали салон Генриэтты Барклай. Здесь читали романтическую литературу и произведения Якоба Бёме. Шенкендорфф, домашний учитель детей Барклаев, считался в их доме своим человеком и боготворил эту женщину, которая была на 10 лет старше его, как свою музу. Пользовавшаяся известностью госпожа фон Крюденер превратила литературные встречи в салоне Барклаев в молебны. После самоубийства Барклая Генриэтта и её подруга Крюденер уехали в Карлсруэ, поближе к Юнг-Штиллингу. Шенкендорфф последовал за своей музой и женился на ней в 1812 году в Карлсруэ.

Но мы опередили дальнейший ход событий и возвращаемся в год 1806.

Побеждённый и победитель

Несмотря на известия из Иены и Ауэрштедта^{86}, всю серьёзность положения жители Кёнигсберга осознали только тогда, когда в декабре королевская чета прибыла в город, а ещё больше, когда больная королева, невзирая на зимнюю стужу, 3 января 1807 года покинула Кёнигсберг и через Куршскую косу подалась в Мемель. Битва при Пройсиш-Айлау^{87} принесла Кёнигсбергу 12 тысяч раненых и больных русских, которых разместили в школах, церквах, ложах и частных домах. Так как армии в то время ещё не имели лазаретов и медицинской службы, то этим людям неоткуда было ждать помощи, кроме как от граждан. Те охотно и деятельно помогали, тем более, что король и королева, которые в апреле вернулись в город, своим примером воодушевили других. Когда союзники в Пройсиш-Айлау остановили победное шествие Наполеона, в Кёнигсберге появилась новая надежда. Молодёжь заразилась романтическим патриотизмом. Шенкендорфф и его друг Фердинанд фон Шрёттер основали в июне журнал «Веста»^{88}, который с полным правом стал известен как заря нового времени. Под давлением Наполеона Фридрих Вильгельм Ⅲ в декабре 1807 года вынужден был его запретить.

Через 10 дней после выхода в свет первого номера «Весты» французы стояли у стен Кёнигсберга. Генерал Рюхель приказал по всем правилам тогдашнего военного искусства сжечь всё, что находилось перед валами южной стороны: районы Нассэр Гартен и Диттриховские ветряные мельницы, — и отверг требование о сдаче города. Через несколько дней — между тем произошла битва под Фридландом, — он получил приказ покинуть Кёнигсберг и присоединиться со своими немногочисленными частями к отступающим русским. Утром 16 июня маршал Сульт победителем вошёл в Кёнигсберг. Наполеон прибыл только 10 июля, через день после заключения Тильзитского мира^{89}.

Кёнигсберг был занят французами только в течение 39 дней. За исключением нескольких эксцессов французы соблюдали хорошую дисциплину. Офицеры, среди них много немцев с Рейна^{90}, посещали театры и концерты; правда, они делали огромные расходы, которые должны были оплачивать побеждённые. Больше огорчений доставляло французское интендантство. У Наполеона стало принципом, чтобы в любой войне все её расходы нёс побеждённый. В результате французское интендантство конфисковало не только порох, свинец и оружие стрелковой гильдии, но и все общественные кассы, запасы янтаря и все русские, шведские и английские товары как имущество противника. Кроме того, оно потребовало огромное количество продуктов питания, напитков и одежды, оборудования для лазаретов и полевых пекарен, поставку большого числа повозок. Оно конфисковало весь замок. Прусские учреждения вынуждены были искать временные квартиры, но тем не менее они оставались, в отличие от времени русской оккупации, королевскими прусскими, и даже газета продолжала выходить с прусским орлом. Государственным и городским учреждениям вменялось в обязанность в любой момент выполнять приказы французских военных властей.

Более тяжёлым бременем стала военная контрибуция, которую Наполеон наложил на город, а его интендант Дарю определил её в сумму в 20 миллионов франков. Пятая часть должна была быть выплачена в течение нескольких дней. Когда горожане, оказавшиеся в затруднении, послали в Тильзит к Наполеону депутацию, тот снизил эту сумму до 12 миллионов, из которых три четверти Кёнигсберг и провинция были обязаны выплатить наличными. Одну четверть, натурой и поставками, должен был платить сам город. Поставки натурой магистрат уже считал выполненными, но ему пришлось ещё раз почувствовать, что победитель считает иначе, чем побеждённый, и что только победитель считает правильно. Введение военного налога, закладных писем, займов и векселей, выдаваемых двенадцатью самыми известными торговыми домами Кёнигсберга, позволило в срок выполнить требования французов. Облигации, выпущенные городом, он должен был погасить до 1814 года. Но фактически погашение длилось до 1 января 1901 года, ещё 30 лет после победоносной войны 1870 года!^{91}

Торговля Кёнигсберга понесла огромные убытки, причинённые английскими каперами^{92} и континентальной блокадой, хотя это и было несколько смягчено благодаря контрабанде и разрешению на ограниченный ввоз. Старые фирмы разорялись, новые, сумевшие использовать момент, набирали силу.

Обновление

В 1808–1809 годах Кёнигсберг являлся столицей Прусского государства. Здесь трудились государственные мужи, обновившие страну; здесь были приняты и оглашены законы, сыгравшие значительную роль в деле проведения реформ. Лишь эдикт об освобождении крестьян был подписан королём в Мемеле в октябре 1807 года. В январе 1808 года двор и правительство переехали из Мемеля в Кёнигсберг, и лишь в декабре 1809 года перебрались в Берлин.

Королевская семья зимой жила в замке, а летом в поместье попечителя школьных заведений Бузольта в Хуфене. Горожане были тесно связаны с жизнью двора. Уважаемая всеми королева Луиза родила здесь своего восьмого и девятого ребёнка. Королевская семья поддерживала контакты с купцами и профессорами из бюргерского сословия, искала духовное утешение в богослужениях пастора Боровского в Нойроссгертерской церкви.

Важнее, чем жизнь при дворе, была для будущего государственная деятельность в Кёнигсберге. Люди, разрабатывавшие в кёнигсбергском замке реформы, были не бунтарями, а скорее опытными чиновниками, преисполненными идеями своего времени. Семена, посеянные Кантом и Краусом, давали теперь всходы. К молодым восточным пруссакам присоединялись деятели из всех прусских провинций и из других земель Германии, которые понимали, что всё, что делается для Пруссии, служит и для будущего всей Германии. К ним относились Альтенштайн, Нибур, Штегеманн, Шён, Леопольд фон Шрёттер, Шарнхорст, Гнайзенау, Бюлов, Бойен, Грольманн, Клаузевитц, Вильгельм фон Гумбольдт, Зюверн, Ханс Якоб фон Ауэрсвальд, братья цу Дона. Самым крупным чиновником города являлся уже упомянутый директор полиции Фрай, в доме которого жил барон фом Штайн. Обоих связывала дружба. За продолжительными беседами они разработали «Городское уложение», с которого должна была начаться новая эпоха в истории Кёнигсберга. Другие реформы повлияли на город в той степени, в какой они упраздняли старые учреждения и создавали новые, когда уже не палата военных и государственных имуществ, не бюджетное министерство правили в замке, а правительство и Верховный земельный суд. Большое влияние на жизнь каждого горожанина оказали и социальные реформы. Замена средневековых цехов на корпорации, учреждение купеческой корпорации вместо прежних гильдий, отмена регламентаций при закупках напитков и зерна, ряда других ограничений, введение свободного промыслового предпринимательства — всё это глубоко затронуло жизнь каждого гражданина и положило конец обществу, строго разграниченному по сословиям, положив начало новому обществу, построенному на свободе личности. Эти реформы явились предпосылками для принятия «Городского уложения» от 19 ноября 1808 года, ставшего венцом преобразований.

«Городское уложение» — прежде всего труд Штайна и Фрая. Его лейтмотивом стал тезис, с которого Фрай начал свой проект: «Доверие облагораживает человека, вечная опека тормозит его развитие». Требовалось привлечь гражданина и сделать его ответственным участником городского управления, но уже не через корпорации разделённого на сословия общества, а путём избрания в избирательных округах полномочных представителей. В принципе, каждый гражданин имел право голоса, но избирательное право зависело от ценза, а кроме того, две трети городских депутатов должны были владеть землёй. Так, в первых выборах участвовало только 3426 избирателей с правом голоса от 50 тысяч жителей. Депутаты не являлись представителями своих избирателей или того района города, в котором они были избраны, а представляли всё население и были ответственны только перед своей совестью.

Так как кёнигсбергское купечество было не во всём согласно с этим положением, то выборы затянулись. Первые выборы состоялись в декабре 1808 года в Эльбинге. В конце января 1809 года они прошли и в Кёнигсберге. 22 января пасторы с церковных кафедр заговорили о значении выборов, и уже на следующей неделе было избрано 102 городских депутата. Несмотря на разъяснительную работу, участие в выборах оказалось скромным. Через неделю городские депутаты избрали магистрат. Первым выборным обербургомистром Кёнигсберга стал торговец Деетц, который уже в 1810 году отказался от этой трудной для него должности. Его преемником стал профессор Август Вильгельм Хайдеманн, идеалист, который все силы отдавал этой работе. Фрай, также выставивший свою кандидатуру, получил мало голосов. Глубоко разочарованный, он ушёл с городской службы, устроившись в восточно-прусском правительстве директором. После смерти Фрая город увековечил его имя, установив в зале заседаний городских депутатов его бюст.

10 марта, в день рождения королевы Луизы, в Кафедральном соборе в торжественной обстановке правительственный президент в присутствии всех городских депутатов и королевских принцев привёл к присяге новый магистрат. Со всех башен города колокола возвестили о начале новой эпохи.

С введением «Городского уложения» город потерял полицейскую власть. Полиция стала королевским учреждением. Её высший чиновник получил титул президента. С другой стороны, армию освободили от всех гражданских задач. Военный комендант города обладал только военными полномочиями, солдаты охраняли теперь только военные здания. Но это разделение удовлетворило горожан лишь тогда, когда всех солдат разместили в казармах, освободив жителей от их расквартирования. Так как король отказался от права на земли Замковой слободы, то пруд Шлосстайх также стал городским. Сам замок до 1918 года оставался собственностью короны, но административно он теперь принадлежал городу.

Значительным шагом в становлении демократического гражданского общества стало признание равноправия евреев по отношению к другим гражданам на основе закона 1812 года. В то время многие богатые еврейские семьи приняли христианскую веру, проявив стремление к полному слиянию с народом, равноправной частью которого они отныне стали.

Все реформы в области управления и правовых отношений остались бы безрезультатными, если бы им не соответствовало изменение мышления. Из раба абсолютизма должен был вырасти гражданин, который бы не только брал от государства, но и что-то давал ему: активное участие в государственных делах и сотрудничество. Подкрепленный ненавистью к французским оккупантам, возник своеобразный прусский патриотизм, не ограничивавшийся рамками Пруссии, а объявивший своей целью освобождение всей Германии, отдаваясь ей не только умом, но и всем сердцем. Однако это не означало отхода от гуманистических идей Просвещения. Люди верили, что новое государственное и народное мышление может быть достигнуто только путём усиленного воспитания народа. Поэтому государство и город, несмотря на нехватку средств, заботились и о своих учебных заведениях.

Требования некоторых профессоров о введении в обучение предметов обществоведение, фехтование и плавание хотя и остались невыполненными, но указывали направление, по которому следовало двигаться. Хотя профессора и студенты всё ещё оставались cives academici («гражданами университет»^{93}), однако подчинялись общегражданским законам; университетское законодательство ограничивалось дисциплинарными штрафами. В преподавании, наряду с лекциями, практиковались семинары. Среди профессоров имелись как сторонники, так и противники нового духа, но в целом Альбертина держалась в стороне.

Новые веяния входили в неё, а не исходили от неё. Министру фон Гумбольдту был основанный им в 1810 году Берлинский университет, конечно же, ближе, чем Кёнигсбергский, но и сюда он стремился привлекать новых людей. Самым видным их них являлся Иоганн Фридрих Гербарт, который, благодаря личным контактам с Песталоцци, заложил основы своей системы психологии и педагогики. Гумбольдт надеялся, что он «будет полезен в улучшении дела воспитания по принципам Песталоцци». За четверть века педагогической деятельности в Кёнигсберге Гербарт написал свои самые значительные произведения. Гумбольдт в 1809 году пригласил в Кёнигсберг и 25-летнего астронома Фридриха Вильгельма Бесселя. В обсерватории, построенной специально для него, Бессель сделал свои основополагающие наблюдения. Благодаря женитьбе на Иоганне Хаген, дочери его коллеги, физика Карла Готтфрида Хагена, он стал настоящим кёнигсбержцем. В те годы университет получил и другие новые заведения, как например, анатомический театр, первые клиники, Ботанический сад, минералогический и зоологический музеи; однако более широкое преподавание естественных наук не привело к организации нового факультета.

Реформатор университета Гумбольдт стал и основателем школы нового типа и более высокого уровня — гуманитарной гимназии. Первоначально комиссия под председательством Гумбольдта постановила передать все кёнигсбергские школы в ведение магистрата. Городские депутаты отклонили решение о перенятии Фридрихсколлегии и школы Бургшуле, мотивируя это чрезмерными затратами. Фридрихсколлегия стала королевской гуманитарной гимназией, первой в Пруссии вообще. По рекомендации знаменитого филолога Фридриха Августа Вольфа её директором стал Август Готтхольд, руководивший школой 42 года. Город взял под свою опеку три церковных школы: альтштадтскую, преобразовав её в гимназию, кнайпхофскую и лёбенихтскую в качестве бюргерских школ, что примерно соответствовало позднейшим реальным училищам; со временем их реорганизовали в гимна-зии. Бургшуле оставалась в ведении немецкой реформатской общины, однако позднее стала также бюргерской. Таким образом, в Кёнигсберге в то время было две гимназии, выпускники которых направлялись в университет, если выдерживали экзамен на аттестат зрелости. Гугенотскую школу преобразовали в частную женскую. Кроме того, суперинтендант Вайс по поручению школьной депутации основал первую городскую женскую школу.

Началась реформа народных школ. Все 12 церковных школ остались в ведении церкви; город взял на себя заботу лишь о трёх школах для бедноты, относившихся до сих пор к Фридрихсколлегии. Школ для бедных совершенно не хватало, многочисленные частные и полуофициальные школы также не могли охватить всех детей. Для реформаторов более важным, чем число школьных учреждений, был дух, в котором воспитывалась молодёжь, дух Песталоцци. Королева Луиза и все реформаторы, начиная с Штайна и Гумбольдта, видели в этом швейцарце защитника бедных, который воспитывал людей в духе добровольного сотрудничества с обществом. Цели в этом случае совпадали, а метод Песталоцци казался им безошибочным средством их достижения. Стало быть, по нему и следовало вести подготовку учителей.

Как Гербарт воспитывал студентов, так должен был воспитывать учителей последователь Песталоцци Карл Август Целлер. Его пригласили в Кёнигсберг попечителем школьных заведений, наделив большими полномочиями. Он основал в королевском сиротском приюте учительскую семинарию, называвшуюся в те времена «Нормальной школой»^{94}, которая должна была стать очагом нового духа. Но из этого ничего не получилось, так как чрезмерная заорганизованность задушила добровольность в обучении, на которую делалась ставка. И тем не менее, учение Песталоцци осталось определяющим в педагогике того времени. Оно оказало влияние на духовенство, на офицерский корпус, на «Немецкое общество» и такое объединение, как «Союз добродетели», являвшееся детищем тех лет и вызывавшее множество споров. Его настоящее название гласило «Морально-научный союз», целью которого было «привязать каждое к каждому»; выпускаемая им газета называлась «Volksfreund» («Друг народа») и ориентировалась на парижскую «Ami du people». Этот союз объединил патриотических офицеров и профессоров. Правда, его влияние не соответствовало той репутации, которой он скоро стал пользоваться. В конце 1809 года, после того, как противники оклеймили его клубом якобинцев, король распустил союз. Он являлся симптомом своего времени, но не более.

Кёнигсбержцев более беспокоил сгоревший театр. Ещё до войны богатые граждане объединились в акционерное общество, намереваясь возвести на Парадной площади новое большое здание театра. Незадолго до начала войны министр фон Шрёттер заложил первый камень. Строительство продолжалось, несмотря на все трудности французской оккупации, и 9 марта 1808 года в присутствии двора театр открыли оперой Моцарта «Титус». Имея 1500 мест, он стал одним из самых больших и современных театров своего времени. Двумя месяцами позже он сгорел. Тотчас принялись за его восстановление, и уже к концу 1809 года жители Кёнигсберга снова получили свой Городской театр. Собственностью города, несмотря на своё название, он не стал. Члены акционерного общества сдавали его в аренду разным принципалам. Одним из них являлся печально известный Август фон Котцебу.

Другим событием, взволновавшим общество, стал пожар в кометное лето 1811 года, самый страшный в истории города. На берегу Прегеля в одном из складов с нефтью, смолой и дёгтем 14 июня возник пожар. Несколько сот бочек взорвалось от жара, и огненный поток вылился в реку, мгновенно охватив стоящие там корабли, превратив всё вокруг в море огня. Огонь перекинулся на Ближний пригород и его склады. Жертвой пламени стали 144 дома, 134 склада, синагога и госпиталь св. Георга. Убыток составил 13 миллионов талеров. И это во времена экономического спада, военных долгов, континентальной блокады, причём всё было ещё усилено неурожаем и новым французским бременем 1812 года!

И хотя на этот раз французы пришли не как враги, а как союзники, их поведение и требования немногим отличались от тек, что были в 1807 году. Войска со всей территории, на которую распространялась власть французского императора, промаршировали летом через город. Он стал опорным военным пунктом и базой снабжения. Его жители привлекались к различным поставкам и повинностям. Наполеон прибыл 12 июня и поселился в замке. Он пробыл в Кёнигсберге всего четыре дня, которые заполнил смотрами, аудиенциями и беседами. Он всё хотел знать, и ничто не ускользало от его острого взгляда. 16 июня в два часа пополудни он отправился на восток, навстречу своему концу.

Даже тогда, когда Великая армия вторглась в просторы России, Кёнигсберг оставался перевалочным пунктом французов. В городе не было прусских солдат; французские офицеры отдавали приказы, как в 1807 году. Обербургомистр Хайдеманн и правительственный директор Фрай с большим трудом выполняли требования о поставках большого количества муки, мяса, водки, о создании лазаретов и складов, о предоставлении повозок с лошадьми и извозчиками. В конце ноября в Кёнигсберге распространились слухи о трудностях Великой армии, а в декабре появились первые беженцы. Мюрат и Ней, которые прибыли перед Рождеством, намеревались создать из остатков разбитых дивизий и не пострадавшего корпуса Макдональда, к которому принадлежали и пруссаки под командованием Йорка, боеспособную армию и с её помощью удержаться зимой на линии Немана. Но Тауроггенская конвенция^{95} перечеркнула эти планы. С остатками своего корпуса Макдональд через Лабиау возвратился в Кёнигсберг. Он стремился вывезти из города как можно больше запасов и раненых. Когда же французы в ночь с 4 на 5 января покинули город, в нём осталось около 10 тысяч раненых и больных, которых, как могли, окружили заботой горожане.

Уже в полночь к замку прискакали казаки. 5 января в полдень в Кёнигсберг вступил весь русский корпус Витгенштейна. Жители города приветствовали его криками «виват» и «ура». Нужда ещё не прошла, но большой поворот уже свершился.

Освобождение

То, что Кёнигсберг вместо французской не попал под русскую оккупацию, а действительно вновь стал настоящим прусским городом, жители осознали 8 января, когда в город со своими частями вступил Йорк, снова занявший пост генерал-губернатора провинции. Через две недели прибыл Штайн, но не в качестве прусского министра, а в качестве комиссара царя с широкими полномочиями. Патриоты добивались принятия решения, что было не так просто, как они предполагали. Оберпрезидент Ханс Якоб фон Ауэрсвальд усматривал в их нетерпении «неприличную дерзость». Он не доверял и русским генералам, так как некоторые из них обходились с Восточной Пруссией, как с завоёванной провинцией. Русских хотели иметь своими союзниками, но считали, что не следует попадать в зависимость от них. Да и к Штайну не было доверия, который к тому же был плохим дипломатом и неудержимо требовал, чтобы провинция открыто встала на сторону царя, что помогло бы убедить его продолжить войну за пределами России. Под давлением Штайна Ауэрсвальд решился наконец созвать 5 февраля в Кёнигсберге собрание депутатов от сословий Восточной Пруссии и части Западной Пруссии, расположенной на правом берегу Вислы.

Когда 64 депутата собрались в здании Провинциального собрания на Ландхофмайстерштрассе, представителями Кёнигсберга были обербургомистр Хайдеманн, городской советник и будущий бургомистр Хорн, предводитель городского депутатского собрания Якоб Циммерманн и торговец Беккер. Лишь немногие знали о горячем споре, разгоревшемся накануне между Штайном, Ауэрсвальдом и Йорком, который удалось уладить лишь благодаря дипломатическому искусству Шёна. Ауэрсвальд сослался на болезнь и передал управление ландтагом своему заместителю Ахасверусу фон Брандту, но душой собрания был генеральный директор провинции граф Александр цу Дона-Шлобиттен, который в 1808–1810 годах был прусским министром внутренних дел. Штайн, будучи русским комиссаром, отказался от выступления перед депутатами. Взамен Йорк ответил согласием на сотрудничество, но при условии, что его официально пригласят. Когда ясным морозным утром 5 февраля депутаты собрались вместе, цу Дона сразу же подготовил постановление о том, что собрание просит Йорка представить свои предложения. Делегация отправилась к генералу, квартира которого находилась через несколько домов, и вернулась вместе с ним в зал заседаний. Йорк не был искусным оратором, но значимость момента помогла ему найти нужные слова, когда он от имени короля призвал депутатов к защите отечества. 7 февраля ландтаг принял подготовленный Клаузевитцем и цу Дона «Закон об ополчении». Штайн, увидев, что он достиг своей цели, в тот же день уехал в верховную ставку царя, так как на этом его миссия закончилась.

Прусское ополчение не походило на 1еvée en masse во Франции, но стало почти революционным элементом в абсолютистском государстве. Это выразилось в вооружении народа не по приказу короля, а по постановлению представителей самого народа, хотя «Закон об ополчении» и был одобрен королём 17 марта в Бреслау. Тем самым в столице Восточной Пруссии был дан сигнал к освобождению Германии и Европы он наполеоновского империализма.

Ландтаг ещё не мог сказать, против кого конкретно должно быть направлено народное ополчение. И лишь когда король поехал в Бреслау, где заключил с царём союз, положение прояснилось. Буря воодушевления, распространяясь всё шире, захлестнула даже малодушных и эгоистов, которых всё ещё хватало. Граждане Кёнигсберга превзошли себя в пожертвованиях на доброе дело, вооружая добровольцев и членов народного ополчения, которых торжественно благословляли в церквах. Кёнигсберг, по мнению Эрнста Моритца Арндта, стал «океаном бурного воодушевления». В этом «океане» «утонул» обербургомистр Хайдеманн. Он пережил ещё Лейпцигское сражение, но до мира уже не дожил.

Что раньше приличествовало только князьям — торжественная встреча главой города, — теперь выпало и на долю возвращающихся с войны войск, которых обербургомистр Хорн приветствовал в Дубойру (впоследствии Шёнбуш) и сопроводил в город.

Забота о бывших участниках войны в то время ещё не являлась обязанностью государства. Только в старости воинам оказывал попечительство «Союз помощи», основанный в 1852 году. Лишь о слепых инвалидах войны уже раньше проявлялась забота; их устраивали в приют для слепых, названный в честь умершего командующего генерала Бюлова Денневицкого.