Ким

ГЛАВА ПЯТАЯ

Процессия снова лениво и медленно двинулась в путь, вытянувшись в струнку. Старуха спала, пока не добрались до следующей остановки. Переход был очень короткий, до заката оставался целый час, и Ким стал придумывать развлечения.

— Почему бы не присесть и не отдохнуть? — заметил один из конвойных. — Только дьяволы и англичане ходят взад и вперед без всякого толку.

— Никогда не дружи с дьяволом, обезьяной и мальчиком. Никому не известно, что они сделают, — сказал его товарищ.

Ким презрительно отвернулся — он не желал слышать старого рассказа о том, как дьявол играл с мальчиками и раскаялся в этом — и лениво побрел по дороге.

Лама пошел за ним. В течение всего дня, как только появлялась река, он подходил, чтобы поглядеть на нее, но ни разу не находил указаний на то, что нашел свою реку. К тому же удовольствие поговорить с человеком разумным и сознание, что благородно рожденная женщина относится к нему с почтением и уважением, как духовному советнику, несколько отвлекало его мысли от поисков реки. Он приготовился провести многие спокойные годы в искании. У него не было нетерпения белого человека, а только глубокая вера.

— Куда ты идешь? — крикнул он Киму.

— Никуда особенно, немного прогуляться. Все это, — Ким раскинул руки, — ново для меня.

— Она, без сомнения, умна… и проницательная женщина. Но трудно размышлять, когда…

— Все женщины таковы. — Ким говорил так, как мог бы сказать Соломон.

— Перед монастырем была большая площадка, — пробормотал лама, перебирая сильно потертые четки, — каменная. На ней я оставил след моих ног, расхаживая взад и вперед вот с ними.

Он стукнул четками и начал читать: «Ом мани падме ом», благодарный за прохладу, тишину и отсутствие пыли.

На равнине один предмет за другим привлекал праздный взгляд Кима. В его странствованиях не было никакой цели, просто архитектура хижин показалась ему новой и он хотел поглядеть на них поближе.

Они вышли на большое пастбище с группой манговых деревьев в центре, коричневое и пурпурное при послеполуденном свете. Киму показалось удивительным, что в таком удобном месте не было ни одного жертвенника: мальчик в этом отношении был наблюдателен, как жрец. Вдали, по долине, шло четверо людей, один за другим. Он приложил руки к глазам и заметил, как медь сверкала на солнце.

— Солдаты! Белые солдаты! — сказал он. — Посмотрим.

— Всегда встречаются солдаты, как только мы пойдем одни. Но я никогда не видел белых солдат.

— Они не делают вреда, когда не пьяны. Спрячься за этим деревом.

Они встали за толстыми стволами в тени громадного мангового дерева. Две маленькие фигуры остановились, другие две неуверенно пошли вперед. Это был авангард подходившего полка, высланный, по обычаю, чтобы найти место для лагеря. Они несли пятифутовые шесты с развевавшимися флагами и перекликались друг с другом, идя по равнине.

Наконец, они вошли, тяжело ступая, в рощу манговых деревьев.

— Здесь или где-нибудь вблизи я думаю поставить палатки для офицеров под деревьями, а остальные могут расположиться около. Нашли ли место для обоза?

Они крикнули вдаль товарищам, и грубый ответный крик тех дошел до них слабым и смягченным.

— Ну, так ставь значок тут, — сказал один из солдат.

— Что это они готовят? — сказал пораженный лама. — Это великий и страшный мир. Какой девиз на этом знамени?

Один из солдат воткнул шест в нескольких футах от них, проворчал что-то недовольным тоном, выдернул его, посоветовался с товарищем, оглядывавшим тенистый зеленый свод, и поставил шест на прежнее место.

Ким смотрел во все глаза. Дыхание быстро и прерывисто вылетало сквозь его сжатые губы.

— Служитель Божий! — задыхаясь, проговорил он. — Мой гороскоп! Рисунок на песке жреца в Умбалле! Вспомни, что он сказал. Сначала придут двое людей, чтобы приготовить все, в темное место, как это бывает при начале видения.

— Но это не видение, — сказал лама. — Это только иллюзия мира — ничего более.

— А за ними придет Бык, Красный Бык на зеленом поле. Взгляни. Вот он!

Он показал на флаг, развевавшийся от вечернего ветерка менее чем в десяти шагах от них. Это был простой флаг, предназначенный для обозначения места лагеря, но полк позаботился, чтобы на флаге было то же изображение, что на полковом знамени, — красный бык на фоне зеленого национального цвета Ирландии.

— Вижу и припоминаю теперь, — сказал лама. — Это, наверно, твой Бык. Верно также и то, что пришло двое людей, чтобы все приготовить.

— Это солдаты — белые солдаты. Что сказал жрец? Знамение быка — знак войны и вооруженных людей. Служитель Божий, это то, чего я ищу.

— Верно. Это верно. — Лама пристально смотрел на девиз, горевший во тьме, словно рубин. — Жрец в Умбалле сказал, что твое знамение — знамение войны.

— Что делать теперь?

— Ждать. Будем ждать.

— Уже теперь тьма рассеивается, — сказал Ким.

Было вполне естественно, что лучи заходящего солнца пробились наконец сквозь стволы деревьев рощи, наполнив ее на несколько минут золотыми искрами света, но Киму это казалось завершением пророчества брамина.

— Слушай! — сказал лама. — Где-то вдали бьют в барабан.

Сначала звук, слабо раздавшийся в неподвижном воздухе, походил на биение артерии в висках. Вскоре он стал более резким.

— А, музыка, — объяснил Ким. Ему были знакомы звуки полкового оркестра, но они удивляли ламу.

В дальнем конце равнины показалась тяжелая, запыленная колонна. Потом ветер донес слова песни:

Тут вступили пронзительные дудки.

То был оркестр Меверикского полка, игравший впереди отправлявшихся в лагерь солдат. Солдаты маршировали, сопровождаемые обозом. Наконец, тянувшаяся колонна сомкнулась — повозки остались позади, — разделилась надвое, рассеялась, как муравейник, и…

— Но это колдовство! — проговорил лама.

Равнина покрывалась палатками, которые, казалось, вырастали готовыми из повозок. Другая толпа людей вторглась в рощу, молча воздвигла высокую палатку, раскинула еще восемь-девять палаток вокруг нее, словно выкопала из земли кухонные горшки, сковороды и узлы, которые приняли во владение туземные слуги. И наблюдавшие эту сцену лама и Ким увидели перед собой благоустроенный город.

— Уйдем, — сказал лама, в страхе отступая, когда загорелись огни и белые офицеры с звенящими саблями величественно вошли в палатку, где должны были обедать.

— Встань в тени. Ничего нельзя видеть при мерцающем свете, — сказал Ким. Глаза его были по-прежнему устремлены на флаг. Он никогда еще не видел, как быстро, за полчаса, привыкшие к своему делу солдаты раскидывают лагерь.

— Смотри, смотри, смотри! — воскликнул лама. — Вон идет священнослужитель.

То был Беннет, священник полка. Он шел, прихрамывая, одетый в запыленную черную одежду. Кто-то из его паствы сделал грубые замечания насчет недостатка бодрости и энергии священника; чтобы пристыдить его, Беннет промаршировал весь день рядом с солдатами. По его черной одежде, золотому кресту на цепочке, бритому лицу и мягкой войлочной шляпе с широкими полями повсюду в Индии его приняли бы за святого человека. Он опустился в кресло у двери палатки и снял сапоги. Несколько офицеров окружили его, смеясь и подшучивая над его подвигом.

— Разговор белых людей лишен всякого достоинства, — сказал лама, судя только по их тону. — Но я рассмотрел лицо этого священнослужителя и думаю, что он ученый. Может ли он понять нас? Мне хотелось бы поговорить с ним о предмете моих исканий.

— Никогда не разговаривай с белым человеком, пока он не насытится, — привел Ким хорошо известную пословицу. — Они собираются есть, и я не думаю, чтобы можно было просить у них. Пойдем назад к месту остановки. Когда мы поедим, то снова придем сюда. Это, наверно, Красный Бык — мой Красный Бык.

Оба были заметно рассеяны, когда свита старой дамы поставила перед ними кушанья, никто не решался нарушить их молчания, так как надоедать гостям — приносит несчастье.

— Ну, — сказал Ким, ковыряя в зубах, — мы вернемся туда, но ты, святой человек, должен подождать немного в стороне, потому что твои ноги слабее моих, а мне хочется еще раз посмотреть на Красного Быка.

— Но как ты поймешь их разговор? Иди медленно. Дорога темна, — беспокойно проговорил лама.

Ким не ответил на вопрос.

— Я заметил место вблизи деревьев, где ты можешь сидеть, пока я не позову тебя, — сказал он. — Нет, — продолжал он, когда лама выразил нечто вроде протеста, — помни, что это предмет моих исканий — Красный Бык. Знамение в звездах было не для тебя. Я знаю кое-что об обычаях белых солдат, и мне всегда хочется видеть новое.

— Что ты не знаешь об этом мире? — Лама послушно присел на корточки в маленькой впадине, менее чем в ста шагах от группы манговых деревьев, темные силуэты которых вырисовывались на усеянном звездами небе.

— Оставайся здесь, пока я не позову.

Ким нырнул во тьму. Он знал, что, по всей вероятности, вокруг лагеря расставлены часовые, и улыбнулся, услышав тяжелые шаги солдат. Мальчика, который может пробираться по крышам города Лагора, пользуясь каждым уголком и каждою тенью, чтобы сбить с толку преследующего его человека, вряд ли могут задержать несколько хорошо обученных солдат. Он все же оказал им внимание, прополз между двумя из них я побежал, останавливаясь, пробираясь ползком и плотно прижимаясь к земле, пока не добрался до освещенной палатки — столовой, стоявшей позади мангового дерева. Тут он стал ждать, не услышит ли какого-нибудь случайного слова, которое дало бы ему нужную нить.

Единственно, что занимало теперь его ум, — это было желание узнать побольше о Красном Быке. Как знать (в некоторых отношениях познания Кима были так же ограничены, как обширны в других), эти люди, эти девятьсот дьяволов, упоминавшиеся в предсказании его отца, может быть, будут молиться после заката солнца быку, как индусы молятся священной корове.

Это, по крайней мере, было бы вполне правильно и логично, и об этом деле следовало бы посоветоваться с патером с золотым крестом. С другой стороны, ему припоминались патеры с постными лицами, которых он избегал в Лагоре. Патер мог оказаться слишком любознательным и надоедливым и стал бы советовать ему учиться. Но разве не было доказано, что знамение отчасти говорило о войне и вооруженных людях? Разве он сам не Друг Звезд и всего света, посвященный в страшные тайны? Наконец, — и сильнее всего, как непознанное течение его быстро менявшихся мыслей — это приключение было чудеснейшим развлечением, восхитительным продолжением его былых прогулок по крышам и в то же время исполнением чудного предсказания. Лежа на животе, он подвигался, извиваясь, к двери палатки, придерживая рукой амулет на шее.

Все было, как он предполагал. Сахибы молились своему Богу, потому что посредине стола стояло единственное украшение, которое они брали в поход, — золотой бык, отлитый в давние времена из добычи, взятой в Летнем дворце Пекина — бык из червонного золота с опущенной головой, прыгающий на зеленом поле. К нему протягивали сахибы стаканы с громкими криками.

Достопочтенный Артур Беннет всегда уходил из столовой после этого тоста, а так как он несколько устал, то движения его были более резки, чем обыкновенно. Ким слегка поднял голову, продолжая смотреть на свой талисман на столе, как вдруг капеллан наступил на его правое плечо.

Ким увернулся из-под кожаного сапога и, откатившись в сторону, опрокинул священника. Тот, всегда готовый действовать, схватил его за горло и чуть было не задушил. Ким отчаянно ударил его в живот. Мистер Беннет задохнулся, скорчился, но, не выпуская добычи, набросился на нее опять и молча отнес Кима в свою палатку. Члены Меверикского полка были неисправимые шутники не на словах, а на деле, и англичанин подумал, что лучше помолчать, пока хорошенько не узнаешь, в чем дело.

— Да это мальчик! — сказал он, увидя свою добычу при свете фонаря, висевшего на шесте у палатки. Потом он сильно потряс его и крикнул: — Что ты делал там? Ты вор? Choor Malluum?

Его знания индийских языков были очень ограничены, и взволнованный, приведенный в ярость Ким решил держаться приписанной ему роли. Придя в себя, он начал придумывать чрезвычайно правдоподобный рассказ о своих отношениях с одним из поварят, в то же время зорко поглядывая на руку капеллана. Улучив удобную минуту, он нырнул к двери, но длинная рука схватила его за горло и, не разорвав шнуров амулета, зажала сам амулет.

— Дай его мне! О, дай мне! Сломался он? Отдай мне бумаги!

Эти слова были сказаны на английском языке тем металлическим, скрипучим говором, которым говорят туземцы. Священник подскочил к Киму.

— Ладанка! — сказал он, открывая руку. — Какой-нибудь языческий талисман. Но ты говоришь по-английски? Мальчиков, которые крадут, бьют. Ты знаешь это?

— Не знаю, я не крал. — Ким скакал в отчаянии, как собака при виде поднятой палки. — О, дай мне! Это мой талисман! Не кради его у меня!

Капеллан, не обращая внимания на его слова, подошел к двери палатки и громко крикнул. Появился довольно толстый, наголо бритый человек.

— Мне нужен ваш совет, отец Виктор, — сказал Беннет. — Я нашел этого мальчика в потемках у палатки столовой. Я наказал бы его и отпустил, так как считаю его вором. Но, оказывается, он говорит по-английски и дорожит каким-то талисманом, висящим у него на шее. Я подумал, что вы можете помочь мне.

Между Беннетом и римско-католическим капелланом ирландской части полка лежала, как он думал, непроходимая пропасть, но замечательно, что когда англиканской церкви приходилось иметь дело с проблемами человеческих отношений, она очень часто призывала римскую. Официальное отвращение Беннета к «Красной женщине»[10] и ее обычаям могло сравниться только с его личным уважением к отцу Виктору.

— Вор, говорящий по-английски? Посмотрим его талисман. Нет, это не ладонка, Беннет. — Он протянул руку.

— Но имеем ли мы право открыть его? Вздуть его…

— Я не крал! — возразил Ким. — Вы меня совсем избили. Отдайте мой талисман, и я уйду.

— Не спеши, сначала мы посмотрим, — сказал отец Виктор. Он развернул не торопясь пергамент с надписью «ne varietur» бледного Кимбалля О'Хары, его свидетельство об отставке и свидетельство о крещении Кима. На последнем О'Хара — воображая, что он страшно много делает для мальчика, множество раз нацарапал: «Присмотрите за мальчиком. Пожалуйста, присмотрите за мальчиком» — и написал свою фамилию и номер полка.

— О, силы тьмы! — сказал отец Виктор, передавая все бумаги мистеру Беннету. — Ты знаешь, что это такое?

— Да, — сказал Ким. — Это мое, и я хочу уйти.

— Я не вполне понимаю, — сказал мистер Беннет. — Вероятно, он принес эти бумаги с какой-нибудь целью. Может быть, это ловкая проделка, чтобы получить побольше подаяния?

— Ну, я никогда не видел нищего, который имел бы так мало желания остаться среди предполагаемых милостивцев. Тут есть какая-то странная тайна. Вы верите в Провидение, Беннет?

— Надеюсь!

— Ну а я верю в чудеса, так что это выходит одно и то же. Силы тьмы! Кимбалль О'Хара! И его сын! Но мальчик туземец, а я сам венчал Кимбалля с Анной Шотт. Как давно у тебя эти бумаги, мальчик?

— С тех пор как я был еще совсем маленьким.

Отец Виктор быстро подошел и отвернул край его верхней одежды.

— Видите, Беннет, он не очень черен. Как твое имя?

— Ким.

— А может быть, Кимбалль?

— Может быть. Отпустите вы меня?

— А дальше?

— Меня называют Ким Ришти-ке, т. е. Ким из Ришти.

— Что значит Ришти?

— Айришти — это был полк моего отца.

— О, понимаю — ирландский.

— Да. Так говорил мне мой отец. Мой отец, он жил…

— Жил где?

— Жил. Конечно, он умер — убрался от нас.

— О! Вот как вы относитесь к смерти!

Беннет перебил его:

— Возможно, что я был несправедлив к мальчику. Он, конечно, белый, хотя, очевидно, заброшенный. Я думаю, я сильно помял его. Дать разве ему виски…

— Дайте ему стакан хереса, и пусть он присядет на корточки. Ну, Ким, — продолжал отец Виктор, — никто не обидит тебя. Выпей-ка вот это и расскажи о себе правду, если ничего не имеешь против.

Ким закашлялся немного, ставя пустой стакан, и задумался. Нужно было быть осторожным. Мальчиков, бродящих вокруг лагеря, обыкновенно секут и прогоняют. Но его не высекли. Амулет, видимо, служит на пользу ему. Оказалось, что гороскоп в Умбалле и немногие слова, которые он запомнил из несвязной болтовни отца, совпадали между собой самым чудесным образом. Иначе почему бы толстый патер был так поражен, а худой дал ему стакан горячего желтого вина?

— Мой отец, он умер в городе Лагоре, когда я был еще маленький. Женщина, — она держала лавку «Кабарри», близ того места, где наемные экипажи. — Ким начал говорить, словно нырнув в воду, неуверенный, насколько правда может быть полезной.

— Твоя мать?

— Нет, — с жестом отвращения. — Она убралась, когда я родился. Мой отец, он достал эти бумаги из Джаду-Гер… Как вы называете это? — (Беннет утвердительно кивнул головой.) — Потому что он был на хорошем месте. Так, что ли, вы это называете? — (Беннет снова кивнул головой.) — Мой отец рассказывал мне это. Он говорил, а также и брамин, который сделал рисунок на песке в Умбалле два дня тому назад, он сказал, что я найду Красного Быка на зеленом поле, и что бык поможет мне.

— Феноменальный лгунишка, — пробормотал Беннет.

— Силы тьмы, что за страна! — пробормотал отец Виктор. — Продолжай, Ким.

— Я не крал. К тому же теперь я ученик очень святого человека. Он сидит вблизи. Мы увидели двух людей с флагами, которые готовили все. Так всегда бывает во сне или при пророчестве. Поэтому я узнал, что все вышло, как предсказано. Я видел Красного Быка на зеленом поле, а мой отец, он говорил: «Девятьсот дьяволов и полковник на коне будут смотреть за тобой после того, как ты найдешь Красного Быка!» Я не знал, что делать, когда увидел Быка, но я ушел и пришел снова, когда стало темно. Мне хотелось еще раз повидать Быка, и я увидел Быка опять с сахибами, молящимися ему. Я думаю, Бык поможет мне. Святой человек также сказал это. Он сидит вблизи. Вы не обидите его, если я кликну его? Он очень святой. Он может засвидетельствовать все, что я говорю, и он знает, что я не вор.

— «Офицеры, молящиеся быку»! Как вы думаете, что это значит? — сказал Беннет. — «Ученик святого человека»! Уж не сумасшедший ли этот мальчик?

— Наверно, это сын О'Хары. Сын О'Хары в союзе со всеми силами тьмы. Его отец мог бы проделать то же самое, когда бывал пьян. Лучше пригласим этого святого человека. Он может знать что-нибудь.

— Он ничего не знает, — сказал Ким. — Я покажу его вам, если вы пойдете со мною. Он мой учитель. После этого мы можем уйти.

— Силы тьмы! — только и мог проговорить отец Виктор, когда Беннет пошел с Кимом, крепко держа мальчика за плечо.

Они нашли ламу на том месте, где он сел, когда ушел Ким.

— Мои поиски кончились, — крикнул Ким на местном наречии. — Я нашел Быка, но Бог знает, что будет дальше. Они не обидят тебя. Иди в палатку толстого священника вместе с этим худым и увидишь конец. Все так необыкновенно. Но они не умеют говорить по-индусски. Они просто небитые ослы.

— Тогда нехорошо смеяться над их невежеством, — возразил лама. — Я доволен, если ты рад, ученик мой.

Величественно, без тени подозрения, он вошел в маленькую палатку, приветствовал священников, как человек духовного звания, и сел у открытой жаровни с углями. От желтой материи палатки, отражавшей свет лампы, лицо его казалось красно-золотым.

Беннет взглянул на него с полным безучастием человека, исповедующего религию, которая подводит девять десятых обитателей мира под общее название «язычник».

— А каков конец твоих поисков? Какой дар принес тебе Красный Бык? — обратился лама к Киму.

— Он говорит: «Что будете вы делать?» — (Ким, в своих видах, принял на себя обязанность переводчика.)

Беннет со смущением смотрел на отца Виктора.

— Не понимаю, какое отношение имеет к мальчику этот факир, который или обманут им, или его сообщник, — начал Беннет. — Мы не можем позволить, чтобы английский мальчик… Если предположим, что он сын масона, то чем скорее он отправится в масонский сиротский приют, тем лучше.

— А! Таково ваше мнение, как секретаря полковой Ложи, — сказал отец Виктор, — но мы можем сказать старику, что мы собираемся делать. Он не похож на негодяя.

— Мой опыт говорит мне, что никогда нельзя понять душу обитателей Востока. Ну, Кимбалль, я хочу, чтобы ты передал этому человеку то, что я буду говорить, — слово в слово.

Ким, уловив значение нескольких фраз, начал так:

— Служитель Божий, тощий дуралей, похожий на верблюда, говорит, что я сын сахиба.

— Каким образом?

— Это правда. Я знал это с самого рождения, но он открыл это только тогда, когда снял амулет с моей шеи и прочел все бумаги. Он думает, что сахиб всегда остается сахибом, и оба они намереваются оставить меня в этом полку или послать в «мадрисса» (школу). Это пробовали сделать и прежде, но я всегда избегал этого. Толстый дурак одного мнения, а похожий на верблюда — другого. Но это ничего на значит. Я могу провести здесь одну-другую ночь. Это случалось и прежде. Потом я убегу и вернусь к тебе.

— Но скажи им, что ты мой ученик. Скажи им, как ты явился мне, когда я ослабел и смутился. Расскажи им о наших поисках, и они, наверно, отпустят тебя.

— Я уже сказал им. Они смеются и говорят о полиции.

— Что ты говоришь? — спросил мистер Беннет.

— Он говорит только, что, если вы не пустите меня, это помешает его делу — его безотлагательным делам. — Последние слова были воспоминанием о разговоре с одним клерком, но вызвали только улыбку, что смутило Кима. — А если бы вы знали, в чем состоит его дело, то не вмешивались бы с такой дурацкой поспешностью.

— Что же это за дело? — не без чувства сказал отец Виктор, наблюдая за лицом ламы.

— Есть река в этой стране, которую он очень хочет найти. Она появилась там, где упала стрела. — Ким нетерпеливо топнул, с трудом переводя в уме местное наречие на свой неуклюжий английский язык. — О, знаете, она была сотворена нашим Господом Богом Буддой, и если омыться в ее водах, то отмоешься от всех грехов и станешь бел, как хлопковая бумага (Ким в свое время слышал речи миссионеров). Я его ученик, и мы должны найти эту реку. Она так драгоценна для нас.

— Скажи еще раз, — сказал Беннет.

Ким повиновался, повторив рассказ с большими преувеличениями.

— Но это грубое кощунство! — вскрикнул представитель англиканской церкви.

— Тс! Тс! — сочувственно проговорил отец Виктор. — Много бы я дал, чтобы уметь говорить на местном наречии. Река, омывающая грехи! А как давно вы ищете ее?

— О, много дней. Теперь мы хотим идти опять искать ее. Ее здесь нет, как видите.

— Я вижу, — серьезно сказал отец Виктор. — Но ты не можешь идти с этим старым человеком. Другое дело, если бы ты не был сыном воина, Ким. Скажи ему, что полк будет заботиться о тебе и сделает из тебя такого же хорошего человека, как твой… лучшего, какой только может быть. Скажи ему, что если он верит в чудеса, то должен поверить, что…

— Не следует играть на его суеверии, — перебил Беннет.

— Я и не делаю этого. Он должен поверить, что, если мальчик добрался сюда, до своего полка, в поисках Красного Быка, что это есть своего рода чудо. Подумайте, что можно сказать против этого, Беннет. Бродя по всей Индии, этот мальчик встречается с нашим полком. Именно с ним одним из всех отправившихся в поход. Это было предопределено. Скажи ему, что это Кисмет. Понимаешь, Кисмет?

Он обернулся к ламе, которому с таким же успехом мог бы говорить о Месопотамии.

— Они говорят, — глаза старика загорелись, когда заговорил Ким, — они говорят, что теперь исполнилось предсказание, и так как я вернулся — хотя ты знаешь, что я пошел из любопытства, — к этим людям и их Красному Быку, то должен пойти в «мадрисса» и стать сахибом. Я притворюсь, что согласен, так как, в худшем случае, придется только несколько дней не разделить с тобой пищи. Потом я ускользну и пойду по дороге в Сахаруппор. Поэтому, святой человек, оставайся с женщиной из Кулу, ни в каком случае не удаляйся от ее повозки, пока я не вернусь. Без сомнения, мое знамение — знамение войны и вооруженных людей. Посмотри: они дали мне вина и усадили на почетное ложе! Мой отец был, должно быть, важным лицом. Поэтому, если они окажут мне почести, — хорошо. Если этого не будет — и то хорошо. Во всяком случае, я убегу к тебе, когда устану. Но оставайся с госпожой, а не то я потеряю твои следы… О, да, — сказал мальчик, — я передал ему все, что вы велели сказать.

— И я не вижу, зачем ему еще оставаться, — сказал Беннет, роясь в кармане брюк. — Подробности он может узнать впоследствии, а я дам ему ру…

— Дайте ему время. Может быть, он привязан к мальчику, — сказал отец Виктор, протягивая руку, чтобы удержать Беннета.

Лама вынул четки и надвинул на глаза свою широкополую шляпу.

— Что ему нужно?

— Он говорит, — Ким поднял руку. — Он говорит: «Замолчите, потише!» Он хочет поговорить со мной. Ведь вы не понимаете ни одного его слова, и я думаю, что, если вы будете говорить, он может сильно проклясть вас. Видите, когда он берет четки вот так, то, значит, хочет, чтобы его оставили в покое.

Англичане сели в подавленном настроении, но взгляд Беннета обещал мало хорошего для Кима, в случае если он попадется в его руки.

— Сахиб и сын сахиба, — голос ламы звучал резко от душевной боли. — Но ни один белый человек не знает здешней страны и ее обычаев, как ты. Как может это быть верным?

— Не все ли равно, святой человек: помни, что это только на одну-две ночи. Вспомни, как быстро я могу изменяться. Буду тем, чем был, когда я в первый раз говорил с тобой из-под зам-заммаха, большой пушки.

— Мальчиком в одежде белых людей — когда я в первый раз пошел в Дом Чудес. А во второй раз ты явился индусом. Каково будет третье воплощение? — Он мрачно усмехнулся. — Ах, чела, ты обидел старика, потому что мое сердце отдалось тебе.

— А мое тебе. Но как я мог знать, что Красный Бык приведет меня к этому?

Лама снова надвинул шляпу и стал нервно перебирать четки. Ким присел на корточки рядом с ним и ухватился за полу его одежды.

— Значит, теперь известно, что мальчик сахиб? — продолжал лама глухим голосом. — Такой сахиб, как тот, что хранит изображения в Доме Чудес. — Знания ламы о белых людях были очень ограниченны. Он словно повторял урок. — Поэтому ему неприлично поступать иначе, чем сахибы. Он должен вернуться к своему народу.

— На день, ночь и другой день, — умоляюще проговорил Ким.

— Нет, не уйдешь! — Отец Виктор увидел, что Ким пробирается к двери, и загородил ему путь своей сильной ногой.

— Я не понимаю обычаев белых людей. Священнослужитель изображений в Доме Чудес в Лагоре был любезнее этого худого. Этого мальчика возьмут от меня. Из моего ученика сделают сахиба. Горе мне! Как я найду мою реку! Разве у них нет учеников? Спроси.

— Он говорит, что очень жалеет, что не сможет один найти реки. Он говорит — почему у вас нет своих учеников и вы останавливаете его, причиняете ему затруднения? Он желает омыться от грехов.

Ни у Беннета, ни у отца Виктора не нашлось ответа.

Ким, огорченный отчаянием ламы, сказал по-английски:

— Я думаю, если вы отпустите нас, мы уйдем тихо и ничего не украдем. Мы будем искать реку, как прежде, раньше, чем меня поймали. Мне хотелось бы, чтобы я не приходил сюда отыскивать Красного Быка и все остальное. Мне не нужно ничего этого.

— Это лучшее из всего того, что ты когда-либо сделал для себя, молодой человек, — сказал Беннет.

— Боже мой, я не знаю, чем бы утешить его, — сказал отец Виктор, пристально наблюдая за ламой. — Он не может взять мальчика с собой, а между тем он хороший человек, я уверен, что он хороший человек, Беннет, и, если вы дадите ему эту рупию, он проклянет вас и ваших потомков во всех коленах.

Настала такая тишина, что каждому слышно было дыхание других. Так прошло целых пять минут. Наконец, лама поднял глаза и взглянул поверх очков вдаль.

— И я считал себя идущим по Пути, — с горечью проговорил он. — Я грешен, и вот мне наказание. Я представил себе, будто ты послан помочь мне в моем искании. И сердце мое обратилось к тебе, когда я увидел твое милосердие, твою любезность и мудрость в таком юном возрасте. Но те, кто идут по Пути, не должны допускать искры желания или привязанности, потому что все это иллюзия. Как говорит… — Он привел старый-старый китайский текст, дополнил его другим и завершил оба третьим. — Я отступил от Пути, мой чела. Это не твоя вина. Я восхищался при виде новой жизни, новых людей на дорогах и твоей радости при этих встречах. Я был доволен тобой, считая, что ты должен думать о моем искании, и только о моем искании. Теперь я опечален тем, что тебя берут от меня и что моя река далеко от меня. Я нарушил закон.

— Силы тьмы! — сказал отец Виктор. Опытный исповедник, он услышал боль в каждой фразе.

— Я вижу теперь, что знак Красного Быка был столько же знамением для меня, как и для тебя. Всякое желание красно и дурно. Я наложу на себя епитимью и найду один мою реку.

— По крайней мере, поди к той женщине из Кулу, — сказал Ким, — иначе ты потеряешься на дорогах. Она будет кормить тебя до тех пор, пока я вернусь.

Лама махнул рукой, чтобы показать, что он окончательно решил это дело.

— А теперь, — тон его совершенно изменился, когда он снова заговорил с Кимом, — что они с тобой сделают? По крайней мере, я, может быть, могу загладить дурное.

— Сделают меня сахибом — так они думают. Я вернусь послезавтра. Не печалься.

— Каким? Как этот или тот человек? — Он указал на отца Виктора. — Или таким, каких я видел сегодня — людей, носящих сабли и тяжело ступающих?

— Может быть.

— Это не хорошо. Эти люди следуют желанию и приходят к пустоте. Ты не должен быть одним из них.

— Жрец в Умбалле сказал, что моя звезда — война, — перебил его Ким. — Я спрошу этих дураков — но, право, в этом нет необходимости. Я убегу сегодня ночью, ведь я хотел только увидеть что-нибудь новое.

Ким задал отцу Виктору два-три вопроса на английском языке, переводя его ответы на местный язык для ламы.

— Он говорит: «Вы берете его от меня и не можете сказать, что вы из него сделаете». Он говорит: «Скажите мне прежде, чем я уйду, потому что это не пустяк, что станется с ребенком».

— Тебя пошлют в школу. Потом увидим… Кимбалль, я полагаю, ты хотел бы быть солдатом?

— Белого народа? Не-ет! Не-ет! — Ким яростно потряс головой. Дисциплина и рутина были совершенно несвойственны его натуре. — Я не хочу быть солдатом.

— Будешь тем, кем тебе прикажут быть, — сказал Беннет, — и должен быть благодарен за то, что мы хотим помочь тебе.

Ким сострадательно улыбнулся. Если люди настолько заблуждаются, что считают его способным исполнить то, что не нравится ему, тем лучше.

Наступило новое продолжительное молчание. Беннет нетерпеливо ерзал на стуле и предложил позвать часового, чтобы увести «факира».

— Что, среди сахибов преподают учение даром или продают его? Спроси их, — сказал лама. Ким перевел его слова.

— Они говорят, что учителю платят, но что полк дает эти деньги. К чему? Ведь это только на одну ночь.

— И чем больше дают денег, тем лучше учение? — Лама не обращал внимания на планы близкого бегства, о котором говорил Ким. — Нет ничего дурного в плате за ученье. Помогать невежде стать умным всегда составляет услугу. — Четки яростно стучали, словно счеты. Потом лама обернулся к своим притеснителям.

— Спроси их, за какое количество денег они дают мудрое и должное ученье и в каком городе дается это ученье?

— Ну, — сказал отец Виктор по-английски, когда Ким перевел слова ламы, — смотря как полк будет платить за тебя все время, что ты будешь в приюте для детей военных. Ты мог бы попасть и в список Пенджабского масонского приюта для сирот (ни он, ни ты не поймете, что это значит), но лучшая школа для мальчиков в Индии, конечно, св. Ксаверия «in Partibus» в Лукнове. — Перевод несколько замедлился, так как Беннет хотел было прервать его.

— Он желает знать сколько, — спокойно сказал Ким.

— Двести или триста рупий в год. — Отец Виктор давно уже перестал удивляться. Беннет горел нетерпением окончить разговор и ничего не понимал.

— Он говорит: «Напишите это название и деньги на бумаге и дайте ее ему». И он говорит, что внизу вы должны написать свое имя, потому что он напишет вам письмо через несколько дней. Он говорит, вы хороший человек. Он говорит, что другой — дурак. Он уходит.

Лама внезапно встал.

— Я иду продолжать мои искания! — воскликнул он и ушел.

— Он попадет прямо на часовых! — крикнул отец Виктор, вскакивая, когда лама величественно вышел из палатки. — Но я не могу оставить мальчика. — Ким сделал было быстрое движение, чтобы броситься за ламой, но удержался. Снаружи не доносилось никакого шума. Лама исчез.

Ким спокойно уселся на койке капеллана. Лама, по крайней мере, обещал, что он пойдет с женщиной из Кулу, а остальное не имело ни малейшего значения. Ему нравилось, что патеры были, очевидно, сильно взволнованы. Они долго говорили шепотом, причем отец Виктор настаивал на каком-то плане, к которому мистер Беннет относился недоверчиво. Все это было очень ново и увлекательно, но Киму хотелось спать. Они позвали в палатку нескольких людей (один из них был полковник, как предсказывал отец Кима), и те задавали ему множество вопросов, в особенности о женщине, присматривавшей за ним. Ким на все отвечал правдиво. Все думали, по-видимому, что эта женщина недостаточно хорошо охраняла его.

Во всяком случае, это было самое новое из его приключений. Рано или поздно, если ему захочется, он может бежать в большую, серую, бесформенную Индию, далеко от всяких палаток, патеров и полковников. А теперь, если нужно произвести впечатление на сахибов, он произведет его во что бы то ни стало. Ведь он тоже белый человек.

После долгого разговора, которого он не понял, его передали сержанту со строгим приказанием не дать ему бежать. Полк должен был идти в Кимбаллу, а Кима решили отослать за счет Ложи, а частью на деньги, собранные по подписке, в место, носившее название Санавар.

— Это нечто непостижимо чудесное, полковник, — сказал отец Виктор, проговорив без остановки минут десять. — Его друг, буддист, ушел, записав мой адрес и имя. Не могу хорошенько понять, заплатит ли он за образование мальчика, или он готовит какие-нибудь волшебные чары. Потом он обратился к Киму:

— Ты доживешь до того, что будешь благодарен своему другу Красному Быку. Мы сделаем в Санаваре из тебя человека хотя бы и ценой того, что ты станешь протестантом.

— Конечно, конечно, — сказал Беннет.

— Но ведь вы не поедете в Санавар? — сказал Ким.

— Мы поедем в Санавар, мой маленький. Это приказание командира, который несколько поважнее сына О'Хары.

— Вы не поедете в Санавар. Вы поедете на войну.

Все присутствовавшие в палатке разразились громким смехом.

— Когда ты немного побольше познакомишься со своим полком, ты не станешь смешивать приготовлений к войне с обыкновенным ученьем. Впрочем, мы надеемся, что со временем пойдем на войну.

— О, знаю я все это.

Ким снова пустил стрелу наудачу. Если они не отправлялись на войну, то не знали еще того, что он узнал из разговора на веранде в Умбалле.

— Я знаю, что теперь вы не на войне, но я говорю вам, что, как только вы доберетесь до Умбаллы, вас пошлют на войну — на новую войну. Это война восьми тысяч человек, не считая пушек.

— Это чрезвычайно точно. Что, дар пророчества принадлежит к числу других твоих талантов? Возьми его отсюда, сержант. Возьми для него одежду у барабанщиков и смотри, чтобы он не ускользнул у тебя из рук. Кто скажет, что прошел век чудес? Я думаю, я пойду спать. Мой бедный ум слабеет.

Час спустя Ким, чисто вымытый, в ужасной одежде, которая врезалась ему в руки и в ноги, сидел молча, словно дикий зверь, в дальнем конце лагеря.

— Самая удивительная птица, — сказал сержант. — Он является с желтоватым браминским жрецом со свидетельствами из Ложи на шее и говорит Бог знает что о каком-то Красном Быке. Брамин исчезает без объяснений, а мальчик сидит, скрестив ноги, на кровати капеллана и предсказывает кровавую войну всем нам. Индия — дикая страна для богобоязненного человека. Я привяжу его за ногу к жерди палатки, чтобы он не ушел через крышу. Что такое ты говоришь про войну?

— Восемь тысяч людей, кроме пушек, — сказал Ким. — Увидите очень скоро.

— Удивительный дьяволенок! Ложись с барабанщиками и засыпай. Два мальчика, которые лежат рядом с тобой, будут сторожить твой сон.