Кит на отмели

Дома эти двое производили странное впечатление, словно пара птиц, собирающихся устроиться на насест. Они метали взгляды направо-налево, и женщина присела на край стула. Мужчина пристально разглядывал фотографии на стене, расхаживая взад-вперед. Я не знала, что им сказать.

После высадки они напросились на чай и представились. Мужчину звали Эдвард, женщину – Джоана. Английский выговор. Отец смутился, когда Джоана пожала ему руку подобно Эдварду. «А зачем вы прибыли сейчас? Вам нужно было подождать и прибыть между приливами», – сказал отец. Они поинтересовались размещением, и отец сказал: «Гостиниц нет, но много пустующих домов». Он ушел на поиски устриц. Чемоданы у них были тяжелые. Я поручила Линос нести шляпную коробку женщины.

Линос катала по сланцевому полу Розового коттеджа маленькую игрушку. Она делала вид, будто играет, а на самом деле прислушивалась к разговору. Из-под густой челки мне были видны ее глаза, наблюдавшие за нами троими.

– Хотите молока? – предложила я. Джоана ответила да.

Мне раньше не доводилось говорить с англичанами. Джоана была блондинкой с аккуратно уложенными волосами, по сравнению с которыми мои показались мне сальными. Тонкие рыжеватые брови. Она напоминала мне женщин, о которых я читала в журналах: они ходят по мощеным улицам и катаются в автомобилях. Она достала носовой платок. Небесно-голубой, хлопковый, с белой вышивкой.

– Как прошло ваше плавание? – спросила я.

Джоана поморщила лоб. С ее лица еще не сошла бледность.

– Довольно бурно, – ответила она.

– Сожалею.

Я протянула ей банку и ложку.

– O, молочный порошок!

Нотки изумления в ее голосе заставили меня покраснеть. Меня обуял стыд. Мне захотелось отфутболить банку под стол. Я показала на мохнатые спины Лииных коз, пасущихся прямо за окном.

– Он самый. Или – козье молоко.

Джоана подтолкнула свою чашку ко мне. Я достала ложкой порошку и размешала, пытаясь прижать комья к донышку. Я наблюдала за ее руками и запонками с перламутровым отливом на блузке. Материя была зеленая, плотнотканая, какой я раньше не видела.

– У вас очень красивая блузка, – сказала я.

– Старье. – Она поблагодарила меня за молоко.

– У нас не бывает много приезжих, а то я бы приготовила для вас что-нибудь получше. Пирожные. Глазированные кексы. Пышки. Булочки с глазурью.

– Да, не сомневаемся, – сказал Эдвард, переглянувшись с Джоаной.

Он подсел к нам за стол, смешав чай с порошком.

– Мы не собирались высаживаться на острове. Мы изменили маршрут… непроизвольно.

– Вы здесь в отпуске? – спросила я их. Я знала, что поблизости есть морские курорты. Линос и я иногда играли в игру на утесе, делая вид, что нам видно чертово колесо.

– Нет, – засмеялась Джоана.

– Мы из одного университета в Англии. Мы здесь для исследовательского проекта. Мы думали, вы нас ждете.

– Правда? Я?

Эдвард описал руками круг.

– Вы – значит всем островом. Мы договорились, что прибудем с проповедником. Джеремией Джонсом?

– Это решилось в последнюю минуту, – ввернула словечко Джоана.

– O. Да. Он ничего не сказал. А может, сказал. Мне не говорят.

– Выясни, зачем они тут? – спросила Линос по-валлийски, не поднимая глаз от пола.

– Линос, говори по-английски. Это невежливо.

– Ничего страшного, – сказал Эдвард, поворачиваясь к ней. – Мы изучаем валлийский. Говорили на нем всю дорогу. Beth ddywedoch chi? Что ты сказала?

Линос посмотрела на него и рассмеялась. Визгливо, резко, недобро. Я велела ей выйти в сад. Она ушла, не взглянув на меня, и хлопнула дверью.

– Извините, – сказала я. – Она понимает. Просто вредничает.

Наступила неловкая тишина. Я видела, что Линос стоит у окна, прямо у них за головами.

– Мы слышали про остров в Абергеле, – сказала Джоана. – В пабе один рыбак рассказывал, что у вас выбросило на берег кита.

– Он и сейчас тут.

Джоана кивнула.

– Ты бы не рассказала мне про эти фотографии? – попросил Эдвард, снова подойдя к стене.

Я рассказала ему обо всех фотографиях без исключения. Мой двоюродный дед, Брин, переехавший в Лландидно и ставший мясником. Марк – брат-близнец моего отца. Все, что у нас есть, – его рисованный портрет. Кто-то из островитян нарисовал. Эмлин, Марк – дядья отца. Все погибли на войне. Линос, Илис. И моя мама. Ее портреты. Губы всегда напомажены. Каждое Пасхальное воскресенье она отправлялась на большую землю, фотографироваться в одном маленьком ателье. Я могла бы сказать Эдварду, какого цвета была помада, хотя карточки черно-белые, потому что я подолгу глазела на них и запомнила. Красная, малиновая, оранжевая.

Когда я обернулась к Джоане, она записывала что-то в блокнотик в кожаном переплете. Ее лоб избороздили морщины.

– Извините. Простите, вам наскучило? – спросила я.

– Вовсе нет, – ответила Джоана весьма уверенно. – Я записываю все, что ты рассказываешь.

Она подняла на меня глаза и улыбнулась; бледность со щек исчезла.

После того как они ушли, я не находила себе места. Я трижды помыла их чашки. И почему я не расспросила их о проекте? Из какого они университета? Еще несколько слов про них обоих. Выговор Эдварда членил слова на аккуратные острые отрезки, наподобие голоса, который передавали по радио в доме у Лии. Я не запомнила, как они выглядели. Я спросила Линос, «как они выглядели»? Линос только пожала плечами.