Клан Инугами

Сизума и Киё

Реакция Тамаё удивила даже Киндаити, и некоторое время он сидел, оторопело глядя на нее. Киндаити всегда считал Тамаё мужественной женщиной — каковой она и была. Однако ему казалось, что сама эта мужественность, к сожалению, лишает ее женственности. Но эта Тамаё, каждый всхлип которой был исполнен жалобы на одиночество, предстала перед ним созданием слабым и достойным сочувствия. И он понял, что впервые ему открылась ее душа.

Наконец Киндаити прочистил горло и спросил:

— Барышня Тамаё, то, что случилось на днях… эта попытка господина Киё посягнуть на вашу жизнь… она была для вас неожиданностью?

— Я… я… — отвечала Тамаё сквозь слезы, закрыв лицо руками. — Я просто не могла поверить, что Киё может быть убийцей. А… а когда он попытался убить меня, подумала, что он сделал это, потому… потому, что подозревает в этих убийствах меня. И вот это было невыносимо. Это было очень больно. Мне все рано, что подумают остальные. Совершенно все равно. Но чтобы Киё считал меня убийцей — это было невыносимо. Это просто невыносимо. — Тамаё вновь разрыдалась, содрогаясь всем телом.

Киндаити повернулся к Киё.

— Господин Киё, вы слышали, что она сказала? Пытаясь кого-то защитить, вы чуть не убили душу барышни Тамаё. Всегда лучше хорошенько подумать, прежде чем что-то делать. Барышня, не плачьте. Как же это вы, такая умная женщина, не поняли, что нападение на вас было всего лишь розыгрышем? В конце концов, у господина Киё был револьвер, и если бы он действительно хотел вас убить, для этого хватило бы одной-единственной пули. Если бы он собирался убить вас, а потом сбежать и жить себе дальше, это одно дело. Но он ведь собирался покончить с собой. Предположим, что он попытался убить вас, не сумел, был выслежен полицией, а потом, оказавшись в безвыходном положении, попытался совершить самоубийство. Но и это не похоже на правду, поскольку у него в кармане уже лежало подписанное им признание. Понятно, что оно было при нем еще до того, как он выехал из Токио, потому что никогда не поверю, чтобы он, спасаясь от полиции после нападения на вас, забежал в какую-нибудь лавчонку купить почтовую бумагу и конверт. Нет, он решил лишить себя жизни еще до того, как выехал из Токио. Человека, готового умереть, не должно беспокоить, что выстрел кто-то услышит. Значит, если бы господин Киё в ночь на тринадцатое действительно хотел убить вас, он мог бы застрелить вас и тут же, на месте застрелиться. Подумайте сами, и вы убедитесь, что нападение было розыгрышем.

— Да, я поняла, — ответила Тамаё. Она уже не плакала, и глаза ее, обращенные к Киндаити, были полны неописуемой нежностью и благодарностью. — Вы спасли меня от адских мук. Как смогу я вас отблагодарить?

Впервые Киндаити услышал от нее ласковое слово и, совершенно смешавшись, пробормотал, запинаясь:

— О, это п-пустяки, совершенные пустяки. — Рука его сама собой потянулась к взъерошенной шевелюре, но, спохватившись, он сглотнул и продолжил: — Итак. Мы знаем, что господин Киё приехал сюда из Токио вечером тринадцатого и что он сделал вид, будто нападал на барышню Тамаё. Однако из этого не следует, что он никак не связан с убийством поддельного Киё ночью двенадцатого числа: он вполне мог убить этого самозванца и уехать в Токио последним поездом или одним из ранних на следующее утро. Это не исключено, хотя, как ни посмотри, совершенно нелогично. В конце концов, к чему все эти сложности, если он мог той же ночью напасть на барышню Тамаё и покончить с собой? А тут, ко всему прочему, еще и прическа господина Киё.

Киндаити улыбнулся, глядя на голову Киё.

— Уверен, что волосы господина Киё были пострижены совсем недавно. Значит, если мы возьмем его фотографию, обойдем всех парикмахеров Токио и покажем ее, то, нет никаких сомнений, узнаем, когда же он стригся. Даже если опознание парикмахером не докажет его алиби, мы сможем проследить, куда он отправился дальше и где он был в ночь на двенадцатое. Господин Киё, что вы на это скажете? Как полагаете, сможем ли доказать ваше алиби?

Киё продолжал сидеть понурив голову, его била крупная дрожь, лицо лоснилось от липкого пота. Было очевидно, что слова Киндаити подействовали.

Тут инспектор Татибана рубанул сплеча:

— Вы что, хотите сказать, что Киё разыграл роль убийцы ради того, чтобы защитить кого-то?

— Вот именно. Очевидно, что смерть поддельного Киё оказалась для господина Киё полной неожиданностью, и, узнав об этом из вечерней газеты, он был совершенно потрясен. И еще. Если раньше, в случаях с Такэ и Томо, все можно было представить так, будто преступник являлся со стороны или был за пределами имения, то на сей раз это оказалось невозможно. А значит, он понимал, что настоящий убийца будет найден, если только сам он, Киё, не возьмет все на себя. Вот господин Киё и решил принести себя в жертву, чтобы спасти действительного убийцу.

— Так кто же он, этот убийца? — прохрипел инспектор Татибана так, словно подавился костью, а Киндаити ответил как-то даже чересчур небрежно:

— Теперь-то, полагаю, это всем ясно — кто же еще, если не госпожа Мацуко?

В комнате воцарилась мертвая тишина. Никто не удивился. Все поняли, к чему клонит Киндаити, задолго до того, как он кончил. Все взгляды устремились на Мацуко в тот момент, когда он назвал ее имя, и в них было все — отвращение и ненависть, но только не удивление. Даже в кольце этих злобных взглядов Мацуко сохранила полное самообладание, невозмутимо щипала табачные листья, и лишь слабая, кривая улыбка появилась на ее губах.

Киндаити осторожно двинулся дальше:

— Госпожа Мацуко, вы расскажете нам все, не так ли? Да я и не сомневаюсь, что расскажете, потому что все, что вы сделали, вы сделали ради господина Киё, верно? Если же господину Киё удастся успешно сыграть роль убийцы, все ваши планы пойдут прахом.

Однако Мацуко как будто не видела и не слышала Киндаити, она пристально смотрела на своего сына.

— Киё, добро пожаловать домой. Если бы я знала, что ты вернешься вот таким живым и невредимым, я никогда не наделала бы стольких глупостей. И мне ничего и не нужно было бы делать, потому что Тамаё, разумеется, выбрала бы тебя.

Ее слова и голос были полны нежности, совершенно неожиданной в Мацуко. Тамаё вспыхнула, а Киё сидел опустив глаза, и плечи его дрожали.

— Киё, дорогой, — продолжала Мацуко, — когда же ты вернулся в Японию? Ах, ну да. Господин Киндаити только что сказал, ты высадился в Хакате двенадцатого ноября. Отчего же ты не прислал мне телеграмму оттуда? Почему не приехал прямо домой? Тогда мне не пришлось бы убивать этих людей.

— Я… я… — Киё словно застонал от боли, но потом, встрепенувшись, решительно поднял голову. — Нет, матушка, вы ничего не знаете об этом. Это все моих рук дело. Я убил их троих.

— Помолчи-ка, Киё! — Слова Мацуко хлестнули, как бич. Но тут же тон ее смягчился: — Киё, дорогой, зачем ты меня мучаешь? Понимаю, ты делаешь это ради меня, но то, что ты делаешь, для меня — мука. Пойми же меня и ответь мне честно. Что именно ты сделал? Это ты отрезал голову Такэ и отвез тело Томо в деревню Тоёхата? Я никогда не учила тебя таким вещам.

Киндаити начал яростно чесать голову.

— Т-очно так, как я и думал. Значит, вы не были сообщниками в обычном смысле слова. Господин Киё тайком подчищал за госпожой Мацуко без ее ведома.

Мацуко впервые повернулась к Киндаити.

— Господин Киндаити, я не такая женщина, чтобы в подобных делах брать себе в подручные кого бы то ни было, а тем более собственного сына. К тому же, если бы я знала, что Киё вернулся невредимым, мне не пришлось бы никого убивать.

— Понимаю. Такую вероятность я не исключал. Но слишком уж много для этого должно было произойти случайных совпадений…

— Да, совпадения. Случайности и совпадения. Череда чудовищных случайностей и совпадений.

Это с тяжким вздохом проговорил Киё. Киндаити сочувственно смотрел на его измученное лицо.

— Ах, господин Киё, вы тоже это признаете. Да оно и правильно. Как говорит ваша матушка, будет лучше, если вы сами все расскажете честно. Вы ведь расскажете? Или, может быть, мне рассказать за вас?

Киё удивленно поднял глаза на Киндаити, но, встретившись с уверенным взглядом сыщика, уныло поник и сказал:

— Пожалуйста, расскажите им. Я не могу.

— Госпожа Мацуко, вы не возражаете?

— Прошу вас, начинайте, — ответила Мацуко голосом, полным самообладания, куря свою трубку с тем же невозмутимым спокойствием, что и прежде.

— Что ж, хорошо, расскажу за вас. Госпожа Мацуко, господин Киё, пожалуйста, поправляйте меня без всяких колебаний, если я в чем ошибусь. — Киндаити немного помолчал и потом продолжил: — Как я уже сказал, господин Киё вернулся в Японию двенадцатого ноября под именем — Сампэй Ямада. Понятия не имею, почему он воспользовался этим именем, хотя уверен, что в конце концов он сам скажет об этом. Как бы то ни было, первое, что он сделал по возвращении в Японию — я и сам был репатриирован и знаю, что говорю, — он прочел какую-то газету. Все репатрианты изголодались по новостям из дома, и, зная эту их потребность, все приемные центры репатриантов хранят для них подшивки старых газет, выдавая их на прочтение новоприбывшим. Не сомневаюсь, господин Киё, как только высадился в Хакате, тоже жадно потянулся к этим старым номерам. И что же он в них обнаружил…

Киндаити оглядел лица собравшихся.

— Как вам известно, завещание господина Инугами было прочитано в ноябре, когда появился лже-Киё. И эта новость облетела всю страну, об этом широко писали газеты двенадцатого ноября. Господин Киё, вероятно, прочел одну их этих статей в Хакате и был потрясен, узнав, что кто-то вошел в его дом под его именем.

— Киё! — пронзительно прошептала Мацуко. — Почему ты немедленно не дал мне телеграмму? Почему ты не сообщил мне, что это самозванец? Если бы сообщил… если бы ты сообщил… ничего этого не произошло бы.

Киё попытался сказать что-то, но снова поник головой, словно мужество покинуло его. Киндаити ответил за него:

— Это верно, госпожа Мацуко. Все именно так, как вы говорите. Если бы он позвонил, ничего этого не произошло бы. Но у господина Киё были свои соображения на сей счет. Ясно, что он сразу заподозрил, кто он такой, этот самозванец, — кто-то, кого он не мог презирать, кто-то, кому он, быть может, даже сочувствовал. И вот, вместо того чтобы сразу разоблачить его, он решил вести дело втайне — а это оказалось ошибкой.

— И кто же был этот самозванец? — спросил инспектор Татибана.

Киндаити молчал, ему не хотелось, ему было больно называть это имя, и все же его нельзя было не открыть.

— Не могу заявлять с уверенностью, пока не выясню у господина Киё, — промямлил он, — но если мне будет позволено дать волю воображению, то я думаю… я думаю, что это был, скорее всего, Сизума.

— Ах, так я и знала! — воскликнула Кокин Миякава.

Всплескивая руками, она поползла по полу на коленях.

— О, Небо, значит, это действительно был Сизума. Я это чувствовала с тех пор, как вы спросили, был ли Сизума похож на господина Киё. О, Небо, значит, когда он взял меня за руку, в тот день, он знал, что держит за руку свою мать. — Слезы брызнули из полуслепых глаз. — Как же это жестоко! Как может быть Небо столь немилосердно? Да, Сизума поступил нехорошо, вернувшись в Японию под видом другого человека, но как же немилосердно Небо, оно убило его прежде, чем он мог открыться своей матери, которая так ждала его!

Стенаниям Кокин можно было только посочувствовать. Какие же это несчастные люди! Никто никогда не узнает, зачем Сизума решил стать мнимым наследником трона Инугами, но, приняв эту роль, он лишился возможности открыться даже родной матери, хотя была она рядом с ним. Больше того, притворство привело его к смерти. Если бы истинные факты этого дела не были выяснены, он навеки упокоился бы в могиле как Киё Инугами и Кокин вечно ждала бы своего сына.

Киё мрачно вздохнул, а Такэко и Умэко в страхе вжали головы в плечи. Только Мацуко оставалась спокойной и собранной, поигрывая длинным мундштуком.

Выждав, когда стоны Кокин стихнут, Киндаити повернулся к Киё.

— Господин Киё, вы служили в Бирме вместе с Сизумой?

— Мы служили в Бирме, но в разных частях, — тихо ответил Киё. — Но мы были так похожи, что об этом пошли разговоры и в его, и в моей части, и однажды Сизума решил познакомиться со мной. Он знал мое имя, а когда он представился и рассказал мне свою семейную историю, мне стало ясно, кто он. Моя мать и тетки никогда не говорили об этом, но дед рассказал обо всем. Только ведь на передовой, под обстрелом старая вражда забывается, и Сизума тоже решил оставить прошлое прошлому. Мы обменялись дружеским рукопожатием. Некоторое время мы встречались и с удовольствием беседовали о прошлом каждого из нас, но бои усилились, и нас разделили. Уже потом Сизума рассказал мне, что услышал, будто моя часть была полностью уничтожена, и решил, что я тоже убит. И когда ему разворотило лицо и случилось так, что никого не осталось из тех, кто знал его, он решил занять мое место. На бирманском фронте творилось безумие, и осуществить даже такой фантастический план можно было, не вызывая подозрений.

Тут Киё снова тяжко вздохнул.