Клеймённые уродством

Глава 3. Побег

Мы редко расходились на долгое время с ним, старались держаться вместе. Пита тоже недолюбливали — только не ясно за что. Он мог постоять за себя и вроде бы в первый день прибывания здесь пережил драки 4, а дать понять о себе в таком месте было нужно. Хотя… его просто не любили и обходили стороной, над мальчишкой не издевались. Дженифер крикнула что-то в наш адрес когда мы выходили после того раза из-за угла, Питер плюнул кровавой слюной ей в лицо, а я злорадно усмехнулась.

Может они чуяли, что в нас есть нечто, чего нет в них и злились именно поэтому, сами того не понимая? То есть… повелось, что человек стремиться уничтожить то, что не поддается разумному объяснению. Огонь в воздухе или электричество в руках, светящиеся в темноте глаза и слабое управление сознанием — как раз подходят, как мне кажется. Раньше таких просто сжигали, сейчас, слава богам, этого не делают. Иначе проблем бы прибавилось. Чувство своей особенности постепенно вернулось. Я вновь ощущала, что не такая, как остальные. И не потому что мне так кажется, оно так и есть. Я отличаюсь от этих людей не только тем, что по ночам в моих руках пляшут искры огня, но еще и другим — я знаю. Знаю о том, что происходит с этим миром, о том, как он прекрасен и ужасен одноврменно. Я понимаю так много вещей и это… знаешь, это приводило в восторг. Детский восторг, но вместе с тем дарило и грусть. Они не знают, им не рассказать. А показывать — опасно. На слово не поверят. Магия существовала, но многие ей просто не владели. Блоки, что стояли на этом мире были слишком сильны, что бы они вспоминали. То, откуда они и что было "до". Никто из них не помнил, кем был до Земли, как выглядел и что умел. Не помнил того прекрасного, что скрывают в себе остальные миры и от этого становилось еще тоскливее. Может, если бы большинство, или даже все, знали о том, что происходит по ту сторону — это место было бы лучше? Хоть немного?

Странные. Чужие. Ненужные. Ненормальные. Отбросы. Наше клеймо, которое мы получили в самом детстве и которое несли с собой всю жизнь, высматривая таких же, что бы держаться рядом. Клеймо, которое так стараются стереть, оскорбить, но не могут. Огонь, который не потушить, если это действительно огонь, а не его жалкая пародия. Тот огонь, за который я в последствии выходила сражаться ни один раз, крепко держа за руку друзей. Огонь, который не потушиться никогда, потому что даже в самом примерном пай- мальчике или девочке, в любом взрослом или забитом и депрессивном подростке, он есть. Искра или костер, угли или разгорающиеся пламя. Оно есть и этому просто мешает что-то пробудиться, а нам… нам не мешало ничего. Если бы мы не зажглись тогда, мы бы умерли. Столько раз… это потом помогало нам вставать. Двигаться дальше, бороться и зажигать других песнями, стихами и горячими разговорами. Когда ты почти кричишь, а глаза сверкают от восторга.

В приюте было паршиво. Кормили исправно, но чем-то похожим внешне на блевотину. Когда стало холодать на улице подтвердились мои опасение — тепла не было никакого. Батареи толком не грели, тепловентиляторов не было и поэтому приходилось дрожать под одеялом. За ту зиму я заболела, наверное, раз 5, если не больше. В один из разов температура почти поднялась до критической отметки и у меня едва не вскипела кровь. Градусник показывал 40,3, я ничего не соображала, все как в тумане. Помню только как на лоб иногда опускалось что-то прохладное, тогда мне чуть легчало — не знаю кто менял полотенце на моем лбу — надзирательница или мед сестра, но если бы не она — наверное я бы сдохла еще тогда.

Снег весной сходил медленно, часто снова выпадая и засыпая сугробами. Зима никак не хотела убираться восвояси, дули холодные ветры, в апреле дошло до метели. Но время берет свое, постепенно снег сошел, на газоне вновь начала пробиваться зеленая трава вместе с сорниками, яблони поздно, но пробились листвой и зацвели ближе к июлю. Я пряталась по углам приюта, когда к нам приезжали пары. Случалось это редко, на самом деле — детей обычно брали люди "высшего" сорта, а зачем таким ехать в приют за городом, куда справляют всех и бедных кварталов? Тут реально у большинства были родители наркоманы и алкаши, кто-то сидел и прочие радости гетто.

— И что ты собираешься делать… потом?

Питер в очередной раз отчитывал меня за то, что я не дала забрать себя. Надзирательница оказалась права — на меня смотрели приходящие люди, смотрели с интересом и жалостью, а я ненавидела эти взгляды и либо пряталась, либо пакостила, отбивая любое желание удочерить меня. Потому что я не могла, не могла взять их за руку и пойти с ними, что-то каждый раз останавливало меня. Я воздействовала на них даже путем магии так, что они видели во мне нечто совершенно отвратительное. Я ненавидела каждого, кто смотрел на меня по пути до здания и поворачиваясь к своему супругу или супруге, что то говорил. И улыбался. А потом тот, к кому обращались кивал.

Будь моя воля — сидела бы в комнате, никуда бы не выходила, но в часы приема потенциальных клиентов всех детей определенного возраста выгоняли на улицу и заставляли делать вид, что им весело. Потому что «вам нужен дом, а нам — статистика». Директор боялся, что приют закроют, а заодно и лавочку, через которую он явно каким-то чертовым образом отмывал деньги. От этого мне было еще противнее находится в этом месте. Понимать что для кого-то ты просто инструмент и о тебе совершенно не беспокоятся, как делают вид при разных проверках, а проходили они часто. Мужчину подозревали. но каждый раз ему удавалось выйти сухим из воды.

— Понятия не имею, — я плюнула под ноги, — может, сгнию где-нибудь в канаве, может, повешусь или еще чего. Знаешь, как-то все равно.

— У тебя есть шанс на чертову нормальную жизнь, Элис! Как ты не можешь этого понять, — паренек соскочил с какой-то бетонной штуки на заднем дворе.

Мы часто тут сидели, как-то повелось, что если кому то из нас плохо, то один идет сюда, а второй, не найдя первого в самом приюте, направляется в это место. Или просто приходили под вечер. Тут не было света — небольшая площадка за зданием совсем не освещалась. У забора сзади — плотный кустарник и пара-тройка сосен или чего-то такого, не особо я все таки разбираюсь в деревьях. Стоял какой-то бетонный блок, практически в плотную к фасаду, из него торчало несколько штырей, парочка была загнута. Ничего не обычного. Окна сюда практически не выходили — можно было тренироваться и просто страдать всякой фигней. И не боятся, что сейчас тебя окрикнут и пошлют прямиком в комнату. Просто сидеть рядом и чувствовать тепло, безопасность. В конце-концов мне было уютно рядом с этим мальчишкой. Как-то по особенному тепло и спокойно. Я мало знала, а вернее ровным счетом ничего, о том, что было у мальчика до приюта. Откуда он, почему тут оказался. Было интересно, но я не спрашивала. Если не говорит, значит там было нечто ужасное. Потому что я тоже не рассказывала, а Пит никогда не спрашивал. Один раз он осторожно спросил помню ли я свое прошлое, еще до этого тела. Любые фрагменты из других жизней на что получил ответ отрицательный. Иногда мне казалось, что я вспоминала, но образ любого мужчины рядом и я пресекала это на корню. Потому что понимала кто это, а мне не хотелось иметь ничего общего с Хайло — даже воспоминаний.

— Да вот так! — серые глаза недобро сверкнули, — Потому же, что и ты не уезжаешь — я видела, что на той неделе тебя выбрали! Больше скажу — эта парочка даже подписала какие-то бумажке, тебя почти сплавили отсюда. Только вот кто то… что ты там сделал? Разбил им стекло в машине? Мне П Р О Т И В Н О! Я не могу видеть их, то, как они смотрят на нас будто на товар или каких-то зверьков. Я не хочу, что бы меня купили, братец.

Питер засопел. О, я знала этот звук. Когда он не хочет признавать своего поражения в споре, но при этом согласен. После такого шла пауза, он думал что бы еще такого возразить, но в итоге сдавался и пауза затягивалась — ему было неловко признавать свою неправоту, а мне просто нечего сказать. Своего я ведь добилась — убедила этого ушлепка в своей правоте.

Потом мы молчали, неловко и очень натянуто. Я болтала ногами, пяткой кеда выбивая хрупкие камешки из блока, смотрела в темноту. Иногда в ней вспыхивал огонек, разгорался, становился по размерам в половину сжатого кулака взрослого мужчины и стремительно съеживался, как сгорающая в воздухе газета. Искры падали на землю, и свой век доживали уже в траве — бесконечно красивое зрелище. Правда требовало это все дело хороших затрат энергии. Магия хоть и была, но все же наш мир не являлся полностью магическим, так что после пары-тройки часов тренировок, например в стихийниках приходилось хорошенько отсыпаться. К тому же, я еще не владела всем этим в совершенстве. Пит говорил что со временем эта усталость пройдет и будет полегче, но пока что этого заметно не было и каждый раз я валилась с ног. Парнишке было проще — он сильнее и лучше владел ею чем я, объясняя тем, что рос в не особо хороших условиях, пробудилась она рано и пришлось развивать ее самому. Потом ему помог кто-то, но того парня уже нет, вроде как убили или он просто исчез.

— И что ты в таком случае предлагаешь? — наконец подал голос Пит, — Сидеть и гнить тут, ходить в эту школу, а потом что? Судьба бомжа или еще кого? Это дно. Это самое глубокое дно, которое только возможно, с которого уже не постучат.

— А если свалить?

Было абсолютно темно, но я почти увидела как парнишка резко повернул голову в мою сторону и посмотрел как сумасшедшую.

— Рехнулась? Нам по 12. Мне — через неделю чертова дюжина, но в принципе — сути не меняет. Мы сдохнем еще раньше, чем если бы остались.

Я пожала плечами, осторожно щелкнула пальцами — за секунду до этого услышала шебуршание пачки у Пита в кармане. От небольшого огонька между пальцев прикуривать оказалось намного удобнее, чем от простой зажигалки. Это была традиция — Питер курил, а я периодически затягивалась. Да и к тому же сигареты были в дефиците, каждый раз было сложно территориально найти ближайший магазин, даже один и тот же, что бы ментально умыкнуть от туда пачку-другую.

— Какая разница? Годом раньше, годом позже. У тебя есть ради чего конкретно жить? Вот и у меня вроде не имеется.

Взвесив все за и против, мы ушли на следующую ночь. Так, забрали немного шмотья, не полный рюкзак, осторожно обшарили карманы Надзирателей, даже заползли в кабинет к директору, Питер утверждал что где-то там он хранит сейф с неплохими сбережениями. Сейф то мы нашли, но денег там можно сказать не было. Тем не менее это было лучше чем ничего, хотя по лицу парнишки я поняла что ничего особо не изменилось.

Мне было немного страшно. Вроде сама предложила, вроде бы вот оно — получи распишись, почему не берешь. Я с неким трепетом бесшумно укладывала некоторые вещи. Я имела весьма расплывчатое представление о том, что меня там ждет, поэтому в один момент даже пожалела о своей предложении, но отказываться от своих слов не стала. Я понятия не имела во что я втягиваю Пита и возможно, чувствовала за это некую вину. Мол, чувак, ты мог бы оставаться тут, нормально есть и тебе было бы где спать, а не тащиться за мной хрен пойми куда, где мы явно будем совершенно никому не нужны.

Два рюкзака, не совсем забитые, легкие, ночь, достаточно, кстати, прохладная — даже в кофте я немного мерзла. Подкадывалась осень, август доживал последние дни. Листья кое-где уже пожелтели. Самым сложным было выбраться из самого здания, потому что старая жаба Молли никогда, кажется, вообще не спала. Она вечно бдила за входом из под своих толстенных стекл очков и была еще противнее, чем мисс Джоффи и директор, даже имени его не помню — ну его к черту. Навеять сон даже вдвоем оказалось сложно, руки гудели, когда я проходили мимо слабо храпящей женщины.

Пустой коридор освещенный желтым светом единственной лампы. Там дирекция — тот, что напротив, не освещается вовсе, там вроде комнаты персонала или что-то типа того. Еще один источник света — лампа на столе у Молли. Как только оказались за пределами дверей, не сговариваясь, рванули вперед.

Я бежала газону двора, мимо кустарников, которым пытались придать ухоженный вид. Мимо образов знакомых приюта. Бежала, чувствуя прохладу ночи, ее свежесть, следы дождя, что прошел вечером. Мимо промелькнула парочка яблонь, которые в темноте были едва видны и я не налетела на них только по тому, что знала этот двор до каждой чертовой травинки. Бежала и чувствовала, как что-то отпускает меня, как где-то там тяжести стало меньше и стало легче дышать. Страх отпустил, осталось лишь четкое понимание — с этого момента я теперь бездомная. Отпустило и подарило какое-то облегчение, что ли, но вместе с тем и чувство ответственности. Мне негде жить, я вряд ли смогу просто достать еду. Мне придется выживать и я втянула в это Питера. Чувство вины кольнуло, но отпустило — это его выбор. Он мог остаться, мог уехать с кем-нибудь и жить в хорошем дому, в любви и заботе, мог ни в чем не нуждаться.

Он бежал рядом и мне… на секунду, на одну долю секунды показалось, что я в другом месте. Что это какая-то площадь или большая улица, что я — часть толпы, стою где то в первых рядах. Кто-то крепко держит меня за руку. Так крепко, что почти больно. но я сжимаю эту ладонь едва ли слабее. Мне уже больше, чем 13 лет, не гораздо, но я старше. Я стою, оглядываюсь по сторонам, а потом слышу чей-то крик, выпуская эту руку из своей и начинаю бежать вместе с ними всеми. Что в груди у меня клокочет ярость, азарт, я даже улыбаюсь — очень нервно и полубезумно. И такое чувство… я испытывала ненависть. Лютую ненависть к кому-то, сильнее, чем я ненавидела мать с дядей, сильнее чем к Хайло. Я жаждала просто разорвать кого-то на части, но меня саму буквально рвало от чувства, просто переполняющее сознание. Оно слепило. Вот я бегу, а вокруг меня другие люди, и мы все сливаемся одним потоком жажды чего-то страшного, а на нас несется такая же волна, не менее большая, чем мы.

Это было мгновение, а потом Питер в два рывка забрался на забор, протянул руку мне, но его помощь не понадобилась. Я резко подтянулась, оказалась наверху и зачем то обернулась, выдохнув. Что-то позвало, будто по имени, поманило и махнуло на прощание рукой.

За три года здесь ничего ровным счетом ничего не изменилось. Все тот же угрюмый фасад здания из серого кирпича. Может, его создатели хотели придать ему красивый вид, но у них явно не вышло. Скорее всего, он был задуман как какой-то небольшой особняк по строению — даже с парой башенок. Он тянулся вширь и имел этажа 4 или 5, точно уже не вспомню. Вход имелся один — центральный, возле самой двери некая выпуклость, от земли до крыши полукруглой формы — без понятия как она правильно называется.

Сизое небо начинало покрываться звездами, от крыши приюта еще расползался свет — солнце летом садилось прямо за ней. Вспомнился задний двор, куда не выходили окна. Там осталась та бетонная штука непонятно для чего, бычки и окурки, постоянно вспыхивающий в воздухе огонек, что тлел как горящая газета в воздухе. Там осталась часть моей жизни, полтора последний из которых был совсем не плохим — по крайней мере я была не одна.

Я не была сентиментальна, я покидала это место без сожаления, но что-то заставило замешкаться на секунду, а потом спрыгнуть по ту забора. И рвануть дальше по дороге, по обочине через темный лес. Идти в сторону города, чувствовать руку Питера, сжимать ее до побелевших костяшек. Он держал ее крепко, почти до боли, впрочем едва ли я сжимала ее слабее. Мне было страшно, но его решительное выражение лица предавало сил, что ли. Он никогда до этого не был таким серьезным, честное слово. На лица читалось угрюмое выражение лица с примесью неясного чувства, которым просто разило от мальчишки. Чем-то вроде… сожаления? Обреченности? Серьезности? Разобрать было не возможно.