Клеймо Солнца (СИ)

ГЛАВА 10 (ДЭННИС). ПЕРЕКОШЕННОЕ ЛИЦО

Коди догоняет меня, и мы входим в лифт. Я нажимаю на кнопку, выбирая самую низкую скорость. Парень многозначительно смотрит на меня, возмущенно взмахнув руками, но не решается что-нибудь сказать. И хорошо, потому что я и так едва держу себя в руках.

— Это тот конченый придурок? — наконец осмеливается Коди.

Я киваю.

Друг — один из немногих, кто хотя бы немного в курсе, что на самом деле представляет из себя Харви Харрис. И то, только потому что однажды по глупости я ляпнул, что ненавижу его ещё с войны в Четвёртом крыле, ведь там его природная беспощадность не знала границ…

— Может, однажды ты захочешь об этом поговорить, — осторожно предлагает Коди, но я сухо отзываюсь:

— Вряд ли.

Он не настаивает, ведь знает, что это бесполезно.

Мы преодолеваем один этаж за другим. Пространство блестит белизной, и взгляд останавливается лишь на ярко-зелёных растениях на полках по периметру комнат. Сквозь стекло я смотрю вниз и вижу лестницы до самого первого яруса. На каждом из них в квадратных стеклянных комнатах перемещаются люди.

Мы молчим, пока не достигаем последнего — шестого этажа.

— Как рыбки в банке, — задумчиво шепчет Коди, и я усмехаюсь. — Никогда не перестану радоваться, что наши лаборатории забыты богом и людьми, — улыбается парень, пока мы выходим из лифта и идём по коридору в самые дальние кабинеты.

— Не вспоминай бога. А то Верховный Наставник явится, чтобы совершить Возмездие, — говорю я с мрачным весельем. Очень хочется добавить: «Не вспоминай бога, потому что он давно покинул нас». Но от этого я воздерживаюсь.

— Кстати, о Верховном Наставнике, — подхватывает Коди, и я шумно выдыхаю, уже догадываясь, что он скажет: — Я давно был в Хрустальном святилище. А ты?

Лишь киваю удручённо.

— Нужно сходить отметиться.

Меня ждёт визитация, и, если верить подонку Харрису, не совсем обычная. Весёлый будет день. Так пускай уже случится сразу всё самое паршивое.

— Хорошо, — говорю я. — Отпросимся и идём завтра.

Мы заходим в кабинет Коди. По форме он такой же, как и мой, — прямоугольная комната, оборудованная виртуальными креслами, заставленная столами, которые завалены компьютерами и гаджетами. Ещё одна дверь, помимо входной, ведёт в кабинет начальника. Разница лишь в том, что в лаборатории Коди на одной стене панорамное окно, в то время как у меня все стены покрыты большими сенсорными плёнками.

— Отдел обеспечения экосистемы альтернативными источниками энергии, — произносит парень сокрушённо, когда мы входим, и он сразу же направляется к холодильнику. — Звучит гордо, а в реальности чем я занимаюсь?

Вопрос явно риторический, поэтому молча наблюдаю, как Коди снимает с плеча портфель, такого же тёмного цвета, как его рубашка, из-за чего я даже не заметил, когда парень вытащил его из машины.

Ещё даже не открыв холодильник, сквозь стеклянную дверцу Коди придирчиво рассматривает его содержимое, утонувшее в изумрудно-зелёном геле. Он достаёт из портфеля несколько яблок и связку бананов, опускает их в биополимерный гель. Через несколько секунд вокруг продуктов образуется капсула, и вот уже фрукты плавают в пузырях воздуха рядом с куском копчённой колбасы и вчерашними сэндвичами, которые отводились мне.

— В лаборатории должен быть порядок, — ворчит Коди. — Тебя это тоже касается. Если не съел, значит, выкинул, — командует он, однако сам вытаскивает сэндвичи и отправляет их в мусорное ведро. — Даже биополимерный гель не может сделать еду вечно пригодной в пищу.

Видел бы он сейчас моё рабочее место: в чашке наверняка недопитый чай, на столе недоеденный сэндвич и засохшие хлебные крошки.

— Как вообще так получается, что ты готовишь лучше, а едим мы мою стряпню? — продолжает Коди в том же духе.

Я с видом невинного ребёнка только хлопаю ресницами. Друг не меняется в лице. С хмурым видом он вручает мне сэндвич и закрывает холодильник, идёт к своему виртуальному креслу, включает компьютеры, пока я наливаю нам чай и принимаюсь за еду по пути в свой кабинет. На пороге сталкиваюсь с Ребеккой.

— Добрый день. Грэг снова неистовствует по поводу твоих опозданий.

Я скольжу взглядом по лицу девушки. У неё мягкие черты: круглые карие глаза, дугообразные брови, округлый нос, полные щёки и губы. Лицо обладает детским очарованием, но его выражение сосредоточенное и даже строгое.

— Это сказывается на тебе?

— Не больше, чем обычно, — отвечает она с лёгкой улыбкой. — Не бери в голову. Тебе и так…

«Досталось» — это слово зависает между нами, но Ребекка вовремя прерывает фразу. И я благодарен ей за тактичность.

— Тебе и так удаётся неплохо работать.

— Завтра мне нужно в Хрустальное святилище.

— Нет проблем.

— После обеда — визитация.

— Значит, сегодня нужно привести тебя в форму, — решает девушка. — После обеда у меня много клиентов, одного придётся взять тебе, а вечером, — Ребекка замолкает и отводит взгляд, буквально на секунду, но, чувствуя моё внимание, поспешно продолжает, — совещание.

Ребекка прислушивается, и я сосредотачиваюсь на голосах из коридора. Они кажутся далёкими.

— Весь этаж считает, что у нас роман, — предупреждаю я, откусывая сэндвич, даже не глядя больше на Ребекку, но легко угадывая, что она подходит к двери и закрывает её.

— Дадим им новые поводы для разговоров, — откликается девушка. Слышится тихий щелчок, когда дверь закрывается на замок. — Но это относительно старая версия, — добавляет она. — Разве им не надоело?

— Чужие романы — одна из немногих тем, которые можно обсуждать, не боясь наказания, — говорю я, перефразируя слова Коди, сказанные ещё по дороге на остров.

Ребекка приближается ко мне, а я откусываю сэндвич, зная, что пора закругляться с поздним завтраком.

— Тебя волнуют эти разговоры? — спрашивает девушка, останавливаясь передо мной.

Я усмехаюсь: вопрос чем-то отдалённо напоминает мой — о том, сказываются ли на ней жалобы Грэга. Тёплые карие глаза округляются.

— Вряд ли, — признаюсь я, не отводя взгляда, потому что это правда.

— Почему бы нет, верно? — спрашивает Ребекка, расслабляясь, и её губ касается улыбка.

В этом нет флирта — просто вопрос, но, тем не менее, достаточно серьёзный. Я понимаю, что речь идёт о нас.

— Когда-нибудь — почему бы и нет, — отвечаю я, встречая взгляд Ребекки, и быстро доедаю сэндвич прежде, чем погрузиться в моё прошлое с головой.

* * *

— Это стул виртуальной реальности? — с любопытством спрашивает юноша, осматривая кресло с несколькими экранами, в которое я его посадил.

— Кресло, — поправляю я.

У него худое лицо, нос с горбинкой и белёсые волосы, брови и ресницы, которые придают внешности какую-то болезненность. Большие светлые глаза смотрят на меня с любопытством и очень проникновенно, словно парень обрабатывает меня супермощным сканером.

— И я смогу погрузиться в дополненную реальность?

— Да. Ты делал это прежде?

Взгляд юноши тускнеет.

— Нет. Мои приёмные родители не разрешают.

Частая история, так что не задаю лишних вопросов.

— Это очки дополненной реальности? — задаёт новый вопрос юноша, кивнув на несколько пар, прикреплённых к панели над креслом. Я киваю. — Зачем они?

— С их помощью можно видеть мелкие вещи, — отвечаю я и беру небольшую коробочку, — получать дополнительную информацию, фотографировать изображение и передавать его в любое локальное хранилище.

— Любой ими может пользоваться? — Я вновь киваю, открывая коробочку. — Без какой-либо подготовки? — Ещё один кивок, пока достаю прозрачную плёнку и быстрым точным движением закрепляю его на поверхности левого глаза. Юноша сосредотачивает свой взгляд на моих руках, а потом — лице. — А линзы? — догадывается он.

— Для работы с ними нужен определённый навык, — признаюсь я, прикрепляя к подушечкам пальцев небольшие чёрные датчики.

В глазах юноши с новой силой вспыхивает интерес.

— А это что?

— Цифровые перчатки, — отвечаю я. — Они используются при работе с компьютером и вообще любым экраном или проектором. Так быстрее можно управлять системой.

Для наглядности я сразу активизирую и линзы, и перчатки: передо мной прямо в воздухе появляется несколько экранов, горящих голубоватым светом. Я вожу рукой по воздуху, с лёгкостью переключаясь между экранами и папками.

— У тебя очень странно выглядит левый глаз, — задумчиво замечает парнишка. — Светится, как у киборга или… у пришельца.

Воспоминание о киборге заставляет меня вздрогнуть, но я беру себя в руки.

— Ты когда-нибудь видел пришельцев? — спрашиваю, вводя в системе несколько дополнительных команд, потому что виртуальное кресло почему-то барахлит и рябит экран.

— Нет, но где-то в космосе они должны быть. Хотя приёмные родители говорят, что мы и есть пришельцы.

У них своеобразное чувство юмора, но я ничего не говорю. Занимаюсь тем, что настраиваю необходимую программу, но молчание длится совсем недолго.

— Ты много зарабатываешь? — вдруг спрашивает юноша.

— Достаточно.

— Говорят, виртуальные миры очень востребованы и на них можно заработать серьёзные деньги.

Он смотрит на меня задумчиво, явно ожидая ответа, и я нехотя соглашаюсь:

— Это правда.

— Как официально называется профессия, которую ты выбрал? — интересуется парень настойчиво, словно принял твёрдое решение заработать денег.

Я не выбирал эту профессию, но отвечаю:

— Разработчик виртуальных миров.

— Ты создаёшь их — от начала до конца?

— Нет. Я работаю под руководством психоневролога.

— Той девушки, которая нас встретила? — догадывается юноша.

— Да, я разрабатываю миры в соответствие с теми исследованиями, которые проводит психоневролог, но иногда, как видишь, тоже работаю с людьми. Особенно когда они создают естественные миры.

— Что это значит — естественные миры? — уточняет парень.

— Бывают искусственные. Их разрабатывают с нуля с помощью технологий. Они хорошо продуманы и бывают увлекательными, но их качество и оригинальность гораздо ниже других — естественных, которые создаются людьми, способными видеть яркие сны. Их называют эйдетическими визуализаторами. Такие люди спят, а к ним подключаются датчики, чтобы сохранить образы, возникающие в сознании.

— Это один из таких устройств? — предполагает юноша, когда я прикрепляю к его виску устройство.

Я растерянно киваю, замечая, что кресло снова начинает барахлить. Вновь ввожу несколько команд, а когда экран перестаёт рябить, поднимаюсь с кресла, наливаю в стакан воды и протягиваю юноше вместе с белой таблеткой.

— Я — один из них? — спрашивает он.

— Сейчас узнаем, но если твои родители сказали правду, то да, ты тоже эйдетический визуализатор.

— Приёмные родители, — поправляет юноша. — И я могу стать виртуальным наркоманом? — уточняет с опаской.

— Нет.

Парень кладёт в рот таблетку и запивает её водой.

— А как ими становятся? — интересуется он, вытирая губы.

Виртуальные миры — это не просто компьютерные игры, но целые вселенные, которых никогда не существовало. Ты не просто видишь картины, но слышишь звуки, чувствуешь запахи и даже ощущаешь кожей воздух. Всё кажется настолько реальным, что, когда ты возвращаешься в действительность, то, какой бы сносной она не была, больше не знаешь, как в ней существовать. Люди обчищают карманы персонажей, погибших в игре, а потом становятся воришками на улицах Тальпы, стреляются в играх, а потом в приступе агрессии душат ночью своих супругов подушкой, позволяют мирам поглотить их и не замечают, как теряют себя…

Изначально это был отличный способ для обучения или расслабления. Виртуальные миры могли бы служить на пользу человечества, но потом в них стали использоваться техники манипулирования. Вымышленные вселенные превратились в бизнес с серьёзным товарооборотом и прибылью. А теперь… теперь яркие миры стараются создавать настолько качественно, чтобы можно было подсадить на них больше людей. Причём созависимыми часто становятся и родственники, и друзья тех, кто сам подвержен виртуальной наркомании.

Вряд ли стоит это обсуждать с юнцом, поэтому я говорю только о том, что и так всем известно:

— Виртуальными наркоманами становятся люди, которые слишком часто погружались в дополненную реальность и потеряли связь с объективной действительностью. Создатели миров обычно этим не страдают.

Я делаю последние приготовления, вводя ещё несколько команд.

— Так ты тоже отчасти виновен, что наркоманов становится всё больше.

Руки сами собой замирают над панелью управления, и приходится приложить усилие, чтобы опустить их. Юноша смотрит на меня со страхом и шоком, как будто сам не ожидал, что произнесёт такие слова.

Мне не за что на него злиться: в сущности, он прав.

— Да, служу пороку, — соглашаюсь спокойно, и плечи парня расслабляются.

Какое-то время мы молчим, но потом он спрашивает с внезапным воодушевлением:

— А ты сам — создаёшь естественные миры? Наверное, самые яркие?

Мои брови приподнимаются.

— Почему ты так решил?

— Ты ведь один из лучших в области виртуальных миров, разве нет? Так сказали другие люди, которые ушли с Ребеккой Олфорд, — поясняет юноша, сладко зевая.

Я не могу не радоваться, что снотворное начинает действовать, и совсем скоро парень перестанет донимать меня вопросами.

— Мне самому сны не снятся, — признаюсь я неохотно.

— И что же ты видишь по ночам?

Я сжимаю челюсти почти до боли.

— Только воспоминания.

К счастью, мой ответ юноша не слышит: он уже крепко спит.

Я даже не спросил у парня, как его зовут. Имя и необходимые данные есть у Ребекки. Дело в другом: я даже не стал знакомиться, как обычно делают нормальные люди.

Не хочу ни к кому привязываться. Не должен…

В тишине я принимаюсь за работу.

* * *

Карандаш с приятным шуршащим звуком скребёт по бумаге. Я редко рисую на ней — чаще на графическом планшете, но бумага позволяет выплеснуть эмоции, а сегодня это кстати: у парня накопилось слишком много боли и отчаяния, и почему-то они передались мне.

Смотрю на рисунок: Лестница в небеса — космические лифты, на которых люди поднялись в космос — и Маяк на станции — здание правительства — объединились в сознании юноши в один образ и превратились в полуразрушенную башню какого-то древнего замка, оставшегося на Земле, окружённую стаями остервенело каркающих чёрных воронов, окутанную плотным туманом, внутри которого перемещаются тёмные силуэты многоруких чудовищ, жутко рычащих на всю округу.

Юноша, вероятно, потерял родителей во время Реньювинга, что породило в нём тоску, вину и тревогу, а затем — затяжную эмоциональную отрешённость, когда перестали ощущаться как позитивные, так и негативные эмоции, и парень утратил способность переживать удовольствие.

На другом листе бумаги — роботы. Их я тоже срисовал с изображений, что появлялись в голове у юноши: пугающие машины с красными горящими глазами и клацающими челюстями, с лысыми головами, скрытыми масками, навевающими мысли о радиации, мутациях и страдании, с искусственным и настоящим человеческими черепами вместо голов; высокие страшные роботы, чьи тела напоминают человеческие скелеты, и при желании можно отследить каждое костлявое ребро… Всё это не так сложно объяснить: парень растёт в приёмной семье, скорее всего, один из родителей — человек, а другой — артифик новейшего поколения, вероятно, мама. Как бы хорошо не вела себя программа, искусственный член семьи явно пугает ребёнка.

Артискапизм — стремление личности уйти от действительности в мир иллюзий и фантазий путём жизни с артификом — это целиком и полностью решение взрослого, ребёнок не может на него повлиять. Если покупка артифика произошла законным путём и есть все необходимые для этого документы, то такое сожительство официально разрешено. Мало кого волнует, что иногда оно приводит к паническому расстройству ребёнка. Я видел это в сознании юноши: огромное лоснящееся чёрным туманом существо без глаз, с длинными гибкими руками, сжимающими его голову и шею. Даже во сне у парня повышалось давление, колотилось сердце, его бил озноб, он задыхался.

Уже представляю отчёт Ребекки о психологическом состоянии: депрессия, апатия, ангедония, паническое расстройство. Догадываюсь, как будет заканчиваться мой отчёт: «Имеется богатый материал для создания впечатляющих деталей для чужих виртуальных миров». И, можно сказать, диагноз: «юный эйдетический визуализатор с большим потенциалом».

Мне становится противно, в груди неприятно колет, и я бросаю карандаш, с презрением глядя на зарисовки. Продадут ли их как основу для дальнейших разработок, оставят для более подходящих вселенных, которые только находятся в процессе, — в любом случае я собственноручно создаю базу, основываясь на которую другие люди создадут очередные виртуальные миры, а те без всякой жалости и милосердия поглотят новых жертв.

Всё, как всегда. Даже если вначале мои действия не представляют угрозы, в конечном итоге они приводят только к разрушениям…

Мой живот урчит. На часах половина второго. Снова торчу на работе до глубокой ночи, а завтра с трудом проснусь. Когда-то дисциплина была моим вторым именем. Это время прошло.

Я поднимаюсь, чувствуя, как ноет затёкшее тело, потягиваюсь и выхожу из кабинета, провожу куар-кодом по электронному замку соседней двери, и она открывается.

Терпеть не могу темноту. Особенно после мрака Четвёртого крыла, где провёл слишком много времени. Даже дома я сплю обычно с ночником. Но и ослепляющий свет меня раздражает, поэтому, как только автоматически загораются несколько люстр на потолке, я отключаю общий свет, заменив его на единственную настольную лампу.

В кабинете никого нет: ни Коди, ни, тем более, его начальника. Я беру из холодильника последний сэндвич и жую его, остановившись перед панорамным окном. Отсюда открывается вид на внутренний двор: я вижу МОРиОН, за ним — верхушку Маяка, а перед ним — справа Сферу, слева площадку для космического корабля генерала. Все линии сооружений горят мелкими огнями.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что полюбил одиночество. Мне нравится оставаться в лаборатории и работать ночью, когда здесь почти никого нет. В такие моменты я, как ни в какое другое время, чувствую, что на этой станции, как и во всей вселенной, я отчаянно одинок. Если раньше эта мысль меня угнетала, то теперь скорее успокаивает. Это как будто… правильно. Так и должно быть.

Наверное.

Из коридора доносится шум. Быстро доедаю и выхожу. Никого нет, но я на всякий случай закрываю за собой дверь. Мне казалось, что Ребекка давно ушла, однако не успеваю зайти в свой кабинет, как до меня доносится её голос:

— Наш разговор нужно отложить. Он должен состояться не здесь.

— Времени нет, — произносит знакомый голос, и я моментально напрягаюсь. — Объект находится в тяжёлом состоянии. Без сознания, — уточняет голос. — Нужно, чтобы кто-то уже завтра посмотрел, что происходит у него в голове.

Мороз пробегает по спине.

— Это незаконно, — смело парирует Ребекка.

Голос становится более напряжённым, но сдержанным:

— Только если это не связано с виртуальными мирами.

Между собеседниками возникает напряжённая тишина.

Очень медленно и осторожно я заглядываю в кабинет, и вижу начальницу, а рядом с ней голограмму — это человек, которого хорошо знаю не только я, но и вся станция…

Короткие русые волосы всегда зачёсаны назад и открывают высокий лоб. На мужчине чёрная форма, на плече — тонкая красная лента с характерным узором, а на предплечье — треугольный красный платок. Отличительный знак генерала и его людей.

— Вы знаете, кто этим занимается, — наконец говорит Ребекка.

— Разумеется, — соглашается мужчина. — Только Дэннис Рилс.

Я знал, что прозвучит моё имя, но всё-таки недовольно ёжусь.

— Вы забыли, кто его отец?

Опасная формулировка, но Ребекке она сходит с рук.

— Он воин, но с мозгами, — объясняет собеседник, игнорируя немного язвительный тон девушки. — К тому же, он может помочь не только с виртуальными мирами, но и с системой информационной безопасности, если ты понимаешь, о чём я.

Ребекка несколько раз моргает, а её сложенные за спиной руки заметно дрожат.

— Не понимаю, — почти убедительно лжёт она, но мужчина только усмехается:

— Уверен, что понимаешь.

Генералу Третьего крыла всегда доставляло удовольствие бродить по Стеклянному дому — лабораториям, и смотреть, как сотрудники разбегаются в молчаливой панике. Нет никаких причин, почему он сюда возвращается, но и запретить никто не может. Редких прогулок оказывается достаточно, чтобы держать весь Стеклянный дом в страхе от встречи с руководителем военного штаба.

Но этот разговор — нечто совсем новое.

— Мне нужна команда, — предупреждает он. — Тот, кто сможет охранять объект. Тот, кто выяснит, что сделать, чтобы он оставался в живых. Кто-то, способный превратить это в нормального человека. Сделать всё это нужно. По-тихому. Ты в деле…

Ребекка открывается рот, чтобы возразить, но генерал ей не позволяет:

— И не забывай, что ты обязана мне жизнью.

От этих слов, произнесённых медленно и угрожающе, девушка вздрагивает, как будто ей дали пощёчину, а я невольно сжимаю кулаки. — Без моего ходатайства ты бы не оказалась на станции и, тем более, в Стеклянном доме. А теперь я нуждаюсь в твоей помощи, — притворно нежным тоном добавляет мужчина. — Твой подчинённый мне нужен. Так посодействуй.

— У нас с ним уговор, — возражает Ребекка. Её руки дрожат всё сильнее, хотя голос остаётся уверенным и спокойным. — Такой же уговор у него с отцом. Дэннис не должен привлекать внимания, а значит, не должен участвовать ни в чём без ведома своего отца. Ни в чём, — повторяет девушка со значимостью, пользуясь тем, что генерал ещё не перебил её. — Так лучше оставьте его в покое.

— Не могу, — почти сокрушённо произносит собеседник. — Он мне нужен. И ты скажешь, как его убедить.

От напряжения едва не начинает глючить и мелькать голограмма. «Надо вмешаться!» — требует внутренний голос, но разум вынуждает оставаться на месте, напоминая: «Ты не можешь и не должен ничего предпринимать. Ты обещал делать всё, что скажет отец. Ребекка права: никаких глупостей. Держись подальше от неприятностей!». Однако в моём сознании звучит мелодичный женский голос: «Что бы ни было, оставаться человеком — единственный выход. Делать то, что диктует совесть, даже если это затронет близких. Кровное родство ещё ничего не значит». Но этот же голос велел мне: «Не позволяй ей вставать у него на пути. Она должна жить. Сам не противься его приказам, чтобы он не видел в тебе угрозу. Если он скажет не приближаться к ней, так и поступай. Если скажет забрать к себе, умоляю, сделай и это. Сделай всё, что потребуется. И никогда — слышишь меня? — никогда не признавайся, что ты знаешь правду…».

— Ты скажешь, как его убедить, — повторяет генерал, возвращая меня к реальности.

Ребекка произносит дрогнувшим голосом, но всё-таки убеждённо:

— Нет.

Даже видя голограмму, а не реального человека, понятно, что лицо генерала перекашивается от едва сдерживаемых эмоций.

— Значит, я найду решение самостоятельно, — угрожающе шипит он, и голограмма сразу же исчезает.

Я так и не вмешиваюсь. Так и бездействую.

«Что бы ни было, оставаться человеком — единственный выход».

И как мне, чёрт возьми, совместить разные полюса?!

ГЛАВА 11 (ДЭННИС). БЛАГОСЛОВЛЯЮЩАЯ РУКА

— У меня не получилось, — признаётся она, и на глазах выступают слёзы. — Я не смогла поступать по совести и при этом защитить близких. Не знаю, Дэн, как это возможно, но ты справишься. Я уверена. Ты умнее меня.

* * *

Каждый день одно и то же: просыпаюсь, опаздываю на работу, торчу там до глубокой ночи, тащусь домой, и потом всё по новой. Как и у всех граждан Тальпы. Только вот я отличаюсь от большинства: у меня есть секреты, которые каждый день требуют защиты, — дракон, нуждающийся в поднесении. И сегодня день жертвоприношения.

Просыпаться в этом мире нет никакого желания, особенно сегодня, поэтому я прибегаю к тому единственному, что всегда помогало, — тренировке. Устанавливаю сенсорную плёнку над диваном и включаю. Она загорается сначала голубоватым светом, а потом появляется видеозапись, на которой вновь появляется женщина с медным оттенком тёмных волос, властным разлётом бровей и миндалевидными чёрными глазами.

— Я вижу, как мой любимый человек, вкушая власть и познавая границы дозволенного, теряет аромат нравственности, а затем и запах страха. Я люблю его, но в том числе с моего молчаливого согласия, он совершает ужасные поступки. Мы должны выйти из этой игры, перестать участвовать в невидимой войне, которая разворачивается в элитных кругах за место на станции.

Женщина говорит медленно и тщательно подбирая слова, будто ей сложно их произносить. Я начинаю тренировку с подброса бедра, делаю подтягивания сначала на одну ногу, а затем на другую. При звуках родного голоса сжимается сердце, но я слежу за дыханием. При подъёме делаю выдох, а при возврате — вдох. Напрягаются мышцы ног и нижняя часть пресса. Ложусь на пол и начинаю скручивания корпуса с поднятыми ногами, когда родной голос продолжает:

— Если идёшь по трупам, ты невольно не можешь отвести взгляда от безжизненных тел. Попадём ли мы куда-то после смерти, но моя душа уже при жизни в агонии.

Я стараюсь не обращать внимание на боль в груди и работать верхней частью туловища, сосредотачивая напряжение, задерживаясь в верхней точке на несколько секунд. Меняю положение и перехожу к приседаниям и выпадам назад. Руки до боли сжимаю в замке на уровне груди. Взгляд направляю перед собой, но закрываю глаза, чтобы не видеть медные волосы женщины на видео, как будто если сделаю это, то не увижу её вновь — только уже в собственном сознании.

— Разве что-то ещё важно, пока мы — семья? Пускай рушится весь мир, я буду смотреть на любимого человека и на моих детей…

Ноги начинают ныть, но я продолжаю, не сбавляя темпа. А потом отжимаюсь, касаясь рукой плеча.

— Сегодня он стал убийцей… Не просто отдал кому-то приказ. Он признался мне: что-то пошло не так, и ему пришлось сделать это своими руками… Смогу ли я смотреть на него когда-нибудь?..

Я становлюсь в планку и подтягиваю колени, а затем перехожу в упор лёжа, пока пресс не начинает гореть.

— Он с самого начала был вспыльчивым, ревнивым, бескомпромиссным и невероятно падким на власть. Я верила, что смогу исцелить его душу, ведь он пытался найти выход там, где другие были бессильны. Я верила, что оно того стоит. Но с каждым днём я начинала всё отчётливее понимать, что наверняка ошибаюсь.

К концу первого круга я даже не запыхался, поэтому продолжаю раз за разом, прослушивая одни и те же закольцованные видеозаписи, словно беспомощно пытаясь отыскать ответ на какой-то мне самому неизвестный вопрос. Наконец дыхание сбивается, пот течёт, заливая глаза. Я делаю перерыв всего на одну минуту и в очередной раз упрямо начинаю всё заново, пока голос и слова женщины вызывают боль в груди, потом — пустоту, а потом подначивают работать на пределе возможностей, стремясь выплеснуть клокочущую злость.

Я завершаю тренировку, когда чувствую, что совершенно истощён, и не только физически.

Быстро принимаю душ, а пока одеваюсь, слушаю голосового робота:

— Примите итернум — биодобавку для долгой жизни, если хотите прожить 145–160 лет. Препараты употребляются курсом раз в год и убивают клетки, потерявшие способность делиться, позволяя здоровым клеткам восстанавливаться.

Не уверен, что смогу найти, чем заниматься на этой станции так долго, и сообщаю ворчливо:

— Помню.

Но сразу же послушно достаю лекарство из ящика за зеркалом — капсулу, часть которой окрашена в красный, а другая остаётся прозрачной, внутри видна необычная пружина, напоминающая модель ДНК.

— Примите эремиту, если пока не нашли партнёра и хотите безопасно для здоровья снизить физическое влечение и потребность в близости.

Я беру и эту капсулу — прозрачную, с такими же прозрачными гранулами внутри — и проглатываю оба лекарства без воды.

Никуда не спешу, но даже тогда требуется всего несколько минут, чтобы собраться и выйти из дома, и ещё некоторое время, чтобы добраться на машине до Излома и оказаться на Площади правды. Здесь проходят все самые важные для Третьего крыла и целой станции события. Часто площадь ещё называют Стеклянной, ведь её обрамляют полукруглые колоннады в виде двух симметричных полукружий из стекла. Под прозрачными плитами на земле рассыпаны угли и пепел. Они подсвечиваются красным цветом каждый раз, когда нога касается стекла, и, хотя, конечно, не ощущается никакого тепла, всё равно возникает неприятное чувство, будто опасность совсем близко.

Посередине площади расположен Памятник жертвам Реньювинга — целая скульптурная композиция из чёрного мрамора: длинная шеренга людей, расположенных один за другим, и если первые изображены стоящими, то каждая следующая фигура — падающая, оказывается всё ближе к земле, а скульптуры, завершающие шеренгу, уже лежат на стеклянном полу. Как подсвечиваются угли и пепел, так же красным светом пылает и монумент. Недалеко от шеренги прямо из земли вытягивается огромная бронзовая ладонь. По ней, стремясь к спасению, карабкаются люди. У некоторых нет рук, у других — ног, третьи — обезглавлены, у большинства в груди зияющие дыры. Люди изувечены, их лица представляют собой гримасы, искажённые от боли и отчаяния. На руках взрослых — дети, даже младенцы, которых родители тщетно стараются поднять над вечно пылающим огнём. Хоть он, как и весь другой красный свет, всего лишь виртуальный, кажется настоящим.

Однажды я уже видел, как, должно быть, выглядит ад. И здесь я попадаю в него вновь и вновь. Мне даже не нужно смотреть на пьедестал, чтобы вспомнить слова, высеченные на нём: «Спасём человечество. Ради них».

Невольно ускоряю шаг. Лишь это место во всём Третьем крыле заставляет меня торопиться.

Я останавливаюсь только оказавшись перед Хрустальным святилищем. Культовое сооружение представляет собой прямоугольник из стеклянных блоков. Спайдерные коннекторы вряд ли можно назвать удачным декоративным решением, но их повторение на стёклах работает как орнамент. Сооружение едва ли таило бы в себе нечто священное, не располагайся на крыше стеклянный купол, увенчанный символом всхода, или Лестницей в небеса — это вертикальная линия, от которой в стороны расходятся четыре других — горизонтальных — разной длины, от самой длинной справа сверху, до самой короткой слева внизу. Этот символ напоминает то, как выглядит со стороны сама станция.

Как и Стеклянный дом, где я работаю, этот храм нравится мне больше в тёмное время суток, когда церковь подсвечивается изнутри и становится видно деревянный свод. Считается, что это метафора внутреннего света, которым должна быть пронизана жизнь верующего человека.

В церкви нет дверей — только большая арка, пространство в которой сверху донизу светится голубоватым светом, а в нём блестят и переливаются в небольших сферах разные символы и цифры, так, что всё это вместе напоминает механизм стимпанк-часов. Говорят, что когда пересекаешь этот барьер, то чувствуешь облегчение, словно тебя покидают тревоги, а грехи, угнетающие душу, хотя бы некоторое время кажутся не такими тяжёлыми. Я ничего этого не чувствую, когда прикладываю запястье с куар-кодом к терминалу возле арки и вхожу в храм: мои тревоги и грехи всегда остаются со мной.

Алтарь, амвон, кафедра, ряды скамеек — всё как обычно, однако интерьер храма более чем лаконичен, доведён до аскетизма отсутствием икон, росписей, скульптур, какого-либо декора и деталей. Теплоту придаёт деревянный потолок, который словно парит воздухе. На самом деле он держится на тросах. Внутреннее пространство купается в свете, дышит, ведь благодаря стеклянным стенам прихожанам доступен роскошный вид на окружающий город, море и материк за ним. Считается, что интерьер без излишков роскоши наряду с прозрачными стенами позволяет слиться с окружающим миром и Творцом, познать тайны Вселенной и Бытия. Хрустальное святилище предназначено, как для церемониальных богослужений, так и для откровений перед Творцом и самим собой.

Я вхожу в один из самых последних рядов скамеек и сажусь, наблюдаю, как в ожидании богослужения люди уткнулись в свои ленты и копаются в приложениях с расписанием служб. Наставники — священнослужители храма — то и дело пересекают зал, поднимаются и опускаются по ступеням, ведущим к алтарю, подготавливая всё необходимое. Едва ли кто-нибудь из наших предков мог бы догадаться, что алтарь на станции — это круг, высеченный на полу, украшенный витиеватыми узорами. Здесь свершается как Благословение, так и Возмездие. К счастью, второе сегодня не произойдёт, и я ему не буду свидетелем.

Раздаётся тихий, но узнаваемый сигнал, и, кто ещё не успел сесть, спешит к скамейкам, ведь без разрешения запрещено приближаться к Верховному Наставнику, который вот-вот появится в зале. Люди поспешно отключают свои ленты: Его запрещено даже фотографировать или снимать на камеру.

Раздаётся второй сигнал, и на постамент поднимается несколько прихожан. Избранные. Те, кто сегодня получит дар быть исцелённым Верховным Наставником. Когда сигнал звучит в третий раз, люди поднимаются в ожидании своего пророка: из-за массивных двустворчатых дверей на постамент выходит Верховный Наставник, и в зале воцаряется звенящая тишина.

Издалека его глаза выглядят светлыми, однако невозможно понять, какого они цвета. Зато взгляд чувствуется очень хорошо: тяжёлый, старческий. «Взгляд, который многое повидал», — так обычно о нём говорят люди. Нижнюю часть лица и шею скрывает блестящая маска. Она состоит из металлических пластин, главная из которых треугольной формы. Массивное основание фигуры находится прямо напротив рта. Создаётся впечатление, что эта маска, подобно наручникам, призвана ограничивать свободу: если они сковывают руки, то маска должна запрещать рождать какие-либо звуки. На лбу блестит символ всхода. Длинные, ниже лопаток, белые волосы серебристого оттенка кажутся седыми. Над головой сияет нимб, только расположен он непривычно — вертикально, немного позади головы, а не сверху. Длинное белое облачение со стоячим воротником обтягивает крепкую грудь. Широкие рукава скрывают ладони, но правая покажется совсем скоро, а левую, прозванную карающей, хотелось бы видеть как можно реже.

Верховный Наставник ступает медленно, и полы одежды почти не шевелятся. Он обводит зал своим тяжёлым взглядом с таким видом, словно знает грехи каждого, словно обещает неизбежное Воздаяние…

Верховный Наставник объединил представителей разных религий, предложил людям новый взгляд на мир в то время, когда они, отчаявшиеся и настрадавшиеся, нуждались в вере. И вот благочестивые прихожане трепещут перед Ним. Говорят, что приверженцы других религий и даже атеисты испытывают страх.

Боюсь ли его я?..

Мы сами должны общаться с Богом.

Если бы Верховный Наставник мог читать мысли, то за одну уже эту Децеливират приговорил бы меня к Воздаянию. Тогда бы смертная казнь показалась мне меньшим из зол.

Верховный Наставник останавливается немного в стороне от алтаря и с амвона произносит:

— Olivarum. Восхождение.

Маска на лице не мешает Ему говорить. Властный, немного искусственный голос растекается по храму со скоростью солнечных лучей, озаряющих зал.

— Высшие силы есть инновационные технологии, и только они могут сохранить человечество.

И люди хором повторяют его слова.

— Верховный Наставник — проводник, ведущий за собой по Лестнице в небеса.

И люди хором повторяют его слова.

— События прошлого не более чем Реньювинг. Как умершего, его не следует тревожить, осуждать или искать виновных. Ради сохранения человечества и чтобы жертвы были не напрасны, следует даровать себе и другим исцеление, ведь прощение открывает дорогу в будущее. Прощение, — со значимостью повторяет Верховный Наставник, — открывает дорогу в будущее.

И люди хором повторяют его слова.

Он оборачивается к первому прихожанину — одному из тех, кто находится за алтарём. Человек едва не дрожит от радостного предвкушения и священного трепета и неловко выступает вперёд. Верховный Наставник поднимает правую руку, широкий рукав сползает вниз, и показывается ладонь. Как только он прикладывает её к груди прихожанина в области сердца, мужчина закрывает глаза. На его лице отражаются растерянность, блаженство и умиротворение, а потом он шумно выдыхает, не удерживая стон облегчения.

Даже в современном мире от душевной боли лекарств нет. Исцелить раны на сердце под силу только Верховному Наставнику. По крайней мере, в это верят прихожане.

— Ради сохранения человечества и чтобы жертвы были не напрасны, — произносит Верховный Наставник, не снимая маски, и люди повторяют за ним.

Кто-то мог бы сказать, что я утратил веру. Другой посчитал бы, что моя вера при мне, и я никогда от неё не откажусь.

Как обстоят дела на самом деле, я и сам уже давно отчаялся решить. Но если в моей душе и есть место вере, то вертикальная линия, от которой в стороны расходятся горизонтальные разной длины, к моим убеждениям не имеет ни малейшего отношения.

ГЛАВА 12 (ДЭННИС). ХОЛОДНЫЕ ГОЛУБЫЕ ГЛАЗА

— Верховный Наставник был убедителен, как всегда? — спрашивает Коди, как только я появляюсь в его кабинете.

— Я не могу оценивать три всем известные фразы как убедительную проповедь, — честно признаюсь я, и друг хмыкает. — Было довольно скучно.

— Прости. Твоя начальница относится с пониманием. Мой же посчитал, что отмечусь в Хрустальном святилище в другой раз.

— Да, я читал твоё сообщение.

— Есть будешь? — предлагает Коди, и когда я киваю, добавляет немного ворчливо: — Обеденный перерыв у меня никто не отнимет.

Он демонстративно закрывает дверь и идёт к шкафу. Из ящика достаёт «умную» посуду, в которую встроены датчики, анализирующие пищу и определяющие количество жиров, углеводов и белков, вес пищи и температуру блюда.

— Снова следишь за питанием? — посмеиваюсь я. — Продержался без подсчётов калорий всего лишь пару дней?

Друг закатывает глаза и шумно выдыхает, как всегда, не находя сил проигнорировать мои провокации.

— Не все могут похвастаться таким телосложением, как у тебя. Если я не буду за собой следить, то очень быстро растолстею, — грустно сообщает Коди. — Так что Вluetooth-устройство, встроенное в посуду и передающее информацию в компьютер, — единственно верное для меня решение.

Телосложение, как у меня, появилось не само собой, да и мой рацион питания регулировала не «умная» посуда, а строгие наставники, но я не хочу расстраивать друга своими откровениями, поэтому молча подхожу к 3D-принтеру.

— Корзинку будешь?

— Две, — отвечает Коди. — Что может быть лучше корзинки с дарами леса… — задумчиво добавляет он, а сам возится возле термостата для мяса.

Я засыпаю нужное количество порошка, и 3D-принтер печатает корпус с отверстиями, внутри которых находятся полезные споры, бактерии, водоросли алгае, семена и питательные вещества. Пока мы приготовим всё остальное, из корпуса прорастут грибы и растения. Подхожу к Коди и наблюдаю, как он достаёт чашку Петри и разочарованно смотрит на мясо в пробирке.

— Котлеты сегодня маленькие, — извиняющимся тоном сообщает друг. — В новом термостате мясо растёт совсем плохо.

— Тогда зачем ты избавился от старого? — с усмешкой спрашиваю я, догадываясь, что ответа всё равно не дождусь: признавая ошибку, Коди только сокрушённо вздыхает.

Я достаю из холодильника чёрные помидоры, несколько яблок-апельсинов и киви-лимонов. Я не большой любитель гибридных фруктов и овощей, но суперфуды содержат идеальную концентрацию полезных веществ, так что глупо капризничать. Тем более, эти наверняка из сада Мидж, матери Коди.

Проверяю корзинки, которые уже проросли: они готовы. Мы выставляем тарелки на стол, садимся и принимаемся за еду. В моей голове мелькают мысли о Хрустальном святилище, в сознании возникает старческий взгляд Верховного Наставника и его голос, отталкивающий своей неестественностью.

Не знаю, сколько проходит времени, но, когда Коди вновь говорит, его голос звучит сдавленно, как будто он долго молчал.

— Как думаешь, почему люди разочаровались в прежних мировых религиях?

Я почти давлюсь куском помидора и начинаю кашлять под удивлённым и напряжённым взглядом друга.

Простой и одновременно сложный вопрос.

На краю сознания пробегает мысль, что я не допускаю себе вести подобные разговоры. Даже с Коди. Особенно на работе.

Все мои сомнения, должно быть, отражаются на лице, потому что друг молча показывает на пульт управления камерой и прослушкой: запись не идёт.

— События, которые происходили на планете последние десятилетия, определённо подорвали веру многих людей, — осторожно начинаю я, — другие же, напротив, с головой окунулись в религию. Отчаянным фанатикам на станции места не нашлось, однако на неё переселились многие атеисты и приверженцы разных религий. Правда, не самые убеждённые.

— А Тёмный год? — спрашивает Коди заинтересованно, как будто не знает это всё сам.

— Тёмный год на Тальпе окончательно разуверил большинство оставшихся в живых в том, будто в этом мире осталось нечто божественное.

Какое-то время мы молчим, и я тщательнее жую еду, ожидая от друга новых вопросов, способных застать врасплох.

— Olivarum ведь базируется на диджитализме и трансгуманизме, да? — вновь спрашивает Коди. — С верой в божественную силу инновационных технологий всё ясно. Но при чём тут вторая философская концепция, если она направлена против веры?

Я не специалист в данных вопросах, но об этом так много говорили в моей семье, что не запомнить просто невозможно.

— Так было изначально, — объясняю я. — Трансгуманисты говорили о том, что технологии нужно использовать в борьбе со смертью, болезнями и болью. Идею крепкого здоровья, долголетия и практически бессмертия и взяла на вооружение новая вера.

— Ага, и теперь из-за этого радикальные диджиталисты уверены, что инновационные технологии должны поработить весь мир, — бурчит Коди. — Кажется, они готовы уничтожить неверующих и даже само человечество в целом, лишь бы мир подчинился инновационным технологиям полностью.

— К счастью, у власти больше умеренных диджиталистов, — прихожу я к выводу и отправляю в рот кусочек котлеты.

Мне отвратительна даже более миролюбивая мысль, будто инновационные технологии и человек могут быть равноправными партнёрами.

— Нужно сказать, удачно Верховный Наставник пришёл к власти, — проглотив еду, замечает Коди. — Если даже затмил динатов. Я имею в виду, не появись он в своём загадочном образе и не дай людям надежду, вряд ли бы когда-то он стал для народа идеальным пророком. Говорят, тогда его лицо скрывал капюшон, а потом, когда кому-то удалось всё же увидеть его хотя бы краем глаза, рассказывали, что он — юноша с седыми волосами, глазами такими светлыми, что кажутся неестественными, нижняя часть лица скрыта маской, так что узнать черты невозможно. Тогда это были лишь слухи, но — гляди — в конечном счёте люди были правы.

Коди возвращается к еде, а я думаю, что это действительно было удачным решением: никто тогда не знал, откуда взялся человек со странной внешностью, но он приходил, когда случалась беда, помогал добрым словом, советом, иногда касался человека и избавлял от физической боли и даже душевной муки.

Тот, кто впоследствии стал Верховным Наставником, предложил новый взгляд на жизнь, что было так важно после трагических событий. Он говорил, что это не планетарная катастрофа, а обновление, возможность начать с чистого листа. Внушал, что принесённые жертвы не должны быть напрасными, что ради сохранения человечества необходимо двигаться дальше, а дорогу в будущее открывает только прощение.

— А ещё круто, что он объявил, будто неважно, в кого веришь, главное, что обращаешься к Высшим силам, — вторит моим мыслям Коди, продолжая жевать. — Но ведь это был только первый этап?

— Да, — соглашаюсь я, прогладывая очередной кусок, но чувствуя, как, вероятно, наедаюсь, потому что аппетит сходит на нет. — У него появились последователи, и он начал говорить о бессмертии, внушил, что инновационные технологии — это самое главное для человечества, только благодаря им можно будет сделать шаг в вечность. А со временем, когда люди оказались под его влиянием, начал читать проповеди о том, что действующее правительство спасло человечество, но не способно указать верный путь.

— Люди, конечно, уже прислушивались к нему, — с деловым видом произносит Коди, похоже, целиком погрузившись в свои мысли. — Тогда он и поддержал новых динатов?

Друг говорит это, посылая мне невинный взгляд, но от воспоминания о политическом перевороте в моём животе всё съеденное тоже переворачивается, и я с трудом проглатываю оставшийся во рту кусок корзинки. Аппетит совсем исчезает. За считанные секунды.

— С чего вдруг ты сегодня об этом заговорил? — прямо спрашиваю я.

К моему удивлению, Коди не набивает рот, пытаясь уйти от вопроса, а встречает мой мрачный взгляд. Почти смело.

— Мы — люди, которым посчастливилось пережить планетарную катастрофу…

— Мы выжившие, — машинально парирую я, тут же об этом пожалев, ведь по довольному взгляду Коди понятно, что я поддался на его провокацию. Уже поздно что-то менять, поэтому я всё равно заканчиваю фразу: — Выжившие, и ничего не можем с этим поделать.

Коди горько усмехается в ответ на мои грустные слова, противоположные его — позитивным, но соглашается:

— Мы бросили на Земле миллиарды людей. Интеллект самых выдающихся изобретателей используется для того, чтобы обеспечить красивую жизнь единицам. Мне неинтересно разбираться, как принималось жестокое решение. Суть в том, что мы можем помочь тем, кто сейчас бедствует на станции.

Мы смотрим друг на друга с неожиданной серьёзностью, так, словно должны выбрать, кто из нас останется жить на Тальпе, прямо сейчас.

— Коди, по твоему чистосердечному признанию, ты боишься неприятностей, но такие речи не очень подходят для труса, — тихо и медленно произношу я.

— Знаю, — задумчиво отвечает друг, но игнорирует мои слова: — Ты думаешь о том, что и тебе не нужны проблемы. Я сам такой. Но вчера я был на психологической робототерапии, и артифик задал мне вопрос, на который я ответил, как положено, но долго думал о нём после, — неуверенно произносит Коди и отводит взгляд, словно пытаясь скрыться от моей внимательности, — поэтому всё-таки спрошу и тебя.

Он вдруг замолкает и поднимает взгляд. В глазах мерцает страх, смешанный с любопытством, но, сделав глубокий вдох, Коди всё-таки говорит:

— Если бы был хоть малейший шанс вернуться на Землю, ты бы этого хотел?

Его вопрос заставляет моё сердце пропустить удар. — Такое забытое и сладкое чувство, будто моя душа — живая.

Взгляд Коди внезапно кажется мне слишком пристальным. Мы будто поменялись местами. Я открываю рот, не зная, что ответить, но от необходимости что-то выдумывать меня спасает открывающаяся дверь.

В комнате появляется майор. Всё, как положено: чёрный костюм, на плече — тонкая красная лента с характерным узором, а на предплечье — треугольный красный платок, отличительный знак генерала и его людей.

Всё, как положено. За исключением того, что это девушка, и её холодные голубые глаза, в которых мелькают призраки прошлого, смотрят прямо на меня.

ГЛАВА 13 (ДЭННИС). «ТАКИХ ОШИБОК Я НЕ ДОПУСКАЮ»

Коди несколько раз открывает рот, но так ничего и не произносит. Майор переводит суровый взгляд с него на меня и обратно.

— Почему открыто? — требовательно спрашивает она и резко направляется к панорамному окну, нажимает на кнопку, и жалюзи ползут вниз.

— Что-то произошло? — спрашиваю я вежливо, но тяжёлый взгляд майора предупреждает меня от последующих глупостей.

— Плановая тревога, — сообщает девушка, но звук заблокированных жалюзи свидетельствует, что всё гораздо серьёзнее. — Где голосовой робот?

Коди, не отводя взгляда от майора, словно нельзя не то что спиной к ней поворачиваться, а вообще терять из виду, вводит на клавиатуре команды, и по комнате разносится сирена.

— Так лучше, — грубовато бросает девушка и направляется к выходу из лаборатории.

Коди облегчённо вздыхает, и майор оборачивается. Её взгляд, внезапно уязвимый и измученный, останавливается на мне, а спустя доли секунды вновь становится жёстким.

— Ещё раз такое произойдёт, я доложу в отдел безопасности, — угрожающе спокойно сообщает она и выходит из лаборатории, закрывая за собой дверь.

Несколько долгих минут омерзительно воет сирена, но потом я поднимаюсь, отключаю голосового робота, которого Коди включил только недавно.

— Почему ты не спросил её? — спрашивает друг удивлённо.

— Она — дочь генерала. Ты забыл?

— Но вы встречались.

— Много лет назад, — неохотно откликаюсь я, готовя длинную тираду. — Послушай…

Я замолкаю на полуслове, когда до моих ушей доносится тихий гул. Мы с Коди озадаченно смотрим друг на друга, а потом не сговариваясь подходим к панорамному окну. Я пытаюсь отклеить полоску жалюзи от стекла, но они заблокированы пультом управления и не поддаются.

— На две ниже, — подсказывает друг.

Я нахожу нужную полоску, благодаря которой Коди всегда может выглянуть и узнать, что происходит во дворе острова, и осторожно приподнимаю.

— Знало бы начальство, что я намеренно сломал несколько из них… — испуганно шепчет парень, пока я с любопытством выглядываю в возникший зазор.

— Что там?! — не выдерживает Коди и, ненавязчиво оттолкнув меня, сам выглядывает в окно. — Медуза генерала… Сколько Бронсон не летал на космическом корабле?! Разве не было решено, что в космос выходят только из Эпицентра?! — парень сыплет вопросами, но не отвлекается от того, что происходит перед зданием военной базы. — Интересно, как это объяснят жителям крыла? Скажут, тренировка? Чёрт, посмотри, кого-то тащат!

Коди отодвигается лишь немного, и чтобы разглядеть хоть что-нибудь, мне приходится уткнуться лбом в стекло. Из корабля в форме медузы, как тараканы, высыпают солдаты. В самом центре их группы двое солдат держат кого-то под руки, волоча бездыханное тело.

— Представляешь, а вдруг они были на Земле, — мечтательно протягивает Коди, и от неожиданности я отступаю от окна.

Парень поднимает голову и смотрит на меня то ли испуганно, то ли отчаянно, словно ожидая, что я назову его сумасшедшим.

— Ты бы ещё сказал, что сплетни о мятежнике, живущем прямо в Стеклянном доме, — правда, — подшучиваю я. — Или будешь утверждать, что на острове действительно прячется один из самых опасных преступников Тальпы?

— Все знают, что это лишь слухи, — ворчит Коди, — нет никакого Даниэля Связиста, который спасал людей в Четвёртом крыле. А то, что я вижу перед собой, — настоящий космический корабль. Я бы вернулся на планету, — еле слышно произносит парень, не сводя с меня по-детски наивных глаз.

— Думаешь, кто-то мог остаться в живых? — как можно серьёзнее спрашиваю я, но в последнюю секунду улыбка всё же касается моих губ.

Один… три, четыре… шесть… И мы одновременно начинаем смеяться.

— Если это было бы возможно, я на месяц освободил бы холодильник от своих запасов. Клянусь, — произносит Коди, все ещё посмеиваясь.

Всё это совсем не весело, но по-другому не выжить.

— Бред, — наконец говорю я, в последний раз взглянув в зазор.

Солдаты исчезают в здании, а платформа, на которую опустился корабль, медленно опускается вглубь земли.

На моей ленте раздаётся сигнал, и я разворачиваю экран на запястье, просматривая сообщение.

— Сегодня визитация? — догадывается Коди, и я киваю. — Можешь забыть о ней, пока не закончится тревога.

Я не хочу думать о том, кого тащат люди генерала, но перед моими глазами так и стоит человеческая фигура, подхваченная под руки.

— Самый умный? — смеюсь я и, пытаясь отвлечься, взъерошиваю до омерзительного зализанные волосы парня. — Практикант!

Коди отпрыгивает от меня, недовольно фыркая и поспешно зачёсывая выбившиеся пряди.

— Не называй меня так! — бурчит он обиженно. — Ты меня знаешь. Моё дело маленькое, и мне не нужны проблемы, — вдруг парень поднимает на меня взгляд и словно отвечает на мои мысли: — Жаль, но мы не узнаем правды. Мы выжившие и ничего не можем с этим поделать.

Он повторяет мои слова с таким отчаянием, что в районе моего умершего сердца что-то колет.

— Пора идти, — решаю я, но прежде захожу в свой кабинет.

Вчера я так и не вмешался в разговор Ребекки с Бронсоном и не выдал своего присутствия даже после его окончания. И теперь мне совестно. Начальница сказала генералу правду — у нас и правда есть уговор, такой же какой у меня заключён с отцом: я не должен привлекать внимания, не должен участвовать ни в чём без ведома своего отца.

В кабинете никого нет. Неприятное предчувствие накрывает меня без предупреждения, но я игнорирую и его, и надоедливую сирену, которая всё ещё шумит. Покидаю лабораторию и отправляюсь на визитацию. Что за глупое название?! Кто мог так назвать осмотр врачом? Как будто речь идёт о приятном визите. Я приближаюсь к зданию МОРиОНа с панорамными тонированными окнами.

Шесть этажей на поверхности, а под зданием, насколько мне известно, располагаются обширные подземелья в несколько ярусов. О главном — генеральском — отделе слагают легенды, будто там находятся бассейн и бильярд, роскошные кабинеты и склады оружия. Неизвестно, откуда пошли слухи, учитывая, что Генри Бронсон — влиятельный человек, но далеко не первое лицо станции, которое могло бы похвастаться огромным состоянием. Наверняка дело в безразмерной человеческой фантазии, которую будоражит замкнутость генеральского отдела.

Я захожу в центральный зал. Он выглядит, как вестибюль театра: мраморные лестницы, бархатная обивка стен и хрустальные люстры. По-моему, это слишком — даже для Министерства. Или — тем более для Министерства.

От центрального зала расходятся узкие коридоры. Ориентироваться в этом лабиринте под силу только посвящённому. Осматриваюсь и сразу же наталкиваюсь на хмурые взгляды дозорных. При виде меня их рты кривятся, и они пробуют воздух ноздрями, словно чуя добычу. У двоих — самых омерзительных — глаза навыкате, как у пираньи, и когда мужики скалятся, обнажается ряд кривых зубов.

Лучшие представители человечества.

Тысячи детей погибли, а эти уродливые существа получили билеты, чтобы переселиться на станцию и жить 145–160 лет.

Под хищными взглядами я неспешно сворачиваю в правый коридор, вхожу в небольшую комнату, где два сонных дозорных отсутствующими взглядами упираются в экраны-плёнки на стене. Заметив меня, они просыпаются в мгновение ока и переглядываются. Настороженно, а потом… растерянно.

Что-то новенькое.

Солдаты осматривают меня с ног до головы, будто раньше не видели. Да, я пришёл немногим раньше необходимого времени, но не настолько, чтобы смотреть, как на чужака. Будто это не я появляюсь здесь каждый месяц, чтобы убедить всех, кто меня знает, что я не опасен и никак не связан с военным делом, хотя когда-то это было моей жизнью. Люди боятся оставлять без контроля тех, кого когда-то использовали, а потом бросили, подобно сломанным игрушкам. Так что одна из моих многочисленных удручающих задач: убедить всех в округе, что я давно беспомощен.

Я подхожу к дозорному и протягиваю ладони. Как обычно. За это время камеры сканируют мою спину.

— Закатайте рукава, — велит высокий крепкий солдат с ярко-рыжими волосами.

Я хмурюсь:

— Новые правила?

Обычно камеры сканируют тело через бинты и одежду.

Рыжий переглядывается с товарищем и загадочно усмехается.

— Усиленное внимание к безопасности.

— Это что-то объясняет?

Он кривит губы, то ли подавившись чем-то, то ли сдерживая улыбку. В любом случае ответа я не дождусь.

Несколько минут дозорный осматривает мои руки и отправляет то к одному аппарату, то к другому. Наконец, он говорит:

— Всё в норме. Жди здесь.

Жди здесь? — Я прошёл проверку.

На моей ленте высвечивается сообщение: «В связи с плановой тревогой визитация отменяется». Я не успеваю произнести и слова, как рыжий подходит ко мне вплотную.

— Сдайте всю технику, которую имеете при себе.

Я бездумно смотрю на квадратное лицо, пытаясь ответить себе на вопрос, почему не остался в лаборатории до окончания тревоги, как предложил Коди.

— Особенно ленту, — торопит рыжий. — И быстрее.

А потом улыбка мелькает в его глазах.

— Что-то не так? — напряжённо спрашиваю я, но солдат беззаботно отвечает:

— Наоборот. Просто удивлены, что на это решились именно вы.

— Решился на что?

В эту минуту в комнату входит группа солдат.

— Дэннис Рилс? — говорит один из них удивлённо, указывая на меня, и рыжий кивает:

— Проводите.

— Это какая-то ошибка, — совершенно спокойно сообщаю я.

— Не волнуйтесь, никакой ошибки.

Меня окружают солдаты. Такие случаи уже бывали в моей жизни раньше. Тогда моя служба была мало связана с виртуальными мирами. Так происходило всякий раз, когда мне давали новое задание. Никаких причин для беспокойства. Но я давно не один из них.

Всё происходит, как положено: чётко, оперативно, без шума. Пока я несколько секунд пытаюсь понять, во что впутался, пока меня ведут в другую комнату. Из-за прошлых заслуг я не имею права говорить с рядовыми солдатами, но здесь нет ни одного эмиссара, уполномоченного принимать решения.

— Медлить нельзя, — сообщает солдат вдогонку. — Генерал уже ждёт.

Генерал?..

Мы стремительно идём вдоль стен, покрытых мягкими пластинами. Царит гробовая тишина, пока мы спускаемся всё ниже по ярусам, сворачиваем за угол, и я проваливаюсь в роскошь. Интерьер в классическом стиле, столы из настоящего красного дерева, мягкие диваны, огромный экран посреди комнаты, а за стеклом — спортивный зал… Всё это врезается в моё сознание, как в замедленной съемке.

При виде меня у людей приоткрываются рты.

Солдаты осторожно вталкивают меня в другую комнату и закрывают дверь.

— Я сказал бы, что рад тебя видеть, но не думаю, что это взаимно, так что не хочется ставить тебя в неловкое положение.

Он всегда говорит громко. В любом помещении его голос заполняет пространство.

— Я оказался здесь явно по ошибке, — откликаюсь я.

— Таких ошибок я не допускаю, учитывая, кто ты и кем является твой отец.

Генерал среднего роста, коренастый и атлетического телосложения. Его тело обладает угловатостью, свойственной тем людям, у которых хорошо развиты мышцы. Ладони кажутся непропорционально большими. Короткие русые волосы зачёсаны назад, щетинистые брови нависают над светло-серыми, почти бесцветными, глазами, тонкие губы крепко сжаты, а лицо испещрено глубокими старыми шрамами. Их, как и морщины, можно было бы исправить, пару раз посетив пластического хирурга, но, насколько я знаю, шрамы генерал намеренно оставляет на память. Как и положено военнослужащим старшего и высшего офицерского состава, он носит чёрную форму. У самого генерала и его солдат есть особый запоминающийся знак: треугольный красный платок. Он и сейчас завязан на левом предплечье.

Говорят, ещё на Земле, когда Генри Бронсон только строил карьеру, напала группа террористов. Серьёзно пострадала его дочь. Солдаты из отряда уже вывели её и нападение почти удалось отбить, но противники никак не сдавались. Полумёртвые, прежде чем испустить дух, они сумели расстрелять солдат. Их окровавленные тела остались лежать, напоминая треугольник, а внутри сидела дочь капитана. Раненная, но выжившая.

С тех пор красный платок на предплечье стал опознавательным знаком генерала Бронсона.

Многие знают эту историю. Солдаты, несомненно, боятся своего командира, но и уважают его. Насколько я знаю, генерал действительно стоит горой за своих людей, даже если с ними он груб и вечно всем недоволен.

— Тогда что я здесь делаю? — наконец спрашиваю я после затянувшегося молчания.

Несмотря на моё прошлое, здесь я никогда не был. Осматриваясь, начинаю понимать, в каком роскошном кабинете оказался. Мебель из красного дерева, как и в залах Бункера, что я мельком увидел несколько секунд назад. Массивный стол, заваленный техникой и, что удивительно, бумагами. Уже мало кто вообще помнит столь древний носитель информации. Да и зачем, если человечество давно пережило цифровизацию?

На стенах, покрытых рельефными обоями, висят картины. Дорогое удовольствие. Работы самые разные: на одних изображены земные пейзажи, на других — военная техника. Одна картина поистине жуткая: испуганные лица, обращённые к небу; люди провожают близких в космос, а сами остаются на планете, чтобы встретить собственную смерть…

Проигнорировав вопрос и перехватив мой взгляд, приклеившийся к картине, генерал произносит:

— Это напоминание о том, что миллиарды отдали свои жизни, чтобы жили мы. Наша задача — объединиться и построить новый мир для тех, кто выжил.

Слова динатов.

— Достаточно забыть о проблеме и будет казаться, что её не существовало, — продолжает Бронсон. — А когда этот ужас всё время перед глазами, едва ли можно забыть.

Генерал пристально смотрит на меня, словно просвечивая рентгеном.

— Ты идеальный вариант, и думаю, сможешь мне помочь, но я должен тебе доверять.

Видимо, это ответ на мой давно заданный вопрос.

Генерал смотрит так, словно пытается в чертах моего лица найти причину, почему не стоит мне доверять. Чувствую, как по спине течёт струйка пота: я догадываюсь, что он скажет, ещё до того, как Бронсон задаёт вопрос.

— За тобой должок, помнишь?

Эта правда.

Вдруг голова начинает болеть, и я тру переносицу.

— Что нужно сделать?

Я ещё не согласился, но в глубине души уже знаю, что сдамся. Потому что ненавижу быть должным. Тем более генералу Бронсону.

— Тебе это ничего не будет стоить, — обещает он, но в сознании звучат его слова, сказанные вчера Ребекке: «Объект находится в тяжёлом состоянии. Без сознания». — Нужно заглянуть, что происходит у человека в голове. — «Это незаконно», — уже собираюсь ответить так, как же как моя начальница, но генерал добавляет: — В голове у виртуального наркомана.

«Твой подчинённый мне нужен»; «Он воин, но с мозгами»; «Он может помочь не только с виртуальными мирами, но и с системой информационной безопасности»; «Мне нужна команда». — Я помню, как Бронсон говорил вчера эти слова. Уверен: если речь идёт действительно о виртуальном наркомане, это не простой гражданин Тальпы. «Не забывай, что ты обязана мне жизнью. Без моего ходатайства ты бы не оказалась на станции и, тем более, в Стеклянном доме». — Эти слова, сказанные Ребекке, я тоже помню очень хорошо. А ещё из головы не выходят другие, произнесённые женским голосом: «Сам не противься его приказам, чтобы он не видел в тебе угрозу. … Сделай всё, что потребуется». Я слышу и собственный внутренний голос: «Ты не можешь и не должен ничего предпринимать. Ты обещал делать всё, что скажет отец. Ребекка права: никаких глупостей. Держись подальше от неприятностей!».

Выслушав все голоса до единого, я вспоминаю, что должен Бронсону, и в любой момент он может потребовать у меня более серьёзной платы. Какие бы проблемы ни были у якобы виртуального наркомана с законом или просто с генералом, я могу обойтись малой кровью. Прямо сейчас. По меркам Бронсона, заглянуть кому-то в голову, даже незаконно, — это маленькая оплата его былых заслуг, напоминающая скупку целого жилого района за бесценок. В конце концов ради того, чтобы выручить важных мне людей, я делал вещи и похуже.

— Хорошо, — с трудом произношу я, и слово как будто падает к моим ногам тяжёлым камнем: я едва успеваю отступить, чтобы он не ударил меня самого.

— Всё необходимое уже есть, — выдыхает генерал, пытаясь скрыть облегчение. — Как много ты увидишь? Когда результаты увижу я? — спрашивает он с подчёркнутой серьёзностью.

— Запись мы можем вывести на компьютер сразу же, — отвечаю я в том же духе. — Увидим всё, что будет происходить в сознании, а это будет во многом зависеть от состояния, в котором находится пациент.

— Тогда следуй за мной, — велит Бронсон, но не двигается с места, и я начинаю думать, что его фраза была лишь оборотом речи, но вот наконец он вскакивает и выбегает из кабинета.

Секунду спустя я следую за ним, чувствуя, что ноги слушаются меня не слишком охотно.

Нужно бежать отсюда.

Я следую за генералом и понимаю, что все легенды о Бункере — это правда. По левую сторону зала расположены небольшие спальные комнаты, видимо, предназначенные для личной охраны генерала. Солдаты смотрят на меня вытянутыми от удивления лицами. В толпе я встречаю взглядом нахальное злодейское лицо, вызывающее во мне всегда одно и то же чувство, — гнев.

«Завтра визитация, — звучит в голове голос Харви Харриса. — Думаю, она будет для тебя сюрпризом».

Я стараюсь дышать глубже, когда мы подходим к железной двери. Солдат открывает её, я понимаю, что это комната допросов.

— Не волнуйся, тебя пытать не будем, — неудачно шутит генерал. — Прошу.

Он пропускает меня вперед. Делаю шаг, не оборачиваясь, просто не могу видеть взгляды служащих, полные неподдельного любопытства, сколько же мне осталось жить…

Дверь с грохотом закрывается. Остаёмся только я и Бронсон.

— Будь, как дома, — улыбается генерал, если об этом искривлении рта вообще можно сказать «улыбается».

Комната разделена на две части. Мы находимся в первой — достаточно просторной, где расставлены стол с компьютером и два стула. На стенах, как и во всём Бункере, масса техники. Здесь она не просто горит, а пылает огнями. На стене — окно, за которым находится вторая часть комнаты. Там кромешная тьма, и я понимаю, что предпочёл бы не узнавать, кто скрывается по ту сторону.

— Не хочу долго томить, — предупреждает генерал и нажимает какую-то кнопку.

В комнате загорается тусклый свет, но даже его достаточно, чтобы я увидел, что на виртуальном кресле лежит девушка. На ней надет больничный комбинезон. К шее и плечу прикреплены крупные бутоны розового и фиолетового цвета.

Даже отсюда я вижу её лицо. Сложно сказать, что в нём особенного, но ясно одно: это самая красивая девушка, какую я когда-либо видел.

ГЛАВА 14 (ДЭННИС). «КТО ТЫ ТАКАЯ?»

Моё сердце гулко стучит, будто по-настоящему живое, словно не было разбито сотню раз. Широко распахнутыми глазами я разглядываю девушку. Понятно, что над этой куколкой работал не один талантливый пластический хирург.

У девушки фарфоровая, неестественно светлая кожа с розовым оттенком, сквозь которую просвечиваются голубые и фиолетовые вены. Ворох рыжих веснушек рассыпан на лице, шее и плечах. Армия маленьких родинок покрывает кожу на внутреннем сгибе локтя и на запястьях. Длинные густые волосы цвета спелой пшеницы украшены сине-зелёными перьями.

Чтобы у девушки была такая идеальная фигура с плавными изгибами, которые просматриваются даже сквозь больничный комбинезон, нужно либо убиваться в спортзале, либо провести не одну хирургическую операцию. Впервые вижу такую просчитанную красоту, выверенную до мельчайших черт. Жаль, что даже она подвержена порокам…

Я сажусь рядом с девушкой, прикрепляю датчики к её вискам. Как обычно, надеваю линзу виртуальной реальности, цифровые перчатки, запускаю программу, настраиваю её так, чтобы запись шла не только на экран моего компьютера, но и того, что остался в другой комнате, чтобы генерал сразу видел, что происходит в сознании девушки.

Прямо в воздухе, между моими ладонями, появляется модель мозга, различные отделы обозначены разными цветами, и я начинаю работу, прикасаясь то к одной точке модели, то к другой.

Вдруг чувствую на себе чей-то взгляд. Оглядываюсь на девушку, но её веки закрыты. Веду плечами, будто так могу избавиться от внимания чужого человека, которого я даже не вижу.

Темнота, давно поселившаяся в моей груди, ощущается почти осязаемо, так ясно, словно это опухоль, которую можно вырезать из тела. Только она почему-то кажется мне вдруг преодолимой, не таким тяжёлым камнем, как обычно, когда грудь сжимает и невозможно дышать.

Я велю себе сосредоточиться и внимательнее присматриваюсь к модели мозга. Активность нейронов в передней части поясной извилины повышается. Значит, девушка испытывает тревожность. Стандартная реакция при попытке погружения в чужой разум. Однако не успеваю я что-нибудь сделать, как через несколько секунд в головном мозге активизируется большое количество различных участков: миндалевидное тело, префронтальная кора, гиппокамп и кора передней островковой доли большого мозга. Практически весь мозг охватывает новое чувство. Это могли бы быть гнев или страх, но тогда, в первом случае, гипофиз выделил бы адренокортикотропный гормон, во втором — настораживающие сигналы поступили бы в миндалину и гипоталамус. Вероятно, это… радость. Мимолётная, но, возможно, именно благодаря ей, преграда, которая не позволяла мне увидеть хоть какой-нибудь образ, исчезает.

Странно. Люди физиологически не обладают достаточным уровнем контроля, чтобы быть в состоянии отслеживать этапы сканирования головного мозга и тем более сознательно убирать возникающие барьеры. Это и подавно не умеют виртуальные наркоманки. Даже если они выглядит, как богини. Так что нужно будет сказать Бронсону, что виртуальное кресло у него барахлит.

Наконец-то появляется первое изображение. Человек сидит в позе лотоса, точнее, видно его силуэт и полупрозрачное тело, словно сотканное из фиолетовых нитей; вдоль туловища расположены семь пульсирующих разноцветных кругов. Потом появляются несколько лиловых человеческих силуэтов. Они стоят рядом и держатся за руки, а у них в груди мерцает и переливается пространство, полное звёзд. Кажется, можно протянуть руку и коснутся материи: на ощупь она наверняка будет мягкой и тягучей. Образ вновь меняется: в тёмном космическом пространстве я вижу кисти, уходящие прямо во тьму. Между ладонями медленно вращается голубая планета с материками, покрытыми желтоватыми, коричневыми и зелёными пятнами.

Вдруг образы исчезают, оставляя только чёрный фон на экране. Я склоняюсь над девушкой, проверяя, прикреплены ли датчики к вискам. Но всё в норме. Её веки начинают трепетать, когда приходит в сознание, а потом она открывает глаза.

Изумрудно-зелёные, просто неземные глаза.

Настолько ярких линз, кажущихся при этом натуральным цветом глаз, я никогда не видел. Или может, это не человек? Новая модель артифика, настолько совершенная, что я сразу этого не понял?..

Кажется, целую вечность её взгляд скользит по моему лицу, а я замираю, завороженный необычными глазами, а потом они наполняются неконтролируемым ужасом, зрачки резко увеличиваются. Я отстраняюсь, наблюдая, как тело девушки напрягается, словно она готовится то ли к прыжку, то ли к побегу, рывком садится, и с висков падают датчики. Девушка осматривается. Ресницы темнее волос, пушистые настолько, что, когда девушка опускает взгляд, её глаз совсем не видно. А потом она пытается встать, и я машинально хватаю её за запястье, не сильно, но крепко. Она замирает.

— Куда ты собралась? — вкрадчиво спрашиваю я, замечая, как по её телу проходит дрожь.

Девушка шарит взглядом по пространству, явно в поисках спасения от меня. Вдруг на её глазах выступают слёзы. Они чёрные…

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

Слёзы текут по щеке, и девушка смотрит на меня сквозь тёмную пелену невидящим взглядом. В груди неприятно колет. Моя рука невольно напрягается. Ответа я так и не дожидаюсь, поэтому прошу:

— Не усложняй мне работу, — мой голос невольно звучит мягче. — Хорошо, что ты пришла в себя, — признаюсь я, отпуская её запястье, а потом беру с полок над виртуальным креслом стакан воды. — Выпей, станет легче, а потом продолжим.

Она обхватывает стакан дрожащими ладонями и делает маленький глоток, но с трудом его проглатывает. Я упираюсь взглядом в экран передо мной, потому что вдруг вспоминаю о том, зачем нахожусь здесь и что должен делать.

Вдруг раздаётся грохот. Я смотрю на кресло, но девушка уже оказалась на полу, с другой стороны, и мне до неё не дотянуться. Встаю и делаю шаг вперёд, но она поспешно отползает в угол комнаты. Что с ней не так?..

Останавливаюсь, рассматривая незнакомку с головы до ног. Она втискивается в угол: тело напряжено, но бежать некуда, и она, будто в отчаянии, обхватывает плечи руками.

Так мы не договоримся.

Я с лёгкостью представляю недовольное лицо генерала и то, чем грозит мне нарушение нашего договора. Я сжимаю челюсти. И что мне с ней делать?

Наши взгляды встречаются.

— Ты хоть понимаешь меня или совсем улетела? — спрашиваю я её, но она, не сводя с меня взгляда, конечно, молчит, так долго и пристально смотрит на меня, что в какой-то момент начинает казаться, будто её взгляд едва не физически касается кожи.

Я совершенно уверен, что не испытывал подобного: как будто меня обнимает человек, который находится на расстоянии нескольких метров. Хочу отвести взгляд, но девушка словно намеренно притягивает его, пока наконец не отводит и упирается своим в мою грудь.

— Я понимаю.

Впервые слышу её голос. Он нежный, тихий, слабый, но слова девушка произносит чётко.

Я прищуриваю глаза.

— Боишься меня, — я хотел, чтобы прозвучало, как вопрос, но не получается. — Сидеть в виртуальных мирах до потери сознания и рассудка, пока не утратишь связь с реальностью, ты не боишься, а я тебя страшу?

Не стремлюсь её обижать: мой вопрос справедлив.

— Ты можешь… показать мне то, что… носишь на груди?.. — Она несколько раз делает вдох, чтобы произнести эту короткую фразу.

Я хмурюсь, сбитый с толку. «То, что носишь на груди». Что это значит?.. Кулон? Зачем он ей?

Она странная, но делать нечего.

— Договорились, — соглашаюсь я, пока она не передумала. — Но ты сядешь в виртуальное кресло, и я доделаю свою работу.

Долгая пауза. Я не люблю спешить, но сейчас не выдерживаю:

— Не бойся. Я помогу тебе.

Протягиваю руки и медленно приближаюсь.

— Если у тебя какие-то проблемы с законом, меня это не касается, — добавляю на всякий случай. — Я не обижу.

Делаю всего несколько шагов и останавливаюсь, вопросительно приподняв брови: пускай почувствует, что у неё есть выбор, и примет его самостоятельно.

— Хорошо, — произносит наконец девушка, и я облегчённо выдыхаю.

Она внимательно и напряжённо следит за каждым моим движением. Когда я оказываюсь в нескольких шагах от девушки, то присаживаюсь на корточки и протягиваю руку, почти касаюсь её кожи. В ярко-зелёных глазах отражаются сомнения и страх, и девушка отшатывается от моей ладони.

А потом происходит что-то странное. Я чувствую, как будто ко мне неуверенно прикасаются чьи-то заботливые руки, но мы не двигаемся с места.

Меня накрывает непривычным чувством растерянности, поэтому я начинаю внимательно рассматривать бутоны на плече и шее девушки. К собственному ужасу, я не нахожу взглядом места, где цветы прикреплялись бы к коже… Они что, растут прямо из тела?.. Должно быть какое-то логическое объяснение.

— Интересный наряд, — бормочу я. — Очень интересный и качественный.

Как ещё объяснить эти цветы?

Я замираю и поднимаю на девушку взгляд.

Чёрт, что происходит?

Я не сошёл с ума, это определённо. До этого момента я даже плохо помнил, каково это, когда тебя кто-то обнимает. Но сейчас ощущаю, и если бы закрыл глаза и сосредоточился, то мог бы сказать, как именно ко мне прикасаются руки.

— Иоланто, что с твоим телом? — шепчет девушка еле слышно.

Я прищуриваюсь.

Что?

Я буквально чувствую, как маска, которая почти никогда не покидает меня, и уже едва ли не стала частью, падает, лицо расслабляется и напрягается одновременно, превращаясь едва не в камень.

Я не знаю, что ответить.

Девушка несмело поднимается, и я повторяю за ней. Отступаю, чтобы она могла вернуться к креслу.

Поздно вспоминаю, что у нас был уговор, поднимаю руку к груди. Это ошибка: девушка подпрыгивает на месте, готовая забиться обратно, в угол.

— Не пугайся, — предупреждаю я, но голос звучит отстранённо. — Я ведь обещал…

Я достаю из-под одежды кулон и снимаю цепочку через голову. Кулон чуть поблёскивает и переливается нежным лимонным оттенком на моей ладони.

На мгновение наши взгляды встречаются, а когда я кладу украшение на ладонь девушки, наши руки на миг соприкасаются. Она поспешно одёргивает свою тёплую ладонь от моей, сжимает кулон с таким видом, словно это самое дорогое, что у неё есть. Какая же она странная.

И необычная.

— Каким виртуальным миром ты восхищалась, создавая этот образ? — спрашиваю я. — Выглядят, как настоящие, — мой голос звучит мягче, и меня это раздражает.

Я вновь смотрю на бутоны, в очередной раз пытаясь отыскать место, где они погружаются в кожу.

— Они и есть настоящие, — откликается девушка изумлённо, словно я сказал глупость. — Тело просто исцеляется.

Чувствую, как широко распахиваются мои глаза. «Ещё раз», — хочется мне отдать приказ, но не нахожу сил.

— И как это происходит? — сглотнув, произношу наконец я.

— Мысленно, — отвечает она. — Сознание работает до тех пор, пока рана не затягивается.

Она надо мной издевается?..

Я даже не пытаюсь скрыть недоверие в моём взгляде.

А потом на меня обрушивается настоящий шок.

Мой голос звучит совсем тихо, когда я с трудом произношу:

— Кто ты такая?

В этот момент в динамике над нами раздаётся гудящий голос генерала Бронсона:

— Я знал, что эта работёнка для тебя, Дэннис. Поздравляю, с первой задачей ты справился.