Клеймо Солнца (СИ)

ГЛАВА 25 (ГАБРИЭЛЛА). НЕРАВНОМЕРНО БЬЮЩЕЕСЯ СЕРДЦЕ

Я почувствовала, что с ним что-то не так сразу же, как только смогла отдышаться после ночного кошмара. «Это всего лишь страшный сон. Просто дыши глубже. Мне всегда это помогало. Дыши». Дэннис помог мне прийти в себя, но после этого я отчётливо ощутила, что он сам нуждается в помощи. Боль под рёбрами — жгучая, надоедливая — чувствовалась намного ощутимее, чем даже наличие старых ран, что я обнаружила ещё во время первого галоклина.

Я прислушивалась к собственным ощущениям, и, если бы не смущение, которое испытывала из-за взгляда и случайных прикосновений Дэнниса, если бы не ошеломление, которое обрушивалось на меня из-за его слов, то даже не смогла бы отвлечься от ноющей боли под рёбрами.

«Ты можешь доверять только мне и Коди». Им двоим, но не Алану Джонсу. По крайней мере, если верить Дэннису, делать этого точно не стоит. Хотя что меня так удивило? Как по мне, разумнее было бы вообще никому здесь не доверять…

Помогая мне с непривычной тальповской обувью, парень заставил меня испытать… смущение. Хоть я и не пыталась разгадать странный сон, но после него остро ощущала, как ноют рёбра Дэнниса, как будто это у меня, а не у него, появилась новая рана. Когда я, случайно пошатнувшись, в поисках опоры коснулась его плеч, то почувствовала, какие они напряжённые: их словно свело судорогой. Мне показалось, что парень не привык, чтобы к нему кто-то прикасался. Смущённая и напуганная, я поспешно убрала руки и схватилась за виртуальное кресло, а как только Дэннис закончил с обувью, отступила на несколько шагов.

Я слишком поздно поняла, что про инсигнии тальпы знают, похоже, столько же, сколько и про самоисцеление, потому что стоило Дэннису увидеть край узора на моём запястье, как он закатал рукав, а я замерла и даже не дышала, смутно осознавая, что меня его прикосновение не пугает и даже не кажется неприятным…

Парень с интересом рассматривал изображение фацелии, пока я пыталась ответить себе на вопрос, почему до сих пор не попыталась если не оттолкнуть его руки, то хотя бы отступить подальше. А потом он едва ощутимо коснулся моего запястья. Я невольно вздрогнула, почувствовав сухие, прохладные руки. Кожа покрылась мурашками…

Меня ошеломила реакция собственного тела, и я задержала дыхание, сдерживая шумный вдох.

Дэннис поднял голову, и наши взгляды встретились. Молчание вдруг стало тягучим и гнетущим, почему-то захотелось оправдаться: «Просто ладони холодные». Я не смогла издать и звука, чувствуя едва знакомый мне трепет, а ещё укол совести… потому что нечто смутно похожее я испытала лишь однажды — на той поляне среди гор, где я была с Фортунатом прежде, чем меня похитили тальпы…

Но когда Дэннис резко отпустил мою руку, словно мог обжечься, я почувствовала себя ещё хуже. Наверняка моя заметно более горячая кожа показалась ему неприятной. От этой мысли я почувствовала разочарование и досаду.

«Иоланто, почему я вообще об этом думаю?! — возмутился внутренний голос. — Он тальп! Пускай моя кожа обожжёт его, и он больше ко мне не приблизится!»

Я тяжело сглотнула и неловко оттянула рукав, пряча запястье. Мне отчаянно хотелось избавиться от возникшего напряжения, и я почти выдохнула облегчённо, когда Дэннис наконец перешёл к куар-коду. Но я никак не ожидала, что он вновь коснётся меня — обхватит мою ладонь крепко и так, как будто это не вызывает у него омерзения… Надеюсь, мои щёки не покраснели, когда я вновь испытала непрошенное, неуместное смущение, теперь уже напополам со страхом, гадая, что произойдёт, когда на моём запястье появится такое же изображение, как на руке Дэнниса, с ужасом думая, насколько это будет больно.

— Ты можешь задать любой вопрос, всё, что тебе интересно, и я отвечу как можно подробнее, — вдруг пообещал Дэннис, и, надеясь отвлечься, я с готовностью спросила о бабочке, изображённой на медузе (и на коже за моим правым ухом), но ответ парня поверг меня в такой шок, что на мгновение я забыла и о чужой боли под рёбрами, и о том, можно ли доверять Дэннису, и о том, где вообще нахожусь…

«Само название переводится как „Хамелеон“… Каждый человек на станции вынужден жить так, как ему велят, подстраиваться, менять цвет…. Хотя, говорят, что по другой версии, «тальпа» — это всего лишь „родинка“». Значит, Нона сказала правду?.. Это действительно символ станции? Но почему на моей коже вообще возникла такая инсигния?..

«Так или иначе, если бы кто-то услышал мои слова, то меня лишили бы свободы. В лучшем случае. А в худшем — я бы уже болтался в космосе… Я не мог бы рассчитывать на спасение». Эти слова напугали даже больше, чем мысль, что тальповский узор за правым ухом появился у меня неслучайно. Когда Дэннис посмотрел на меня и спросил: «Ты ведь не выдашь меня?» — стало совсем не по себе.

Разве это не я находилась полностью в его власти? Действительно ли он доверил мне тайну, которая, если бы я умела ею воспользоваться, могла погубить самого Дэнниса? Или это только ложь для такой дикарки, как я?..

Колющая, как сотни иголок, боль от куар-кода была единственным, что помогло мне избавиться от внезапно возникшего наваждения и вернуться к реальности. Я была ей почти благодарна, но и сердита на неё… Запретное чувство для эдемов, но вряд ли теперь Народный суд и изгнание показалось бы мне по-настоящему суровым наказанием. Я почувствовала злость, потому что боль заставила слёзы катиться по моим щекам. Инсигнии, выглядывающие из-под рукава, загорелись и начали мерцать красным светом. А потом… потом я потеряла дар речи, когда осознала, что от неожиданности сама сжала запястье Дэнниса, а, когда подняла голову, поняла, насколько близко мы стоим… Но всё перестало существовать, когда парень поднял руку и смахнул с моей щеки слезу так осторожно, что можно было бы даже перепутать с нежностью…

Я не успела удержать шумный выдох, и, вдруг вспомнив вопрос Дэнниса, решила ответить, надеясь как-то скрыть смущение:

— У меня возникало такое чувство. Чувство, что в голове столько мыслей, но ты не можешь справиться ни с одной.

Однако из-за того, что я произнесла эти слова тихо, почти шёпотом, всё стало только хуже…

Дэннис не убрал руку, а наоборот, продолжал едва ощутимо поглаживать кожу, как будто даже сам этого не замечая, а потом вдруг спросил непривычно осипшим голосом:

— Почему у тебя слёзы бывают чёрные?

Он вновь провёл по моей щеке, а потом, словно очнувшись, наконец опустил руку. Парень что-то спрашивал про чёрные слёзы и капли, что появляются во время молитвы, и я с трудом могла сосредоточиться на его вопросе. Лишь на краю сознания возникло воспоминание, как нечто подобное у меня спрашивал и Мучитель. Я ответила парню то же самое, что и генералу Бронсону: «Слишком много боли». Мучитель явно был не доволен ответом, возможно, решил, что я пыталась лгать, но Дэннис смотрел мне прямо в глаза и слушал, что я говорю, так внимательно, что я скорее ощущала неловкость, чем благодарность.

— Ты создавала пожары? — вдруг произнёс он, и мои глаза округлились.

— Что?

— Прежде к тебе даже подойти не могли, возникали искры и разгорался огонь. Из-за него ожоги получили и солдаты, и ты сама. Ты это делала?

Я никогда не слышала, чтобы у эдемов были такие способности, но в памяти вспомнился незнакомый голос: «Против корриганов нет иных средств, кроме огня. Против воды и тьмы нет другого оружия. Обожги!» — и я не нашлась, что ответить Дэннису, кроме того, что сама не знаю…

Я чувствовала, как что-то изменилось. Остро ощущала на себе взгляд, но почему-то прятала собственный. Мне чудилось, что, стоит посмотреть на Дэнниса, и он станет искать в моих глазах ответ на какой-то невысказанный вопрос. Даже показалось, что, если я сама не подниму голову, он прикоснётся к подбородку и всё равно убедит это сделать. Парень всё ещё держал в ладони тальповскую безделушку, которая поставила на моей коже куар-код и тем самым причинила колющую боль. Я видела, как его пальцы сжали её, будто он хотел занять руки, чтобы не прикоснуться…

«Глупости! — твердила я себе. — Ты сошла с ума!» Но внутренний голос продолжал разоблачать — то ли Дэнниса, то ли меня саму, а разоблачать было в чём, ведь я самой себе не могла ответить на вопрос, что огорчает меня больше: что он прикоснётся ко мне или то, что этого не сделает…

Не в силах больше думать об этом, я подняла голову, и наши взгляды встретились.

— Я правда не знаю, — повторила, сама не представляя, зачем.

Глаза Дэнниса казались бездонными, и стало трудно дышать. Моё сознание лихорадочно пыталось придумать, что ещё сказать, чтобы нарушить гнетущую тишину, и наконец выдало мысль, что я впервые не заглядывала за преграду дольше нескольких минут. Я перевела взгляд за спину парня. Закономерно, что Дэннис решил, будто за ней кто-то появился. Я ответила, что там никого нет. Парень отвёл взгляд, и наваждение наконец рассеялось, но, когда чёрные глаза исчезли из моего поля зрения, я вдруг ощутила непривычную пустоту. Он почти отступил, а я неожиданно сама для себя сжала его запястье.

Не было никаких причин его останавливать, но так не хотелось вновь надолго оставаться в этом белоснежном вакууме и, не найдя лучшего предлога, я напомнила, что обещала исцелить его раны. Однако тому, что произошло после, в моём сознании не нашлось разумного объяснения.

Я сказала Дэннису правду: понятия не имею, почему произнесла именно те слова, которые прозвучали. Для меня все они были лишены смысла. Для меня — не для Дэнниса.

«Холодный металлический блеск. Раны не болят, но будто никак не заживают. Однако ты словно сам не хочешь исцеления».

«Небольшой круг, а из-за него выглядывает паук с длинными тонкими лапками… Хотя нет, больше похоже на крылья. Только не такие, как у птиц, а с перепонками, как у летучих мышей».

«В ладони что-то сверкает и привлекает внимание. Что-то блестящее, но не естественное. Так много ран. И даже будто совсем свежие. Но даже они совсем не такие глубокие, как старые».

Всё это я чувствовала, когда проводила рукой по предплечью, вдоль ключиц и по спине между лопатками. В районе рёбер боль была такой сильной, как та, что я ощущала в своём страшном сне, и во мне появилась твёрдая убеждённость, что эту рану я должна исцелить прямо сейчас. Я совершенно не понимала, откуда она взялась. Мне вспомнились слова, произнесённые в моём сне голосом Дэнниса: «Вы отлично понимаете: если генерал обнаружит укус пчелы, мне конец. В буквальном смысле слова». А потом слова женщины: «Если твой светлячок тебя исцелит, значит, ты дорог ей, если нет, то наша идея всё равно провалилась бы. Землянка должна тебе доверять. В противном случае мы не заинтересованы в сотрудничестве».

«Это был всего лишь сон!» — твердил разум, однако сердце почему-то верило так, как будто всё происходило наяву. «Даже если и так, какая разница?! Тебя не оскорбили слова „твой светлячок“?! Тебя не настораживает, что речь шла о каком-то сотрудничестве?» Я понимала лишь одно: если Дэннису на самом деле угрожала бы опасность, а я могла помочь, то должна была это сделать в любом случае. «Иначе не останется никого, кто мог бы попытаться меня спасти», — уговаривала я саму себя, и доводы, хоть и были отчасти разумными, не казались мне самой искренними…

Исцелить было не так трудно, как принять решение. Нужно было остановиться хотя бы на этом, однако, как только боль немного утихла, я почувствовала совсем другую — более глубокую и не осязаемую, но не менее реальную, чем первая. Я ощутила в груди тот свет, что чувствовала уже не раз, и мрак, который перемешался в душе тальпа с мерцанием.

«Трепетные чувства переплетаются с невыносимой тоской и глубоким чувством вины. Я вижу, как пульсируют разноцветные пятна — от светлых и нежных оттенков до тёмных и грязных. Чувства всё ещё сильны, но человека давно здесь нет… Этого человека нет в живых».

О смерти я знаю так мало, что едва ли могу сказать, что знакома с ней хотя бы по рассказам. Но в тот момент, когда я заглянула в душу Дэнниса, я ощутила всю глубину его старой боли. Это было трогательно и страшно одновременно, и возникло такое чувство, словно кто-то невидимый потянул меня прямо в душу тальпа. Я будто стала видеть то, что было спрятано слишком глубоко и оказалось не в зоне досягаемости самого Дэнниса. Я не могла распознать и объяснить, что чувствую, но в сознании родился яркий образ, и я призналась: «Его труднее уловить, он глубже, словно ты прячешь его. Это девушка».

В тот момент я осознала, сколько чувств таится в душе Дэнниса… У меня невольно родился вопрос, сколько оборотов вокруг Солнца он прожил. Он выглядит немногим старше меня, и то наверняка всему виной его чёрные глаза, которые смотрят на мир слишком пристально и сосредоточенно, однако, если бы я определяла основываясь на том, что кроется во внутреннем мире, то даже не рискнула бы предположить, скольким оборотам он свидетель, потому что тогда могла бы посчитать его едва не стариком, который многое видел и многое пережил…

«Раны не только на твоём теле. Дух болен. Глубоко, гораздо глубже, чем видно глазам, запрятан мрак. Темнота налетала не раз и порывисто, как ветер, и словно паутинку, разрывала сущность. Калечила саму душу. И это даже не рана, это как болезнь, только не для тела, для духа. Что это? Я не знаю… Я никогда такого не видела».

И это напугало меня по-настоящему.

«Словно в темноте шепчут чужие голоса и под кожей растекается мрак. Ты поклялся себе, что новых голосов не будет. Но чувствуешь, что не сможешь сдержать обещание».

Да, для меня всё это было правдивым, но пугающим, а для Дэнниса, похоже, исполненным смысла… Я буквально ощущала, как в его жилах закипала кровь, видела, как нервно пульсировала вена на шее. Он смотрел на меня так пристально и даже зло, что я невольно отступила, хотя в то же время меня к нему тянуло невидимой и необъяснимой силой…

Я даже не имела понятия, что ему пришлось пережить, но чувствовала боль, пронизывающую не только тело, но и всю его сущность. В моём сознании вновь вспомнился мужской силуэт из моих снов — высокий, широкоплечий. Я как будто снова видела внутренним взором, как человек поворачивает ко мне лицо, а медленно подползающий луч света в последнюю секунду тонет во мраке… Темнота и была болью, и я не представляла, как можно с ней жить…

«Каким же сильным нужно быть, чтобы терпеть такую боль?»

Мне не стоило произносить эти слова. Я не собиралась, но уже ничего нельзя было изменить. Дэннис ушёл так быстро, что я больше ничего не успела произнести, и самое ужасное, что не сказала того, что, вероятно, было единственно важным. А может быть, Иоланто уберегло меня от того, чтобы совсем потерять голову и признаться тальпу, что я отыскала в его душе…

Нечто, что в сердце жителя станции совсем не надеялась найти. Прекрасное чувство, которое даже наши предки воспевали в песнях и прославляли в историях. По словам бабушки, сами на это чувство они были не способны.

Любовь.

Я помню, как однажды, во время галоклина, подсмотрела это чувство у Фортуната. Теперь то время казалось другой историей, случившейся в полузабытом сне. Но я всё ещё помнила трогательный огонёк. Такой же видела и у Дэнниса, когда впервые заглянула в его клетки. Однако теперь, при воспоминаниях о человеке, которого уже давно нет в живых, и той молодой девушке, чей образ хранится глубоко в душе парня, я увидела настоящий пожар…

Я резко возвращаюсь к реальности, когда за преградой появляется Мучитель, а следом Ребекка Олфорд. Её внешность кажется едва ли не детской, но душа совершенно закрыта, как, впрочем, и души других тальпов.

Мучитель и Ребекка Олфорд останавливаются перед тем, что Дэннис назвал «односторонним стеклом», и я вынуждена рассматривать свои ногти, хотя сама полностью сосредоточена на их разговоре.

— Не поверю, что человек, который столько времени проработал в Эпицентре с Рэем Рилсом и видел землян, не может поведать мне ничего стоящего, — с ноткой ехидства сообщает Мучитель. — Мисс Олфорд, не играй со мной, — предупреждает он угрожающе. — Не только потому, что ты обязана мне жизнью, тем, что живёшь в Третьем крыле и работаешь в Стеклянном доме, но и потому, что знаешь, чем это заканчивается.

— Я психоневролог, — незнакомое мне слово Ребекка произносит с нажимом, как будто оно может всё объяснить, — и всегда им была. Физиология полностью осталась за пределами моих исследований.

— Совершенно? — так же ехидно, как и прежде, уточняет Мучитель. — Мне казалось, психоневролог, как никто другой, знаком с физиологией человека.

— Человека, — повторяет девушка со значимостью. — Вы думаете, мне позволяли смотреть отчёты? Будь это так, я бы никогда не оказалась здесь, в Третьем крыле. Меня бы вообще уже не было на станции… — она молчит некоторое время, а потом добавляет: — Тем более, большинство из них были… другими. Не такими, как она.

Чувствуя на себе тяжёлые взгляды, я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не поднять голову и не заглянуть за преграду.

— Они были более… дикими, — говорит Ребекка, и притворяться, что я не слышу этих слов, становится слишком трудно.

— Более дикие? — усмехается Мучитель. — А у неё ты наблюдаешь манеры?

Не похоже, чтобы речь шла об эдемах, но они сказали «земляне»…

Только силой воли я продолжаю увлечённо рассматривать свои ногти.

— Они были агрессивнее, — произносит Ребекка, заставляя меня жадно, почти не дыша, воспринимать каждое слово.

— Они плохо понимали человеческую речь. Или делали вид, что не понимают. Всеми силами стремились избежать какого-либо общения. Не могло быть и речи о том, чтобы спокойно поговорить. Приходилось применять… — она делает паузу, а по моей спине пробегает холодок, когда девушка заканчивает фразу, — более жёсткие меры.

Палец соскальзывает, и я с силой вонзаю один ноготь под другой.

— Это первый случай, когда я могу провести исследования. Генерал Бронсон, поверьте мне, этот светлячок — гораздо больше, чем просто разменная монета для пчёл. И вопрос не столько в физиологии, сколько в её сознании, а главное мышлении.

— Между этими понятиями есть разница? — насмешливо говорит Мучитель, а затем его голос начинает сочиться ядом: — И что она может?

Грубый тон даже не позволяет мне до конца осознать, что он впервые назвал меня не словом «объект».

— Я выясню это, если вы позволите, — обещает Ребекка, в очередной раз заставляя моё тело напрягаться от пугающих слов. — Но даже те показатели, которые Дэннис получил первый раз, когда сканировал её мозг, доказывают, что активность гораздо выше, чем у нас.

Они молчат некоторое время, и мне приходится собрать всю силу воли в кулак, чтобы не поднимать голову и не вглядываться сквозь одностороннее стекло.

— Я очень не люблю терять время впустую, — наконец произносит Мучитель. — Ты знаешь. Делай, что хочешь, пока она здесь. У тебя всего несколько дней. Если не удивишь меня, то я останусь при своём мнении. Скорее всего, так и будет.

«Делай, что хочешь». А что захочет эта девушка со мной сделать?..

Как я могла задаваться вопросом, могу ли ей доверять?..

— Я хотела бы пригласить Марвина Вуда. Вы позволяете ему прийти?

Кто это?..

— Да, — отвечает Мучитель. — И потом я жду отчёт. Но ни слова о том, кто она такая.

— Это не потребуется, — говорит Ребекка и облегчённо выдыхает, в то время как во мне нарастает тревога.

Я уже думаю, в какой угол забиться, как Мучитель и Олфорд исчезают из моего поля зрения. Слышны звуки удаляющихся шагов. Я поднимаю голову и вижу, что за преградой никого нет. Я уверена, что Ребекка вернётся и приведёт с собой Марвина Вуда, но не имею ни малейшего представления, чем мне это грозит. А главное: что мне делать?..

Наверняка проходит несколько часов, но я так и не нахожу ответа на собственный вопрос. Ко мне приходит Коди с фруктами и овощами и садовым фонарём, но ни еда, ни молитва не могут унять моей тревоги. Каждую минуту я жду, что за преградой появится Ребекка с каким-то незнакомцем, и любой звук заставляет меня вздрагивать.

— Дэннис сказал, что я могу тебе доверять, — не выдерживаю я, заметив, что Коди собирается уходить.

Он замирает у двери и смотрит на меня широко распахнутыми глазами, как, впрочем, почти всегда.

— Конечно, — откликается он и поворачивается ко мне. — Я тебя не обижу.

Очень сомневаюсь, но Дэнниса здесь нет, и у меня не остаётся другого выхода.

— Я не знаю, что мне делать, — признаюсь я, хотя каждое слово даётся с трудом. — Здесь были Мучитель и Ребекка Олфорд, — шепчу как можно тише, то и дело заглядывая за преграду, в ожидании, что они могут появиться там снова и услышать мои слова. — Они говорили, что я нечто большее, чем просто разменная монета для пчёл, и нужно выяснить, что может моё сознание. Мучитель сказал: «Делай, что хочешь, пока она здесь. У тебя всего несколько дней». Ребекка Олфорд должна привести Марвина Вуда.

Пока я поспешно всё это говорю, на глаза наворачиваются предательские слёзы, а на последнем предложении начинает трястись губа. Коди смотрит на меня со смесью растерянности, сочувствия и страха, и последняя эмоция в его взгляде заставляет моё тело цепенеть ещё сильнее.

— Марвин Вуд? — переспрашивает он удивлённо, а потом словно приходит в себя и начинает говорить так же быстро, как я несколькими минутами до этого. — Он просто юноша, и хороший, так что он тебя не обидит. Как и Ребекка, скорее всего, не сделает ничего плохого. Не бойся. Я сейчас же поговорю с Дэннисом. Думаю, он знает, почему Ребекка так сказала генералу.

Коди говорит убеждённо, но его глаза, всегда наполненные ужасом, как, наверное, и мои, не придают уверенности.

— Не бойся, — повторяет он. — Всё будет хорошо. Я думаю, что…

Поздно. Мы больше не одни.

За преградой появляется Ребекка и незнакомый мне парень. Я начинаю кивать головой, и, к счастью, распознав мой намёк, Коди замолкает. Мне так страшно, что я не могу заставить себя отвести взгляд, а когда парень уходит за преграду, я лишь краем сознания замечаю, как он здоровается с ними, а потом совсем исчезает из поля моего зрения. Я перевожу взгляд на незнакомца, замираю и даже перестаю дышать.

Он так похож на одного из нас! На эдема…

У него очень светлые волосы, брови и ресницы и даже глаза, которые смотрят с любопытством и проникновенно, словно парень способен установить галоклин одним взглядом, даже не приближаясь.

— Она смотрит прямо на меня, — произносит юноша приятным голосом.

— Она не может видеть сквозь одностороннее стекло, — парирует Ребекка, а я так и не нахожу в себе сил отвести взгляд. — Она смотрит на своё отражение.

— Нет, она меня видит, — убеждённо возражает юноша, рассматривая меня так же, как я — его.

«Притворись, что не видишь», — вспоминаю я слова Дэнниса, но не могу отвести взгляд.

— Тебе кажется, — говорит Ребекка, и молодой человек прерывает наш зрительный контакт, когда оборачивается к ней.

Придя в себя, я тоже перевожу взгляд — на девушку и прислушиваюсь к разговору.

— Что от меня требуется? — спрашивает незнакомец, а я делаю судорожный вдох в ожидании ответа.

— Просто пообщаться с ней.

Выдох и снова вдох — теперь чуть более глубокий.

— Я не люблю разговаривать.

— Нет? — я слышу улыбку в голосе Ребекки. — С Дэннисом тебе вроде бы не было скучно.

— Редко так бывает, — откликается парень. — Обычно я предпочитаю одиночество.

— С ней тебе понравится общаться, — говорит Ребекка.

— Почему? — вопрос задаёт парень, но ответа жду с нетерпением и я.

— Ты сможешь быть собой.

Я выдыхаю сквозь приоткрытые губы и изо всех сил стараюсь сделать вид, что снова смотрюсь в собственное отражение. Я намеренно поправляю волосы и одежду, а потом отхожу к виртуальному креслу и сажусь, когда парень спрашивает Ребекку:

— О чём нам говорить?

— О чём пожелаешь. То, что вы будете обсуждать, навсегда останется здесь. Помнишь наш уговор?

— Конечно.

Я уверена, он снова смотрит на меня, но я не поднимаю голову.

— Кто она?

Ребекка долго молчит, прежде чем ответить.

— Просто девушка, которая многое пережила.

У меня приподнимаются брови, но я беру себя в руки как раз, когда открывается дверь, и юноша заходит в комнату.

— Привет. Меня зовут Марвин. А тебя?

Я поднимаю на него взгляд, но забываю притвориться, будто вижу впервые.

— Габриэлла.

Мы очень долго молчим, но чем дальше, тем меньше я напрягаюсь. Меня настораживает скорее Ребекка, наблюдающая за нами, чем Марвин, который на удивление не вызывает ни малейшей тревоги.

— Могу сесть? — спрашивает он, указывая на стул рядом с креслом, и я киваю.

Он приближается, и вдруг я едва ли не в реальности вижу, какого красивого оттенка его биополе. Редкий октариновый цвет.

В моём сознании начинают мелькать образы: в беспросветном мраке одиночество сгущается и тянет ко мне лоснящиеся ладони; огромная паучиха висит под потолком; человек пытается снять маску, но срывает собственную кожу; космонавт и горящие вокруг него скелеты; высокий мужчина в длинном чёрном платье…

Всё исчезает так же внезапно, как появилось, а перед собой я вижу удивлённое худое лицо с горбинкой на носу.

— Ты знакома с Дэннисом? — спрашивает юноша.

После воспоминаний о ночных кошмарах мне трудно говорить, и я только киваю.

— Последний раз я видел его несколько дней назад. А ты?

— Не очень давно.

Я отвечаю быстрее, чем успеваю подумать, стоит ли. Чувствую воодушевление Ребекки, но Марвин, в отличие от неё, нисколько не удивлённый тем, что я впервые заговорила, продолжает, как ни в чём ни бывало:

— Он хороший. Даже очень добрый. Удивительно!

Я озадаченно смотрю на парня, но не решаюсь уточнять, почему его удивляет то, что Дэннис… хороший и добрый. А каким он должен быть?..

— Он первый, кто подробно рассказал мне о виртуальном кресле, цифровых перчатках и линзах дополненной реальности, — рассуждает юноша вслух. — Он рассказал мне, каково это, быть разработчиком виртуальных миров. Может быть, и я смогу когда-нибудь. Мы даже немного поговорили о виртуальной наркомании, — почти шёпотом добавляет Марвин. — Со мной никто не хотел это обсуждать. Приёмные родители даже не разрешали погружаться в виртуальную реальность, пока Дэннис не сказал им, что я эйдетический визуализатор.

Понятия не имею, о чём идёт речь, и смотрю на юношу во все глаза.

— Забавно, что Дэннис разрабатывает виртуальные миры, а сам снов не видит.

Не знаю, что именно меня так удивляет, учитывая, что первая часть предложения не говорит мне вообще ни о чём, но мои брови приподнимаются, а Марвин, заметив это, говорит смущённо:

— Может быть, это была тайна. Но он не предупреждал меня, что нельзя об этом говорить. Представляешь, разработчик виртуальных миров, а видит только воспоминания? Не представляю, каково это, — признаётся юноша, и это я хорошо могу понять, ведь тоже не представляю — не представляю вообще, о чём он толкует. — Дэннис сказал, что яркие сны — это не болезнь. Легко ему говорить, а я вот от собственных снов иногда очень устаю, — он горько усмехается. — Видел отчёт о моём состоянии: депрессия, апатия, ангедония, паническое расстройство. Любопытно, что такой набор психологических проблем называют богатым материалом для создания впечатляющих деталей для чужих виртуальных миров. Получается, мои мучения делают меня эйдетическим визуализатором с большим потенциалом. Иронично. Наши страхи создают яркие сны, способные быть интересными для других людей. Знаешь, что мне обычно снится? — Марвин вдруг обращается ко мне, и я отрицательно качаю головой, правда, запоздало, но его это не смущает, и он продолжает, как ни в чём не бывало. — Полуразрушенная башня древнего замка, окружённая стаями воронов, окутанная плотным туманом, тёмные силуэты многоруких чудовищ, роботы с красными горящими глазами и клацающими челюстями, с лысыми головами, скрытыми масками, с искусственным и настоящим человеческими черепами вместо голов, высокие роботы, чьи тела напоминают человеческие скелеты, и можно отследить каждое костлявое ребро, огромное, лоснящееся чёрным туманом существо без глаз, с длинными гибкими руками, сжимающими мою голову и шею… Все эти образы я помню в деталях, словно вижу их вновь прямо сейчас.

Я не в силах отвести взгляда от юноши, хотя меня пугают его слова и по позвоночнику проходит холодок…

— А иногда ко мне приходят самые страшные мои кошмары, — Марвин понижает голос, и я обхватываю плечи руками, будто пытаясь защититься от холода. — Тень сгущается и тянет ко мне ладони, лишённые пальцев. Налитые кровью глаза пристально наблюдают за мной из темноты. Я пытаюсь убежать, но попадаю в липкую паутину, а надо мной висит огромная паучиха с сотней блестящих глаз. Каждый неотрывно следит за мной, но я даже не могу позвать на помощь. Я вижу человека, который проводит по лицу рукой, меняя маски, пока одна из них не приклеивается к коже так сильно, что отрывается только вместе с ней. Вокруг космонавта горят скелеты. Из плотного мрака выходит высокий мужчина в длинном чёрном платье со стоячим воротником и широкими рукавами. Символ всхода в его ладонях запятнан кровью…

Я даже не дышу…

Откуда он знает, что мне снилось?..

Это какое-то испытание, которое я провалила?..

Я не чувствовала от этого юноши опасности, а стоило быть осторожной!..

Боковым зрением вижу, как Ребекка за преградой прикрывает рот ладонью, её лицо вытягивается от удивления. Похоже, она не дышит, как и я.

Пытаюсь сделать вдох, но начинаю задыхаться.

— Тебе не хорошо? — с ужасом в глазах спрашивает Марвин, поднимаясь на ноги.

— Откуда ты узнал об этих снах? — с трудом произношу я, но звучит, как хриплое покашливание.

— Узнал? — удивляется юноша, всё так же обеспокоенно глядя на меня. — Я страдаю от этих видений, сколько себя помню.

Он меня обманывает?..

— Тогда что они означают?! — требую я ответа, с усилием делая вдох только ради того, чтобы выяснить правду.

— Не знаю. Лестница в небеса — это, наверное, космические лифты, а Маяк на станции — здание правительства, — не понимаю ни одного слова, как и того, почему Марвин снова говорит едва слышно. — Роботы — это, скорее всего, из-за того, что моя мама — артифик. Я знаю, все привыкли к тому, что некоторые люди живут с машинами, но мне трудно с этим… свыкнуться. А всё остальное… эти жуткие образы, самые глубинные и болезненные… это одиночество, страх потерять себя самого, стать тем, кто вынужден играть роль, пока не перепутает маски и окончательно не погибнет, тоска по Земле и ужас от того, что пришлось пережить человечеству… В общем, всего понемногу, и, конечно, Верховный Наставник, — Марвин говорит так тихо, что я почти ничего не слышу, а Ребекка явно нервничает, потому что ей, видимо, услышать не удаётся. — Ты веришь в эзотерику? — юноша смотрит на меня, и не представляю, что именно он видит на моём лице, но начинает оправдываться: — Я этим не увлекаюсь, просто знаю, что другой, и пытаюсь найти ответы. Я с детства был странным, подверженным множеству аллергий, всегда плохо переносил шум и большие скопления людей, любил уединение и одиночество, яркий свет и резкие звуки меня пугали, равно как и электроприборы, они вечно выходили из строя, стоило мне оказаться рядом. Зато мне удавалось успокаивать других и даже снимать чью-то боль.

Меня начинает мутить. Руки дрожат, и я поспешно опускаю их, чтобы ни парень, ни Ребекка Олфорд не увидели моего волнения.

— Я всё это уже рассказывал. Но только другому человеку.

Он смотрит на меня очень внимательно.

— Дэннису.

Ком стоит у меня в горле, а в голове судорожно кружится фраза: «Кто он? Что происходит?»

— Я мало с кем раньше мог это обсудить. Люди постоянно говорят, будто я другой, словно моя аура октаринового цвета.

Аура? Биополе…

— Это правда, — произношу я неожиданно для самой себя и, вдруг, ведомая неизвестными мне силами, протягиваю ладонь.

Марвин обаятельно улыбается и приподнимает брови, но тут же протягивает руку, и наши пальцы соприкасаются.

Я не чувствую, чтобы юноша осознавал, что происходит, но читать его полупрозрачное, открытое поле так же легко, как разговаривать с ним самим. Доброта, благодарность, смирение. Его клетки сотканы из принятия мира таким, каков он есть. И во всём этом я чувствую внутреннюю силу, такую, что способна исцелять других…

Может, ему всё-таки знаком галоклин?..

— Ребекка правду сказала, — произносит Марвин, — с тобой я могу оставаться самим собой.

Я в растерянности убираю руку, и юноша тоже опускает свою, а потом говорит очень тихо:

— Я всё боюсь, что виртуальными наркоманами становятся люди, которые слишком часто погружались в дополненную реальность и потеряли связь с объективной. Дэннис сказал, что создатели миров обычно этим не страдают. Но что, если в итоге я окажусь не таким создателем, как все думают? Что, если я потеряюсь? Конечно, я могу ему доверять, ведь он уже встречался с такими, как я. Его брат — кристальный ребёнок.

Кристальный ребёнок. «Что это значит?» — я не успеваю задать этот вопрос, потому что за преградой рядом с Ребеккой появляется Дэннис. И онн выглядит… плохо.

Под глазами — тёмные круги, но не в этом проблема: свет, который хранился в его груди, сегодня очень слабый, а тьма, наоборот, судорожно пульсирует, как неравномерно бьющееся сердце…

Я снова смотрю на одностороннее стекло. Снова выдаю себя.

— Ребекка, что происходит? — требовательно спрашивает Дэннис, но его голос звучит слабее, чем обычно.

Девушка прикладывает палец ко рту, призывая к тишине.

— У меня есть разрешение от генерала.

— Так интересно, — невольно отвлекает меня Марвин. — Дэннис спросил меня, видел ли я когда-нибудь пришельцев? А теперь мне хочется задать тебе тот же вопрос. Ты видела?

Наши взгляды встречаются. Я молчу.

— Приёмные родители говорят, что мы и есть пришельцы, но я знаю, что это не так, — говорит юноша. — Где-то в космосе должны быть настоящие, такие, у которых есть неизвестные нашей науке способности. Я верю, что однажды мы с ними встретимся.

Его пронзительные светлые глаза словно смотрят сквозь меня. Может быть, он не тальп?..

— Ты красивая и очень необычная, — вдруг добавляет парень с улыбкой. — Я надеюсь, что мы встретимся вновь.

ГЛАВА 26 (ДЭННИС). КИБОРГ ИЗ ДЕТСКИХ СТРАШИЛОК

— Как ты? — спрашивает Коди, кивнув на мою грудь, когда я захожу в его кабинет. — Ой-ой, вижу, что очень паршиво, — говорит он, как только взгляд останавливается на моём лице.

— Тёмные круги под глазами, вот и всё, — бурчу я, но даже для меня самого это звучит нелепым аргументом.

Раньше у меня никогда не возникало проблем с имплантами. Нанотехнологии, видимо, чувствовали, что я уже как будто наполовину умер, и видели во мне потенциал трансформироваться в робота. В этот раз что-то пошло не так.

— Я в норме, — откровенно лгу, и, поравнявшись со мной, Коди тихо говорит:

— Дэн, если ты его хотя бы почувствуешь, сразу скажи. Слишком близко к сердцу. Это может быть опасно. Я пытался отговорить генерала, но…

Я прерываю друга:

— Коди, я в норме.

Для убедительности киваю головой, глядя парню прямо в глаза. В тот момент, когда он тянется ко мне, чтобы похлопать по плечу, на моей ленте высвечивается сообщение: «Слышала, Бронсон обезумел: датчик слежения рядом с сердцем? Генерал „совершенствуется“. Не волнуйся: Даниэль всё исправит. Мы тебя подлатаем. Держись». В ответ я ничего не пишу, просто удаляю сообщение. Коди смотрит на меня подозрительно, и я спешу его отвлечь:

— У меня много работы.

Коди делает шаг в сторону, открывая вид на стол, заставленный едой.

— Нет и нескольких минут для сытного завтрака? — с надеждой в голосе спрашивает Практикант, а потом добавляет: — И разговора с другом, конечно.

Думаю, второй момент всё-таки весомее, но не подаю вида. Посчитав моё молчание за согласие, Коди идёт к столу. У меня нет аппетита, и он не появляется даже при виде сочных бургеров и крупных корзинок с дарами леса, однако, приблизившись к столу, я с радостью валюсь на стул, невольно кривясь от боли.

— Что за работа? — воодушевлённо спрашивает Коди, накладывая мне в тарелку еды, а потом вдруг предполагает: — Пожары?

Я замираю, взвешивая, стоит ли признаваться, что речь идёт действительно о них.

— Спонтанное самовозгорание. — Это уже не вопрос. — Паранормальное явление…

— …существование которого не доказано и отрицается большинством учёных, — я прерываю Коди и заканчиваю фразу за него, давая понять, что его догадки были верными, хотя для себя я так и не принял решение, стоит ли рассказать всю правду…

— Ты Габриэллу спрашивал? — уточняет друг, и я устало вздыхаю, прежде чем ответить:

— Похоже, сама шокирована.

Коди накладывает и себе полную тарелку еды, но к ней так и не притрагивается. Мы сидим в тишине, задумчиво глядя друг на друга.

Похоже, у Практиканта тоже с аппетитом проблемы.

— А ты что думаешь? — не выдерживаю я. — Она может создавать пожары?

— Если может, то, получается, солгала тебе, — отрешённо произносит Коди. — А это не похоже на правду: в обманах Габриэлла вроде как не специалист.

Я вспоминаю про одностороннее стекло и задумываюсь о том, что друг одновременно и прав, и не совсем: хотя притворяется Габриэлла не слишком умело, по крайней мере, её до сих пор не разоблачили. Другой вопрос: солгала ли она мне? Её глаза казались искренними.

— Искры берутся не из воздуха, конечно, — продолжает рассуждать вслух Коди, ковыряя вилкой по тарелке. — Хотя выглядит всё именно так. Может, генерал и прав. По крайней мере, такая самозащита была бы логичной для солнечного человека: солнце, огонь, пожар… Другой вопрос: как научно объяснить это явление?

Объяснить, а главное — предотвратить… Но я молчу. Беру вилку в руки, но, как и друг, не принимаюсь за еду.

— С химической точки зрения, — наклонившись вперёд, начинает Коди, — наше тело содержит достаточно энергии, которая хранится в форме жировых отложений, но при обычных обстоятельствах оно не может самовозгореться как минимум из-за высокого содержания воды. На испарение семидесяти процентов жидкости — а примерно столько в нас содержится — потребовалось бы слишком много энергии. И не только её — нужен какой-то внешний источник огня.

— Ты говоришь об эффекте живой свечи, — догадываюсь я, и мой голос звучит разочарованно. — Но теория фитиля, к которому поднесли зажжённую спичку, не получила подтверждения. Даже если основываться на псевдонаучные факты, Алан сказал, что никаких источников огня и в помине не было. К тому же, боюсь, в теле Габриэллы даже нет жировых отложений, которые могли бы гореть, превращая её в фитиль.

— Да, эта теория всегда была неубедительной, — с готовностью соглашается Коди. Словно сам того не замечая, он кладёт вилку на стол и упирается в него локтями. — В прошлом большинство жертв были худыми людьми, практически лишёнными жировых отложений, и, тем не менее, они сгорели.

— Ты говоришь о слухах и домыслах, — замечаю я, пока на краю сознания формируется мысль, что с такими разговорами аппетит у меня и не появится.

— Были задокументированные случаи.

— Задокументированные, — подтверждаю я, — однако так и не признанные наукой.

— Прежде мы никогда не имели дело с землянами, — парирует Коди.

Справедливо.

— Нужно рассмотреть любые варианты, — добавляет он, не сводя с меня взгляда, и я неуверенно предполагаю:

— Ацетон? Это горючее вещество может не только появляться, но и накапливаться в организме человека.

— Да-а-а, — тянет друг, — но только когда начинают расщепляться снова-таки жировые клетки. Цепочка биохимических реакций, за которые отвечает печень, приводит к тому, что в кровь поступают особые вещества — кетоны, и их избыток — теоретически — мог бы вызвать самовозгорание.

— Ацетон — это одна из разновидностей кетонов? — уточняю я, пытаясь не потерять нить разговора.

— Именно, и его накоплению способствуют некоторые диеты. Возможно, наша еда в каком-то смысле может таковой восприниматься, ведь на планете Габриэлла наверняка питалась иначе.

Я бездумно постукиваю вилкой по столу, а, заметив, убираю от неё руки.

— Есть одно большое «но», — вдруг говорит Коди, и я вновь поднимаю на него взгляд. — Производство ацетона в организме начинается, когда в крови понижается содержание глюкозы. Именно его дефицит приводит к тому, что включаются альтернативные механизмы и начинается расщепление жировых клеток. А в теле Габриэллы глюкозы, как ты знаешь…

— …предостаточно, — прерываю я, догадавшись.

— Да, — поддерживает Коди. — А даже если бы было меньше, всё равно открытым оставался бы вопрос об источнике возгорания.

— Мы ходим по кругу, — произношу очевидное, и друг повторяет за мной:

— Мы ходим по кругу.

Какое-то время мы молчим, но так и не начинаем есть. Похоже, я был прав: завтрак стал лишь предлогом.

Время идёт, а особое задание Бронсона так и остаётся невыполненным. Если я ничего не придумаю, то неприятности светят не только мне самому, но в первую очередь Габриэлле… В то же время сложно что-то предпринять, когда, если не лжёшь другу, то, по крайней мере, умалчиваешь часть правды…

— Если только… — вдруг произносит Коди взволнованно, — искры статического электричества…

Я растерянно смотрю на друга, наблюдая, как его взгляд лихорадочно бегает по тарелке, не видя еды, как если бы Практикант мысленно чертил какой-то рисунок или высчитывал какую-нибудь формулу.

— Для этого нужна была бы синтетическая одежда.

— Сомневаюсь, что, будучи на планете, Габриэлла была одета в больничный комбинезон, а ведь именно там, перед медузой, пожар был самым сильным.

Взгляд Коди останавливается на мне.

— Почему они решили, что его создала она?

Я пожимаю плечами.

— Потому что потом, на станции, от её тела вновь отлетали искры? — я то ли отвечаю, то ли задаю вопрос, и друг реагирует молниеносно.

— Неубедительно.

Он прав.

— Опиши, как это выглядит — когда от тела Габриэллы отлетают искры.

— Я не видел.

— А что рассказывал Алан?

— Что прямо на глазах кожа вспыхнула огнём на несколько секунд и опалила и солдат, и её саму.

— Кожа, значит…

— Почему ты спрашиваешь? — уточняю я, глядя, как взгляд Коди снова блуждает по тарелке, а потом останавливается и поднимается к моим глазам.

— Скорее всего, статический разряд должен порождать сияние и сопровождаться шипением.

— Насчёт шипения не знаю, — откликаюсь я, — а вот сияние…

Догадка пронзает нас обоих одновременно.

— Инсигнии! — выпаливает Коди, вспоминая мой рассказ о том, как Габриэлла назвала свои узоры на коже.

— Инсигнии, — повторяю я, разделяя ход мысли друга.

— Но в таком случае накоплению напряжения будет способствовать холодная сухая погода, тогда даже небольшой разряд может привести к возгоранию какой-нибудь пушинки, что пристала к одежде.

Мои брови приподнимаются.

— Это все гипотезы? — спрашиваю я растерянно.

Коди тяжело вздыхает.

— Остальные бредовые.

— Они все бредовые, — парирую я, и друг кивает.

— Но есть откровенная чушь. Вроде той, что жертвами самовозгорания становятся одинокие люди, которые впадают в прострацию прямо перед тем, как загореться.

— В прострацию? — повторяю я.

— Я же говорю, бред.

— И всё-таки — какие ещё гипотезы ты знаешь?

— Одним из особо неудачных объяснений был разряд шаровой молнии, но нам это никак не подходит. Вообще, всё, что связано со стихиями, изучено неплохо, однако… — вдруг глаза Коди округляются, — погоди минутку…

— Что?

— Не помню уже, когда именно, но, наверное, в веке двадцатом было высказано предположение, будто причиной самовозгорания может служить субатомная частица, испускаемая космическими лучами, — пиротон. В обычных условиях она якобы свободно проходит сквозь человеческое тело, не принося вреда — как нейтрино, но иногда может задеть ядро клетки и привести к цепной реакции, способной полностью уничтожить тело человека, — с каждым словом глаза Коди становятся всё больше, а голос ощутимее звенит от напряжения и воодушевления одновременно. — Гипотеза не встретила поддержки, напротив, говорили о том, что изобретать частицу только для того, чтобы объяснить человеческое самовозгорание — это дурацкая идея.

— Изобретать? — растерянно повторяю я.

— На тот момент официально такой частицы не существовало.

— Что значит — на тот момент? А сейчас?

— На сегодняшний день существуют некоторые работы на этот счёт, но…

— …но согласно официальной версии, — подсказываю я, надеясь не дать Коди возможность отвлечься от главной темы.

— …согласно официальной, никто пиротонами не занимается всерьёз.

Разочарование накатывает на меня так стремительно, что я тяжело вздыхаю.

— Однако, как я уже сказал, — не сдаётся друг, — прежде мы никогда не имели дело с землянами. Если пиротон действительно существует, то он может послужить — пускай микроскопическим! — но источником огня. Тогда остаётся проверить, какая из гипотез больше похожа на правду: живая свеча или теория с ацетоном.

— Хочешь сказать, Габриэлла может разжигать пожар, — прихожу я к выводу. — Знает она об этом, или нет.

— Чисто гипотетически, — уточняет Коди. — В любом случае учёные, которые проверяли все эти гипотезы экспериментально, убедились в их несостоятельности.

— Значит, нам придётся повторять их эксперименты, пока мы не докопаемся до истины, — произношу я, и получается отчаянно и мрачно.

— Зачем тебе это? — словно очнувшись ото сна, спрашивает Коди удивлённо. — В чём заключается твоё особое задание от генерала Бронсона? Он боится, что однажды Габриэлла превратится в живой факел и от неё останется лишь кучка тлеющего пепла? Не хочет, чтобы в истории появилась вторая тайна Женщины-золы? Но это лишено всякого смысла: если бы Габриэлла хотела убить себя, то уже сделала бы это. Или есть другие причины для волнения?

Наши взгляды встречаются, и я говорю медленно, невольно понизив голос:

— Если мы не найдём объяснение, то это может откинуть нас на несколько веков назад.

То, с какой угрюмостью я произношу эти слова, вынуждает Коди спросить:

— Что ты имеешь в виду?

— Если Габриэллу выведут в город и она самовоспламенится, то, не получив никакого иного объяснения, наши «просветлённые» люди объявят, что её сжигает дьявольский огонь.

— Суеверия Средневековья? — ошеломлённо говорит Коди. — Бронсон не похож на набожного человека. Скорее, он предпочтёт версию, что жертвами самовозгорания становятся хронические алкоголики, чьи тела пропитаны спиртом.

— Коди, наши люди скажут, что она продала душу дьяволу, но нарушила тайный договор, и вот её настигло возмездие.

Как только звучит последнее слово, Практикант прикладывает ладонь ко рту, а потом говорит шёпотом:

— Так ты говоришь не про Бронсона… Думаешь, что всё это дойдёт до Верховного Наставника? Или генерал так думает и себя хочет обезопасить?

Путаясь в собственной лжи, я устало выдыхаю и говорю:

— Габриэлла не должна самовозгораться. А как мы это обеспечим, его не особенно волнует.

Я как будто вижу в глазах Коди механизм, в котором все шестерёнки вдруг встают на место, и взгляд друга проясняется.

— В этом заключалось твоё задание? — спрашивает он с любопытством и опаской, и я киваю в ответ.

— Будь всё проще, если бы Бронсон внедрил мне чип слежения хотя бы немного позже. А теперь я как вышедший из строя старый робот…

— Дэн, прости, — вдруг говорит Коди, и в его глазах отражается досада, — я хотел тебя предупредить, но с самого утра ко мне пришёл Алан Джонс и отвёл к генералу едва ли не под конвоем. Они отняли ленту, и я не мог…

— Ясно, что кто-то ему шепнул о том, где я провёл полночи, — я тихо прерываю друга. — Я даже догадываюсь, кто.

Он смотрит на меня с пониманием и шёпотом уточняет:

— Алан Джонс?

Я киваю, как несколько минут назад.

— Нужно было найти способ предупредить тебя, — сокрушённо выдыхает Коди, но мне не в чем его винить.

— Что толку? — откликаюсь я. — Предупредил бы ты меня — и что бы изменилось? Я знал, что Бронсон потребует вживить чип. Это был лишь вопрос времени. Давай лучше поговорим о тебе, — предлагаю я, надеясь воспользоваться ситуацией. — Ты подумал ещё раз над моим предложением?

Коди сразу же мрачнеет.

— Нет, Дэн, — решительно заявляет он, порывисто берёт вилку и кромсает корзинку с дарами леса с таким остервенением, как будто в ней — причина всех человеческих бед.

— Что может тебя переубедить? — осторожно спрашиваю я.

Коди поспешно набивает рот едой, надеясь, что я проявлю тактичность, но даже не думаю: смотрю прямо на друга выжидающе, и он не выдерживает.

— Ничего! — с трудом произносит он, продолжая жевать. — То, в чём я нуждаюсь, никто не может дать.

Я мысленно прокручиваю его слова несколько раз — и меня озаряет.

— Она поможет ей, Коди! — с жаром говорю я, наклоняясь через стол, но друг испуганно отшатывается и поднимает руки, словно сдаваясь.

— Даже не начинай! — пищит он страдальчески, с трудом проглатывая еду, но я не слушаю:

— Серьёзно. Она облегчит её боль! Хотя бы подумай об этом!

— Не напирай на меня, — взмаливается Коди всё тем же тоном, и я с досадой сжимаю губы. — Так она хоть жива, а если… что-то пойдёт не так, не знаю, что мне делать…

Мне без него не справиться.

Мы долго молчим, и наконец, тяжело вздохнув и понимая, что ничего не добьюсь, я примирительно перевожу разговор:

— Сьерра?

Коди отвечает с готовностью, словно с нетерпением ждал, когда я поменяю тему:

— Похоже, после ссоры с отцом в лаборатории так и не появлялась.

Это может быть как хорошо, так и просто ужасно. Для начала я должен встретиться с Габриэллой. Лицом к лицу. Ничто и никто не оградит меня от этой встречи. «Она спасла тебе жизнь, — напоминает внутренний голос. — Может, сама об этом и не догадывается, но ты знаешь правду. И после всего ты… боишься её?..»

Лента пищит, неохотно я принимаю звонок, и передо мной появляется голограмма генерала и Алана Джонса. Бронсон сканирует меня взглядом и заявляет:

— Выглядишь отвратительно.

Я молчу.

— А у тебя есть дела. Пора бы рассказать дикарке о нашей станции. Уверен, она ничего не соображает, но хотя бы постарайся сделать так, чтобы её тело не светилось, будто сигнальные огни, при любом удобном случае.

— После вживления чипа он ещё не готов к заданиям, — вдруг вмешивается генерал-лейтенант.

Ничего себе! Алан Джонс пытается за меня заступиться, но я не уверен, что дело в моей безопасности. Скорее, он с радостью предложит свою кандидатуру: в конце концов рассказать Габриэлле о станции может каждый дурак, даже генерал- лейтенант.

— Разумеется! — рявкает генерал саркастически и снова обращается ко мне: — Попроси хорошие таблетки у Ньюта. Он в курсе всех дел и найдёт решение.

Решение очевидное — извлечь чип. Решение, которое ни за что не придёт в голову Бронсона.

— Или отправить тебя в аптеку? — ехидно интересуется генерал, а я деланно улыбаюсь, давая понять, что оценил сарказм.

Сегодня получить медицинскую помощь труднее, чем взять интервью у дината. В аптеках продаются только самые необходимые лекарства. Серьёзная медицина доступна смертным, но только после посещения врача и под его надзором. Это было бы совершенно разумно, не будь главной причиной не безопасность граждан, а юридический аспект. Ряд серьёзных болезней на станции появляется не случайно, а показать их врачу в большинстве случаев означает признаться в собственных грехах самому правительству станции, ведь медицина на Тальпе не только спасает, но и губит людей…

В лечении учёные достигли больших успехов, например мы можем распечатать кости на принтере: достаточно засыпать особую смесь в аппарат, внедрить созданную модель в человеческое тело, подождать, пока срастётся настоящая часть скелета, а искусственная растворится в организме. Мы можем это сделать, но в то же время нужно будет объясниться, каким образом ты получил такую травму. Если причина не вызывает подозрений, то и проблем не будет. Но чип под сердцем точно не входит в список частых травм…

Я всё ещё думаю об этом, когда, так и не притронувшись к завтраку, покидаю Коди и вхожу, а точнее вваливаюсь к Оутинсу, и у него вытягивается лицо.

— Боже мой, сынок, на что ты решился ради этой девочки?

Вопрос настолько же справедливый, насколько обескураживающий. Я не знаю, что ответить. В таких случаях может спасти лишь какой-нибудь философский бред. Насколько правдивым он окажется, я могу оценить, только когда произношу вслух:

— На то, чего не мог сделать ради себя самого.

Я не забуду взгляд Ньюта, полный упрёков, сопереживания и отчаяния. Однако в следующий момент он молча открывает ящик стола, не глядя берёт нужную коробочку, в которой находятся полупрозрачные бирюзовые, достаточно большие таблетки, и протягивает мне, но когда я тянусь, прижимает коробочку к себе со словами:

— Это не игрушки, Дэннис. Это сэмпе. Ты наверняка их помнишь.

— Капсулы для киборгов, — киваю я и мрачно усмехаюсь: — Как такое забудешь?

— Состояние они стабилизируют, от побочных реакций избавят.

Я протягиваю руку.

— Но будь осторожен, — предупреждает Оутинс и не спешит отдавать мне лекарство.

— Не больше одной в четыре часа. Привыкание — не самое страшное последствие. Ты знаешь, какие ещё они бывают, — угрожающе произносит он. — И знаешь, как внезапно могут дать о себе знать.

Если всё зайдёт далеко, мне не обойтись без этих капсул.

Невольно моя протянутая рука вздрагивает, и Ньют это замечает. Лишь мгновенье я не двигаюсь, а потом решительнее протягиваю руку, однако Оутинс отодвигает свою, не собираясь отдавать лекарство.

— К чему приводит передозировка? — требовательно спрашивает он, а я закатываю глаза.

Неужели мне придётся произносить это вслух?

Я сверлю Ньюта взглядом, однако он лишь вызывающе приподнимает брови.

— Господи, да летальный исход, — не выдерживаю я. — Помню.

Нехотя, но Оутинс наконец отдаёт лекарство.

— Что этот сумасшедший сделал с тобой? — удручённо спрашивает он.

Я открываю коробочку, беру одну капсулу, кладу в рот и глотаю.

— Датчик отслеживания.

— Где имплантирован?

Молча прикладываю ладонь к сердцу, и глаза Ньюта округляются.

— Тебе надо перенастроить счётчик, — решительно говорит он. — Как минимум, уменьшить его активность. Обычно в современных датчиках автоматически работает длинноволновой режим. Лучше извлечь, но Бронсон не согласится. Я поговорю с ним.

— Не стоит.

На ленту приходит сообщение от Коди: «Срочно в лабораторию Сферы! У Габриэллы гости. Ребекка Олфорд привела Марвина Вуда. Надеюсь, ты знаешь, зачем».

Если бы!..

Почему она впутала в это Марвина Вуда?! Как генерал Бронсон мог позволить кому-то показать Габриэллу, тем более мальчишке?!..

Чёрт!..

Внезапная догадка пронзает меня и устремляюсь к двери, однако в последний момент Ньют окликает меня:

— Мы должны разобраться с твоим раненым сердцем, пока оно не разобралось с тобой.

Моё сердце и в правду ранено, но даже себе я не готов признаться, кем и насколько.

— У меня приказ генерала, — предупреждаю я, не останавливаясь. — Рассказать землянке о станции. Прямо сейчас.

— Значит, сделаем всё, когда освободишься, — вдогонку обещает Оутинс.

На этот раз я не оборачиваюсь, хотя от его слов боль в груди утихает на пару мгновений, и я могу сделать глубокий вдох.

— Только очень прошу тебя: не витай в облаках.

Я уже падаю с них. Но думать о последствиях поздно: игра началась.

Мне предстоит увидеть Габриэллу после того, как я сбежал… и пока я иду в Сферу, даже не замечая дороги, моё сознание лихорадочно размышляет о том, как это будет…

«В тебе есть свет. Но он совершенно неотделим от мрака. Трепетные чувства переплетаются с невыносимой тоской и глубоким чувством вины. Я вижу, как пульсируют разноцветные пятна — от светлых и нежных оттенков до тёмных и грязных. Чувства всё ещё сильны, но человека давно здесь нет. Этого человека нет в живых… Есть и другой образ. Но его труднее уловить, он глубже, словно ты его прячешь. Это девушка».

Читать себя как открытую книгу я бы никому не позволил. Никто на этой станции — никто! — не должен знать о том, что и кто мне дорог. Иначе конец. Но девушке ничего не стоило выяснить всё за несколько минут…

Эта мысль, с которой я до сих пор не смирился, заставляет остановиться и опереться о стену. В ушах шумит, сердце бьётся неровно и как будто в голове. Я иду дальше, но прихожу в себя только когда открываю дверь и вижу в лаборатории Ребекку, а за стеклом, рядом с Габриэллой — Марвина Вуда.

Подхожу к своей начальнице, стараясь игнорировать удивление и обеспокоенность в её глазах: сегодня мне, похоже, предстоит весь день слушать, как хорошо я выгляжу. Чтобы избежать встревоженного взгляда, я смотрю сквозь одностороннее стекло, но там наталкиваюсь на другой — способный смутить меня гораздо больше.

Габриэлла смотрит прямо на меня, и я чувствую, как сердце вновь бьётся неравномерно, а голова начинает кружиться. Так землянка выдаст себя, и всем станет ясно, что она прекрасно видит нас сквозь одностороннее стекло.

— Ребекка, что происходит? — спрашиваю требовательно, отчасти, чтобы отвлечь её от Габриэллы, но Олфорд прикладывает палец ко рту, призывая к тишине.

— У меня есть разрешение от генерала.

«И что теперь?!» — хочется мне закричать, однако отвлекают слова Марвина:

— Так интересно. Дэннис спросил меня, видел ли я когда-нибудь пришельцев. А теперь мне хочется задать тебе тот же вопрос. Ты видела?

Габриэлла, конечно, молчит, а юноша продолжает:

— Приёмные родители говорят, что мы и есть пришельцы, но я знаю, что это не так. Где-то в космосе должны быть настоящие, такие, у которых есть неизвестные нашей науке способности. Я верю, что однажды мы с ними встретимся.

Они смотрят друг другу прямо в глаза.

— Ты красивая и очень необычная, — вдруг добавляет парень с улыбкой. — Я надеюсь, что мы встретимся вновь.

Догадка, пронзившая меня, как только я увидел сообщение Коди, пока не подтвердилась, но с каждой минутой я убеждаюсь в собственной правоте: если кристальные дети действительно обладают какими-то способностями, то Марвин сможет рассказать о Габриэлле то, что нам пока неизвестно, а может быть, даже то, что о себе не знает сама Габи; эта информация очень пригодится генералу — чтобы делать с землянкой то, что захочется…

Марвина Вуда необходимо выпроводить отсюда как можно скорее.

— Я не знаю, какой у тебя приказ, но ты прекратишь это прямо сейчас, — рычу я тихо и угрожающе, и Ребекка переводит на меня по-настоящему ошеломлённый взгляд: не помню, чтобы с ней я позволял себе когда-нибудь подобный тон.

Она могла бы и приструнить меня, но слишком ошеломлена, чтобы ругаться, и начинает оправдываться:

— Дэннис, она видела такие же сны, как Марвин. Образы, которые ему являлись всю жизнь, образы, которые возникали в его сознании как переплетение ассоциаций, сомнений и страхов, являются и ей!

— Она так сказала? — уточняю мрачно, пытаясь мысленно прикинуть, чем Габриэлле может грозить это открытие Ребекки, если — а точнее, когда — оно станет известно генералу.

Олфорд часто моргает, когда отвечает мне:

— Нет. Но это было совершенно ясно из их разговора. Образы, которые описывал Марвин, ей определённо знакомы. А он кристальный ребёнок, — понизив голос, доверительно сообщает Ребекка. — Почему землянка видит то же самое? Откуда сознание могло сгенерировать то, что связано со станцией и что она наверняка не могла видеть прежде? могу предположить, что объект чувствует людей, которые находятся рядом! — шёпотом восклицает Олфорд. — А может быть, даже способна заглядывать в их головы!

— Телепатия? — спрашиваю я намеренно насмешливо, хотя внутри у меня нарастает напряжение.

— Возможно, — для убедительности девушка задумчиво кивает головой. — А может, и нечто, что пока мы даже представить не можем.

В этот момент на мою ленту приходит сообщение: «Наш план сработал: мои люди в Эпицентре шепнули кому надо пару слов о Бронсоне. Как минимум, его подозревают. Динаты приедут раньше, чем сказали. Возможно, даже раньше, чем та дата, которую генералу доложила его разведка».

Пока я читаю и поспешно удаляю сообщение, из коридора доносятся шаги, и мне не нужно оборачиваться, чтобы догадаться, кому принадлежит тяжёлая поступь.

Хоть Бронсон не очень верит в науку, всё, что сказала мне Ребекка, может быть воспринято им всерьёз. И тогда ничто и никто на этой станции и во всей вселенной не спасёт Габриэллу от скальпелей учёных, что препарируют её мозг незамедлительно…

— Смотри не разочаруй Бронсона ложными надеждами, — предупреждаю я шёпотом, надеясь, что мрачный тон заставит Ребекку хотя бы засомневаться, прежде чем выкладывать всё к генералу.

Открывается дверь, Бронсон заходит в кабинет и останавливается рядом нами.

— Эксперимент завершён, — произносит он резко, включив на пульте управление микрофон. — Покинуть камеру.

Он выключает микрофон. Мартин поднимается и прощается с Габриэллой, пока Ребекка останавливает на Бронсоне растерянный взгляд.

— Динаты изменили дату визита. Они будут здесь со дня на день.

Марвин появляется рядом с нами. Ребекка кивает ему, указывая подбородком на дверь, и под тяжёлым взглядом генерала юноша молча выходит за дверь.

— Но как же несколько дней? — обеспокоенно интересуется Олфорд.

— У меня их нет! — отмахивается Бронсон. — Обстоятельства изменились.

Внутренне я уже начинаю ликовать; в другой ситуации, возможно, мне даже стало бы немного стыдно, но не сейчас.

— Генерал Бронсон, как же так?! — спрашивает Ребекка с нажимом. — Уже один только этот эксперимент дал понять, что у землянки имеются способности, которых мы не найдём ни у одного из нас! Она видела образы, которые мучают Марвина Вуда во снах с самого детства, и теперь…

— Мисс Олфорд! — резко обрывает её генерал. — Ты действительно считаешь, что какие-то сны меня интересуют? Это всего лишь дикарка, которая похожа на нас, но она — не человек! Это мутировавший вид — да, человеческий, но от нас в ней осталось очень и очень мало! Мне ли рассказывать тебе, чем заканчивались до этого любые эксперименты, проведённые в Эпицентре?! Там тоже анализировали деятельность мозга, рассматривали, как объекты реагируют на то или иное событие. «Они же высоко развитые!» — говорили учёные. «Они ведь — будущее!» И чем это закончилось?! Эти высокоразвитые нападали на наших и убивали, как самые обычные преступники, накладывали руки на самих себя прежде, чем учёные успевали среагировать! Где была их высокоразвитость в те моменты?! Где она была?! — почти кричит Бронсон.

Я смотрю на Габриэллу, восхищаясь тем, что за всё это время она не подняла головы и даже не взглянула в нашу сторону, хотя её ладони, которые она с интересом рассматривает, заметно дрожат, наверняка от страха…

— Забудь, мисс Олфорд, — едва не шёпотом вдруг произносит Бронсон, и моё измученное сердце немного замедляет бешенное биение. — Забудь и делай, что велю, иначе тебе, как и Сьерре, нужно будет подумать над своим поведением.

Я с трудом сдерживаю облегчённый выдох, который так и рвётся из моей груди.

— Как обучишь объект, сразу придёшь ко мне, — велит генерал, обернувшись ко мне, и сразу же уходит.

Ребекка смотрит на меня разочарованным взглядом и только спустя несколько мгновений отправляется вслед за Бронсоном.

Я ощущаю на себе взгляд Габриэллы.

Не представляю, что она чувствует и как долго мне придётся оправдываться.

Девушка приближается к стеклу. Я опираюсь на него по эту сторону, и она повторяет мои действия, словно показывая, что видит меня. Она ждёт моих слов, а я жду её. Ещё хочу уважать себя хотя бы немного, поэтому сам делаю первый шаг:

— Всё, что прокричал Бронсон, звучит ужасно, но пускай думает так: для тебя это даже лучше.

Зелёные глаза смотрят прямо на меня.

— Ты веришь в то, что он сказал? — спрашивает девушка, и её вопрос застаёт меня врасплох.

— Конечно, нет, я знаю, что это не так.

— Но в прошлый раз ты тоже меня испугался. Потому что я — дикарка, которая не похожа на вас? Потому что я — не совсем… человек?

На её глаза наворачиваются слёзы, и моё сердце снова начинает сбиваться с ритма.

— Нет, конечно! Так получилось, что в прошлый раз ты рассказала обо мне всё, как есть. Я не был к этому готов. Не привык раскрывать тайны. У нас так не принято, вот и всё.

Она облегчённо вздыхает, прежде чем уточнить:

— Тальпы совсем не чувствуют друг друга?

— Мы недоверчивые, скрытные и боимся, что другие узнают, как тяжело на душе.

— Ты не показался мне таким, — вдруг говорит Габриэлла, и мои глаза округляются. — Когда я увидела тебя впервые рядом с Мучителем, ты был уверен, что я отвечу на твои вопросы.

Она вновь застигает меня врасплох.

— А теперь? Теперь я тебе не доверяю? — спрашиваю я то, что совсем не собирался.

Она отвечает не сразу:

— Ты меня боишься, — и добавляет: — Как и я тебя.

Так и есть.

— А что насчёт твоего доверия? — спрашиваю я, и в этот раз она отвечает, не задумываясь:

— Доверяю больше, чем прежде. Потому что знаю, какой ты.

И в третий раз я не знаю, что сказать.

— Хорошо, — предлагаю я. — Давай договоримся. Я даю слово, что сделаю всё, чтобы спасти тебя от Бронсона и тех, кто хочет тебе зла. А ты даёшь слово, что на этой станции никто и никогда не узнает, на что ты способна. Ты не расскажешь, как живёт твой народ. А ещё, — я намеренно делаю паузу, — никому и никогда не раскроешь мои тайны. Идёт?

Она смотрит на меня пристально и чуть прищурившись.

— Если не веришь, можешь вновь почувствовать, — предлагаю я.

Габриэлла бросает напряжённо сглатывает и говорит:

— Мне тоже было непросто.

Я приподнимаю бровь.

— Твои чувства очень сильные, — объясняет она. — Мы не испытываем таких мрачных и тяжёлых, какие хранятся в твоей душе. Второй раз я бы не рискнула преодолевать такие препятствия.

— Тогда по рукам? — спрашиваю я.

— Договорились, — говорит она впервые совершенно уверенно, без всякого страха и сомнений.

Если бы я не знал, кто она, и, если бы не её неземная красота, я бы с лёгкостью решил, что она — гражданка Тальпы.

Отхожу к двери, словно прячась от землянки, и останавливаюсь, будто ещё раз в раздумьях, есть ли возможность избежать этой встречи. В районе сердца болит, и трудно дышать, но слова Бронсона пропечатались в моём разуме: «Динаты изменили дату визита. Они будут здесь со дня на день». Времени нет.

Я открываю дверь и вхожу в комнату. Габриэлла смотрит прямо на меня, точно зная, когда я появлюсь. Её глаза светятся зеленью, в которой искрятся оранжевые крапинки.

Ладно, начнём с лёгкого.

Я молча подхожу к девушке, замечая, что она не двигается и даже не напрягается. Протягиваю руку, чтобы осмотреть её запястье, но вдруг тёплая ладонь ложится мне на грудь, и я замираю, застигнутый врасплох прикосновением.

— Новая рана, — шепчет она, заглядывая в мои глаза, — новая боль, такая сильная, что сбивает дыхание.

Она отводит взгляд и говорит, больше на меня не глядя:

— Могу попробовать унять боль, но чувствую, что от причины не избавиться. Что-то внутри не позволяет…

Я касаюсь её ладони, убирая от моей груди, но после этого так и не отпускаю. Девушка поднимает на меня удивлённый взгляд.

— Не нужно, — предупреждаю тихо.

— Но тебе больно. И я могу помочь.

Бронсон увидит, что мне стало легче, и быстро догадается, почему.

— Знаю, — соглашаюсь я с девушкой, хотя сомневаюсь, что ей под силу облегчить боль от датчика слежения. — Не нужно.

Она смотрит на меня со смесью досады и смущения, собирается убрать свою ладонь, но я держу крепко, приподнимаю край рукава и смотрю на запястье. Куар-код покрыт мелкими цветами.

— Нам нужно, чтобы код остался. Ты ведь не исцелишь и его, верно?

— Не исцелю, — соглашается она и вдруг говорит: — Спасибо.

— За что? — уточняю я, не сводя с неё взгляда, когда любуюсь оранжевыми крапинками.

— Ты помогаешь.

Больше она ничего не говорит, а я осознаю, что если и сообщать Габи о неизбежном, то сейчас самое время.

— Бронсон велит вывести тебя в город через несколько дней.

— Я поняла.

— Да, ты слышала. Но генерал не хочет, чтобы ты видела дорогу, опасается, что попытаешься сбежать.

На лице девушки отражается удивление, но я не даю ей возразить: и так ясно, что сбежать не то что со станции — даже из города невозможно.

— Поэтому ты должна будешь уснуть, — продолжаю я, — иначе Бронсон придумает другие пути, чтобы ты потеряла сознание. Я не хочу, чтобы они вынуждали тебя силой. Я буду рядом, даю тебе слово. Но и ты обещай, что, когда придёт время, ты просто уснёшь. А после… Как только мы окажемся по ту сторону Сферы, в городе, за нами будут следить каждую секунду, и даже пристальнее, чем здесь. Что бы ни происходило, — я замолкаю на несколько секунд, — ты не должна во мне сомневаться. Иначе… тебе здесь не выжить.

Отвратительно видеть ужас в зелёных глазах, но ещё больше я не хочу, чтобы девушку травили препаратами, тем более что мы не знаем, как они подействуют на неё. Я не хочу, чтобы она металась между вражескими лагерями, которые хотят её заполучить…

— Ты просто заснёшь. Мы наденем повязку или очки, и ты ничего не увидишь, но я обещаю, что буду рядом.

Огромные глаза девушки выдают все её чувства.

— Я буду рядом, — произношу я ещё раз и хватаю её за руку. Девушка даже не отстраняется. — Даю тебе слово. Ты должна пообещать, — я пытаюсь говорить как можно серьёзнее, и сам не понимаю, откуда в моём голосе появляется нежность.

Габриэлла не сводит с меня взгляда, и в какой-то момент он становится растерянным.

— Я обещаю, — шепчет она и будто хочет сказать что-то ещё, но вдруг прикусывает губу, будто останавливая себя.

Она выглядит такой беззащитной! В груди колет, и в этот раз я не уверен, что дело в датчике слежения.

Сбитый с толку собственными чувствами, я отпускаю её руку, делаю несколько шагов назад и спешу перевести разговор:

— Я должен рассказать тебе о нас… так, чтобы, оказавшись среди… других, ты понимала… кто мы и не выдала себя тем… кому не следует.

Не помню, когда последний раз замолкал едва ли не на каждом слове. Всему виной задача, которую передо мной поставил Бронсон. Он сам не понимает, что Габриэлла должна знать, а что нет, однако я обязан ему угодить. Не сомневаюсь, что после моего рассказа о станции генерал с воодушевлением задаст землянке несколько вопросов. Её ответы скажут ему, справился ли я с заданием, которое он сам не смог нормально сформулировать.

«Я выведу землянку в город и случайные прохожие увидят её. Она не должна вести себя, как дикий зверёк — прятаться в укромных уголках при любом шорохе, шипеть, царапаться и огрызаться. Делай с ней всё, что хочешь, но землянка должна казаться одной из нас, помнить, где находится, не воспламеняться и не мерцать своими тупыми узорами, не покрываться цветами, когда ей вздумается. Придёт время, и она встретится с пчёлами; правда о том, кто она такая, не должна прозвучать из её уст. Я хочу быть уверен, что она не взболтнёт лишнего при встрече с Оскаром Флоресом, но даст понять, что она — моя рука, протянутая повстанцам. И ещё: никакой карты Третьего крыла! Я не хочу наказывать собственный трофей, но, если она попробует избавиться от моей опеки, сам догадайся, что я с ней сделаю. Никаких карт! Она должна оставаться слепым котёнком. А чтобы для других это не показалось странным, представим её гостьей из Эпицентра».

Как мне объединить все эти требования так, чтобы результат удовлетворил Бронсона?..

— Он сказал объяснить тебе, как мы живём, — начинаю я, чувствуя на себе внимательный взгляд Габриэллы, — рассказать, что представляет собой станция и как ведут себя её граждане. Всё это призвано дать тебе представление о том, как стоит держаться.

Я сажусь на стул возле кресла виртуальной реальности, а ей указываю на само кресло, боковым зрением замечая, что она выполняет мою молчаливую просьбу.

— Генерал рассчитывает, что при встрече с… определёнными людьми ты проявишь рассудительность, — продолжаю я, отыскивая в полках виртуального кресла линзу и точным движением надевая её. — Он надеется, что ты сможешь если не выступать полноправным участником переговоров, то хотя бы намекнуть нелегальным гражданам, кем являешься.

Я отыскиваю две пары цифровых перчаток и надеваю одну из них.

— Однако сказать открыто будет нельзя. Мы должны справиться с этим так, чтобы Бронсон остался доволен. В ином случае он оставит тебя здесь. И лишь до тех пор, пока ты не начнёшь представлять для него угрозу.

Наши взгляды встречаются.

— Поэтому о том, как мы живём, я расскажу тебе правду, — произношу я тихо, как будто шёпот поможет нам выжить. — И даже больше — отвечу на любой вопрос, который ты задашь. Но ты должна быть умной и разобраться, что говорить можно, прежде всего генералу, а чего — нельзя.

Я произношу эти слова со значимостью, не сводя взгляда с девушки и всей душой надеясь, что она достаточно чувствительна, чтобы понять, насколько всё серьёзно.

Глаза Габриэллы блестят, и эта покрытая росой зелень в них говорит сама за себя.

— Я помогу, но самому мне не справиться.

Протягиваю ей вторую пару перчаток, и она послушно принимает её.

— Будет больно? — спрашивает девушка жалобно, из-за всех сил пытаясь не выдать страх, и моё измученное сердце сжимается в ответ.

— На этот раз нет, — обещаю я. — Это просто перчатки, которые прикрепляются к ладоням, — я поднимаю свои руки, показывая, что с ними не произошло ничего страшного. — Мы используем их очень часто, когда работаем с виртуальным креслом, как сейчас, — я дёргаю за датчики, прикреплённые к подушечкам пальцев, а землянка пристально наблюдает за моими действиями и натягивает перчатки, однако, когда они оказываются на её ладонях, датчики застревают среди пальцев и не достают до подушечек.

Не хочу лишний раз травмировать её. Или себя. Поэтому спрашиваю:

— Можно?

Она кивает, и я помогаю закрепить концы перчаток на её пальцах.

— Ты ответишь на любые вопросы?

Мои ладони на мгновение замирают поверх её. Я поднимаю взгляд и вижу в глазах девушки смирение напополам с решимостью, которую прежде в них не замечал. Не представляю, что она хотела бы узнать больше всего…

Вспомнив, что мои руки всё ещё касаются её ладоней, я поспешно их убираю.

— Да.

Я заставляю себя отвести взгляд и протягиваю девушке очки и один наушник, а сам вставляю в ухо второй. Габриэлла внимательно наблюдает за моими движениями и вставляет в ухо свой наушник.

— Ты будешь видеть всё так, словно это происходит вокруг тебя. Однако помни, что этот мир лишь виртуальный — ненастоящий. Поэтому, чтобы ты не увидела, не пугайся.

Сначала мы не видим ничего, кроме разноцветных огоньков, что игриво мерцают то здесь, то там. Чуть позже перед глазами загораются тысячи звёзд, и прямо в воздухе возникают голубоватые границы экрана и густой туман внутри, из которого медленно показывается синий круг в зелёном обрамлении, похожем на венок. В него вплетена золотая лента с надписью: «Ради будущего». В центре изображены раскрытые ладони, а над ними — красная бабочка.

— Это главный символ станции, — предупреждаю я. — Когда ты покинешь эти стены, то будешь видеть его повсюду.

Я замечаю, что Габриэлла хмурится и задумчиво прикасается к правому уху, а потом, словно очнувшись, прячет его за волосами.

На виртуальном экране возникает космическая станция, издалека напоминающая бабочку. Изображение постепенно приближается, пока не становится видна ось, вокруг которой, подобно центрифуге, вращаются, четыре крыла.

— Тальпа, — звучит мужской голос в наушнике. — Чудо, созданное руками человека. Дом, который мы обрели за пределами нашей родной планеты.

Габриэлла, затаив дыхание, наблюдает за тем, как движутся массивные модули.

— Гениальное изобретение, удивительная машина, которая спасла и продолжает сохранять наши жизнь.

Модули похожи на диски, спрятанные под прозрачными куполами, но землянка не представляет, что внутри них находится искусственная атмосфера, пригодная для жизни людей. Над двумя крыльями виднеются по два пузыря, крупных и прозрачных, у Третьего крыла их три, а у Четвёртого — гораздо больше: шесть крупных и несколько маленьких. Однако это тот случай, когда «много» не означает «лучше». Купола истончены и покрыты дырами.

— Успех Тальпы стал возможен благодаря конструированию бесчисленных космических аппаратов в прошлом. В основе каждого лежали важные технические прорывы, которые позволяли инженерам строить более крупные корабли, пока не была создана космическая станция беспрецедентных размеров — самый масштабный и амбициозный проект в истории.

Голос продолжает рассказывать, пока кадры меняются, и мы видим то космическую станцию, затерявшуюся во мраке, то фрагменты из старых документальных фильмов об освоении космоса…

Украдкой я посматриваю на Габриэллу. Её грудь судорожно поднимается и опадает, а иногда девушка перестаёт дышать совсем.

— В течение более чем тридцати лет астронавты собирали эту невероятную конструкцию. Космическая станция оснащена искусственной гравитацией, чистой водой, прекрасными домами, вечнозеленой травой и деревьями. Всё это создано ради человечества. Теперь именно здесь создаётся его будущее.

Голос замолкает, пока на экране кадры сменяют друг друга. Со стороны станция кажется оплотом жизни, свершившимся чудом, сбывшейся мечтой. Именно такой граждане должны видеть Тальпу.

— Как это возможно? — шепчет Габриэлла, и я ловлю её взгляд, полный глубочайшего потрясения.

— Вряд ли я тот, кто сможет тебе объяснить, — признаюсь честно, завороженный взбунтовавшимся цветом её глаз. — Я и сам не понимаю.

— Четыре модуля, — продолжает голос в наушнике, — четыре крыла. Каждое из них олицетворяет стихию, и только все вместе они создают и поддерживают саму жизнь.

Габриэлла невольно подаётся вперёд, хотя перед нами только виртуальный экран. Она рассматривает всё, что мерцает и проскальзывает перед глазами: город, что разрастается кругами и утопает в кустарниках и деревьях всех оттенков пурпурного, а в самом центре — по спирали к небесам поднимается небоскрёб.

— Стихию огня олицетворяет величественный и элегантный Эпицентр, пульсирующее сердце Тальпы, — торжественно сообщает голос, пока камера плывёт над городом. — Красный клён, сандал и краснолиственные барбарисы были высажены здесь намеренно. Яйцевидные, округлые и пирамидальные кроны лилово-розового и оранжево-красного оттенка лишь изредка сменяются жёлтой и зелёной листвой деревьев других пород. Ночью дома подсвечиваются красным — цветом самой жизни, символизирующим активность и силу, а также власть. Её олицетворяет и Башня в небеса, каждый из этажей которой повёрнут относительно предыдущего на три градуса. Здание словно закручивается более чем на сто пятьдесят градусов. Сплошная лента гнутого остекления с постоянным наклоном по углам создаёт оптическую иллюзию, и в ней отражается панорама Красного города, перевёрнутая под углом в девяносто градусов к горизонту.

Я поглядываю на Габриэллу и замечаю, что она сжимает губы, словно у неё миллион вопросов, но она не готова их задавать, ведь пропустит то, что рассказывает голос:

— В Эпицентре кипит жизнь. Этот яркий, шумный город — светлая ностальгия по мегаполисам Земли. Кажется, он никогда не спит и продолжает развиваться. Двадцать девять лет продолжалось строительство города на стадии сборки станции, ещё столько же — уже в космосе. Однако и сегодня Первое крыло не прекращает расширяться.

На экране стремительно сменяются кадры: пугающе просторные залы предприятий, электрокары, мчащиеся по широким дорогам, небоскрёбы, отражающие в своих многочисленных зеркальных окнах Красный город, вертолёты, снующие над ним и жужжащие лопастями, подобно насекомым.

— Стихия Второго крыла — вода. Неудивительно, что синий цвет является символом Архипелага, или плавучего Голубого города, расположенного на искусственных островах. Здесь круглый год лето, и граждане других крыльев могут в любой момент приехать сюда на отдых. Пляжи, ночные клубы, кафе и рестораны… Во Втором крыле есть развлечения на любой вкус, даже самый притязательный, какой свойственен жителям Эпицентра. По размерам Второе крыло гораздо меньше, чем другие, но оно уходит вглубь, туда, где под водой находятся водонепроницаемые жилые строения.

На экране возникают полупрозрачные здания купольной формы, а камера проникает внутрь их, демонстрируя роскошные залы и комнаты, пока не спускается ниже, прямо под воду, и не показывает купола общего пользования, соединённые с рядами жилых отсеков.

Габриэлла прикрывает рот рукой, сдерживая удивлённый возглас. Не представляю, что она чувствует, видя всё это. Не представляю, что чувствовал бы я, расскажи она мне, что происходит на планете… Вряд ли такое когда-нибудь произойдёт.

— Для их создания использовались материалы, способные выдержать высокое давление и сопротивляться коррозионному эффекту воды. Новое общество, живущее на глубине, каждый день любуется невероятным видом, открывающемся в окнах их домов. Это прикосновение к чудесному подводному миру, который нам удалось сохранить.

На экране появляются очертания совсем другого поселения, и голос сообщает:

— Стихия Третьего крыла — воздух, но его символом стал зелёный — цвет самой жизни и природы. Белый город расположен на трёх островах, утопает в деревьях и цветах, опоясан Рекой и Морем, а ночью мерцает разноцветными огнями. Материк покрыт массивами лесов и рядами ветряных мельниц. Здесь налажена смена времён года, как это было на Земле. Здесь находятся самые удивительные здания.

На экране показываются три острова — в форме капли, прямоугольника и — самый большой — в форме незавершённого круга. Мы видим Дом правительства, напоминающий Маяк, шестиэтажное здание МОРиОНа с панорамными тонированными окнами, Стеклянный дом такой же высоты и купол Сферы, Хрустальное святилище, Площадь правды и наконец жилые районы.

— Здесь находится Нимфея, или Кувшинка — не просто развлекательный центр, но невероятное творение человека, место, где каждый может прикоснуться к природе и отдохнуть по-настоящему.

Камера пролетает над десятиэтажным зданием с обширной смотровой площадкой наверху.

— Связь с природой, умиротворение и гармония позволяют жителям плодотворно работать на благо всей станции. Третье крыло подарило Эпицентру многих трудолюбивых профессионалов.

Я хочу шепнуть, что именно здесь находимся и мы, но голос продолжает рассказывать:

— Смена времён года стала для Четвёртого крыла самым важным фактором, который повлиял на возможность выращивать здесь продукты питания и сырьё для промышленности.

С высоты птичьего полёта видно массивы лесов, сады и теплицы, изредка сменяющиеся на небольшие поселения, а потом — на обширные угодья.

— Вполне ожидаемо, что именно жёлтый цвет стал символом этого крыла, а его стихией — земля. Самое крупное поселение получило название Город Солнца. Всем известно, что жители Четвёртого крыла, оказавшись не самыми рассудительными гражданами Тальпы, своим неповиновением и бунтами подвергали серьёзному риску и себя, и других, нанесли непоправимый урон всей станции, однако, несмотря ни на что, как заботливый отец, Эпицентр продолжает поддерживать в нём жизнь и восполнить потери. Однако до сих пор Четвёртое крыло остаётся в изоляции, в целях безопасности всей Тальпы и её жителей.

На экране снова появляется синий круг в зелёном обрамлении, похожем на венок с вплетённой золотой лентой, раскрытыми ладонями и красной бабочкой над ними.

— Красный, синий, зелёный и жёлтый — цвета крыльев объединяет символ всей станции. Только вместе мы поддерживаем и улучшаем жизнь. Только вместе боремся ради человечества и его будущего.

Звучит торжественный, немного оглушающий гимн, наваливающийся, как падающие с горы булыжники, и я замечаю, что Габриэллу начинает бить крупная дрожь. На её лице не остаётся и намёка на румянец, а глаза, хотя и смотрят на меня, вдруг кажутся растерянными и пустыми.

Я протягиваю к девушке руки и крепко обхватываю её плечи, чувствуя, как они сотрясаются от молчаливых рыданий, а потом вдруг ослабевают, словно Габриэлла потеряет сознание. Моё сердце ныло всё это время, но сейчас начинает болезненно колоть, пока я смотрю на то, как в моих руках землянка корчится от судорог и стонет, явно испытывая боль, источник которой остаётся для меня невидим и неизвестен.

Я поспешно укладываю девушку на кресло, придерживая, чтобы она не упала, поспешно снимаю с неё кроссовки, касаюсь стоп в основании пальцев и надавливаю на них в противоположную сторону. Габриэлла издаёт жалобный стон, но судороги вдруг прекращаются, и я слышу, как землянка облегчённо выдыхает. Наливаю стакан воды и помогаю землянке подняться, чтобы она могла попить. Проходит некоторое время, прежде чем её дыхание выравнивается, и только тогда я решаюсь задать вопрос:

— Что ты почувствовала?

— Многое, чего здесь не заметили мои глаза. Я ощущала упадок, болезнь и боль… Видела мужчину, у которого один глаз блестел… красным светом. Я не встречала такого прежде…

По моей спине пробегает холодок. Я замираю перед девушкой, опираясь о кресло рукой, словно у меня может начаться такой же припадок, как только что был у Габриэллы. А может быть, даже более серьёзный.

Взгляд девушки пронизывает меня, когда она тихо просит:

— Расскажи мне всё, как есть. О каждом крыле. Потому что то, что я видела, — это только часть правды.

С трудом дыша, я открываю рот, чтобы начать хоть с чего-нибудь, но раздаётся сигнал — и на ленте я вижу сообщение от Ньюта Оутинса: «Жду тебя у себя. Немедленно». Я усмехаюсь, но в этом звуке больше истерики, нежели юмора.

— Я должен уйти, — признаюсь я и, увидев настороженность на лице Габриэллы, добавляю поспешно: — Но я сдержу обещание! В следующий раз я отвечу на все твои вопросы. И ты тоже не забывай о своём обещании, — говорю я со значимостью, — а пока полежи, — прошу я, и девушка медленно кивает.

У меня больше нет причин здесь задерживаться, но совсем не хочется оставлять её одну.

— В следующий раз я исцелю твоё сердце, что бы ни говорил, — решительно произносит Габриэлла, вызывая у меня вымученную улыбку.

Вероятно, это уже не понадобится, но я соглашаюсь:

— Договорились.

* * *

Не помню, когда дверь в кабинет Оутинса была приоткрыта. Тем более, в тот момент, когда он с кем-то ведёт беседу. Перед кабинетом находится небольшая комната, и зайти в неё без ведома Ньюта невозможно. Поэтому его стремление плотно закрывать дверь своего кабинета прежде, чем что-нибудь произнести, наверняка могло бы показаться постороннему, мягко скажем, излишним. Но сейчас дверь открыта почти наполовину, словно в спешке её кто-то небрежно толкнул. И это наталкивает на мысль, что сегодня у моего начальника важный гость, который не отличается повышенной тревожностью.

У меня есть пропуск, и, оказавшись прямо перед кабинетом, я замираю в растерянности, с любопытством прислушиваясь к голосам.

— Ему становится хуже, — почти рычит Оутинс. — Ты хочешь угробить парня? И что будешь делать потом? Как объяснишь его отцу, что случилось с младшим сыном? А если к этому подключатся динаты станции? Генри! — добавляет Ньют после затянувшейся паузы, и только тогда Бронсон откликается.

— Я не настолько глуп, чтобы погубить его, — огрызается собеседник. — Необходимо лишь припугнуть, не более.

— Припугнуть? — повторяет Ньют грозно, и я начинаю волноваться, не слишком ли он дерзит Бронсону. — Если бы он хотел сдать тебя, то уже воспользовался бы возможностью. А вот ты…

Уровень напряжённости в голосе повышается, и я стремительно захожу в комнату, пока Оутинс не подставился из-за меня ещё ощутимее. Как только я встречаюсь с ним взглядом, то понимаю, что моему эффектному появлению он не слишком рад, а вот генерал — напротив. Обернувшись, он дико улыбается и почти радостно заявляет:

— Отлично, что ты здесь! Мы как раз говорим о твоём исцелении! Мы ценим каждого участника проекта и, тем более, тебя. Я уже предпринял необходимые меры, — сообщает он с таким видом, будто я обязан ему жизнью. — Прийти в форму тебе поможет специалист — лучший в вопросах налаживания связи.

Мне не нравятся энтузиазм Бронсона и его формулировки, но я продолжаю выжидающе смотреть на генерала, лишь краем глаза замечая, что Ньют тоже не сводит с него встревоженного взгляда.

— Я позвал знающего человека, — продолжает Бронсон, с наслаждением растягивая слова. — Он перенастроит датчик. Как только вы уладите все дела, жду тебя в Сфере. И не затягивай: мой профессионал не любит ждать.

Генерал хитро усмехается и подмигивает мне так, что, не будь я Дэннисом Рилсом, начал бы молиться о том, чтобы мне пришлось «улаживать все дела» вечно и никогда не показываться на глаза Бронсону.

Он покидает кабинет, но мы продолжаем молчать, пока не закрывается вторая дверь, и даже потом — молчим некоторое время. Я заглядываю в соседнюю комнату, удостоверяюсь, что там никого нет, и закрываю вторую дверь, а когда оборачиваюсь, Ньют смотрит на меня со смесью тоски и решимости.

Я прекрасно знаю, что он пытается сказать этим взглядом, и наивно надеюсь сразу отвлечь его совсем другой темой.

— Что он приготовил для меня?

Мне показалось, что слова Бронсона насторожили Ньюта не меньше, чем меня, но всё-таки задаю этот вопрос, зная, что ответ на него более безопасный, чем то, о чём наверняка захочет поговорить Оутинс.

— Не сомневайся, ничего хорошего, — откликается он, мрачно и достаточно поспешно, чтобы я понял: разговор состоится при любом раскладе. Не дожидаясь, пока я что-нибудь придумаю, Ньют твёрдо произносит: — Нам определённо пора откровенно поговорить.

Я терпеть не могу откровенные разговоры, тем более с Оутинсом, которому распознать ложь ничего не стоит.

— Ты заглядываешь в зеркало, парень? — со значимостью спрашивает он, понимая, что парировать мне нечем. — Ты в очень плохом состоянии, — сообщает Ньют, и будь на его месте кто-то другой, я бы уже огрызнулся на столь прямолинейное и очевидное замечание. — По-настоящему плохом. Твоё сердце ослаблено.

В этот раз мне не хватает выдержки промолчать, и я напоминаю:

— Моё сердце выдерживало и не такие нагрузки.

— Верно, выдерживало и не такие, — соглашается Оутинс, зная, что признание моей правоты, пускай и на мгновение, собьёт мою спесь, а потом без зазрения совести он нападает. — Однако стоит ли этого риска землянка? Как бы не было её жаль, как бы не хотелось встать на защиту, ты должен отдавать себе отчёт, что она обречена с самого первого момента, как здесь оказалась, — Ньют понижает голос: — А ты — нет.

До этого мгновения у меня были аргументы, которые я приводил себе, чтобы обмануть собственного внутреннего надзирателя, но Оутинс ко мне строже, чем я сам, и нелепые отговорки его не убедят. Поэтому я признаюсь:

— Не знаю.

Мы долго молчим, пока я пытаюсь собраться с мыслями.

— Она спасла мне жизнь, — наконец говорю почти шёпотом и, мгновенно обессилев от этих слов, опускаюсь на стул перед Ньютом. — В тот день, когда пчёлы оставили укус, она меня спасла. Намеренно или сама того не желая, но она спасла.

— Она исцелила укус, который ты получил, пытаясь защитить её интересы, — медленно и доходчиво произносит Оутинс, явно желая получше вбить мне эту мысль в голову.

Мне нечего ответить, и я вновь молчу какое-то время, а потом говорю непривычно слабым голосом:

— Я показал ей Догму.

Ни одному гражданину Тальпы не нужно разъяснять, что это значит. Тем более Оутинсу. Мои слова заставляют его остановить на мне сосредоточенный взгляд, и Ньют хмурится.

— Только ту часть, что о крыльях, — поясняю я. — Габриэлле стало плохо. У неё начались судороги. Она сказала, что чувствовала упадок, болезнь и боль, а ещё… — в горле пересыхает и приходится сглотнуть, чтобы продолжить, — мужчину, один глаз которого блестел красным светом…

Ньют тяжело вздыхает.

— Её способности и вправду удивительные, — он произносит с трудом, будто слова причиняют ему боль: — Но Дэннис…

— Я знаю, Ньют! — прерываю я со страстью, но почти мученически. — Знаю всё, что ты хочешь сказать. Я сам говорил себе это много раз! Даже когда ринулся к пчёлам — и потом! Но я должен хотя бы попытаться ей помочь! — произнесённые слова лишают меня последних сил, и дальше я могу только шептать: — Это всё, что я знаю.

— С каких пор помощь включает в себя риск собственным здоровьем и жизнью? — тихо спрашивает Ньют.

Я пожимаю плечами:

— Ответ очевиден: с тех пор, как мы переселились на станцию, у нас не осталось иных ценностей, кроме здоровья и жизни.

Оутинс слегка наклоняет голову и сжимает губы.

— Думаю, дело не только в этом. Уверен, есть и другие причины.

Он обеими руками упирается в столешницу, словно надеясь нависнуть надо мной и добиться ответа. Наши взгляды встречаются. Увидев подсказку в его глазах, я поспешно отвожу собственный взгляд.

— Я прав? — требовательно спрашивает Ньют, но я не готов отвечать.

— Она просила помощи, — оправдываюсь я, скорее перед самим собой, чем перед Оутинсом. — В уплату предлагала исцелить мои руки, сколько бы сил ей не потребовалось.

— Ты отказал.

Это даже не вопрос, но теперь я не могу остановиться:

— Ты сам прекрасно знаешь, — произношу я, горько усмехаясь. — Вряд ли кому-то под силу исцелить мои раны, обладай этот человек хоть тысячекратно улучшенными способностями Габриэллы!

— Ты ей отказал, потому что знаешь, что невозможно, но не потому, что не готов принять её помощь.

Знаю, к чему он ведёт, и поэтому прячу взгляд старательнее.

— Дэннис Рилс, — задумчиво произносит Ньют, — человек, который не нуждается ни в чьём одолжении и даже имена знакомых граждан Третьего крыла запоминать не хочет, чтобы ни к кому не привязываться. Разве нет?

— Ты знаешь меня слишком хорошо, — отзываюсь я, но для брюзжания, как и для угрозы слишком слабый голос.

— Однако тот же Дэннис Рилс согласился бы на помощь землянки, если бы это было возможно, — заканчивается мысль Оутинс и выпрямляется во весь рост.

Я решаюсь поднять голову и выдерживаю взгляд — проницательный и решительный, взгляд, в котором проскальзывает предупреждение, намёк, какими будут следующие слова. Ошеломлённый настолько, что сердце начинает выпрыгивать из груди, я спешу возразить, из-за чего мы с Ньютом одновременно произносим:

— Не надо!

— Ты влюбился?

Неуклюжий, но суровый своей прямолинейностью вопрос встаёт между нами, как целая планета, а наши взгляды становятся космическими лифтами между ней и станцией.

— Когда ты произносишь это, звучит просто ужасно, — наконец произношу я с тяжёлым вздохом и ладонями надавливаю на виски, надеясь избавиться от внезапной резкой боли.

— Скажем так, я не хочу, чтобы ей навредили.

— Чёрт тебя возьми, Дэн! — шёпотом восклицает Ньют в отчаянии. — Для тебя это одно и то же! Там, где Дэннис Рилс испытывает чувства, он подписывает себе смертный приговор!

— Я не прошу тебя в этом участвовать.

— Думаешь, меня это волнует?! — почти выкрикнув эти слова, Оутинс опускает голову на грудь, словно она вдруг стала очень тяжёлой. — Ты надеешься, что Бронсон будет прислушиваться к тебе, — севшим голосом произносит Ньют, и это его разоблачение хуже крика.

— Я не настолько обезумел. Просто надеюсь, что он хотя бы будет опасаться ненароком её убить.

Ньют поднимает голову. В глазах — тоска, нескрываемый страх, мольба, и гамма этих чувств пугает меня по-настоящему…

— Имей в виду, он давно не помнит, каково это, бояться кого-то ненароком убить…

Сердце, кажется, сейчас вырвется наружу: я словно чувствую, как оно отзывается на каждую волну, исходящую от датчика. Я беру из кармана коробочку, вытаскиваю сэмпе и отправляю капсулу в рот под пристальным и тяжёлым взглядом Ньюта.

— Не забывай, о чём я говорил тебе, — напоминает он как можно мягче, но назидательный тон вперемешку с тревогой не скроешь. А потом Оутинс очень тихо повторяет то, что уже говорил мне недавно: — Не связывайся с ними. Не оставляй меня одного на этой станции, — и добавляет спустя несколько минут: — Не оставляй меня с киборгом из детских страшилок.

Если бы эти слова произнёс кто-то другой, я бы подумал, не подслушал ли он наш разговор с Габриэллой. Но это — Ньют Оутинс, а между собой мы всегда называли главного дината станции киборгом из детских страшилок…

* * *

Я хотел бы увидеть Габриэллу прежде, чем вновь лягу под нож, однако, когда захожу в Сферу, то даже не успеваю направиться в лабораторию, где находится землянка: передо мной появляется генерал.

— Что ж, начнём, — он хищно скалится и буквально уводит меня в ту часть лаборатории, где я ещё не был. — Твоё здоровье не должно находиться под угрозой, верно?

Я никак не реагирую на едкую усмешку Бронсона и покорно следую за ним, пока он не открывает дверь, пропуская меня в комнату. Она немногим отличается от той, где живёт Габи.

Я сразу замечаю хирургический стол, окружённый столешницами, что завалены медицинской аппаратурой, и широкие плечи незнакомца, который стоит перед ними, медленно раскладывая какие-то устройства, о назначении которых даже думать не хочется.

Как в замедленной съёмке, мужчина поворачивается, и я вижу шрамы на шее, выглядывающие из-под ворота халата, тёмные, мелко вьющиеся волосы и карие глаза, что начинают хитро мерцать, когда при виде меня мужчина криво улыбается.

Если бы не сэмпе, моё сердце точно откликнулось бы на эту встречу неровным биением… Слышать знакомый голос по связи и увидеть призрака из прошлого воочию — это совсем разные вещи.

— Даниэль поможет, — радостно сообщает генерал, а я вижу только хитрые глаза.

Недавно я уже пережил одну встречу, всколыхнувшую во мне воспоминания о прошлом, которые я предпочёл бы не видеть по ночам в страшных снах. Теперь мне предстоит пережить вторую.

К чести генерала, он, хоть и переводит любопытный взгляд с одного на другого, так и не начинает говорить на темы, которые поднимать не стоит.

— Ты не спешишь избавиться от боли в сердце? — наконец с улыбкой спрашивает Бронсон, жестом указывая на стол.

Мне предстоит пережить хирургическое вмешательство снова — уже в который раз.

Я снимаю рубашку, замечая, что взгляд Даниэля лишь на мгновение замирает на моих рёбрах, а потом мужчина едва заметно улыбается уголком рта, но генерал этого не замечает. Его лента тихонько жужжит, и, пока я ложусь, он отвечает односложно, а потом грозно спрашивает своего невидимого собеседника:

— Прямо сейчас?

Даниэль тем временем обеззараживает участок кожи на груди и набирает шприцем голубоватую жидкость. Я закрываю глаза и чувствую, как меня кусает иголка и, растекаясь под кожей, неприятно щиплет вещество.

Голос генерала раздаётся где-то ближе ко мне:

— Как скоро он уснёт?

Мне лень открывать глаза. Я не знаю, что делает Даниэль, но после этого Бронсон произносит:

— Тогда ладно.

Слышу звук удаляющихся шагов и закрывающейся двери. Мне не нужно открывать глаза, чтобы понять, что генерал ушёл. Он, может, и надеялся кого-то из нас обмануть своим дешёвым трюком с ложным звонком, но в этой комнате нет идиотов, которые на него купятся. Не сомневаюсь: не имея возможности без ведома динатов установить здесь камеру и прослушку, Бронсон наверняка подслушивает под дверью. Я молча радуюсь, что с Даниэлем поговорить у нас нет возможности. Но он всё-таки произносит:

— Доставило тебе неприятности?

Я открываю глаза и вижу, что он смотрит на меня, но не на сердце, где скрывается датчик слежения, а на рёбра, где не так давно находился след от пчелиного укуса. По многозначительно приподнятым бровям и кривой улыбке Даниэля я понимаю, что речь идёт как раз о подарке, оставленном пчёлами.

Я подыгрываю Даниэлю:

— Правильнее сказать — большие. Так и говори.

Он усмехается, значит, правильно понял мою мысль: «Ваш укус доставил мне серьёзные проблемы. Передай своей Королеве именно так».

— Главное, что ты всё ещё жив, верно? — всё так же улыбаясь, произносит Даниэль. — Значит, есть нечто, способное защитить тебя от превращения в киборга.

«Нечто». Так ещё никто не называл Габриэллу. Я невольно сжимаю руки в кулаки, но тело становится слишком расслабленным, веки тяжелеют и в голове густеет туман.

Речь идёт не о киборге, а о мертвеце. Даниэль прекрасно понимает, что, если бы не землянка, меня уже не было бы в живых.

Даниэль прикладывает к моему лицу кислородную маску. Я закрываю веки. Последняя мысль, которая мелькает в моём сознании оказывается неожиданной для меня самого: «Если продолжу в том же духе, возможно, сам когда-нибудь стану киборгом из детских страшилок».

ГЛАВА 27 (Габриэлла). СМЕСЬ ТРАВ

Сколько же прошло времени, а Дэннис так и не вернулся? «Что бы ни происходило, ты не должна во мне сомневаться». Но как долго я не увижу его даже сквозь преграду?..

Я задумчиво вожу пальцем вокруг куар-кода. Заживая, кожа на запястье зудит, но маленьких бутонов остаётся совсем немного, значит, скоро всё пройдёт.

Внезапно по телу растекается жидкий холод, сжимающий каждую клетку, вынуждающий меня оцепенеть и сдавленно дышать сквозь приоткрытые губы. Эхом отдаются тяжёлые шаги. Едва не кожей я чувствую, как опускается ручка под огромной ладонью. Дверь открывается, и я, не в силах контролировать собственный взгляд, поднимаю его к лицу, изувеченному шрамами.

Мучитель.

Как Дэннис мог оставить меня наедине с ним?..

Генерал Бронсон останавливается. Смотрит на меня пристально, но без привычного ехидства и презрения. Или мне так только кажется: без жутковатого оскала его лицо остаётся бесстрастным. Он не приближается, вообще не шевелится, но напряжённые мышцы готовятся к бегству, которое, даже решись я на него, потерпело бы провал. Я не выдерживаю его прямой, пригвождающий к земле взгляд и прячу собственный, чтобы не выдать собственного страха, внимательно рассматриваю пол, напряжённо ожидая, что сделает Мучитель.

Проходит так много времени, что я начинаю задаваться вопросом, не ушёл ли генерал Бронсон, но потом раздаются шаги, скрипит ещё одна дверь — в мою комнату! — и голос раздаётся прямо надо мной:

— Надень на тебя даже лохмотья нелегалов, ты ни на секунду не станешь похожа на гражданку Тальпы. Тебя выдают глаза. И волосы. И взгляд. И…

Он замолкает, так и не договорив. Возможно, я и не хочу знать продолжение. Мой взгляд медленно поднимается от ног Мучителя в высокой тёмной обуви, которая на вид кажется неудобной и жёсткой, до его уродливого лица и злых глаз. Он молчит, как будто ожидая какого-то отклика, но я тоже не нарушаю тишину, и наконец генерал Бронсон произносит:

— Жаль, что мы забрали только тебя. Мы видели ещё одну…

Грудь сжимает так, что мне нечем дышать. И я в тот же миг мышцы моего лица дёргаются, пока я безуспешно пытаюсь сохранить равнодушное выражение. Глаза Мучителя тут же загораются. Он склоняет голову набок.

— Возможно, стоит вернуться и найти её.

Он произносит эти слова как будто бесстрастно, но не нужно быть тальпом, чтобы почувствовать нездоровое торжество.

— Там никого не было, — рычу я, прежде чем успеваю обдумать слова.

Брови Мучителя удивлённо приподнимаются, и он говорит с кривой улыбкой.

— Надо же, ты умеешь разговаривать. Это хорошо.

Уверена, он прекрасно знает, что умею, но намеренно поддевает меня, а в следующее мгновение шумно выдыхает, и его взгляд гаснет.

— Ты нас ненавидишь. Мы — чудовища, которыми тебя пугали в детстве, не так ли? Можешь не отвечать: плевать, что говорили твои дикие соплеменники. Я ощущаю твой страх. Это даже хорошо, что ты боишься: значит, жить хочешь. Я за подобное — совершенно естественное стремление. Так что не закипай напрасно. Я всего лишь хочу поговорить.

Его первые слова зажигают во мне искры, подобные тем, что раньше прыгали вокруг тела, а другие, наоборот, оказываются потоком холодной воды, падающей с горной вершины, — воды отрезвляющей и обессиливающей.

— Как ты думаешь, почему герб станции синий, а в зелёном круге с золотой лентой над ладонями летает красная бабочка?

Я не знаю, что такое «герб», но перед внутренним взором сразу возникает символ Тальпы.

Цвета. Он спрашивает меня о цветах.

— У каждого крыла свой оттенок… В символе Тальпы… отражается их единение…

Я заикаюсь, однако Мучитель вдруг сжимает губы и задумчиво качает головой с одобрением, на которое я и не надеялась.

— И что символизирует зелёный?

Мне вспоминаются Белый город на трёх островах, Река и Море, в стороне — Материк, покрытый массивами лесов и рядами высоких белых деревьев с вертящимися на ветру крыльями.

— Природу и саму жизнь, — отвечаю я наконец, и Мучитель снова поощрительно кивает.

— А что находится в Третьем крыле? — спрашивает он, глядя на меня очень внимательно и выжидающе.

Я встречаю этот взгляд, пытаясь осознать, в чём заключается скрытая опасность, и вдруг в сознании звучат слова Дэнниса: «Генерал не хочет, чтобы ты видела дорогу, опасается, что ты попытаешься сбежать».

— Не знаю, — признаюсь я, прикусывая язык, чтобы не сказать, что даже если знала бы, то не ответила.

Глаза Мучителя загадочно блестят, и он едва заметно улыбается, когда говорит:

— Что, если бы ты встретила человека, который спросил напрямую, откуда ты?

«Генерал рассчитывает, что при встрече с… определёнными людьми ты проявишь рассудительность. Он надеется, что ты сможешь если не выступать полноправным участником переговоров, то хотя бы намекнуть нелегальным гражданам, кем являешься. Однако сказать открыто будет нельзя».

Под проницательным взглядом Мучителя я, набрав в лёгкие воздуха, тихо произношу:

— Если бы вы указали мне на него, как на особого, я бы сказала, что рассветы и закаты на планете до сих пор потрясающие.

Глаза выдают Мучителя раньше, чем какие-либо эмоции отражаются на его лице: они откровенно искрятся, и я понимаю, что, возможно, выиграла у жизни надежду на спасение. Хотя бы на краткий миг.

— А ты не такая глупая и наивная, какой кажешься, верно? — спрашивает Мучитель, криво улыбаясь. — Я рассчитывал, что общение с Дэннисом и три дня раздумий позволят тебе сделать правильные выводы и не разочаровать меня. Поступай так же и впредь. Иначе, — он вдруг делает несколько больших шагов ко мне, и я не успеваю даже пошевелиться, как Мучитель уже нависает надо мной, но не пытается приблизиться или прикоснуться. — Иначе страшные сказки, которые тебе рассказывали в детстве, покажутся забавными историями по сравнению с тем, как я поступаю с людьми, которые меня разочаровали.

По спине пробегает холодок. Руки трясутся. В груди ёкает, но страх уходит гораздо глубже. Впервые я на него смотреть, не боюсь, что Мучитель может схватить или ударить меня. Однако теперь мне страшно по-настоящему: догадываться, что он со мной сделает, если посчитает, что я его подвела, — это гораздо серьёзнее, чем раны, которые он может нанести прямо сейчас.

Он отступает так же внезапно, как приблизился, и направляется к двери.

— Меня зовут генерал Бронсон, — вдруг сообщает он, не оборачиваясь. — Понимаешь, что означает «генерал»?

Я провела здесь достаточно времени, чтобы догадаться. Но для меня он останется Мучителем, ведь его появление всегда будет означать страх и страдания.

— Воин, — сообщаю я вслух.

Он оборачивается лишь на мгновение и говорит:

— Умница, — прежде чем исчезнуть за дверью и оставить меня в одиночестве с моим замешательством.

* * *

Как только по ту сторону стекла появляется Коди с портфелем за спиной, я сразу же вскакиваю и подбегаю к преграде. Ещё не дойдя до комнаты, парень мягко меня упрекает:

— Ты должна быть осторожнее. Я мог прийти не один, и тогда стало бы понятно, что ты видишь сквозь одностороннее стекло.

Дверь открывается, и Коди оказывается передо мной.

— Узнай об этом Бронсон — и у тебя будут серьёзные неприятности. Хочешь видеть его здесь?

— Он уже приходил.

Коди замирает на несколько секунд, а потом встревоженно спрашивает:

— Обидел тебя? Причинил боль?

— Нет, — спешу успокоить парня. — Проверял, насколько я… дикая.

— Сочувствую.

Он грустно улыбается в ответ на мою заминку, неловко переступает с ноги на ногу, а потом, вдруг вспомнив, опускает портфель на виртуальное кресло и произносит:

— Я принёс тебе фрукты.

Коди достаёт бананы, мандарины и несколько гроздей винограда. Они выглядят чудесно, но меня совсем не интересуют.

— Он так и не вернулся.

Я не спрашиваю, но надеюсь на ответ. Понимая это, Коди тяжело вздыхает.

— Ещё нет. Они должны всё тщательно… продумать.

На последнем слове он запинается так, как будто говорит не правду, а у меня хватает сил только на то, чтобы прошептать:

— Так долго…

— Всего три дня, — откликается парень, пока чистит мандарин, а затем протягивает мне: — Не волнуйся. Лучше ешь, нужны силы.

Я беру угощение, но так и не ем.

Значит, прошло три дня с тех пор, как глазами увидев станцию, на которой нахожусь, сердцем я почувствовала многое другое, что напугало меня по-настоящему. Мне не забыть ужасающее квадратное лицо, испещрённое морщинами, улыбку, которая уродовала его ещё больше, брови, грозно нависавшие над тёмными, злыми глазами, один из которых блестел красноватым оттенком, и мне казалось, что обладатель этого чудовищного лица видел меня насквозь.

«Я сдержу обещание! В следующий раз я отвечу на все твои вопросы» — это последнее, что сказал Дэннис, прежде чем уйти. В ответ я пообещала исцелить его сердце…

Погружаюсь в тревожные воспоминания с головой и вздрагиваю от неожиданности, когда голос Коди возвращает меня к действительности:

— Ешь. В прошлый раз тебе понравились мандарины. Эти тоже должны быть сладкие.

Он чистит ещё один, хоть я и к предыдущему не притронулась, протягивает мне несколько долек, а затем сам съедает одну, словно показывая, как правильно это делать. Не желая обижать парня, я кладу дольку в рот и жую её без всякого желания, пока наконец не начинаю ощущать кислый вкус. Наверное, удивление отражается на моём лице, потому что Коди обречённо заявляет:

— Ты права: в этот раз не очень.

После его слов я энергичнее съедаю оставшиеся дольки и даже беру гроздь винограда, но она кажется мне безвкусной.

Коди берёт гроздь, отрывает пару виноградин и закидывает в рот.

— У вас, наверное, фрукты слаще, — вдруг говорит он, и я всем своим существом ощущаю, насколько он прав. — Вы выращиваете деревья?

Коди спрашивает с таким искренним интересом, что я сразу же отвечаю:

— Да, мы стараемся дополнительно насыщать растения солнечной энергией, и плоды, конечно, оказываются во много раз вкуснее, чем эти.

Я запоздало понимаю, что, в сущности, оскорбила тальпов, но Коди это, похоже, не задевает.

— И как вы это делаете? — с интересом спрашивает он, забывая о том, что ел виноград и пристально глядя на меня, словно ничего вокруг больше не видя.

Мне становится не по себе от такого внимания, но в этот момент парень, как будто очнувшись, переводит взгляд на гроздь винограда в своих руках и неожиданно грустно говорит:

— Хотел бы я так выращивать деревья у матери в саду. Она любит фрукты, но её — не самые вкусные. Она уверена, что химическая пыль на моей одежде вредит её растениям. Это, конечно, ерунда, но если бы она смогла выращивать их, то не только наслаждалась бы ими сама, но и продавала.

Не слова Коди, но печаль, которая возникает вокруг парня, задевает струны моей души…

— Хотя тогда, — внезапно весело заявляет он, как будто и сам пытаясь избавиться от возникшей грусти, — Дэннис в два раза чаще просил бы мою мать о пирогах или булочках с ягодами и уплетал бы их за обе щёки.

Мои глаза округляются.

Я знаю, что такое пироги и булочки, но у нас их готовят обычно по праздникам, а представить Дэнниса танцующим возле Цветного костра очень трудно…

— Всем он кажется мрачным, — словно догадавшись о моих мыслях, говорит Коди с обаятельной улыбкой, — но трудно воспринимать его серьёзно, если видел, как беззастенчиво он набивал полный рот выпечкой моей мамы.

Я сама невольно улыбаюсь, и мышцы лица почти сводит от непривычки. К счастью, Коди задумчиво рассматривает ягодку винограда, которую крутит в руках.

— Если бы Дэннис был сейчас здесь, — говорит парень, — то спросил бы, сколько ещё я буду ему это припоминать.

Коди поднимает на меня взгляд.

— Так что ему не говори.

На этот раз я успеваю сдержать улыбку, равно как и удивление, когда парень продолжает:

— Он мог бы и сам приготовить. У него это хорошо получается, только он ленится, а может, просто вредничает, и еду на работу приходится приносить мне.

Сам приготовить? У нас едой занимались только некоторые эдемы, и представить, как Дэннис замешивает тесто оказывается ещё труднее, чем то, что он может танцевать возле Цветного костра…

— В общем, будешь у него дома, — голос Коди не в первый раз возвращает меня к реальности, — можешь попросить, чтобы приготовил что-то вкусное. Думаю, тебе не откажет.

Хочется спросить, почему, но одна только мысль об этом смущает, и я спешу вернуть разговор в прежнее русло:

— Твоя мама любит ягоды?

У Коди приподнимаются брови, но он быстро берёт себя в руки, приветливо мне улыбаясь:

— Да. А ещё цветы. Давно мечтает приобрести семена дицентры и посадить у себя в саду.

— Кровоточащие сердца, — произношу я, услышав знакомое слово.

На этот раз брови Коди подпрыгивают на самый лоб.

— Ты разбираешься в цветах?

— Не особо. Знаю только некоторые, те, что мне самой нравятся. Растениями занимаются садоводы.

Я уже мысленно ругаю себя, что сказала больше, чем нужно, ведь судя по лицу Коди, он явно хотел бы расспросить, но, к моему счастью, не решается, и я облегчённо выдыхаю.

— Дицентры мама тоже могла бы продавать.

Не знаю, что это значит, но вырастить пару цветков и помочь деревьям плодоносить не составило бы для меня особого труда, поэтому, не успев подумать, я говорю:

— Если когда-нибудь встречусь с твоей матерью, обязательно помогу вырастить цветы, какие она хочет.

Вряд ли это произойдёт, но, если было бы возможно, я сдержала бы слово.

Парень поднимает на меня растерянный взгляд. В его биополе я ощущаю смесь благодарности и почему-то… отчаяния. Хочу узнать, что случилось, но Коди вдруг произносит:

— Позволишь мне задать вопрос?

«Ты можешь доверять только мне и Коди», — вспомнив слова Дэнниса, я неуверенно киваю.

— Ты способна помогать другим людям исцелять их раны?

Вопрос лёгкий, и я киваю.

— Можешь облегчить боль? — уточняет парень, и я чувствую на себе его взгляд, в то время как сама рассматриваю дольки мандарина.

— А б-б-болезни? — поперхнувшись, спрашивает Коди. — Их можешь вылечить?

Мне знакомо значение этого слова, но в моей жизни болезни встречались так редко, что я поднимаю на парня удивлённый взгляд.

— Болезни? Обычно каждый человек следит за своим телом, и трудностей не возникает.

— Но если такое произошло, — настаивает парень, и я признаюсь:

— Да, в большинстве случаев я могу помочь.

Он смотрит на меня со смесью горечи, восхищения и отчаяния, а мне такой букет кажется непосильной ношей, поэтому, стремясь перевести разговор, я произношу:

— Можно тоже задам вопрос?

Коди моргает, словно оправляясь от потрясения, и кивает.

— Как хорошо ты знаешь Муч… генерала Бронсона, его дочь, а ещё Алана и Ребекку?

Парень смотрит на меня с любопытством, но отвечает, не задумываясь:

— Мы давно знакомы. Однако сложно утверждать, что ты кого-то знаешь хорошо. Почти все здесь предпочитают лишний раз не открывать рта. Однако есть вещи, которые о некоторых людях знают все, так что это не тайна, — он хитро улыбается мне и подмигивает. — Так что спрашивай. Расскажу, что знаю.

— Хорошо, — произношу я, выдыхая, и решаю воспользоваться случаем.

Начну с самого простого:

— Сьерре одиноко?

Парень задумчиво сжимает губы.

— Думаю, как и всем нам.

Похоже на правду, тем не менее, именно к Сьерре в моих видениях в образе густой тени с лоснящимися руками пришло чувство одиночества.

— Но ей больше других? — уточняю я, и Коди качает головой, а потом, понизив голос, отвечает:

— Все знают, что генерал любит дочь, но часто к ней не прислушивается, поэтому, пожалуй, да, ей наверняка одиноко.

Мы молчим какое-то время, и Коди смотрит на меня, ожидая следующего вопроса.

— Ребекка запуталась в паутине? — неуверенно произношу я.

Парень удивлённо приподнимает брови, а потом отвечает:

— Ну, можно и так сказать. Не думаю, что она хочет участвовать в этом проекте, но, насколько я знаю, обязана генералу тем, что оказалась в Стеклянном доме, подозреваю, что даже билет на станцию не дался ей просто так. Поэтому, вероятно, её руки связаны во многих отношениях. К тому же, раньше Ребекка работала в Эпицентре и, думаю, какие-то обязательства до сих пор она должна выполнять.

Коди замолкает, и в этот раз я решаюсь сразу задать следующий вопрос:

— Алан Джонс словно… меняет маски?

— Интересная трактовка, но что-то в этом есть. Его не назовёшь лживым или лицемерным, однако, да, Алану всегда удавалось усидеть на двух стульях. В этом он специалист. Было время, их с Дэннисом можно было назвать даже друзьями, но Дэн не удержался рядом с… — Коди внезапно замолкает и смотрит на меня почти испуганно. — В общем, рядом с людями, которые обладают властью, а вот Джонс пришёлся им по душе.

— Поэтому Дэннис считает, что доверять ему нельзя?

Коди вздыхает и говорит:

— Вероятно, в том числе поэтому.

Мы молчим. У меня осталось всего два вопроса, но я не решаюсь задать ни один из них. Мы несколько раз переглядываемся, и наконец Коди спрашивает сам:

— Ты видела какие-то образы, или вроде того?

Я замираю.

— Дэннис рассказал?

— О чём? — удивлённо уточняет парень, но я так и не отвечаю, и Коди говорит, как ни в чём не бывало:

— Просто я подозревал, что если у тебя более совершенная физиология, то наверняка есть какие-то психологические особенности — может, способности, которые нам неведомы, склонности, о которых мы даже не подозреваем. А Дэннис? — вдруг произносит он с любопытством. — От него ты что-то чувствовала?

— Нет, — отвечаю я поспешно, и Коди смотрит на меня с сомнением, хотя мои слова — правда. — Мне приснились эти образы, но Дэнниса среди них не было.

Судя по лицу Коди я его не убедила, но он молчит, а вот я не удерживаюсь:

— Почему ты спросил?

Парень пожимает плечами.

— Он просто многое пережил. Хотелось бы знать, что он со всем справился.

Коди улыбается, но улыбка не касается грустных глаз.

«Что — многое?!» — вопрос так и рвётся, но я удерживаю себя.

«Почти все здесь предпочитают лишний раз не открывать рта».

— Ты чувствовала что-то и от меня?

Я вмиг забываю о своих раздумьях и встречаюсь с Коди взглядом. Вот и первая тема, которую я не решалась поднять.

«Ты можешь доверять только мне и Коди».

— Я видела, — начинаю я, — как вокруг человека в странном, надутом наряде темнота шевелилась и сгущалась, превращаясь в десятки и сотни скелетов. Они тянули к человеку костлявые руки, а он свои — ко мне. Глаза горели во мраке красным светом, челюсти стучали, кости ломались, когда скелеты толкались вперёд…

Я не свожу взгляда с лица Коди. Оно бледнеет и искажается ужасом, какой я представляла, впервые увидев тот сон.

— Наверное, это было жутковатое зрелище? — сдавленным голосом произносит парень и откашливается.

Не нужно быть тальпом, чтобы понять, что я не ошиблась: Коди как-то связан с этими образами. Но, похоже, не готов обсуждать это со мной.

— Был образ страшнее, — я перевожу тему, поднимая второй вопрос, которого не решалась коснуться, но напоминаю себе, что парень наверняка рад будет поговорить о чём-то другом.

Коди действительно облегчённо выдыхает.

— Из плотного мрака выходил высокий мужчина в длинном чёрном платье со стоячим воротником и широкими рукавами.

Парень замирает, заинтересованно глядя на меня, а я продолжаю:

— В ладонях сжимал какой-то символ, весь перепачканный алой жидкостью. Не знаю, почему, но мне стало жутко.

— Это кровь, — шепчет Коди. — Наша кровь — алая.

— Алая кровь?..

Как это? Почему? Поэтому она меня напугала?..

Но я ничего не произношу.

— Из-за красных кровяных клеток, — будто читая мои мысли, объясняет Коди. — Их цвет происходит от гема, химического вещества на основе железа. Гем является частью гемоглобина, транспортирующего кислород. По мере того, как эритроциты циркулируют по всему телу, гемоглобин захватывает кислород, поступающий из лёгких, а эритроциты доставляют его к тканям и органам. У тебя же в крови содержится белок гемэритрин. Он является дыхательным пигментом крови и содержит в пять раз больше железа по сравнению с гемоглобином. Насыщенный кислородом гемэритрин придает крови фиолетовый оттенок, а кровь, отдавшая кислород тканям, становится розовой.

Я понимаю отдельные слова, но многие слышу впервые. Однако Коди смотрит на меня так, словно его речь всё объяснила.

Алая кровь.

У тальпов и нас кровь разная…

Мы смотрим друг на друга. Не сразу я вспоминаю, о чём шла речь, но со временем всё-таки нахожу в себе силы продолжить:

— Капли падали прямо на пол, а ноги мужчины превратились в огромную чёрную кобру, которая шипела и бросалась вперёд. Из-за спины появились ещё две руки, гораздо длиннее, чем человеческие. Они тянулись ко мне, я сопротивлялась, ударила со всей силы, и они поджались к телу, а потом вдруг начали крутиться с огромной скоростью.

У Коди приоткрывается рот.

— Руки превратились в сплошное кольцо, вращавшееся вокруг мужчины. Я смотрела на него и могла думать лишь о том, что противостоять такому чудовищу не смог бы даже генерал Бронсон.

— Это невероятно, — шепчет Коди, отнимая руку ото рта. — Ты увидела Служителя.

— Кого?

— Верховного Наставника. Его боится даже Бронсон, ведь это самый властный человек на Тальпе. Ты увидела того, о ком знать никак не могла.

Я прищуриваюсь, не догадываясь, о ком идёт речь, а Коди не сразу может оправиться от потрясения, понятного только ему самому.

— Уверен, Дэннис хотел тебе рассказать, но не успел: его вызвали. Давай включим виртуальное кресло, и ты сама всё увидишь.

Коди поспешно поднимается, но не успевает ничего сделать: в комнату за односторонним стеклом врывается целая группа людей, и от неожиданности и ужаса я с трудом делаю вид, что стекло служит для моего зрения преградой. Заметив, как изменилось моё лицо, Коди направляется к двери, но не успевает её открыть, как генерал Бронсон, Алан Джонс — оба в чёрном, и какие-то люди в костюмах грязно-зелёного цвета врываются в комнату и оказываются прямо передо мной. У двоих в руках цилиндры красного цвета, которые я уже видела однажды: в тот раз из трубки вырвалась белая струя, что сбила возникшее откуда ни возьмись пламя…

Коди что-то лепечет, но я могу думать лишь о том, как сосредоточенно, пронизывающе, смотрит на меня генерал, словно, как всегда, видит мои страхи и слабости.

— Начинаем, — почти рычит он с довольной улыбкой.

В его глазах я не вижу той осознанности, какую неожиданно открыла для себя в прошлый раз. Это вновь всё тот же Борнсон, от которого не знаешь, чего ждать.

Я пячусь, забиваюсь в угол, обхватываю тело руками и сползаю по стене вниз, а злые глаза всё так же пристально смотрят на меня.

— Да пропустите же! — вдруг доносится восклицание Коди, а в следующее мгновение он опускается передо мной на колени и протягивает какой-то маленький чёрный овал. Я дёргаюсь, но отползать некуда, и парень произносит одними губами:

— Это Дэннис.

Словно в тумане, я наблюдаю за тем, как Коди тянется и прикладывает овал к моему уху, после чего меня оглушает треск и свист, но затем сквозь него пробивается голос, который сейчас кажется едва ли не родным:

— Сделай то, что обещала.

«Ты дал слово быть рядом!» — хочется мне прокричать, но злые глаза Бронсона не дают даже вдохнуть.

— Встречу тебя в городе, — звучит в ухе, и вдруг голос произносит совсем тихо: — И уже никому не дам тебя напугать.

От одной мысли, что я заставлю себя уснуть и останусь совершенно беззащитной перед этими людьми, меня начинает трясти.

— Закрывай глаза и делай вид, что засыпаешь. Коди наденет тебе очки или повязку, и всё будет хорошо.

Нет никого и ничего на свете, что заставило бы меня совершить такую невероятную глупость. Но Дэнниса говорит:

— Прошу тебя, сделай то, что обещала.

Спокойствие, которое я слышу, одновременно удивляет и пугает. В момент, когда я решаю, что любой ценой заставлю себя уснуть, Бронсон восклицает:

— Это не работает!

Ко мне решительно направляется один из людей в грязно-зелёных костюмах — самый высокий и широкоплечий из всех, просто громила! Короткие волосы разделены на борозды. Серые глаза зло буравят меня, в то время как на губах играет жутковатая улыбка, сулящая боль.

Овал падает из моих рук на белоснежный пол.

— Генерал, я прошу вас! — Коди бросается вперёд, однако человек легко отталкивает его в сторону — слишком резко, почти ударяя о стену, и в то же время доставая из кармана какой-то предмет.

Увидев в руке незнакомца длинную, как у дикобраза, иглу, я чувствую, как сердце на мгновение останавливается. Коди испуганно вытаращивает глаза и снова пытается преградить солдату путь, восклицая:

— Генерал, мы обойдёмся без этого! Лекарственные препараты могут подействовать непредсказуемо! Обещаю вам, я смогу…

Бронсон прерывает его уверенно и громко:

— Нужно было выяснять это раньше. Всё, что ты можешь сделать, — это взять у Харви шприц и сделать укол самостоятельно.

Коди замирает. На его лице отражается смятение, и я понимаю, что пропала. Хищно улыбнувшись, незнакомец продолжает сокращать между нами расстояние, и вот я уже во всех подробностях различаю иглу в его руке.

«Я буду рядом», — крутятся у меня в голове слова Дэнниса. Но его здесь нет.

Коди продолжает о чём-то просить, но генерал прерывает его лепет приказом:

— Джонс, выведи его отсюда.

Я не могу проследить за тем, что делает Алан, потому что его закрывает собой громила. Он наклоняется ко мне. Я вжимаюсь в стену и с ужасом осознаю, что он загнал меня в угол и даже отползти больше некуда…

Рисунки на моём теле вспыхивают, и контролировать их не получается.

«Против воды и тьмы нет другого оружия».

Каждый раз, когда в моём сознании возникает эта мысль, всё тело не просто напрягается, но словно нагревается, как будто я слишком долго сидела на солнцепёке, и в какой-то момент в воздухе разлетаются и скачут немногочисленные искры…

На мгновение в комнате воцаряется тишина, а потом генерал отдаёт новый приказ:

— Отключи её.

Уворачиваясь от редких искр, незнакомец наклоняется ко мне, и я, неожиданно для себя самой, его отталкиваю. Он настолько огромный и мощный, что вся сила, которую, как мне кажется, я вкладываю, рассеивается в тот же миг, когда я пытаюсь сдвинуть его с места, но от прикосновения незнакомец вдруг шипит и отшатывается, словно обжёгся. Игла вылетает из его рук. Мне и самой больно, но на руку глянуть некогда: мужчина смотрит прямо на меня, и лицо перекашивается от злобы…

Мне точно конец.

Люди начинают шуметь. Незнакомец, исполняющий волю хозяина, поднимает иглу с пола, и когда его глаза обращаются ко мне, в них бушует ураган. Он порывисто наклоняется ко мне и тянет руки. Искр становится во много раз больше, и он шипит, когда они задевают его кожу.

— Быстрее! — громыхает позади Бронсон, и краем глаза замечаю, как мужчины наклоняют красные цилиндры.

Я отрешённо жду, когда из трубки вырвется струя, ощущая неуместное спокойствие.

Становится всё равно, что меня ждёт. Я делаю глубокий вдох и чувствую, как облегчение расходится от груди по всему телу, расслабляя мышцы. Кожа на ладони всё ещё жжётся, но меня это не беспокоит.

Будь что будет.

На мгновение кажется, что в комнате появляется та самая женщина с тёмными волосами и глазами ярко-голубого цвета, которая являлась в моих видениях и дарила исцеление, обещая, что всегда будет со мной.

А затем я ощущаю в груди боль. Только она не моя: она как будто принадлежит той самой женщине, которая, как мне кажется, вошла в комнату…

Лишь краем сознания я улавливаю, что в лаборатории вновь воцаряется тишина. Закрываю глаза и жду боли, но ничего не происходит.

— Стойте! — раздаётся приказ генерала.

Шипение, с которым струя должна была вырваться из красного цилиндра, так и не доносится. Я открываю глаза и вижу, что даже громила, нависавший надо мной, не только остановился, но и не смотрит в мою сторону. Его взгляд, как и взгляды всех присутствующих, направлен на двери. Только вот в них стоит не женщина из моих видений. В дверях я вижу Дэнниса.

Он так изменился. Волосы на голове взъерошены, под глазами залегли тёмные круги, а сами глаза выглядят воспалёнными. Парень едва заметно пошатывается, как будто с трудом держится на ногах.

Может, мне видится?..

Я не верю до тех пор, пока генерал, подтверждая, что Дэнниса вижу не только я, не произносит разочарованно:

— Ты всё-таки явился.

Ничего не отвечая, парень направляется ко мне и, оттолкнув солдата, опускается на колени. Лишь на краю сознания мелькает мысль, что вокруг больше нет искр. Я вижу в руках Дэнниса такой же предмет, какой был у незнакомца, но готова броситься и обнять его, не веря своему счастью.

Как только чужое биополе касается моего, понимаю, что и вправду чувствовала не женщину из моих видений, а именно Дэнниса. В его груди — та боль, что я ощущаю, и хочется скорее исцелить рану, но к реальности меня возвращает грубый голос Бронсона:

— Так понимаю, ты нашёл подходящее лекарство.

Наши с Дэннисом взгляды встречаются, и он отвечает:

— Нашёл.

— Главное, чтобы это сработало, — ворчливо сообщает генерал, однако парень даже не смотрит на него, он не сводит с меня взгляда, в котором отчётливо читается призыв к действию, только я не знаю, что делать…

— Давай исцелю… — начинаю я, но Дэннис сразу же прерывает, качая головой, и протягивает руку и касается моей.

Он сказал: «Я буду рядом». И он здесь.

Не раздумывая, я решаюсь на невероятную глупость, совершить которую меня не убедил бы никто на свете, кроме Дэнниса. Я вкладываю свою ладонь в его — прохладную, как свежая родниковая вода, которую я так люблю. Моя пылающая огнём кожа вмиг успокаивается.

Люди в грязно-зелёных костюмах следят за каждым нашим движением, где-то далеко раздаётся назойливый голос генерала, а потом жалобный — Коди, но слов не разобрать. Всё уходит на второй план и становится фоном, когда я чувствую только пальцы Дэнниса, которые обхватывают мою руку, вижу его чёрные глаза, направленные на меня, и в следующую секунду ощущаю, как кусается игла, пронзая кожу. Я вздрагиваю, подавляя возглас, но к собственному удивлению чувствую, как под кожей растекается спокойствие.

— И чем это лекарство отличается от других? — раздражённо спрашивает Бронсон.

— Это смесь успокаивающих трав, — уверенно объясняет Дэннис, вытаскивая иглу из моей кожи. — Ромашка, валериана, мелисса и ещё пара-тройка растений.

— Смесь трав?! — гавкает, как химера, генерал, пытаясь усмехнуться. — Что может сделать какая-то трава?!

Его страшное лицо расплывается, и мне приходится моргать, чтобы сосредоточиться на морщинах. Веки кажутся тяжёлыми, и я устало их опускаю. Когда вновь слышу голос Дэнниса, мне трудно вникнуть в смысл:

— Снижается активность мозга.

— И ты уверен, что это сработает? — как будто под водой, звучит вопрос Бронсона.

— Она уже зевает, — доносится откуда-то голос Коди, пока я пытаюсь безуспешно сосредоточиться на словах, но даже собственное тело перестаю ощущать. — Она просто поспит, а потом придёт в себя.

— Что ж, — тянет Бронсон, и его тон кажется очень довольным. — Я знал, что Дэннис Рилс нам пригодится.

— Хорошо, если бы вы прислушивались ко мне хотя бы иногда. Я предупреждал вас, что влажность воздуха должна быть достаточно высокой…

Я гадаю, действительно ли Дэннис говорит это, или мне только кажется. Но спросить, что значат его слова, не успеваю: перед внутренним взором появляется женское лицо, обрамлённое тёмными волосами, и вот на меня смотрят ярко-голубые глаза. Женщина шепчет мне: «Не бойся. Я всегда буду с тобой. Засыпай», — и я не в силах противиться её воле.

ГЛАВА 28 (Дэннис). ГЛУБОКИЙ ВДОХ

Мне кажется, что проходит лишь несколько минут, но, когда я открываю глаза, вижу над собой встревоженное лицо Коди. Не ощущая собственного тела, пытаюсь приподняться, но падаю обратно — и только тогда чувствую, что ещё жив. Потому что меня накрывает боль. Такая сильная, что белые точки застилают комнату. Не сдержавшись, я издаю стон, одновременно удивлённый и вымученный.

— Не шевелись! — восклицает Коди, подкладывая мне под спину подушки, чтобы я мог опереться.

— Всё не так плохо, если могу хоть немного двигаться, — шучу слабым голосом, пока белые точки продолжают плясать перед глазами, как пьяные и обкуренные посетители ночного клуба.

Наконец зрение проясняется и становится ясно: в комнате, кроме нас двоих, никого нет.

— Как долго я оставался без сознания?

Коди меняется в лице, и я понимаю, что дело плохо, однако насколько, осознаю только когда он произносит жёстко, будто озвучивая приговор:

— Сутки.

— Что?! — голос звучит отвратительно жалобно, непривычно для меня самого, и сердце испуганно пропускает удар, а потом начинает болезненно колоть. — Какого чёрта, Коди?!

Я пережил не одну операцию, однако впервые оставался в отключке так долго.

— Как она?! — спрашиваю я поспешно и только потом думаю, что стоит быть сдержаннее, даже если я говорю с Коди.

Однако воцарившееся напряжение, похоже, имеет совсем другую природу, нежели моя чрезмерная эмоциональность.

— Дэн, дела плохи. Я подслушал разговор.

Друг осматривается, словно за ним кто-то может следить, и тихо говорит:

— Землянку хотят вывезти в город через четыре дня. Бронсон сказал, что не может довериться дикарке. У него мания, что она запомнит дорогу и попытается сбежать.

Безумие!

— Куда ей бежать?! — возмущаюсь я, но Коди, отмахнувшись, взволнованно продолжает:

— Дэн, ей вколют транквилизаторы. Внутривенно.

Конец.

Я шумно выдыхаю сквозь сжатые губы.

Если тело Габриэллы взрывалось искрами и покрывалось ожогами только от того, что кто-то из наших пытался к ней приблизиться, что оно попытается сделать, чтобы защититься от настоящей опасности? А если даже девушка останется целой и невредимой, пока к ней будут приближаться люди Бронсона, как тело отреагирует на вещества, которые после укола окажутся под кожей и в крови?..

Уперевшись руками в койку, я вновь порываюсь встать.

— Куда ты?! — почти истерически восклицает Коди, укладывая меня обратно, но я сопротивляюсь, хотя сердцебиение угрожающе ускоряется.

— Я иду туда.

— Ты с ума сошёл!

С каких пор мой друг стал таким сильным?.. Или с каких пор я настолько обессилел, что не могу скинуть с плеча его руку и избавиться от излишней заботы. Тело ноет и кружится голова, неровное дыхание заставляет грудь судорожно подниматься.

— Дэн, подожди! — Коди ощутимо толкает меня, и я невольно ложусь обратно.

Недовольно смотрю на друга, ведь вынужден его выслушать.

— Алан сказал, что в волосы Габриэллы были вплетены какие-то цветы и травы. Они украшали и одежду. Я добрался до этих образцов и изучил их.

Теперь я замираю уже по-настоящему и смотрю на парня во все глаза. Когда Коди Хейз стал героем?..

— Стопроцентного соответствия нет, — рассказывает он торопливо, пока я не успел ничего сказать, — однако обнаружились растения, отдалённо похожие на ромашку, валериану и мелиссу. Они могут пригодиться, если приготовить отвар из успокаивающих трав. Подозреваю, что он всё равно навредит Габриэлле, ведь, она, похоже, не знает, что такое лекарства, однако это будет всё равно лучше, чем транквилизаторы, и подойдёт — на крайний случай. Ты должен не делать глупостей, оставаться здесь и поправляться: ещё предстоит уговорить Бронсона вколоть нашу смесь, а не его чёртовы транквилизаторы. Четыре дня, — говорит Коди и только тогда, едва не задыхаясь, наконец делает вдох, а потом продолжает уже медленнее: — С генералом мне не справиться. К тому времени ты должен встать с койки и быть в форме.

Меня совсем не вдохновляет мысль, что до поры до времени придётся оставаться здесь и просто ждать, когда Коди сделает всё за меня, но сердце продолжает бунтовать, и я думаю, не вживили ли мне, грешным делом, ещё один датчик.

Друг смотрит на меня выжидающе.

— Чертовски разумный план, — игнорируя боль, признаюсь я, и вижу, как на лице Коди появляется несмелая, почти по-детски наивная улыбка. — Будь осторожен. В любой момент… — я замолкаю, и улыбка гаснет на лице друга, когда он предчувствует, что я хочу сказать, — если это станет опасно, сообщи мне.

Практикант кивает.

— Ты знаешь, где меня найти, — улыбаюсь я вымученно, глядя на своё обессилевшее тело, и друг усмехается в ответ.

— Ты будешь здесь, — подыгрывает он мне. — Не сомневаюсь. Поешь, — говорит он, подвигая ближе к кровати столик с едой, и скрывается за дверью, оставляя меня в одиночестве.

От вида сопливой каши и горстки суперфудов меня начинает тошнить, но я уверен, что Оутинс запретил Коди давать мне что-нибудь другое. «Тебе нужно набраться сил», — так и слышу в голове назойливый голос Ньюта. С обречённым вздохом я набираю ложкой каши и подношу ко рту, стараясь игнорировать, как от искусственного запаха сводит и недовольно урчит желудок. Усилием я отправляю кашу в рот и заставляю себя проглотить омерзительную жижу, при том, что догадываюсь: усвоится далеко не всё. Но другого выхода нет.

Надеясь отвлечься от неприятного вкуса и ещё более гадких воспоминаний, накатывающих из прошлого, как тошнота, я запускаю ленту и вижу сообщение: «Дэннис, ответь, что ты в норме. А то мы нервничаем». И в конце строчки весёлый улыбающийся смайл. Великолепно. Слабо улыбаюсь, но схожу с лица, как только вспоминаю, что мне стоит отправить по этому незарегистрированному номеру. «Я целые сутки оставался без сознания! В твоём понимании это и есть „подлатать“?!»

Некоторое время я издеваюсь над собой, проглатывая одну ложку каши за другой, а следом и отпущенную мне горстку суперфудов, пока наконец в тарелке ничего не остаётся.

Я смотрю в безжизненный потолок, задаваясь одним и тем же вопросом, к чему всё это нас приведёт, когда на ленту наконец приходит ответ: «Ты же дышишь? Мы всё сделали — ещё и руками Бронсона: он ничего не заподозрит. Даниэль не только перенастроил твой датчик: теперь мы будем решать, какую картинку показывать генералу. Он не узнает, где ты находишься на самом деле, если только мы этого не захотим. А значит, с этой задачей справились». Руки так и чешутся написать всё, что я об этом думаю, но сил хватает только на то, чтобы безвозвратно удалить сообщение.

Хотя ванная находится в нескольких метрах от меня, чтобы до неё добраться, приходиться потратить не меньше пятнадцати минут. Я оказываюсь на месте как раз вовремя, чтобы не создавать роботам-уборщикам лишнюю работу. Я вынужден задержаться здесь, опуститься на белоснежный пол и судорожно хвататься за сидение унитаза побелевшими пальцами, потому что за каких-то полчаса меня выворачивает наизнанку раз десять.

Размышления о своей жизни в непосредственной близости к смывному бачку приобретают какой-то глубокий философский смысл, и, если бы не боль в груди и спине, я бы ни за что не решился вернуться обратно, в койку. Но минут двадцать оказывается достаточно, чтобы понять: выворачивать больше нечем, а удерживать себя в вертикальном положении становится почти невозможно. Я ползу обратно, мысленно благодаря всех действующих и забытых богов за то, что об этом позоре останется известно лишь мне и унитазу.

Я падаю на кровать как раз вовремя, потому что спустя несколько минут появляются гости. Стараюсь не зацикливаться на сочувственном взгляде Ньюта Оутинса и ехидном — генерала.

— Транквилизаторы её убьют… — начинаю я, но Бронсон сразу же прерывает:

— Можешь это доказать?

Доказать? — Невольно я мрачно усмехаюсь: для этого надо было бы убить землянку. Однако генерала, похоже, не заботят неудачные формулировки, равно как и чья-то жизнь. Успевая поймать мой взгляд, Ньют отрицательно качает головой, предупреждая от необдуманных поступков.

— Наши лекарства повлияют на неё сильнее, чем на человека, — торжествуя победу, произносит генерал, — но точно не окажутся смертельными. Я знаю, что вы задумали на пару с Практикантом, — я не подаю и виду, но Бронсон явно хорошо осведомлён, так что моя выдержка вряд ли его переубедит. — Не думаю, что у вас что-то получится.

«Не думаю — или надеюсь, что не получится?» — так и хочется спросить, но очередной предупреждающий взгляд Оутинса отрезвляет меня.

— Во всяком случае, — протягивает Бронсон, — вы можете попробовать.

— Мы не просто попробуем — мы справимся, — обещаю с готовностью, и генерал скалится в ответ.

— Что ж, хорошо, если так.

Они уходят, и, к собственному сожалению, я засыпаю гораздо чаще, чем хотел бы, и сплю гораздо дольше, чем надо бы, но тело не слушается, на удивление паршиво привыкая к датчику. Вопросы, которыми я задаюсь, и образы, что рисует мне воображение, то и дело превращаются в сон, из которого я выныриваю ещё более уставшим, чем до того, как уснуть. Остаток дня так и проходит — в полуобморочном состоянии.

Когда вечером приходит Коди, у него нет и нескольких минут, чтобы поговорить. Он поспешно оставляет ужин и исчезает так же быстро, как появился в моей комнате. Каша и суперфуды и выглядят, и на вкус оказываются такими же омерзительными, как и в предыдущий приём пиши, так что вполне закономерно, что продукты довольно скоро отправляются туда же, куда и их предшественники. Вновь поразмыслив над своей жизнью не меньше получаса, я ползу из ванной обратно, забираюсь на койку и отключаюсь, как только кладу голову на подушку.

Второй день оказывается немногим лучше первого, зато теперь я могу принимать сэмпе, и грудь и спина уже не так болят, гораздо больше неприятностей доставляет мигрень. Не помогает и постоянно повторяющаяся мысль, что Габриэлла где-то недалеко от меня — мы оба в Сфере, а я не могу добраться дальше, чем до двери ванной. Сегодня каша и суперфуды усваиваются уже лучше, и я надеюсь, что к завтрашнему дню почувствую себя человеком.

«Я обещаю, что буду рядом».

Слово, которое я дал Габриэлле, заставляет вновь и вновь пробовать дойти до двери из комнаты, однако каждый раз всё заканчивается одним и тем же: я безвольно сползаю по стене на пол и сижу по пятнадцать минут, пытаясь отдышаться, пока в висках стучит, в ушах шумит кровь, а тело откликается ломящей болью.

В какой-то момент мне всё это надоедает настолько, что, выждав, пока дыхание выровняется, я решительно поднимаюсь на ноги, хватаюсь за ручку двери и рывком открываю её, решаю, что доберусь до Габриэллы, даже если придётся ползти по проклятому коридору в поисках нужной комнаты.

Однако стоит толкнуть дверь, как приходится схватиться руками за косяк, ведь ноги подгибаются, и я падаю на колени. Под неудобным углом запястья начинают ныть, и пальцы бессильно скользят по косяку, не находя, за что уцепиться.

— Что ты творишь?! — раздаётся надо мной голос Коди.

Друг поднимает меня на ноги, закидывает руку себе за шею, сгибаясь под моим весом.

— Ты вроде бы ничего не ешь, а становишься только тяжелее, — жалуется он, пока тащит меня обратно к койке, а я упираюсь ногами в пол, пытаясь его остановить.

— Чёрт бы тебя побрал! — фыркаю строго. — Откуда ты взялся? — ворчу, не заботясь о том, как это несправедливо. — Я должен её увидеть.

— Ты забыл, что я тебе сказал?! — пыхтит Коди, ударяя по ногам, чтобы я не упрямился, и продолжаю тащить меня к кровати.

Едва не падая под моим весом, он укладывает меня на койку, а потом, несколько минут отдышавшись, возвышается надо мной и сурово произносит:

— Когда ты принимаешь решение поиграть в героя, я тебя не выношу. Попросил по-человечески ничего не предпринимать — и что? Тащу твою задницу обратно, почти без сознания.

Видно, я серьёзно его достал, если он сказал самые жёсткие слова, какие я когда-либо от него слышал.

— Работа идёт, — говорит Коди назидательно. — Все листья оказались совершенно непригодными даже для того, чтобы их заварить. Габриэлла не то, что не уснёт, а, вероятно, просто отравится. Я посадил в теплице образцы, которые удалось хоть немного вернуть к жизни. Ускоренный рост должен сработать, и тогда завтра мы сможем создать вещество, которое послужит землянке снотворным. Сегодня начальник завалил меня работой, похоже, придётся ночевать здесь. Совпадение? — ехидно и раздражённо спрашивает Коди и сам же отвечает: — Очень сомневаюсь! Хотя так даже лучше: лично присмотрю за ростом образцов, а завтра утром я создам снотворное. Будь добр, побудь один день обычным человеком, — ворчит друг, — с героями я нахожу общий язык очень плохо!

Коди уходит, хлопнув дверью, а я чувствую себя таким обессилевшим, что не может быть речи о том, чтобы попытаться встать. Я исправно пью сэмпе не чаще одной в четыре часа, но её действие довольно скоро ослабевает, и меня беспощадно клонит в сон. В голове мелькает надоедливая мысль: однажды я уже оказался недостаточно решительным, когда нужно было проявить силу. Но заняться самоедством я не успеваю, ведь отключаюсь в очередной раз со скоростью компьютера, который внезапно решил перезагрузиться после обновлений.

Утром я съедаю кашу как можно быстрее, чем вызываю у Коди сдавленный смешок.

— Ты идёшь на поправку, или она тебе действительно понравилась?

— Не смеши, — хмуро откликаюсь я и перевожу тему: — Как успехи?

После явно бессонной ночи в лаборатории Коди выглядит немногим лучше меня: тёмные круги, воспалённые глаза — всё как положено. Однако друг широко улыбается, любовно поглаживая стеклянный ящик с пробирками и баночками, заполненными веществами разного цвета, и маленькими горшками с едва заметными ростками в них.

— Я оставлю образцы у тебя, потому что утром Ребекка чуть не выкинула их. Якобы случайно, — Коди закатывает глаза, а потом, тяжело вздохнув, добавляет: — Ты сказал, что придётся повторять эксперименты, пока не получится докопаться до истины. Я решил, что стоит начать хотя бы с чужих исследований. Ты спрашивал о гипотезах, — он делает паузу, прежде чем продолжить. — Так вот, их оказалось больше, чем я знаю, и некоторые можно было бы рассматривать всерьёз, будь у нас хоть сколько-нибудь значимые факты. Но тебе определённо стоит посмотреть, — он утыкается взглядом в планшет, который принёс с собой и что-то ищет на нём несколько секунд, а потом подходит и протягивает планшет мне, — вот это.

Я с интересом поглядываю на друга, заинтригованный его горящим взглядом, а затем смотрю на планшет. Приходится моргнуть несколько раз.

— Ты серьёзно?! — произношу я, не веря своим глазам. — Электрические люди и загадки пирокинеза? Книги по эзотерике?! — Я чувствую, как в груди закипает злость, но пытаюсь говорить спокойно: — Если ты хотел выбесить меня, можешь гордиться: у тебя получилось. Ещё с детства я сыт этим всем по горло. Обладатели высокого электропотенциала и электроприборы, которые выходят из строя…

Я замолкаю прежде, чем ляпну, что от этого меня тошнит больше, чем от каши, которую приносит Коди.

— Бог с ними, с электроприборами, — отмахивается друг. — То, что растения и животные генерируют электричество и обладают электромагнитными свойствами, и так известно. Если и организм человека может это делать, то пускай себе спокойно генерирует электричество — опустим эти моменты. Но эти работы ты должен посмотреть.

Он указывает подбородком на планшет, но я с отвращением откладываю его в сторону.

— Мне нужна наука — не сказки, не волшебство и не магия…

— А землянка на борту нашей станции, которая молиться и насыщает своё тело солнечной энергией?! — взрывается Коди и упрямо сверлит меня взглядом. — На ранах которой растут цветы, а в случае опасности с её кожи сыплются искры?! Это легко объяснить научно?

Я сглатываю, не ожидая от друга такой решительности.

— Извини, книг о землянах нет, — говорит он, вдруг успокоившись, а я мысленно соглашаюсь, что замечание справедливое.

Неохотно беру планшет в руки и примирительно спрашиваю:

— На что обратить внимание?

Коди пытается скрыть улыбку, но я успеваю её заметить.

— Здесь ты найдёшь новые гипотезы. Некоторые объясняют самовозгорание изменением скорости окислительных процессов в организме. Когда происходят резкие сдвиги в параметрах биоэнергетического поля, окислительные процессы воздействием якобы начинают идти в сотни раз быстрее, организм не выдерживает такого напряжения и сгорает.

Не представляю, как Коди хватает дыхания на такую длинную фразу, но как только он делает вдох, то сразу же говорит дальше, будто боится, что я его прерву:

— Другие гипотезы строятся на том, что в основе клеточной энергетики лежат термоядерные реакции, и в клетках человека, особенно в структурах его мозга, идут реакции, благодаря чему организм не только получает энергию, но и может создавать химические элементы, которых ему не хватает.

Молчу, даже когда Коди замолкает, и, вдохновлённым тем, что я не спорю, он добавляет:

— Если это действительно так, то можно предположить, что, как и на атомных электростанциях, в организме могут возникать неуправляемые ядерные реакции, и, как и в работе любого реактора, возможен сбой — с катастрофическими последствиями.

Мне не нравится ни первая, ни вторая гипотеза, но я понимаю, к чему ведёт Коди.

— К таким последствиям, как самовозгорание? — уточняю я, и друг с готовностью подтверждает:

— К таким, как самовозгорание.

Он складывает руки на груди и рассказывает уже спокойнее:

— Есть и совсем другие гипотезы. Среди микрочастиц, существующих в природе, имеются отоны, миниатюрные «чёрные дыры». Встречаются и в космосе, и в земных недрах. Возможно, сталкиваясь с телом человека, они вступают во взаимодействие с теми «личными» отонами, что находятся в организме. Возникает тепловой взрыв, энергия которого не выделяется, а поглощается, создавая в человеческом теле крематорий с огромной температурой горения. Эта гипотеза похожа на пиротоны, о которых я тебе говорил, — субатомные частицы, испускаемые…

— …космическими лучами. Да-да, я помню, — поспешно говорю я, желая услышать подробности.

— Так вот, человек на три четверти состоит из жидкостных образований, верно? Свободные радикалы в молекулах способны забирать энергию — это может быть и солнечная, и биологическая. В исключительных случаях она потоком вырывается наружу. И получается, что, когда безобидные — в обычных условиях — частицы входят в активное взаимодействие с человеческими клетками, то это вызывает цепную реакцию, подобную взрыву термоядерной бомбы. Есть даже такое понятие как «пирополе». Когда бросает в жар при сильном волнении, пирополе, которое обладает способностью нагревать белковую материю, может, как и любое другое поле, выбрасывать мощный всплеск энергии. При этом внешняя температура тела не превышает тридцать шесть, а внутренняя достигает едва ли не двух тысяч…

Я шумно выдыхаю.

— Всё это сплошное безумие…

Мы смотрим друг на друга пару долгих мгновений, а потом Коди говорит:

— Нет, это не безумие. Другое дело — версии о том, будто психосоматические расстройства у людей, страдающих депрессией, могут привести к высвобождению водорода и кислорода из тела, и — как следствие — к началу цепной реакции микровзрывов в митохондриях.

Друг сжимает губы и приподнимает брови, ожидая моей реакции.

— Господи, Коди, кто бы нас услышал… — устало признаюсь я, однако он вдруг произносит с нажимом:

— Дэн, пойми: любая из этих сырых гипотез может оказаться правдой — и тогда обнаружатся разные подводные камни, а на изучение…

— …уйдёт уйма времени, — прерываю я Коди и заканчиваю фразу за него. Парень кивает, и я добавляю. — Времени, которого у нас нет.

Мы молчим, и в какой-то момент я будто начинаю ощущать, как утекают драгоценные минуты.

— С какой главы начать? — спрашиваю, смирившись с неизбежным, и друг пожимает плечами, когда отвечает:

— Электрические люди и загадки пирокинеза.

Я задумчиво киваю, отыскивая на планшете нужный раздел.

— Ты видел генерала? — спрашиваю скорее машинально, нежели из любопытства, но ответ Коди заставляет вновь посмотреть на парня.

— Да. Он преисполнен… воодушевления. Как по мне, не совсем здорового.

— Мы и сами наверняка выглядим такими же сумасшедшими, как он, — замечаю я, и Коди объясняет:

— Возможно, но, в отличие от нас, он обладает реальной властью. И он распорядится ею так, как посчитает нужным. А мы должны быть готовы, если не хотим, чтобы Габриэлла пострадала. Я сделал, что мог, — отвар готов, ему нужно лишь настояться. Пробирка в ящике, так что не ошибёшься. Однако больше я ничем не могу помочь — тихо говорит Коди, виновато глядя на меня. — Без дополнительных исследований представить не могу, какова природа землянки и с чем мы имеем дело. А любые открытия сразу же попадут в руки Бронсона, и кто знает, не пожалеем ли мы о них…

Этих слов оказывается достаточно, чтобы, как только Коди ушёл, в моей груди, помимо перенастроенного датчика, волны и боль распространяла ещё другая дрянь, красиво называемая плохим предчувствием.

Проходят часы, пока я, забыв о боли, читаю одну страницу за другой, глотаю по очереди истории, интригующие своей загадочностью и вызывающие сомнения в их правдивости.

«Ребёнок испускал электрические разряды, причинявшие ощутимую боль всем, кто к нему прикасался. Временами от пальцев ребенка исходили светящиеся лучи…». «Любой металлический предмет, соприкасавшийся с кожей девушки, намагничивался, а когда она брала его в руку, настолько сильно прилипал, что его можно было оторвать с большим усилием…». «Представители Ассоциации осторожно дышащих людей могли воспламенять своим дыханием предметы, и перед демонстрацией учёные заставляли их раздеваться, а также полоскать рот и горло, чистить зубы, чтобы возможность мистификации была полностью исключена. А „осторожно дышащие“ поджигали своим дыханием и приготовленные для них опилки, и бумаги на столе учёных светил…». «Мужчина сгорел во время сна. Матрас под ним совершенно не пострадал, остались только сладковатый запах дыма, сальные пятна и останки сгоревшей жертвы…». «В комнате обнаружили только ноги женщины, одетые в чулки, и часть черепа…». «Огонь выжег внутренние органы мальчика, кожа немного обуглилась, а нижнее бельё обгорело. Верхняя одежда осталась почти нетронутой…». «В углу ванной осталась куча горячего чёрного пепла, рядом с которым лежали полусгоревшие остатки деревянного стула и оплавившиеся наручные часы. Среди золы нашли левую женскую ногу ниже колена, на которой всё ещё плотно сидела домашняя туфля. Позже также обнаружили несколько зубов, небольшие кусочки от позвоночника и череп, который был странным образом сильно уменьшен, словно „усох“…». «Скончался у себя дома при загадочных обстоятельствах — сгорел, причём так, что следы огня остались только на полу под ним да на потолке…»

Я судорожно листаю страницы, но вижу только одно и то же слово: «Сгорели, сгорели, сгорели…»

От рассказов об электрических людях и загадках пирокинеза голова начинает разрываться.

«К слову, перед Реньювингом случаев горения становилось всё больше и не только верующие люди, но и некоторые исследователи начинали разделять мнение, что это было признаком приближающегося конца света, ибо сказано в Библии: „Народ стал роптать вслух на Господа; и Господь услышал, и воспламенился гнев Его, и возгорелся у них огонь Господень“».

— Матерь Божья… — устало шепчу я и откидываюсь на подушку, потому что голова кружится, вызывая тошноту.

Если верить этой книге и тому, что рассказал Коди, то горели мужчины, женщины и дети — толстые и худые, больные и здоровые. Пламя могло начать пожирать свою жертву и в закрытом доме, и на свежем воздухе, и за рулём автомобиля, а на Земле даже за штурвалом корабля. И, как правило, если горело тело, то одежда оставалась нетронутой. Мистика? Наваждение? Или что-то другое? Во всяком случае учёный мир не сумел разгадать одну из самых таинственных загадок и предпочёл сделать вид, что это лишь псевдонаучные факты, не заслуживающие внимания. Сделали вид, или пирокинез действительно только дешёвый фокус, не достойный научных дискуссий…

Однако если Коди прав, и пиротоны имеют отношение к способностям девушки, то после регулярных молитв Габриэлла не сдастся людям Бронсона просто так. Её тело взорвётся искрами огня, и я эффектно провалю особое задание от генерала…

Я должен встать на ноги.

Мои мысли утекают в опасное русло, и я начинаю думать о том, о чём не-герою размышлять совсем не следует, но датчик в груди, похоже, плохо на меня действует, затрагивая что-то в струнах чёрной души и заставляя её откликаться на мир так, словно она не умерла много лет назад…

Вдруг вибрирует и пищит лента, и я вздрагиваю, отвыкнув от звонков за последние несколько дней. «Коди», — высвечивается на экране, и я отвечаю, но даже не сразу узнаю голос друга: он кажется незнакомым из-за напряжения, то которого звенит:

— Дэн, здесь солдаты, шприц, вколют ей…

Если до этого моё сердце измучено билось, то замедляя, то увеличивая темп, то сейчас просто останавливается на несколько секунд.

Я вскакиваю с кровати и приходится опереться о стену, чтобы не упасть, когда моё тело беспомощно шатается.

Знал, что Бронсон проверит Габриэллу, и она выдержит испытание, поэтому он решит всё-таки выпустить её в город. Знал. Однако не догадался, что мне он назовёт другую дату.

— Дай Габи наушник, — прошу я незнакомым мне самому голосом.

Несколько долгих секунд до меня доносится, как Коди расталкивает солдат, чтобы пробраться к землянке. А потом я слышу сбившееся дыхание до смерти напуганного человека.

— Сделай то, что обещала, — тихо прошу я, вкладывая в эти слова то многое, что хотел бы сказать на самом деле.

Она молчит, и я закрываю глаза, до боли сжимая кулаки.

— Встречу тебя в городе, — обещаю я, и мой голос становится совсем тихим: — И уже никому не дам тебя напугать. Закрывай глаза и делай вид, что засыпаешь. Коди наденет тебе очки или повязку, и всё будет хорошо.

Догадываюсь, что она думает: ничто не заставит её поступить так, как я говорю. Тогда я делаю глубокий вдох и произношу настолько убедительно, насколько вообще могу:

— Прошу тебя, сделай то, что обещала.

Слышу, как дыхание девушки выравнивается, словно она действительно успокаивается. Но в этот момент раздаётся голос Бронсона:

— Это не работает!

Наушник падает, оглушая меня треском. Конец связи.

У меня есть меньше двух минут.

Я выскакиваю, чувствуя, как грудь сдавливает, и становится нечем дышать. Трясущимися руками хватаю стеклянный ящик, который оставил Коди, вытаскиваю шприц, разрываю пакет и прикрепляю иголку, а потом шарю ладонями в поисках нужной пробирки, и несколько падают на пол, развиваясь вдребезги. Ну их к чёрту!

«С вероятностью 70 %». Почерк Коди, крупный и правильный. Лишь пару мгновений я смотрю на пробирку.

Если Коди хоть в чём-то ошибся, то и от вещества с «вероятностью 70 %» Габриэлла может пострадать.

«Не больше, чем от внутривенного укола и транквилизаторов, — подсказывает внутренний голос. — Ей может быть плохо. Но она будет жить».

Набираю вещество в шприц.

С трудом натягиваю на майку рубашку и даже не поправляю рукава так, чтобы они полностью закрывали запястья. Распахиваю дверь, замираю, пытаясь подавить рвотный позыв.

«Третий день после операции, не считая суток без сознания. Справишься: бывало и хуже».

Я ковыляю по коридору, как старый дед, через каждый десяток шагов упираясь рукой в стену и давая себе пару секунд, чтобы отдышаться. Знал бы я ещё, куда идти. Моё зрение выхватывает опознавательные знаки, я даже не успеваю их обдумать, но стрелки, указывающие наверх, словно горят для меня невидимым светом, и внутреннее чутьё подсказывает, куда нужно идти. Я вижу, как вдалеке открываются двери лифта, и в него входит человек. Я перехожу на бег, если так вообще можно назвать моё хаотичное движение зигзагами, однако приближаюсь лишь немного.

Сьерра входит в лифт, замечает меня, замирает на несколько секунд, а потом её взгляд стекленеет, и не сводя отводя его с моего лица, она нажимает на кнопку. Двери закрываются, лифт начинает двигаться. Ни ехидной улыбки, ни сияющего взгляда — лишь непроницаемое выражение и тоска в глазах. Конечно, она поняла, куда я спешу.

Столько лет я включал самый долгий режим высокоскоростных лифтов, а теперь мне не хватает времени. Теперь, когда есть куда спешить.

Я с трудом дышу. Однако, если ничего не сделаю, то в любой момент Габриэлла может перестать дышать вообще.

Дыхание.

Я делаю глубокий вдох, а затем выдох. Глубокий вдох и долгий выдох.

Таблетки.

Выхватываю из кармана штанов стеклянную коробочку, а в голове звучит голос Ньюта: «Это не игрушки, Дэннис. Будь осторожен. Не больше одной в четыре часа». Я отправляю в рот сразу две.

Вдох, выдох. Вдох, задерживаю дыхание на пару секунд, выдох.

Боль не исчезает, но притупляется, словно датчик излучает волны через какую-то преграду, защищающую моё сердце.

Я слежу за дыханием и начинаю двигаться. Поднимаюсь по лестнице, ускоряю шаг, перескакиваю через ступеньки.

«Я обещаю, что буду рядом».

Наконец оказываюсь на лестничной площадке и останавливаюсь. Дорога кажется мне знакомой, и я продолжаю путь, перехожу почти на бег и устремляюсь в главный зал на третьем этаже Сферы. Больше не останавливаясь и не переводя дыхания, направляюсь прямо к двери лаборатории, рывком её открываю и только тогда застываю, чтобы передохнуть.

— Дэн? — голос Коди.

— Где тебя носит? — голос Алана.

Я поднимаю взгляд. Но смотрю не на парней. Сквозь стеклянную дверь я вижу генерала Бронсона, за ним — солдат, а перед ним… Харви Харриса. Он шипит и роняет шприц, когда искры, отскакивающие как будто от кожи Габриэллы, задевают его руки, и он отступает, а уже в следующую секунду хватает шприц с пола и оборачивается к девушке, напрягаясь всем телом. Он порывисто наклоняется к ней и вновь тянет руки. Искр становится во много раз больше, и он шипит, когда они снова и снова задевают его кожу.

— Быстрее! — громыхает Бронсон, и краем глаза замечаю, как солдаты наклоняют в сторону Габриэллы огнетушители.

Из-под одежды землянки пробивается мерцающий свет. Её лицо перекошено от ужаса, но вдруг оно преобразуется прямо на глазах, и на нём отражается отрешённость, а потом — и вовсе умиротворение… Габриэлла закрывает глаза. Против собственной воли я вспоминаю слова Коди: «Люди впадают в прострацию прямо перед тем, как загореться».

Грудь пронзает боль.

— Если ты не поторопишься…

Дальше не слушаю Алана — бросаюсь к двери, рывком открываю её и забегаю в комнату. Лишь краем сознания я улавливаю, что воцаряется тишина и, как по команде, солдаты оборачиваются ко мне. Взгляд Бронсона полон возмущения, изумления и досады.

— Стойте! — приказывает он.

Но я смотрю только на девушку, как она открывает глаза и останавливает на мне взгляд.

— Ты всё-таки явился, — разочарованно произносит генерал.

Я обещал, и я здесь. Но я молчу. Даже если бы хотел что-то ответить, не смог бы: как будто нечем дышать.

Я направляюсь к Габриэлле и, оттолкнув Харви Харриса, опускаюсь перед девушкой на колени.

Какая же она беззащитная…

Узоры на её теле судорожно мерцают, пробиваясь сквозь ткань одежды. Глаза становятся огромными, полными стольких чувств, что я даже не смог бы все их перечислить.

— Так понимаю, ты нашёл подходящее лекарство, — всё так же хмуро, почти грубовато предполагает Бронсон, а я продолжаю смотреть только на Габриэллу.

— Нашёл.

— Главное, чтобы это сработало, — ворчливо сообщает генерал, но его голос кажется таким далёким, когда девушка шепчет мне:

— Давай исцелю…

Никто не должен узнать…

Я качаю головой, призывая землянку к молчанию, и протягиваю руку. Не задумываясь ни на секунду, она вкладывает свою пылающую ладонь.

Генерал продолжает брюзжать, солдаты следят за каждым движением, издалека доносится голос Коди, но слов не разобрать. Всё уходит на второй план и становится фоном, когда я чувствую только ладонь девушки, вижу её зелёные глаза, направленные на меня, и в следующую секунду пронзаю мягкую кожу иглой. Габи вздрагивает, но даже не пытается сопротивляться.

— И чем это лекарство отличается от других? — раздражённо спрашивает Бронсон.

— Это смесь успокаивающих трав, — объясняю я, вытаскивая иглу из кожи девушки. — Ромашка, валериана, мелисса и ещё пара-тройка растений.

— Смесь трав?! — гаркает генерал. — Что может сделать какая-то трава?!

Габриэлла начинает часто моргать, словно пытаясь сфокусировать взгляд хоть на чём-нибудь.

Должно сработать.

Её веки становятся тяжёлыми, и она опускает их.

— Снижается активность мозга.

— И ты уверен, что это сработает? — не унимается Бронсон.

— Она уже зевает, — приходит на помощь Коди, и я замечаю, что его голос звучит ближе. — Она просто поспит, а потом придёт в себя.

— Что ж, — тянет Бронсон, и его тон кажется очень довольным. — Я знал, что Дэннис Рилс нам пригодится.

Не выдержав, я тихо огрызаюсь:

— Хорошо, если бы вы прислушивались ко мне хотя бы иногда. Я предупреждал вас, что влажность воздуха должна быть достаточно высокой…

Я чувствую на себе взгляды солдат. Уверен, если подниму голову, то увижу на лицах ошеломление. Но не сомневаюсь: генерал точно знает, о чём я говорю.

В это мгновение тело девушки расслабляется и опускается в мои руки. Я чувствую, как размеренно она дышит. Лицо Габриэллы кажется безмятежным, и от осознания беспомощности моё сердце стучит так болезненно, как никогда прежде.

Генерал подходит ближе, нависая над нами и глядя сверху вниз.

— Ты невероятно вовремя, — протягивает Бронсон, но когда я поднимаю голову, то вижу его сжатые в линию губы и погасший взгляд, которые выдают, насколько он разочарован, что я оказался здесь.

ГЛАВА 29 (Габриэлла). ШЁПОТОМ

«Не бойся. Я всегда буду с тобой», «Я обещаю, что буду рядом». Голоса сливаются один, и мне трудно определить, кому они принадлежат. Слова звучат вновь и вновь, пока я не начинаю догадываться, кто их произносит…

Передо мной появляется женщина. Лицо обрамляют тёмные волосы, на меня смотрят ясные насыщенно голубые глаза. А потом видение рябит, как будто кругами идёт отражение в воде, и я вижу уже совсем другое лицо. Взъерошенные волосы, тёмные круги под воспалёнными глазами и ощущение, что человек едва держится на ногах… Перед внутренним взором вновь и вновь возникает Дэннис, на доли секунды замерший в дверях.

Два лица сменяют друг друга, вызывая у меня головокружение. Они то проясняются, показываясь из межзвёздного пространства, то исчезают, растворяясь среди звёзд… И я снова и снова слышу: «Не бойся. Я всегда буду с тобой», «Я обещаю, что буду рядом».

— Малышка! — вдруг восклицает женщина испуганно и падает передо мной на колени.

Я смутно ощущаю, как заботливые руки нежно, но крепко прижимают меня к себе.

— Малышка! — шепчет она дрогнувшим голосом, и я чувствую, как от сдерживаемых рыданий её тело бьёт дрожь.

Голова раскалывается, и приходится часто моргать, пока всё не расплывается, а в следующее мгновение я вижу Дэнниса: он опускается на колени, в руках игла, но вместо страха ощущаю трепет… Я так рада видеть его рядом.

Боль в груди Дэнниса, боль в груди незнакомки — и та, и другая приносит страдания мне самой, и я шепчу: «Давай исцелю…», — но голова начинает болеть так сильно, что всё вокруг кружится, и кажется, мир сходит с оси. Меня бьёт крупная дрожь, на тело обрушивается волна выворачивающей наизнанку боли, и я издаю болезненный стон.

— Малышка, — вновь шепчет женщина, и в её голосе звучат страдание и страх. — Посмотри на меня, посмотри.

Я пытаюсь, но слёзы застилают глаза, а боль и вовсе ослепляет.

— Дыши глубже. Просто дыши.

Вновь не понимаю, кому принадлежит этот голос, однако делаю, что он велит. Кожа пылает огнём, и когда её касаются чьи-то прохладные, как свежая родниковая вода, ладони, я выдыхаю с облегчением.

Кожу вдруг пронзает что-то острое и кусачее. Я вздрагиваю, подавляя возглас, но к собственному удивлению чувствую, как под кожей растекается спокойствие. Я вновь моргаю очень часто, но ничего не вижу. Лишь краем сознания понимаю, что искры погасли и больше не скачут вокруг…

А потом я чувствую её…

Прямо напротив меня сияет огромный огненно-красный диск Солнца. Он ослепляет сквозь плотно сомкнутые веки, и мне приходится закрыть лицо руками, но ещё до того, как наконец приоткрываю глаза, привыкая к ослепляющему свету, я ощущаю присутствие Верховной авгуры…

Многочисленные цветы и ветви плотно укрывают тело женщины. Одежда шевелится и меняет форму. Коса, обычно отливающая серебром и золотом, сейчас, освещённая солнечными лучами, что бьют в спину, горит огнём. Я не могу разглядеть лицо: только неестественно тёмные глаза, которые выделяются на сияющей коже. Взгляд Флики проникает мне в самую душу…

— Что ты наделала? — вкрадчиво произносит бабушка. — Зачем ты позволила голосу усыпить твою бдительность?!

Палящее Солнце и испепеляющий взгляд сжигают меня заживо, горло совсем пересыхает, и приходится сглотнуть несколько раз, чтобы ответить:

— Он обещал, что будет рядом. И он был.

Я не знаю, почему произношу эти слова, и меня саму они удивляют гораздо больше, чем бабушку — она с готовностью откликается, как будто и не ожидала услышать другого:

— Голос принадлежал тальпу! И он говорил, что активность твоего мозга снижается. Он сказал Мучителю, что нужно к нему прислушиваться, что он предупреждал о высокой влажности воздуха! Он рассказывал, как следует с тобой поступить, как тебя пленить и лишить какой-либо защиты!

Флика произносит всё это с непроницаемым выражением лица, и её черты заостряются настолько, что я с трудом узнаю бабушку…

— Я ничего не понимаю… — шепчу испуганно, но она не даёт мне ничего сказать:

— Мучитель заявил, что знал: Дэннис Рилс будет полезен!

К страху присоединяется растерянность, и я произношу:

— Я не слышала этих слов…

— Не лги мне! — кричит бабушка так громко, что я пугливо отползаю от неё. — Я предупреждаю тебя, — произносит она тише, но ещё более угрожающе, заставляя меня плавиться под гневным взглядом непривычно тёмных глаз. — Ты знаешь, какую цену я готова заплатить за безопасность своих людей.

— Цену?.. — сглотнув, повторяю я.

— В глубине души ты знаешь, — произносит она всё тем же голосом, посылающим по моему телу дрожь. — Не сомневайся: я сделаю, что должно.

Я чувствую всё большую растерянность и страх, и знаю, что не помогут никакие оправдания, однако упрямо шепчу:

— Он принадлежал не только тальпу.

— Что?! — восклицает Флика.

— Голос. Их было два, и второй принадлежал не Дэннису.

На мгновение Верховная авгура оторопело замолкает, а потом грозно возвещает:

— Дитя, ты ничего не знаешь!

— Так расскажи… — шепчу, но она не слушает:

— Делай, что я тебе велю! Следуй за моим голосом! За моим!

С каждым словом Флика говорит всё громче и зловеще, а потом лицо бабушки вдруг искажается, когда она жутковато улыбается и произносит, медленно растягивая слова:

— Против корриганов нет иных средств, кроме огня. Против воды и тьмы нет другого оружия. Обожги!

Я смотрю на Флику и с ужасом осознаю, что незнакомым голосом, который вдруг снова слышу, действительно говорит бабушка: это её губы шевелятся, когда звучат страшные слова. Холодок проходит по моей спине, хотя вся я как будто сгораю в пламени. И последнее, что вижу, — лицо моей бабушки, которое кажется почти незнакомым. Верховная авгура смотрит только на меня, пронзая взглядом, — злым, жёстким, пылающим огнём…

* * *

Я подрываюсь и открываю глаза.

— Тише, тише, всё хорошо, — доносится до моего сознания голос Дэнниса.

Сильные руки удерживают меня на месте и прижимают к себе. Приходить в себя и встречаться с тальпом, у которого самые тёмные глаза, какие я когда-либо видела, — уже становится традицией. Но теперь, после видений, которые потревожили мой разум, — это становится невыносимым.

Под глазами парня по-прежнему залегают тёмные круги, а волосы кажутся безжизненными. Я отвожу взгляд, всё плывёт, и не сразу замечаю за спиной Дэнниса Алана.

— Всё в порядке? — спрашивает он обеспокоенно.

Перед глазами возникает огромный огненно-красный диск Солнца, и фигура Верховной авгуры на его фоне…

Ничего не в порядке.

— Габи? — успевает обратиться ко мне Дэннис до того, как солнечное сплетение скручивает тугим узлом, и я хватаюсь за живот, поджимая под себя ноги.

В ушах шумит кровь. Голову давит со всех сторон. Я чувствую, что ещё несколько секунд, и меня стошнит. Именно в этот момент, видимо, догадавшись, в каком я состоянии, Дэннис ставит передо мной небольшую миску, и меня тут же выворачивает наизнанку. Я кашляю и лишь потом ощущаю, что мои волосы придерживают заботливые руки.

— Я видела бабушку! — жалуюсь испуганно, как только могу говорить.

Не представляю, как эти слова помогут мне, просто лепечу, как маленький ребёнок, отчаявшийся разобраться в происходящем.

— Это галлюцинации, — успокаивает Дэннис. — Видения. Алан, воды!

Лишь краем сознания отслеживаю, что мужчина куда-то уходит и через мгновение возвращается обратно со стаканом, однако не успеваю даже взять его своими трясущимися руками, как меня снова выворачивает.

— Это точно нормально? — шепчет Алан.

Стараюсь сосредоточиться на словах Дэнниса, хотя его голос то и дело утопает в шумном потоке крови в ушах:

— Расширение зрачка, головокружение, рвота, галлюцинации, слабый пульс — неприятные, но не опасные симптомы. Снижение активности мозга не могло пройти без последствий.

«Голос принадлежал тальпу! И он говорил, что активность твоего мозга снижается», — я морщусь при воспоминаниях о словах, которые сказала бабушка из моего видения.

— Неприятные?! — вдруг восклицает Алан, и я с удивлением осознаю, что различаю в его голосе настоящее волнение.

— Ты забыл, что вы хотели сделать ей внутривенный укол транквилизаторами? — напоминает Дэннис совсем не дружелюбно.

Всё моё тело дрожит, и я до боли сжимаю руками край миски, которая стоит передо мной.

— А может быть, это ты что-то перепутал? — напряжённым голосом спрашивает Алан. — Ты говорил, это вещество создано из трав. Хочешь сказать, от них ей так плохо?

Дэннис огрызается в ответ:

— А ещё я говорил, что влажность воздуха в комнате должна быть достаточно высокой!

«Он сказал Мучителю, что нужно к нему прислушиваться, что он предупреждал о высокой влажности воздуха!»

При очередном воспоминании о бабушке голову простреливает боль.

— Говорил, что ко мне стоит прислушаться, — продолжает Дэннис, едва не рыча от злости, и я впервые вижу его таким…

«Он рассказывал, как следует с тобой поступить, как тебя пленить и лишить какой-либо защиты!»

— Влажность воздуха всё решила бы? — недовольно спрашивает Алан, и Дэннис закатывает глаза.

— Для неё даже полевые травы как общий наркоз, — всё тем же тоном отвечает парень, не оборачиваясь к воину, продолжая придерживать мои волосы, когда я вновь скрючиваюсь над миской.

— В любом случае, — заявляет Алан, — главное, Бронсон тобой доволен, верно?

«Мучитель заявил, что знал: Дэннис Рилс будет полезен!»

Парень зло смотрит на воина, а потом переводит взгляд на меня и нервно сглатывает, его и без того чёрные глаза совсем темнеют, в то же время из них исчезает злость, уступая место беспомощности и… чувству вины.

Мы смотрим друг на друга, и неожиданно установившееся молчаливое понимание заставляет меня отвести взгляд. В голове столько вопросов, но ни один из них я не решусь задать при Алане, и это смущает меня больше всего: я не хочу, чтобы из-за меня Дэннису, возможно, пришлось отвечать на вопросы воина.

Надеясь как-то отвлечься, я с трудом произношу:

— Где мы?

— В моей квартире, — отвечает Дэннис.

— В светлой, маленькой комнате, — вмешивается Алан, и я не понимаю, почему в его голосе звучит издевательство. — Не слишком тебе здесь просторно? — продолжает воин, словно имея в виду совершенно противоположное.

Как и прежде, даже не оборачиваясь к Алану, Дэннис отвечает:

— Гораздо лучше, чем тем, кто живёт в квартирах-трансформерах в Кольце Эмили.

Наверное, это что-то значит, потому что парни напряжённо переглядываются, и Алан не стремится продолжить разговор. Только вот я вообще ничего не понимаю. Особенно когда меня тошнит раз за разом.

— Тебе нужно много пить, — тихо говорит Дэннис, когда мне везёт спокойно посидеть чуть дольше, чем прежде.

Он выхватывает из рук Алана стакан и протягивает его мне. Почувствовав на языке свежую, вкусную воду, я начинаю пить её крупными глотками, но Дэннис предупреждает:

— Только не спеши, — его голос звучит мягко, в отличие от тона, которым он произносит следующие слова, обращаясь к воину: — Ты убедился, что всё в порядке — можешь идти.

Через донышко стакана я вижу, как вытягивается лицо Алана, и он собирается что-то ответить, но вдруг раздаётся неприятный писк, похожий на комариный.

— Твой хозяин уже ждёт ответа, — усмехается Дэннис, и я вижу, как Алан проводит по своему запястью и с мрачным видом отходит в угол комнаты.

— Генерал Бронсон, — отвечает он. — Да, очнулась, но пока не совсем пришла в себя…

Он говорит всё тише, и я перестаю концентрироваться на его словах. Отнимаю от губ стакан, и наши с Дэннисом взгляды вновь встречаются. В сознание врывается воспоминание, как два лица сменяют друг друга, а затем соединяются в одно… Мне вспоминается боль в груди незнакомки, боль в груди Дэнниса… Я и сейчас её чувствую.

— Что с тобой случилось? — вопрос вырывается без моего разрешения.

Парень удивлённо приподнимает брови, но ничего не отвечает, потому что Алан возвращается к нам, всё ещё разговаривая с Мучителем, хоть я не вижу даже фантом генерала. Воин задумчиво указывает рукой на Дэнниса, словно хочет что-то сказать, но вдруг меняется в лице, прислушиваясь к словам собеседника, и бросает на меня взгляд, который в тот же момент становится растерянным.

— Как прикажете, — говорит он и внезапно почти выбегает из комнаты.

С радостью осознавая, что меня тошнит уже гораздо меньше, а в ушах перестаёт так отчаянно шуметь, я осматриваюсь: нас окружают белые стены, и возникает чувство, словно мы и не покидали пространство, в котором меня пленили прежде. Только здесь нет никакой преграды, а за ней нет Бронсона и его людей, и я вдруг осознаю, что… мы одни.

Мой вздох облегчения звучит слишком громко в установившейся тишине, и Дэннис обращает ко мне взгляд. Дыхание застревает в горле, и выдох получается судорожным. Напряжённость, которая всего несколько секунд покинула меня, вдруг возвращается и становится ощутимее в много раз. Из-за неё сдавливает грудь и саднит горло.

— Послушай меня, Габриэлла…

«Что ты наделала? Зачем ты позволила голосу усыпить твою бдительность?!»

— …тебе нужно поесть, — говорит парень, но я не сдаюсь.

— Ты не ответил на вопрос, — неуверенно произношу я, надеясь всё-таки понять, что случилось.

— Меня задержали, — отвечает Дэннис после некоторой заминки. — Но я сделал, что обещал, верно?

Не дожидаясь, пока что-нибудь скажу, он поднимается, и только сейчас я замечаю, что нахожусь на каком-то странном, мягком возвышении.

Дэннис уходит в угол комнаты, где в белоснежной стене сияет островок ярко-зелёного цвета, в пузырях воздуха словно плавают фрукты и овощи. Парень тянет на себя прозрачную дверцу и достаёт прямо из вещества несколько яблок, бананов, грозди винограда и горстку малины.

Направляясь ко мне, Дэннис отвечает на мой удивлённый взгляд:

— Это холодильник.

— Что такое «холодильник»? — не удерживаюсь я от любопытства.

Вдруг раздаётся женский голос:

— Принцип работы основан на люминесценции, охлаждающей биополимерный гель, в котором должны храниться продукты.

Я испуганно осматриваюсь, потому что голос звучит как будто отовсюду одновременно, но в белоснежном пространстве я не вижу никого, кроме Дэнниса.

— Отключить, — произносит парень.

В моей голове раздаётся голос Бронсона: «Отключи её» — и меня начинает бить дрожь. Лишь краем сознания я понимаю, что Дэннис отвлекается от фруктов и поспешно что-то ищет, пока невидимая женщина продолжает говорить:

— Входящее ультрафиолетовое излучение преобразуется в видимый свет, который и обеспечивает охлаждение за счёт разницы в длине волн. Гель не прилипает к продуктам и не портит их…

Голос замолкает так же резко, как начал что-то рассказывать. Я вижу в руках Дэнниса какое-то маленькое устройство.

— Всё хорошо, — успокаивает парень, приближаясь ко мне. — Это просто голосовой робот. Больше она тебя не потревожит.

Холодильник, робот… Слова, которые когда-то произносила Нона, а я старалась не слушать и не верить тому, что она говорила… Теперь кажется, будто это было в другой жизни.

— Вдохни полной грудью. Ты в безопасности.

Я делаю глубокий вдох, но не могу перестать осматриваться. Эта комната просторнее, чем та, в которой меня держал Мучитель. Здесь гораздо больше разных непонятных предметов, которые выпирают прямо из стен, как этот холодильник справа или виртуальное кресло в другом углу. Я медленно поворачиваюсь и вижу…

— Цветы?! — восклицаю, не веря своим глазам, и вскакиваю на ноги.

Голова кружится, и я бы упала, если Дэннис не подхватил меня под локоть, но всё моё внимание поглощено цветами… Я замираю перед стеной, покрытой от пола до самого верха растениями. Здесь столько сочной насыщенной зелени! Среди неё выделяются ярко-красные цветы пуансетии, по форме напоминающие звёзды, разноцветные фиалки и покрытые нежными, ещё не раскрывшимися бутонами кактусы. Но восхитительнее всех выглядят цветы камелии — махровые, кремового цвета с яркими светло-жёлтыми лепестками в центре.

Я смаргиваю слёзы, чувствуя, как грудь сжимает давящая тоска. Шарю взглядом по цветкам, присматриваюсь, и становится понятно, что из стены выпирают деревянные ветки, но слишком правильной формы.

— Что это? — удивляюсь, указывая на них.

— Полки, на которых стоят горшки с цветами.

— Зачем?

Лучше я не буду смотреть на Дэнниса, чтобы не видеть его озадаченное лицо.

— Так мы выращиваем растения. Нужна земля.

Я задерживаю дыхание.

Конечно, им нужна земля. Но почему… в горшках?

Мой взгляд останавливается на фуксии, которая скоро собирается зацвести. Насколько я знаю, растение нетребовательно в уходе, но любит Солнце.

— А как же свет?

Дэнис проводит рукой по стене — только сейчас замечаю, что на ней выступает небольшой кружок, — и над цветами загорается свет. Он меняется от лилового до красного оттенка, а потом до тёмно-синего. Свет искусственный, но немногим отличается от того, который спас меня, когда Дэннис впервые принёс фонарь.

— Солнечные батареи, — задумчиво произношу я. — Лампы, которые сохраняют энергию.

— Так странно слышать от тебя такие слова.

Застигнутая врасплох не столько самим замечанием, сколько мягкой интонацией, я поворачиваюсь к Дэннису. Он хмурится, но его взгляд кажется… восхищённым. Кровь приливает к лицу, и в голову приходит мысль, что лучше бы уж парень злился.

— Тебе легче? — озадаченно спрашивает он, наверняка заметив румянец на моих щеках.

Я отвожу взгляд и, надеясь скрыть смущение, отвечаю вопросом на вопрос:

— Потому что я дикарка, верно?

Ощущаю растерянность Дэнниса и боковым зрением замечаю, как он пытается заглянуть мне в глаза, но я ни за что к нему не повернусь.

— Я не хотел тебя обидеть, — тихо говорит он, и в голосе звучит… боль, что заставляет меня нарушить собственное решение и всё-таки обернуться к Дэннису.

— Такое впечатление я произвожу на вас… Хотя в то же время вы понимаете, что в чём-то мы развитее. — Мне приходится сделать несколько пауз, чтобы это произнести.

«Вы понимаете», — не совсем верно. Скорее…

— Ты понимаешь… — произношу я тихо, и наши взгляды впиваются друг в друга.

Тёмные глаза Дэнниса странно мерцают, и я не хочу мучиться догадками, что это значит, поэтому снова сосредотачиваю всё внимание на цветах. Неудивительно, что у парня есть красные и синие лампы. Насколько я помню, наилучший фотосинтез наблюдается при облучении именно ими.

— Красный помогает развиваться корневой системе, — говорит Дэннис, нарушая неловкое молчание, — а всему растению — цвести и плодоносить, но из-за него растения высокие и тонкие; синий…

— …увеличивает скорость роста и размер листьев, — прерываю его я, вспоминая то, что уже слышала однажды, и сердце болезненно сжимается, — но делает их короткими и коренастыми.

Ощущать на себе изучающий взгляд непросто, поэтому я рассматриваю фуксию так внимательно, словно увидела её впервые.

— Откуда ты это знаешь?

Мне вспоминаются цветущие яблони и персиковые деревья, девушка с зелёно-карими глазами, которые смотрели на меня с любопытством и добротой… Мелисса. В тот день она расстроила меня неуместной настойчивостью, но сейчас я с тоской вспоминаю умиротворяющее спокойствие в садах, выращенных девушкой. Увижу ли я её когда-нибудь?..

— Моя ближняя — садовница — рассказывала мне. В мой последний день на планете…

Зачем я только произнесла эти слова? Но их не воротишь, равно как и не исправишь тон голоса, который получился грустным и тоскливым. Мои слова падают между нами, как сломанная в ураган массивная ветка дерева, что, достигнув земли, хрустит и трещит, а её гибель, ощутимая лишь тонким телом, доставляет почти физическую боль.

Ощущать на себе пытливый взгляд ещё сложнее, чем изучающий, и я виновато и испуганно смотрю в ответ, мысленно умоляя, чтобы Дэннис не начал расспрашивать. Я не должна была это говорить, а он не должен был услышать.

Замечаю в левом глазу парня ту странную плёнку, которая светилась голубоватым, когда он показывал мне, как выглядит станция со стороны. Кажется, что с помощью этой причудливой вещицы Дэннис видит не просто меня, но и то, что прячется в моей душе. Однако он не задаёт вопросов.

Я облегчённо выдыхаю, когда понимаю, что и не станет расспрашивать, ведь парень направляется к столу, где оставил продукты, берёт нож и принимается нарезать фрукты.

— Что ты любишь?

Он посматривает на меня с интересом, продолжая разбираться с яблоком. Мой взгляд оказывается слишком явно удивлённым, потому что, заметив его, парень объясняет:

— Что ты предпочитаешь из еды?

Я наблюдаю за тем, как он берёт тарелку и аккуратно раскладывает порезанные кусочки, а затем чистит банан, режет и его, добавляет к яблоку, а следом в творческом беспорядке распределяет гроздья винограда и ягоды малины.

— Вопрос простой? — то ли говорит, то ли спрашивает Дэннис, всё ещё глядя на меня с интересом, и я понимаю, что он прав.

Однако, находясь на станции тальпов, в шатающейся палатке одного из них, едва ли я вправе просить любимые продукты, тем более что это еда — последнее что интересует меня после того, как я оказалась на Тальпе.

— Это необязательно, — признаюсь тихо, — я могу обходиться без неё.

— Дома ты не часто ела? — не сдаётся Дэннис. Он берёт тарелку и подходит ко мне.

— Ела, — нехотя соглашаюсь я, а он вопросительно приподнимает бровь.

— Так что ты любишь?

Дэннис осторожно касается моей ладони, но я всё равно вздрагиваю с непривычки, ощущая, какая его кожа прохладная, а потом он вкладывает в мою руку тарелку с фруктами.

— Поешь, — советует мягко, и взгляд чёрных глаз не отпускает меня. Тень улыбки пробегает по его губам, и парень добавляет: — И скажи, что ты предпочитаешь из еды.

Я беру ягоду и кладу в рот. Стоит мне раскусить её, и малина тает на языке, награждая сладким вкусом. От неожиданности издаю невнятное мычание и с наслаждением отправляю в рот сочные плоды, а когда поднимаю взгляд, замечаю, что Дэннис криво улыбается.

— Не так плохо, как в Сфере, верно?

Действительно. После фруктов и овощей, которые мне первый раз принесла Сьерра, желудок болезненно сводило. Она лишь отдалённо напоминала ту, что я ела дома, вкус казался пресным, и чувствовала я себя потом далеко не хорошо.

— Это очень вкусно, — охотно соглашаюсь я, беру ягоду винограда и кладу в рот.

На этот раз успеваю удержаться от довольного мычания, но прикрываю глаза, наслаждаясь терпкостью и сладостью, с привкусом как будто ананаса.

— Я рад, что понравилось, но всё ещё жду ответ на свой вопрос.

Мне тоже нужно получить ответы…

В груди вдруг так внезапно колет, что у меня перехватывает дыхание. Я догадываюсь, что боль принадлежит не мне, но Дэннис лишь едва заметно морщится, а затем хмурится, и по выражению его лица догадываюсь, что он понял, о чём я собираюсь спросить, потому что теперь парень по-настоящему мрачнеет и отводит взгляд.

— Ты кажешься очень усталым, — осмеливаюсь наконец, и он вымученно улыбается.

— Я отвечу на вопросы после того, как ты нормально поешь и помоешься.

Наверное, смотрю на парня недоверчиво, потому что он добавляет:

— Обещаю.

— Уже поела, — лгу я, поспешно отправляя в рот несколько кусочков банана и пару ягод малины.

Дэннис усмехается, на этот раз не так хмуро. Его взгляд пробегает по моему лицу, но вдруг задерживается на губах. Всего секунда — и он возвращается к моим глазам, но кровь успевает молниеносно прилить к моему лицу, и возникает отчаянное желание убежать, лишь бы скрыть пылающие щёки.

— Это не называется «нормально», — говорит Дэннис, пока я взглядом пытаюсь отыскать, куда деться. — И ты запачкалась.

До меня не сразу доходит, что на моих губах просто осталась малина, и это она привлекла неуместное внимание. Я поспешно вытираю губы и уже почти не помню ни о каких вопросах. Облегчённо выдыхаю, когда Дэннис подходит к одной из двух дверей, такой же белоснежной, как и всё вокруг, открывает её и говорит:

— Уверен, тебе понравится смыть с себя атмосферу лабораторий.

С этим не могу не согласиться.

Дома, на планете, я молилась дважды в день, очищая тело и душу, примерно раз в неделю отправлялась к Водопаду помыться, но здесь… здесь я ни разу не смывала с себя все тревоги и боль.

Я подхожу к двери и надеюсь увидеть ярко-синюю воду, но в новом пространстве, до невозможного тесном, всё так же светится белизной, как и в других частях шатающейся палатки Дэнниса, так же, как в той комнате, где жила я.

С разочарованием я осматриваю странное место, как вдруг вижу девушку, которая сияет подобно пятну на всём этом белом фоне: светлая кожа, косы с фиолетовыми перьями, чуть более бледными, чем обычно бывают у эдемок, но одета девушка в штаны и кофту тальпов…

Моё сердце начинает судорожно биться. Я готова броситься к незнакомой эдемке, но, столкнувшись с ней взглядом, вздрагиваю от неожиданности. Мои испуганные глаза. Мои губы, не удержавшие возглас удивления. Моё отражение. Как я могу быть такой глупой?!

— Ты не знаешь, что это такое? — спрашивает Дэннис, неверно расценив моё недоумение.

Он указывает на зеркало, более плотное, чем то, к какому я привыкла. Оно висит прямо в воздухе, рядом со стеной и чем-то напоминает преграду, за которой обычно находился Мучитель, только за этой нет другой комнаты.

— Зеркало, — шепчу я. — Просто у нас это чаще водная гладь, в отражении которой мы видим себя так же, как в этом. Но я знаю и такое…

Помню, как Нона нашла какой-то осколок и прыгала по лесу от радости, пока я шикала на неё, ворчала и боялась, что ближние найдут нас с тальповскими вещами в руках. Нона была права… Во многом.

— Не представляю, как это непривычно, — тихо произносит Дэннис и наклоняется через меня к непонятному углублению в стене.

На мгновение он случайно задевает моё плечо рукой и, почувствовав, как я вздрагиваю, поспешно отходит в сторону. Из блестящего крючка на стене идёт тонкая струйка воды. Парень нажимает на какие-то выпуклые символы, которые я до этого момента в стене даже не замечала, и говорит:

— Как только ты окажешься в ванной под душем, — он указывает сначала на странное углубление в полу и стене перед нашими ногами, а потом на ещё один крючок, по форме напоминающий цветок подсолнуха, — вокруг тебя возникнет полупрозрачная стена и включится вода. Тогда можешь мыться. Больше ничего делать не придётся: система сама рассчитает необходимое количество воды.

Так вот, откуда нужно было взять воду в том маленьком тесном пространстве, где Сьерра велела мне помыться! Для них я, должно быть, действительно дикарка… Вдруг мне впервые становится стыдно за своё невежество, однако я поспешно одёргиваю саму себя: я пленница в руках тальпов! Как я могу ещё стыдится и думать о том, что обо мне подумают чудовища, отнявшие свободу?!..

Я киваю, и Дэннис выходит из тесного пространства, но спустя несколько мгновений заглядывает обратно с растерянным видом.

— Я оставил новую одежду, выберешь, что понравится. А, да, — добавляет парень, — не забудь снять одежду, прежде чем заходить под воду.

Он думает, я совсем лишилась ума?.. Не успеваю ничего ответить, как парень исчезает, закрыв за собой дверь, а я оказываюсь среди белых стен, наедине с собой. Смотрю на собственное лицо в отражении. Внешне я не изменилась, разве что щёки впали, как будто я похудела, но глаза смотрят иначе… Жалостливо. Даже затравленно.

Делаю глубокий вдох. Я уже оказывалась в одиночестве на станции — в той «ванной», как её назвала Сьерра, и уже оплакивала свою судьбу, однако только сейчас я действительно чувствую себя наедине с собой, и осознание всего ужаса обрушивается на меня так стремительно, что к глазам подступают слёзы. «Только ни о чём не задумывайся, — шепчет внутренний голос. — Только не задумывайся…». Однако это не помогает: слёзы уже ручьями текут по моим щекам. Нет всхлипываний и тяжёлых вздохов — просто чёрные капли, которые бегут по коже, и я с трудом успеваю вытирать их руками, прежде чем они упадут на белоснежный пол. Через несколько минут на моих ладонях десятки грязных разводов, и слёз больше не остаётся, но в груди поднимается ураган, и я пытаюсь следить за дыханием, чтобы не начать всхлипывать и протяжно рыдать.

«Против корриганов нет иных средств, кроме огня. Против воды и тьмы нет другого оружия. Обожги!» — звучит в голове; в сознании возникает разгневанная Флика и огромный диск Солнца за её спиной, пылающий огнём взгляд и незнакомый голос, которым вдруг заговорила Верховная авгура: «Ты знаешь, какую цену я готова заплатить за безопасность своих людей…».

«Что ты наделала?»

Опасаясь, что я вновь не сдержусь, поспешно осматриваю все крючки и углубления, на которые указывал мне Дэннис, нажимаю, как он велел, и, как только появляется вода, я подставляю руки под струю, чувствуя, что она тёплая. Смываю с ладоней черноту и раздеваюсь, отбрасывая мысль, что я нахожусь на станции тальпов, окружена врагами и могу в любой момент вновь оказаться перед ними, ещё и обнажённая. Но когда я мылась последний раз? И когда помоюсь в следующий?

Я вхожу в углубление в полу и стене, несколько секунд стою, прикрывая руками наготу и не зная, что делать дальше. Но вдруг вокруг меня прямо из стен и из-под пола появляется полупрозрачная стена, а следующее чувство оказывается самым прекрасным за последние… дни? Месяцы?.. — На меня обрушивается поток воды. От неожиданности я вздрагиваю, и мне приходится закрыть рот рукой, сдерживая возглас, но уже через несколько секунд чувствую, как капли текут по волосам, по голове, плечам и спине; ощущаю, как сквозь поры кожи просачиваются чёрные капли и стекают в углубление в стене.

На мгновение я закрываю глаза и забываю обо всём, что произошло со мной ещё недавно. Перед внутренним взором появляются такие родные сердцу картины, когда мы с Ноной плескались в тёплой океанской воде, как с Фортунатом бродили под холодным проливным дождём, и по телу бегали мурашки…

Вода исчезает, и меня обдувает приятным ветерком, а потом я чувствую, как невидимая мягкая плёнка обнимает кожу. Полупрозрачные стены исчезают, и я вновь стою посреди белоснежного пространства совершенно обнажённой. Руки больше так не дрожат, и я чувствую, как биополе постепенно успокаивается. Выхожу из углубления и замираю перед стопкой одежды. Здесь явно больше нарядов, чем нужно. Можно было бы просто взять первый попавшийся, однако, когда вспоминаю слова Дэнниса: «Выберешь, что понравится», — любопытство берёт верх, и я рассматриваю один предмет тальповской одежды за другим.

Кофты с длинными рукавами, брюки, закрывающие полностью всю кожу до самых щиколоток — плотные и тяжёлые ткани, очень похожие на те, что я носила в плену у Мучителя, на те, что сняла всего несколько минут назад. Я так от них устала.

Среди вещей нахожу простое платье нежно-зелёного оттенка, вероятно, доходящее почти до колен. Оно сшито из лёгкой ткани и в то же время достаточно плотной, чтобы не выставлять напоказ каждый изгиб моего тела. За всё время из девушек Тальпы я видела только Сьерру и Ребекку, и обе они были в угловатых кофтах и обтягивающих брюках. Не уверена, что местные девушки носят платья, но, если мне оставили эту одежду и дали выбор — надеть нечто удушающее или хотя бы на время почувствовать себя уютнее, значит, я вправе воспользоваться возможностью.

Рядом со стопкой одежды я нахожу свёрток, неуверенно его разворачиваю и обнаруживаю нижнее бельё, глядя на которое почему-то испытываю гораздо большее смущение, чем следовало бы.

Больше не раздумывая, надеваю нижнее бельё, бежевый топ на тонких бретелях, а сверху — нежно-зелёное платье и смотрюсь в отражение. Прямоугольный вырез не кажется глубоким, и в то же время бретельки не особенно широкие и обнажают мои руки. Увидев инсигнии, я начинаю чувствовать себя привычнее и спокойнее.

Я поднимаю взгляд. Волосы, слегка влажные, закручиваются крупными локонами, глаза смотрят перед собой устало, но более сдержано… или отрешённо? «Как я до этого дожила? — мелькает в голове. — Как я здесь оказалась?»

Неуверенно толкаю дверь и выхожу из комнаты. При виде меня взгляд Дэнниса замирает на несколько секунд на платье, потом проскальзывает по мне с головы до ног и поднимается к глазам, когда парень с улыбкой произносит:

— Приятно вновь почувствовать себя человеком?

Фраза звучит странно, но отзывается в моём сердце.

— Очень.

— Завтра будет лучше, — обещает Дэннис. — Ты давно не молилась. Я отвезу тебя на Нимфею — туда, где ты сможешь вздохнуть свободно.

Даже боюсь верить этим словам, но ощущаю, как на моём лице расцветает очень слабая, но всё-таки улыбка.

Дэннис приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но вдруг передумывает. Он сглатывает, и только потом произносит:

— Каждый день ты разная.

Он пристально смотрит на меня, заставляя задержать дыхание.

— Ты можешь менять свой внешний вид?

Я растерянно киваю, и он вновь спрашивает:

— Так же, как исцелять себя?

— Это проще сделать, — признаюсь я.

— И сколько времени понадобиться?

— Сложно ответить. От нескольких минут до нескольких часов.

— Завтра утром ты могла бы выглядеть немного иначе?

Совершенно необъяснимая обида ударяет по моему сердцу. Невольно я оборачиваюсь, чтобы ещё раз взглянуть в отражение и понять, что со мной не так, но в это время Дэннис продолжает:

— Твоя внешность привлекает много внимания. Девушки на Тальпе ухаживают за собой, но крайне редко выглядят так, — он указывает рукой на моё тело, как будто это что-то объясняет, — и подобное не остаётся без внимания.

«Крайне редко выглядят так», — крутится у меня в голове, и я чувствую, как почему-то не понятная мне самой обида покидает моё сердце. «Подобное не остаётся без внимания». Что это значит? Я видела немногих тальповских женщин. Всего двоих — Сьерру и Ребекку. Черты их лица не были некрасивыми, скорее, немного резкими и… серыми, лишёнными красок. Зато эти девушки очень разные. Окажись они среди эдемок, их никогда бы не спутали с кем-то другим, а значит, их обеих можно было бы назвать… привлекательными.

От этой мысли становится тоскливо.

— Завтра нужно, чтобы никто не останавливал на тебе свой взгляд, — продолжает парень, — чтобы никто не понял, кто ты такая. Сможешь спрятать все яркие пряди волос? Они чудесные, но тебе будут завидовать все жительницы станции.

Он сказал, что они… чудесные?..

— И самое главное — никаких инсигний. Мы подберём тебе одежду, чтобы их не было видно. Но даже при таком раскладе самое важное — чтобы они не загорались. Справишься?

Дэннис смотрит на меня очень серьёзно.

— Да, — обещаю я, однако он прищуривается и уточняет:

— Это возможно?

— Потребуется чуть больше самоконтроля.

Дэннис улыбается.

— У тебя его хоть отбавляй, если ты выдержала испытание Бронсона.

Его улыбка гаснет, как и глаза. Он смотрит на меня выжидающе, а я пытаюсь понять, откуда он знает.

— Ты видел? — произношу я, чувствуя, как в сердце забирается неприятное сомнение.

— Конечно, нет. Просто было понятно, что он не отпустит тебя сюда, пока не убедится, что для него это безопасно. У меня есть кое-что. Для тебя, — вдруг говорит Дэннис и достаёт из заднего кармана какой-то предмет. — Я хотел бы, чтобы у тебя была своя лента.

Я не сразу понимаю, о чём речь, но Дэннис протягивает мне тонкую светлую полоску, и вдруг до меня доходит.

— Такая же, как у тебя?! — удивляюсь я и тут же себя одёргиваю, однако Дэннис уже успевает улыбнуться и протягивает мне тонкую полоску, только я не знаю, что с ней делать.

Бросив на меня быстрый взгляд, Дэннис легонько касается моей руки. Я не шевелюсь, остро ощущая, как его холодная ладонь обхватывает моё запястье чуть крепче, а другой рукой он проводит по нему, оставляя под пальцами плёнку. Она полупрозрачная, и моё запястье под ним словно немного искажается.

Когда Нона пыталась показать мне ленту, я испуганно отступила и глядела на тальповскую вещь с омерзением, думая о том, что она принадлежит не нашей эпохе, не нашему Фракталу — чужому миру, которому больше нет места на нашей планете. И вот я снова смотрю на этот странный предмет, похожий на лоскут ткани, что можно обернуть вокруг запястья. Если я правильно понимаю, то тальпов этой безделушкой не удивишь, и теперь если кто-то и является чужаком, то это я…

Я чувствую на себе взгляд Дэнниса, пока старательно рассматриваю подарок. На ленте загораются цифры.

«Наши предки надевали так называемые ленты на запястья, и те показывали время…»

— Семь часов двадцать минут, — произношу я, и парень озадаченно смотрит на меня. — Видела такие символы на солнечных часах. Бабушка всегда говорила… — я замолкаю, опомнившись.

Дэннис смотрит на меня внимательно. Я готова провалиться под землю или что там под нами находится, лишь бы исчезнуть. Если бы мои ближние услышали, как я разговариваю с тальпом, беззаботно, будто все в порядке, то Народный суд наверняка решил бы изгнать меня из Фрактала…

Я судорожно пытаюсь придумать, как перевести разговор, но вижу в глазах Дэнниса понимание. Парень переводит взгляд на ленту на моём запястье и говорит спокойно, как ни в чем не бывало:

— Завтра утром я расскажу, как этим пользоваться. А пока… — он отступает на несколько шагов, садится на стул возле виртуального кресла и его начинает включать, как уже делал раньше, а меня жестом приглашает занять главное сидение:

— Я сказал, что отвечу на твои вопросы.

В какой-то момент мне казалось, что Дэннис забыл о своём обещании, но вот он готов рассказать, что произошло. И я чувствую, как у меня холодеют руки. Я сажусь, потому что ноги вдруг кажутся слабыми.

— Что случилось? — спрашиваю я просто, хотя в голове носятся и другие — более развёрнутые вопросы. — Почему ты не смог прийти? Что с твоим телом?

Парень отвлекается от виртуального кресла и поднимает на меня взгляд. Я так понимаю, он ожидал совсем других вопросов, и уверена, что на мои не ответит. Однако парень очень медленно произносит:

— Нужно было уладить некоторые дела прежде, чем ты выйдешь в город.

— Уладить? — переспрашиваю я.

— Поговорить с людьми, которые смогут помочь, если всё выйдет из-под контроля.

Сомневаюсь, что такой ответ может что-то прояснить, ведь в голове рождаются только новые вопросы: из-под чьей контроля? Что за люди?

— Только не обсуждай это ни с кем, — Дэннис хитро улыбается, скорее, чтобы просто отвлечь моё внимание.

— Едва ли я могу обсудить то, что не понимаю, с кем-то, кого не знаю, — не сдерживаюсь я, и парень удивлённо приподнимает одну бровь. — Что бы это ни было, оно не объясняет, что произошло с твоим телом, — говорю я уже не так неуверенно, и парень меняется в лице: брови напряженно сходятся на переносице, но уже в следующее мгновение Дэннис вновь улыбается, однако совсем иначе — грустно.

— Я здесь, и со мной всё нормально, разве нет? — не дожидаясь ответа, он продолжает: — Не волнуйся. Без защитника ты не останешься.

Я уже открываю рот, чтобы сказать, что ничего не нормально, но последняя фраза Дэнниса сбивает меня с мысли. Он будет моим защитником?..

У меня приоткрывается рот от удивления, и я чувствую, как к щекам в который раз приливает кровь. Парень долго смотрит на меня с замешательством, пока в его глазах наконец не проскальзывает догадка.

— Я имел в виду, что я в любом случае не оставлю тебя на произвол судьбы.

Какая я глупая: конечно, я совсем забыла, что у них это слово имеет другое значение.

Дэннис смотрит на меня открыто, а я испытываю смущение, уже который раз за какой-то час. Сама не понимаю, из-за чего так смущаюсь — может, потому что мне неуютно доверять незнакомцу, а я всё больше на него полагаюсь…

Дыхание парня на мгновение сбивается, и в груди я чувствую тупую боль. Дважды я ощущала в теле Дэнниса свежие раны, но только во второй раз мне показалось, что даже если приглушить сильную боль, что сбивала дыхание, от причины избавиться не получится, будто что-то внутри намеренно не позволяет это сделать. Теперь же всё иначе…

— Я обещала исцелить твоё сердце, но опоздала, — произношу я и добавляю: — Словно рядом с твоим располагается другое — маленькое сердце. В прошлый раз оно билось в одном ритме, которым я могла управлять, а сегодня — совсем в другом — более размеренном, спокойном, но от этого… не легче.

Не могу понять, какие эмоции отражаются во взгляде Дэнниса: его глаза кажутся ещё более тёмными, чем обычно, хотя, уверена, дело в белоснежных стенах. Наверное.

Я сглатываю и заставляю себя продолжить:

— Теперь сердце чувствует себя иначе. Я ощущаю в твоей груди боль, но она другая… — замолкаю, потому что меня вдруг озаряет! — Он сделал что-то с твоим сердцем, да?!

Взгляд Дэнниса в тот же миг превращается в почти испуганный.

— Генерал Бронсон? — восклицаю я, требуя ответа с непривычной для меня решительностью.

Парень смотрит на меня озадаченно, то ли удивлённый тем, что я произнесла имя Мучителя, то ли тем, что вообще догадалась. А я права. Это видно по тому, как Дэннис растерянно пытается придумать, что ответить. Нона всегда делала так, когда собиралась солгать.

— Я обещала, что исцелю твои руки, но так ничего и не сделала. Я обещала, что при следующей встрече исцелю твоё сердце, что бы ты ни говорил, и ты согласился. Поэтому, пожалуйста, скажи правду, — говорю я твёрдо, неожиданно для самой себя — и уж точно внезапно для Дэнниса: его брови удивлённо приподнимаются. — Скажи мне. Я всё равно помогу, но мне придётся потратить много времени, чтобы понять, с чем приходится бороться.

Парень замирает, не сводя с меня хмурого взгляда, и молчит, явно подбирая слова.

— У нас с генералом была договорённость, что он вживит мне в грудь датчик, — очень медленно произносит Дэннис, так и не отводя взгляда, и по глазам я вижу, что он говорит правду. — Бронсон хочет следить за тем, где я нахожусь. Боится, что не сможет контролировать.

— Контролировать? — переспрашиваю я поражённо.

— Опасается, что не буду делать то, что он велит, — отвечает Дэннис, но это мне ничего не объясняет.

В недра земли провалились бы все их технологии, в которых я ничего не смыслю…

— Что такое «датчик»? — произношу я сдавленным голосом, чувствуя, как в горле застревает ком.

— Устройство, которое присылает информацию о том, где находится человек, в чьё тело он вживлён. Это не рана, тебе её не залечить. Помочь мне невозможно, пока датчик не извлекут. Это произойдёт… позже.

— Я не настолько наивна, чтобы не догадаться, что это случится не скоро, а может, вообще не случится! — признаюсь я, ощущая, как из-за кома в горле мне и дышать становится труднее, а глаза Дэнниса словно пронизывают меня. — Он причинил тебе боль, и это со мной связано, — шепчу я, не сводя с него взгляда. — Из-за меня. Даже сейчас я чувствую, как неравномерно бьётся твоё сердце, — признаюсь встревоженным шёпотом. — Я должна хотя бы попытаться помочь.

Не знаю, что собираюсь сделать, но оставаться на месте просто не могу. Я резко поднимаюсь с кресла в тот момент, когда Дэннис тоже выпрямляется во весь рост.

Мы оказываемся так близко, что я вдруг впервые понимаю, какой он высокий. Я достаю ему до плеча и беспомощно смотрю снизу вверх. Если бы Дэннис когда-то хотел мне навредить, ему бы это ничего не стоило…

Моё дыхание сбивается.

— Это не из-за датчика, — говорит он шёпотом, глядя на меня сверху.

— Что?

— Сердце неравномерно бьётся. Не из-за него.

Наверное, разница в росте не позволяет словам добираться до моего сознания быстро. Потому что я не могу на них сосредоточиться.

— Ты один раз уже спасла мне жизнь, — говорит Дэннис, так и не отступив и заглядывая мне в глаза, — большего просить было бы неправильно.

Мой разум судорожно ищет ответ, когда это произошло, но чем больше я пытаюсь найти его, тем быстрее он от меня ускользает.

— Ожог под рёбрами, — подсказывает Дэннис.

— Ожог? — я вспоминаю, как ощущала свежую рану в тот день, когда прочувствовала биополе Дэнниса. Но это не был ожог. Это не было похоже ни на одно повреждение, с которым я сталкивалась. В любом случае… — Я лишь немного успокоила твою боль… — рассуждаю вслух растерянно, и Дэннис говорит:

— Ты не исцелишь мои руки, и тем более… сердце. Потому что я сам не готов исцелиться.

Не понимаю, что это значит, но искренность, с которой говорит парень, обезоруживает меня, как серьёзный взгляд чёрных глаз.

— Ты говорил, что, возможно, когда-нибудь расскажешь, что произошло в ту ночь, когда нужно было уладить несколько важных дел, — произношу я со слабой надеждой. — Может, расскажешь сейчас?

Дэннис хмурится, словно пытаясь припомнить, о чём я говорю, а потом в его глазах мелькает осознание, и он говорит:

— Пока не время. Я хочу, чтобы ты поняла меня правильно: то, что ты сделала, оказалось достаточно, чтобы избавить меня от очень серьёзных проблем. Ты избавишь меня и от многих других неприятностей, если завтра, как я уже сказал, будешь выглядеть не так чудесно, как сегодня, и станешь больше похожей на тальпа. Я обещал ответить на твои вопросы, а ты спросила про меня самого. Так что ты хочешь знать о станции? Каким будет первый вопрос?

«Не так чудесно…»

«Твои вопросы…»

«Что ты хочешь знать?..»

Я должна понять, почему глядя на крылья станции, я ощущала упадок, болезнь и боль… Мне нужно понять, кому принадлежит то ужасающее лицо с блестящим красным глазом. Мне следует разобраться, как здесь выжить. А ещё… ещё стоит отступить от Дэнниса и убежать от этих пронизывающих чёрных глаз.

Я неловко сажусь обратно на кресло. В голове пустота, и я растерянно задаю вопрос, который первый приходит в голову:

— Почему Коди мучает образ горящих в огне скелетов и человека в странном, дутом костюме?

Мне хочется произнести эти слова твёрдо, но получается только шёпотом.