Клеймо Солнца (СИ)

ГЛАВА 20 (ДЭННИС). ОРАНЖЕВЫЕ КРАПИНКИ

Как только я увидел, для кого именно генерал устроил целое совещание с долгими духоподъёмными речами, сразу стало ясно, о какой такой «команде» Бронсон говорил Ребекке, когда я подслушал их разговор. После мне пришлось спуститься в ненавистный Бункер и продолжить выслушивать грандиозные планы генерала, не лишённые здравого смысла, но в сложившихся обстоятельствах рискованные и порой граничащие с безумием. Пока он изливал мне свою гнилую душу, несколько раз звонил Коди, а потом — ещё лучше… на экране ленты высветилось имя: «Рэй Рилс»…

От шока, в который меня поверг этот звонок, я на несколько секунд потерял над собой всякий контроль и благополучно прослушал всё, что мне говорил Бронсон. Я мог думать только о том, что, когда Рэй Рилс, житель своего любимого Первого крыла, решает появиться в моей жизни, то никогда не даёт ответов — лишь предлагает всё новые и новые вопросы. А я терпеть не могу держать ответ. Тем более перед такими как он.

Когда вопрос генерала: «Тебе всё ясно?!», — вернул меня к реальности, я без угрызений совести сбросил очередные звонки: сначала Коди, а затем и Рэя. В конечном итоге за весь вечер я так и не ответил ни тому, ни другому, а, вырвавшись наконец из Бункера и пытаясь уложить в сознании всё, что Бронсон мне наговорил, отправился к старому другу и перевёл дыхание только когда оказался у него в кабинете.

Ни один из нас за все годы ни разу не произнёс слово «поминки», но я прекрасно помню, что в этот день 28 лет назад Ньют Оутинс узнал, что получит билет на станцию. Только он — не его родственники, не его друзья. Я никогда не знал, кто именно был ему дорог и насколько, однако спустя год после переселения на Тальпу Ньют попросил меня поужинать с ним в память о тех, кого он оставил на планете. Я не задавал вопросов, а он ничего не разъяснял, но в этот день всегда надевал чёрный костюм, как будто вновь носил по кому-то траур.

Вот и сейчас мы едим в тишине не меньше получаса. Я ощущаю на себе внимательный взгляд Ньюта, как будто он чего-то от меня ждёт, но, не зная, что он хочет услышать, решаю просто молчать, время от времени накладывая себе в тарелку еду.

Оутинс всегда щедро накрывал стол в этот день, и я каждый раз говорил ему, что это слишком много, тем более для двоих. Он лишь задумчиво мычал, и на следующий год всё повторялось. Его кабинет, обычно скромный и лаконичный, в этот день выглядел так, как будто здесь собралось не меньше двух десятков гостей, и стол ломился от блюд. Но сегодня он превзошёл самого себя.

Выбор просто огромный: от бургеров и сэндвичей, сочащихся соусами, до плато овощей, зелени и сыров, а также горячие блюда — курица, запечённая с картофелем, и рис со слабосолёным лососем. В качестве десерта на стол подали чизкейки с ягодами и фрукты — ароматные апельсины и клубнику, а главное — никаких гибридов.

Целый день я почти ничего не ел и набросился на угощение с видом голодавшего несколько месяцев, но теперь, утолив голод, начинаю чувствовать растущее напряжение, возникшее от оценивающего взгляда Ньюта.

Звонок нарушает тишину, и я с едва сдерживаемым раздражением раскатываю ленту по запястью и просматриваю надоедливое сообщение: «Вам звонит Рэй Рилс».

— Брат?

Я поднимаю голову: на меня смотрят светлые зелёные глаза, ясные и мудрые.

Ньюту Оутинсу гораздо больше лет, чем можно было бы предположить, и он — обладатель самой обычной, непримечательной внешности, однако всегда выглядит опрятно и подчёркнуто элегантно. На станции он ответственен за безопасность в Стеклянном доме. Хотя это не единственная его работа — и не самая опасная.

Я коротко киваю, и Ньют спрашивает тем же спокойным тоном:

— Какие-то проблемы?

— Не хочу ни встречаться, ни разговаривать с ним, — признаюсь я. — Вот моя проблема. Врывается в жизнь всегда внезапно, без предупреждений, превращает её в хаос и исчезает.

Оутинс понимающе кивает.

— Сколько вас помню, вы никогда не умели жить мирно, — грустно усмехается мужчина. — Вероятно, ты прав, что не общаешься с ним: твоя работа обязывает избегать конфликтов, — со значимостью добавляет он, и одного красноречивого взгляда достаточно, чтобы понять: Ньют говорит не о разработке виртуальных миров.

Моя начальница — Ребекка Олфорд, но это только официально. У меня есть и более ответственные обязанности — быть глазами и ушами моего отца, ведь только я знаю, где именно в основных районах нашего города установлены камеры динатов, и время от времени я должен отправлять в Эпицентр отчёт о ситуации в Третьем крыле.

— Неизбежное зло, — догадавшись, о чём я думаю, произносит Оутинс. — Необходимо всегда быть начеку.

Кому, как не ему, об этом судить, ведь и у него есть тайны.

— Одно моё неверное слово, и, не сомневаюсь, Рэй сделает всё, чтобы наша встреча с Даной не состоялась. А я не виделся с ней больше года.

Ньют сочувственно смотрит на меня и говорит:

— Тогда тебе нужно быть предельно осторожным, — зелёные глаза смотрят прямо на меня. — А разве ты осторожен?

У меня всё холодеет внутри. Руки сами собой замирают, и я так и не доношу вилку до рта. Опускаю ладонь, и металл со звоном ударяется о тарелку. Но я выдерживаю долгий взгляд человека, чьим сыном я всегда мечтал родиться, и задаю встречный вопрос:

— А разве нет?

Ньют медленно кладёт нож и вилку на тарелку, упирается локтями в стол и смотрит на меня.

— А разве можно назвать осторожностью твоё сотрудничество с генералом?

Мы молчим несколько долгих секунд, пока Ньют сканирует меня взглядом, словно лазером, пытаясь выяснить, насколько я уязвим после его намёка на события из далёкого прошлого.

Меня не удивляет, что Оутинс уже в курсе происходящего. Кому как не начальнику информационной безопасности Третьего крыла — серому кардиналу — всё знать? Официально эта работа осуществляется МОРиОНом, однако лично перед моим отцом отчитывается именно Ньют. О власти и влиянии Бронсона знает каждый, а вот Оутинса за пределами Стеклянного дома едва ли кто-то узнает. Да и трудно сказать, что он обладает властью, скорее навевает на других страх находясь в тени своего могущественного господина.

Однако во мне поднимается раздражение, что он не сказал сразу, а решил поиграть в эти игры с гляделками и наводящими вопросами. Голос совести неуверенно напоминает, что внутри сгнившей системы это, пожалуй, единственный человек, с которым я нашёл взаимопонимание, и не стоит лезть на рожон. Едва ли Ньют может дать мне то, что я желаю всем сердцем, однако, сделай я что-то не так, и он, возможно, сумеет оградить меня от гнева своего хозяина. Но «возможно» это — ключевое слово. В любом случае, ссориться с ним — значит, окончательно потерять почву под ногами.

— Что — сотрудники болтают? — предполагаю я, пытаясь сдержать раздражение, но оно всё равно проскальзывает в моём тоне.

Ньют только недовольно отмахивается:

— О чём могут болтать сотрудники? Им наплели с три короба, будто в лабораториях проводят эксперименты с будильниками на колёсах да разноцветной картошкой.

Я горько усмехаюсь, вспоминая, как думал о том же, когда услышал от Алана новость, что о Сфере для сотрудников Стеклянного дома сочинят нелепые легенды.

— Они могли бы вообще сделать вид, что лаборатория по-прежнему одиноко пустует, не оправдывая вложенных в неё денег, однако это было бы чересчур неправдоподобно, — добавляет Ньют в том же духе. — Думаю, в ближайшее время в окнах по ночам подолгу будет гореть свет. Один пытливый ум пытался намекнуть, что всё не так просто, как рассказывают, однако его быстро и ехидно высмеяли, так что динатам даже не пришлось бы волноваться о безопасности в Третьем крыле.

Я вновь невольно усмехаюсь: люди генерала неплохо работают, выдумывая и рассказывая всем небылицы. Возможно, Бронсон — самый преданный слуга руководителей станции.

— Дэн, я знаю, что генерал, как акула, повсюду преследует тебя, — переходит в наступление Оутинс, и мои плечи невольно напрягаются, как будто я собираюсь защищаться. — Он велел мне прикрывать тебя в тех случаях, когда оказываешься занят работой, которую он тебе подкинул, когда задерживаешься на работе и, более того, если вдруг тебе понадобится воспользоваться тайными лабиринтами, ведущими в Сферу.

Ньют упирает в меня взгляд — теперь уже упрямый и проницательный, и я, опустив собственный, с внезапным интересом начинаю рассматривать столешницу.

Так он позвал меня сегодня не только ради ужина в память о тех, кого оставил на планете. Приближается ещё одна долгая душеподъёмная речь, только на этот раз не от генерала.

— Ты действительно думаешь, что я настолько глуп, чтобы поверить, будто Бронсона интересуют научные исследования? — говорит Оутинс очень тихо, а потом, спустя бесконечно долгую минуту, произносит по-отечески тепло: — Ты ведь не ввязывался в переделки… сколько лет?

В этих словах я почти слышу чужие и раздражение, что вновь накатывает волнами, не позволяет мне удержаться от встречного вопроса:

— Ребекка приходила к тебе?

Ньют молчит. Поднимаю голову, и наши взгляды встречаются. Мужчина задумчиво и обеспокоенно сжимает губы. Я решаю, что лучшая защита — это действительно нападение, а я уже нанёс первый удар, так что поздно идти на попятную.

— Она созналась, что вы обо мне разговаривали, так что можешь не отпираться, — предупреждаю я полушутя-полусерьёзно, никак не ожидая, что Оутинс с места в карьер начнёт брюзжать:

— Я и без мисс Олфорд знаю, когда ты начинаешь хулиганить. Неужели прошло достаточно времени, чтобы ты забыл запах опасности?

Его раздражение подстёгивает моё, застилая разум, и только на краю сознания я думаю, что, возможно, ошибся в генерале, и инстинкт самосохранения у него развит не так хорошо, как я полагал, иначе он нашёл бы способ скрыть свои дела от Оутинса. Я надеялся, что Бронсону хватит ума хранить свои тайны от правой руки моего отца, но, признаться, это было глупо, и я должен был догадаться, что новости дойдут до Ньюта. Но я никак не мог подумать, что их сообщит сам генерал.

— Без меня у него ничего бы не вышло, — словно прочитав мои мысли, произносит мужчина. — И он это знает, поэтому и пришёл ко мне. Только вот думает, что я в курсе того, чем он пожелал со мной поделиться. Но тебе, думаю, не стоит объяснять, что я всегда знаю немного больше? Я понимаю, кого он скрывал в своём Бункере, а теперь в Сфере. И ты знаешь.

На этот раз это не вопрос.

Взгляд Оутинса внимательно блуждает по моему лицу, а, когда я так и не отрицаю, что он прав, Ньют мученически вдыхает.

— Этого я и боялся! Зачем сегодня ты вновь к нему ходил?

Я стараюсь игнорировать слово «вновь»: уже и так ясно, что Ньют к этому разговору подготовился и знает ситуацию в деталях, причём появление на станции землянки беспокоит его, похоже, гораздо меньше, чем то, что я сотрудничаю с генералом.

«Дэн, зайди. Для тебя у меня есть особое задание».

Очередное. Особое. Задание.

— Алан сказал, что девушка оказалась в эпицентре пожара, однако огонь не оставил на её теле никаких следов, зато, когда Бронсон встряхнул её за плечо, по коже расползлась дорожка из цветов, прямо на глазах кожа вспыхнула огнём и опалила и солдат, и саму девушку.

В сознании вспоминаются слова Джонса: «Откуда не возьмись, запрыгали искры и начался пожар. Генерал Бронсон считает, что его устроила землянка». Но вслух я говорю другое:

— Я должен с этим разобраться.

Ньют многозначительно приподнимает брови.

— С нетерпением жду подробностей.

Раздражение, которое ещё несколько минут назад немного угомонилось из-за удивления, насколько Оутинс уже погружён в дела генерала, теперь поднимается во мне с новой силой.

— Если ты так хорошо осведомлён о деятельности генерала, то можешь не спрашивать меня, — огрызаюсь я невольно, однако Ньюта мой грубоватый отклик не задевает.

— То есть твоя роль в этой авантюре определена? — настороженно спрашивает он и внимательно изучает выражение моего лица.

Притворяться нет смысла. Вдруг чувствуя, как раздражение покидает меня вместе со всеми душевными силами, я тяжело вздыхаю и устало тру переносицу, потому что моя голова внезапно начинает болеть. Догадываюсь, что Ньют чувствует мою скорую капитуляцию: когда я убираю ладонь от носа, его лицо перекошено ужасом, и теперь, словно сложив пазл полностью, он даже не пытается взять себя в руки.

— Дэн, что ты творишь, чёрт побери?! — рычащим шёпотом произносит он. — Что ты творишь?!

Я молчу, бросив на Оутинса один-единственный взгляд, который выражает все мои сомнения, страхи и осознание собственной глупости, а, просканировав его, мужчина тут же взрывается потоком слов:

— Генерал давно хотел заполучить тебя в союзники, ведь понимал, что если люди увидят рядом с ним такого воина, как ты, к тому же, сына важного человека, то это увеличит его авторитет в глазах и политиков, и военных, и простых граждан Тальпы! Дэн, он догадывается, что в твоём теле не только обычные боевые импланты, но и такие, что способны однажды закрыть путь в Третье крыло и при этом обеспечить безопасность! Генерал знает, что тебе нельзя доверять, но понимает, что тебя можно использовать в своих целях. Хотя бы до поры до времени. Он глуп, однако интуиция подсказывает ему верные решения. Иначе с его неспособностью к разного рода умозаключениям он давно был бы раздавлен системой, как насекомое!

Оутинс смотрит на меня не отрываясь, а я, замерев, слушаю его речь. На последних словах, едва не захлебнувшись ими, мужчина делает короткий вдох и продолжает напряжённым шёпотом:

— Эта же интуиция подсказывает генералу, что нужно собрать лучшую команду, найти людей, которые при этом умеют молчать. Бронсон не может раскрыть планы, но ему важно знать твоё мнение, потому что он чувствует в тебе человека, способного разработать хороший план действий! Он всегда понимал, что вероятность, будто ты согласишься с ним сотрудничать, невероятно ничтожна, поэтому никогда не пытался перейти в наступление. В его руках оказывается землянка. Какая невероятная удача! Это событие притупило чувство самосохранения, эйфория от внезапной победы, как я вижу, заставила генерала рисковать. Поддержкой Ребекки он заручился давно. Не побоялся втянуть и тебя! Олфорд пыталась запугать его, напомнив, чей ты сын и каковы будут последствия вашего сотрудничества, но это едва ли повлияло на воодушевленного удачей генерала. Совсем с ума он, конечно, не сошёл, поэтому попросил помощи только в том, чтобы вмешаться в чужое сознание. Но увидев, что ты с лёгкостью справился с этой задачей, и даже больше — заговорил с землянкой, Бронсон потерял связь с реальностью и страх поражения. Он всё-таки предложил тебе сотрудничество!

У меня приоткрывается рот, и, заметив это, я поспешно его захлопываю. Конечно, от Ньюта Оутинса мало что можно скрыть, но от мысли, что он знает всё в таких подробностях, становится действительно жутко.

— Откуда ты знаешь? — шепчу я, не скрывая удивления и растерянности.

— Может, поговорим о более важном? — с нездоровым воодушевлением предлагает Оутинс. — Меня не шокирует идиотизм генерала! Гораздо любопытнее, какого чёрта ты уже строишь планы по спасению невиновной души?

Да, от него определённо ничего не скрыть…

Я с трудом выдерживаю суровый взгляд зелёных глаз.

— Я спрашиваю тебя: какого чёрта ты строишь планы по спасению землянки? — повторяет Ньют, не сдерживая гнева.

Действительно, почему?..

— Разве я тебя когда-нибудь подводил? — пытаюсь начать я, однако Оутинс со страстью рявкает:

— Нет! Но в этот раз всё иначе…

— Потому что речь идёт о планете?

— Дэн, человечество туда не вернётся! А мысль, что твоя мама могла остаться в жив…

Моё лицо моментально каменеет, и я зло упираюсь взглядом в зелёные глаза.

— Вы все сговорились?! Что вы твердите мне одно и то же?

— Может, стоит прислушаться? — язвит Ньют, но меня такой ерундой не отвлечь.

— Разве я уже надел скафандр? — в тон ему спрашиваю я, и мужчина с готовностью отвечает:

— У тебя это не займёт много времени. Даже не лги мне, что это не так, не говори, что не задумывался о том, чтобы ей помочь, — предупреждает Оутинс. — Даже не лги.

Я отвожу взгляд и молчу, отчего Ньют приходит в ещё большее исступление.

— Ты совсем с ума сошёл?! — громким шёпотом бранит он. — Возомнил себя героем — снова?!

Мышцы сводит от напряжения, и я веду плечами, пытаясь его скинуть. Наши взгляды встречаются и упрямо сверлят друг друга. Оутинс задевает меня за живое и прекрасно это осознаёт.

— Что?! Соскучился за образами?! — не успокаивается он. — Так я расскажу тебе их все!

— Не нужно, — тихо предупреждаю я, но Оутинс не слушает.

— Маски, которые человек срывает со своего лица, пока одна не приклеивается к коже намертво и человек не срывает маску вместе с ней…

— Перестань, Ньют…

— Космонавт посреди десятков и сотен скелетов — и все они спустя пару секунд сгорают в огне…

— Прекрати.

— …а паучиха с человеческим лицом, что падает с толстой нити, когда та обрывается?

— Хватит! — восклицаю я, ударяя по столу и рывком поднимаясь на ноги.

Ньют тоже встаёт, только медленно и не сводя с меня взгляда.

— Что?! Сутана со стоячим воротником, символ всхода и длинные руки, что крутятся вокруг тела с нечеловеческой скоростью, тебя больше не пугают? Старческий взгляд не обещает возмездие за грехи?!

Обещает, но я не признаюсь в этом.

— Ты читал отчёт о сновидениях Марвина Вуда, — я не задаю вопрос, просто констатирую факт.

— Да, читал, — соглашается Оутинс. — Как читаю каждую бумажку, связанную с политическими интригами и вопросами информационной безопасности, — с неприязнью произносит он, а потом зло хвалит: — Ты, конечно, молодец, подчистил результаты, как вы делаете это каждый раз, чтобы эйдетические визуализаторы из-за запретных видений не лишились головы! — почти выплёвывает Ньют. Я знаю, что он злится не на них, а на меня, но вымещает гнев хотя бы на словах. — Однако мне не составило труда догадаться!

Я с тяжёлым вздохом отвожу взгляд в сторону, и Оутинс наклоняется, пытаясь заглянуть мне в лицо.

— Нет уж — ты выслушаешь меня! И знаешь, что я скажу?! Не позволяй видениям Марвина Вуда ворошить твоё прошлое. Не позволяй образам из сознания брата вновь становится и твоими страхами!

— Я и не позволяю! — взрываюсь я, оборачиваясь к Оутинсу. — Если кто и ворошит прошлое, так это ты.

Глаза Ньюта шокировано округляются.

Это несправедливо, но я не могу взять себя в руки.

— Причём здесь вообще Рэй Рилс и его видения?!

Несколько секунд мужчина неловко открывает и закрывает рот, теряясь перед моей нелепой попыткой откровенно солгать, а потом наконец собирается с мыслями:

— Когда тебе звонит брат, жди беды. Всё, что ты готов сделать — это не отвечать на его звонок, но от других опасностей держаться подальше ты, по-моему, совершенно не собираешься! Контролируй своих демонов, парень! Иначе…

— Иначе — что? — вскинув голову, спрашиваю я с вызовом.

Взгляд Оутинса гаснет, и мужчина окончательно теряет остатки былой решительности.

— Я не хочу, чтобы тебе снова было больно, — внезапно очень тихо говорит он, и беспомощность в его взгляде задевает меня гораздо ощутимее, чем до этого — гнев.

Я горько усмехаюсь.

— Ударил по больному, а теперь сочувствуешь?

— Хотел узнать, насколько всё плохо, — признаётся он, пока мой взгляд бесцельно шарит по тарелкам, лишь бы не смотреть ему в глаза. И вот меня пронзает догадка, а затем за каких-то несколько секунд картинка в голове с лёгкостью складывается воедино.

Стол, полный самых разнообразных блюд. Внимательный взгляд Ньюта, пока он наблюдал за мной. Наблюдал ли? Он следил за тем, что я ем. Здесь не только суперфуды и полезные продукты, но и много жирного и вредного.

«Хотел узнать, насколько всё плохо».

Его беспокойство и забота обезоружили меня, но я всё ещё продолжаю упрямиться:

— Так вот, зачем всё это было: ты пытался понять, планирую ли я вернуться в форму. Неужели ты думаешь, что стоит опираться на такие нелепые показатели?

— Ты всегда был перфекционистом, — даже не пытаясь возразить или оправдаться, отвечает Оутинс с грустной улыбкой, садится обратно и жестом приглашает меня последовать его примеру. — Если ты задумал глупости и хочешь нарваться на неприятности, то первое, что ты сделаешь, — приведёшь в порядок своё тело. И скажи мне, что это не так?

Он улыбается по-отечески тепло, и вместе с тем печально, и я, понимая, что гнев Ньюта полностью иссяк, оставив только бессилие и пустоту, решаю наплевать на какую-либо осторожность.

— Хорошо, если бы я задумал глупости, — начинаю я, и взгляд Оутинса мрачнеет ещё сильнее. — Если бы решил нарваться на неприятности и попросил совета. Скажи мне, как одержать победу, даже не зная правил игры?

— Дэннис Рилс, я тебя предупреждаю…

— Нет. Я хочу знать ответ.

— Ты уже всё решил? — удручённо спрашивает Ньют, и от его скорбного взгляда мне становится не по себе. — Когда ты всё решил?..

— Что бы ты мне сказал? — упрямо повторяю я, не в силах даже самому себе ответить на вопрос, что я думаю о спасении невиновной души.

Оутинс тяжело вздыхает и качает головой.

— Меньше всего я хотел бы давать тебе советы и знать, что ты причастен…

Пока он подыскивает слова, я прерываю его, вновь повторяя вопрос:

— И всё-таки, как бы ты мне ответил?

Тяжёлый взгляд. Разочарованный. Полный отчаяния. В глазах отражается внутренняя борьба, но в какой-то момент рассудительность Ньюта уступает моему упрямству. Судорожно вдохнув, смиряясь с неизбежным, он произносит очень медленно, взвешивая каждое слово:

— Я бы сказал, что ты должен понимать: Бронсон не хочет исследовать светлячка. Он совершенно не верит в науку и уж тем более не думает, что таким образом можно извлечь выгоду. Генерал не считает, что люди могли измениться настолько, чтобы это принесло ему пользу. Не удивлюсь, если особенности физиологии светлячка его не впечатляют. Возвращение на Землю генерала не интересует. Он прекрасно понимает, что именно технологии сделали выживание человека возможным, но также считает, что планета потеряна давно и, пока учёные придумают, как там можно жить, пройдёт слишком много времени. Гораздо больше, чем двадцать девять лет, как в случае с созданием Тальпы.

— Тогда зачем он отправил её в Сферу и впутал в это меня?

Вновь этот предупреждающий взгляд.

— Он хочет использовать её в политических целях.

Слова зависают в воздухе, подобно туману, в котором не видно пути и не видно смысла.

— В политических? — я не скрываю удивления.

— Если у генерала получится провернуть своё дельце, ты станешь тем человеком, который склонит чашу весов в его сторону. Солнечная — это козырь Бронсона. Ты же будешь чем-то большим. Он верит, что ты сможешь спасти его в случае, если всё пойдёт прахом.

— С чего мне его спасать?

Оутинс грустно усмехается и мягко говорит:

— Он считает, что ты всё ещё не хочешь зла Сьерре.

— Нелепо, — ворчу я, однако отвожу взгляд, а Ньют продолжает:

— И подозреваю, что он прав.

Чувствую, как Оутинсу хочется поймать мой взгляд, а мне не хочется снова увиливать. Мы внимательно смотрим друг на друга, а потом он произносит:

— Также я подозреваю, что в свете последних событий прошлые чувства могут оказаться не столь актуальными.

Ньют всё так же пристально смотрит на меня, пытаясь найти ответы, в которых я даже самому себе ни за что бы не признался, но я не успеваю потребовать объяснений, как он продолжает:

— В любом случае ты попадёшь на шахматную доску в качестве определённой фигуры, сам знаешь, какой.

Я не планирую создавать себе проблемы и ввязываться в борьбу с политической системой. Но моё природное упрямство и образное выражение Оутинса заставляет всё-таки спросить с горьким смешком:

— Как пешка может победить?

Оутинс наклоняется ко мне через стол.

— Философский вопрос. Но правильный ответ лишь один: никак. Можно только перестать ею быть. Тебе что-нибудь известно об организации под названием «Реванш»? — спрашивает он внезапно.

Если бы меня спросил кто-то другой, я никогда бы не сознался, что мне вообще знакомо это название.

— Предположительно ею управляет Бронсон.

— Не предположительно, а точно. Скажу тебе больше: в планах Бронсона продвинуться по карьерной лестнице.

Я невесело усмехаюсь:

— Услужливость?

— Скорее, навязчивая идея.

— Он же генерал Третьего крыла. Куда выше?

Как только я произношу это, всё становится на свои места, и я резко откидываюсь в кресле, как будто на плечи обрушился горный хребет.

— Именно, Дэн, — отвечает на мои мысли Оутинс. — Бронсон замахнулся на большую политику. Он хочет быть ближе к динатам, в идеале — стать одним из них.

Волосы у меня на затылке как будто шевелятся.

— Как это возможно?! — почти шепчу я, склонившись над столом.

— Это правда. И у генерала, поверь мне, достаточная мотивация. Ему надоело, что динаты из Эпицентра руководят Третьим крылом и отправляют людей Бронсона…

Меня вдруг озаряет. Ньют мог бы не продолжать, но, даже заметив, как меняется выражение моего лица, он договаривает:

— … на войну в Четвёртое крыло, а когда нужна помощь в борьбе с повстанцами Третьего, отворачиваются. Возвращение на Землю генерала не интересует, он хочет использовать солнечную для того, чтобы заполучить главаря мятежников. Он осознал, что договориться с народом проще, чем с правителями, и хочет наладить отношения с повстанцами, переманить людей, преданных динатам, или, если это невозможно, то избавиться от них. Для этого потребовались бы верные люди. Бронсон уже ведёт переговоры: лидер в обмен на светлячка. Он сдаст главаря повстанцев правительству и станет в глазах динатов если не героем, то хотя бы верным слугой, ведь они не хотят повторения истории с Четвёртым крылом. А если повезёт, то в его руках окажутся ещё и результаты исследований светлячка. Динатам не останется ничего другого, как принять генерала в своё общество. Получив рычаги управления, он сможет однажды закрыть Третье крыло от самих динатов и руководить самостоятельно. А если всё выйдет из-под контроля, он даст нелегалам оружие. В любом случае перепрограммировать систему и изолировать Третье крыло можно изнутри, но генерал понимает, что кровопролития не избежать. К тому же, для этой цели ему потребуется не кто-нибудь, а ты, из-за чего ставки и риски возрастают многократно. Его приоритет — порядок. Себя он считает той силой, которая способна его обеспечить. Когда сам станет динатом, разумеется. Он вспыльчивый, близорукий и жестокий и считает, что его достоинство — это грубая и настойчивая сила. Но у него давняя обида на Фельдграу и других динатов, ведь генерал помогал завоёвывать власть на станции, однако его оставили в прежнем положении.

Я в таком недоумении, что могу произнести только одну фразу:

— Звучит, как сюжет неплохого боевика.

Шутка кажется несмешной даже мне. Но ещё более нелепой представляется вся эта история.

— На станции каждый шаг контролируется динатами. Разве нет? — с жаром спрашиваю я. — Как можно просто покинуть Тальпу и отправиться на Землю на космическом корабле так, чтобы не узнали в Эпицентре?!

— Справедливый вопрос. Однако мы знаем, что динатами контролируется не всё. Иначе в Хранилище долгие годы не шла бы война, а в Третьем крыле истребили бы всех повстанцев. Но этого не произошло. К тому же, не знаю, с кем именно сотрудничает генерал, но за его спиной стоит кто-то из Эпицентра. А там против динатов тоже плетут интриги.

Значит, Бронсон ведёт двойную игру.

— С одной стороны, переговоры с Эпицентром, с другой — с повстанцами, — задумчиво шепчу я, — но зачем обессиленным, измученным мятежникам нужен светлячок? Хотят вернуться на Землю? Интересно, на чём. На воздушном шаре?

— Они хотели бы изучить, возможно ли стать такими, как солнечная, — без тени сомнений сообщает Ньют. — Это сделало бы повстанцев хозяевами положения. Они смогли бы выдвигать динатам условия.

— Но как генерал поймёт, что ему выдали настоящего лидера? Насколько я знаю, неизвестно, кто возглавляет повстанцев Третьего крыла.

— Генерал отличается предприимчивостью, а не высокоразвитым интеллектом, — отвечает Оутинс с улыбкой, но я шумно выдыхаю:

— Без доказательств трудно поверить, что такое возможно.

Мы буравим друг друга взглядами. Ньют уверенно заявляет:

— Подтверждения не заставят долго ждать. Ты знаешь меня, я в курсе дел, но не вступаю в эти игры. По совести, надо бы встать на защиту интеллекта, который наверняка развитее нашего. Но даже зная правила игры, люди продолжают исполнять роли пешек, потому что так безопасно. Я могу предвидеть ходы короля, но останавливать его? Так серые кардиналы не поступают, — подшучивает Оутинс, но на самом деле в его словах правды больше, чем юмора.

— И каков следующий ход? — на этот раз усмехаюсь я, но слова Ньюта стирают с моего лица улыбку:

— Главная пешка генерала — сам светлячок. Бронсон выведет её в город, — убеждённо говорит мужчина. — И думаю, совсем скоро. А всех других пешек, которые окажутся рядом с землянкой, ждёт незавидная участь.

Ньют останавливает на мне мрачный взгляд, от которого по коже бегут мурашки.

— Я не стану озвучивать, что ты для меня значишь. Но я надеюсь на твою рассудительность. Не оставляй меня одного. Не связывайся с ними.

О таком отце я всегда мечтал.

— Для пешек игра имеет только один исход, — мужчина молчит несколько секунд, а затем беззвучно шевелит губами: — Смерть.

* * *

Боковым зрением замечаю какое-то движение и чувствую внезапную лёгкую боль в предплечье.

— Эй! — возмущаюсь я, пытаясь схватить мужчину, но он уже отступает. В его руке я вижу шприц. — Что это?

— Всё будет хорошо, — обещает нежный голос.

Голова вдруг наливается тяжестью. В глазах начинают танцевать белые пятна.

— Я тебя люблю, — доносится голос, но словно издалека.

И я проваливаюсь в пустоту. А потом вижу его…

Священник одет в длинную чёрную сутану со стоячим воротником и широкими рукавами. В его руках — символ всхода. Священный знак весь перепачкан кровью… Капли падают на пол. Ноги священника превращаются в огромную чёрную кобру, которая шипит и бросается вперёд. Из-за спины появляются ещё две руки, гораздо более длинные, чем бывают у человека. Они стремительно тянутся ко мне, а когда я со всей силы по ним ударяю, поджимаются обиженно к телу и начинают быстро крутиться вокруг священника. Я не могу за ними уследить, и вот они становятся одним кольцом, вращающимся вокруг человека. Чёрная сутана превращается в белую. Руки наконец-то останавливаются, кольцо замирает в воздухе вокруг высокой фигуры, а на теле священника появляются огромные дыры.

Вдруг я вижу совсем другого человека. Он проводит по лицу рукой, снимая маску. За одной — со спокойным выражением — показывается другая — плачущая. Человек срывает и её, открывая улыбающееся лицо, а под ним виднеется смиренная физиономия. Он пытается снять и эту, но она намертво приклеилась к коже и не поддаётся. Мышцы шеи напрягаются и вдруг замирают — и вот наконец маска слетает с лица… но вместе с кожей, открывая голый череп…

Я перевожу взгляд — и из темноты ко мне приближается человек с несколькими головами, на каждой — маска. Они плачут, смеются, кричат и шипят одновременно, а по моему телу проходит дрожь. Таких тварей становится всё больше: они выныривают из мрака — и человеческие, и звериные, пока наконец не появляются такие, чьи тела совершенно бесформенные и существуют лишь для того, чтобы лицам было на чём располагаться.

Всё исчезает. Я опускаю взгляд и вижу под собой космонавта. Вокруг него шевелится темнота. Она сгущается, превращаясь в десятки и сотни скелетов, которые тянут к человеку свои руки, а космонавт тянет свои — ко мне. Глаза горят во мраке красным светом, челюсти стучат, кости ломаются, когда скелеты толкаются вперёд, пытаясь пробраться к человеку. И вдруг они воспламеняются, сгорают в огне…

Из мрака показывается густая тень, более плотная, чем сама темнота. Сверкают глаза. Она протягивает руки, которые лоснятся, напоминая разорванные рукава, но не достигает меня, запутавшись в паутине — крепкой, липкой. Прямо над тенью нависает огромная паучиха с человеческим лицом, но сотней глаз. Она держится мохнатыми лапками за толстую нить, а потом вдруг начинает падать, когда та обрывается. Паучиха проваливается во мрак вместе с густой тенью, запутавшейся в паутине, и я вновь вижу священника.

Он достаточно высокий, и когда поворачивается ко мне, наши глаза оказываются на одном уровне, а взгляды встречаются. Не знаю, что выражает мой, но его — старческий, тяжёлый — обещает возмездие за все мои грехи.

— Теперь на работу ты приходишь самым первым, — раздаётся над моим ухом голос Коди, и я медленно поднимаю голову со сложенных рук.

В сознании туман ото всех видений, и он не готов рассеяться так быстро.

Интересно, конечно, в юношеском сознании реалии жизни переплетаются с фантазией. Ньют Оутинс прав: страхи Марвина Вуда пробуждают нечто важное и в моей памяти; приходится напоминать себе, что это его фантазии — не мои. Мне они вспомнились лишь по одной причине: я уже видел их однажды. Но совсем у другого человека. Однако самое ужасное, что один из образов — первый и последний — принадлежит не брату. Он принадлежит мне…

Мы действительно часто редактируем первичные образы людей: всех визуализаторов давно приговорили бы к смертной казни, если бы мы не вычищали чужие сны прежде, чем показать их власть имущим, ведь, бывает, в сновидениях встречаются крамольные образы. И во снах Марвина их тоже можно найти…

Чёрт бы побрал Рэя с его звонками. Чёрт бы побрал Ньюта Оутинса с его разговорами о прошлом.

— А почему бы и нет? — голос Коди возвращает меня к реальности. — Тебя-то генерал жалует, не то что меня. Одно его слово — и мне конец.

— Одно его слово — и нам всем конец, — поправляю я, поперхнувшись, и приходится прокашляться.

— Я бы так не сказал, — ворчит друг, а я возражаю:

— А я бы не сказал иначе.

— Я звонил тебе вчера, — упрекает Коди.

Да, он звонил. А ещё Рэй Рилс.

— Генерал Бронсон и Ньют Оутинс не очень любят делить меня с кем-то, тем более с Практикантом, — откликаюсь я, пытаясь вернуться в реальность после воспоминаний из далёкого, болезненного прошлого.

— Я ждал тебя здесь, в твоём кабинете, до глубокой ночи, пока не начал засыпать, — жалуется Коди, пока я потягиваюсь, разминая мышцы, — а потом… — друг осекается. — Ты что, спал здесь всю ночь?!

Мы встречаемся взглядами. Его глаза кажутся огромными, и я не понимаю, в них больше удивления или страха.

Я почти не спал. Но вслух говорю:

— Похоже на то.

— Что случилось?! — испуганно восклицает Коди.

— Ничего, — отзываюсь сухо и поднимаюсь на ноги, иду заваривать себе кофе. — Просто нужно было поработать.

— Над чем?

Уже взяв кружку в руки, я смотрю на друга и, подарив ему красноречивый взгляд, отворачиваюсь и продолжаю наливать себе кофе.

— Слишком много вопросов с утра, — бросаю через плечо.

— Что ты исследовал ночью? — не унимается Коди, но, если бы он знал, насколько это бесполезно.

Я исследовал то, что не стоило бы. И о результатах никто не узнает. По крайней мере, пока.

С наслаждением вдыхаю аромат кофе.

— Если ты ещё не заметил, любопытство в последнее время тебя подводит, — игнорируя вопрос, сообщаю я другу и возвращаюсь на своё место, отхлёбывая из чашки напиток.

— Я не буду принимать в этом участие! — вдруг выдаёт Коди, а я могу только усмехнуться.

— Ты уже определись, хочешь ты получить ответы на вопросы или, наоборот, ничего не знать. Мне казалось, ты был очень заинтересован. Ещё несколько секунд назад, — добавляю я, помолчав. — Впрочем, как скажешь, — я снова усмехаюсь, ещё печальнее, чем в прошлый раз, ведь понимаю, что от желания Коди в данном случае совершенно ничего не зависит.

Судя по кислой физиономии, друг это тоже осознаёт.

Он берёт стул и садится рядом со мной, несколько раз смотрит на закрытую дверь, прежде чем сказать:

— Думаешь, генерал Бронсон так легко показал нам светлячка? Человека с планеты?! — произносит Коди едва слышно. — Мы исследуем раны, организм, мозг, откроем тайны? А что потом — все те знания, которые мы получим, сможем ли мы их защитить? К чему они нас приведут? Мы влипли, Дэннис, связались не только с генералом, но и с прошлым, с планетой, которая теперь нам недоступна. Пусть сами решают, как поступить со светлячком. Мы выжившие и ничего не можем с этим поделать. Помнишь? Нам нельзя в этом участвовать!

После погружения в воспоминания я соображаю плохо и, осознав, что друг повторяет мои собственные слова, даже не нахожусь, что сказать, поэтому решаю, что немного откровенного бреда не будет лишним:

— Генерал-лейтенант ясно дал понять, что тебе не стоит много болтать. А ты кричишь, как ненормальный.

Парень испуганно вздрагивает, хотя всё это время он только шептал.

— Я говорю тебе, что я не… — начинает друг, но замолкает на полуслове.

Пока он не начал ныть дальше, я спрашиваю, указывая на свёрток, который он, похоже, принёс с собой:

— Это то, что я думаю?

— Ты должен уговорить её переодеться, — назидательно произносит Коди. — Думаю, в больничном комбинезоне не только не удобно, но для землянки наверняка и некомфортно. Подозреваю, что температура её тела чуть выше, чем у нас, а поскольку её окружают непривычные — неприродные материалы, то можно предположить, что ей должно быть холодно. Я выбрал всё самое удобное и простое, а иначе, боюсь, Алан Джонс задымится от внешности землянки. Ты видел, как он на неё смотрит? — в усмешке парня проскальзывают истерические нотки, в то время как мне хочется оборвать этот смех. — Не думаю, что это по уставу, — добавляет он уже серьёзно и почти испуганно.

— Ты думаешь, она меня послушает? — устало интересуюсь я, надеясь перевести разговор.

— Придётся постараться. Сьерра отказалась. Ты же не предлагаешь сделать это мне? Сьерра и на шаг не подпустит меня к Габриэлле, — вспомнив о майоре, Коди меняется в лице и заводится с пол-оборота, как дорогая машина: — Как ей только не надоедает? Сидит в Сфере, словно Цербер. В чем её роль? Не позволять проводить исследования, которые мы должны подготовить для генерала? Тогда, конечно, без Сьерры не справиться.

— В Сфере нет камер, ведь их невозможно использовать без ведома динатов. Бронсону их осведомленность, конечно, не нужна. Алан слишком занят. Кому ещё генерал может доверить ответственную задачу, как не своей дочери?

— Не защищай её. Я понимаю, что вы встречались…

— Дело совсем не в этом, — прерываю я. — Серьёзно, хватит уже это повторять.

Я делаю ещё глоток кофе и поднимаюсь на ноги.

— Мы пойдём туда прямо сейчас?

— Можем подождать, пока она умрёт от холода, — отвечаю я злобно, хотя не думаю, что больничный комбинезон может быть проблемой более серьёзной, чем отсутствие энергии.

Я направляюсь к выходу, чувствуя, что Коди следует за мной.

— Нужно, чтобы она приняла душ, попила и поела…

— Думаю, с этим справиться кто-то другой, — прерываю я, не представляя, как могу помочь землянке помыться. — Кто-то более подходящий.

Мы теряемся в коридорах Стеклянного дома, а потом осторожно ныряем в подземные туннели. Когда открываются двери, последние на нашем пути, Сьерра стоит перед нами, сложив руки на груди.

— Время идёт, — произносит она. — Время идёт, а всё, что вы сделали, — это взяли образцы её ран и крови. А, да, ещё узнали, что температура тела выше человеческой. И! Чуть не забыла, — майор театрально поднимает палец, призывая к вниманию, — провели молитву, или как её дикарка называет? Эти светопредставления…

Коди за моей спиной напрягается в одно мгновение. Уверен, если я обернусь, то увижу его глаза, выпученные, как у хамелеона, повисшего на колючей ветке.

— Мы принесли одежду, которая нужна землянке, — сообщаю я безучастно.

— Ааа, понимаю, мужчинам хочется увидеть больше её тела? — Сьерра приподнимает одну бровь. — Хотя у Алана, по-моему, и так скоро потекут слюни прямо на пол.

Я чувствую, как в груди закипает гнев, но не свожу с майора взгляда.

— Если ты будешь подпускать нас к землянке исключительно после долгих разговоров, как сейчас, мы не ответим даже на элементарные вопросы.

Сьерра пробегает по мне взглядом с ног до головы, будто сканируя, а затем возвращается к глазам.

— Что ж, так хочется одеть дикарку, дерзай.

И майор уходит к пульту.

Облегчённо выдохнув, перевожу взгляд на Габриэллу. Она лежит на кровати, свернувшись клубочком, как котёнок.

Девушка настороженно поднимает голову, словно прислушиваясь, а затем вглядывается в отражение. Я поспешно забираю из рук Коди свёрток и направляюсь к двери.

Не представляю, как землянка могла бы видеть или слышать нас сквозь одностороннее стекло, но, если это так, я не хочу, чтобы Сьерра это поняла.

Когда дверь открывается, Габриэлла смотрит прямо на меня, будто ждала моего появления. Это глупо, но моих губ касается улыбка. Она однозначно видит сквозь стекло. Осталось найти способ не сойти от этого факта с ума.

— Привет, — тихо говорю я.

Девушка молчит, но не отводит взгляд, не двигается с места, её плечи заметно расслабляются, как будто она чувствует себя в безопасности.

Землянка, поднимаясь с кровати, внимательно смотрит на свёрток в моих руках.

— Это одежда. Тебе давно пора переодеться.

Очень медленно я приближаюсь, а потом кладу свёрток на край кровати, оставив в руках лишь футболку. Разворачиваю ткань, выставив вперёд, чтобы Габриэлла могла рассмотреть одежду.

В зелёных глазах проскальзывает любопытство, и это вызывает у меня улыбку.

— Здесь ещё брюки и тёплая кофта, — объясняю я, указывая на свёрток.

— Привет, — вдруг раздаётся в левом ухе, и я вздрагиваю.

Взгляд Габриэллы тут же становится настороженным, а тело напрягается.

Моя рука тянется к левому уху, в котором я, как многие, по привычке оставляю наушник, но вдруг всё тот же мужской голос произносит:

— Если хочешь жить, не вынимай, — тон кажется серьёзным, но слышатся и насмешливые нотки. — Сделай вид, что ничего не произошло. Майор смотрит.

Я подавляю желание обернуться и убедиться…

Сквозь одностороннее стекло. Идиот.

— Пока ты находишься в Сфере, эта линия не прослушивается, и я могу сообщить тебе нечто… любопытное, — продолжает голос, пока я чешу за ухом, делая вид, что именно для этого поднял руку, а затем как можно беззаботнее улыбаюсь Габриэлле и наклоняюсь за свёртком. — У меня есть для тебя важное предложение, — отчеканивает голос. — Из Эпицентра.

Я невольно сжимаю ткань, когда поднимаю брюки и показываю их землянке. Но она не смотрит на них. Её взгляд направлен в мои глаза, и в нём отражается смятение, любопытство и страх. Всё то, что испытываю я сам.

— Они сделают так, что ты переедешь в Эпицентр, но… — и голос делает паузу, — ты должен доставить им светлячка.

«Кто ты такой?» — рвётся из меня вопрос, но я молчу.

Это какая-то проверка?

Я едва не физически чувствую на себе взгляд Сьерры по ту сторону стекла.

— Долго они ждать не будут, — предупреждает голос. — Дашь ответ вечером. А теперь удачи со светлячком.

И в ухе звенит тишина.

В этот самый момент Габриэлла словно пробуждается ото сна. Её взгляд следует за каким-то движением, недоступным для моего зрения. Хочется кричать, чтобы она не выдавала себя, но вдруг землянка выпрямляется и произносит:

— Девушка. Она ушла, — а потом переводит взгляд на меня и добавляет неуверенно, как будто ей трудно выговорить имя: — Сьерра…

— Ты видишь всё, что происходит за стеклом? — шёпотом спрашиваю я, невольно приближаясь к Габриэлле.

Меня словно ударяет под дых, когда я вдруг понимаю, что она не двигается с места, не убегает от меня, как прежде.

— За преградой? — растерянно переспрашивает землянка, и я пытаюсь подобрать подходящее слово:

— Да, за… стеной.

— Я вижу… — отвечает она всё так же несмело.

— Не смотри, — шепчу я. — Никто не должен догадаться. Притворись, что не видишь.

— Притворись? — вновь повторяет Габриэлла, а я подхожу к ней и вдруг понимаю, что мы едва ли не на расстоянии вытянутой руки, смотрим друг на друга несколько долгих мгновений, а потом происходит невозможное.

— Помоги мне, — шепчет Габриэлла и делает шаг, сокращая последнее расстояние между нами.

В её глазах столько страха и одновременно доверия, что я поневоле чувствую себя спасителем.

«Ты совсем с ума сошёл?! Возомнил себя героем — снова?!»

— Пожалуйста, помоги, — повторяет она, как молитву.

«Даже не лги мне, что это не так, что ты не задумывался о том, чтобы ей помочь»…

Я не могу произнести ни слова. Просто смотрю в эти необычайно зелёные глаза. В детстве сестра так смотрела на меня, когда Рэй отнимал у неё любимую игрушку, а я должен был восстановить справедливость.

— Сделаю, что ты попросишь, — с чувством шепчет землянка. — Я могу попытаться исцелить твоё тело. Я чувствую клетки. Они не могут восстановиться. Я сделаю всё, что смогу. Сколько бы энергии не потребовалось.

Не верю самому себе, когда чувствую, как её пальцы касаются моих. Бестолково перевожу взгляд. Она берёт меня за руку без страха и сомнений. Просто прячет мои ладони в своих. Непривычно тёплых.

И в этот момент мне кажется, что в комнате распылили какое-то вещество, потому что я точно сошёл с ума.

Она не могла сделать шаг навстречу врагу.

Она не могла попросить о помощи.

Она не могла коснуться меня.

Я поднимаю голову. Глаза девушки сияют ещё ярче от выступивших слез.

Если я не ошибся в исследованиях, то не должен допустить, чтобы она испытывала сильные эмоции, особенно если они не совсем светлые…

— Так ты поможешь? — спрашивает она со слабой надеждой, а я совершенно не вовремя замечаю, что в зелени её глаз проступают оранжевые крапинки.

Не знаю, какая эмоция прослеживается в моём взгляде, но внезапно выражение её лица меняется. Габриэлла отталкивает мои руки, будто что-то почувствовала. Такое ощущение, будто она читает меня, как книгу. А вот я вообще не понимаю, что происходит.

— Ты можешь мне доверять, — с трудом произношу я и вдруг понимаю, что ещё никогда не был так уверен в своих словах. — Я не брошу тебя на произвол судьбы. Но ты будешь слушаться меня во всём. Иначе нам обоим не спастись. Ты понимаешь? — я легонько встряхиваю девушку за плечи, но она даже не сопротивляется.

— Хорошо, — соглашается девушка, повергая меня в настоящий шок. — Я буду…

Внезапно её лицо искажается от ужаса. Едва слышно она шепчет:

— Он идёт сюда. Мучитель.

И Габриэлла забивается в угол.

Недолго думая, я выбегаю из комнаты.

Коди замер возле пульта управления и заметно дрожит, словно на него вылили ведро ледяной воды.

— Ей пришло какое-то сообщение, и она просто убежала! — восклицает Коди, и в его голосе звенит напряжение.

Я нахожу на пульте нужную кнопку. Засовываю первый попавшийся чип, и кнопка залипает.

— Что ты делаешь? — в ужасе шепчет Коди, но мы одновременно переводим взгляд на комнату землянки.

Свет в камере гаснет.

— Не ошибся, — облегчённо выдыхаю я.

— Что за чёрт… — но Коди недоговаривает.

В лабораторию забегает Бронсон, а за ним, подобно телохранителям, врываются Алан и Сьерра. Волосы генерала взъерошены, огромные руки, обычно сложенные за спиной, сейчас беспорядочно болтаются. Глубокий шрам на щеке и мочка левого уха, оторванная много лет назад, производят впечатление, что генерал только что вырвался с поля боя.

Останавливая на мне обезумевший взгляд, он произносит:

— В Третье крыло едут динаты.

ГЛАВА 21 (ГАБРИЭЛЛА). ШИРОКАЯ УЛЫБКА

Он смотрит на меня, но находится как будто где-то очень далеко. Его взгляд напряжён, в нём отражается решимость вперемешку со скрытым страхом. Из-за преграды на нас таким же взглядом смотрит Сьерра. Она склоняет голову, присматриваясь к тому, как Дэннис разворачивает в руках тальповскую одежду, а я исследую её отсутствующим взглядом. Вдруг Сьерра произносит несколько слов, которые я не успеваю разобрать, резко разворачивается и исчезает вдалеке…

Я выпрямляюсь и тихо произношу:

— Девушка. Она ушла… Сьерра.

— Ты видишь всё, что происходит за стеклом? — шёпотом спрашивает Дэннис, приближаясь ко мне.

Я не двигаюсь с места, и замечаю, как взгляд парня меняется, но не представляю, почему, и не могу разобрать, что он выражает.

— За преградой? — растерянно переспрашиваю я, а Дэннис явно пытается подобрать подходящее слово:

— Да, за… стеной.

— Я вижу…

— Не смотри, — вдруг шепчет он. — Никто не должен догадаться. Притворись, что не видишь.

Я удивлённо распахиваю глаза.

— Притворись? — повторяю растерянно.

Дэннис подходит ещё ближе, и мы оказываемся едва ли не на расстоянии вытянутой руки, смотрим друг на друга несколько долгих мгновений, а в моём сознании мелькают обрывки фраз, которые Дэннис произнёс раньше: «Ты в порядке?» «Выпей, станет легче, а потом продолжим». «Если у тебя какие-то проблемы с законом, меня это не касается. Я не обижу». «Кто ты такая?» А затем в голове вновь возникает мысль, которая уже приходила ко мне прежде. И не один раз. «Даже Фортунат, даже моя бабушка не смогут меня спасти. Никто не придёт и не заберёт меня домой. Я здесь одна».

— Помоги мне, — шепчу я неожиданно для самой себя и делаю шаг, сокращая последнее расстояние между нами.

Впервые я не стараюсь скрыть страх и одновременно каплю доверия к единственному из тальпов, который, возможно, сам того не ведая, подарил мне надежду на спасение.

— Пожалуйста, помоги, — повторяю я, как молитву.

В чёрных бездонных глазах отражается такое же смятение, какое, должно быть, и в моих собственных. Дэннис открывает рот, но так ничего и не произносит. Просто смотрит в мои глаза прямо, и в его вдруг мелькает откровенная боль.

— Сделаю, что ты попросишь, — шепчу я. — Могу попытаться исцелить твоё тело. Я чувствую клетки. Они не могут восстановиться. Я сделаю всё, что смогу. Сколько бы энергии не потребовалось.

Он должен мне поверить, потому что, если он мне поможет, то я буду молиться и дарить ему энергию до изнеможения, лишь бы исцелить старые раны Дэнниса.

Я касаюсь его большой ладони и прячу её в своей. Дэннис переводит взгляд на наши руки, а потом вновь смотрит на меня широко распахнутыми глазами. Так, как будто не верит не только мне, но и себе самому. В следующее мгновение кажется, что он отыскивает в моих глазах какой-то ответ, потому что его собственные темнеют, хотя, казалось бы, это невозможно…

Внезапно тот мрак, который я уже чувствовала однажды, вновь завораживает меня. Свет, что льётся из груди Дэнниса, будто оживает от моей близости. Раньше я думала, что причиной служил кулон, источающий тепло. Как и в прошлый раз, свет подчёркивает густоту темноты, и лоснящиеся нити снова переплетаются с ослепительными лучами. Ничего этого нет в реальности — только в наших тонких телах, невидимых глазу, но таких, что мы ощущаем их каждой частичкой души, однако темнота и свет танцуют вокруг меня, перетекая друг в друга, как части одного целого. В прошлый раз я слышала чужой голос в моём сознании. «Не бойся, — шептал он. — Не впускай», — требовал отчётливо. Сейчас я не слышу ничего. Только чувствую. И меня это пугает.

Я поспешно убираю руки, но отвести взгляда от Дэнниса не получается.

— Ты можешь мне доверять, — произносит он явно с трудом. — Я не брошу тебя на произвол судьбы. Но ты будешь слушаться меня во всём. Иначе нам обоим не спастись. Ты понимаешь? — он легонько встряхивает меня за плечи, но я даже не сопротивляюсь.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Буду…

Вдруг за преградой раздаётся какой-то шум. Я перевожу взгляд, но вижу там только Коди. А потом до меня доносится знакомый голос, способный повергнуть меня в ужас… Плечи начинают сотрясаться, и я едва слышно шепчу:

— Он идёт сюда. Мучитель.

В следующее мгновение я забиваюсь в угол, а Дэннис выбегает из комнаты. Перед преградой замирает Коди. Он заметно дрожит, почти, как я, словно ему холодно.

— Ей пришло какое-то сообщение, и она просто убежала! — восклицает он. Голос звенит от напряжения. — Что ты делаешь? — в ужасе обращается он к Дэннису, пока тот делает что-то непонятное со странными предметами на столе.

Они оба одновременно переводят взгляд на меня, когда надо мной гаснет свет.

— Не ошибся, — облегчённо выдыхает Дэннис.

— Что за чёрт… — но Коди недоговаривает: за преградой появляется Бронсон. Он выбегает вперёд, а за ним врываются двое других. Мне требуется всего несколько секунд, чтобы узнать в них Алана и Сьерру.

Волосы генерала взъерошены, огромные руки беспорядочно болтаются. Он останавливается перед Дэннисом и произносит:

— В Третье крыло едут динаты.

Чего именно я боюсь? Оскорбления жестокости, боли? — Плена…

Прежде это слово звучало только в страшных сказках, которые рассказывала бабушка и другие авгуры у Цветного костра по ночам. Но теперь плен становится реальнее, чем когда-либо, и в моём сознании звучит ещё одно пугающее слово — неизвестность…

Не представляю, чего ждать. В какой момент передо мной появится Мучитель. Какую новую боль мне причинит. Что обо мне узнает и как будет использовать это против меня…

Я боюсь неизвестности, боюсь, что буду погибать медленно, чувствуя боль одиночества во всех её ужасающих оттенках — в тишине, нарушаемой лишь криком Мучителя. Пока я не забуду, как зовут моих ближних. Пока не забуду собственное имя…

Моё сердце стучит так громко, что наверняка его слышат даже тальпы. Тело бросает в дрожь, когда Мучитель приближается к преграде и смотрит прямо перед собой. Здесь темно, а как я уже поняла, в кромешной темноте тальпы, как и мы, едва ли что-нибудь видят. Однако непросто успокоить неровное дыхание, чтобы оно не выдавало моего присутствия. Мне кажется, словно Мучитель способен даже сквозь преграду и темноту не только отыскать меня, но и увидеть мою душу, узнать все слабости и страхи.

Дышать трудно. Дэн бросает в мою сторону напряжённые взгляды, пока Мучитель вглядывается в темноту.

— Кто именно едет в Третье крыло? — спрашивает Дэннис, и генерал отвечает:

— Нефрит.

Что это? Или кто?..

Дэннис облегчённо вздыхает.

— Могло быть и хуже. Главное, что не Фельдграу.

Я не понимаю в их беседе ни слова.

— Насчёт него не беспокойся, — задумчиво говорит Бронсон. — В этот день динат будет выступать в Эпицентре. Меня волнует то, что правительство вообще решило прибыть с проверкой. Уж не знаю, кто подкинул им такую идею. Есть предположения?

Мучитель оборачивается к Дэннису.

— Подозреваете меня? — спокойно спрашивает парень, но на его шее нервно пульсирует вена.

— Ты бы не решился на такую глупость, верно? — угрожающе медленно спрашивает Мучитель.

На лице Дэнниса, до этого мгновения напряжённом, вдруг появляется кривая улыбка.

— Разве что, если бы хотел собственной смерти.

Лицо Мучителя искажает гримаса, и лишь спустя несколько секунд я понимаю, что он пытается усмехнуться.

— Ты прав. Я отлично осознаю, что, помимо всего прочего, Нефрит волнует то, как обстоят дела с повстанцами. А обстоят они плохо. Сегодня мятежники устроили очередной погром в приличном районе города. Так или иначе, они подбираются к центру. Что увидит Нефрит, когда окажется в Третьем крыле? Беспорядок. Договориться с повстанцами непросто. Неееет, — задумчиво протягивает Мучитель. — Но вот появление светлячка не осталось бы без внимания.

Появление… светлячка?

По спине пробегает холодок.

Дэннис беззаботно спрашивает:

— Думаете, пчёлы уже знают?

— Не сомневаюсь, — отвечает Мучитель. — Я могу скрыть это от Эпицентра и динатов. Но эти… У мятежников вот такая дисциплина, — Бронсон сжимает кулак и показывает его Дэну. — Их шпионы узнают о том, что ты оступился быстрее, чем ты успеешь выйти из дома. Да, они наверняка уже в курсе. Тем более, что светлячок оказался в нашем крыле впервые. Живым.

Земля уходит у меня из-под ног. Хищный взгляд Мучителя направлен прямо на меня. За его спиной стоит Дэннис и смотрит в темноту со смесью вины и злобы.

Светлячок. Впервые. Живым.

Мучитель уже произносил подобные — жестокие и совершенно непостижимые слова, которые врезались в мою память навечно: «Если моя разведка не ошибается, то прежде, только оказавшись в плену, светлячки сразу же убивали себя, лишь бы не оставаться среди нас».

— Но нам не о чем беспокоиться, — эхом доносятся слова Бронсона. — Теперь повстанцы не угомонятся, пока его не увидят.

За пеленой подступивших слёз я различаю, как Мучитель трёт переносицу, а затем наконец отворачивается от преграды.

— Мятежники угрожают выдать меня Нефрит, — в голосе мужчины скрипит возмущение. — Сообщить, что я скрываю от Эпицентра светлячка. Что ты думаешь?

— Я не могу предположить, — отвечает Дэннис всё так же беззаботно, — будто у вас есть повод волноваться. У повстанцев наверняка нет никаких доказательств, что светлячок находится на острове…

Мучитель хмуро прерывает Дэнниса:

— Есть.

Тишина напряжённо звенит.

— В таком случае нужно выиграть время, отвлечь повстанцев, пока Нефрит будет здесь, — говорит Дэннис.

Внезапно Алан делает несколько шагов вперёд.

— Тем временем сможем найти доказательства и избавиться от них, — предлагает он, а я смахиваю слёзы.

В голове всё ещё звучат три слова: «Светлячок. Впервые. Живым».

— Вы издеваетесь?! — восклицает Сьерра и одаривает испепеляющим взглядом сначала Дэнниса, а затем Алана. — Серьёзно? Отвлечь повстанцев, пока здесь Нефрит? Да они сделают всё, лишь бы нам навредить. Нельзя идти на поводу у нелегалов!

— Гораздо разумнее довести воду до кипения? — спокойно, но с ехидством спрашивает Дэннис.

Сьерра отвечает в том же духе:

— Если понадобится, можно дать отпор.

— В первую очередь, такое поведение угрожало бы безопасности генерала, — Алан тоже пытается усмирить девушку, но она только входит в раж и говорит с жаром:

— Мышиная возня повстанцев — это всего лишь дождь. Генерал не сахарный!

Брови Мучителя сходятся на переносице, но потом в его глазах мелькает снисхождение.

— Я прислушиваюсь к тебе, — произносит мужчина, и в его голосе слышатся непривычно нежные, примирительные нотки. — Ты — майор и моя дочь…

Сьерра бросает на него жёсткий взгляд, и Мучитель замолкает. После долгой паузы он всё же говорит:

— Пойми, в наших интересах усмирить повстанцев по-тихому, а для этого мы можем использовать светлячка.

Генерал кивает в сторону комнаты — в темноту, где скрываюсь я и моё сердце выпрыгивает из груди. Тело вмиг охватывает огонь. Во мраке возникает слабое мерцание, льющееся из-под плотной ткани, и я поспешно стараюсь потушить инсигнии, но взгляд Сьерры уже останавливается на мне.

— Почему свет не горит? — требовательно спрашивает она и на удивлённый взгляд Дэнниса добавляет: — У землянки? Ты уже нашёл, как безопасно вывести её из этой лаборатории? Или в темноте её легче было переодевать?

Сьерра улыбается, чуть ли не вплотную приближаясь к парню. Алан отводит взгляд. Генерал задумчиво осматривается и лишь на миг бросает на дочь непонимающий взгляд. Дэннис смотрит прямо на девушку. У него непроницаемое выражение лица, только желваки ходят.

— Как же она будет молиться без света? — ехидничает Сьерра.

— Ей нужна энергия Солнца, — спокойно объясняет Дэннис, пока девушка сверлит его взглядом, словно пытаясь прочитать мысли. — А вообще — у тебя кнопка залипла.

Сьерра чуть наклоняет голову, а потом приближается к своему столу и начинает осматривать поверхность.

— Сейчас не до этого, — вмешивается Мучитель. — Я уверен, что мы должны усмирить повстанцев, чтобы они вели себя тихо, пока в Третьем крыле Нефрит. И ещё, — добавляет он, — землянка не может оставаться в Сфере, — Бронсон устало вздыхает. — Я даже готов…

Мучитель недоговаривает, но у Дэнниса загораются глаза, будто он понимает, о чём пошла бы речь.

— Первыми к землянке наверняка потянулись бы мятежники… — осторожно произносит парень.

Несколько мгновений они с Бронсоном смотрят друг другу в глаза, и взгляды всех присутствующих превращаются в растерянные. Может, всё-таки порой тальпы могут чувствовать чужое настроение и общаться без слов?..

— Ты считаешь, это не безумный план? — наконец, спрашивает Мучитель, и, прежде чем уже открывший рот Алан что-то скажет, Дэннис подхватывает мысль:

— Чтобы осуществить этот план, нам понадобилось бы подставное лицо. Джонса все знают.

— А тебя нет? — спрашивает Бронсон, приподнимая бровь.

— Может, объясните… — начинает Алан, но Мучитель слушает только ответ Дэнниса:

— Если речь о моём отце, то он добился, чего хотел, и теперь — замечу, уже давно — я остаюсь в тени. По крайней мере, если и привлеку к себе внимание, то правильное.

— Действительно, — задумчиво тянет Мучитель. — Действительно…

— Я одна не понимаю, что происходит?! — возмущённо восклицает Сьерра, пытаясь разрушить взаимопонимание мужчин, но они полностью заняты друг другом и не обращают на девушку никакого внимания.

Между бровями Мучителя пролегает глубокая морщина. Внутренняя борьба отражается на его лице. В какую-то секунду морщины разглаживаются, и я понимаю, что решение принято.

Бронсон грубо хватает Дэнниса за шиворот рубашки. В фигуре не чувствуется решимости, к тому же, мужчина намного ниже Дэна, и парень мог бы избавиться от хватки, но терпеливо и спокойно смотрит генералу в глаза.

— Отвечаешь за неё головой, — едва не рычит Мучитель. — Я делаю это только потому, что во всём крыле мне больше не к кому обратиться. Если что-то пойдёт не так, я лично прикончу тебя до того, как меня найдут. Ты понял?

Коди трясётся, как тонкая ветвь дерева на сильном ветру. Алан напрягается всем телом, словно готовясь к поединку. Сьерра сначала отступает, а потом наоборот приближается к отцу. В её глазах — неприкрытый страх.

Голос Дэнниса кажется неестественно спокойным, когда он произносит:

— Мы в одной связке, и все пойдем на дно, если правда раскроется.

Мучитель смотрит на парня несколько долгих мгновений, а затем разжимает кулак, отпустив рубашку Дэнниса, и вылетает из комнаты.

— И что это значит? — спрашивает Алан, переводя взгляд с парня на Сьерру и обратно.

На губах Дэнниса вдруг расцветает улыбка, широкая, настоящая, какой я не видела прежде, и он отвечает:

— Что землянка выйдет в наш мир.

ГЛАВА 22 (ДЭННИС). ОТВЕТ НА ВСЕ ВОПРОСЫ

Я ни за что не хотел бы сюда возвращаться.

Возможно, Бункер — самое роскошное место не только на острове, но и во всём Третьем крыле, и всё-таки быть здесь равносильно казни. Медленной, однако неизбежной.

— Давайте обсудим всё ещё раз, — как можно мягче произносит Алан, но его глаза горят, как у безумца, когда он приваливается к дубовому столу и внимательно смотрит на генерала. — Вы действительно хотите выпустить землянку в город и показать её мятежникам?

Бронсон молчит и лишь смотрит на Джонсона с видом ребёнка, укравшего чужую игрушку.

— Дьявол, это очень опасно, — не сдерживается генерал-лейтенант и срывается с места, как ракета. Он измеряет шагами кабинет Бронсона и убеждённо сообщает: — Ничего не выйдет.

— Светлячка нужно показать повстанцам, — парирует генерал. — Пчёлы пойдут на переговоры, только если своими глазами его увидят.

— Отец? — окликает Сьерра испуганно и растерянно. — Ты ведь это несерьёзно, да?

Бронсон вновь не отвечает и смотрит на дочь тем же взглядом, что минуту назад на Джонса. Девушка шумно выдыхает и бормочет:

— Уму непостижимо.

— Успех операции зависит от случая, — не унимается Алан. — Необязательно землянка заинтересует именно повстанцев. А если это и произойдёт, что удержит мятежников от того, чтобы взять то, что им нужно, — того, кто им нужен? Мы не успеем ничего сделать, как они похитят светлячка. Что, если весь этот театр вообще не даст никаких результатов? Если не удастся обнаружить лидера, мы лишь потеряем объект.

Доводы генерал-лейтенанта убедительны, но только не для искателя приключений вроде Бронсона.

— Мы будем контролировать каждое мгновение операции, — с достоинством объясняет он. — Смотрю, ты сомневаешься в моей тактике, — с ухмылкой укоряет генерал Джонса.

— Я не сомневаюсь в таланте военнокомандующего, — с жаром отвечает Алан и смотрит на Бронсона, как на сумасшедшего. — Но, возможно, стоит подготовиться к подобной операции более основательно?

— Именно этим мы и занимаемся, — снисходительно объясняет генерал. — Мы решили, что спрячем землянку у Дэнниса. Теперь будем думать о…

— Что?!

— Как это?!

Сьерра и Алан восклицают одновременно, а потом, будто сговорившись, переводят взгляды с Бронсона на меня.

— Габи будет жить в квартире Дэна? — спрашивает Джонс едва ли спокойнее, но хотя бы тише.

С каких пор он зовёт землянку сокращённые именем? Разве не называл её, как остальные, то объектом, то — в лучшем случае — светлячком?..

— А вы что предлагаете? — искренне удивляется генерал. — Как говорится, хочешь что-то спрятать — положи на самое видное место. Камеры под контролем динатов, а значит, в случае чего, вы со Сьеррой первыми окажетесь под подозрением.

Бронсон обращается к Алану. Сьерра поднимает на генерала погасший бесцветный взгляд.

— Отец, ты лишился ума?

Джонсон приоткрывает рот от неожиданности, а потом начинает рассматривать потолок с таким видом, словно внезапно оглох и не слышал дерзости майора. Но я не готов проявить такую тактичность, поэтому смотрю прямо на Сьерру, а потом и на генерала, лицо которого искажается от злобы.

— Юная леди, попросил бы тебя… — однако он даже не может подобрать слов.

— Это откровенная чушь! — не унимается Сьерра. — Ты потеряешь всё, что имеешь, к тому же, опозоришься на всю Тальпу. Это опасно, в конце концов! По-настоящему опасно.

— Я понимаю природу твоей ревности, — не обдумав, произносит Бронсон и тут же замолкает на полуслове.

Сьерра бросает на меня быстрый взгляд.

— Как можно принимать такие опрометчивые решения? — пытается перевести разговор майор, но Бронсон грубо её прерывает:

— Сьерра, прекрати!

Девушка смотрит на него зло. Черты лица заостряются, брови сходятся у переносицы.

— Я прошу тебя покинуть эту комнату, — тихо просит генерал. — Позже поговорим, — и кивком указывает на дверь.

Сьерра складывает руки на груди.

— Немедленно, — голос Бронсона не предполагает компромиссов. — Не-мед-ленно, — протягивает он, а потом предупреждает уже мягче: — Это приказ, майор.

Алан осматривается, словно думая, где бы спрятаться.

В глазах Сьерры столько презрения, что не нужно никаких слов. Она долго смотрит на отца, посылает мне яростный взгляд, и только потом выходит из комнаты, высоко задрав подбородок.

Неловкая тишина давит, пока генерал не находит в себе силы продолжить, как ни в чём не бывало:

— Какие ещё препятствия нас ожидают?

Алан молчит, и я решаю подыграть Бронсону:

— Перед операцией землянке нужна настоящая солнечная энергия. Возможно, один раз мы могли бы вывести её на Нимфею?

Джонс резко поднимает голову. Его глаза расширяются от удивления, он несколько раз открывает и закрывает рот, но после конфликта со Сьеррой не решается произнести ни слова.

— Думаю, это возможно, — по-деловому отвечает генерал. — Алан и Сьерра будут сопровождать вас до самой Нимфеи и обратно. Молитву, или как там её, проведёте на крыше, вдали от камер, так, чтобы вас не видела ни одна душа. Ясно? В остальное время я должен быть уверен, что землянка не выходит из квартиры. Я не буду приставлять солдат к твоей двери, потому что у меня нет людей, которым я мог бы доверить этот вопрос. Но не сомневайся: стоит только тебе… — начинает Бронсон, то я решаю, что немного самоуверенности не повредит, и говорю убеждённо:

— Я помню, что отвечаю за неё головой.

«И если что-то пойдёт не так, то вы лично прикончите меня до того, как вас найдут», — я не забыл слова генерала, но удерживаюсь от того, чтобы повторять его пламенную речь полностью.

Генерал кивает с довольным видом, и уголки его губ приподнимаются в подобие улыбки.

— Мы сделаем землянке куар-код, а тебе внедрим датчик слежения.

— Разумеется, — с готовностью соглашаюсь я, боковым зрением замечая измученное выражение лица Алана.

— Сделай так, чтобы землянка вела себя, как мы, и не привлекала лишнего внимания. Операцию проведём спустя несколько дней в Шахте.

Приходится моргнуть несколько раз, чтобы выражение лица осталось равнодушным.

А генерал-лейтенант, не веря ушам, оказывается настолько ошеломлён, что на этот раз не успевает взять себя в руки.

— В Шахте?! Речь о притоне для виртуальных наркоманов?!

— И не только о них, — снисходительно отвечает Бронсон, словно и не замечая состояния, в котором находится его генерал-лейтенант. — Территория Оскара Флореса нейтральна. Это идеальное место. Камеры динатов там не действуют, как и их законы.

У меня тоже приоткрывается рот, но я молчу.

Шахта.

Её владелец — Оскар Флорес — предприниматель, который вот уже много лет умудряется находить баланс между всеми силами — простыми гражданами Тальпы, динатами и даже пчёлами. Его цель — выигрыш и прибыль. Зарабатывать у него получается отлично, и он щедро делится добычей с простыми людьми, правительством станции и даже нелегалами. Однако усидеть на разных стульях одновременно невозможно, однажды ему придётся сделать выбор, а торговец есть торговец. Довериться ему означает приговорить себя самого к смертной казни.

— Законы динатов там не действуют, — Джонс повторяет слова генерала, а потом добавляет: — Равно как и законы здравого смысла. Что помешает повстанцам похитить светлячка?

— Не забывайся, генерал-лейтенант, — предупреждает Бронсон скорее свысока, нежели угрожающе. — Мы сможем установить видеокамеры так, чтобы динаты не имели о них ни малейшего понятия, — продолжает генерал оживлённо.

— Для этого потребовался бы гений, который к тому же умеет держать язык за зубами, — с ехидной улыбкой и печальным взглядом произносит Алан так, словно разговаривает с пятилетним ребёнком.

Я начинаю опасаться, что Джонсону действительно не сойдёт с рук подобный тон, но Бронсон отвечает, ничуть не смутившись, даже с достоинством и таинственной улыбкой:

— Такой человек есть. Один из нелегалов. И он уже в деле.

Возникает долгая пауза, после которой Алан неестественно смеётся и говорит:

— Ещё скажите, что речь о Даниэле Связисте, которому якобы удалось выбраться из Хранилища, где погибли сотни людей, а теперь он скрывается от правительства в Стеклянном доме, у нас под носом, и никто не может его поймать.

Когда генерал-лейтенант переводит дух после страстной речи, лицо Бронсона будто светится от радости.

— Даниэль — это далеко не миф, — говорит он со значимостью. — Это вы не можете его поймать. Не я, — произносит генерал с превосходством.

Сохранять на лице маску безразличия становится всё сложнее. Мы с Аланом невольно переглядываемся так, как делали это миллион раз, когда понимали друг друга без слов. Правда, это было очень давно.

— Что вы хотите сказать? — мягко спрашивает генерал-лейтенант, не сводя с Бронсона взгляда.

— Некоторое время назад я предоставил ему кров над головой и безопасность. Он будет нашим первым союзником. В дальнейшем сотрудничество с нелегалами будет предполагать переговоры, тесный контакт и в итоге… — генерал замолкает, явно подыскивая слово, — некоторую степень доверия.

Алан с шумом выдыхает.

— Или ты уже передумал? — спрашивает Бронсон.

В мою голову впервые приходит мысль: как Джонс вообще оказался участником этого проекта?..

Алан молчит, а генерал заявляет с победоносным выражением лица:

— Отчаянные времена требуют отчаянных поступков, — а затем он вдруг обращается ко мне: — Парень, — генерал делает многозначительную паузу, — сам понимаешь, что стоит на кону. Двадцать четыре часа в зоне доступа. Пусть берегут тебя небеса, если ты не ответишь мне с первого же гудка.

Мы смотрим друг на друга долго — настолько, что я начинаю видеть каждую линию старого шрама.

— Спишь ты, ешь или заперся в душе, мне всё равно. В любой момент я должен услышать твой голос и оценку обстановки. По первому требованию ты везёшь землянку туда, куда я скажу, и делаешь то, что я приказываю.

Бронсон прищуривается, приближаясь ко мне вплотную, и произносит шёпотом:

— Я сдержу слово, которое тебе дал. Не сомневайся, в Эпицентре у меня есть влиятельные друзья.

Второе вполне возможно. В первом очень и очень сомневаюсь. Но в ответ на слова генерала я медленно киваю.

— Не будь Даны, я бы ни за что не решился с тобой сотрудничать, — признаётся Бронсон, понижая голос. — Но тебе есть, кого терять. Так что не забывай, — генерал произносит эти слова едва ли не участливо. — На ней тоже отразится, если вдруг что пойдёт не так.

В моей груди поднимается ураган при мысли о рыжеволосой девушке, одно воспоминание о которой каждое утро заставляет мне встать и кровати и прожить на этой проклятой станции ещё один день.

— Я помню о ней, — таинственно произносит Бронсон и похлопывает меня по плечу. — Ты тоже не забывай.

В горле клокочут слова, но я сглатываю, не позволяя им вырваться.

Я знал, что так будет.

— Раз ты готов, завтра утром действуй, — велит Бронсон. Я уже собираюсь уходить, как он вдруг произносит: — Мы ещё поговорим.

При мысли, что придётся вновь сюда спускаться, начинает тошнить.

— Я знаю, что ты работал всю ночь. Удалось что-то выяснить?

Мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос. Усилием воли заставляю себя кивнуть. Глаза Бронсона вспыхивают.

— Отлично, — довольно тянет он. — Пока ты свободен.

Я направляюсь к выходу, иду медленно, как в тумане, а когда открываю дверь, наталкиваюсь на убийственный взгляд Сьерры.

— Ты совсем не изменился, — сообщает она разочарованно и поспешно входит в кабинет.

Как только за мной закрывается дверь, я слышу восклицания майора:

— Папа, ты сошёл с ума! Довериться Дэннису Рилсу! Ты забыл, кто его отец?! У тебя нет ни единого рычага управления. Зачем ты это делаешь?! Ты погибнешь… — вдруг добавляет девушка очень тихо и жалобно.

— Только если проиграю, — раздается спокойный, но уверенный ответ. — Если мы заключим союз с мятежниками, то поймём, кто лидер повстанцев, и, возможно, как стать светлячками. Мы соберём в своих руках козыри. А победителей не судят. И ещё победители неприкосновенны. Все будут считаться с Третьим крылом… — генерал замолкает, а потом говорит гораздо тише, так, что до меня едва доходит смысл сказанного: — Мне невозможно надоело, что в Четвёртом крыле погибают наши парни. Эпицентр не отправляет на войну своих людей — он посылает моих…

Ньют Оутинс был чертовски прав.

Я больше не различаю слов, потому что в левом ухе звучит уже знакомый голос:

— Приём. Эпицентр ждёт твоего решения. Каков будет ответ?

Напряжённо осматриваясь, я мысленно решаю, что это чертовски дурная идея — звонить мне, когда я в Бункере.

— Линия закодирована, не волнуйся, — вторя моим мыслям, насмешливо замечает собеседник.

Я невольно сжимаю кулаки.

— Как тебя зовут? — спрашиваю тихо, выходя в общий зал и чувствуя на себе взгляды солдат генерала.

— Думаю, ты знаешь ответ, — в голосе слышится улыбка. Я действительно догадываюсь, но, когда слышу имя, шок ударяет меня, как молния: — Даниэль.

Несколько секунд мы молчим, пока я наконец выбираюсь из Бункера и поднимаюсь на поверхность.

— Что ж, — произношу я как можно увереннее, оказавшись на первом этаже. — Мои планы изменились.

— Ты отказываешься от сотрудничества? — спрашивает голос нарочито удивлённо. — От возможности переехать в Эпицентр?

Когда он произносит моё решение вслух, мне самому оно кажется бредом.

Если я сделаю этот шаг, то перестану быть пешкой — стану самоубийцей, и будет уже неважно, какой фигурой я погибну на чёрно-белой доске.

«Мы влипли, Дэннис, связались не только с генералом, но и с прошлым, с планетой, которая теперь нам недоступна. Пусть сами решают, как поступить со светлячком. Мы выжившие и ничего не можем с этим поделать. Помнишь? Нам нельзя в этом участвовать!» — звучат в голове слова Коди.

«Все другие пешки, которые окажутся рядом с землянкой, обречены на смерть», — вспоминается предупреждение Ньюта Оутинса.

«Сам не противься его приказам, чтобы он не видел в тебе угрозу. Если он скажет не приближаться к ней, так и поступай. Если скажет забрать к себе, умоляю, сделай и это. Сделай всё, что потребуется», — прожигает моё сознание голос матери…

И вдруг я всё осознаю.

Я уже играю. Каждый чёртов день. Однако мой ход ни на что не может повлиять, ведь я всего лишь пешка. Фигура, наименее значимая на доске.

Землянка обречена на смерть. Если даже она не погибнет от руки Бронсона или мятежника, то это случится под скальпелем какого-нибудь учёного.

В моей памяти всплывает её лицо с горящими зеленью глазами. «Помоги мне», — шепчет девушка и делает шаг, сокращая последнее расстояние между нами. Страх и доверие переплетены в её взгляде, спрятаны в оранжевых крапинках. «Сделаю, что ты попросишь. Я могу исцелить твои руки».

Боюсь, это не под силу даже ей, но глаза, беззвучно умоляющие о помощи, способны сломить мою волю. Рисковать всем ради того, кто нуждается в защите, для меня не впервой. Только я давно пообещал себе не делать глупостей, тем более ради незнакомцев.

— На самом деле ты представляешь не интересы Эпицентра? — спрашиваю я Даниэля напрямую, наконец оказавшись на улице.

— Допустим, — отвечает голос уклончиво.

«Как одержать победу, даже не зная правил игры?» — раздаются в голове мои собственные слова.

Гори всё синим пламенем. На шахматной доске я должен стать другой фигуровй.

— У тебя ведь есть люди, которым интересен светлячок? — произношу я.

Даниэль долго молчит, но когда отвечает, в голосе вновь слышится улыбка:

— Думаю, ты знаешь ответ.

Не стоило бы с ним это обсуждать, но других вариантов нет, поэтому я произношу:

— А люди, которые смогут защитить Дану?

Улыбка становится более откровенной, когда голос произносит:

— Думаю, как и на все другие, ответ на этот вопрос ты тоже знаешь.

ГЛАВА 23 (ГАБРИЭЛЛА). ДЕВУШКА С УЖАСНЫМ ЛИЦОМ

В тишине и темноте в моём сознании пробуждаются страхи. Они выплывают из глубины разума, как то неизвестное существо, что я видела в озере в день, который стал для меня последним на планете…

В любой момент здесь, в четырёх стенах, где я чахну, может снова появиться Мучитель. Одно только воспоминание об этом генерале Бронсоне по-прежнему приводит меня в трепет, и тело цепенеет от страха.

Он хочет вывести меня в их город… Сколько там тальпов? Таких же жестоких, как Мучитель, а может быть, даже хуже?.. Что ждёт меня за пределами этой комнаты, погружённой в полумрак, а то и совсем в темноту? Однажды я уже покинула границы своего мира. И этот шаг привёл меня сюда — в плен к тальпам, место, которое, вероятнее всего, станет моей могилой…

Я даже не вздрагиваю от этой мысли, как прежде. Просто не знаю, могу ли надеяться на спасение.

Раньше я опасалась испытать запретные эмоции и чувства, боялась совершить недостойный поступок, из-за которого меня изгнали бы из Фрактала, страшилась встретиться с корриганом… Теперь же остался только один страх — должно быть, единственно настоящий — страх неизвестности.

Может, будь здесь Дэннис, мне не было бы настолько страшно?..

Глупая мысль. Она заставляет меня боязливо осматриваться по сторонам, как будто кто-то может услышать и наказать меня. Хотя я в плену тальпов — как ещё меня можно наказать?..

Дэннис Рилс был ко мне добр. Он отдал свой кулон, и, если бы не тепло и свет, которые пришли вместе с ним, то, возможно, я даже не продержалась бы до того момента, когда парень принёс садовый фонарь, ставший для меня маленьким Солнцем.

Дэннис Рилс мне помог. Он намеренно выключил свет в моей комнате, когда сюда в очередной раз пришёл Мучитель. Я поняла это не сразу, но всё же догадалась, зачем он так поступил. Кто-то мог бы подумать, что это мелочь, но в тот миг, когда все чувства были как на ладони, когда я проявила слабость, попросив одного из тальпов о помощи, я бы не выдержала очередного пристального и тяжёлого взгляда Мучителя. Не знаю, как Дэннис догадался, но я ему благодарна. И это очень глупо.

Прежде чем уйти, Сьерра пригасила свет, чтобы он не горел ярко, и, когда я сажусь, то вижу в отражении себя. Я так часто стремилась заглянуть за преграду, а не посмотреть на себя саму, что теперь удивлённо моргаю, глядя будто со стороны на девушку, что подобно маленькому зверьку затравленно выглядывает из норы, в которую забилась.

Это совсем не та эдемка, что любовалась рассветами и закатами, помогала животным, беззаботно проводила время с ближними и верила в скорое Исцеление целой Вселенной. Я вижу девушку, которая больше не задумывается о законах мироздания — она может думать только об одном: как выжить? Как выбраться отсюда? Достижимо ли это?..

Что сказали бы мои ближние, увидев меня такую — одинокую, отчаявшуюся? Что они почувствовали бы? Увижу ли я вновь бабушку, Фортуната или Нону?..

Мысль о родных пронзает меня так, что я сползаю с кресла на пол, подтягиваю ноги и обхватываю колени руками.

За преградой слышится какой-то шум, и я вижу Сьерру.

«Притворись, что не видишь», — так велел мне Дэннис, и я поспешно отвожу взгляд, остаюсь на месте несколько минут, а потом поднимаюсь и беру тот свёрток, который оставил здесь парень. Кручу одежду в руках то так, то по-другому. Это похоже на наши топ и штаны, но только ткани очень много и не совсем понятно, как можно в этом вообще шевелиться.

Я слышу, что Сьерра замирает по ту сторону преграды и тяжело выдыхает, а затем дверь открывается, и девушка появляется на пороге.

Теперь я могу смотреть на неё, не опасаясь выдать себя, и наши взгляды встречаются. За такие сильные эмоции, которые испытывает Сьерра, её незамедлительно ожидало бы Народное собрание и, вероятно, суровое наказание: ей могли бы запретить являться на всеобщие молитвы, к ней могли бы приставить фантома… А могли даже изгнать из Фрактала.

Девушка смотрит на меня зло и неприязненно, но решительно приближается и, выхватив у меня из рук вещи, говорит:

— Это — штаны. Берёшь их вот так, — она растягивает ткань в руках и протягивает мне, — и надеваешь на свои длинные ноги. Поняла?!

Удивлённая и напуганная, я не решаюсь признаться, что знаю, как носят штаны, а просто беру их из её рук и натягиваю. Пару раз ткань цепляется за пятки, и я едва не падаю, но Сьерра подхватывает меня с раздражённым цоканьем.

— Только не сверху комбинезона, дура! — рявкает она, и я запоздало понимаю, что девушка права.

Поспешно убираю штаны, когда Сьерра указывает мне на другой предмет одежды и сообщает командным тоном:

— Это кофта. Надеюсь, мне не придётся объяснять, что поверх комбинезона надевать её тоже не стоит? Ну-у-у?! — торопит она, явно ожидая, когда я выполню просьбу, но за преградой какое-то движение, и я отвлекаюсь от её слов. — Долго мне ждать?!

Я не понимаю, как не выдать себя, но подсказать, что за преградой появляется Алан Джонс.

Сьерра ловит мой взгляд, направленный на моё же отражение и неправильно всё понимает:

— Господи! — восклицает она непонятное мне слово. — Мы ещё и стеснительные! Иди в ванную и переоденься уже наконец! — с этими словами она почти выбегает из комнаты, но замирает при виде Алана.

Когда Сьерра переводит взгляд на меня, я поспешно прячусь за единственной доступной мне дверью, в том маленьком тесном пространстве, где мне было велено мыться, но я не представляю, где найти воду.

Я снимаю одежду. Меня шатает, и, чтобы надеть штаны, приходится опереться о стену. Наконец я натягиваю их, мысленно проклиная, как могу, потому что по удобству это далеко не шорты, к которым я привыкла. Надеть кофту получается быстрее. Как я и ожидала, мне тесно, неудобно и хочется быстрее избавиться от грубой ткани, но это не хуже той одежды, которую я только сняла: по крайней мере, рукава длинные, доходят до запястья, и с закрытой кожей я чувствую себя немного уютнее.

Я плетусь обратно, вижу на кресле ещё один свёрток. Опасливо заглядываю и с удивлением понимаю, что это обувь. Кручу в руках, рассматривая, но понимаю, что плотные носки (или что это?), которые надеты на меня сейчас, наверняка сноснее, чем будет ощущаться эта странная жёсткая обувь. Я кладу свёрток на место, надеясь, что Сьерра не станет меня заставлять, но, когда поднимаю голову и заглядываю за преграду, то вижу там только Алана.

Проходит много времени, но Сьерра так и не появляется.

Новый надзиратель не беспокоит меня — не следит каждую секунду, как это делала дочь Мучителя. Однако он тоже смотрит — украдкой, и от этого вежливого и в то же время любопытного взгляда становится не по себе. Поэтому иногда я вновь прячусь за дверью и остаюсь там так долго, пока не надоедает, или устраиваюсь на кровати, делая вид, что сплю.

Мне не просто скучно и неудобно, но и тревожно, поэтому я стараюсь прокручивать в голове радостные воспоминания, однако очень быстро понимаю, что при мысли о ближних хочется скорее плакать, чем улыбаться, и решаю, что единственно верный выход — молиться, хотя бы мысленно проговаривать слова, пускай даже нет Солнца: «Мы не виним предателей, сбежавших на Тальпу. Не возвращаемся к прошлому, но помним, что искусственный мир обречён. Великий Пожар превратил нас в эдемов, солнечных людей. Мы служим Солнцу, воде, воздуху и земле. Мы называем Вселенную Иоланто и верим в скорое Исцеление. Пускай моё сердце стучит в одном ритме с сердцами ближних. Пускай Иоланто направляет меня». Никогда ещё эти слова не давались мне с таким трудом…

Каждый раз, вспоминая начало, я мысленно спотыкаюсь на фразе: «Не виним предателей и не возвращаемся к прошлому». Теперь я среди них, и если могу кого-то винить, то только саму себя. Стоило послушать Нону и бежать с той поляны со всех ног. Кого я надеялась спасти, когда осталась там? Кого я могла спасти?..

В какой-то момент замечаю, что мои мысли ходят по кругу: я молюсь, осуждаю себя, задаюсь вопросами и снова молюсь, пока моё сознание не устаёт от воспевания Иоланто и самобичевания, и я не проваливаюсь в сон.

Ко мне вновь приходят страхи, которые я уже видела в прошлый раз. Тени вновь сгущаются и выползают из темноты, тянут ко мне лоснящиеся ладони. С потолка на крепкой нити спускается огромная паучиха. Незнакомец пытается снять маску, но срывает собственную кожу. Космонавт пылает в огне, а вслед за ним появляется высокий мужчина в длинном чёрном платье со стоячим воротником и широкими рукавами…

Если бы это был не сон, я бы кричала до тех пор, пока не потеряла голос. Но в лабиринтах разума моего визга никто не слышит, я могу лишь бежать. И я бегу среди деревьев, пока вдруг не замечаю, что вокруг исчезают стволы и кусты, а потом возникают… стены. Вдруг впереди я вижу людей, облачённых в чёрное.

— Твоё счастье в том, что ты пришёл сразу же, как поговорил с Даниэлем, — говорит над моим ухом женщина.

Почему «пришёл»? Кто такой Даниэль? Чей это голос?

Я точно не знаю его обладательницу, и в то же время сам голос кажется мне смутно знакомым. Оборачиваюсь и вижу жуткое лицо, изуродованное рваными ранами, из которых сочится алая жидкость. Крик застревает в моём горле, а девушка продолжает всё так же спокойно:

— Действовать нужно было либо сегодня, либо никогда. Будь осторожен, — она понижает голос, — за тобой следят, — и указывает вдаль.

Но я никого там не вижу.

В этот момент чувствую, как в кожу под рёбрами глубоко врезается игла, и меня пронзает ослепляющая боль, когда я ощущаю, как какое-то вещество проникает в тело.

Чёртов укус пчелы.

Не представляю, что это значит и почему в моём сознании появляются такие слова. Но откуда-то я знаю, что это — худшее, что со мной могло сегодня произойти.

Чьи-то руки бросают меня, и без опоры я падаю на землю, скорчившись от боли.

«За что?» — крутится в голове, но я ничего не могу сказать.

— На твоей ленте несколько вызовов Рэя, — девушка выплёвывает имя, как гнилой кусок яблока. — Хочешь сказать, это случайность?

— Вы могли видеть, что они не приняты, — слышу голос Дэнниса, но не вижу его самого. Я тоже пытаюсь что-нибудь произнести, но задыхаюсь от боли.

— Не думаю, что в наш век проблема связаться с помощью других устройств, — с готовностью отзывается девушка. — Факт в том, что ты даже не упомянул о брате.

Я уже вообще не понимаю, говорит она со мной или с Дэннисом, которого даже нет рядом, но знаю, что оправдываться не стал бы ни он, ни я. Пробую подняться, но ноги не слушаются, и я вновь ударяюсь коленями.

— Вы отлично понимаете, — вновь слышу я голос Дэнниса и снова пытаюсь его позвать, но не получается издать и звука, — если генерал обнаружит укус пчелы, мне конец. В буквальном смысле слова.

— Если твой светлячок тебя исцелит, значит, ты дорог ей, — беззаботно отвечает девушка, — если нет, то наша идея всё равно провалилась бы. Землянка должна тебе доверять. В противном случае мы не заинтересованы в сотрудничестве с тобой.

Что? Землянка? В сотрудничестве со кем?..

Я слышу в голосе девушки ехидную улыбку:

— У нас всё строится только на доверии.

В последний раз ударив меня по раненому боку, вышибая из лёгких воздух, девушка с ужасным лицом и люди в чёрной одежде исчезают во тьме.

Кожа под рёбрами горит, и я ворочаюсь, постанывая от боли, пока, вмиг вернувшись в реальность, чуть не падаю с кровати, но чьи-то крепкие руки подхватывают меня.

Я резко распахиваю глаза и вижу склонённого надо мной Дэнниса.

— Это всего лишь страшный сон, — шепчет он. — Просто дыши глубже. Мне всегда это помогало. Дыши.

И я делаю, как он велит.

ГЛАВА 24 (ДЭННИС). НА СОТНИ ОСКОЛКОВ

Да, за эту ночь я добавил к своему проклятому милосердию немного глупости и приправил всё это смелостью. Чудесный план, чтобы стать на несколько шагов ближе к смерти. А вот и первое свидетельство того, насколько ближе…

Я сморю на ленту, где светится сообщение, отправленное с незарегистрированного номера: «Что он ответил?»

«Ты сошёл с ума, Дэннис. Если верить генералу, ещё недавно ты пытался защитить меня, чтобы я мог не участвовать в его проекте! А теперь вырыл могилу самому себе и меня просишь связаться… в общем, понятно, с кем! В том переулке я помог тебе, но это всё».

Вот, что сказал мне Коди, когда я решился выставить себя полным идиотом. Так что теперь в ответ на сообщение могу ввести одно-единственное слово: «Нет».

Под рёбрами болезненно колет, и приходится замедлить шаг, чтобы не привалиться обессиленно к стене и не упасть в обморок за метр до двери в лабораторию. Когда я наконец добираюсь до неё, здесь оказывается пусто. Мне крупно повезло: встречаться с Аланом мне совсем не хочется.

Сквозь одностороннее стекло видно, что Габриэлла спит. Я тихо вхожу в комнату, опасаясь, что звук закрывающейся двери может её напугать, но девушка вообще не реагирует ни на какие звуки.

Я кладу портфель, который принёс, на пол и замираю возле кровати на несколько долгих секунд.

Волосы всё того же оттенка спелой пшеницы крупными локонами рассыпались по подушке. Среди них снова выглядывают сине-зелёные перья, как в тот день, когда я впервые её увидел. Во сне Габи откинула одеяло, и я замечаю, что вчера она всё-таки переоделась. Бежевый свитер и светлые джинсы, в отличие от больничного комбинезона, обтягивают её стройную фигуру, длинные рукава обхватывают запястья, подчёркивая, какие они тонкие. Девушка кажется до невозможности хрупкой, а лицо таким юным, что я невольно задаюсь вопросом, сколько же ей лет.

Обычно ярко-зелёные глаза сразу выдают её с головой, ведь она похожа на лучшую модель артифика, но никак не обычного человека, однако сейчас её глаза закрыты, а я всё равно замираю перед неземной, какой-то непостижимой красотой, чересчур идеальной, чтобы быть правдой.

После молитвы фарфоровая, неестественно светлая кожа окрасилась нежным розовым румянцем, ворох рыжих веснушек на щеках и шее стал заметнее, ресницы, едва темнее волос, кажется, стали ещё более пушистыми.

Вдруг правильные черты её лица искажаются, когда она хмурится, светлые брови сходятся на переносице. Габриэлла начинает беспокойно ворочаться и тихо всхлипывать, словно сейчас заплачет. Из-под одежды вновь начинает пробиваться слабое мерцание — неспокойное, нервное, как будто узоры на теле девушки способны волноваться вместе с их обладательницей.

Светлячок.

Может быть, ей снится кошмар?

При виде гримасы боли, которая застывает на лице девушки, сердце начинает биться в груди болезненно, и очередной удар как будто толкает меня вперёд, к Габриэлле. Я оказываюсь рядом именно в тот момент, когда Габи резко подрывается, теряет опору и почти падает с кровати, однако мне удаётся подхватить её, когда она испуганно распахивает глаза, сияющие необычайной, дикой зеленью.

— Это всего лишь страшный сон, — шепчу я, склонившись над девушкой. — Просто дыши глубже. Мне всегда это помогало. Дыши.

Она с усилием делает глубокий вдох, а затем ещё один, когда я помогаю ей сесть. Она всё ещё рвано дышит, но свет, льющийся из-под ткани, гаснет, и в надежде отвлечь девушку, я говорю:

— Ты справилась, — и киваю подбородком на её новую одежду.

— Ты не вернулся, — осторожно произносит Габриэлла. — Сьерра велела переодеться.

— Представляю, как она это сделала, — горько усмехаюсь я. В голосе девушки не было и намёка на упрёк, но я говорю: — Вчера стоило дать генералу время поговорить со своей дочерью. К тому же, — я задумчиво тру рёбра, которые до сих пор ноют после вчерашних приключений, — нужно было уладить несколько важных дел.

— Важных дел? — повторяет она, и, усмехнувшись, я говорю:

— Может, когда-нибудь расскажу тебе.

Конечно, вряд ли.

— Главное, что ты разобралась.

Она не улыбается, но глаза будто начинают сиять. Ловлю себя на мысли, что не видел её улыбку. А потом — на мысли, что меня это не должно волновать.

— Не со всем. С этим не знаю, что делать, — признаётся Габриэлла, поднимаясь и беря с виртуального кресла свёрток.

Я снова невольно улыбаюсь и объясняю:

— Это называется обувь. У вас нет такого понятия?

— Есть. Но она выглядит иначе.

— Выпрями ноги.

Она не двигается с места, пока я забираю у неё пакет, достаю кроссовки и опускаюсь на корточки.

— Нужно их надеть, — объясняю я и тянусь к ноге девушки, но она её убирает.

— Я привыкла жить… без них, — возражает Габриэлла.

Этот аргумент настолько нелепый во всей ситуации, что у меня сразу же в голове представляется картина, как девушка выходит босиком на центральные улицы Тальпы…

— С обувью будет теплее, — обещаю я и снова тянусь к ноге Габриэллы.

На этот раз она не противится, приподнимает ногу и позволяет мне дотронуться до ступни несмотря на то, что вздрагивает от моего прикосновения. Пока я надеваю кроссовку, девушка говорит:

— Ты выключил свет, — она замолкает, но я понимаю, о чём идёт речь, ещё до того, как она добавляет: — Когда пришёл Мучитель.

— Не хотел, чтобы в такой напряжённый момент тебе пришлось делать вид, что ты не видишь нас за односторонним стеклом.

— За односторонним стеклом? — переспрашивает она, а я тем временем завязываю шнурки на правой ноге.

— За преградой, — пытаюсь я объяснить. — Мы с той стороны видим тебя, а ты нас с этой не должна.

У меня ноют рёбра и приходится сдерживать дыхание, чтобы не заскулить от боли. Так что слова, произнесённые сквозь стиснутые зубы, звучат не очень дружелюбно.

— В смысле обычные люди не видят, — добавляю я.

«Она не поймёт, в каком плане — обычные!»

— То есть мы не видим.

— А когда надо мной гаснет свет, — уточняет девушка, — тогда даже вы не видите меня?

Я киваю и тянусь за левой ногой. Габриэлла, пошатнувшись, хватается за меня в поисках опоры. Её горячие ладони крепко сжимают мои напряжённые плечи, и их как будто сводит судорогой.

Я не помню, когда последний раз ко мне кто-то прикасался.

Девушка смущённо убирает руки, хватаясь за ближайшее виртуальное кресло, а я надеваю ей вторую кроссовку и завязываю шнурки, а потом поднимаюсь.

Габриэлла неловко отступает на несколько шагов. Забавно, что я делаю то же самое, а потом наши взгляды встречаются.

— Спасибо, — благодарит она. — И за это, и за… свет.

Я коротко киваю и поднимаю портфель, кладу его на кресло начинаю отыскивать всё необходимое.

— Когда вы говорили, мне показалось, что хорошо чувствуете друг друга, — признаётся Габи, и эти слова заставляют меня замереть и поднять на неё взгляд. — Иногда вы молчали, но складывалось впечатление, будто понимаете друг друга даже без слов.

— Мы давно живём на одной станции и вместе работаем, — отвечаю честно. — Мы бы хотели понимать друг друга не так хорошо, но уже знаем, кому можно доверять, а кому нет.

— И кому же можно? — спрашивает Габи и ждёт ответ, затаив дыхание.

Мы внимательно смотрим друг на друга.

— Ты можешь доверять только мне и Коди, — убеждённо сообщаю я девушке.

Она делает вдох.

— А Алану?

Мои брови приподнимаются.

— Нет, — говорю я спустя несколько секунд. Не желая пугать её раньше времени, я собираю всё необходимое, но так и не достаю из портфеля. — Ты знаешь, зачем я здесь?

— Я понятия не имею, что такое коммуникация, — вдруг признаётся Габриэлла, — но, наверное, вы должны обучить меня, чтобы я перестала казаться невежественной и нелепой, как сейчас.

Значит, она запомнила слова Бронсона. «Ребекка Олфорд, Дэннис Рилс, ваша задача самая ответственная — коммуникация, если, конечно, это слово применимо к дикарке. Вы должны обучить объект так, чтобы он перестал казаться настолько невежественным и нелепым, как сейчас».

Она чертовски права. Именно этого потребовал генерал. Но вслух я почему-то произношу совсем другие слова:

— Тебя сложно назвать невежественной или нелепой.

Мой голос звучит непривычно мягко и сипло, и Габриэлла часто моргает, удивлённо глядя на меня. Приходится прочистить горло, потому что мне самому такая интонация совсем не понравилась.

— Садись, — кивнув на кресло, прошу я девушку привычным тоном. — Мы сделаем тебе на запястье куар-код, договорились? Это рисунок на коже.

— Инсигния? — спрашивает она воодушевлённо. — Но инсигнии создаёт сам человек, — продолжает Габи задумчиво, присаживаясь на край кресла.

— Инсигния? — повторяю я, останавливаясь перед ней, пока Габи протягивает левую руку и приподнимает ткань свитера так, чтобы открылось запястье, но, увидев края узора, я не удерживаюсь и сам поднимаю её рукав выше, чем необходимо для куар-кода.

На внутренней стороне локтя и до самого запястья изображены шишки, ячейки чем-то похожи на соты. Что это цветы, я понимаю только когда скольжу взглядом по всему изображению и вижу уже распустившиеся бутоны, по форме напоминающие бабочек. Узоры переливаются оттенками фиолетового и изредка розового. Цвета кажутся насыщенными для рисунка, но для татуировки чересчур нежными, а линии — удивительно изящными. Бутоны как будто блестят капельками воды, и, завороженный красотой, я осторожно вожу по изображению пальцами. Удивительно, что капли выглядят невероятно реалистично, хотя кожа горячая и сухая. Надеясь разгадать эту загадку, я едва ощутимо нажимаю на запястье, поглаживая его, но так и не чувствую ничего, кроме приятно мягкости и гладкости кожи.

Рука Габриэллы вздрагивает. Вместе с потрясающим лесным ароматом, который касается ноздрей, на меня обрушивается запоздалое осознание, что прикосновение не пугает девушку, разве что кажется ей неприятным. Но я не успеваю поднять голову, как мой взгляд сосредотачивается на мурашках, которые под моими пальцами бегут по коже девушки…

Я вскидываю голову, и наши взгляды встречаются.

Глаза Габриэллы округляются, зрачки расширены, а сквозь приоткрытые губы вырывается дыхание, как будто девушка пыталась его контролировать, но ничего не вышло.

Нас вдруг охватывает смутно знакомое мне, но такое забытое напряжение, и я в тот же миг испуганно отпускаю руку девушки, как будто обжёгся её горячей кожей.

Она тяжело сглатывает и неловко оттягивает рукав, пряча запястье.

— Значит, это называется инсигниями? — произношу я, пытаясь вернуться к прежнему дружелюбному тону, но голос снова звучит сипло, и я неловко прочищаю горло, порывисто отворачиваясь и хватаясь за портфель, копаясь в нём с внезапным усердием и надеясь скрыть несвойственную мне растерянность.

— У тебя есть инсигнии? — спрашивает Габриэлла, и я мысленно радуюсь, что она подыгрывает мне, пытаясь вернуть прежнюю — если не дружескую, то хотя бы непринуждённую атмосферу.

Однако инсигниями я похвастаться не могу, так что не остаётся ничего, как только признаться:

— У нас таких не бывает.

Почувствовав себя увереннее, я поднимаю голову и вижу, как девушка меняется в лице, в её глазах появляется недоверие, а затем тревога, но спустя пару секунд эти чувства рассеиваются, а Габриэлла говорит с неплохо скрываемым сомнением:

— Нет рисунков на теле?

— Если бы мы умели создавать такие, как у тебя, то на телах уже не осталось бы свободного места, — усмехаюсь я, но звучит как-то грустно.

Неудачная шутка, Габриэлла её явно не понимает.

— Так у тебя нет рисунков? — повторяет она растерянно.

Отчаявшись объясниться, я говорю:

— С твоими они не сравнимы.

Я привычным движением поправляю рукав, словно стараясь прикрыть как можно больше кожи, но размышляю лишь секунду, прежде чем приподнять самый край, чтобы показались цифры на запястье. Они прямые и угловатые, а из-за острых, резких засечек выглядят немного агрессивными.

Девушка неуверенно касается моей руки своей непривычно тёплой ладонью, а я завороженно наблюдаю, как её пальцы порхают над моей грубоватой кожей, исследуя края надписи.

— Это не похоже на инсигнию, — мягко, словно боясь меня обидеть, говорит Габриэлла.

Из-за её неудачной попытки скрыть досаду я с трудом сдерживаю улыбку.

— Ты права, на твои рисунки совершенно не похоже.

Габи убирает руку, а меня удивляет разочарование, которое я вдруг ощущаю.

Тянуть больше нельзя. Пора всё-таки приступить к неизбежному.

— Это куар-код, который есть у каждого жителя Тальпы, — объясняю я, наблюдая за тем, как Габриэлла хмурится, — очень важные цифры, по которым можно легко и быстро проверить, сколько у человека… — и тут я понимаю, что ни понятие «деньги», ни слово «документы», вероятно, ничего не разъяснят. — Без куар-кода нет людей на станции. Если кто-то заметит, что ты стала исключением, то очень скоро нас схватят люди, которые не желают нам добра.

Скажем так.

— Как Мучитель? — шёпотом произносит Габриэлла, и её глаза становятся огромными от заполняющего их ужаса.

В прошлый раз она так назвала Бронсона.

Не хочу пугать девушку ещё больше, но и не хочу ей лгать. К тому же, нельзя упускать возможность убедить её сделать куар-код. Поэтому я отвечаю:

— Хуже, чем он.

Кажется, Габи даже перестаёт дышать, а затем решительно протягивает руку запястьем вверх.

— Что нужно делать? — спрашивает она.

Я достаю из портфеля куарщик, отвратительно похожий на канцелярский степлер, хотя из-за отсутствия бумаги теперь мало кто вспомнит, как он выглядел. Увидев устройство, Габриэлла поспешно убирает руку, но в этот момент я перехватываю её ладонь и не совсем понимаю, вздрагивает девушка от неожиданности или, как я, от очередного столкновения наших температур.

— Это больно, — девушка не спрашивает, но ждёт ответа.

Не могу солгать, будто её догадка не верна, поэтому говорю:

— Ты можешь задать любой вопрос, всё, что тебе интересно, и я отвечу как можно подробнее.

«Возможно, это отвлечёт тебя хоть немного». Но я молчу.

К моему облегчению, Габриэлла подхватывает игру и сразу же задаёт вопрос:

— На медузе была бабочка, что она означает?

Не теряя времени, я прикладываю куарщик к запястью Габриэллы, крепко сжимая её руку, и спешу с ответом:

— Бабочка — символ Тальпы. У неё четыре крыла, так же, как и у станции.

Я чувствую, как начинает дрожать ладонь девушки, но не знаю, чем её отвлечь от ожидания боли.

— Интересно, что само название «Тальпа» с латинского переводится «Хамелеон».

Не думаю, что это может заинтересовать, но Габриэлла вдруг поднимает взгляд и смотрит на меня с любопытством.

— Не знаю, что такое «латинский», но почему хамелеон?

Воспользовавшись тем, что девушка отвлеклась, я нажимаю кнопку, и с щелчком куарщик плотно обхватывает запястье. От неожиданности Габи вздрагивает и переводит испуганный взгляд на руку. Но я знаю: ей не больно. Пока ещё.

— Лучшего названия и не придумаешь, — произношу я как можно увереннее и с радостью замечаю, что Габи вновь смотрит на меня. — Ты когда-нибудь чувствовала себя так, словно в голове шумят мысли, а ты не можешь озвучить ни одну из них? — говорю я, настраивая куарщик, и, не дожидаясь ответа, продолжаю: — Ты, конечно, можешь, но это принесёт боль кому-то из любимых. И ты молчишь. Каждый человек на станции вынужден жить так, как ему велят, подстраиваться, менять цвет, — ещё несколько нехитрых действий, и код будет готов. — Поэтому «хамелеон» как нельзя кстати. Хотя, говорят, что по другой версии, «тальпа» — это всего лишь «родинка». Так или иначе, если бы кто-то услышал мои слова, то меня лишили бы свободы. В лучшем случае. А в худшем — я бы уже болтался в космосе.

Габриэлла смотрит на меня, не отводя взгляда и как будто даже не моргая. Понятия не имею, что произвело на неё такое впечатление, может, она осознала всю глубину моей глупости, ведь за стеклом в любой момент может появиться Сьерра или кто-нибудь ещё, а я так необдуманно бросаюсь словами. А может, я окончательно её напугал. Но у меня болят рёбра, ни одно выпитое лекарство так и не помогло, мне предстоит причинить боль невиновной девушке, но эти ощущения ничто по сравнению с тем, что, скорее всего, ждёт Габриэллу впереди. Одним словом, достаточно причин, чтобы я позволил себе нести откровенную чушь.

— Если бы кто-то услышал, я не мог бы рассчитывать на спасение, — говорю я, рассматривая оранжевые крапинки в зелени глаз. — Но ты ведь не выдашь меня?

Габриэлла смотрит такими по-детски открытыми глазами, что мне приходится силой заставить себя нажать на кнопку. Куарщик пробивает кожу девушки микроскопическими иголками. В эту же секунду свободной рукой она хватает меня за запястье — не пытается оттолкнуть, просто сжимает, видимо, от неожиданной боли.

Наш зрительный контакт разрывается, и, пока я мысленно обвиняю себя, Габриэлла переводит взгляд на свою дрожащую ладонь. Узоры, выглядывающие из-под рукава, загораются и нервно мерцают кроваво-красным оттенком.

Габи поднимает голову. В её глазах стоят слёзы. Одна, чуть более тёмная, чем другие, сбегает по щеке. Прежде чем отдать себе отчёт, я смахиваю слезу, чувствуя под пальцами нежную, тёплую кожу. Похоже, Габриэлла не успевает даже испугаться, только губы девушки приоткрываются, когда она шумно выдыхает.

— У меня возникало такое чувство, — тихо говорит она, а я даже не сразу понимаю, о чём речь, а собственный вопрос вспоминаю только, когда девушка добавляет ещё тише: — Чувство, что в голове столько мыслей, но ты не можешь справиться ни с одной.

Как в этой девушке сочетаются детская наивность и чуткость взрослого человека?..

Я не знаю, что происходит. Мы стоим близко, я всё ещё держу куарщик в ладони, а пальцы Габриэллы продолжают сжимает моё запястье, а я всё ещё касаюсь её щеки, наслаждаясь приятным теплом. Страшно представить, если эту картину застанет кто-то по ту сторону стекла. Мне остаётся только надеяться, что Габи заметила бы чьё-то присутствие. Как мы вообще пришли к этому моменту?..

— Почему у тебя слёзы бывают чёрные? — севшим голосом спрашиваю я, ещё раз проводя по нежной коже, а, когда на ней не остаётся даже развода и больше нет ни единой причины продолжать это безумие, я медленно опускаю руку. — Почему во время молитвы вокруг тебя прямо в воздухе возникали чёрные капли? — говорю я как можно более твёрдым голосом, но в нём всё равно звучит прежняя растерянность.

— Слишком много боли.

— Сейчас?

Это единственное слово, которое я произношу, ведь просто не нахожу других, но Габи понимает, о чём я её спрашиваю.

— Не рука. Душа болит.

Глаза девушки переливаются всеми мыслимыми оттенками зелёного, заставляя меня жадно всматриваться в этот невероятный калейдоскоп. Кажется, боль, о которой говорит Габриэлла, переплетается с нитями радужки, слово её волокна соединены прямо с сердцем, и любое чувство, зарождающееся в груди девушки, сразу же отражается в её неземных глазах…

— Душа болит из-за того, что ты оказалась здесь?

Очевидный и, возможно, даже глупый вопрос, но и другие мои слова и действия не назовёшь умными, так что уже всё равно.

Габи лишь кивает, но и этого ответа мне достаточно.

— Ты создавала пожары? — вдруг произношу я, наблюдая, как глаза девушки округляются.

— Что?

— Прежде к тебе даже подойти не могли, — объясняю я, — возникали искры и разгорался огонь. Из-за него ожоги получили и солдаты, и ты сама. Ты это делала?

Как только я повторяю вопрос, девушка взмахивает ресницами, опуская взгляд.

— Я не знаю, что это было, — тихо признаётся она.

Кончики пальцев покалывает от желания коснуться её подбородка в надежде убедить поднять голову, и я сжимаю в руках куарщик, чтобы не совершить очередную глупость. Однако спустя несколько секунд девушка сама поднимает на меня взгляд.

— Я правда не знаю, — говорит она, глядя мне прямо в глаза своими большими, напуганными и растерянными, но такими открытыми, что у меня не остаётся сомнений в искренности девушки.

Она вдруг переводит взгляд куда-то мне за спину, и я беспокойно спрашиваю:

— Там кто-то есть?

— Нет.

Пытаясь прогнать остатки наваждения, я отступаю, но Габриэлла сжимает моё запястье чуть сильнее, нежно, но с неожиданной решительностью.

— Это всё, что ты хотел узнать?

Она ждёт, пока я кивну, а потом шепчет:

— Я должна исцелить твои раны. Они так и не затянулись, а я обещала.

Как и в первую встречу, меня словно обнимает невидимое создание, намного большее и намного более мягкое, чем я. Но сильнее всего пугает то, что я едва ни физически ощущаю объятие, хотя до этой минуты даже не помнил, какого это, когда кто-то прижимает тебя к себе…

Габриэлла не сдвинулась с места, но я ведь не сошёл с ума. Или же?

— Что это? — спрашиваю шёпотом, боясь, что возникшее волшебство рассеется. — Как ты это делаешь?

— А ты не можешь уследить за моими мыслями? — удивлённо и растерянно спрашивает девушка, и мне страшно не оправдать её надежд, но я признаюсь:

— Никто из нас не умеет читать мысли.

— Я тоже не умею, — с готовностью отвечает она, и приходит моё время удивляться:

— Нет? Но ты словно читаешь… меня.

— Лишь чувствую эмоции и вижу клетки.

Я молчу, однако мои ползущие на лоб брови говорят сами за себя.

— Об этом вы ничего не знаете, — догадывается Габриэлла, и я киваю. — Всё так же, как с восстановлением кожи, там я мысленно приглядываю за клетками и слежу, как идёт процесс исцеления, а здесь… здесь чувствую, что происходит в биополе.

Как жаль, что её никто не слышит. Это бы перечеркнуло человеческие представления о мире… Хотя нет, если бы её услышали, то в тот же день разорвали на кусочки и отправили на изучение под самые мощные микроскопы.

Именно так с ней и поступят. В любом случае.

Я напоминаю себе это вновь и вновь, но не нахожу сил прекратить, наверное, первый действительно волнующий меня разговор за долгое время.

— И что ты чувствуешь? — спрашиваю я и различаю в собственном голосе благоговение.

Некоторое время она размышляет, а потом медленно протягивает ладонь к моему предплечью. Она меня не касается, но даже сквозь слои одежды я чувствую исходящий от её руки жар. Он пронизывает не только ткань, но и мою кожу, а затем словно проникает под неё, когда девушка проводит вдоль ключиц.

— Холодный металлический блеск, — Габи смотрит на меня большими любопытными глазами. — Раны не болят, но будто никак не заживают. Однако, — она молчит, подбирая слова, — ты словно сам не хочешь исцеления.

Она обходит меня и становится за спиной. Я слегка поворачиваю голову, наблюдая за ней, чувствуя, как моё тело сковывает напряжение, а потом оно начинает расслабляться, как только Габриэлла приближает ладонь к спине между лопатками. Она, как и прежде, даже не прикасается, но я ощущаю всё тот же жар от её рук.

— Здесь словно какой-то небольшой круг, а из-за него выглядывает насекомое… паук с длинными тонкими лапками… Хотя нет, больше похоже на крылья. Только не такие, как у птиц, а с перепонками, как у летучих мышей.

Девушка продолжает двигаться, обходя меня по кругу, и потом вновь останавливается передо мной. Она приближает свою руку к моей, и я вижу, как девушка хмурится.

— В ладони что-то сверкает и привлекает внимание. Что-то блестящее, но не естественное, — мои глаза округляются, когда я замечаю, как девушка задумчиво растирает одной рукой кожу другой ладони, между большим и указательным пальцами.

— Так много ран. И даже будто совсем свежие. Но даже они совсем не такие глубокие, как старые.

Вдруг девушка проводит ладонью вдоль рёбер, там, где мои дикие друзья совсем недавно оставили сувенир на память. Жар, исходящий от её ладоней, становится яростнее и совсем нестерпимым, когда она легонько касается меня ладонью. Я с шумом выдыхаю, а Габи напряжённо и даже испуганно посматривает на меня, хмурится, как будто ей приходится преодолевать какое-то препятствие, но, когда убирает руку, я чувствую, что боль, вызванная её прикосновением, постепенно начинает отступать.

Не успеваю спросить, откуда девушка могла узнать об ожоге под рёбрами, как она склоняется ко мне, будто прислушиваясь к груди, кладёт руку на шею и при этом старательно смотрит куда-то в сторону. Зато у меня появляется возможность как следует изучить веснушки на её лице. Однако слова Габи заставляют забыть обо всём:

— В тебе есть свет. Но он совершенно неотделим от мрака. Трепетные чувства переплетаются с невыносимой тоской и глубоким чувством вины. Я вижу, как пульсируют разноцветные пятна — от светлых и нежных оттенков до тёмных и грязных, — продолжает девушка таким тоном, будто сама не верит собственным словам, даже не успевает задуматься, просто озвучивает откуда-то полученные знания. — Чувства всё ещё сильны, — тихо добавляет девушка, — но человека давно здесь нет.

Я смотрю на неё широко распахнутыми глазами, чувствуя себя так, будто получил удар дубинкой по голове.

— Этого человека нет в живых, — едва слышно шепчет Габи под моим пристальным взглядом.

Понятия не имею, что отражается на моём лице, но вижу, как в глазах девушки беспокойство превращается в сочувствие, а затем в страх. Нужно прекратить всё это. Но я не могу найти в себе сил даже отступить.

— Что ещё ты чувствуешь? — говорю я, и собственный голос кажется мне совершенно чужим.

— Есть и другой образ, — продолжает Габи всё ещё шёпотом. — Но его труднее уловить, он глубже, словно ты его прячешь, — Габриэлла хмурится, а в глазах мелькает замешательство. — Это девушка, — она вдруг немного отступает и смотрит настороженно. — Ты — защитник? — внезапно спрашивает она, чем застаёт меня врасплох.

— На этой станции никто никого не может защитить, — мой шёпот кажется слишком ядовитым. — Особенно я.

— Ты создаёшь мантию, не будучи защитником? — спрашивает Габриэлла недоверчиво, и мой взгляд бегает по её лицу, в попытке найти подсказки, что это значит.

— Мантию? — сдаюсь я. — Мы называем защитником человека, который способен оградить родных от опасности, заступиться за других людей, помочь им.

Взгляд Габриэллы проясняется, и она облегчённо вздыхает, хотя я сам не имею ни малейшего представления, чем вызвана такая смена настроения.

— Мы называем так мужчину, который создал семью, — объясняет она.

Я слегка склоняю голову.

— Ты спрашиваешь, женат ли я?

В её глазах вопрос, но я уже и так понял, о чём шла речь. Защитник, значит. Забавно.

Повинуясь порыву, я спрашиваю:

— А как называют девушку, у которой есть семья?

— Она находится под защитой, — Габриэлла смотрит на меня, как на пришельца, и я бы пошутил, не будь обстановка слишком напряжённой.

Название логичное, но нелепое. Взгляд девушки заметно тускнеет: я разочаровал её своими ответами и вопросами, и больше ничего не узнаю о землянах.

— Но это не всё, — задумчиво произносит Габи. — В твоей душе столько всего. Сколько оборотов вокруг Солнца ты прожил?

Не решаюсь уточнять, о чём идёт речь, и просто молчу. Габи этого, похоже, не замечает: она будто к чему-то прислушивается.

— Раны не только на твоём теле. Дух болен. Глубоко, гораздо глубже, чем видно глазам, запрятан мрак. Темнота налетала не раз и порывисто, как ветер, и словно паутинку, разрывала сущность. Калечила саму душу. И это даже не рана, это как болезнь, только не для тела, для духа. Что это? — Габи прикладывает ладонь к губам и смотрит на меня испуганно. — Я не знаю… Я никогда такого не видела.

Зрачки расширены, в глазах отражается ужас, стоят слёзы, на яркой зелени радужки они напоминает капли росы на листве.

— Словно в темноте шепчут чужие голоса и под кожей растекается мрак, — едва слышно произносит девушка, но её слова громко и отчётливо повторяются у меня в сознании. — Ты поклялся себе, что новых голосов не будет. Но чувствуешь, что не сможешь сдержать обещание.

Оцепенение вдруг покидает Габриэллу. Взгляд становится ясным, будто только сейчас девушка по-настоящему приходит в себя. Замешательство и неловкость — всё, что я вижу на её лице, когда она говорит:

— Не знаю, почему я сказала именно такие слова. Всё это лишено смысла…

Зато я точно знаю, о чём она говорит. И каждое её слово — попадание в цель.

Несмотря на всё, что со мной происходило, ни один человек не смел говорить со мной о ранах. И я гордился, что жизненные трудности если и сломили меня, то по крайней мере не заставили признаться в этом миру. Но глубоко внутри я всегда догадывался, что мои раны не затянутся. Никогда.

Я чувствую себя так, словно с успехом прятал всё самое важное и личное, но вот пришла девушка, которая без всяких усилий вытащила на свет мои слабости… Я так старательно прятал чувства и эмоции в самые потаённые глубины души. Никто на свете не смог до конца выяснить ни мои страхи, ни мои сомнения. Я загнал их так глубоко, что сам поверил, будто справился. А она увидела их так легко, словно это ничего не стоит. Словно я — открытая книга.

Но есть нечто ещё более страшное. Она смотрит на меня с сочувствием. И я ощущаю, будто разлетаюсь на сотни осколков.

В жилах закипает кровь, и я чувствую, как нервно начинает пульсировать вена на шее. Наверное, я смотрю на Габриэллу слишком пристально, потому что она испуганно отступает. В ужасе от того, что внутри бушует ураган, я отворачиваюсь от Габриэллы, не зная, что делать с собственной яростью и беспомощностью. А потом за моей спиной раздаётся шёпот, полный неоправданного восхищения:

— Каким же сильным нужно быть, чтобы терпеть такую боль?

И моё сердце разбивается вдребезги.

Я не должен так поступать, но не успеваю взять себя в руки. Бросив что-то вроде «Скоро вернусь», я выбегаю из лаборатории. Плохо отдаю себе отчёт в том, как буквально пролетаю по подземным туннелям, а затем по белоснежным коридорам Стеклянного дома, поднимаюсь на лифте и достигаю кабинета. Родные стены немного успокаивают меня, только всё равно я испытываю чувство нереальности.

Я всегда гордился своей силой, выносливостью, внутренним спокойствием, самодостаточностью. С самого детства я воспитывал в себе любовь к одиночеству, к здравомыслию и самоконтролю. Ради чего? Чтобы меня вывела из себя какая-то девушка — если верить генералу Бронсону, просто дикарка с Земли?

Я, я, я. В моём монологе никогда не было столько «я», ведь мысли о собственной непростой судьбе меня не волновали. Я не задавал себе вопросов, но по меньшей мере некоторые из них теперь точно не смогу отогнать. Они шумят в голове, как надоедливые мухи.

Неужели существуют люди, которые способны чувствовать так, как она меня? Неужели все эдемы живут так? Боже мой, тогда что мы делаем на этом свете? Создаём технику, которая улучшает нашу жизнь. Улучшает ли?.. Мы не помним, не знаем, как понять другого человека. И то, что кто-то незнакомый так понимает меня, пугает до потери пульса.

Вопросы, бесконечные вопросы. Я привык не искать ответов. Однажды я понял, что это бессмысленно, и поклялся больше вопросов не задавать. Поклялся привыкать к любым условиям. Закрывать глаза на несправедливость.

Иначе не выжить. Иначе не сохранить рассудок. Вслед за растерянностью приходит презрение к себе. Я не только не способен защитить родных мне людей. Я не способен справиться с самим собой. А потом я вспоминаю её взгляд и шёпот, такой искренний и восхищённый, словно мои слабости — это достоинства.

Я боюсь эту девушку.

Не представляю, сколько проходит времени. Я перестаю слышать звуки и видеть что-нибудь перед собой. Даже не чувствую боли в рёбрах и поэтому буквально подпрыгиваю на месте, когда в левом ухе звучит голос Алана:

— Дэн, мы ждём тебя в Бункере.

Ещё пять-десять минут я провожу в кабинете, надеясь, что сердце перестанет так дико стучать. Понимая, что время идёт, а легче мне не становится, я выхожу из лаборатории. Путь до Бункера уже не волнует меня, равно как и то, зачем я спускаюсь под землю. Вчера мне пришлось доложить Бронсону о результатах исследования, которые, будь моя воля, я скрыл бы ото всех, особенно от генерала. Возможно, однажды то, что я умолчал хотя бы немного, раскроется, и тогда мне конец. Но сейчас меня это не интересует. О том, что рассказала сегодня Габриэлла, что она сделала для меня, он точно не узнает!

Я напоминаю себе, зачем иду в Бункер: Бронсон велел вживить чип слежения.

Бреду как в тумане и мне не составляет никакого труда игнорировать удивлённые и настороженные физиономии солдат генерала. Незаменимый Харви Харрис провожает меня в комнату допросов, несколько раз пытаясь меня поддеть, но даже напряжённой обстановке не под силу отвлечь от внутренних монологов, и я бы не смог сказать, какие именно гадости мне бросал громила на этот раз.

Когда за мной закрывается дверь, я вижу перед собой Бронсона, Алана и Коди. Мой взгляд останавливается сначала на привычно настороженном Джонсе, а затем на Практиканте, вид у которого взъерошенный и как обычно напуганный. Сьерры здесь нет, зато Коди в Бункере. Странно.

— Я наслышан, что куар-код сделан. Браво. Я впечатлён твоими успехами, — радостно сообщает генерал, и мне остаётся надеяться, что в гости к Габи наведывался Джонс, а не сам Бронсон. — Пришло время позаботиться и о тебе.

В ответ на воодушевление генерала я с трудом выдавливаю улыбку, надеюсь, она выглядит сколько-нибудь убедительной.

— Твой приятель поможет нам с чипом, — сообщает генерал, переводя взгляд на испуганного Коди. — Мы можем доверять только профессионалам.

Ярко выраженного сарказма нет, но в похвале всё-таки мало приятного, да и логичного. Коди, хоть и учёный, не может похвастаться богатой медицинской практикой.

— Мы подготовились, как положено, — Бронсон поднимает руки, словно призывая меня приглядеться к комнате допросов, и только сейчас я по-настоящему возвращаюсь к реальности.

Я легко отыскиваю причину ужаса, отражающегося на лице Коди: столешница в комнате за стеклом заставлена медицинской аппаратурой, а в центре, как предвестник чьей-то смерти, блестит хирургический стол. В совокупности с диковатой улыбкой на губах Бронсона и огромными глазами Коди и Алана вся эта картина кажется воплощением сцены из фильма ужасов.

— Для вживления чипа нужна такая основательная подготовка? — я заставляю себя произнести эти слова как можно увереннее, но, по-моему, звучит неубедительно.

— Думаю, я смог бы управиться и с парой-тройкой устройств… — с готовностью подхватывает Коди, а я даже представить не могу, что ему стоит проявить такую смелость. Но это бесполезно, потому что генерал сразу же парирует с безумной улыбкой на губах:

— Ты хочешь, чтобы мы вживили чип между пальцев, а завтра он вырезал его перочинным ножом?

Жёсткий вопрос звучит так неожиданно и совершенно не вяжется с воодушевлением Бронсона, что мы трое переглядываемся, не в состоянии скрыть потрясение.

Так и не дождавшись никакого отклика, генерал сообщает:

— Нет, мы вживим его в грудь. Или ты хотел бы прямо в голову?

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

В комнате допросов ответ держит моё сердце.

Бронсон смотрит на меня с любопытством. Он любит испытывать человека, чувствовать, что собеседник испугался. Ему нравится давать заведомо проигрышный выбор и наслаждаться, наблюдая, как человек мучается этим выбором.

— Конечно, в гр-у-удь, — тянет генерал. — Чип из кремния в виде небольшого цилиндра длиной примерно четыре миллиметра и диаметром полтора, — произносит генерал, обходя меня вокруг, потом он останавливается и смотрит мне прямо в глаза.

— Или ты передумал?

Началось. Вот он, первый случай, когда я вижу истинное лицо генерала.

— Нет, — произношу твёрдо, и меня пугает металл, который звенит в голосе.

— Вот и славно. — От оскала Бронсона перекашивается всё лицо. — Безопасность у нас превыше всего. Мы выстраиваем сотрудничество только на доверии.

Сегодня ночью я уже слышал эти слова, но от другого человека. Надеюсь, это просто совпадение, и генерал об этом не знает.

В буквальном смысле прикусываю язык и решительно направляюсь в комнату за стеклом, а себе мысленно задаю вопрос: «Как далеко я готов зайти?» «Ты знал, что так будет. Знал, что Бронсон покажет истинное лицо», — отвечает внутренний голос, но на самом деле всё, что меня волнует: рана в районе рёбер.

Я подхожу к столу, расстёгиваю рубашку и стараюсь стянуть её с плеча и груди так, чтобы Коди мог вживить чип. Стоит мне сесть на стол, как я вижу, что передо мной уже останавливаются побледневший Алан и улыбающийся генерал. Идти придётся до конца.

Коди поспешно включает устройства, вытягивает из них какие-то провода и крепит на моей коже ледяные присоски. Бронсон останавливает суетящегося возле меня Практиканта и сообщает:

— Нет. Ближе к сердцу.

Он указывает на мою грудь, и я, стиснув зубы, молча выполняю приказ, стараясь не замечать искажённые страхом лица Алана и Коди.

До конца значит до конца.

Пока каждый из мужчин по очереди что-то неразборчиво лепечет генералу, а тот отвечает отказом на любые предложения, я скидываю провода и стягиваю рубашку вместе с майкой.

Тук-тук. Тук-тук.

Ему достаточно увидеть мои рёбра. Достаточно распознать укус пчелы…

Бронсон не сводит с меня глаз, как будто его слова всё-таки не совпадение, и он ожидает увидеть улики, которые меня погубят.

Но стоит мне обнажить грудь, и в его взгляде отражается разочарование, а искра потухает, как на кончике догоревшей спички.

— Я уйду, чтобы не мешать вам, — сухо произносит генерал, — однако мои глаза повсюду.

Не знаю, говорит он о предстоящем вживлении чипа, или о том, чем я занимался сегодня ночью, в свободное от работы время, но Бронсон недовольно шевелит губами и вылетает из комнаты. Алан на мгновение переглядывается со мной, выпучивает глаза и качает головой, а затем отправляется вслед за своим командиром.

Я опускаю взгляд и вижу, что на моих рёбрах не осталось и следа от укуса пчелы…

Коди ошеломлённо выдыхает и открывает рот, чтобы что-то сказать, но я предупреждающе смотрю на него, а когда убеждаюсь, что друг понял мой намёк и занялся приготовления, устало поднимаю голову, разминая мышцы шеи, и упираюсь взглядом в потолок.

Возможно, сама того не ведая, она спасла мне жизнь.

Коди суетится возле устройств ещё несколько минут и наконец останавливается передо мной с серебристым шприцем, похожим на сломанный хоботок комара, в тысячи раз увеличенный под микроскопом.

— Прости, — почти жалобно шепчет он.

— Я прощу, если ты примешь моё предложение, — мрачно предупреждаю друга полушутя-полусерьёзно.

— Дэн, это несправедливо, — очень сосредоточенно откликается Коди.

Я ложусь на хирургический стол и закрываю глаза.

— Плевать. Делай, что нужно.