Клеймо Солнца (СИ)

ГЛАВА 30 (Дэннис). ЗВЕРЁК ЦАРАПАЕТСЯ В ГРУДИ

Я вижу по её глазам, что она хочет знать.

Понятия не имею, как Габриэлла это почувствовала, но ею произнесённые слова «упадок, болезнь и боль» — самое точное описание для некоторых крыльев, и больше всего — для Четвёртого.

Наверняка землянка хочет понять, почему её ощущения шли вразрез с тем, что рассказывал голосовой робот. А я хочу знать, как она почувствовала то, что скрывалось за красивой картинкой…

«Я видела мужчину, у которого один глаз блестел… красным светом. Я не встречала такого прежде». Хорошо помню эти слова. Надеюсь, Габриэллу этот образ волнует не меньше, чем меня, и я получу ответы. Но самый главный вопрос прямо сейчас отражается в её глазах, потрясающе яркого зелёного оттенка, наполняя их ужасом: как выжить на этой станции?

Нет никаких оправданий тому, что я всё ещё вглядываюсь в её глаза, не могу от их отвлечься. Ведь я уже догадался, о чём она думает. А вот Габриэлла прячет взгляд, и только когда опускается обратно на кресло, говорит растерянно, словно произносит наугад первое, о чём долго думала прежде:

— Почему Коди мучает образ горящих в огне скелетов и человека в странном, дутом костюме?

Я замираю, пытаясь найти разумные объяснения, почему Габи произнесла эти слова… Верные. Чертовски правильные слова.

«Горящие в огне… Человек в дутом костюме…».

Такого я совсем не ожидал. Молчу, застигнутый врасплох, и Габи поспешно добавляет:

— Нет-нет, это неправильно. Я не должна была спрашивать, — в её глазах едва не стоят слёзы. — Я не обсуждала это с Коди, и ты не должен говорить.

— Что ты видела? — спрашиваю я, чувствуя, как во рту пересохло.

Взгляд девушки становится отсутствующим, когда она говорит:

— Вокруг человека шевелилась темнота. Она сгущалась и наконец превратилась в скелеты людей, которые тянули к человеку руки. Глаза во мраке горели красным. Челюсти стучали. Ломались кости. А скелеты толкались вперёд.

У меня приоткрывается рот, пока Габи всё это произносит, а потом она делает шумный выдох, словно возвращаясь к реальности, и, сосредоточив на мне взгляд, добавляет:

— Я сказала Коди об этом видении, и он был… огорчён. Я не стала задавать вопросов.

— Зря, — откликаюсь я. — Если бы ты это сделала, он ответил бы сразу же. Есть вещи, которые о людях знают все, так что это не тайна.

Землянка подозрительно прищуривается, но так ничего и не говорит, поэтому я рассказываю:

— Коди ещё на планете очень много учился, чтобы в будущем стать таким же, как его отец, — космонавтом, который помогал в создании космических лифтов.

— Лестница в небеса, — шепчет Габриэлла, неотрывно глядя на меня, и я мои брови ползут вверх.

— Знаешь, что это?

Землянка произносит неуверенно:

— Я слышала о ней.

Будь на её месте кто-то другой, я бы ядовито усмехнулся такой неправдоподобной лжи. Но это землянка. Если она не захочет, то ни слова не скажет о том, как живут на планете. Я могу напирать, но цели не добьюсь, и мы всё равно ничего не узнаем о землянах. Настоящих землянах. Поэтому я продолжаю:

— Отец Коди принимал участие в переселении людей, и когда лестница в небеса начала пылать… — Я намеренно говорю медленнее, наблюдая за испуганными глазами Габриэллы, пытаясь понять, не зашёл ли я слишком далеко, — … он сорвался.

Лицо Габи бледнеет, но она всё так же неотрывно смотрит на меня, вслушиваясь в каждое слово.

— Люди горели в огне…

Пауза, и Габи тихо выдыхает сквозь приоткрытые губы.

— Отец тоже не выжил.

Дыхание девушки замирает, а на глаза наворачиваются слёзы.

— Коди переселился на Тальпу со своей матерью. Больше родных у него не осталось.

Габриэлла сглатывает и спрашивает очень тихо:

— У многих такие ужасные судьбы?

Я пристально смотрю на неё, пытаясь принять решение, могу ли быть в этом вопросе до конца честным.

Наверняка сомнения отражаются на моём лице, но я вдруг забываю о внутреннем монологе, когда землянка тянется ко мне и решительно берёт меня за руку.

Я смотрю на неё широко распахнутыми глазами, однако даже не успеваю собраться с мыслями, чтобы произнести нечто подходящее.

— Скажи мне правду, — просит она. — Я должна понять… Понять границы ужаса, который вы воспринимаете как привычные обстоятельства.

В её ярко-зелёных глазах сейчас едва ли заметны оранжевые вкрапления: зрачки такие огромные и тёмные, что можно подумать, будто девушка увидела самый желаемый фрукт во Вселенной… или же напугана до смерти…

— Думаю, ты до конца не понимаешь, о чём просишь, — признаюсь я, потому что это правильно.

— Понимаю, — упорствует Габи, не отводя взгляд. — Скажи.

Я делаю тяжёлый выдох и всё-таки говорю правду:

— История Коди — далеко не самая страшная.

Девушка отпускает мою руку и отодвигается, словно слова толкнули её в грудь, но не теряет самообладания и смотрит на меня всё так же прямо.

— Он потерял отца, — продолжаю я, — но миллионы потеряли свои семьи полностью. Коди нашёл работу, смог обеспечить маме дом в безопасном месте. А кто-то… — «Дэн, осторожно!» — предупреждает внутренний голос, но я игнорирую его: — Кто-то. Вообще. Не попал. На станцию.

В глазах Габи отражается понимание. Девушка открывает рот, а затем снова закрывает, и так несколько раз, а потом вновь прячет взгляд.

Меня буквально тянет узнать, откуда она, почему осталась на Земле, есть ли у неё семья, как получилось, что девушка оказалась здесь, кто ждёт её дома, но… это невозможно, и я молчу.

Спустя несколько долгих минут Габриэлла говорит очень тихо, не глядя на меня:

— Расскажи, как происходило переселение.

Сегодня день, полный неожиданностей. И все они связаны с землянкой.

— Ты не готова, — отрезаю я.

— Ты ведь не будешь говорить это в ответ на каждый мой вопрос? — мягко упрекает девушка, но пристально смотрит на меня, думая, будто так ей удастся меня уговорить.

— Ты не готова, Габриэлла, — настаиваю я. — Тебе это не нужно, поверь. По крайней мере сейчас.

Возможно, она способна узнавать то, что ей важно, и по взгляду. Плевать. Я искренен с ней и скрывать нечего.

Замечаю тот момент, когда её взгляд гаснет: зрачки резко уменьшаются, словно в глаза посветили фонариком.

— Многие тальпы такие, как ты?

Её вопрос заставляет меня растерянно уточнить:

— Какие?

Габи пожимает плечами.

— Мне говорили, что все вы ужасные, — девушка осекается под моим взглядом, осознавая, что она сказала и спешит поправиться: — Все они…

Однако понимает, что звучит неубедительно, и смущённо опускает взгляд, вызывая у меня усмешку.

— То есть я, по-твоему, не… ужасный?

Едва ли это можно считать комплиментом, но я продолжаю улыбаться.

— Я имею в виду… — теряется Габриэлла, и я не знаю, что поражает меня больше: её признание о всех тальпах или как она робеет от того, что назвала меня ужасным, но не настолько, как другие.

— Ладно, — говорю я, выдыхая неуместное веселье и продолжая уже серьёзнее, — мы и раньше не были святыми, а переселение на Тальпу ухудшило и без того плачевное положение. Моральный облик почти любого из нас оставляет желать лучшего. У каждого свои недостатки, но общая черта — пассивность, вызванная хронической апатией. Цель каждого второго гражданина Тальпы — жить сегодняшним днём, ходить на работу, зарабатывать на очередные развлечения, которые могут приглушить голос разума, избегать проблем с правительством. Чтобы выжить на станции, нужно полностью придерживаться всех правил, установленных группой людей — теми, кто сосредоточил в своих руках реальную власть. Нельзя высказываться против правителей и, тем более, организовывать или участвовать в какой-то деятельности против них. Чем больше правил ты соблюдаешь и чем сильнее боишься последствий своего непослушания, тем быстрее ты превращаешься в безвольный овощ.

— Что эти люди думают о тех, кто остался на планете? — напряжённым голосом произносит Габриэлла. — Что тальпы думают о нас?

Наши взгляды встречаются, и я признаюсь, наблюдая, как Габриэлла удивлённо выдыхает:

— Никто не знает. Все думают, что вы погибли, и планета непригодна для жизни.

Она сглатывает, прежде чем спросить:

— Совсем никто не знает правду?

— Только в определённых кругах ходили слухи, что жизнь на Земле продолжилась, но никто не верил до конца. И вообще эту тему лучше не поднимать. Если бы на твоём месте был житель Тальпы, меня уже наказали бы за эти слова.

— Что такое Земля? — шепчет землянка, а я в очередной раз смотрю на неё, как на нежданно-негаданно найденный драгоценный камень.

— Так мы называли планету, — машинально отвечаю я, пытаясь ухватиться за реальность и серьёзно подумывая, не снится ли мне всё это.

— Почему?

— Потому что наши далёкие предки не знали, что мы живём на планете. Они поклонялись многим божествам, и в том числе тем, что покровительствовали земле, то есть почве, которая давала им урожай. Вы называете планету иначе?

Я слишком поздно понимаю, что всё-таки не сдержал своё любопытство, однако Габриэлла, вероятно, слишком увлечена, как и я, и сразу же отвечает:

— Эгрегор.

Что?! Слово из эзотерической сферы?..

Хорошо, что я не задаю этот вопрос вслух. Да и Габи не позволяет мне, ведь сама спрашивает:

— И людей устраивают те, кто их возглавляет? Их устраивает, что им лгут?

— Других правителей у нас нет. Были, но их свергли те люди, что руководят станцией сейчас. И в глазах народа именно новые правители спасли человечество, отыскали для него новый путь развития. Только нелегалы, которые обманом пробрались на Тальпу и вынуждены выживать здесь в отвратительных условиях, хотят справедливости. Но о них лучше не говорить, если не хочешь проблем.

— Лучше вообще молчать, — догадывается Габриэлла. — Если бы на этом месте была не я, тебя могли бы уже наказать, — она повторяет мои же слова, вызывая у меня горькую улыбку.

— Ты схватываешь на лету, — замечаю я и продолжаю рассказ, — нелегалов считают отбросами общества. На станции пчёлы — так их называют — едва сводят концы с концами и, естественно, не имеют совершенно никакого права голоса. Правители знают, что мятежники прячутся в так называемом Улье, но вытравить их оттуда не представляется возможным. Их называют болезнью, которая разрастается по станции. Считается, что их необходимо истребить.

Габриэлла смотрит на меня расширенными от страха глазами, однако и бровью не ведёт, и тогда я добавляю:

— С этими людьми хочет тебя познакомить Бронсон.

— Разве такой человек, как он, будет идти против ваших правителей?

Я усмехаюсь, не находя объяснения, как такой наивный ребёнок, как она, может задавать верные вопросы.

— Ты права, — соглашаюсь я. — Но сейчас всё изменилось. Он сам хочет руководить.

— Управлять другими должны лучшие, — парирует Габриэлла с неожиданной страстностью, на что я сразу же откликаюсь:

— Или те, кто себя таковыми считает.

— Зачем Мучитель хочет, чтобы мы встретились?

— Скажем так, если тебя увидят мятежники, то, возможно, они будут дружить с Бронсоном, и тогда он сможет меньше слушаться правителей или, скорее всего, не слушаться совсем.

Землянка делает глубокий вдох, и о чём она спросит дальше, я догадываюсь прежде, чем слова звучат вслух:

— И зачем я нужна пчёлам?

— Правильный вопрос, — печально хвалю я, ощущая, как невидимая тяжесть давит на грудь. — Как ты думаешь?

Она смотрит на меня очень серьёзно и понимающе, и, не знай я, кто она, решил бы, что девушка неплохо разбирается в политике и расстановке сил на станции.

— Хотят стать такими, как я, — грустно говорит она, пожав плечами.

Я киваю, ведь это горькая правда, и добавить нечего.

— Поэтому ты никому не можешь верить. Пускай все думают, что ты не знаешь, как стать таким человеком, который способен исцелять других и даже просто выглядеть, как ты. У тебя есть секреты. — Габи поднимает на меня испуганный взгляд. — Ты правильно делаешь, что хранишь их.

— Я и не знаю! — слишком поспешно возражает девушка, чем выдаёт себя с головой. — У меня нет тайн!

Я внимательно смотрю на неё, и на этот раз моё чёртово чувство справедливости не позволяет держать рот на замке:

— Мне казалось, ты не умеешь лгать.

Габриэлла часто моргает, но взгляд не отводит. Моя сестра всегда так делала, когда не была уверена, что сможет добавить к своей лжи что-нибудь убедительное.

— Я говорю правду.

Упрямый взгляд. И этим она тоже напоминает мою сестру.

— Тогда ещё лучше, — сообщаю я. — Остальным говори то же самое. В любом случае у пчёл есть и другие ценности. Они прежде всего просто люди, которые хотят выжить. Они не жаждут власти, ведь знают, что никогда её не получат. Но возьмут её, если подвернётся шанс, ведь она даст надежду на выживание. Для тебя они не такие опасные, как Бронсон. Но доверять не стоит никому.

— А тебе? — спрашивает Габи, и наступает мой черёд выдерживать её проницательный взгляд.

— Я уже говорил, — откликаюсь я расслабленно. — Мне и Коди можешь.

— И я должна просто верить?

Взгляд девушки блуждает по моему лицу в поиске ответа, пока я начинаю теряться в ярко-зелёных глазах. Мне вспоминается то невероятное ощущение, когда её ладони даже не касались меня, но я кожей ощущал нежное прикосновение, а темнота, вечно живущая в моей груди, казалась почти осязаемой. Самым сладким чувством было то, что она вдруг показалась преодолимой, а не глыбой, какой я ощущал её всегда…

Я хочу и боюсь пережить это снова.

Совершенно не вовремя во мне просыпается непрошенный интерес.

— Справедливый вопрос, — говорю я, протягивая руку ладонью вверх, и, неожиданно для самого себя, наслаждаюсь ошеломлением в глазах девушки. — Если хочешь быть уверена, ты знаешь, в каких клетках искать правду.

Мы долго смотрим друг на друга, а потом, нервно сглотнув, Габриэлла восклицает так внезапно и строго, словно я не понимаю очевидного:

— Галоклин не может дать всех ответов!

— Галоклин? — удивляюсь я. — Так ты называешь тот момент, когда читаешь меня, словно открытую книгу?

— Да, мгновение, когда два океана встречаются, но не перемешиваются. Галоклин позволяет открыть свои чувства другому человеку, — объясняет девушка, — но каждый остаётся собой, как не сливаются два океана в единый. Тальпы этого не умеют, верно?

— Нет. Как и многое другое. Мы закрытые и чёрствые. Мы были такими на планете, а здесь всё только ухудшилось. Жизнь убедила нас, что так правильно. Ведь если говорить, что думаешь, и не соблюдать правила, то будешь наказан. За одни только высказывания против правительства можно легко лишиться работы, имущества и даже жизни. А иногда наказание оказывается и более серьёзным, если его назначит Децемвират — собрание десяти. Смертная казнь, — произношу я, как приговор, и Габриэлла вздрагивает.

— Казнь? — переспрашивает она, даже не дыша, и меня пронзает догадка, что она наверняка не слышала такого слова прежде…

— Человека лишают жизни, по приговору суда, это высшая мера наказания. Эвтаназия, — произношу я и сразу же объясняю, — в прошлом так называлась практика прекращения жизни человека, который страдал неизлечимым заболеванием и испытывал невыносимые страдания. Однако теперь, на станции, это слово приобрело совсем другое значение — казнь.

— Как это возможно?! — шепчет землянка ошеломлённо, хватаясь за горло, словно теряя голос.

— Бывает и хуже.

— Что?! Куда хуже?! — голос Габи срывается, а потом она пытается продолжить, то и дело задыхаясь: — Ближние решают, что без тебя мир будет лучше. Что может быть ужаснее, чем отнять жизнь?!

Я с тревогой наблюдаю, как поверхностно девушка дышит.

— Тебе достаточно знать, — решаю я.

— Нет! — убеждённо сообщает она, делает глубокий вдох и выдох. — Ты обещал. Ты обещал мне сказать! Я должна узнать правду.

Качаю головой, оценивающе скользя взглядом по её лицу.

— Скажи мне, Дэннис. Что может быть хуже, чем… смерть? — она запинается на последнем слове. Но меня поражает другое…

Она произнесла моё имя.

Впервые.

Меня поражает, что я вообще обратил на это внимание.

— Пожалуйста, скажи, — не сдаётся Габриэлла, и я начинаю рассказывать, сам не зная, почему не могу остановить поток слов:

— Хуже может быть принудительное использование генного оружия и инженерии на членах семьи или друзьях, которые остаются в живых после тебя. Ты спрашивала, как мы себя исцеляем и умеем ли вообще это делать. Технологии позволили нам достичь невероятного. Чтобы собирать важную информацию о собственном организме, мы используем электронные капсулы со встроенным микропроцессором и биоразлагаемой батареей. Мы глотаем нейростимуляторы для снятия боли — крошечные устройства, которые вводятся в организм и воздействуют на зону, где чувствуется боль. Мы можем легко исправить плохое зрение с помощью бионической линзы, можем усилить способности и так хорошего зрения как минимум в три раза с помощью восьмиминутной безболезненной операции. Беременным мы надеваем на живот специальный пояс с экраном впереди и делаем прозрачное узи, чтобы родители могли увидеть своего малыша. Мы печатаем кости. Можем внедрить в кровь компьютерного чипа-убийцу рака и почти на любой стадии исцелить человека от смертельной болезни. Бирюзовые капсулы сэмпе помогают привыкнуть к частям тела и устройствам, которые внедрили искусственно. Итернум даёт возможность жить до ста сорока пяти, а то и ста шестидесяти лет! Но наша медицина — это не только про исцеление, но и про наказание. Иногда даже казни оказывается недостаточно, и тогда близким того человека, который нарушил закон, в генетический аппарат вносят модификации, вызывая наследственные заболевания. Ни один человек не хочет своему родному такой судьбы, поэтому все молчат.

Я подаюсь навстречу Габриэлле и беру её за руку, так, как это сделала прежде она. Она не пытается убрать руку, и я заглядываю девушке в глаза, когда произношу очень медленно и со значимостью:

— Ты должна понимать. Скорее всего, здесь тебе никто не поможет, а если поможет, то никогда — слышишь?! — никогда в этом не признается другим. Ты должна это помнить. Если хочешь выжить.

Я убираю руку и отодвигаюсь, словно эти слова отняли все мои силы.

— И ты тоже?

Мы смотрим друг на друга.

«В любом случае ты попадёшь на шахматную доску в качестве определённой фигуры, сам знаешь, какой» — «Как пешка может победить?» — «Философский вопрос. Но правильный ответ лишь один: никак. Можно только перестать ею быть».

«Ты влюбился?» — «Когда ты произносишь это, звучит просто ужасно».

«Боже мой, сынок, на что ты решился ради этой девочки?» — «На то, чего не мог сделать ради себя самого».

— Не знаю, — наконец произношу я, но девушку такой ответ, конечно, не устраивает.

— Почему ты мне помогаешь? — настойчиво спрашивает она, и я понимаю, что даже Ньюта обмануть — и то кажется задачей более реальной, чем проигнорировать вопрос Габриэллы.

А отвечать я совсем не готов. И, вероятно, никогда не буду готов. Поэтому я делаю единственное, что должно напугать её достаточно, чтобы она больше не поднимала эту тему. По крайне мере, надеюсь, что это сработает…

Я всегда гордился тем, что цвет глаз достался мне от матери. Глупо, как будто он что-то решает в жизни, однако видеть в отражении её глаза — такие родные и любимые — лучше, чем ничего, особенно когда знаешь, что в реальности их, как и саму маму, уже никогда не увидишь…

С самого детства я постоянно слышал от людей, что их пугают мои тёмные глаза, а, когда я вырос, окружающие подшучивали, будто достаточно одного моего взгляда, чтобы люди делали то, что я хочу, но в то же время шутники давали понять, что на себе ощущать этот взгляд не хотят. Лишь некоторые признавались, что он притягивал к себе магнитом, но все сходились во мнении, что выдерживать его непросто.

Я вот я останавливаю его на Габриэлле — прямолинейный и настойчивый, впервые радуясь, что могу заставить человека отказаться от собственного вопроса.

Однако происходит то, чего я не ожидал…

Габриэлла смело встречает мой взгляд…

Мгновения утекают, но свой она так и не отводит, и я начинаю думать: что не так? Я вижу в её глазах удивление, должно быть, то же, что отражается в моих глазах, — удивление, но не страх, любопытство, но точно не смятение.

Мы молча смотрим друг на друга, а время идёт. На одно мгновение в моё сознание забредает опасная мысль, что было бы, если бы я мог не слушать голос разума…

Глупая была идея.

Я делаю вдох, и Габи вздрагивает, словно только заметила, что мы таращимся друг на друга.

— И это создали ваши правители? — поспешно спрашивает она, волшебство момента разрушено, и, хотя я сам к этому стремился, чувствую разочарование.

— С самого начала предполагалось, что каждым крылом будут руководить свои лидеры, — объясняю я сокрушённо. — Между собой крылья должны были оставаться равноправными, но всё быстро вышло из-под контроля. Со временем путём политических игр и интриг лидеры одного крыла избавились от соперников, сосредоточили власть в своих руках и стали едиными лидерами для всей станции. Динаты или триста шестьдесят градусов. Но есть и нечто более опасное, чем они. Оливарум. Религия, которая родилась уже на Тальпе. События пришлого посчитали не более чем Реньювингом — обновлением, всем погибшим установили памятник и решили, что этого более чем достаточно. Сказали, что тревожить прошлое не следует, как и умерших, что нельзя кого-то осуждать или искать виновных. Ради сохранения человечества, и чтобы жертвы были не напрасны, следует даровать себе и другим исцеление, ведь прощение открывает дорогу в будущее.

Габи задерживает дыхание, и я уже не пытаюсь разобраться в причинах — мне бы со своими чувствами совладать.

— Высшие силы есть инновационные технологии, — продолжаю я. — Только они могут сохранить человечество. Верховный Наставник — проводник, ведущий за собой по Лестнице в небеса. У религии появился символ, названный всходом: вертикальная линия, от которой в стороны расходятся четыре горизонтальные — разной длины, от самой длинной справа сверху, до самой короткой слева внизу. Этот символ схож с тем, как выглядит со стороны сама станция.

— Покажи мне, — шёпотом просит Габриэлла.

— Не могу. Верховного Наставника запрещено фотографировать или снимать на камеру.

— Коди сказал, что его я увидела.

— Что?

— В Эпицентре все эти… строения, утопающие в кустарниках и деревьях всех оттенков пурпурного, красный клён, сандал и краснолиственные барбарисы, а в самом центре — небоскрёб, поднимающийся к небесам по спирали… — всё это выглядело потрясающе, но я смотрела на экран, а внутренним взором видела высокого мужчину в чёрном одеянии с белым воротником. Красная крона деревьев в моих глазах превращалась в алую жидкость, что я видела на странном символе в руках незнакомца. Коди сказал, что это кровь.

Смотрю на Габриэллу не отрываясь, чувствуя, как подо мной раскачивается стул и даже сам пол. Вдруг кажется, что я ощущаю, как вращается станция, хотя по всем законам физики это просто невозможно.

— Я могу спросить, что ещё ты видела? Что чувствовала?

— У меня перехватило дыхание, когда ты показал станцию. Должно быть в реальности она просто огромная! Я подумала, как можно было построить нечто столь величественное?! Как тальпам удалось создать новый дом, такой похожий на планету, и в то же время настолько от неё отличающийся? Голос говорил, что это чудо, созданное руками человека, дом, который люди обрели за пределами родной планеты. Так и есть. Я, затаив дыхание, смотрела, как движется это огромное… создание. Да-да, я понимаю, что оно не живое. Но на нём находятся люди. И это невероятно! А потом… потом на меня обрушились ощущения… Я смотрела на Архипелаг и видела всю эту красоту. Острова и Голубой город на них. Я видела людей только издалека, но в то же время как будто могла присмотреться к их лицам. И люди оказывались… безликими. А потом я заметила корриганов.

— Корриганов? — переспрашиваю я, надеясь, что не допустил ошибку в незнакомом слове.

— Ты не знаешь, кто это? — удивлённо уточняет Габриэлла. — Но вы живёте рядом! Только они выглядят почти так же, как другие тальпы. У них, похоже, нет хвостов и жабр, но они живут под водой, как настоящие корриганы.

— Хвостов и жабр? — я подозрительно прищуриваюсь, но девушка отвечает лишь короткое «да» и продолжает:

— Я смотрела на Третье крыло и понимала, что его мир похож на тот, в котором жила я. Это сама жизнь — казалось бы, место умиротворения и связи с природой, и символ соответствующий — стихия воздуха, однако от картинки веяло скрытой опасностью, и я видела в своём сознании туман омерзительного зелёного оттенка, который расходился по другим крыльям, как ядовитый зловонный газ… В какой-то момент мне подумалось, что мы… находимся… здесь…

Просто невероятно…

— Мы здесь, — шепчу я. — Мы в Третьем крыле. Его назвали колыбелью динатов, потому что отсюда они обрели власть и стали править всей станицей, так что да, можно сказать и так: газ пошёл отсюда и отравил всю Тальпу. Что ещё ты видела?

— Четвёртое крыло как будто вообще не соответствовало тому, что о нём рассказывал голос. Массивы лесов, сады и теплицы, обширные угодья… Тогда почему мне представилось солнечное затмение? Я видела разрушенные поселения. Я видела… обездвиженные тела людей…

Боже мой…

Я смотрю на Габриэллу во все глаза, забывая, что нужно дышать.

— Упадок, болезнь и боль — ты была права, — шепчу я потрясённо. — Четвёртое крыло имело несчастье стать хранилищем ресурсов, которые в последние годы пребывания на планете не успевали распределить по крыльям и в спешке транспортировали в Четвёртое. Здесь разразилась настоящая война, и длилась она долго. До сих пор люди ещё не оправились. В последние три года ситуация настолько обострилась, что власти законсервировали мосты к крылу, то есть теперь попасть туда практически невозможно. От рассказов о том, что там происходило и продолжает происходить, седеют волосы и замирают сердца… Что было потом? — спрашиваю я, не удержавшись. — Что ты почувствовала?

— Когда на экране снова появился символ Тальпы, у меня кружилась голова, и я вдруг увидела, что если его перевернуть, то получится, будто ладони не раскрыты под бабочкой, а, наоборот, смыкаются над ней, не позволяя ей улететь. Потом прозвучал жутковатый звук, и я увидела… его… как ты сказал, киборга из детских страшилок…

— Тебя начала бить крупная дрожь, — произношу я пересохшими губами, вспоминая тот день. — Ты побледнела, а глаза, хоть и смотрели на меня, оказались пустыми…

— Кто он?

Я делаю глубокий вдох, прежде чем ответить:

— Один из динатов. Всего их пятеро. Никто не называет настоящие имена. Глупо, но страх перед их владельцами настолько силён, что в народе за правителями закрепились прозвища. Каждое из них — название карты из колоды…

Вряд ли Габриэлла знает, что это такое.

Линза дополненной реальности всё ещё остаётся в моём глазу, так что я сразу запускаю программу, а девушка надевает очки, догадавшись, что я покажу динатов. В воздухе появляется экран, а на нём двое молодых мужчин, со смазливыми улыбчивыми лицами.

— Это Вальты. А это Дама.

Мы видим лицо пожилой женщины, которая изо всех сил старается показать, что итернум позволит ей жить даже не сто шестьдесят лет, а вечно. Она очень некрасивая, с бородавкой над губой, которую, как я однажды слышал, сама считает изюминкой.

— Король.

На экране появляется толстяк, выступающий на сцене с речью. Его непримечательное лицо лишено морщин, словно хорошенько отутюжено, но в движениях не чувствуется бодрости и энергичности, из-за чего мужчина выглядит так, словно голова существует отдельно от тела.

— И Туз, — последнее прозвище невольно произношу ледяным тоном, а Габриэлла шумно выдыхает при виде дината. — Почти все называют его Фельдграу.

Квадратная челюсть, большой нос, всё лицо покрыто морщинами, настолько хмурое, что, когда мужчина улыбается, кожа сдвигается с трудом, и многолетние морщины едва ли разглаживаются. Динат скалится, и его рот кривится в подобии улыбки. Брови грозно нависают над чёрными злыми глазами, в которых пляшет пламя. Ужасающее впечатление усиливает ожог на левой стороне лица и глаз, который слегка светится.

Мы долго молчим. Я слышу неровное дыхание Габриэллы.

— Как возможно, — наконец произносит девушка, — что вы выжили, построили такое невероятное чудо, но ваша медицина призвана избавляться от людей и причинять им боль, а ваши правители такие жестокие?!

Её голос дрожит, красноречиво свидетельствуя о том, как непросто Габриэлле сдерживать свои чувства.

— Даже в самых экстремальных условиях жизнь находит себе путь, — говорю задумчиво и пожимаю плечами. — Каждые одиннадцать лет на поверхности Солнца отмечалась серия вспышек, излучение потока частиц, когда в окружающее пространство выбрасываются миллиарды тонн вещества. 2232 год стал переломным моментом в истории человеческой цивилизации. Приближающаяся планетарная катастрофа заставила разработать и успешно реализовать проект, результатом которого стала космическая станция. Солнечные панели всегда направлены на Солнце и дают электрическую энергию, необходимую нам для жизни. Да и всё остальное существует тоже только благодаря Солнцу. В чём-то наши миры… похожи…

Я горько усмехаюсь, ведь едва ли сравнения уместны. Однако девушка не возражает, молчаливо соглашаясь.

— Покажи мне, как чтут тех, кто погиб… — очень тихо просит она спустя некоторое время, и в этот раз я могу исполнить её просьбу.

На экране возникает карта Третьего крыла. Я приближаю изображение, и мы оказываемся на Изломе, а затем на Площади правды, прямо перед скульптурами из чёрного мрамора, пылающими в виртуальном огне.

Это длинная шеренга людей, расположенных один за другим, и если первые изображены стоящими, то каждая следующая фигура — падает, оказываясь всё ближе к земле. Скульптуры, завершающие шеренгу, уже лежат на траве. У некоторых нет рук, у других — ног, третьи обезглавлены, у большинства в груди зияющие дыры. Люди изувечены, их лица представляют собой гримасы, искажённые от страданий и боли. На руках взрослых дети, в том числе совсем младенцы, которых родители тщетно стараются поднять над вечно пылающим виртуальным огнём.

Я каждый раз рассматриваю этот памятник, как впервые…

Не представляю, что чувствует Габриэлла. Она дышит спокойно, размеренно, но в этом каким-то непостижимым образом чувствуется отчаяние…

Мы переглядываемся, и в этот момент между нами возникает необъяснимое взаимопонимание, которое заставляет ощутить себя так, будто в груди беспомощно царапается какой-то фантастический зверёк…

— Сколько человек живёт на станции? — тихо спрашивает землянка.

— Около четырёх тысяч. Это по официальной версии, то есть без учёта нелегалов и всех тех, кто погиб во время переселения или уже на станции.

— И управляет всеми человек с красным глазом?

— Не только он, но в целом… да.

Мы молчим какое-то время, а потом Габриэлла поворачивается ко мне и произносит:

— Дэннис, пообещай, что однажды ты расскажешь мне, как происходило переселение.

Не знаю, что задевает меня сильнее: её решительность или то, что она снова обратилась ко мне по имени. Если бы я захотел, мне не составило бы труда солгать. Но самому хочется верить, что когда-нибудь это действительно произойдёт. Поэтому я смотрю в эти ярко-зелёные глаза и даю землянке очередное обещание:

— Однажды расскажу.

ГЛАВА 31 (Габриэлла). ПРИОТКРЫТАЯ ДВЕРЬ

Парень указывает на углубление, к которому ведут белоснежные ступени, выступающие прямо из стены. С места, где я сижу, нельзя увидеть, что там находится, и чувство тревоги словно прикасается к моей спине своими холодными лапками.

— Это кровать, — объясняет Дэннис, заметив мою растерянность. — Там ты будешь спать. Сесть не получится, ведь потолок низкий, можно только лечь.

Я осматриваюсь, но не вижу в стенах других углублений. Мысль о том, что мне придётся вновь подолгу оставаться в одиночестве в белоснежном пространстве, что скоро наверняка погрузится в кромешную тьму, заставляет спросить:

— А ты?

Не нужно быть тальпом, чтобы понять, что это место — шатающаяся палатка Дэнниса, и стеснять парня было бы нечестно, однако он смотрит на меня со смесью удивления и… благодарности?..

— У меня есть для такого случая мягкий диван, — говорит парень, похлопывая по возвышению, на котором мы сидим. — Тебе нужно подняться по лестнице, и кровать — твоя. Там есть подушка и одеяло, как было в лаборатории.

Дэннис встаёт и останавливается возле лестницы, жестом приглашая меня подняться по ней. Когда я преодолеваю несколько ступеней, углубление становится видно целиком. Оно выглядит уютно, но так же безжизненно, как и вся остальная комната, не считая горшков с цветами.

Я ни за что не усну здесь.

— Ты будешь в полной безопасности, — угадывая мои мысли, обещает парень.

Выбора всё равно нет, и я ныряю в углубление. Сесть действительно не получается, но если лечь, то места оказывается неожиданно много. Подушка приятно хрустит, когда я сбиваю её. Ложусь, а потом обнимаю руками одеяло и делаю глубокий вдох. Мягко. Уютно. И вкусно пахнет свежестью розмарина и полыни, переплетающихся с ароматом мяты. Пожалуй, я недооценивала это место.

— Ты можешь спокойно отдыхать, — раздаётся где-то рядом со мной, и я выпрямляюсь, едва не ударившись головой о белоснежный потолок: похоже, он гораздо более твёрдый, чем в шатающихся палатках, так что мне стоит быть аккуратнее.

— Осторожно, — извиняющимся тоном предупреждает Дэннис. Его лицо оказывается близко: видимо, парень стоит на ступеньках. — Генерал будет то и дело звонить мне, постарайся не обращать внимания.

Даже при плохом освещении хорошо заметно, что кожа Дэнниса беловатая, брови, ресницы и волосы чёрные, как плодородная земля, а глаза вообще кажутся бездонными… Они пугают меня, но не так, как злые глаза Мучителя или придирчивые — Сьерры, — совсем по-другому, однако я кутаюсь в одеяло, как будто оно может спрятать меня от пронизывающего взгляда.

— Здесь только ты и я.

У меня невольно приоткрывается рот, когда я собираюсь ответить, но вдруг после этого дополнения слова вылетают из головы.

Действительно. Мы здесь совершенно одни. Я осталась наедине с тальпом. Должна умирать от страха, только вот… на удивление, его не испытываю. Лишь возникает непривычное ощущение в груди, и голова немного кружится: наверное, с непривычки спать на высоте…

«С какой непривычки? Шатающиеся палатки находятся на ветвях высоких деревьев — гораздо выше, чем эта ниша в стене…». Непросто не обращать внимания на назойливый внутренний голос, но даже он замолкает, когда Дэннис медленно и осторожно подворачивает под меня край одеяла, чтобы было теплее. Заметив, что я наблюдаю за ним, парень поспешно убирает руки и сдержано говорит:

— Я включу систему вентиляции на ночной режим. Не думаю, что ты замёрзнешь, зато будет прохладно и свежо.

Он проводит ладонью по стене, и я действительно ощущаю лёгкий поток воздуха. Догадываюсь, что Дэннис подвернул одеяло только чтобы мне было теплее и наверняка не придал лишнего значения простому действию, но мои щёки всё равно предательски краснеют, и я радуюсь, что в полумраке это, возможно, не будет заметно.

— Я имею в виду, ты в безопасности, — тихо говорит Дэннис, и от его ищущего взгляда некуда деться в замкнутом пространстве — только если спрятаться под одеялом с головой.

— Тебя я не боюсь, — откликаюсь поспешно, надеясь избавиться от возникшего смущения, но мои слова дают прямо противоположный эффект.

Дэннис приподнимает одну бровь, а мои щёки горят ещё сильнее. Я провожу рукой по лицу, готовая дать себе пощёчину, чтобы выкинуть из глупой головы неудачные фразы, которые так и просятся на язык, и это движение — простое, но резкое — выводит нас обоих из какого-то оцепенения.

— Пожалуйста, не забудь про внешний вид, — прочистив горло, напоминает парень и внезапно исчезает.

На удивление я продолжаю чувствовать на себе пронизывающий взгляд. Моё стремление избавиться от смущения только ухудшило ситуацию, так что больше не предпринимаю новых попыток. Просто лежу, глядя в потолок и думая, что нужно собраться и сосредоточиться — завтрашний день вряд ли будет легче, чем сегодняшний.

— Думаю, с тобой ночник не нужен, — доносится до меня снизу.

В голосе я слышу улыбку, но не понимаю, что её вызвало, пока не раздаётся щелчок и гаснет свет: комната погружается во мрак, но узоры на моём теле машинально загораются, и мерцание пробивается из-под одеяла. Я и сама усмехаюсь, понимая, что Дэннис оказался более дальновидным, чем я.

Когда дома мы ложились спать, то обычно велели инсигниям потухнуть, чтобы тело отдохнуло. Но на планете даже ночью не наступал густой, непроглядный мрак, как здесь, и рисунки загораются без моей на то воли.

— Погасить их? Мешают? — осторожно спрашиваю я, и парень поспешно отвечает:

— Совсем нет.

Его мягкий голос и звук хрустящей ткани под моей головой обещают спокойный сон. Аромат окутывает меня, заставляя забыть, где я нахожусь. Глаза невольно закрываются, хотя тело пока ещё напряжено. Я сворачиваюсь клубочком, обнимая одеяло.

Впервые я буду спать не в той ужасной белоснежной пустыне, где пришлось провести столько времени. (Кстати, а сколько времени?..) Сегодня я остаюсь рядом с этим парнем. Не худший вариант. Если бы я оказалась в тесном замкнутом пространстве со Сьеррой или, не допусти Иоланто, с Бронсоном, я бы не то что не почувствовала спокойствия, а вообще не смогла бы выровнять дыхание. Не думаю, что усну, но, пока чёрные глаза следят за мной, я могу быть уверена, что…

«В чём ты можешь быть уверена?! Что ты вдруг проснёшься на планете?!.. Нельзя быть настолько глупой, нельзя…»

Я рада, что это Дэннис.

Мысль пронзает меня так же, как это обычно делают чёрные глаза парня.

Совершенно неправильная мысль. Не стоит так думать. Тем более, что есть немало других вещей, с которыми мне и так непросто справиться. Лестница в небеса, одно только название которой не стоило произносить при авгурах, если не хотел неприятностей… Эвтаназия, казнь, генное оружие и инженерия как наказание для твоих близких, если ты провинился перед другими тальпами. Смертный приговор, убийство… А чего стоит длинная шеренга чёрных скульптур, пылающих, но не сгорающих в огне, где люди расположены один за другим? Первые стоят, но каждый следующий человек падает всё ниже, и вот последние — лежат на земле. У некоторых нет рук, у других — ног, третьи — обезглавлены, у большинства в груди зияющие дыры…

При одном воспоминании об этом зрелище у меня мурашки бегут по телу… И не только потому, что скульптуры словно были настоящими людьми когда-то, но больше всего по той причине, что память подсказывает мне похожие картины из моего глубокого детства…

Нет, об этом тоже думать не стоит…

Я вожусь, пытаясь лечь удобнее. Мягкий свет касается закрытых век, и я открываю глаза.

Надо мной светится экран, очень похожий на тот, что я видела через очки дополненной реальности, как их назвал Дэннис. Только этот экран — настоящий. Я протягиваю руку и касаюсь гладкой поверхности, а стоит моим пальцам провести по ней, как появляется изображение.

Парень одет во всё чёрное, как обычно выглядят Бронсон, его дочь или Алан Джонс. Сквозь ткань, обтягивающую торс, прослеживается рельеф мышц, какой я привыкла видеть у парней-эдемов. Постепенно изображение увеличивается, и я узнаю лицо…

У этого Дэнниса непривычно короткие волосы, напоминающие иглы ежа. Я удивлённо выдыхаю из-за широкой беззаботной улыбки на лице парня. Она преображает его настолько, что я даже на мгновение задумываюсь, не обозналась ли я и действительно ли это Дэннис…

Рассмотреть лучше не успеваю: изображение меняется, и теперь на экране появляется группа людей.

Мои глаза распахиваются, когда я понимаю, что теперь улыбается не только Дэннис: я узнаю Алана Джонса, который смеётся от всей души, как и… Сьерра. Она стоит между парнями, такая радостная, что её сложно узнать, как и Дэнниса на предыдущем изображении. На меня обрушивается настоящее ошеломление от того, что тальпы могут казаться такими открытыми и… похожими на нас…

С другой стороны от Дэнниса стоит ещё одна девушка, мне незнакомая. У неё гладкие чёрные волосы до подбородка и такая же широкая ослепительная улыбка, как и других. За руку её держит молодой человек, такой же высокий, как Дэннис, но лица парня я не вижу, потому что оно повёрнуто в сторону.

Все на этом изображении, по крайней мере, из знакомых мне, выглядят гораздо моложе, чем в жизни.

Изображение внезапно меняется. Я вижу девичье лицо с ямочками на щеках, обрамлённое рыжими волосами, почти такими же яркими, как у Авреи. Авгуру мне напоминает и властный разлёт бровей. Девушка улыбается, и я вижу, что один зуб немного заходит на другой, что придаёт лицу детского очарования.

Она такая красивая. Пылает, как огонь. А глаза… Её глаза чёрные. Такие я видела лишь у одного человека. У Дэнниса.

«Есть и другой образ. Но его труднее уловить, он глубже, словно ты его прячешь. Это девушка». Это мои слова. Мои ощущения. Я видела огонь в клетках — чувство, которое, как говорили мои ближние, тальпы испытывать просто не могут…

Но огонь в клетках — это любовь, и ничто больше так не пылает, как это чувство…

Дэннис объяснил, что защитником тальпы называют человека, способного оградить родных от опасности, а женатым того, кто создал семью. Но он и не сказал, что его сердце свободно.

У девушки тёмные глаза, такие же, как у Дэнниса. Я не раз думала, что тальпы могут общаться взглядами. Возможно, глаза для них значат гораздо больше, чем я могу предположить. Возможно, цвет глаз для них как для нас комплементарные инсигнии…

Почему-то мне становится так тоскливо, что я натягиваю на себя тяжёлую ткань, то ли скрывая свои мерцающие инсигний, то ли пытаясь спрятаться от мира тальпов. Но в последнюю секунду замечаю, что изображение на экране меняется, и на нём появляется женщина невероятной — строгой и сдержанной, но изысканной красоты.

Тёмные волосы отливают медным оттенком. Разлёт бровей такой же властный, а глаза такие же чёрные, как у первой девушки, но эта женщина гораздо старше, и её лицо несёт отпечаток истинной — зрелой красоты, какая приходит только с большим числом оборотов вокруг Солнца.

Я смотрю на лицо завороженно, словно чувствую силу, исходящую от изображения, и в сознании всплывают слова, которые я, сама того не понимая, произнесла Дэннису: «В тебе есть свет. Но он совершенно неотделим от мрака. Трепетные чувства переплетаются с невыносимой тоской и глубоким чувством вины. Я вижу, как пульсируют разноцветные пятна — от светлых и нежных оттенков до тёмных и грязных. Чувства всё ещё сильны, но человека давно здесь нет. Этого человека нет в живых».

Вдруг женщина моргает и улыбается мне — мягко и спокойно.

— Он сказал мне сегодня, что мне к лицу быть домохозяйкой, — говорит она приятным голосом, заставляя меня от неожиданности и шока натянуть одеяло под самые глаза. — «Посмотри, какая прекрасная у нас дочь», — сказал он, а я могла думать лишь о том, чтобы тишина в нашем доме оставалась как можно дольше…

Продолжения я не узнаю, потому что экран гаснет в тот же момент, когда снизу раздаётся голос Дэнниса — надтреснутый, будто заболело горло:

— Отключить!

Вряд ли меня можно в чём-то обвинить, но я чувствую странную напряжённость. Смотрю в потолок, стараясь дышать как можно тише, и проходит немало времени прежде, чем парень устало произносит:

— Забыл про автоматический запуск. Видео включается каждый день в одно и то же время, и вот, в общем…

Я впервые слышу, чтобы голос Дэнниса звучал не просто тихо, но по-настоящему грустно и обессиленно, и я, сама не зная, почему, спрашиваю:

— Кто это был — на экране? Я видела людей…

А потом задерживаю дыхание, ожидая ответа.

Молчание вновь затягивается — настолько, чтобы я задумываюсь, либо вообще зря задала вопрос, либо (Иоланто, пусть будет так!) Дэннис просто меня не услышал. Но он отвечает:

— Там был мой брат, его девушка, Сьерра и Алан. Возможно, их ты и сама узнала.

Значит, я не ошиблась.

Запоздало осознаю, что Дэннис даже не уточнил, какое изображение я увидела.

«Видео включается каждый день в одно и то же время…»

— С этими двумя мы вместе готовились, — продолжает Дэннис.

Его голос доносится словно издалека и звучит напряжённо.

— К чему? — спрашиваю почти шёпотом.

Несколько долгих секунд парень молчит, а потом отвечает:

— Я мечтал быть военным. Занимался в особом — элитном подразделении, где из детей богатых и влиятельных родителей готовили военнослужащих, которые в будущем должны были работать в Министерстве обороны радиуса и охраны населения, а значит, следить за порядком во всём Третьем крыле.

— Ты хотел быть воином, чтобы… присматривать за другими?

Я прислушиваюсь к тихо произнесённым словам:

— Нет. Я думал, что смогу помогать людям, что смогу защитить родных. Но у меня возникли проблемы с правительством, а защищать уже было некого… — Дэннис добавляет, горько усмехаясь: — Зато Алан, как видишь, дослужился до генерал-лейтенанта.

Мы снова молчим какое-то время, а потом парень говорит:

— Ты видела какие-нибудь другие фотографии?

В голосе Дэнниса проскальзывает тревога, и храбрость тут же покидает меня, и я подтягиваю одеяло к подбородку, но не потому, что не догадываюсь, что речь идёт об изображениях. Но я молчу.

— Габи? — повторяет парень, но даже сокращённое имя не придаёт уверенности, и я не решаюсь спросить, кто та красивая рыжеволосая девушка и та женщина невероятной строгой красоты, которых я увидела…

— Нет, больше никого, — впервые осознанно лгу я.

— Ты видела мою маму, — без тени сомнения говорит Дэннис, а я с шумом выдыхаю, пойманная врасплох с поличным и в то же время вроде бы сумевшая уйти от разоблачения. — Ты слышала её голос.

То, как парень произносит это, трогает что-то в моей душе — так звучат голоса эдемов, когда мы произносим молитву…

— На станцию она так и не попала, — шёпот парня, исполненный благоговения и глубокого горя, проникает мне прямо в сердце…

Я хотела бы что-нибудь произнести, но могу лишь открывать и закрывать рот, как будто превратилась в рыбу, что по глупости выпрыгнула на берег и у которой вот-вот пересохнут жабры.

— Уже на станции я узнал, что виноват в этом был мой отец.

Я сглатываю с таким трудом, как будто несколько дней не пила воды, а потом вдруг обретаю голос, но шепчу так, словно надеюсь, что меня не услышат.

— Где он сейчас?

— К счастью, подальше от меня, — так же тихо отвечает Дэннис. — В Эпицентре. Он всегда был силён и всё ещё не утратил своей власти. А где твоя бабушка?

Вопрос звучит как гром среди ясного неба, и моё дыхание сбивается, а глаза округляются.

— Ты сказала, что видела бабушку, — мягко произносит парень, терпеливо ожидая моего ответа, но меня сковывает ужас, и я вжимаюсь в кровать, надеясь слиться с ней и исчезнуть.

— Галлюцинакционы, — поспешно говорю я, и Дэннис машинально мягко исправляет:

— Галлюцинации. То есть у тебя нет бабушки?

— Я этого не сказала, — произношу я слабым голосом, лишь на мгновение подумав, слышит ли парень вообще.

Но он услышал.

— Да, не сказала. Твои родители наверняка в отчаянии и не представляют, что делать.

Я вздрагиваю, словно от холода, хотя кутаюсь в тёплое одеяло.

— Не знаю, — произношу с трудом. — Они погибли давно, ещё во время Великого Пожара.

Тишина. Сквозь ткань слабо мерцают в темноте мои инсигнии.

— Сожалею.

Я невольно прислушиваюсь к оттенкам чувств, но Дэннис неверно расценивает молчание:

— Извини, что спросил.

Я пожимаю плечами, хотя парень не увидит этого жеста.

— Я не помню их. Бабушка говорит, что Солнце освободило родителей, сделало их частью Вселенной.

— А что думаешь ты? — тихо спрашивает Дэннис.

Перед глазами возникает лицо Ноны, то, как её губы шепчут самые ужасные слова, которые я когда-либо слышала: «У твоих родителей могилы тоже нет. Флика обманула тебя».

Я сжимаюсь, цепляясь за одеяло. В горле возникает ком. По щеке течёт слеза. Я поспешно смахиваю её и во второй раз за вечер намеренно лгу:

— Думаю, так всё и было.

Спустя несколько секунд парень произносит:

— Как их звали?

— Сьюзен и Грегори Луин, — говорю я на выдохе, и эти имена разбивают ком в горле.

Разговор о прошлом кажется мне преступным по отношению к эдемам, но их здесь нет. Сейчас так легко представить, что их никогда и не было в моей жизни. Если бы я была достаточно смелой, то призналась бы, что от этого разговора с Дэннисом мне становится не только больно, но одновременно и… легче…

По моим щекам катятся слёзы.

— Завтра ты вдохнёшь полной грудью, — обещает парень. — На вершине Нимфеи ты ощутишь чистый воздух, ветер и свободу. Тебе станет лучше.

Едва ли я смогу справиться с тем, что оказалась среди врагов. Едва ли переживу тот факт, что лучшая подруга раскопала могилу моих родных. Вряд ли смирюсь с тем, что много лет назад потеряла родителей…

Дэннис будто читает мои мысли и говорит:

— Станет лучше хотя бы на несколько минут.

Я чувствую, как воспалённые глаза высыхают, потому что слёз не остаётся. Веки тяжелеют.

Не сговариваясь, мы одновременно шумно выдыхаем, и на удивление напряжение покидает моё измученное тело.

— Мне всегда это помогает, — шепчет парень, и его голос убаюкивает меня.

Ароматы розмарина, полыни и мяты заставляют поверить, будто я вернулась домой, в шатающуюся палатку.

— Спасибо, Дэннис, — бормочу я сонно, но от всей души.

Сквозь полудрёму слышу слова, которые, даже не знаю, были ли произнесены в действительности, или это только игра моего уставшего разума:

— Называй меня просто Дэн.

* * *

— Подумай! Разве не ему принадлежали эти слова? «Кто-то. Вообще. Не попал. На станцию». Он намекал на тебя! И ты чуть было не рассказала ему всё!

Я смотрю перед собой и не верю глазам.

Волосы Авреи, как всегда, пылают оттенками оранжевого и даже красного. На ней, как обычно, длинное платье, более яркое, чем у других эдемок…

Только вот нет никакого «как всегда». Нет никакого «как обычно»! Что авгура здесь делает — здесь, прямо передо мной?!..

Я осматриваюсь, однако вижу лишь поляну, окружённую густым лесом. На краю сознания формируется мысль, что это не может быть реальностью. Если я уже не на станции, если я спасена и вернулась домой, разве при встрече ругала бы меня авгура? Упирала бы руки в бока и хмурила брови, вперив в меня злой взгляд?!..

— Я промолчала, — лепечу я испуганно. — И ничего бы не сказала.

— Нет! — гневно парирует Аврея, приближаясь и заставляя меня невольно отступить. — Ты призналась ему, как мы называем планету. Ты сказала о корриганах. Описала все образы, которые видела, пока рассматривала, как выглядит эта проклятая станция со стороны!

Авгура оказывается прямо передо мной, но я больше не отступаю, потому что это несправедливо, и мне есть, что ответить.

— Я не показала инсигнию бабочки за ухом!

— А ты думаешь, они и так её не видели? — прищурившись, спрашивает Аврея. — Как долго ты была без сознания прежде, чем тебя привёл в чувство этот черноглазый тальп?

— Я не призналась в том, что не только слышала о Лестнице в небеса, но хорошо знаю, что это такое и какова была судьба ненавистного сооружения.

— И что?! — ехидно смеётся авгура. — Он и без тебя знает, что это и какова была судьба Лестницы. Все тальпы знают это — и получше, чем мы.

— Он не спрашивал, откуда я, почему осталась на Земле, есть ли у меня семья, как получилось, что оказалась здесь, кто ждёт меня дома…

— Ооо, по-о-о-верь, он хо-о-о-тел узнать всё-ё-ё, — Аврея тянет каждое слово и обходит вокруг меня, как удав, прежде чем наброситься на жертву. — Просто понимал, что спугнёт пташку. Разве ты не видела этого в его глазах?! Чёрных и бездонных, как сама тьма?..

— Это неправда… — шепчу я.

— А когда ты попросила, рассказал ли он о тальпах, — авгура не останавливается ни на мгновение, и у меня начинает кружиться голова, — раскрыл ли он тебе правду о переселении?

«Расскажи…». — «Ты не готова».

— А этот глупый вопрос: «Многие тальпы такие, как ты?» Он заулыбался в ответ, а ты пожала плечами: «Мне говорили, что все они ужасные». Ты серьёзно?! — лишь на мгновение Аврея замирает, но потом вновь продолжает движение по кругу.

— Зато я узнала, с кем меня хочет познакомить Бронсон, — я предпринимаю последнюю попытку оправдать себя, но теперь даже не нахожу сил посмотреть на авгуру.

— И что ты сделаешь с этими сведениями? Как это поможет выжить? Они приговаривают ближних к казни! Лишают их жизни! Думаешь, какой-то разговор с одним из них может тебя спасти? Он сам сказал: «Доверять не стоит никому».

Я вспоминаю, как набралась храбрости, посмотрела на Дэнниса прямо и спросила, могу ли ему довериться. Он выглядел таким расслабленным, когда ответил то, что я уже слышала прежде: «Мне и Коди можешь». В тот момент я не думала ни о чём, а ведь могла его обидеть. Я обязана была спросить: «И я должна просто верить?» Его улыбка не была широкой и открытой, напротив, лишь мимолётной кривой ухмылкой, но я почему-то вдруг почувствовала, как в груди что-то встрепенулось… «Справедливый вопрос». Он протянул руку ладонью вверх, а я всё смотрела на неё, и удивление во мне переплеталось с растерянностью. «Если хочешь быть уверена, ты знаешь, в каких клетках искать правду». Он предлагал мне снова прочувствовать его биополе. В прошлый раз ему это, похоже, совсем не пришлось по душе. Но сказала я совсем другое, и очень строго даже для моих собственных ушей: «Галоклин не может дать всех ответов!» — «Галоклин? — переспросил он удивлённо, а я внутренне дала себе пощёчину за то, что проболталась. — Так ты называешь тот момент, когда читаешь меня, словно открытую книгу?» Нона бы, наверное, оценила это сравнение, ведь она влюблена в тальповские вещички…

— Хочешь сказать, проблема в Ноне! — Аврея всплывает прямо передо мной, вырывая меня из воспоминаний. — Я говорила тебе сотню раз, что хорошо история с твоей подругой не закончится…

— Не начинай, авгура, — мученически прошу я, но она, конечно, не слушает:

— …и вот, смотри, к чему привело твоё безволие. Ты в плену тальпов! А что касается черноглазого — ты и сама чувствуешь, что всё это было ошибкой. Это неправильно. «Дэннис, пообещай, что однажды ты расскажешь мне, как происходило переселение». Это твои слова. Хотела ли ты действительно узнать правду? Или лишь ощутить на себе ещё раз его внимательный взгляд?

— Хватит, — шепчу я, но авгура и не думает прекращать:

— Признайся — просто признайся, что ты забыла обо всём, чему тебя учили! Ты не только очутилась в прошлом, но и впустила его в собственную душу! И если бы только прошлое — ты впустила в душу этого черноглазого тальпа!..

— Его имя — Дэннис! — бросаю я, неожиданно зло.

Аврея открывает рот от возмущения, а потом расплывается в деланной улыбке и меняет направление своего движения на прямо противоположное.

— Дэннис. А может быть, Дэн? Так он просил его называть? А ты и рада чувствовать его взгляд, не так ли? Вновь и вновь возвращаться к воспоминаниям.

Аврея взмахивает рукой и как будто бросает в меня горстью цветного песка, в котором исчезает поляна, и появляется Дэннис. Он подаётся мне навстречу, берёт за руку, заглядывает в глаза и произносит очень медленно и со значимостью:

— Здесь, скорее всего, тебе никто не поможет, а если поможет, то никогда — слышишь?! — никогда в этом не признается другим. Ты должна это помнить. Если хочешь выжить.

Он убирает руку и отодвигается, словно эти слова отняли все его силы. А я смотрю на него во все глаза, и вопрос вырывается сам:

— И ты тоже?

Он поднимает голову, и наши взгляды встречаются.

— Не знаю, — наконец произносит Дэннис.

Плохой ответ. Нелепый. Нечестный. Идёт какая-то внутренняя борьба, которую не откроет даже галоклин, но она отражается во взгляде. Потемневшем. Обречённом. Смиренном. Лишь на одно-единственное мгновение лицо искажается, словно от боли и даже скорби. Я не понимаю, что парня так взволновало.

— Почему ты мне помогаешь? — спрашиваю вновь, удивляясь собственной внезапной настойчивости.

Он так и не отвечает, лишь останавливает на мне свой взгляд. Прямолинейный. Настойчивый. Пронизывающий. И я сразу же забываю о вопросе. Мне нелегко выдерживать взгляд и хочется спрятать собственный, но в то же время чёрные глаза… притягивают к себе.

Я не знаю, сколько проходит времени, мне кажется, оно замедляется, и я вдруг понимаю смысл слов «время остановилось». Оно замерло тогда — в реальности, и вновь делает это теперь, когда я погружаюсь в воспоминания.

Как свет может быть частью непроглядного мрака? Как он может звать за собой, да так, чтобы тебе самой захотелось отправиться в путь сквозь кромешную темноту?..

Мы молча смотрим друг на друга, а потом Дэннис делает вдох, и я невольно вздрагиваю, возвращаясь к реальности — или к воспоминаниям? Или ко сну?..

Ветер подхватывает разноцветный песок и разносит его по округе. Передо мной вновь возникает Аврея, пылающая и метущаяся, как пламя свечи на сквозняке.

— Это ты называешь преданностью своему народу? — шипит она, как кобра, готовая броситься вперёд, но вдруг раздаётся приказ:

— Аврея, довольно! — и я узнаю голос Гилара.

— Оставь её! — а затем голос Флики!..

Я оборачиваюсь и вижу их на другом конце поляны.

— Бабушка? — шепчу сдавленным голосом и бегу к ней, но замираю на полпути, чувствуя, словно кто-то невидимый хватает меня за руки и плечи и не позволяет двигаться.

Я пытаюсь вырваться, однако лишь теряю силы. Флика ободряюще улыбается мне, но смотрит со смесью тоски и боли.

— Что ты чувствуешь к нему? — вдруг произносит она, и я не сразу понимаю, что означает её вопрос.

— Что?! — шепчу обессиленно. — Я не могу ничего чувствовать к тальпу.

Но бабушка меня будто не слышит:

— А как же Фортунат?

— Что?! — шепчу я, продолжая вырываться, чувствуя, что удаётся только безвольно дёргаться в чьих-то сильных руках.

— На что ты решилась бы ради тальпа, который тебя спас?

— На что?! — повторяю бездумно и продолжаю отбиваться, но всё бесполезно.

Флика переглядывается с Гиларом и, печально улыбнувшись мне, велит:

— Ступай.

Я почти падаю, когда невидимые руки наконец отпускают меня. Только чудом успеваю сохранить равновесие, однако в следующее мгновение внезапный и мощный порыв ветра сбивает меня с ног, и я ударяюсь коленями о землю.

Чувствую на себе тяжёлый взгляд за несколько секунд до того, как поднимаю голову и сквозь прикрытые веки, ослеплённые злыми лучами, вижу перед собой огромный огненно-красный диск Солнца, а на его фоне возвышающуюся фигуру Верховной авгуры…

Взгляд проникает мне в самую душу, а незнакомый голос пугающе шипит:

— Против корриганов нет иных средств, кроме огня. Против воды и тьмы нет другого оружия!

Я хочу бежать, но не могу сдвинуться с места, как будто ноги приросли к земле.

Вдруг дует ветерок, принося облегчение и спасение от знойных лучей, я поворачиваюсь и вижу женщину с тёмными волосами из моих далёких видений. Её глаза всё так же ярко блестят лазурью.

Кто она? Зачем вновь пришла ко мне? Чтобы в очередной раз сказать: «Не бойся. Я всегда буду с тобой»?

Она нежно улыбается, едва ощутимо касаясь моей щеки ладонью. Я проваливаюсь в мягкое и рыхлое спокойствие, прежде чем успеваю спросить: «Кто ты?» — но не слышу ответа.

* * *

По белоснежному потолку надо мной понимаю, что это был всего лишь сон, и теперь я пришла в себя. Почему в сознании вновь и вновь звучат одни и те же слова: «Против корриганов нет иных средств, кроме огня. Против воды и тьмы нет другого оружия. Обожги!»? Почему мне видится, что их незнакомым голосом произносит бабушка?..

Похоже, я просто схожу с ума.

Жду, пока отголоски сна развеются, а затем подношу к лицу запястье, и на ленте светятся цифры. Семь пятнадцать.

Эдемы не спят так много часов, сколько последнее время сплю я. Но ведь я нахожусь уже не среди эдемов. Кто я сама, даже не хочу задумываться.

К собственному удивлению, до меня доносятся запахи хлеба и трав, и желудок урчит в ответ на соблазнительные ароматы. Я медленно приподнимаюсь. Готова тяжёлая, как будто на улице идёт проливной дождь. Несколько секунд я прислушиваюсь: снизу доносятся какие-то шорохи — похоже, Дэн не спит.

Спускаюсь по лестнице. Голова кружится, и поэтому я не спешу, но всё равно оступаюсь на последней ступеньке и, если бы не вцепилась за какой-то выступ в стене, то скатилась бы на пол. Именно в этот момент раздаётся голос Дэнниса:

— Доброе утро.

Сдерживаю себя, чтобы не ответить по привычке: «Душистой фацелии» — ведь первый раз на станции я слышу пожелание доброго утра.

Спешу выпрямиться и сделать вид, что не упала, а, когда оборачиваюсь к парню, его губ касается лёгкая улыбка.

Похоже, Дэннису стало легче: тёмные круги под глазами исчезли, коже вернулся приятный, здоровый оттенок, волосы собраны в аккуратный пучок на затылке. Интересно, как ему удалось исцелиться всего за одну ночь, если у тальпов вроде бы как нет таких способностей, как у нас…

На парне новая рубашка — песочного цвета, и необычно видеть на нём такой светлый оттенок, с которым ещё заметнее контрастируют чёрные глаза. Я привыкла к тому, что наши мужчины ходят в рубашках с коротким рукавом или вообще без рубашки, и меня удивляет, что тальпы, похоже, предпочитают много ткани — и достаточно плотной. Дэннис поправляет рукав привычным движением, словно стараясь прикрыть как можно больше кожи.

Я вдруг осознаю, что в открытую глазею на парня, пока его чёрные глаза внимательно рассматривают меня, и становится неловко. Надеюсь только, что щёки не слишком покраснели.

— Наверное, Бронсон своими звонками не дал тебе нормально поспать, — говорит Дэннис, и я поспешно признаюсь:

— Ничего не слышала. Ты выглядишь… гораздо лучше.

Как только эти слова вырываются изо рта, и я вижу удивлённый взгляд Дэнниса, то решаю, что совершенно точно не стоило их произносить, но уже поздно.

— А ты стала больше похожа на нас, — сообщает парень. — Так, надеюсь, будешь привлекать меньше внимания, и, возможно, мы останемся незамеченными.

Он внимательно смотрит на меня ещё несколько секунд, вновь вгоняя в краску, а потом доносится писк, и Дэннис, словно очнувшись, улыбается мне и устремляется в другую часть шатающейся палатки.

Я не решаюсь идти за ним, поэтому останавливаюсь перед странными ветвями, растущими как будто прямо из стены. Интересно, все тальпы выращивают цветы в своих палатках?

Склоняюсь над горшками и наслаждаюсь ароматами, пока не замечаю, что один кактус сбросил часть иголок. Знаю, что так бывает, но этот выглядит болезненно, и я подношу к нему ладонь, замирая в нескольких сантиметрах от растения.

Садовник справился бы во много раз лучше, чем я, но даже мне удаётся почувствовать, что внутри кактуса блуждает недуг. Я закрываю глаза и представляю корневую систему. Образы слишком смутные и расплывчатые, чтобы определить точно, но мне кажется, что некоторые корешки начинают гнить…

Надо бы, наверное, достать его из земли и осмотреть корни, если там ужас, то мягко почистить, а затем через пару дней пересадить на другой грунт. Но в этом я не сильна, поэтому делаю то, что умею гораздо лучше, — мысленно проникаю в ткани и представляю, как они медленно исцеляются, одна клеточка за другой…

— Сегодня мы отправимся на Нимфею, — доносится голос Дэнниса. — Там ты сможешь нормально помолиться.

Ладонь нагревается, и я убираю руку.

— Там будет настоящее Солнце, — говорит Дэннис, и на этот раз успеваю сформулировать вопрос:

— Не лампы?

— Нет. Действительно Солнце.

Облегчение, которое охватывает тело, удивляет меня саму. Я делаю глубокий вдох.

— Спасибо, — произношу тихо и слышу за спиной звуки шагов.

Я оборачиваюсь, и наши с Дэннисом взгляды встречаются. В тёмных глазах сложно что-нибудь разобрать, а уже в следующее мгновение вновь раздаётся писк, и парень предупреждает:

— Завтрак готов.

Он уходит, а я следую за ним, и мои глаза расширяются при виде того, сколько еды парень приготовил. Глуповато начинаю осматриваться, задаваясь вопросом, увижу ли здесь кого-то ещё, кроме нас.

— Садись, — предлагает Дэннис, указывая на стул, и я поступаю, как он велит.

— Не слишком много для двоих? — мягко интересуюсь я, и парень пожимает плечами.

— Яичница с авокадо, каша с фруктами, бутерброды с творожным сыром и овощами, венские вафли. Не так-то и много. Ты можешь съесть столько, сколько захочешь. Так что приятного аппетита, — добавляет он, садится напротив и накладывая на тарелку еду.

Я с интересом блуждаю взглядом по столу, рассматривая красиво оформленные блюда, но только спустя несколько минут наконец решаюсь взять вафлю, украшенную ягодами и какими-то небольшими тёмными квадратиками. Стоит мне только попробовать, как неизвестное угощение тает на языке, соединяясь с мягким, приятным вкусом вафли, и я на мгновение закрываю глаза, наслаждаясь сочетанием.

Хлеб с черникой я беру уже с большей уверенностью, однако всё ещё поглядываю время от времени на Дэнниса. Он беззаботно жуёт, как будто даже не замечая моего присутствия, и его молчание, похоже, вовсе не тяготит. Однако я с каждой минутой чувствую себя всё более неловко.

«Что ты предпочитаешь из еды?» — Дэннис задал мне этот вопрос ещё вчера, но я до сих пор думаю, что мне не стоит капризничать и указывать, какую еду мне позволить съесть. Однако я никак не ожидала увидеть сегодня не просто фрукты, как вчера, но столько красивых и вкусных блюд.

«Он мог бы и сам приготовить. У него это хорошо получается, только он ленится, а может, просто вредничает, и еду на работу приходится приносить мне». Когда Коди произнёс эти слова, я удивилась, ведь у нас едой занимаются только некоторые эдемы. Жаль, я не решилась подойти и посмотреть, как Дэннис готовил, но, хоть и не могу представить, как это выглядело, сама мысль о том, что он приготовил всё это для нас, почему-то заставляет мои щёки пылать, отчего я смущаюсь ещё больше, и спустя некоторое время чувствую, как щёки горят так, что мне не помешало бы умыться, желательно ледяной водой. К счастью, Дэннис нарушает молчание:

— В ванной для тебя есть одежда. Если хочешь, можешь снова принять душ перед поездкой и переодеться, если нет, то…

«То, что нужно», — понимаю я с облегчением и поспешно говорю:

— Хорошо.

Доедаю яичницу, за которую только недавно принялась, и благодарю за угощение, когда поднимаюсь из-за стола.

— Уверена, что наелась? — недоверчиво интересуется Дэннис, тоже поднимаясь вслед за мной.

Я киваю и спешу скрыться за дверью ванной. Несколько минут под струями воды не очистят мою душу и не дадут долгожданные мгновения покоя. Но я хотя бы останусь наедине с собой. Как только я закрываю дверь, то приваливаюсь к ней и смотрю в зеркало. В отражении на меня боязливо поглядывает человек, который только что как будто уходил от погони.

Что-то изменилось, нечто неуловимое, словно после того, как я прочувствовала биополе Дэнниса, и на следующий день парень вёл себя так, словно это он боялся меня, а не я его. Только в этот раз неловко себя чувствую я…

Не знаю, что вчера произошло — почему я солгала дважды за один вечер. А ещё признание Дэнниса о его маме, которая так и не попала на станцию… А та девушка с рыжими волосами…

Я настолько не в себе, что не сразу замечаю, что моя внешность изменилась. Никаких перьев в волосах. Никаких ярких цветов. Даже глаза кажутся непривычно тусклыми.

Что сказали бы ближние о девушке, которой я становлюсь? О девушке, которая умалчивает? Которая лжёт?..

И вдруг в моё сознание закрадывается по-настоящему ужасная мысль: а что, если меня не ищут? Что, если они разочаровались во мне? Что, если те, кто оказался в плену у тальпов, становится для ближних настоящим предателем?..

«Флика никогда бы так с тобой не поступила. Она тебя не бросит», — говорит внутренний голос. Но я едва слышно шепчу:

— Я не могу быть в этом уверена. Разве ты видела хоть одного эдема, который побывал у тальпов и вернулся? — спрашиваю собственное отражение.

Этого шёпота достаточно, чтобы по моей коже пошёл холодок. Этого шёпота достаточно, чтобы я могла рассчитывать только на себя.

Неохотно натягиваю новую одежду — плотную кофту и обтягивающие штаны из грубоватой ткани. Как по мне, это немногим отличается от той, что в последнее время я носила в шатающейся палатке Мучителя, разве что у кофты цвет другой — зелёный, но зато от одежды приятно пахнет свежестью.

Не знаю, сколько я стою перед зеркалом, просто глядя на себя, узнавая и в то же время удивляясь девушке в отражении, а потом раздаётся стук в двери.

— Всё в порядке?

Видимо, из ванной комнаты слишком долго не слышно было никаких звуков.

Ничего не в порядке. Но я выпрямляю спину и смотрю прямо в глаза незнакомке в отражении.

Даже сейчас я с лёгкостью вспоминаю, как зло во сне на меня смотрела Аврея. Эту злобу я и сама готова выплюнуть себе в лицо. Но шепчу другое:

— Ты выдержишь, что бы ни случилось. Потому что помощи тебе ждать неоткуда. Неоткуда, — повторяю я для пущей убедительности и приоткрываю дверь.

ГЛАВА 32 (Дэннис). В ОБЛАКАХ

Завывает ветер. Я слышу, как он ломает ветки деревьев и срывает листы шифера. По земле катаются пустые банки и бутылки, раздаётся звон разбитого стекла. Слышны звуки и похуже: где-то далеко разъярённая толпа обрушивается на здания и отряды солдат, раздаются взрывы и надрывно кричат люди.

Я слышу плач: «Что с Дэннисом? Дядя Ньют, что случилось?». Потребность успокоить девочку приносит мне боль, но я не могу пошевелиться, только чувствую, как кто-то тащит на себе моё отяжелевшее тело. В голове туман. Глаза открываются с трудом и слезятся от света. Я слышу отдалённый шум лопастей, чувствую знакомую вибрацию.

Мне нельзя к вертолёту. Мне нужно вернуться. Но куда и зачем?..

Я пытаюсь ухватиться хоть за какую-нибудь мысль, вспомнить, что произошло, но проваливаюсь в пустоту.

* * *

Вибрация ленты заставляет меня проснуться. Ненавистные воспоминания, явившиеся во сне, не выпускают из опьяняющего марева и не позволяют полностью вернуться к действительности, поэтому я принимаю вызов машинально, даже не глядя, кто звонит. В наушнике раздаётся голос Бронсона:

— Солдат? Доложить обстановку.

Глупая шутка. Я давно не в строю.

— Спит, — произношу я более тихим голосом, чем стоило бы, но не хочу разбудить Габриэллу. — Я тоже.

— Как состояние? — деловито продолжает генерал. — Она пришла в себя?

Она? Неужели генерал отозвался о ней, как о живой девушке? Наверное, показалось: должно быть, мой полусонный разум просто плохо соображает.

— Нормально. Лучше, чем если бы это был внутривенный укол.

Стоило бы попридержать язык, но Бронсон явно в приподнятом настроении.

— Вот и чудесно, что ты меня не подвёл и вовремя явился. Отбой.

Когда раздаются гудки, я отключаю ленту и перевожу взгляд на кровать. От ниши расходится лёгкое синеватое сияние, отражающееся на стенах. Интересно, действительно ли спит Габриэлла, или я уже сейчас невольно лгу Бронсону.

Возвращаюсь и обессиленно падаю на диван. Глаза режут и пекут, и я с наслаждением их закрываю, хотя после противного голоса генерала всю сонливость как рукой сняло.

Откровенно говоря, я и не хотел бы засыпать. Ночью ко мне являются только воспоминания. Так было не всегда, но последний раз сны я видел столько лет назад, что даже не помню, как это было. Воспоминания же всегда приходят в подробностях, порой такие яркие и точные, что по собственной воле я бы и не смог воссоздать их в памяти. Они появляются отрывками, но в пределах одного из них я вижу все события последовательно, пока не проснусь. Самое ужасное, что я не могу контролировать то, какие из воспоминаний придут ко мне в очередной раз. Бывает, без спросу возвращается прошлое, которое всей душой мечтал бы забыть навсегда.

Ненавистные воспоминания — вот моя плата за крылья, которые я всё равно потерял…

«А в этот раз ты потеряешь нечто гораздо более важное, ты потеряешь того, чья судьба зависит от тебя… И это твой выбор. Ты сам решил помогать землянке». Мне совсем не нравится, что твердит внутренний голос, но он прав. Я не забуду омерзительное воодушевление, с которым Бронсон подчеркнул мои заслуги: «Я знал, что Дэннис Рилс нам пригодится». Генерал редко бывает доволен, а ещё реже он отпускает на свободу тех, кто ему угодил.

«Ты создавала пожары?» — всплывает в памяти мой собственный вопрос и то, как в ответ испуганно и растерянно округлились глаза Габриэллы. «Прежде к тебе даже подойти не могли, возникали искры и разгорался огонь. Из-за него ожоги получили и солдаты, и ты сама. Ты это делала?» — «Я не знаю, что это было…». Похоже, Габриэлла сказала правду, иначе мне не удалось бы так легко отвлечь её от того, чтобы обрушить на всех нас искры пламени. И за такой провал Бронсон меня не похвалил бы.

Я держал её расслабленное тело в руках, смотрел на безмятежное лицо, и сердце билось болезненными толками. В тот момент было невозможно убедить себя, что я должен оставаться в стороне. И даже сейчас одно только воспоминание заставляет меня признаться самому себе, что я повторил бы всё снова, лишь бы она оказалась здесь, в моей квартире, в безопасности. Хотя бы на некоторое время.

«Я видела бабушку!» — даже если это было только видение, в каком состоянии находилась Габриэлла, если не успела подумать, стоит ли произносить эти слова собственным врагам? Ужасно было стать свидетелем того, как её руки тряслись, как она сгибалась над миской и её выворачивало раз за разом. Ужасно было понимать, как ей плохо — по моей вине, и быть не в состоянии помочь.

И как приятно было увидеть искреннюю радость при виде горшков с цветами, увидеть, как она вмиг забыла о невзгодах. Только вот потом осознание навалилось на неё с новой силой, и взгляд сразу же потух… «Моя ближняя — садовница — рассказывала. В мой последний день на планете». Габриэлла явно не собиралась произносить эти слова, и я не придумал ничего лучше, чем просто сделать вид, будто не слышал.

Догадываюсь, что она плакала в ванной… Как это ни ужасно, я этого ожидал. «Почему у тебя слёзы бывают чёрные?» — «Слишком много боли». После всего, что ей пришлось сегодня пережить, почти уверен, что в этот раз её слёзы наверняка были насыщенно чёрными… И эта догадка причиняет боль мне самому. Хотелось войти в комнату и успокоить девушку, сказать, что теперь она в безопасности, только вот многое из того, с чем она столкнётся в будущем, вероятно, будет откровенно хуже, чем плен Бронсона, и уж точно опаснее, чем переезд в мою квартиру. Я должен был дать ей время прийти в себя.

Она наивная, но в то же время проницательная. Ей удалось догадаться — или почувствовать, что она опоздала исцелить моё сердце. Знала бы, что как только её глаза наполняются ужасом и слезами, моё сердце теряет надежду на исцеление…

Я лежу, глядя в потолок, наблюдая, как синеватое мерцание, исходящее от кожи девушки, то угасает, то разгорается сильнее. Меня убаюкивает этот неспешный ритм, веки тяжелеют, и я с наслаждением их закрываю. «Как ей помочь?» — мелькает в голове, и это последняя мысль, прежде чем я проваливаюсь в сон.

* * *

Сколько прошло времени? Лишь мгновение или много часов?..

Сначала я слышу шум лопастей, затем в наушниках раздаются знакомые голоса, но я никак не могу сконцентрироваться на том, что они говорят.

Открываю глаза очень медленно. Взгляд фокусируется, и я вижу внизу, прямо под своими ногами, город, освещённый лучами закатного солнца. Он взрывается оттенками красного и оранжевого. В той части города, которая уже погружается в полумрак, медленно зажигаются огни — машины, фонари и свет в окнах высоток. Но в нескольких местах одновременно то и дело происходят взрывы, горят дома. Дождь закончился, и ветер, уже не такой сильный, как прежде, но всё-таки ощутимый, подхватывает огонь и закручивает вихри.

Город объят пламенем, окутан дымом, окрашен красными отблесками заката… Так обычно изображают преисподнюю.

Мы летим над городом, пока внизу погибают люди.

Я сижу впереди, между пилотом и Ньютом и спрашиваю вкрадчиво:

— Где моя сестра?

В ответ слышу в наушниках голос телохранителя:

— Прямо за тобой.

Я не пытаюсь обернуться, плотно пристёгнутый ремнями безопасности и оглушённый успокоительными, которые всё ещё гуляют в крови.

— Когда мы вернёмся за мамой?

— Молчи, парень. Ты сам знаешь. Молчи.

Ньют бросает на меня напряжённый взгляд, и я кошусь на пилота. Мы на вертолёте отца.

Больше вопросов я не задаю.

* * *

Я открываю глаза и принимаюсь тереть их, надеясь избавиться от зуда, а главное — от наваждения из-за проклятых воспоминаний, но чувствую себя только хуже. Сколько ещё одни и те же картины будут являться ко мне по ночам?.. «Глупый вопрос, — замечает внутренний голос. — Ты знаешь, что они останутся с тобой до конца твоих дней… Хотя, вполне возможно, мучиться осталось недолго, ведь ты решил помогать землянке и идёшь к смерти во много раз быстрее. Это даже не назовёшь помощью — ты просто потерял голову…».

Я лежу вечность, но, когда смотрю на ленту, понимаю, что прошло всего двадцать минут. Это бесполезно.

Встаю, тихо крадусь в ванную, закрываю дверь, включаю свет и сталкиваюсь с собственным отражением. Выгляжу паршиво. Под глазами тёмные круги. Тело сводит судорога. Сердце то и дело колет, сбивая моё дыхание.

Лента только начинает вибрировать, как я уже отвечаю на вызов.

— Если продолжишь в том же духе, смогу тобой гордиться, — раздаётся в наушнике голос Бронсона. Я пропускаю неудачную похвалу мило ушей, и в ответ на моё молчание генерал хмуро спрашивает: — Она всё так же спит?

— Да, — хриплю я, и приходится прочистить горло. — Мне тоже не мешало бы.

— Ты выпил свои таблетки? — с улыбкой в голосе спрашивает генерал.

— Сегодня даже больше, чем следовало бы.

Я говорю правду, но вряд ли Бронсон поверит. В любом случае, достаточно того, что он нажимает «Отбой», а я вновь останавливаю взгляд на собственном отражении.

«Это всего лишь страшный сон. Просто дыши глубже. Мне всегда это помогало. Дыши». Я сказал Габи правду: меня всегда выручало дыхание. И я делаю глубокий вдох, медленно выдыхаю, а потом повторяю сначала, пока мой взгляд не останавливается на коробочке, которая стоит на раковине. В голове отчётливо звучит голос Ньюта с предупреждением: «Это не игрушки, Дэннис», — но сегодня мне уже доводилось проигнорировать голос разума, однако я всё ещё жив. Так что тянусь за коробочкой, достаю очередную таблетку, а потом проглатываю её, хотя неплохо было бы прекратить это делать.

Я терпеть не могу прыгать по воспоминаниям, поэтому стараюсь ложиться и спать до самого утра, какие бы кошмары не являлись перед внутренним взором. Но сегодня, похоже, я оказался в ещё худшем положении и меня ждёт запоминающаяся ночь: редко после того, как сон прерывался, воспоминания продолжали проходить в хронологической последовательности, стоило снова уснуть. Однако по двум явившимся мне картинам нетрудно догадаться, что впредь меня ждёт продолжение. И это ужасно: увидеть его вновь я боюсь настолько, что с готовностью зарыдал бы, если бы это помогло спастись от встречи с прошлым. Может быть, сэмпе даст возможность поспать без снов и воспоминаний?..

Надежды мало, поэтому, пытаясь отсрочить момент, который, скорее всего, будет неприятным, я приношу в ванную одежду для себя и для Габриэллы — ту, что она наденет завтра на Нимфею. Я принимаю душ и надеваю новую рубашку — светлого оттенка, какой редко ношу, но завтра мы поедем в город и мне не хотелось бы привлекать излишнее внимание своим мрачным видом.

Я всё ещё не стремлюсь погружаться в воспоминания, однако стоит мне лечь на диван и положить голову на подушку, как глаза закрываются сами собой, и я погружаюсь во мрак.

* * *

Вертушка движется над городом, огибая столбы дыма, пока не вылетает за его пределы, и он остаётся позади. Побережье пылает огнём прямо под нами. Несколько минут, полных моего отчаяния и бессильной ярости, — и мы оказываемся над чёрным океаном. Ветер сразу же ощущается отчётливее: он дует вбок, и вертолёт накреняется и трясётся. Мне было бы страшно, но сегодня я ничего не ощущаю. Ничего, кроме желания повернуться и успокоить сестру, которая наверняка чувствует себя жутко паршиво. Скорость то увеличивается, то уменьшается. Небосвод слабо озаряется далёкими и ленивыми вспышками молний, но гроза ушла, и за шумом лопастей грома уже не слышно.

— В сильный ветер полёты обычно отменены, — бурчит пилот.

— Буря почти стихла, — парирует Ньют. — И сегодня не обычный день.

Ответ собеседнику совсем не нравится, но он, сжав губы в тонкую линию, молчит, пока мы летим над океаном. Видимость отвратительная. Иссиня-чёрная вода сливается с линией горизонта, и только высоко подскакивающие волны и белая пена свидетельствует, что мы не кружим над городом, лишённым электричества. В брызгах над водой я не вижу ни судна, ни платформы, ни даже космических лифтов. Мы парим долго, и нас бросает то в одну сторону, то в другую, пока пилот не говорит:

— Нам прислали неверные координаты судна.

— Такого не может быть, — отрезает Оутинс, вглядываясь во мрак. — Они передвинулись дальше от эпицентра урагана, но больше перемещений не было.

— Нам придётся вернуться.

Глубоко в моей душе поднимается собственная буря, но она так сильно подавляется действием препаратов, что я едва не с удивлением отмечаю в себе облегчение и ужас одновременно: если мы вернёмся, то сможем забрать маму. Если мы вернёмся, сестра ещё не скоро окажется у космических лифтов.

— Исключено! — возражает Ньют тоном, не допускающим возражений. — Обратно нельзя. Места, безопаснее Ковчега, сейчас нет на всей планете. У вас приказ, пилот. Выполняйте.

Вдруг нервно поблёскивает молния, и только тогда становится понятно, что мы зависли в плотной туче. В мимолётном тусклом свете на горизонте виднеются очертания башни.

— Платформа! — восклицает телохранитель, и наш вертолёт начинает приближение к заветной цели.

Фара выхватывает из ночной тьмы заветный островок, и мне становится плохо. Я смотрю на это безопасное место, о котором говорил Ньют, и моё сердце сжимается.

Судя по метеоданным на панели управления, ветер очень медленно, но всё-таки утихает. Однако вертолёт трясёт и кидает, а волны в островке света явно находятся в удивительно скверном настроении.

Во мраке судно зачерпывает носом воду. Волны уже лениво, но ещё с завидным упрямством обрушиваются на палубу, и она, накренившись, пытается не поддаться стихии. Судно то и дело погружается в воду, а затем снова всплывает, окружённое пеной, как мифический летучий голландец. И я ловлю себя на мысли, что очередное погружение может оказаться последним.

Повторяю себе, что если Ковчег пережил бурю, то справится и с её вялым своеволием.

Судно скупо освещено: только топовые огни и незначительная подсветка палубы. Мрак скрадывает расстояние, остающееся до посадочной площадки, и нужно контролировать положение вертолёта по приборам. Нас опасно болтает, и мы не можем даже зависнуть над судном, не то, что начать снижение. Но я чувствую нездоровую лёгкость. В крови неуместно мало адреналина. Чёртовы транквилизаторы. Злиться на них или благодарить?

Я ощущаю только удивление, когда пилот говорит:

— При таком раскладе я просто не смогу посадить вертолёт.

* * *

Я вижу девичье лицо с ямочками на щеках, обрамлённое ярко-рыжими волосами. Чёрные глаза и властный разлёт бровей придают строгости, но сейчас девушка улыбается, и я вижу, что один зуб немного заходит на другой, добавляя всей внешности очарования.

«Дэн, помоги! Рэй снова спрятал мои игрушки!..»

Лицо девочки вдруг преображается, и вот я уже вижу перед собой взрослую женщину невероятной — строгой и сдержанной, изысканной красоты. Тёмные волосы отливают медным оттенком. Разлёт бровей такой же властный, а глаза такие же чёрные, как у девочки, только на лице женщины нет и намёка на улыбку — на нём отражается лишь боль, когда она произносит: «Не позволяй ей вставать у него на пути. Она должна жить. И сам не противься его приказам, чтобы он не видел в тебе угрозу. Если он скажет не приближаться к ней, так и поступай. Если скажет забрать к себе, умоляю, сделай и это. Сделай всё, что потребуется. И никогда — слышишь меня? — никогда не признавайся, что ты знаешь правду…».

Я часто моргаю, и вдруг черты лица женщины преображаются настолько, что в какой-то момент я узнаю… Габриэллу…

Слегка влажные светлые волосы рассыпаются по плечам, закручиваясь крупными локонами. Неземные ярко-зелёные глаза смотрят устало, сдержано и даже отрешённо, и меня пугают эти изменения — пугают и… завораживают. Платье нежно-зелёного цвета обхватывает её стройную фигуру, открывая взгляду плавные изгибы тела, оно струится складками и доходит почти до колен. На обнажённых плечах, шее и руках видны рисунки, которые девушка назвала инсигниями, — витиеватые узоры, подобные паутине, ожерелью или утончённому орнаменту.

«Помоги мне. Пожалуйста, помоги…»

Я подхожу и легонько касаюсь её руки. Она даже не шевелится, когда моя ладонь, наверняка холодная по сравнению с её, обхватывает запястье чуть крепче, а другой рукой я провожу по коже, оставляя под пальцами полупрозрачную плёнку. Габриэлла рассматривает ленту, а я не могу оторвать взгляд от самой девушки. Смотрю на неё и повторяю себе, что должен отвести взгляд, потому что чем больше веснушек на её лице замечаю, тем сложнее напоминать себе, что за судьба ждёт девушку на станции…

Собрав силу воли в кулак, я пытаюсь отвернуться и уйти, но Габриэлла вдруг признаётся с неожиданной страстностью:

— Я не настолько наивна, чтобы не догадаться, что это случится не скоро, а может, вообще не случится! Мучитель причинил тебе боль, и это со мной связано, — шепчет Габриэлла, не сводя с меня взгляда. — Из-за меня. Даже сейчас я чувствую, как неравномерно бьётся твоё сердце, — добавляет она встревоженным шёпотом. — Я должна хотя бы попытаться помочь.

Она делает порывистый шаг, и мы оказываемся так близко, что я впервые понимаю, какая она маленькая и хрупкая, едва достаёт мне до плеча и беспомощно смотрит снизу вверх. Если бы я хотел ей навредить, мне бы это ничего не стоило.

Мы смотрим друг другу прямо в глаза, и её дыхание сбивается, а я совсем теряю голову, когда шёпотом признаюсь:

— Это не из-за датчика.

— Что?

— Сердце неравномерно бьётся. Не из-за него.

Она часто моргает, как будто пытается сфокусировать на мне взгляд.

— Ты один раз уже спасла мне жизнь, — говорю я, заглядывая в невероятные глаза, в которых отражается смятение, — большего просить было бы неправильно. Ожог под рёбрами, — добавляю я, понимая, что Габриэлла не догадывается, о чём идёт речь.

— Ожог? — переспрашивает она растерянно. — Я лишь немного успокоила твою боль…

— Ты не исцелишь мои руки, — говорю я, возвращаясь к предыдущей теме, — и тем более… сердце. Потому что я сам не готов исцелиться…

* * *

Я открываю глаза с чётким осознанием двух вещей: мне впервые приснилось не совсем воспоминание, а на Габриэлле нельзя останавливать взгляд дольше, чем необходимо.

Почему я не отступил, когда она бросилась мне навстречу, желая исцелить раненое сердце? Почему я задаюсь вопросом, как далеко она готова была зайти? Мне лучше не задумываться о чужих поступках: я с собственными действиями и чувствами справиться не могу. Стоять там и не отступить было глупо. И трудно…

Не легче, чем когда я коснулся её руки, чтобы надеть ленту. Не легче, чем, когда на её губах остались крошечные кусочки малины, и это притянуло мой взгляд — на доли секунд, но Габриэлла заметила, и я завороженно смотрел, как её щёки залились румянцем. Да, стоять рядом и не уйти было глупо и трудно. И что-то подсказывает мне, что впредь будет отнюдь не легче.

Ты совсем пропал, Дэннис Рилс.

Я смотрю на ленту. Шесть часов утра. Сегодня точно больше не усну.

Я поднимаюсь с дивана. В комнате — звенящая тишина, я не слышу даже намёка на дыхание девушки и не успеваю вспомнить, что деться ей некуда, как уже поднимаюсь по лестнице и замираю.

Девушка лежит на боку, крепко прижимая к себе сбившееся одеяло. Светлые волосы раскиданы по подушке. Пушистые ресницы чуть дрожат и веки трепещут. Паутина витиеватых узоров украшает шею, плечи и руки. Мой взгляд снова задерживается на рисунке, расположенном на внутренней стороне левого локтя: фиолетово-лиловые шишки идут до самого запястья, их ячейки чем-то похожи на соты, а уже распустившиеся бутоны по форме действительно напоминают бабочек. Они как будто блестят капельками воды, и, как и в первый раз, когда я их увидел, хочется провести по коже пальцами, чтобы удостовериться, что они всего лишь рисунок. Мой взгляд скользит по рыжим веснушкам, рассыпанным по рукам и плечам, а потом останавливается на родинке, расположенной на ключице. Нескольких секунд оказывается достаточно, чтобы я поймал себя самого за руку и пристыдил. «На Габриэлле нельзя останавливать взгляд дольше, чем необходимо». Но я продолжаю стоять, как вкопанный, стоит моему взгляду остановиться на кулоне, висящем на шее девушки, — том самом, что она попросила у меня, том самом, что спас ей жизнь.

Это был подарок, но, к сожалению, я никогда не питал к нему особой привязанности и нежных чувств, но сейчас одна только мысль, что Габриэлла продолжает носить это простое украшение, хотя в этом давно нет нужны, отчего-то греет мне душу.

Говорят, что во сне люди кажутся более юными, чем в жизни. Но я, наоборот, сказал бы, что спящая Габриэлла выглядит более взрослой и мудрой: в ней нет страха и детской растерянности — только совершенная красота. Когда я увидел её в первый раз и думал, что она виртуальная наркоманка, то смотрел на её просчитанную, выверенную красоту и испытывал сожаление, что даже она подвержена порокам, а теперь, глядя на то, как сладко она спит, я думаю лишь о том, как мне найти хоть один изъян в этом совершенстве…

Интересно, какая она на планете, со своими родными и друзьями? Кто ищет её? Что ждёт её на этой станции?.. — Другие вопросы, возникающие в голове, нравятся мне ещё меньше предыдущих: почему вчера я признался ей, что потерял маму? Зачем рассказал о себе? «Ты знаешь, почему, — шепчет внутренний голос, но я не хочу его слушать. — Только не витай в облаках…». Чьи это слова? Ньюта? Или моей совести?

Отказываюсь признаваться себе, сколько времени проходит, пока я, как ненормальный, просто остаюсь на месте и смотрю на то, как мирно спит Габриэлла. На станции я очень давно не видел умиротворения на чьём-либо лице, что теперь спокойно сомкнутые веки девушки и то, как размеренно она дышит, навевает на меня тоску по безвозвратно потерянному прошлому, лишённому ежесекундного страха.

Проходит немало времени, прежде чем я наконец возвращаюсь к реальности и нажимаю на кнопку на сенсорном экране, встроенном в стену. Я ставлю таймер на семь пятнадцать. Через сорок пять минут Габриэллу разбудит не надоедливый голосовой робот и не визгливый будильник. Её кожи коснётся едва ощутимый поток воздуха. Я никогда не ставил его, потому что не хотел лишний раз напоминать себе о приятном лёгком ветре, который в хороший день дул в лицо на берегу океана, когда мы жили на планете. Но для Габи это будет единственно подходящий способ, чтобы проснуться.

Я спускаюсь и иду на кухню. Вчера я не рискнул угощать Габриэллу чем-то, кроме фруктов, но хватит с меня бананов, яблок, винограда и малины. Можно было бы поручить всё умному роботу, и через пятнадцать минут стол был бы накрыт, но сегодня меня это не устраивает, поэтому я сам принимаюсь за готовку. Руки ставят крупу на плиту, намазывают на хлеб творожный сыр, нарезают фрукты и овощи, пока в сознании звучат слова, на которых я не хочу останавливать внимание, но от них никуда не деться: «Не витай в облаках», «На что ты решился ради этой девочки?» Действительно, Дэннис, на что?..

Я стараюсь не шуметь, когда занимаюсь кашей, бутербродами и вафлями, то и дело замедляясь, чтобы как можно тише поставить тарелку или положить вилку на стол, однако, когда завтрак почти готов, на ленту вдруг начинают приходить один за другим сообщения, и, прежде чем открыть их, я едва ли не убегаю в ванную и плотно закрываю за собой дверь.

«Дэннис, мы должны предвидеть все варианты. Так что сразу говорю: сделай несколько вдохов и выдохов, прежде чем читать».

Я догадываюсь, что дальнейшее вызовет во мне только тревогу, а может быть, даже панику, но всё равно поспешно пробегаю взглядом по новым сообщениям, которые приходят один за другим. Но когда до меня доходит смысл слов, начинается не просто паника — на меня обрушивается настоящий шок…

Новые и новые предложения проходят, и я жадно читаю их, но кажется, что они на каком-то иностранном языке. Я могу понять отдельные слова, однако их смысл не порождает единую картину. Тем удивительнее, что у меня трясутся руки, а по спине проходит холодок, будто читаю что-то ужасное…

Я опускаюсь на пол.

«Дэн, откликнись», — велят мне, но могу написать в ответ лишь пару слов — неубедительных и безжизненных.

Я бы записал голосовое сообщение — страстное и не самое вежливое, но разум подсказывает, что мы должны думать о безопасности, и я, как в старые добрые времена, удобнее растягиваю по запястью виртуальную панель с клавиатурой и начинаю бить пальцем по невидимым кнопкам так, что на моей коже, наверное, будут синяки.

Чем больше слов мне приходит и чем больше отправляю в ответ, тем сильнее трясутся мои руки. А потом они вообще опускаются. В буквальном смысле: они падают на колени, пока взглядом я вновь и вновь перечитываю одно и то же сообщение, и буквы не начинают расплываться перед глазами: «Ты согласен?»

Я ничего не могу ответить на этот вопрос: просто продолжаю смотреть на ленту.

«Соглашайся, Дэн, нет другого выхода».

Проходит ещё несколько минут.

«Ответь, иначе я решу, что в твою квартиру в семь утра ворвался генерал».

Мне кажется, что руку заковали в металл, иначе почему она такая тяжёлая, и приходится печатать через силу.

«Я с этим не согласен».

«И?»

Делаю тяжёлый вдох, и он получается судорожным, будто до этого я вовсе не дышал.

«Мы. Сделаем. Как. Ты. Сказала. Но!»

Я отправляю каждое слово, как только ввожу его, но успевает прийти чужое: «Отлично» — однако я ещё не всё сказал. «Это должен быть только я».

Несколько секунд жду ответ, пока моё сердце выпрыгивает из груди.

«Тебе придётся довериться, — наконец приходит сообщение. — Я сказала: у меня есть человек. Я ему доверила бы не только собственную жизнь, но и безопасность всего Улья».

Я не знаю этого человека.

«Лора, нет».

«Дэн, мы не торгуемся. Ты должен принять решение. Мы сделаем так, как скажу я. Или никак».

Ещё один мой вдох. Судорожный. Болезненный. А потом на ленте высвечиваются слова, которые ударяют меня прямо в грудь. Я слежу за тем, как появляются новые и новые строчки, пока в моих ушах оглушительно шумит кровь.

«Линия безопасная, но лучше удали всё. Как обычно. Только сначала вызубри, словно молитву. Конец связи».

Каждое слово, прочитанное сегодня, я запомню до конца своей жизни…

Я поднимаюсь на ноги, но приходится упереться руками на раковину, чтобы не упасть обратно, на пол.

После таблеток сэмпе я однозначно выгляжу гораздо лучше, но прежде никогда не видел, чтобы мои глаза в отражении были такими большими, тем более, если причина тому — страх…

Я обязан сосредоточиться. Не должен думать о том, что прочитал. О том, что собираюсь сделать. Я должен двигаться дальше.

До меня доносится скрип, и, когда я выхожу из ванной, то вижу, как Габриэллы спускается по лестнице и, оступившись на последней ступеньке, едва не падает на пол, вовремя хватаясь за перила. То, что в этом совершенстве может быть хоть какой-то, пускай и мимолётный изъян, необъяснимым образом отвлекает меня от ужаса, пережитого всего пару минут назад.

— Доброе утро, — здороваюсь я, и наши взгляды встречаются.

Почти каждый день Габриэлла казалась мне немного другой: в её волосах то и дело появлялись разноцветные перья, иногда кожа отливала перламутром, порой ресницы казались рыжими, а время от времени совсем светлыми. Однако сегодня всё иначе, ведь девушка исполнила мою просьбу и немного изменила собственную внешность: никаких перьев, никаких ярких оттенков, глаза кажутся непривычно тусклыми. Она прекрасна, а след от подушки на её щеке вызывает у меня невольную улыбку.

Под моим пристальным взглядом Габриэлла меняется в лице. Кажется, будто её щёки покрывает лёгкий румянец, и в мою голову закрадывается мысль, будто что-то изменилось — нечто неуловимое, словно после того, как Габриэлла читала меня, как открытую книгу. Только в этот раз неловко себя чувствую уже не я.

Совершенно невовремя моё сознание отмечает, что Габриэлле идёт румянец.

— Наверное, Бронсон своими звонками не дал тебе нормально поспать.

— Ничего не слышала, — говорит она. — Ты выглядишь… гораздо лучше.

У меня удивлённо приподнимаются брови.

— А ты стала больше похожа на нас, — признаюсь я. — Так, надеюсь, будешь привлекать меньше внимания, и, возможно, мы останемся незамеченными.

Конечно, вряд ли: даже сейчас, лишенная каких-либо намёков на её происхождение, Габи выглядит привлекательнее всех красивых девушек на Тальпе, которых я знаю…

Раздаётся сигнал таймера, и, очнувшись, я улыбаюсь девушке и ухожу на кухню.

Вчера я уже спрашивал у Габриэллы, что она предпочитает из еды, однако всё, что она ответила: «Это необязательно, я могу обходиться без неё». Мне показалось, будто фрукты её не слишком впечатлили, поэтому решаю, что выяснить это опытным путём будет гораздо проще.

Я беру нож и авокадо и надрезаю вокруг косточки на две половины, поворачиваю их в разные стороны друг по отношению к другу и извлекаю косточку.

— Сегодня мы отправимся на Нимфею, — говорю я достаточно громко, чтобы Габриэлла могла меня услышать. — Там ты сможешь нормально помолиться.

В тишине я счищаю наружную кожицу и кладу лысые авокадины на тарелку выемками вверх, а в потом разбиваю по яйцу в каждую выемку, и ставлю в микроволновку на две минуты.

— Там будет настоящее Солнце, — добавляю я, и Габриэлла уточняет:

— Не лампы?

— Нет. Действительно Солнце.

Мне хотелось бы увидеть лицо девушки, но раздаётся сигнал, я переключаю режим и, снова нажав на «Старт», оставляю блюдо в микроволновке ещё на несколько минут.

Из другой части квартиры доносится тихое «Спасибо», и я не удерживаюсь от того, чтобы подойти ближе.

Габриэлла стоит перед цветами, но, услышав мои шаги, оборачивается. Выражение её лица кажется задумчивым, и мне хочется узнать причину, но вновь раздаётся сигнал микроволновки, и я предупреждаю девушку:

— Завтрак готов.

Я возвращаюсь на кухню, догадываясь, что Габи идёт следом, и достаю готовое блюдо. Ставлю на стол его, а затем и всю остальную еду. С каждой тарелкой глаза Габриэллы становятся всё больше, и она начинает осматриваться, как будто ожидает увидеть кого-то ещё, кроме нас.

— Садись, — предлагаю я, указывая на стул, и девушка выполняет мою просьбу, но осторожно интересуется:

— Не слишком много для двоих?

Возможно, но тогда я так и не пойму, что она любит.

Я пожимаю плечами.

— Яичница с авокадо, каша с фруктами, бутерброды с творожным сыром и овощами, венские вафли. Не так-то и много. Ты можешь съесть столько, сколько захочешь, — предупреждаю я, чтобы она не думала, что я буду настаивать. — Так что приятного аппетита.

Я сажусь напротив и сразу же начинаю накладывать себе на тарелку еду, давая Габриэлле полную свободу действий. Я делаю вид, что даже не обращаю на неё внимания, однако сам исподтишка с интересом наблюдаю, как девушка в нерешительности блуждает взглядом по столу, а спустя несколько минут, когда я уже начинаю жевать бутерброд с яйцом и помидором, наконец решается прикоснуться к еде и первым делом берёт вафлю, украшенную шоколадом и ягодами.

Я мысленно усмехаюсь. Вот значит как. Неплохо для начала.

Интересно, её народ знает, что такое шоколад?..

Мне хотелось бы задать этот вопрос и десяток других, но я слишком ценю то, что она с аппетитом съедает вафлю и берёт себе бутерброд с черникой. Поэтому я просто продолжаю есть с самым безмятежным видом.

А вот Габриэллу молчание явно тяготит: с каждой минутой она краснеет всё больше, и концу завтрака её щёки горят так ярко, что я начинаю думать, не ждать ли в скором времени искр пламени. Она прячет взгляд, а мне становится всё более одиноко без её красивых зелёных глаз, поэтому, надеясь как-то успокоить девушку, я нарушаю молчание:

— В ванной для тебя есть одежда. Если хочешь, можешь снова принять душ перед поездкой и переодеться, если нет, то…

— Хорошо, — отвечает она, слишком поспешно доедает яичницу, за которую только недавно принялась. — Большое спасибо, — добавляет смущённо и поднимается из-за стола.

— Уверена, что наелась? — недоверчиво интересуюсь я, поднимаясь вслед за девушкой и надеясь хоть на минуту задержать её, но Габи явно мечтает как можно быстрее ускользнуть.

Не понимая причины её поведения, я не стремлюсь удерживать девушку и причинять ей неудобства, поэтому молча наблюдаю за тем, как она едва не убегает в ванную.

Стоит ей скрыться за дверью, как на моей ленте высвечивается старое сообщение: «Вам звонил Рэй Рилс». Прошло столько дней, однако я так и не перезвонил и так и не убрал это сообщение…

Готов ли я говорить с братом? Сейчас, когда в моей жизни начинается какой-то сумасшедший дом, он вновь появляется в ней, как ни в чём не бывало. Есть ли у него для меня что-то важное? Готов ли я хотя бы услышать его голос?..

Я не прислушиваюсь, но в моей маленькой квартире сложно не заметить, что из ванной не доносится совершенно никаких звуков, так, словно за дверью никого нет, поэтому легонько стучу в дверь, надеясь, что не напугаю девушку.

— Всё в порядке? — спрашиваю осторожно, и до меня доносится тяжёлый вздох.

Спустя несколько мгновений дверь открывается, и на пороге показывается Габриэлла. Я привык к сквозящему в её взгляде страху, но появившиеся решимость и вместе с тем отчаяние задевают меня по-настоящему. Такой землянку я ещё не видел и не знаю, что сказать.

Облизываю пересохшие губы, прежде чем произнести:

— Давай покажу, как пользоваться лентой.

Девушка кивает, и я подхожу ближе, замечая, что на запястье не осталось маленьких бутонов — все облетели, а значит, раны зажили.

— Куар-код остался. Как ты и обещала, — улыбаюсь я, и Габриэлла, хоть и остаётся безучастной, смотрит на меня понимающе.

Я протягиваю руку и включаю сенсорный экран, случайно касаясь горячей кожи девушки, и поспешно убираю ладонь подальше.

— Нажимаешь на эту кнопку. На панели указано время. Здесь находятся наушники, — открываю небольшое углубление сбоку ленты, и оттуда показываются маленькие кружочки. — Чтобы позвонить мне или Коди, нужно сделать так, — открываю список контактов и говорю: — Будем надеяться, тебе это не понадобится, но всё же. Поняла?

Я поднимаю голову. Габи смотрит на меня растерянно и смущённо, и меня раздражает, что мне нравится этот взгляд, не имеющий ничего общего со страхом.

— Да.

На моей ленте высвечивается вызов. Я надеваю один наушник, и раздаётся голос Алана:

— Мы внизу.

— Держись рядом и ничего не бойся, — говорю я землянке. — И не забывай, мы должны сделать так, чтобы никто из служащих лишний раз не проверял твой куар-код.

Габриэлла кивает, и я открываю дверь в подъезд.

— Нам пора.

Глаза девушки округляются и наполняются страхом, но не таким отчаянным, как прежде.

— Ничего не бойся, — повторяю я.

Она бросает на меня быстрый взгляд, и в нём появляется прежняя решимость. Это что-то новое, и такая Габриэлла мне нравится больше. Страх — точно не те чувства, которые должна испытывать такая девушка.

Мы выходим в светлый коридор, и я закрываю дверь, направляемся к лифту, и Габи с любопытством и тревогой осматривается, когда мы заходим в кабину. Лифт резко трогается с места, и девушка хватается за мою руку, пытаясь восстановить равновесие.

До этого момента меня раздражало, что лифт в нашем доме периодически глючит.

Я бы не стал показывать землянке, где находится поручень, но она сама его находит, виновато на меня посмотрев. Мне всегда не было куда спешить, но сегодня скоростной лифт движется непозволительно быстро, и я не просто не прочь — я хотел бы потратить больше времени. Однако он останавливается так же внезапно, как и пришёл в движение. Двери разъезжаются, и теперь мне приходится сделать глубокий вдох: когда выходим на улицу, я сразу вижу Сьерру. С того момента, как было принято вывести землянику в город, и она поссорилась с отцом, мы были освобождены от её общества. Я догадывался, что Бронсон отправит её на Нимфею, как и обещал, но по глупости надеялся, что Сьерра окажется, как в прошлом, достаточно гордой и смелой, чтобы отказать отцу.

Ещё лучше я помню, как она вошла в лифт в Сфере и, заметив меня, не придержала его, а наоборот поспешно нажала на кнопку. Конечно, она поняла, что я спешу в лабораторию, где в этот самый момент землянке должны были внутривенно ввести транквилизаторы.

Холодные голубые глаза смотрят, как обычно, пренебрежительно. Взгляд останавливается на Габриэлле и словно покрывается ледяной корочкой, потом перемещается на меня, и подо льдом проскальзывают досада и злоба.

— Чёрт, у тебя крутая малышка, — восхищённо произносит Алан, и я перевожу на него удивлённый взгляд. — Автомобиль, говорю, крутой, — словно оправдываясь, объясняет генерал-майор.

Перед нами останавливается моя машина, и из неё выходит Коди.

— Ты раньше её не видел? — спрашивает он Алана, подходя к нам. — Привет.

Габи улыбается ему лишь слегка, но её глаза радостно сияют, как при виде старого друга.

— Зачем дикарке ехать на Нимфею? — отчётливо произносит Сьерра, и мы с Аланом переглядываемся.

Я чувствую, как рядом со мной от грубого тона вздрагивает Габриэлла.

— Солнце в Третьем крыле есть не только на Кувшинке.

— Это неплохая репетиция, — с готовностью отвечает Алан. — Перед основной операцией. И потом, — добавляет он как можно мягче, — не здесь же молиться, верно, Габи?

Он улыбается землянке, а затем майору, ещё больше раздражая Сьерру. А мне не нравится, что Алан снова обращается к девушке сокращённым именем, как будто не он раньше называл её объектом.

Пока Сьерра ещё что-нибудь не сказала, я подхожу к машине, и двери открываются вверх.

— Садись, — тихо говорю Габриэлле, в то время как Алан подходит к нам и рассматривает машину.

— Низкая, аккуратная. Подозреваю, что где-то скрываются крылья, — шутит Алан.

Коди и Габриэлла уже сели в машину, и я занимаю водительское место.

— Не льсти девчонкам, они этого не любят, — усмехаюсь я, глядя на генерал-лейтенанта. — Тем более Виктория.

Алан усмехается, а потом говорит уже серьёзно:

— Мы прямо за вами. Перед Нимфеей меняемся, — добавляет он и уходит к своей машине.

Сьерра провожает меня долгим недовольным взглядом, пока опускается дверь. Я завожу машину, взглянув в зеркало. Габриэлла сидит на заднем сидении. Её крепко сжатые губы и насупленные брови подсказывают, как она себя чувствует, но можно сказать, мы удачно преодолели главное препятствие на сегодня — дочь генерала и самое опасное оружие — её слова.

Машина трогается, и мы выезжаем из внутреннего двора. Я чувствую на себе взгляд Коди, которому не терпится начать разговор, однако его воодушевление должно быть мне на руку, поэтому, пока он не начал в невыгодном для меня русле, я говорю первым:

— С вероятность 70 %, серьёзно?

Я не смотрю на друга, но боковым зрением замечаю, как вытягивается его лицо.

— Дэн…

— Мог бы хоть сказать, — добавляю я и жду его оправданий, однако Коди только бубнит неуверенно:

— Ну вроде бы всё… хорошо.

Он пытается обернуться и посмотреть на Габриэллу, но она сидит прямо за ним, так что попытки оказываются неудачными.

— Так бывает, когда пристёгиваешься слишком усердно, — подшучиваю я, и друг беззлобно ворчит:

— А то я не знаю, как ты летаешь.

— Только иногда. И сегодня мы не одни. Тебе не о чем переживать.

Практикант продолжает бурчать себе под нос.

— Конечно, Габриэллу мы щадим, а летать по трассе с другом в салоне — это можно…

Я бросаю взгляд на зеркало. Девушка завороженно смотрит в окно, разглядывая город, и тогда тихо обращаюсь к другу:

— Ты принял решение?

Мне даже не нужно отвлекаться от дороги и смотреть на Коди: с лёгкостью могу представить, как он закатывает глаза.

— Дэн, не начинай, — устало вздыхает парень, но я, бросив в зеркало ещё один быстрый взгляд и удостоверившись, что Габриэлла полностью поглощена видами из окна, нарушаю просьбу:

— Знаешь, как она называет планету? — говорю очень тихо, чувствуя, как Коди сосредотачивает на мне не только взгляд, но и всё своё внимание. — Эгрегор, — шепчу я, и друг тут же восклицает:

— Что?!

К нам поворачивается Габриэлла, но почти сразу же вновь отворачивается к окну.

— Серьёзно Эгрегор? — шёпотом спрашивает Коди, прилежно сдерживая собственные эмоции.

Я киваю, потому что второй раз не произнесу, ведь мне ещё просить прощения.

— Я жду, — требовательно и с вызовом произносит друг.

А вот, собственно, и то, о чём я догадывался. Упираться бесполезно, поэтому я сразу же говорю:

— Приношу свои извинения. Ты был прав.

— Так просто?

Неподдельный шок в голосе друга заставляет меня бросить на него взгляд: лицо вытянулось от удивления, глаза округлились.

Я сворачиваю вправо, наблюдая в зеркале заднего вида, как за мной следует машина Алана.

— Если бы я не понимал твоей правоты, зачем начал бы вообще этот разговор?

— Но раньше это не работало, — замечает Коди.

Да, я бывал упрямым.

— Теперь, как видишь, работает, — сообщаю я обречённо.

— И что тебя изменило? Или кто?.. — задумчиво тянет Коди, однако я даже самому себе не хочу отвечать на этот вопрос. К счастью, друг сам об этом догадывается.

— Значит, эзотерическое понятие, — примирительно говорит он. — Ещё что-нибудь?

— Корриганы.

— Что это? — недоумевает друг, и мне приходится признаться:

— Сам не понял. Говорила что-то про хвосты и жабры.

— Хвосты и жабры? — шепчет Коди ещё более удивлённо.

— Я так же отреагировал.

— Мда, девушка полна загадок.

Он даже не представляет, сколько их.

— Смотрю, ты озадачен, — замечаю я с хищной улыбкой, предвкушая близкую победу.

— Прекрати скалиться. Я ещё ничего не решил.

Ну да, конечно.

— Хоть задумался, — подыгрываю я. — Что-нибудь знаешь о галоклине?

— Это слово ты тоже от неё слышал? — сразу же интересуется Коди.

Я не решаюсь рассказывать подробнее, поэтому не говорю ни «да», ни «нет».

— Просто у нас ведь тоже существует такое понятие, — объясняю я, и друг рассказывает:

— Эммм, да, что-то связанное с разными слоями воды, когда солёность, плотность и температура резко изменяется с глубиной. Тогда может возникать чёткая граница между двумя морями или океанами, которые практически не смешиваются.

— Не смешиваются? — задумчиво повторяю я.

— Ага.

«Мгновение, когда два океана встречаются, но не перемешиваются. Галоклин позволяет открыть свои чувства другому человеку, но каждый остаётся собой, как не сливаются два океана в единый».

Поэтично.

Я слежу за дорогой, с безразличием отмечая, что скоро мы поедем по основной трассе, а значит, наше движение то и дело будет тормозиться беспилотниками.

Затянувшееся молчание неожиданно прерывает Габи:

— Мне говорили, что эти штуки выбрасывали массу вредных веществ.

Её замечание почти повергает меня в шок. Я смотрю на девушку, а потом мы с Коди переглядываемся, и по его лицу заметно, что ни один я удивлён. Коди начинает заметно суетиться, но не решается отстегнуть ремень безопасности.

— Смелее, — подначиваю я и бросаю на друга взгляд, наблюдая, как он наконец избавляется от сковывающего ремня и оборачивается к землянке.

— Ты имеешь в виду машины? — обращается он к Габриэлле, и, хотя мне хочется поддержать разговор, я вынужден отвлечься: мы выезжаем на основную трассу, и приходится объезжать неповоротливых беспилотников, вяло ползущих по проезжей части.

— Раньше так и было, — рассказывает Коди. — Но теперь машины на электрической тяге, а значит, заряжаются от обычной розетки. То есть никаких вредных веществ.

Вряд ли такой ответ можно назвать исчерпывающим, но похоже, Габриэллу он вполне устраивает, потому что она говорит с видом понимающего человека:

— Ещё я слышала, что они создавали невероятный шум, и люди целыми днями не слышали звуков природы, а лишь гул этих штуковин. Но я сказала бы, что это не слишком… шумно.

— Электродвигатель работает тише бензинового, — с готовностью объясняет Коди, а я то и дело бросаю взгляды на Габриэллу.

Её глаза чуть больше, чем обычно, значит, если она и взволнована, то хотя бы не напугана. Взгляд девушки сосредоточен на Коди, и она вся внимание.

— Теперь машины передвигаются тише. И днём, и ночью слышно только шуршание.

Я то и дело увожу машину в сторону, объезжая семейные автомобили. Мы даже на выезжаем с острова, а мне уже мало места на дороге. В будний день все торчали бы на работе, и на этом острове не было бы совершенно никого движения.

— Вот поэтому я не хотел ехать туда в выходной, — тихо ворчу я.

— Почему там никого нет? — спрашивает Габи, кивая в сторону беспилотников. — Почему никто не сидит, как Дэн?

То, как она назвала меня, интересует моё сердце гораздо больше, чем сам вопрос.

— Дэннис управляет машиной, — отвечает Коди, и я начинаю думать, что не зря взял его с собой: похоже, Габриэлле его объяснения по душе. — Автомобиль способен работать в двух режимах — беспилотном и стандартном, причём они не противоречат друг другу. Сначала люди боялись технического сбоя в системе беспилотника, но опасения оказались напрасными. Если водитель хочет расслабиться и не отвлекаться на управление, он выбирает автоматический режим, во время которого руль прячется в передней консоли, а передние кресла разворачиваются друг к другу. Поэтому в тех машинах ты не видишь водителя. А в другом режиме, как сейчас Дэннис, человек, наоборот, управляет машиной самостоятельно. Видишь, на ветровом стекле отображаются важные данные — о правильной траектории движения, о потенциально опасных элементах на дороге и всякое такое? Видишь эти символы? — говорит Коди и, ещё больше развернувшись к Габриэлле, указывает на стекло.

— Те… машины двигаются сами по себе, как живые?

— Они не живые, но да, двигаются самостоятельно. А вон, смотри, общественный транспорт. Видишь, передвигается по рельсам? Это двухэтажные автобусы. Сверху сидят люди, а внизу пустот — это туннель для машин.

— И как они выбираются оттуда? — спрашивает девушка.

— Иногда автобусы останавливаются, на фиксированных остановках, и люди спускаются на лифте на первый этаж.

— Лифт? — повторяет Габриэлла. — На таком мы спускались с Дэннисом.

Коди переводит взгляд на меня, и я отвечаю:

— Да, нечто очень похожее.

— Что это? — шепчет девушка, вдруг меняясь в лице.

Она подаётся вперёд, вглядываясь вдаль. Её глаза округляются, но не от ужаса, а от восхищения. Кажется, они становятся ярче. Очарованный благоговением в её взгляде, я забываю ответить на вопрос, хорошо, что это делает Коди.

— Это Нимфея. Развлекательный центр и самое большое здание в Третьем крыле.

В пространстве между домами виднеется огромное сооружение, напоминающее гигантскую кувшинку. Девять этажей образуют её стебель, а вверху, над городом, раскинулись стеклянные лепестки цветка. Однако шёпотом произнесённые слова Габриэллы: «Как красиво» — кажутся мне чем-то более невероятным, чем этот гигантский цветок.

Несколько минут мы едем в полном молчании, и девушка не сводит взгляда со здания. Интересно, как выглядит её дом. А ещё не представляю, что она сейчас чувствует….

Мы подъезжаем к развлекательному центру, и так близко уже невозможно увидеть верхушку здания. Машина ныряет в туннель, подсвеченный разноцветными лампочками, и въезжает в просторный двор перед Нимфеей.

Я сбавляю скорость, высматривая в зеркале заднего вида машину Алана, пока Коди обращается к Габриэлле:

— Видишь те гроздья из шаров? Это парящие капсулы — парковка, на которой люди оставляют свои машины. Места в городе мало, так что на стоянки не захотели тратить драгоценную землю, создали летучие гелиевые. Там есть подъёмный механизм на вертикальной поверхности здания. Заезжаешь, паркуешься, выходишь из капсулы, а она поднимается вместе с машиной внутри. Мы оставим Викторию здесь, и её отвезут туда же.

Я вижу машину Алана: она останавливается перед крыльцом здания, и из неё показываются Джонс и Сьерра.

— Почему вы называете эту штуку человеческим именем? — доносится до меня вопрос Габи, пока я глушу Викторию и наблюдаю за тем, как к Алану и Сьерре подходит охранник.

Они обмениваются парой слов. Джонс вытягивает руку ладонью вверх, видимо показывая куар-код, и охранник прикладывает к нему аппарат. Алан указывает на нас, охранник несколько минут смотрит на генерал-лейтенанта с недовольным видом, но затем всё-таки согласно кивает.

— Отец был против того, чтобы Дэннис купил эту машину, а он всё равно это сделал. Имя «Виктория» означает «победа»…

Коди не успевает договорить, заметив сосредоточенное выражение моего лица. Я поворачиваюсь к Габриэлле и напоминаю:

— Держись рядом. Инсигнии не должны светиться. Ни с кем не разговаривай.

Девушка смотрит на меня широко распахнутыми глазами, и я добавляю:

— И ничего не бойся.

На мгновение я ловлю её взгляд, а потом заставляю себя выйти из машины. Коди и Габриэлла тоже выходит, и мы направляемся к зданию, и, как только оказываемся перед охранником, он требовательно сообщает:

— Ваш куар-код.

Протягивает руку к Габриэлле, но в этот же момент вмешивается Сьерра:

— Это лишнее, мы говорили.

Её тон не предполагает обсуждений, но охранник, улыбнувшись уголком губ и пристально глядя на землянку, сообщает:

— Вы не предупредили, что девушка такая красотка.

Брови Алана взлетают в мгновение ока. У Коди приоткрывается рот. Что выражает моё лицо, боюсь представить. Хорошо, что Сьерра реагирует первой из нас всех. Она немного приближается к охраннику и произносит угрожающе тихо:

— Генерал Третьего крыла выглядит ещё привлекательнее, а встречу с Фельдграу ты вообще никогда не забудешь. Может, отвезти тебя к первому из них прямо сейчас?

Лицо парнишки искажается от ужаса, он едва не отпрыгивает, освобождая проход, и мы сразу же входим в здание. Сьерра оказывается последней и поворачивается к охраннику:

— Сообщи своим сторожам, чтобы они были умнее тебя и держали язык за зубами. Иначе как бы Кувшинка не стала вашим бывшим и последним местом работы.

Похоже, дочь генерала тоже не зря поехала с нами.

Мы проходим через металлоискатель, по узкому коридору, а потом поднимаемся по лестнице на второй этаж.

— Будем рядом, — сообщает Алан, и они со Сьеррой останавливаются. — Коди останется с нами, — вдруг добавляет он, и мой друг замирает на месте, глядя мне в глаза со страхом.

— Как гарантия того, что всё пойдёт по плану, — добавляет Сьерра совершенно серьёзно.

Если бы я что-то задумал, остановил бы меня Коди в качестве заложника?

Я не сдерживаю улыбки и говорю снисходительно:

— А поездка на автомобиле втроём, без вас, не смутила? — спрашиваю, однако вряд ли стоит рассчитывать на ответ, поэтому сразу же продолжаю: — Если не доверяете, можем ходить все месте, клином, или выстроимся по парам.

— Очень остроумно, — откликается Сьерра, — но обойдёмся без привлечения внимания.

Коди пожимает плечами и остаётся на месте, а я направляюсь в зал, и Габи следует за мной.

— Дэн… нис, — окликает Сьерра, на ходу поправляя моё имя с краткого на полное, и я оборачиваюсь, но лишь на мгновение. — Наверху у вас будет пятнадцать минут — не больше.

Я киваю, и мы с Габриэллой входим в зал. Девушка останавливается почти сразу же. На её лице застывает шок, смешанный с благоговением. Её можно понять: я тоже всегда любил Нимфею за масштабность. До самого верха этажи объединяет атриум, в центре которого искрит и переливается гигантский аквариум. Сотни рыб, от маленьких до огромных, снуют туда и обратно в поисках любимых вкусностей. От них не слишком отличаются посетители Нимфеи, которые наполняют все этажи.

По-моему, Габриэлла даже не дышит. Она не отводит взгляда от аквариума, и в её глазах отражается смесь восхищения и недоверия. Совершенно определённо такого она никогда не видела.

— Макет здания, — говорю я, указывая на стол, и только тогда Габи переводит взгляд. — Девять этажей, — рассказываю я, когда мы приближаемся к макету. — Мы на втором. На следующем — парк. Потом несколько этажей — бассейн, кинотеатр, кафе и магазины, на восьмом — растения, а на девятом выставочные залы.

— Всё это можно увидеть? — спрашивает Габриэлла с видом ребёнка, которого впервые привели в магазин с игрушками.

Я не хочу раздражать Сьерру, и, тем более, чтобы она звонила генералу. Откровенно, у нас нет времени, да и рисковать я не стремлюсь. Но глаза Габи такие зелёные и искрящиеся, а Бронсон велел «сделать из дикарки обычного жителя Тальпы», что я говорю:

— Нам нужно на верхний этаж. Но десять-пятнадцать минут не сыграют роли.

В ответ на мою заговорщическую улыбку глаза Габриэллы сияют ещё ярче.

Мы поднимаемся по лестнице на третий этаж, и девушка шепчет:

— Как красиво.

Вокруг нас мир переливается всеми цветами радуги. Красочные цветы украшают фонтаны, между ветвями низкорослого дуба сидят люди, стараясь обнять дерево так, чтобы фотография получилась самой лучшей. Ряды невысоких тополей сменяются берёзами. Посреди искусственного парка искрится маленькое озеро, а в него, разбиваясь об острые камни, с шумом впадают речушки. Лебеди, медленно перебирая лапками, скользят по поверхности, то и дело подплывая к посетителям за хлебными крошками. В воздухе царит сладкий цветочный аромат. Слышатся сотни звуков: мама с дочерью обсуждают каких-то птиц, парень рассказывает девушке о новых видах орхидей, две маленькие девочки возле фонтана радостно смеются.

Габриэлла крутит головой по сторонам всё время, пока мы идём через парк к лифту.

— Не понимаю, как вы создали это, — говорит Габи, но я ничего не успеваю ответить, потому что в лифт заходят люди, и девушка боязливо отступает в угол, глядя на них, как на серийных маньяков. Наверное, именно так о нас рассказывали Габриэлле близкие, и я не могу их винить.

Мы проезжаем несколько этажей, пока я тихо рассказываю девушке:

— Здесь огромный бассейн, где люди плавают и купаются, а выше кинотеатр и кафе, магазины. Может быть, как-нибудь мы побываем там.

Вряд ли.

— Только не сегодня.

Слишком много людей. Слишком много времени. Слишком много риска.

На восьмом этаже мы выходим и останавливаемся перед сенсорной табличкой «Теплицы».

— Хочешь увидеть, как у нас выращивают продукты? — спрашиваю я и веду Габриэллу к грядкам, покрытым зеленью и созревающими овощами.

— Этим вы и питаетесь? — интересуется Габи, глядя, как мужчина в перчатках очищает какой-то овощ от земли.

— За городом есть гораздо большие по площади теплицы. Там выращивают основную часть продуктов.

Мы медленно идём по узким тропинкам между грядками, рассматривая кусты и деревья.

— Это пекан?! Мангустин? — восклицает Габриэлла так воодушевлённо, что я замираю, прислушиваясь к завораживающей интонации, которую слышу от девушки впервые.

По её лицу проскальзывает лишь тень улыбки, но моё сердце начинает биться быстрее.

— Так вот что ты любишь, — догадываюсь я, усмехаясь, и Габи оборачивается ко мне.

Она так и не соглашается, что я прав, но это и не требуется: хоть она так и не улыбается, её глаза лихорадочно сияют. И я твёрдо решаю вечером угостить её любимыми орехами и фруктами.

А ещё я решаю, что всё-таки увижу её улыбку…

Мы идём дальше, и спустя время оказываемся среди клумб, пестреющих цветами. Девушка вдруг замирает на несколько долгих секунд. Её зрачки расширяются прямо на глазах — взгляд становится испуганным и потрясённым настолько, как если бы она увидела своих родных прямо здесь. Похоже, Габриэлла даже не дышит…

Я спешу проследить за её взглядом, но вижу лишь орхидеи, а рядом мелкие фиолетовые бутоны.

— Это невозможно… — едва слышно шепчет девушка и направляется к цветам.

Что она видит?

Я не успеваю задать вопрос, не то что остановить Габриэллу, как низкий пугающий голос застаёт врасплох не только её, но и меня:

— Вам помочь?

Я оборачиваюсь: перед нами высокий крепкий мужчина. Садовник смотрит на нас подозрительно, словно мы совершили какое-то преступление.

— Покажите свои куар-коды.

— Что-то случилось? — как можно мягче спрашиваю я. — Или охранник с проходной вас не предупредил?

В то же мгновение лицо мужчины растягивается от приторной улыбки.

— Наслаждайтесь красотой, — советует он и добавляет таинственно: — И свободой.

Я не свожу с него взгляда, пока он не исчезает в зарослях так же быстро, как появился, и обращаюсь к девушке шёпотом:

— Всё в порядке?

— Что это за цветы?

Вытянутый бутон с изящными узорами на лепестках. Подумав пару секунд, я говорю:

— Фацелия.

— У вас чтут фацелию? Раз выращивают здесь?

— На самом деле он мало кого интересует, — признаюсь я. — За сорок лет до Реньювинга на планете появилось много фиолетовых цветов, таких, как эти. В день, когда последняя группа людей покидала планету, фацелии было уже так много, что фиолетовые поляны прямо среди города можно было заметить сверху. У многих людей они вызывали аллергию. Так что здесь его выращивают только чтобы сохранить как вид.

Габи облегчённо выдыхает. Она с трепетностью касается лепестка, и вдруг её взгляд становится стеклянным. Она смотрит сквозь фиолетовые бутоны, словно потеряла связь с реальностью, как будто внезапно оказалась в какой-то другой действительности…

— Всё в порядке? — обеспокоенно спрашиваю я, легонько встряхивая её за плечо.

Почему он ей так важен?.. Девушка переводит взгляд с цветка на меня. В её глазах отражается настоящая паника, и меня пронзает сумасшедшая догадка.

— Ты когда-нибудь видела его прежде?

Мгновения раздумий и затравленного взгляда девушки достаточно, чтобы я понял, что она пытается придумать правдоподобный ответ.

— Нет. Никогда. У меня на него тоже аллергия.

Не учитывая нарушения логики, Габриэлла ещё и неправильно ставит ударение: почти уверен, что она впервые произносит слово «аллергия». Она что, пытается меня обмануть?

Это забавно. Я не сдерживаю улыбки, и девушка спрашивает:

— Что случилось?

Причём её глаза выдают страх. Я пристально смотрю на неё, и она отводит взгляд. Если все эдемы такие же, как Габриэлла, то лгать они не умеют.

Мы заходим в лифт, и я молчу, потому что здесь довольно много людей.

Признаться, что я понимаю, как важен Габриэлле этот цветок? Или не стоит?

— Сегодня можно увидеть даже беременных артификов, — сообщает подруге девушка, когда они входят в лифт. — Нам девятый, пожалуйста, — обращается она ко мне, ослепительно улыбаясь и стреляя глазами, и я нажимаю на кнопку, про себя думая, как не вовремя они появились.

Я чувствую на себе взгляд уже обеих девушек и слышу их кокетливые смешки, но сам замечаю лишь то, как сосредоточенно смотрит перед собой Габриэлла, внимательно вслушиваясь, когда девушки начинают щебетать между собой.

— Все уже привыкли, что люди живут с роботами, но ещё и рожать детей — это что-то новое, — ворчливо произносит вторая девушка, в то время как землянка переводит на меня растерянный взгляд с невысказанным вопросом.

— Ты только что прилетела с планеты? — усмехаясь, спрашивает другая девушка, а я чувствую, как вздрагивает при этих словах Габи. — Это уже давно не новость.

— Знаешь, моим родителям не так легко попасть сюда, на выставку, как твоим, — тихо упрекает девушка и смущённо поглядывает на нас. — Они живут в Кольце Эмили.

Как только лифт останавливается, и все, кто был в нём, выходят на этаж, словно не задумываясь ни на мгновение, Габриэлла уверенным шагом идёт за девушками, и я теряюсь от неожиданности. Но уже в следующую секунду мягко беру девушку под локоть, останавливая.

— Мы не идём туда? — спрашивает она удивлённо, словно только заметила, что я не собирался выходить из лифта. — Я хочу посмотреть, — тихо говорит девушка.

Совершенно уверен, что к такому она не готова.

— У меня странное… чувство, — медленно, будто подбирая слова, произносит она.

Озадаченный её задумчивостью, я отпускаю Габриэллу и выхожу за ней из лифта именно в тот момент, когда двери закрываются.

— Покажи мне, — просит она так же, как в тот раз, когда хотела узнать, что на станции говорят о людях, оставшихся на планете. Но она не понимает, о чём просит.

Чтобы выжить на Тальпе, ей придётся стать сильнее. И то, что она увидит здесь, — не самое страшное из того, что её ждёт.

— Не больше пяти минут, — соглашаюсь неохотно, но Габи уже входит в зал.

Части тел, облачённые в металл, блестят в витринах, искусственные органы плавают в огромных банках, окружённых тысячами проводов…

Лицо Габриэллы, вытянутое от ужаса, бледнеет и становится непривычно тусклым. К счастью, здесь совсем мало людей, а те, кто пришёл, слишком увлечены новинками, так что им не до нас.

Я был прав: Габриэлла не готова к такому зрелищу.

— Идём, — я крепко беру девушку за руку и уверен, в другое время она бы смущённо отпрянула, но её горячая ладонь безвольно замирает в моей.

— Что это? — шепчет она.

— Искусственные органы, — признаюсь, собираясь увести отсюда Габи, но её слова заставляют меня остановиться:

— Что это, там?

Я слежу за её взглядом и вдруг понимаю, что девушка смотрит не на банки и витрины перед нами, её взгляд направлен в самый дальний угол зала, где за стеклом, между макетами двух человеческих фигур, в полупрозрачном шаре виднеется тело малыша…

— Кто это, Дэннис? — шепчет Габриэлла, не сводя взгляда с подобия людей за стеклом. — Что это такое?..

Я лишь отчасти могу представить, что её пугает, но вдруг по щеке девушки течёт слеза, и она… чёрная.

— Габриэлла… — в моём голосе звучит паника, и землянка как будто пробуждается ото сна.

Она поспешно касается щеки, смахивая слёзы и размазывая их черноту.

— Идём, — на этот раз я решительно тяну её за собой, заметив, как девушка склоняет голову, пряча лицо.

Спустя несколько мгновений мы забегаем в ближайший туалет, и мне глубоко плевать, мужской он или женский. Нам чертовски везёт, что здесь никого нет. Я подношу ладонь к крану, а потом вытираю влажной рукой щёки девушки, стирая с них тёмные разводы.

— Не нужно было туда идти, — не выдерживаю я. — Прости. Не знаю, о чём думал.

— Кто они? — как во сне, повторяет Габриэлла.

— Роботы и артифики, — говорю, тщательно подбирая слова. — Люди, созданные искусственно.

— Я понимаю, что они не такие, как мы… Не такие, как вы! — чуть ли не восклицает девушка. — Чувствую, что они не совсем… живые, но я спрашиваю, кто они внутри…

Габи замолкает на каждом слове, и вдруг в мою душу закрадывается сомнение…

Её напугали не искусственные органы и не само наличие роботов. Она почувствовала что-то особенное — нечто, что заставило её расплакаться прямо посреди зала, наполненного тальпами.

— Что ты ощутила? — спрашиваю, заметив, как крепко ладонь девушки сжимает мою.

— Кем они были раньше? — шепчет девушка, пристально на меня глядя. — Что было в их биополях, в их клетках, чьи имена они носили?..

Вопросы звучат бессмыслицей, но ещё более невероятным кажется то, что землянку напугали ни органы, ни роботы, а то, из чего они созданы.

Догадка пронзает меня, и я забываю, как дышать.

— Расскажи о них всё, что знаешь, — просит Габриэлла. — Объясни, почему в моём сердце боль десятков людей!

Боже правый.

— Ты их чувствуешь… — шепчу я не своим голосом.

Этого просто не может быть…

— Откуда все эти невидимые люди? Я чувствую фантомы, но самих людей очень давно нет в живых. Как это возможно?!..

Наверное, так себя обычно чувствует девушка, когда ничего не понимает, потому что сейчас слова, которые она произносит, шокируют и сбивают меня с толку, но одно ясно точно: я стал свидетелем чего-то невероятного…

Делаю глубокий вдох и произношу:

— Гены, которые положены в основу этих существ, взяты у реальных людей, хотя тех уже давно нет в живых — они остались на планете или погибли во время переселения на станцию.

Я не уверен, что Габриэлла знает, что такое гены, но в её взгляде отражается глубокое понимание, и глаза становятся влажными.

— Чувствую…

Но в этот момент дверь резко распахивается, и в туалете появляется Сьерра.

К счастью, я давно стёр разводы с лица Габриэллы, и всё равно стою к ней непозволительно близко…

Колючий взгляд светло-голубых глаз заставляет меня молчать несколько секунд, и этого времени оказывается достаточно, чтобы майор собралась с мыслями первой:

— Даже ничего не говори, — произносит она грубо. — Прямо сейчас вы поднимаетесь на девятый этаж, оттуда ещё выше, и через двадцать минут я жду вас на седьмом этаже, в теплицах.

Можно сказать, Сьерра проявила максимум милосердия за последние лет пять.

В гнетущей тишине, под напряжённым взглядом майора мы с Габриэллой уходим и облегчённо выдыхаем, только оказавшись на лестнице. Мы совершенно одни, но я всё равно говорю очень тихо:

— Зря я…

Габриэлла не даёт мне закончить:

— Я должна была это увидеть.

Но её измученный вид убеждает меня в обратном. Моя ошибка может стоить девушки жизни: наверняка Сьерра уже доложила отцу или делает это прямо сейчас.

— Тебе нужно на свежий воздух.

И мне тоже.

Мы оказываемся в небольшом коридоре и подходим к двери. Я бывал здесь раньше, но это было очень давно. Тогда, вопреки всему, я ещё верил, будто на этой станции мы сможем стать человечнее. Тогда я ещё верил, что смогу помогать людям, смогу защитить близких…

Двери разъезжаются. Я слышу судорожный вздох Габи, когда у неё перехватывает дыхание.

— Священное Иоланто…

Что это значит, я не понимаю, но девушка явно впечатлена.

Мы стоим на огромных стеклянных лепестках, которые Габи с таким восхищением рассматривала из окна машины. В центре искрит и переливается стеклянный бутон кувшинки. Внутри него проход и маленькое озеро, а вокруг — островки зелени. Над всей площадкой, прямо в воздухе, висят стеклянные шары, наполненные водой. Солнечные лучи отражаются в них, создавая радугу.

Мы подходим к краю лепестков, и дыхание перехватывает даже у меня. Под ногами сквозь стеклянный пол, далеко внизу, видно город: ряды домов окружены зеленеющими садами; вдалеке по широким улицам к поворотам стремятся машины; туман касается верхушек далёких домов, превращая крыши в причудливые причёски, а вверху медленно ползут белые облака и серые тучи, сквозь которые пробиваются лучи солнца. Это море, подвижное, текучее, и мы утопаем в нём.

— Невероятно, — шепчет девушка, медленно, с опаской приближаясь к краю одного из лепестков и заглядывая вниз.

— Ты не упадёшь, — говорю я. — Здесь есть ограждения, которые не видно, пока не подойдёшь совсем близко.

Мы идём по краю платформы, пока под нами не исчезает город, и вдалеке не становится видно…

— Это вода?! — изумлённо спрашивает Габриэлла, указывая на песчаный берег, где мелкие речушки впадают в небольшое озеро. — Это море?

— Искусственный водоём, — поправляю я, пока девушка поднимает взгляд и впервые видит перед собой всё Третье крыло целиком.

Далеко в степях белеют теплицы, а левее в тумане утопает небольшой, зато дремучий лес.

— Как это возможно? — шепчет девушка восхищённо. — Всё выглядит так, словно мы на планете…

Я легонько подталкиваю её вперёд, указывая, куда смотреть. Тучи проскальзывают в сторону, и на небе показывается огромный экран в узорах и трещинках. На нём сверкает размытый шар солнца, и его лучи щедро одаривают раскинувшийся внизу город.

— Источник энергии остался прежним. Свет Солнца батареи преображают в электрическую энергию. От космических лучей нас защищает воздушный купол. При создании искусственных экосистем в каждом крыле созданы особые природные условия. Здесь, в Третьем самые оптимальные — со сменой времён года, как это было на планете, зимой у нас даже выпадает снег.

— Как вам удалось создать такое? — шепчет Габриэлла. — Мне говорили, что тальпы отправились в космос в металле, лишённые силы природы, осиротевшие без растений и животных. Но здесь всё не так…

— Мы взяли с собой глоток воздуха, но есть и другая сторона: мы убежали, бросив миллиарды людей, а теперь называем это Реньювингом, словно речь идёт о начале чего-то прекрасного. Но в каком-то смысле это конец.

Габриэлла смотрит на меня с пониманием и вдруг произносит слова, которые меньше всего я ожидал бы от неё услышать:

— Начало там, где нет прошлого.

Хочу узнать, откуда она знакома с ними, но девушка останавливается, закрывает глаза и делает глубокий вдох. Я отступаю и со стороны наблюдаю, как кожа Габриэллы постепенно меняется, превращаясь в ярко-жёлтую, а инсигнии загораются так ярко, что проступают сквозь ткань кофты.

— Мы не виним предателей, сбежавших на Тальпу. Мы не возвращаемся к прошлому, — шепчет она едва различимо, — но помним, что искусственный мир обречён. Великий Пожар превратил нас в эдемов, солнечных людей. Мы служим Солнцу, воде, воздуху и земле.

Как и в тот день, когда впервые видел, как Габриэлла молится, я снова чувствую приятный запах жжёной спички. На коже землянки образуются капельки воды, которые переливаются разными цветами. Они поднимаются в воздух и испаряются. Как тогда, ресницы становятся более густыми, волосы наливаются силой, как стебель растения — соком, и локоны рассыпаются по плечам тяжёлым каскадом, достигая тонкой талии.

Она ещё красивее, чем тогда, и, наблюдая за девушкой, я забываю, как дышать.

— Мы называем Вселенную Иоланто и верим в скорое исцеление. Пускай моё сердце стучит в одном ритме с сердцами ближних. Пускай Иоланто направляет меня.

Глаза девушки снова кажутся невероятно яркими, особенно рядом с зелёной кофтой, которая на ней надета. Сложно представить, что это та самая землянка, которая судорожно сжимала в руках мой кулон, в надежде сохранить хоть капельку солнечного света. Сейчас она чувствует себя свободной. Это понятно по лёгкой улыбке, когда она открывает глаза и с детским восторгом любуется городом, разглядывает причудливые фигуры облаков, купается в потоках ветра. Дай волю — она бы нырнула в это море.

До меня запоздало доходит, что я наконец вижу её улыбку. Впервые — настоящую, широкую, от которой сияют не только глаза, но и как будто всё лицо. Так красиво. Так прекрасно. Она настолько наивна и беззащитна, что у меня колет в груди: как такое создание могло оказаться на этой проклятой станции? Я не знаю, какие другие солнечные люди, но что-то подсказывает, что эта девушка — такая единственная во Вселенной…

Я не могу отделаться от навязчивого желания защитить её — укрыть от жестокого мира и стать единственным человеком, имеющим право её оберегать…

«Ты влюбился?» — «Я не хочу, чтобы ей навредили» — «Чёрт тебя возьми, Дэн! Для тебя это одно и то же! Там, где Дэннис Рилс испытывает чувства, он подписывает себе смертный приговор!»

Что творится в моей душе, Ньют Оутинс всегда понимал раньше меня…

Габриэлла вглядывается в силуэт города, размытый туманом.

— Красивый мир! — восхищённо произносит девушка, продолжая ослепительно улыбаться.

Ньют Оутинс всегда предупреждал, что будет значить для меня следующий шаг и чего он будет стоить. И я решал послушаться друга. Он меня не подводил — человек, которого я мечтал бы назвать отцом. Однако в этот раз я игнорирую любые предупреждения…

— Вряд ли, дело в мире, — я не успеваю подумать, стоит ли говорить, как слова уже слетают с губ.

Габриэлла смотрит на меня озадаченно. Ещё у входа в Кувшинку мне стало ясно, что флирт ей неизвестен, но я и не пытался ей льстить. Она смотрит изучающе, словно желая просканировать меня своим сердечным рентгеном, но я не готов открыть, что чувствую, даже себе самому.

— Ты знаешь, почему на планете солнце на закате и на восходе разного цвета? — говорю я. Надеюсь отвлечь. Её или самого себя — уже не знаю, кого.

Девушка отрицательно качает головой, и я говорю:

— Для жителей планеты оно краснеет из-за пыли. За день в воздухе её собирается много. Частицы поглощают коротковолновой свет синей и зелёной частей спектра. Волны, соответствующие жёлтому и красному цветам, заметно превышают по длине размеры пылинок и поглощаются слабее. Поэтому солнце на закате краснеет. Ночью пыль оседает, и на восходе солнце выглядит уже не таким красным…

У меня явно нет дара Коди: я не умею объяснять, тем более так, чтобы меня поняла землянка. Но она смотрит, как завороженная, и я не теряю надежды.

— Там по-прежнему красивые рассветы? — произношу очень тихо, словно боясь напугать.

Она меняется в лице, но выдерживает мой пристальный взгляд.

— Да, — так же тихо говорит девушка, и мне не верится, что она ответила на мой вопрос. — На рассвете город взрывается цветами. Особенно много нежных розовых оттенков. Их я люблю больше всего.

Мы смотрим друг на друга, и я начинаю терять связь с реальностью.

Габриэлла говорит со мной о Земле. Рассказывает о рассветах, и я почти вспоминаю, как красиво это было. Почти.

Мне не хочется прерывать зрительный контакт и то взаимопонимание, которое вдруг установилось, но это важно, и я перевожу взгляд на небо.

— Посмотри, — говорю, указывая на одно из облаков. — Там ты увидишь свой дом.

Лишь мгновение глаза девушки, полные трепета и благоговения, смотрят на меня, а потом она запрокидывает голову и наблюдает, как облако уползает в сторону, и на экране появляется маленький голубой шарик.

— Такая маленькая, — шепчет Габи, едва дыша.

— Станция на слишком большом расстоянии от планеты, — объясняю я, и, когда наши взгляды встречаются вновь, в глазах Габриэллы стоят слёзы.

— Мы называем её Эгрегором, потому что она соткана из нашей любви, мыслей о ней, наших чувств.

Мы называем…

— Есть и другие, такие как ты? — шепчу я, и тихое «да» замирает между нами.

Не могу поверить, что она отвечает мне… Говорит со мной о планете, которая когда-то была домом и для меня.

Возможно, я разрушу всё, чего добился, но без моей на то воли произношу:

— Фиолетовые цветы в теплицах… Ты сказала, что не видела их прежде, но твоё тело говорит о другом.

Глаза Габриэлла в мгновение ока округляются от страха и… тоски.

— Это из разряда того, о чём ты не хочешь говорить, — догадываюсь я и вижу: она судорожно задаётся вопросом, как мне удалось прийти к подобным выводам. Прежде, чем она испугалась меня по-настоящему, я добавляю: — Видел, что среди твоих инсигний было изображение цветов, этих или просто очень похожих.

Я всё разрушил?

Габриэлла смотрит на меня напряжённо, но не испуганно, как прежде. Она выдыхает, и мне кажется, что с облегчением. Похоже, просто пытается придумать объяснение.

— Не обязательно отвечать, — говорю я. — Всему виной моё любопытство.

Знал, что это была глупая идея. Я перевожу взгляд на степи, рассуждая, почему такой молчаливый человек, как я, не может промолчать, когда это нужно.

— Да, — едва слышно произносит девушка, и я вновь смотрю на неё. — Это цветок, который напоминает мне о доме, ведь там было так много этих бутонов…

Как я сам не догадался…

Зелёные глаза становятся мокрыми, и я приближаюсь к девушке, даже не зная, зачем. Что я собираюсь делать?..

Именно в этот момент она оступается на месте, и я успеваю подхватить Габриэллу под локоть.

— Всё в порядке?

— Просто голова кружится, — тихо отвечает она и поднимает на меня невероятно яркие глаза.

Как же она красива…

Я оказываюсь слишком близко. Её взгляд падает на мои губы — только на долю секунды, а потом она смотрит мне в глаза.

Чувствует ли она всё так же, как обычная девушка?..

Я слышу, как на мгновенье прерывается дыхание Габриэллы, и только тогда осознаю, что мой собственный взгляд опустился к её губам.

«Не витай в облаках».

Внутренний голос настойчиво твердит, что я сошёл с ума, но не могу остановиться. Словно со стороны смотрю, как моя рука поднимается и касается щеки девушки. Кожа такая тёплая, гораздо теплее моей. Я никогда не находился так близко к кому-то настолько совершенному. И беззащитному.

Глаза Габриэллы становятся нереально большими, и кажется, их зелень поглотит меня с головой. Бесполезно скрывать, что она прекрасна. Так невыносимо красива.

Габи едва заметно шевелится, но спустя мгновение её щека оказывается плотнее прижата к моей ладони, и я начинаю думать, что мне просто видится всё это во сне… Только вот мне не снятся сны — лишь воспоминания.

Отбросив любые мысли, я делаю самое странное, чего мог бы от себя ожидать: наклоняюсь и обнимаю её, и меня охватывает самый невероятный запах — аромат травы на рассвете, чуть мокрой от росы, нагретой солнцем листвы и — совсем немного — цветов.

Я обвиваю её плечи руками и прижимаю хрупкое тело к себе, ощущая, как оно напрягается. Чего я жду? Что девушка испугается и убежит от меня куда-нибудь подальше. Но Габи судорожно вздыхает, делает едва уловимое движение, обвивая меня руками и прижимается в ответ. Мои напряжённые мышцы, как в прошлый раз, словно сводит судорогой. Мне нечем дышать, хотя её нежные руки едва ли сжимают меня.

«На что ты решился, Дэннис, ради этой девочки?» — звучит в голове вопрос. Не могу различить, принадлежит он Ньюту Оутинсу или же это я не могу ответить на собственный вопрос.

Не знаю, сколько времени проходит, пока я вдыхаю запах её волос.

А потом моя лента пищит, напоминая, что пора возвращаться в реальность.

Я лишь немного отстраняюсь и смотрю, как порыв ветра гладит золотистые волосы. Неужели она может быть ещё красивее, чем мгновение назад? Сам ветер прислуживает ей, расчёсывая светлые локоны. По сравнению с горячей кожей Габи, потоки воздуха кажутся холодными. Но девушка прижимается ко мне, словно это не она, а я могу согреть её. И тогда я делаю ещё более глупую вещь: я едва ощутимо касаются губами её лба, и их обжигает горячая кожа, посылая волны тепла по моему телу.

Девушка вздрагивает. Наверняка она думает, что это ошибка…

А что думаю я? Моё измученное сердце бьётся лихорадочно, как будто я только что сдавал нормативы всему Совету безопасности крыла. Я не решаюсь коснуться её подбородка, хотя до боли хочу заглянуть в глаза, и только произношу:

— Нам нужно идти, — и собственный голос кажется чужим…

Габи на мгновение поднимает голову, но тут же отступает, старательно вглядывается в степи, будто скрывая своё лицо.

В полном молчании мы выходим в коридор, дожидаемся лифта и спускаемся вниз, на самый первый этаж. А в моей голову крутится одна-единственная мысль: что я натворил?..

Трудно сосредоточиться и взять себя в руки. Когда мы проходим мимо охранника, меня бесит его внимательный взгляд, изучающий Габриэллу.

— Машина готова? — бросаю ему грубовато, и мы выходим на улицу.

Виктория прямо у крыльца, и меня это не удивляет. Пунктуальности у Сьерры не занимать.

Я открываю дверь, пропуская Габриэллу в салон, а потом сажусь я, и рядом со мной раздаётся голос майора:

— Опоздали на две минуты, — сообщает девушка, но на удивление в голосе не слышно раздражения или презрения.

Я оборачиваюсь к Сьерре и встречаю её взгляд. Напряжённый.

— Динаты перенесли дату визита, — говорит майор. — Точно неизвестно, когда приедут, но генерал подозревает, что быстрее, чем ожидали. Он отдал приказ отвезти землянку домой и быть наготове, ждать указаний.

Землянку? Для Сьерры это уже проявление мягкости.

Она распознаёт мой взгляд, но оправдываться не в её стиле.

— Хотела её смерти, а теперь проявляешь снисхождение?

— Нет, не проявляю, — отрезает Сьерра с готовностью. Она наклоняется чуть ниже и, пока я не успел отстраниться, быстро шепчет: — А если ты про нас с тобой — в лифте, то не преувеличивай: она бы не умерла без тебя».

Я не это хотел сказать, но не оправдываюсь, просто порывисто отстраняюсь.

— Пока ты доставил не столько неприятностей, сколько я ожидала, — всё-таки объясняет Сьерра, и я с трудом сдерживаю усмешку.

Майор бросает в зеркало быстрый взгляд на Габриэллу и несколько раз собирается что-то сказать, но решается далеко не сразу.

— Хватит солнечной энергии? — наконец говорит она, и я не могу не заметить, что в этой фразе даже нет ни единого местоимения, ведь Сьерра не знает, как назвать землянку, чтобы я не посчитал это слабостью.

— Хватит, — уверенно отвечаю я за землянку.

Сьерра отходит, но прежде, чем уйти, заглядывает снова и говорит:

— Здесь было полно пчёл. Вы привлекли их внимание.

Вот и объяснение внезапной человечности майора: генерал получит, что хочет, — появление светлячка не осталось незамеченным в Улье.

— Как удалось выяснить? — уточняю я.

— Один союзник сказал, — отвечает Сьерра ехидно, и я понимаю, о ком речь, ещё до того, как она добавляет: — Связист.

Только генерал может верить, что Даниэль будет ему верен.

— Где Коди и Алан? — спрашиваю, пока майор не ушла.

Она смотрит на меня достаточно красноречиво, чтобы я понял, что меня это не касается. Но если Джонс мало меня волнует, то об исчезновении Коди я не хочу потом узнать из новостей.

Сьерра закрывает дверь и отходит. Мы выезжаем из внутреннего двора. Делаю глубокий вдох. Эта непростая вылазка скоро подойдёт к концу.

Непростая и самая лучшая за жизнь на этой станции…

Мы едем в тишине, и только иногда я чувствую на себе взгляд Габриэллы.

— Ты сказал, что гены тех странных существ взяты у реальных людей, — наконец, говорит она.

— Гены — это нечто абстрактное, единица наследования, которая передаёт качества от родителя к ребёнку.

Здесь катастрофически не хватает Коди.

Кстати, о нём.

Я набираю друга на ленте, пока думаю, как объяснить Габриэлле, что такое гены.

— Дэн? — раздаётся по ту сторону.

— Я знаю, что это, — вдруг говорит девушка, и я забываю, зачем звонил.

— Дэн, это проверка связи? — напоминает о себе друг.

— Где ты? — спрашиваю только после того, как вновь обретаю дар речи.

— Уехал к матери. Сьерра, как обычно, сказала, что я её взбесил и настоятельно рекомендовала идти по своим делам.

— Очень на неё похоже, — соглашаюсь я, но Коди замолкает, словно решаясь сказать что-то важное.

— Мне показалось, это связано с Джонсом.

— Что ты имеешь в виду?

— Дэн, — многозначительно протягивает Коди, явно опасаясь говорить по телефону откровенно. — Я думаю, кому-то хочется на природу. Она выпроводила меня, потому что они не ладили, и она как будто хотела отправить его за мёдо…

— Ясно, — обрываю я Практиканта, пока его намёки не стали прямым текстом.

Сбрасываю вызов и ворчу себе под нос:

— Алан неугомонный.

— Что-то случилось?

Ещё не хватало рассказывать Габриэлле обо всём этом сумасшедшем доме. Я решаю продолжить тот разговор, который может показаться девушке более увлекательным:

— Ты спрашивала про гены.

Девушка слегка качает головой, словно защищаясь от навязчивых мыслей, и просит:

— Я ничего не узнала о тех существах — роботах и артификах. Расскажи мне всё. Пожалуйста.

Бросаю на девушку взгляд и замечаю, что она выглядит достаточно спокойной. Но означает ли это, что стоит говорить правду?

— Я никогда такого не видела, — тихо признаётся Габриэлла. — Я хотела бы понять, как такое возможно.

Делаю глубокий вдох, признаваясь себе, что на самом деле решение уже принято.

— Сначала, ещё на планете, люди научились создавать искусственные органы, — начинаю я осторожно, — потом целые системы органов и части тела. Их использовали для того, чтобы исцелять, давать второй шанс на жизнь, когда ситуация оказывалась безвыходной. Таких людей называли киборгами, ведь какая-то часть их тела становилась искусственной.

— Как тот динат с красным глазом?

Конечно, Габриэлла не забыла…

— Да, — тихо соглашаюсь я, сцепив зубы. — Следующим этапом стало создание роботов. Первые появились задолго до переселения на Тальпу, на самом деле задолго до того, как вообще родились мы. Но активно создавать их стали накануне катастрофы. Динаты понимали, что проще взять с собой роботов в качестве рабочей силы, чем людей, которых придётся кормить, заботиться о них, а подчас усмирять недовольство. Обычных роботов с самого начала использовали для выполнения разной работы: выращивания продуктов питания, уборки, очистки воздуха, в военных целях. Но по человеческим меркам, они оставались и остаются глупыми, ведь выполняют заложенный в них механизм действий, а в случае ошибки происходит сбой. Сбои бывают в любой системе — даже когда речь идёт о самых современных технологиях.

Глянув на сосредоточенное лицо Габриэллы, я сворачиваю влево и продолжаю рассказывать:

— Со временем появились артифики, очень высокотехнологичные создания и дорогостоящее удовольствие, гораздо умнее роботов и способные принимать самостоятельные решения. Некоторые модели выглядят почти совсем как люди: скелет покрывают мышцами, затем кожей, рождается полноценный человек.

— Рождается человек? — повторяет Габи. — То есть они ведут и чувствуют себя, как люди?..

Я коротко киваю.

— Правительство закрывает глаза на всю жестокость эксплуатации артификов. Эти создания понимают только то, что люди им говорят прямым текстом, но у них разносторонние познания, а не простые алгоритмы действий, как у обычных роботов. Самое главное: артифики способны распознавать чувства и даже сами чувствовать. Наука, естественно, этого не признаёт. Тем временем люди приспосабливаются жить в новых условиях. Некоторые предпочитают создавать семьи с артификами, а не с другими людьми.

На мгновение я бросаю взгляд на Габи: её глаза кажутся нереально большими.

— Трагедия очень сильно повлияла на человеческое мышление. Люди в большинстве своем стали одиночками. У молодых часто возникает проблема найти того, с кем они хотели бы создать семью. Из-за этого в обществе появилось явление, которое назвали эскапизмом — стремление уйти от действительности в мир иллюзий, в том числе — путём сожительства с артификом.

— Сожительство? То есть роботы помогают людям в быту, и это нормально, так принято?..

— Габриэлла, некоторые люди живут с ними как супружеская пара, как семья. Люди думают, что нашли вторую половинку, и артифики становятся полноправными членами семьи. Они воспитывают вместе детей.

— И это считается нормальным? — в ужасе спрашивает девушка.

— Скажем так, это разрешено правительством в том случае, если покупка артифика произошла законным путем и есть все необходимые документы.

— Мир сходит с ума, — шепчет Габриэлла, и я ловлю себя на мысли, что полностью с ней согласен.

Остаток дороги мы молчим: девушка больше не задаёт вопросов, и ей совершенно точно требуется время, чтобы переварить всё, что она увидела и узнала.

Не представляю, о чём именно она думает, но вдруг чувствую на себе внимание и мимолётно ловлю взгляд Габи. Одного мгновения оказывается достаточно, чтобы заметить, как она начинает краснеть. Мне приходится заставить себя сосредоточиться на дороге, когда мы заворачиваем за угол, а потом я паркую Викторию во внутреннем дворе у дома.

Невольно вспоминается, как доверительно девушка прижалась щекой к моей ладони, как невероятно пахли её волосы, когда я обнимал хрупкие плечи…

Не стоит об этом думать.

Пытаясь избавиться от наваждения, я поспешно набираю на ленте Сьерру и, как только она отвечает, сообщаю, что мы на месте. В ответ майор раздаёт какие-то приказы, но я едва ли их слышу, снова ощущая на себе взгляд Габриэллы.

— Даже не показывайтесь из дома, — говорит Сьерра напоследок, после чего я сбрасываю вызов, несколько секунд смотрю перед собой, пытаясь совладать с нежданными эмоциями, а потом поднимаю голову, и наши взгляды встречаются.

Габриэлла нервно сглатывает, и в её глазах я замечаю напряжение, которое и сам ощущаю всем своим существом.

Стараясь не думать о тех прикосновениях, что я неосторожно допустил на Нимфее, протягиваю руку и провожу по ремню безопасности. С тихим щелчком механизм поддаётся. Надо бы отодвинуться, но не могу оторвать взгляд от широко распахнутых зелёных глаз и приоткрытых губ Габриэллы — он спускается ниже и останавливается на кулоне.

Буквально за считанные секунды до того, как девушка коснётся его, я перехватываю её руку.

— Ребекка сказала, что подарила тебе этот кулон… — говорит Габи, а я судорожно пытаюсь придумать достойное объяснение своему поведению, но ничего не выходит, и в итоге произношу:

— Оставь себе.

Остановись. Отодвинься.

Бесполезно.

Осторожно выпрямляю руку Габриэллы, медленно закатываю рукав, как уже делал однажды, и задумчиво провожу по коже, где неровно мерцает слабым светом изображение фиолетовых цветов. На Нимфее девушка сказала, что такие прежде не видела, а потом призналась, что они напоминают ей о доме…

Что же она скрывает?

Я забываю обо всём, когда замечаю, как под моими пальцами кожа, как и в прошлый раз, покрывается мурашками. Поднимаю взгляд и вижу не просто растерянность, но и настоящих страх в глазах землянки.

— Ты обещал угостить меня орехами и мангустином.

Приходится моргнуть несколько раз, чтобы выиграть время и понять, о чём говорит Габриэлла. А потом, наконец придя в себя, я невольно улыбаюсь, медленно отпуская её руку.

— Ты права.

Заказать продукты ничего не стоит. Гораздо сложнее наконец покинуть эту машину.

Не теряя времени и не позволяя себе больше ни о чём думать, открываю дверь, выхожу из машины, обхожу её и помогаю выйти Габриэлле.

Мы оказываемся в здании, а затем — в лифте. Я невольно замечаю, как Габриэлла сразу же хватается за поручень, и испытываю какую-то необъяснимую тоску…

— Тот малыш… — произносит девушки почти отчаянно.

Я легко догадываюсь, о ком идёт речь, но не представляю, как ответить на вопрос, чтобы не шокировать землянку. Однако она не оставляет мне шанса уйти от ответа:

— Это ребёнок человека и робота, верно?

— Артифика, — поправляю машинально, хотя маленькое замечание не меняет сущности. — Всё это началось с переселением на станцию, — говорю я, хотя внутренний голос уличает меня во лжи.

Люди всегда были недостаточно чуткими и изобретательными на жестокость. Так было на планете, так сложилось и на Тальпе.

Мы покидаем лифт, подходим к двери, и я открываю её.

— Другого мира у нас нет, — шёпотом говорю я, когда мы входим в квартиру. — Многие считают, что никогда и не будет.

Я закрываю за нами дверь, поворачиваюсь и вижу посреди белоснежной комнаты яркое, взрывающееся рыжим цветом создание.

Опершись на стену, на полу сидит девушка. Она обхватывает руками ноги. Услышав мой голос, она поднимает голову, и наши взгляды встречаются.

Кудрявые рыжие волосы. Властный разлёт бровей. Тёмные глаза. Взгляд суровый, но лицо кажется совсем юным. Когда она широко улыбается, становится заметно, как по-детски очаровательно выглядит один зуб, который немного заходит на другой.

Я не видел эту девушку больше года. Я мечтал о встрече с ней каждый день.

Возможно, предупреждение Ньюта было гораздо более серьёзным, чем я мог представить? Может «Не летай в облаках» равнозначно фразе «Ты начал сходить с ума»?..

Она переводит взгляд с меня на Габриэллу, и вопросительно приподнимает брови.

Если бы я мог предположить, что они когда-нибудь встретятся, то даже не смог бы представить, что их знакомство будет таким.

«Другого мира у нас нет», — раздаются в голове мои собственные слова. И другого случая тоже.

ГЛАВА 33 (Габриэлла). С ПОЛИЧНЫМ

— Мир сходит с ума, — шепчу я сдавленно в ответ на рассказы Дэнниса о людях, созданных тальпами…

«Ещё на планете научились создавать искусственные органы…»; «Динаты понимали, что проще взять с собой роботов…»; «Со временем появились артифики, очень высокотехнологичные создания и дорогостоящее удовольствие, гораздо умнее роботов и способные принимать самостоятельные решения…»; «Некоторые модели выглядят почти совсем как люди: скелет покрывают мышцами, затем кожей, рождается полноценный человек…»; «Гены, которые положены в основу этих существ, взяты у реальных людей, хотя тех уже давно нет в живых — они остались на планете или погибли во время переселения на станцию…».

Как это вообще возможно?..

Только войдя в зал, я отчётливо чувствовала существ, не похожих не то что на эдемов — даже на тальпов! В голове крутились вопросы: кто они внутри, кем были раньше, что в их биополях и клетках, чьи имена они носили? Я ощущала в сердце боль десятков людей, как будто со всех сторон меня обступили фантомы людей, которых давно нет в живых…

«В обществе появилось явление, которое назвали эскапизмом — стремление уйти от действительности в мир иллюзий, в том числе — путём сожительства с артификом… Некоторые люди живут с ними как супружеская пара, как семья. Люди думают, что нашли вторую половинку, и артифики становятся полноправными членами семьи. Они воспитывают вместе детей…»

Я никогда не забуду того, кого увидела за преградой, — малыша в полупрозрачном шаре… ребёнка человека и… артифика.

«Это противно природе! — упрямо твердит внутренний голос. — Так нельзя — жить с людьми, искусственно созданными другими людьми! Нельзя бросать вызов Иоланто!..»

Остаток дороги мы с Дэннисом молчим. Я оказываюсь неспособна сформулировать собственные мысли, а парень тактично позволяет мне прийти в себя. Утопать в мыслях становится единственно возможным выходом.

На Нимфее я могла лишь вспоминать о том, как боялась выйти в город, и сравнивать мои ожидания с действительностью. «Сколько там тальпов? Таких же жестоких, как Мучитель, а может быть, даже хуже?.. Что ждёт меня за пределами этой комнаты, погружённой в полумрак, а то и совсем в темноту? Однажды я уже покинула границы своего мира. И этот шаг привёл меня сюда — в плен к тальпам, место, которое, вероятнее всего, станет моей могилой…» Когда эта мысль впервые появилась в моём сознании, я даже не вздрогнула, как прежде: просто не знала, можно ли надеяться на спасение. А что оказалось на самом деле? На Нимфее я вновь и вновь мысленно задавалась вопросом, как можно было построить не только её, но и всю Тальпу, дать четырём тысячам, а то и большему числу людей, жить на огромной станции, зависшей прямо в космосе… Как это возможно?..

Я оглядывалась со страхом, что тальпы — жестокие и безумные — набросятся на меня и разорвут на части… Но прохожие, встречаясь со мной взглядом, лишь приветливо улыбались. «Что эти люди думают о тех, кто остался на планете? Что тальпы думают о нас?» Тогда, в плену Мучителя, ответ Дэнниса заставил меня удивлённо выдохнуть: «Никто не знает. Все думают, что вы погибли, и планета непригодна для жизни… Только в определённых кругах ходили слухи, что жизнь на Земле продолжилась, но никто не верил до конца. И вообще эту тему лучше не поднимать».

Да, я оглядывалась по сторонам со страхом, но очень быстро забыла о нём — как только поняла, что никто не ловит меня за руку, никто не пытается обидеть, как только ощутила, что рядом с Дэннисом я в безопасности…

Неправильная мысль. И очень опасная.

Я бросаю на парня испуганный взгляд, как будто он может услышать мысли, и чувствую, как начинают пылать щёки. Дэннис мимолётно ловит мой взгляд, но молча вращает колесо, с помощью которого управляет Викторией, и машина заворачивает за угол. Взгляд невольно останавливается на красивых мужских руках — длинных, тонких пальцах, которые сжимают колесо с такой силой, что белеют костяшки. Я помню, как ладонь Дэнниса, мозолистая и прохладная, коснулась моей щеки — осторожно и настолько нежно, что у меня перехватило дыхание…

Я не должна была позволять тальпу касаться меня. Нужно было отступить, убежать оттуда, но я вдруг почувствовала исходящую от парня силу, что была обращена не против меня, а наоборот, обступала со всех сторон, обещая защиту. «Это просто мимолётное наваждение», — твердила я себе, едва ли пошевелившись, но каким-то образом оказавшись плотнее прижата щекой к прохладной ладони парня, которая успокаивала мою пылающую кожу и в то же время как будто распаляла её ещё сильнее…

Не могу отвести взгляда от этих рук, которые обняли меня… Обвили мои плечи и притянули тело к себе… Иоланто, зачем же обняла тальпа в ответ?..

Я ощущала, как судорогой свело напряжённые мышцы его спины, как Дэннис судорожно втянул воздух, как будто ему, как и мне, не хватало воздуха, хотя мы стояли на вершине Нимфеи. На такой высоте я дышала полной грудью, а весь город был как на ладони.

От воспоминаний волна жара растекается по телу, и щёки горят ещё сильнее. Чувствуя на себе взгляд, я отворачиваюсь к прозрачной преграде, смотрю на дома и тальпов, идущих вдоль них, но запоздало понимаю, что мы вернулись к высотному дому, в котором находится шатающаяся палатка Дэнниса.

Машина останавливается. Гул, что ощущался всем телом, пока мы двигались, затихает, и парень опускает колесо.

— Мы на месте, — сообщает он, и я оборачиваюсь к парню, но так и не говорю ничего в ответ, замечая, как он смотрит на свою ленту, явно общаясь с кем-то невидимым.

Он молчит, хмуро слушая кого-то, а потом что-то говорит, только, к собственному стыду, я не различаю слов — случайно останавливаю взгляд на его губах и против собственной воли вспоминаю, как на Нимфее они едва ощутимо коснулись моего лба…

— Хорошо, из дома даже не покажемся, — произносит Дэн, возвращая меня к реальности, и несколько раз проводит пальцами по ленте.

Пару секунд он смотрит перед собой, а потом поднимает голову, и наши взгляды встречаются. Тяжело сглатываю, замечая в его глазах то же напряжение, что чувствовала на Нимфее, — напряжение, что продолжаю ощущать при одном только воспоминании о его прикосновениях…

Парень протягивает руку и осторожно проводит по странному поясу, который он называл «ремнём безопасности», и тот спадает с моей грудной клетки. Взгляд Дэнниса скользит по моему лицу, а затем спускается ниже, заставляя меня задержать дыхание, пока не останавливается на кулоне, который я до сих пор ношу на шее, — на его кулоне!

«Дэн, ты отдал ей мой подарок».

Я поднимаю руку, собираясь снять кулон и вернуть украшение владельцу, но не успеваю даже прикоснуться к нему, как прохладная ладонь точным движением перехватывает мою руку.

— Ребекка сказала, что подарила тебе этот кулон…

— Оставь себе, — тихо произносит Дэннис, и я вдруг осознаю, что мы снова оказались ближе, чем стоило бы подпускать к себе тальпа.

Меня вновь застают врасплох ароматы розмарина, полыни и мяты, которые я ощущала в шатающейся палатке парня, а потом на вершине Нимфеи, как только Дэннис заключил меня в объятия. Как будто со стороны, наблюдаю, как он осторожно выпрямляет мою руку, медленно закатывает рукав и задумчиво проводит по коже предплечья, где неровно мерцает слабым светом изображение священной фацелии.

«Фиолетовые цветы в теплицах… Ты сказала, что не видела их прежде, но твоё тело говорит о другом».

Когда я почувствовала фацелию в теплицах на Нимфее, то на несколько долгих мгновений как будто провалилась в другую реальность… Сероватое лицо, словно я прячусь в густой тени, подсвеченное оранжевыми всполохами, будто сижу у костра… Глаза дико горят, и в них отражается бушующее пламя… А волосы… мои волосы — насыщенного чёрного цвета — блестят, как каменный уголь…

«Однажды фацелия взбунтуется, и тогда тальпам конец…» — шептал внутренний голос, но, когда Дэннис стал задавать вопросы, я не сказала правду. Это не мой дом, и я не обязана быть с тальпами честной. Я вообще сомневаюсь, что они не в курсе, как обходятся с цветком. Не поверю, что понятия не имеют о свойствах фацелии, равно как и в то, что они по незнанию создают искусственных людей, причиняют им боль и делают вид, что те ничего не чувствуют. «Это цветок, который напоминает мне о доме, ведь там было так много этих бутонов…» — вот всё, в чём я призналась Дэннису, и мне кажется, что смогла отвлечь его от размышлений о фацелии, но теперь сомнения одолевают меня вновь и вновь.

Зачем я вообще ответила ему?! Зачем рассказала, что означает «Эгрегор»? Призналась, что есть и другие, такие, как я?..

Ответ прост: больше не могу игнорировать тот факт, что Дэннис — хороший человек. Не получается убедить себя, будто ближние знали о тальпах совершенно всё. Они оказались правы во многом, но они не всеведущи…

Тальпу не под силу обмануть галоклин. Он раскрывает даже чувства эдемов, а они куда лучше контролируют своё сознание. Я уверена в том, что ощущала от Дэнниса.

«И что — дело только в том, что он хороший человек?»

Нет, не только. И от этой правды хочется дать себе пощёчину и привести в чувство.

Так не должно быть. Я не хочу ощущать то, что почувствовала.

«Не хочешь?»

Предпочла бы не хотеть…

Я панически боюсь, что Дэннис снова начнёт расспрашивать о фацелии, но ещё больше меня пугает то, как под его пальцами как будто проскакивают искры, но прохладная кожа тут же остужает мою, и та покрывается мурашками. Я взволнованно и испуганно наблюдаю за тем, как парень замечает неуместный отклик на простое прикосновение и поднимает на меня сосредоточенный взгляд. Не в силах ни не оправдать себя, ни выдержать внимание Дэнниса, я говорю то, что никогда бы не произнесла при других обстоятельствах:

— Ты обещал угостить меня орехами и мангустином.

Он моргает несколько раз, как будто не сразу понимает, о чём я говорю, а потом улыбается, медленно отпуская мою руку, отчего я вдруг ощущаю неприятную пустоту…

— Ты права, — говорит он, открывает дверь и выходит из машины, а я не сдерживаю облегчённого вдоха.

Парень обходит Викторию и открывает дверь с моей стороны. Оказавшись на свежем воздухе, я чувствую себя лучше, но недолго, ведь мы заходим в здание и почти сразу оказываемся в лифте. Готовая к тому, что он тронется с места резко, я берусь на поручень, чувствуя на себе внимательный взгляд Дэнниса. В тесном пространстве запахи розмарина, полыни и мяты вновь ощущаются слишком отчётливо.

— Тот малыш… — начинаю я неуверенно, надеясь нарушить неловкое молчание. — Это ребёнок человека и робота, верно?

— Артифика, — поправляет Дэннис. — Всё это началось с переселением на станцию.

Лифт останавливается, мы выходим из него и очень скоро оказываемся перед дверью. Парень открывает её и пропускает меня вперёд.

— Другого мира у нас нет, — шёпотом говорит парень, когда входит в уже хорошо знакомую мне белоснежную шатающуюся палатку. — Многие считают, что никогда и не будет.

Лишь переступив порог, я замираю, глядя перед собой.

Я вижу Аврею.

В груди уплотняется возглас, он поднимается к горлу и становится в нём комом. Я не могу произнести ни слова, не могу даже нормально дышать. Аврея обхватывает руками колени. Она сидит на полу, опершись на стену. Почувствовав наше присутствие, поднимает голову, и мимолётное наваждение тает в белоснежных стенах.

Это не Аврея. Просто настолько яркие и непослушные волосы я видела только у авгуры. Властный разлёт бровей. Правильные черты лица. Взгляд суровый, хотя лицо кажется совсем юным. А глаза чёрные…

Незнакомка смотрит на Дэнниса долгую минуту, а потом переводит взгляд на меня, и её брови удивлённо приподнимаются. А потом она вскакивает на ноги. Ещё секунда — и она влетает в парня, едва не сбивая его с ног. Дэннис крепко обнимает девушку в ответ. И галоклин не нужен, чтобы почувствовать мощную волну радости и счастья, которая расходится от поля парня.

Неужели это?..

Я помню её лицо.

Осознание пронзает меня, как сильный порыв ветра, и я невольно отступаю. Сквозь чужие чувства я с трудом и удивлением распознаю собственное отчаяние. Это та девушка, которую я вчера видела на экране. И даже больше: именно её я чувствовала в сердце Дэнниса: «Есть и другой образ, но его труднее уловить, он глубже, словно ты прячешь его». Тогда я подумала, что эта девушка находится под его защитой. В клетках плясал уверенный огонёк любви… О чём я только думала на Нимфее?..

«Лишь бы не чёрные слёзы», — повторяю я мысленно, наблюдая, как Дэннис вдруг отступает от девушки, и её рука, которая лежала на его плече, зависает в воздухе.

— Ты не должна быть здесь, — говорит парень неожиданно напряжённо и отходит от незнакомки, начинает что-то искать, но, грубо бросив какое-то слово, которое я не в силах понять, едва не убегает в угол комнаты, что-то нажимая на ленте.

Прямо в пространстве, откуда не возьмись, появляется… Мучитель! Его тело странного голубоватого цвета, но это совершенно точно генерал Бронсон.

— Дэн! — окликает девушка, но он уже рявкает своему собеседнику:

— Дана в моём доме — это ваших рук дело?

Слышится тишина, а затем скрипучий голос произносит:

— Стало быть, ты уже увидел мой подарок? Ты отлично справился и должен быть вознаграждён. Насколько я помню, ты так хотел её увидеть — разве нет? Что ж, теперь ты будешь видеть её часто: она в деле.

— Несмешная шутка, — произносит Дэннис надломленным голосом, и спустя несколько невыносимо долгих мгновений генерал отвечает:

— Если попробуешь отправить её обратно, привлечёшь внимание отца. Вы оба окажетесь между мной и им. Зачем тебе проблемы? Она рвалась из-под крыла заботливого родителя, и он дал ей свободу, но под моим присмотром. А я считаю, что ей безопаснее всего рядом с любящим человеком. Понимаешь?

Любящим человеком.

Мне хочется стать частью белоснежных стен.

— Что вы сказали отцу? — чётко произнося каждое слово, спрашивает Дэннис.

— Что ты ведёшь себя очень хорошо, — слышится ответ, — и пора бы вам увидеться. Её отец мало кому доверяет дочь, считай, я сумел его убедить в том, что пару дней в Третьем крыле пойдут девушке на пользу. Ты слышал, у тебя есть несколько дней? И лучше бы нам провернуть операцию без глупостей до приезда динатов, чтобы ни они, ни твой, ни её отец в тебе не разочаровались.

Доносится кашляющий смех.

— Несмешная шутка, — повторяет Дэннис. — Вы решили сделать её своим козырем, но надеюсь, вы на сто процентов уверены в результате, потому что если нет…

— Не забывайся, солдат, — примирительно говорит Мучитель. — Не забывайся. Пообщайся с Даной. Совсем скоро, возможно, у тебя уже не будет на это времени.

Дэннис собирается сказать что-то ещё, но раздаётся неприятный писк — и генерал растворяется в воздухе… Похоже, разговор окончен.

Парень выглядит разбитым. В его глазах отражается тоска, когда он поднимает взгляд.

— Что ты говорила отцу? — спрашивает он едва не шёпотом, но от этого слова звучат угрожающе. — Зачем согласилась?

Не обращая никакого внимания на тон голоса, девушка отвечает вопросом на вопрос:

— Мы не виделись больше года, и это действительно то, что ты хочешь обсудить?

— Это важно.

— Тогда лучше ты мне объясни, во что ввязался, — требовательно говорит незнакомка, приближаясь к парню, пока я растерянно наблюдаю за ними со стороны. — Почему генерал признался мне, что твоё поведение оставляет желать лучшего, и я могу помочь тебе вернуться на путь истинный?

— И ты поверила?

Я с удивлением распознаю в голосе парня презрение. Девушку это не задевает: она лишь пожимает плечами.

— Я передаю тебе слова Бронсона. Я ему не верю. Жду твою версию событий.

— Тебе не нужно знать, что здесь происходит.

— Напрасно так думаешь. Я видела сэмпе в ванной.

Они смотрят друг на друга почти зло. Взгляд Дэнниса темнеет. Незнакомка складывает руки на груди.

— Последствия передозировки могут приводить к худшим проблемам, чем головокружение и рвота. Однажды начнётся отмирание ткани вокруг импланта. Если орган жизненно важный — а так обычно и бывает — это летальный исход. Тебя ли мне учить? — голос девушки сочится ядом. — И вообще ради чего? — она прищуривает глаза. — Опять внедрил какой-то модный гаджет? Никак не сделаешь выводы, чего тебе стоит служба славному государству?

Они внимательно смотрят друг на друга, словно находя общий язык без слов, и дыра в моём сердце разрастается…

— Я думала, тебе хоть немного дорога жизнь, — почти с презрением, но в то же время с болью говорит девушка, а потом произносит шёпотом: — Хотя бы из-за меня.

Взгляд Дэнниса смягчается. В нём отражается отчаяние, и он вымученно просит:

— Дана, не начинай.

— Ты всегда был лучшим из нас, — игнорируя парня, произносит незнакомка. — Но сломался. Ты даже не захотел отправиться с нами в Эпицентр, хотя мы просили тебя, — с каждым словом девушка говорит всё громче, а её глаза заметнее блестят. — Плевать, что сказал отец: Дэн, ты не приехал ко мне.

По её щеке течёт слеза. А боль такая сильная, что ударяет по мне, как будто чужое горе проживаю я сама. Но Дэннис говорит сухо:

— Я уже слышал это. Одного раза достаточно.

Незнакомка не сводит с Дэна обиженного взгляда, выпячивает губу и всем своим видом демонстрирует, как сильно её задели его слова, но, судя по невозмутимому выражению лица Дэнниса, его это не волнует. Она глотает слёзы и произносит:

— Я бы не была так уверена.

Какое-то время они смотрят в разные стороны: девушка внимательно рассматривает дверь в ванную, а парень вперяется взглядом в свою ленту, пока я обдумываю, не спрятаться ли мне в белоснежной комнате под струями воды и дать им поговорить наедине?

— Рэй ведь пытался дозвониться до тебя, верно? — вдруг говорит девушка, как ни в чём не бывало, хотя её голос ещё дрожит. — Он тоже намекнул, что за тобой не плохо бы присмотреть, но как обычно, ни на один мой вопрос ответа не дал.

Дэн меняется в лице. Его глаза становятся темнее космического пространства, а на шее нервно пульсирует вена.

— Ты не ответил, — продолжает незнакомка, — только вот я живу от него не так далеко. И мы встретились.

— Ты давала мне слово, что больше не совершишь такую глупость! — восклицает Дэннис и падает на диван, как будто обессилел, как эдем, который не молился много дней. — Боюсь представить, что с тобой сделал бы отец, узнай он об этом.

— Но он не узнает, — уверенно говорит девушка.

— За тобой ежесекундно следит такое большое число охранников, и ты думаешь, что ни один тебя не сдаст? — в голосе парня слышится угроза. — Даже если кто-то из них согласился молчать, то это только пока ему не начал угрожать отец. Хотя нет, даже не угрожать — правильнее сказать, пока на него не посмотрит отец.

— Ты видишь здесь кого-нибудь, кроме меня? — с вызовом спрашивает девушка, приподняв подбородок.

— Ты под личной ответственностью генерала! — тихо шипит Дэннис. — Поэтому отец согласился, что охранники — это лишнее. Но они точно где-то неподалёку от тебя. Мы проходили это столько раз и вновь совершаем одни и те же ошибки!

— В этот раз всё иначе, — парирует девушка. — За этот год изменилось многое.

— Например? — с вызовом спрашивает парень, приподняв бровь.

— Он прислушивается ко мне, — со значимостью произносит незнакомка, и Дэннис делает глубокий вдох, явно собираясь что-то сказать, но в последний момент передумывает.

Спустя вечность он наконец произносит, делая паузы между словами:

— Он. Ни к кому. Не прислушивается.

На нас давит гнетущая тишина. Однако наши с незнакомкой взгляды встречаются, и она обращается к Дэннису:

— Может, наконец познакомишь меня с девушкой, которой доверяешь семейные тайны?

Речь идёт обо мне, я понимаю это, только когда Дэннис растерянно отвечает:

— Её зовут Оливия, она моя коллега, и ей действительно можно доверять.

Что это значит?..

Наверное, всё написано у меня на лице, потому что, продолжая, парень смотрит на меня пристально, словно намекая, чтобы я молчала.

— Оливия, это Дана.

Я поворачиваюсь к девушке. Она искренне улыбается, несмотря на недавнее напряжение, и показываются очаровательные ямочки на щеках. Она совершенная, среди эдемов её внешность сделала бы её по-настоящему особенной.

Чувствую, как ком снова давит на горло, спускается ниже, и становится трудно дышать, жгучая боль расползается по шее и груди.

— Какая красотка, — произносит Дана, оценивающе, но в то же время приветливо осматривая меня с ног до головы. — У такой девушки наверняка есть парень?

Она ослепительно улыбается мне, а потом поворачивается к Дэннису, и улыбка в тот же миг тает: на парня она смотрит призывно и даже снисходительно.

— Ты сама тактичность, — хмуро замечает Дэннис.

Его лента пищит, он вставляет в ухо наушник.

— Да, Коди? — отзывается он и, не сводя с Даны недовольного взгляда, уходит в тесную маленькую комнату, замирает на пороге, но, помедлив, всё-таки скрывается за дверью.

Девушка облегчённо выдыхает, словно расслабилась только сейчас, и оборачивается ко мне с прежней приветливой улыбкой.

— Так есть избранник?

Вот о чём она спрашивала…

К щекам приливает кровь, когда я осознаю, что впервые вспоминаю о Фортунате: ни на Нимфее, когда Дэннис обнял меня, ни после я не думала о парне, с которым собиралась связать жизнь…

— Видимо, есть, — весёлое щебетание Даны возвращает меня к реальности. — Он не утомил тебя? — спрашивает она и вдруг замирает, словно обдумывая собственные слова. — Я имею в виду Дэнниса — не утомил?

Пытаюсь что-нибудь придумать, но время неумолимо бежит, и, отчаявшись получить ответ, девушка говорит:

— Дэннис — одинокий волк. Когда-то он был душой компании, однако эти времена прошли. Теперь стоит собраться группе людей, и он ведёт себя так, будто в любой момент ему нужно убегать по делам. С ним очень непросто, ведь его жизнь разделена на «до» и «после».

Дверь открывается, и показывается Дэннис. Он всё ещё говорит с Коди, но тревожно поглядывает на нас.

Раздаётся стук в дверь. В ту, за которой находится мир…

Парень подходит к ней и порывисто открывает её, но не полностью, поэтому я больше догадываюсь, нежели действительно вижу, что на пороге стоит незнакомый мужчина. Проходит всего несколько секунд, пока Дэннис вытягивает ладонь вперёд, словно прикладывая её к чему-то, а затем берёт свёрток из рук незнакомца и поспешно закрывает дверь.

— Да, я тебя слушаю, — откликается Дэннис на слова невидимого собеседника, бросает свёрток на кухонный стол и вновь скрывается за дверью в ванную.

— Но даже если рассматривать то, каким он был до всех событий, — продолжает в том же тоне Дана, как только парень исчезает из виду, — то его характер — это столкновение противоположностей. Многие из достоинств доведены до такой крайности, что становятся больше похожи на недостатки. И наоборот. Вы давно знакомы?

Очередной её вопрос застаёт меня врасплох, но теперь я соображаю быстрее.

— Не особенно.

Брови девушки приподнимаются.

— А он уже доверяет семейные тайны? — переспрашивает она, всё ещё улыбаясь, но подозрительно прищурившись. — Значит, ты особенная. Я имею в виду, не только внешность, потому что это и так очевидно, — она усмехается и округляет глаза. — Но красивого лица — даже совершенного — было бы недостаточно. Тем более для Дэнниса. Так что, добро пожаловать в семью.

У меня приоткрывается рот. Я хочу спросить, что это значит, но вновь раздаётся стук во входную дверь. Дана направляется к ней, но в этот момент из маленькой комнаты снова показывается Дэннис.

— Боюсь, с этой новостью ты опоздал, Коди.

Он отключает ленту и вынимает наушник из уха, в то же время обращаясь к Дане:

— Стой.

Девушка замирает перед дверью, и парень подходит к ней. На этот раз он не открывает дверь, а смотрит в кружок, расположенный на ней, и почти рычит сквозь зубы:

— Чёрт бы побрал этого Джонса! Неугомонного!

Я только успеваю вспомнить, что уже слышала от Дэнниса эти слова, когда мы ехали с Нимфеи домой, но это всё, потому что в следующую секунду Дэннис резко открывает дверь. На пороге стоит Алан. Он бледный, лоб покрыт испариной, а глаза выглядят воспалёнными…

— И в правду генерал-лейтенант — удивлённо говорит Дана.

Алан смотрит сначала на неё, и я вижу в его глазах грусть, которую не замечала прежде, а потом переводит взгляд на меня.

— Уведи отсюда Габриэллу, — просит он, — а лучше их обеих.

Парень спотыкается, словно с трудом держится на ногах, и вваливается в комнату, повторяя:

— Уведи.

В эту минуту ноги воина подкашиваются, и Дэннис подлетает к нему, едва успевая поддержать.

— Какую Габриэллу? — требовательно спрашивает Дана. — У него галлюцинации?

Девушка тоже подхватывает Джонса и помогает Дэннису довести его до дивана. Я вжимаюсь в угол комнаты и наблюдаю за всей этой картиной. Алан тяжело дышит, его лицо искажает гримаса боли, он держится за грудь, рука то и дело нервно подрагивает. Я чувствую резкий запах, напоминающий… Иоланто, великая Вселенная, это кровь?..

Так и не дождавшись ответа, Дана обращается к Джонсу с горькой усмешкой:

— Когда вы служили вместе, ты выглядел лучше, — девушка поворачивается к Дэннису. — Поверить не могу, что после всего ты помогаешь Алану Джонсу.

Они кладут воина на диван, и Дэннис склоняется над ним. Ворот, прикрывающий шею, сдвигается в сторону: кожа Алана измазана алой кровью…

— Мой бог, что это?! — восклицает Дана, испуганно отступая.

Я вжимаюсь в стену, как будто могу спрятаться от навязчивого запаха.

— Больно? — с ужасом спрашивает девушка, но Алан только горько усмехается:

— Спроси у Дэнниса: он хорошо знает, верно?

Парни напряжённо переглядываются.

— Зачем ты только туда полез? — грубовато говорит Дэннис, освобождая шею Алана от одежды.

— Ты знаешь, что с ним случилось?! — тут же спрашивает Дана.

Парень тянет ткань дальше, и открывается часть груди, покрытая кровью так же, как и шея. Алан с шумом выдыхает, едва сдерживая стон. Я прикрываю рот рукой, чтобы не закричать. Это кровавое месиво. Кожа на шее и груди покрыта кровью, под которой просматриваются края волдырей…

— Сунулся в Улей, вот пчёлы и покусали, — шепчет Дэннис сосредоточенно, а глаза девушки округляются, и она переводит взгляд на меня, словно надеясь, будто я объясню, что происходит.

— Что ты там забыл? — словно ничего больше не замечая, повторяет допытываться у Алана Дэннис.

Он осматривает ужасную рану, пока Дана испуганно наблюдает за происходящим. Она отступает каждый раз, когда Алан шумно выдыхает, пока в итоге не оказывается едва ли не рядом со мной.

— В ванной на верхней полке аптечка. Принеси, — просит Дэннис. — Дана! — приходится повторить просьбу несколько раз, пока девушка приходит в себя, а потом всё-таки уходит в ванную.

— Ты не любишь быть чужаком, — говорит парень Алану, — так что повторю вопрос: какого чёрта ты сунулся туда?

— Хочешь получить объяснения? — произносит Джонс и болезненно морщится. — А как насчёт тебя? «Безопасность у нас превыше всего. Мы выстраиваем сотрудничество только на доверии»?

В памяти всплывает жуткое лицо из моего ночного кошмара — изуродованное рваными ранами, из которых сочится алая жидкость, и женский голос, как будто искажённый маской: «Мы выстраиваем сотрудничество только на доверии».

— В ту ночь ты добавил к своему проклятому милосердию ещё и глупости. Хочешь быстрее прийти к смерти?

Я вздрагиваю от его слов, но Дэнниса они не то что не пугают — похоже, даже не удивляют.

— Когда Коди сказал, что генерал как будто знал заранее о моём укусе, то я сразу понял, кто ему доложился. Дважды два четыре: догадаться настолько легко, что даже скучно.

— Что ж, — тянет Алан, вновь морщась. — Видимо. тебе пора озвучить свои догадки. Главное, не смотри на меня так.

— А на кого ещё мне смотреть? — хмуро откликается парень. — Я понимаю, что слова о сотрудничестве на доверии передал генералу ты.

— Значит, ты подслушал конец нашей беседы, — говорит Алан, снова горько усмехаясь.

— Да, — с готовностью отвечает Дэннис.

Я перевожу взгляд с одного парня на другого, пытаясь вникнуть в смысл, но так ничего и не понимая.

— У меня не было другого варианта, Дэн. Ты сам это понимаешь.

— Я, конечно, ждал, что ты попытаешься меня сдать, но не думал, что сделаешь это так скоро и, скажем так, — Дэннис молчит несколько секунд, прежде чем продолжить, — незамысловато.

— Неужели ты действительно думаешь, что моей целью было по-настоящему тебя сдать, как ты сказал? Бронсон считает, что, если хочешь что-то спрятать, нужно подсунуть это противнику прямо под нос. А когда серьёзное обвинение оказывается ложным, к бывшему подозреваемому обычно проникаются глубоким доверием.

Я и до этого не понимала сути их разговора, а теперь ловлю себя на мысли, что перестаю улавливать смысл даже отдельных фраз, вырванных из речи. Но парни друг друга, похоже, прекрасно понимают.

— Намекаешь, что пытался помочь? — усмехаясь, спрашивает Дэннис. — Допустим для этого ты сказал генералу, что я пытался пробраться, куда не следует. А разболтать, что мне подарили укус, — это тоже была часть плана?

Они вперяются друг в друга мрачными взглядами.

— Нет, — признаётся Алан. — Это было не моё донесение.

Брови Дэнниса удивлённо приподнимаются.

— А чьё же?

Джонс медлит.

— Сьерры, — наконец говорит он. — Она сказала, что определить, сотрудничаешь ли ты действительно с кем не надо, несложно. Предположила, что, если ты решился на этот шаг, то насекомые не особенно тебе обрадовались, а значит, могли с лёгкостью оставить сувенир на память.

Дэннис задумчиво кивает.

— Поэтому он хотел увидеть мои рёбра, а, когда ничего не оказалось, то он разочаровался.

Парень сосредотачивает взгляд на Алане.

— Если всё так, ты мог бы хоть предупредить.

— Он намеренно забрал нас с Коди. Можешь спросить его, если мне не веришь.

Дэннис шумно выдыхает.

— Мне это не нужно: я и так знаю правду.

Они молчат несколько минут, пока я продолжаю вжиматься в стену, со стороны наблюдая за парнями и пытаясь разобраться, что вообще происходит.

— Пока твою сестру дождёшься, можно умереть.

Слова Алана пугают меня, но на удивление я не вздрагиваю, как обычно. Неуместно смешливая интонация поражает, но я отчётливо осознаю, что это действительно не более, чем шутка.

— Если ты добрался до моей квартиры, выживешь, — парирует Дэннис не менее грубовато. — Дана! — окликает он сестру. — Что ты там копаешься?

— Чёрт ногу сломит в твоих таблетках! — ворчит девушка, показываясь из комнаты.

— Что там искать? — отвечает Дэннис в тон ей.

— Всё было раскидано по полкам, — огрызается она, подходит к парню и протягивает ему ящичек с красным крестом на крышке, которая кажется и то не такой белой, как лицо девушки.

При виде креста по центру в моём горле застревает крик. На мгновение в памяти всплывает сон, в котором мужчина нёс такой же ящичек с ненавистными капсулами, и, хотя до сих пор не знаю, чей это был папа, что за таблетки и для чего он приносил, одно только воспоминание затрагивает в моей душе какие-то болезненные ощущения…

— Я пришёл к тебе, потому что ты один из немногих знаешь, что с этим делать, — голос Алана возвращает меня к реальности.

— Тогда ты ошибся, — тихо откликается Дэннис, начиная копаться в ящике. — Я не знаю, что делать, — признаётся он хмуро, и, хотя я не совсем понимаю, о чём идёт речь, досада парня передаётся и мне. Однако, вопреки собственным словам, он обращается к девушке, — Дана, воды!

— В стакан? — растерянно спрашивает она.

— Нужно промыть раны.

Она кивает и приносит с кухни миску с водой, очень похожую на ту, над которой выворачивало однажды меня.

— Дана, можешь протереть рану, пока я найду что-нибудь из лекарств? — просит Дэннис, а девушка смотрит на Алана с нескрываемым ужасом.

Воин закрывает глаза. Он еле дышит, и когда Дана осторожно касается его плеча, даже не реагирует. Я смотрю на эту картину, и глубоко в груди зарождается такой ужас, что в глазах начинают танцевать белые пятна…

— Давай. Он отключился, — подгоняет Дэннис, и я облегчённо выдыхаю. — Мне нужно подготовить состав, иначе завтра одного взгляда на его шею будет достаточно, чтобы о ране узнала вся военная база. Боюсь, не я один догадаюсь, откуда взялся отёк.

Дана пытается что-то ответить, но её голос так и не звучит. Она несколько раз открывает рот, не произнося ни слова, пока Дэннис копается в ящике. Потом девушка берёт какой-то предмет, похожий на кусочек ткани, и начинает с опаской протирать кожу Алана. Он приходит в себя и при каждом прикосновении сжимает челюсть, словно мучаясь от боли. Черты его лица искажаются. Дана продолжает, хотя я вижу, что её руки дрожат. Она протирает шею и грудь Алана, и постепенно рану становится видно.

Это похоже на ожог: кожа вздувшаяся, постепенно появляются пузыри, только вот они слегка светятся ярко-зелёным цветом. Не таким, какой бывает молодая трава, но гораздо более непривычным, пугающим… И в моём сознании шевелится какое-то смутное воспоминание.

Дэннис тем временем переливает голубоватую жидкость из одной баночки в другую, а потом добавляет туда какой-то светлый порошок. Он смачивает кусочек ткани жидкостью и протирает кожу. Алан шипит сквозь стиснутые зубы. Пытается что-то сказать, но слишком тихо, и Дэннис склоняется над ним, пытаясь различить слова.

— Динаты перенесли время визита, — с трудом произносит Джонс.

— Я это уже слышал, — устало сообщает Дэннис и продолжает протирать кожу. — Сьерра сказала.

Алан пытается продолжить и даже чуть приподнимается:

— Ты не понимаешь…

Но обессиленно откидывается обратно на диван.

— Молчи, — советует Дэннис и продолжает работу.

— Ему больно? — не выдерживаю я, хотя ответ очевиден.

— Ещё бы, — морщится Дана. — Хорошо его отделали. Эта чушь никогда не помогает. В лучшем случае уберёт синяки.

— Этого будет достаточно, чтобы генерал его не убил, увидев такую рану.

— Раненым помогают, — изумляюсь я, — а не добивают их.

— Это не просто рана, — задумчиво протягивает Дана, — это чёрная метка, символ того, что тебя выбрали пчёлы.

Они с Дэннисом тревожно переглядываются. А я не понимаю ни слова.

— Что бы это не означало, — говорит парень, — если останется след, Джонсу конец.

Несколько секунд до меня доходит смысл слов, пока я скольжу взглядом по ярко-зелёным разводам. Чёртов укус пчелы. Помню, как эти слова прозвучали в голове, когда мне снился кошмар. Укус пчелы… Что означают эти слова?..

А потом я просто делаю шаг из своего укрытия.

Не знаю, как тальпы исцеляются, но Дэннис в этом явно не слишком хорош.

— Дай мне, — говорю настойчиво, легонько отталкивая парня в сторону.

Он не сразу понимает, что я хочу сделать, но потом догадывается и пытается перехватить меня за руку:

— Габи, погоди!

Но я успеваю крепко сжать потную ладонь Алана, а другую руку поднимаю в нескольких сантиметрах от его груди, закрываю глаза и представляю, как могут выглядеть клетки.

В них искрятся крупные капли смелости. Их так много, что ткань едва ли не блестит, словно ослепляя мою чувствительность. Не сразу я различаю тёмные пятна… Они очень похожи на те, что я чувствовала у Дэнниса, только их гораздо меньше. Мне показалось, что дух парня болен. Но для Алана эти пятна — часть его души… Тогда, с Дэннисом, я ощущала, как чужое тело хотя бы немного ощущает моё вторжение. Сейчас же чувствую только неосознанный благодарный отклик. Ощущаю в клетках неуверенный огонёк — любовь… Но если у Дэна он ярко горит, то у Алана лишь тлеет, как отголосок прежних чувств.

Мысленно я нахожу то место, от которого распространяется боль и посылаю тепло в пустоты, что образовались в повреждённой ткани. Алан облегчённо выдыхает. Мне даже не нужно смотреть на раны: я чувствую, как их края покрываются мелкими розово-фиолетовыми цветками. Повреждённая кожа наверняка зарастает, но не считая слабости, которая появляется в моём собственном теле, Алану ещё потребуется немало энергии, чтобы полностью восстановиться.

Я открываю глаза: воин смотрит на меня из-под полуприкрытых век. Он пришёл в себя, но то и дело выпадает из реальности, и ему приходится прилагать усилия, чтобы не потерять сознание. Ощущаю собственное бессилие, но главное, что у меня получилось. Со временем кожа полностью покроется цветами, бутоны раскроются, а затем осыплются. Но уже сейчас рана станет не такой заметной и не будет доставлять жгучую боль.

Я хочу спросить у Дэнниса, можно ли считать исцеляющие цветы следом, который грозит «Джонсу концом», но до меня доносится шёпот Даны, восхищённый и испуганный одновременно.

— Невозможно…

Открываю глаза и вижу досаду в глазах Дэнниса. Неужели цветки всё равно выдадут Алана генералу?

— Как она это сделала?! — Дана кладёт руку мне на плечо, и я машинально поворачиваюсь к ней. — Кто ты вообще такая? — девушка не спрашивает, а требует ответа. — Я одна ничего не понимаю?

Она смотрит на Дэнниса, а потом снова на меня. Чувствую, как в груди неприятно покалывает: она была приветливой, а сейчас в её голосе звучит неприязнь и страх.

— Послушай… — начинает Дэннис, но Дана его перебивает:

— Это ты меня послушай! Какими бы глупостями вы тут не занимались, ты мог бы предупредить меня, что она — артифик.

Что? По её мнению, я — робот?..

Дэннис удивлён не меньше моего:

— Она — человек!

Дана приподнимает брови.

— И с каких пор у людей есть такие способности?

— Так… получилось, что у неё есть, — впервые вижу Дэнниса по-настоящему растерянным. — Никто не должен узнать.

— Хотите нажиться? — осуждающе спрашивает девушка.

— Если о её способностях узнают, то разорвут на части, — с трудом проговаривает Алан под тяжёлым взглядом Дэнниса. — Тебе придётся ей сказать, — произносит воин, обращаясь к парню и кивая ему на Дану.

— Если бы не ты, не пришлось бы, — огрызается Дэннис, даже не пытаясь усмирить гнев. Как ты только вообще впутался в это всё?! — восклицает он, бросая на Джонса гневные взгляды, а тот смотрит почти виновато. На лице Дэнниса вдруг отражается озарение. — Ты знал, что генерал привезёт её, не так ли? — задумчиво произносит он, а глаза зло темнеют.

— Эй, я ещё здесь, забыли?! — возмущается Дана, и я чувствую, что напряжение покалывает моё биополе.

Алан и Дэннис не сводят друг с друга взгляда. Слова девушки их, видимо, не трогают.

— Похоже, знал, — едва не рычит Дэннис. — Надо было отправить тебя к генералу с пчелиным укусом. Я бы посмотрел, как ты объяснишь ему, зачем повстанцам награждать тебя чёрной меткой.

— Ты можешь винить меня во всех грехах, как обычно, — говорит Джонс так же зло, как и Дэннис. — Но сказать тебе придётся. Не спрашивай, как я оказался в этом чёртовом проекте! Подчинился, потому что генерал слишком хорошо меня знает и другими манипулировать умеет!

Глаза Дэнниса темнеют так, что по моему телу пробегает нервная дрожь.

— Тебе всегда хотелось впутать Дану в подозрительные истории, — почти рычит он.

— Она в твоей квартире, — бормочет Алан.

— Но ты не против, что всё так обернулось, верно? Как удачно складываются обстоятельства: сначала Габриэлла, затем я, теперь Дана. Сколько ещё жертв тебе нужно, чтобы на работе стало интереснее?

— Дело совсем не в этом, — отрезает Джонс.

— Так объясни, — грозно предлагает Дэннис, но Алан молчит.

Мы с Даной переглядываемся, чувствуя, словно оказались среди увлечённо играющих детей, но никто не объяснил правила игры нам.

Дэннис склоняется над Джонсом.

— Боишься? Вдруг испортишь и без того отвратительное впечатление о себе?

Воин бросает на Дану смущённый взгляд, а потом смотрит на меня. Грустно. Дэннис прослеживает за взглядом, а потом резко оборачивается снова к Алану. Если бы я сначала увидела такого Дэнниса, я вряд ли посчитала его тем, кому стоит доверять…

— Прежде чем называть меня трусом, — начинает Алан, но парень прерывает его:

— Что сделать, Джонс?! Что предлагаешь?! Ты ведь не говоришь правду, а мне до безумия хочется знать, зачем ноги понесли тебя к пчёлам. Кстати, не в первый раз, верно? — Дэннис понижает голос, и холодок пробегает по моей спине. — Ведь это ты сообщил генералу о моём походе к пчёлам? Разве нет?

— Ты ходил к мятежникам?! — голос Даны звенит от ужаса и гнева. Но сегодня любые её вопросы остаются без ответов.

— Молчишь, — продолжает Дэннис, похоже, замечая только Алана. — Почему не скажешь всё, как есть? Смелость не позволяет?

— Я не сообщал! — восклицает воин, но Дэннис продолжает так же тихо и угрожающе, как прежде:

— Бронсон отправил тебя следить за мной. Верно?

— Проблема в том, что не меня одного, — слабым голосом отвечает Алан. — Генерал поручил это человеку, который должен был следить за тобой.

В голосе Дэнниса звучит ехидство, когда он говорит:

— Он тебе больше не доверяет.

Джонс долго ничего не отвечает. Они с Дэннисом, как и прежде, сверлят друг друга взглядами, пока наконец Алан не сдаётся:

— Теперь доверяет, — мрачно сообщает он. — Я позвонил генералу в тот момент, когда пчёлы как будто напали на нашего человека.

— Что значит «как будто»? — переспрашивает Дэннис с плохо скрываемым раздражением.

— Генерал слышал, как они дрались, а я пытался помочь, но вдруг всё вышло из-под контроля… — Алан на мгновение замолкает, и я думаю, что ему снова больно, но он продолжает: — Бронсон стал свидетелем, как я уносил ноги. Он испугался, что и мне не поздоровится, и тогда он потеряет своего верного солдата. Но Дэн, не говори мне о доверии! — вдруг глаза Джонса краснеют ещё сильнее и начинают блестеть, как бывает прежде, чем они наполнятся слезами, — потому что нашего человека догнали не пчёлы. Если бы я позволил ему добраться до генерала, — Алан часто моргает, и я не понимаю, что с ним происходит, равно как и не понимаю то, почему лицо Даны вытягивается от удивления, а потом девушка прикрывает рот, словно сдерживая возглас, — если бы я не сделал то, что совершил, ты был бы уже в Бункере или хуже того — в космосе. Мне пришлось своего же человека…

Глаза Дэнниса излучают мрак, когда парня пронзает какая-то догадка, и он торопливо прерывает воина:

— Я понял, Алан.

А я вот ничего не понимаю.

Взгляд Дэнниса, обращённый на Джонса, смягчается, как и тон его голоса.

— Я понял, что произошло.

— О Дане я лишь догадывался, — добавляет Алан. — Не мог знать наверняка.

— Почему тебя наградили пчелиным укусом? — спрашивает Дэннис вновь грубовато, хотя я больше не чувствую его злости.

Воин бросает на меня взгляд, а затем говорит:

— Надеялись, что Габи меня исцелит. А иначе, они не решились бы на то, чтобы помочь нам.

— Нам?! — одновременно произносят Дэннис и Дана. А потом парень добавляет:

— Чтобы помочь тебе. Нас это никак бы не касалось.

— Ты вообще слышишь, что я сказал? — с отчаянием в голосе спрашивает Алан.

— Слышу, — рявкает Дэннис. — Захотелось стать героем.

— Кому, как не тебе, меня понять?! — горько усмехается воин. — Однако ты всё-таки считаешь меня трусом, — добавляет он грустно. — А ты поступаешь смело? Тебе придётся рассказать всё Дане, хочешь ты это или нет.

— Рассказать — что, в конце концов?! — в очередной раз восклицает девушка.

— Он не расскажет, — криво улыбаясь, говорит Алан. — Кишка тонка. Слишком хочет защитить всех и сразу…

Дэннис выпрямляется во весь рост. Он сжимает кулаки. Желваки играют на скулах. Его тело напрягается, словно готовясь к прыжку. Или нападению. Однако не обращая внимания на парня, Алан продолжает:

— У него никогда не получается это сде…

— Прекрати, Джонс.

— … сделать. Он всегда слишком долго тянет, прежде чем…

— Она с Земли, — этими словами Дэннис вдруг прерывает речь Джонса.

Тот поджимает губы, а потом я понимаю, что он пытается сдержать победоносную улыбку.

Дана смотрит на меня, как на фантома, которого совсем не ждали, и мне кажется, даже воздух боится шевелиться.

— Мы все с планеты, — говорит девушка, хотя по её взгляду ясно, что она понимает, о чём речь. А я, хоть и понимаю, не могу осознать, что происходит.

— Она — землянка, тайно взятая в плен Бронсоном, — продолжает Дэннис, и на глаза Даны наворачиваются слёзы. Одна медленно скатывается по щеке, когда девушка ко мне подходит. Будь это кто-то другой, я уже сделала бы шаг назад, но почему-то верю, что Дана не причинит мне вреда.

— Как это возможно? — шепчет она, разглядывая меня несколько долгих секунд, медленно поднимает руку, и я чувствую, как её холодная ладонь нежно касается моей щеки. — Ты настоящая, — произносит она, слабо улыбаясь сквозь слёзы. Вдруг в её глазах промелькивает настороженность, а затем страх. Она кладёт руку мне на лоб и поворачивается к Дэннису: — Она вся горит! У неё жар.

— Температура её тела выше нашей, — предупреждает парень, и девушка вновь оборачивается ко мне со словами, которые уже произносила:

— Как это только возможно? Как ты оказалась здесь? На Земле есть жизнь? Мы можем вернуться? Там все такие же красивые, как ты?!..

Вопросы сыплются на меня, как капли дождя, и я не представляю, на какой из них отвечать. Меня выручает Дэннис:

— Дана, сделай глубокий вдох. Выдох. Отдышись.

Девушка замечает на моём запястье куар-код и легонько касается его.

— Гражданка Тальпы? — она горько усмехается. — И какова её дальнейшая судьба?

— Бронсон хочет власти, — отвечает Дэннис, растирая виски, словно его мучает головная боль. — Действует тайно, скрывается от динатов. Надеется заручиться поддержкой мятежников.

— Значит, впереди встреча с нелегалами? — догадывается Дана, в то время как её взгляд становится всё более грустным и даже испуганным.

— И проблема в том, что динаты приедут сюда со дня на день, — говорит Дэннис.

Девушка меняется в лице. Её глаза темнеют, брови сходятся на переносице. Гнетущая тишина оседает на наши плечи, как густой туман. Дана делает глубокий вдох, словно он жизненно необходим, чтобы произнести следующие слова:

— Когда я уезжала, отец сказал, что динаты отправятся в Третье крыло уже послезавтра. А с ними прибудет и Верховный Наставник.

— Что?! — восклицает Дэннис, и его лицо искажается от ужаса, а затем гнева. Взгляд останавливается на воине, и тот выдерживает его.

— Динаты начали подозревать Бронсона, — говорит Джонс. — Верховного Наставника они берут с собой на случай, если кому-нибудь нужно будет воздать по заслугам.

— Ты знал, — тихо рычит Дэннис, и Алан не отрицает.

— Поэтому и сунулся к пчёлам, — тихо говорит Джонс.

Его признание, похоже, поражает парня, потому что гнев исчезает без следа. Обессиленно он опускается на пол перед Аланом и хватается за волосы, когда тот продолжает:

— Я хотел предупредить пчёл.

— Удалось? — с надеждой спрашивает Дэннис, подняв голову на Алана.

В следующую секунду он уже хватается за ленту, но воин вяло пытается перехватить его ладонь.

Не могу представить, каким должен быть ответ, и как меня смогут спасти какие-то пчёлы, но сердце замирает в ожидании слов Алана.

— Они готовы, — произносит он, и Дэннис облегчённо выдыхает.

— Спасибо, — говорит парень, не глядя на Джонса, но искренне. Впервые за весь разговор взгляд Дэнниса не просто смягчается: он полон благодарности.

Таинство момента разрушается, когда Дана прочищает горло, словно напоминая о себе.

— Можно тебя на минутку? — обращается она к Дэннису.

Он устало кивает головой, смотрит сначала на меня, потом на Алана, а затем поднимается. Спустя несколько секунд они заходят в ванную, и за ними закрывается дверь. Я стараюсь не думать о том, как красива Дана, и как много у них с Дэннисом секретов. Стараюсь не думать и о том, что разговор, вероятно, пойдёт обо мне.

— Спасибо тебе, Габи, — к реальности меня возвращает голос Алана, который неожиданно звучит ближе.

Пока я смотрела на закрытую дверь, он уже приподнялся и сел на диване. Карие глаза светятся искренней благодарностью. Алан проводит рукой по лицу, словно пытаясь собраться с мыслями и что-то сказать. Мне бы тоже не помешало прийти в себя.

— Многое из того, что вы обсуждали, я не понимаю, — признаюсь тихо, — но из-за меня ты не обязан рисковать.

Просто хочу, чтобы Алан это знал.

Он смотрит на меня изучающе и задумчиво молчит, а потом его глаза светятся улыбкой, когда он произносит:

— А Дэннис? Он тоже не обязан?

Теперь молчу я, не зная, что сказать. Слава Иоланто, воин не требует ответа. Он медленно поднимается на ноги и останавливается передо мной. Немного шатается, но выглядит гораздо лучше, чем прежде.

— Габриэлла, я попрошу тебя кое о чём, — в тоне его голоса слышу глубокое беспокойство. — Я заметил, что у тебя есть лента. Покажи мне.

Я поднимаю руку, и воин подносит к ней свою. Ленты не соприкасаются, но находятся близко, и на них отражаются какие-то символы. Я успеваю заметить только несколько мелких рисунков, как раздаётся тихий писк и на экране появляются знаки.

— Это номер моей ленты. Найдёшь такую запись. Видишь: Алан? Ты сможешь со мной связаться. Как думаешь, справишься?

— Я умею читать, — признаюсь, увидев имя на экране.

Буквы выглядят немного другими, но я сумею их распознать.

— Пообещай: если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, ты дашь знать, — Алан внимательно изучает моё лицо, а я старательно отвожу взгляд, рассматривая ленту. — Габи?

Я поднимаю голову и говорю:

— Хорошо.

Вряд ли я когда-то решусь обратиться за помощью. Тем более к Алану.

— Ты можешь мне доверять, — произносит Джонс. — Можешь рассказать о том, что тебя беспокоит, спросить о чём угодно, попросить о помощи, что бы ни понадобилось.

Я хотела бы задать вопрос прямо сейчас. О тех цветах, которые видела на Нимфее, о том, почему тальпы мучают фацелию, почему угнетают эти чудесные цветы, знают ли они, чем они могут быть полезны, обманул ли Дэннис, говоря, что они не несут ценности и их выращивают просто для красоты… Я хотела бы спросить Алана или даже самого Дэнниса, но так только выдам себя и поэтому молчу.

— Обещай, что позвонишь, когда понадобится помощь, — повторяет Джонс.

— Обещаю, — как можно убедительнее лгу я.

Он задумчиво кивает. Его взгляд скользит по моему лицу.

— Ещё я хотел спросить…

Открывается дверь, и в комнату возвращается Дэннис. Даны с ним нет.

— Ты ещё здесь? — мрачно бросает парень.

— Уже ухожу, — огрызается Алан, так и не сказав мне, что хотел.

Он, пошатываясь, подходит к входной двери и открывает её, но воина окликает Дэннис:

— Насчёт Даны ты точно солгал, — с вызовом произносит он. — Ты не просто догадывался, что Бронсон устроит её приезд. Ты знал это наверняка!

Лёгкая улыбка касается губ Алана.

— Возможно, — соглашается он и скрывается за дверью.

Наши с Дэном взгляды встречаются.

— Что бы он не сказал тебе, забудь, — вкрадчиво произносит парень, и в то же время он его голоса кажется почти умоляющим. Пока я задумываюсь, как возможно такое сочетание, он добавляет: — Особенно если Алан предлагал помощь.

Меня пронизывает проницательный взгляд, и я не нахожусь, что ответить, поэтому Дэннис продолжает:

— Я уже говорил тебе, что ты не можешь доверять никому, кроме меня и Коди.

Наблюдаю за тем, как парень подходит к кухонному столу и начинает раскрывать свёрток. Через несколько минут я вижу несколько прозрачных коробок, в каждой из которых или орехи пекан, или мангустины.

Должно быть, моя улыбка получается вымученной, потому что во взгляде Дэнниса, который он вновь поднимает на меня, сквозит грусть. Не в силах это видеть, я ухожу к полкам с горшками, пока парень говорит:

— Ты испугалась, увидев рану Алана.

— Когда он потерял сознание, я подумала, что… — не подумав, произношу я и, вовремя осознав, что сейчас скажу лишнее, резко замолкаю.

Правда в том, что это выглядело, как будто он…

— Я подумала, что ему совсем плохо, — говорю я, не желая даже мысленно озвучивать ужасное слово, но Дэннису хватает решительности, и он громко произносит:

— Ты подумала, что Алан умер.

Невольно вздрагиваю от царапающих душу звуков правды и всем своим существом чувствую, как приближается Дэннис. Он останавливается за моей спиной на достаточном расстоянии, чтобы мы даже не соприкасались, и в то же время слишком близко, чтобы я не почувствовала напряжение в его поле.

— Я рада, что ему стало легче, — говорю совершенно искренне, и признание заставляет меня шумно выдохнуть. — Он выглядел настолько обессиленным. Не представляю, как он вообще смог встать и уйти сам.

— Пчелиный укус доставляет немало неприятностей, — объясняет Дэннис, и я отмечаю, что его голос действительно звучит гораздо ближе, прямо за моей спиной.

— Глупо, что я решила, будто… ему совсем плохо, — тихо говорю я, так и не найдя в себе силы произнести пугающее слово.

— Это не глупо, — на удивление, возражает парень. — Не думаю, что ты часто видела смерть.

— Я никогда её и не видела…

Кажется, мой шёпот звучит слишком громко. Хоть я и замолкаю, не договорив фразу, понимаю, что не стоило произносить даже это. Нужно исправить ситуацию, и я выпаливаю:

— Хотя сама появилась на свет дважды.

Становится ещё хуже, и я мысленно даю себе слово впредь вообще молчать. Но следующие слова Дэнниса заставляют меня забыть обо всём.

— Я испугался, что ты не очнёшься…

Его шёпот выбивает из лёгких воздух…

Я оборачиваюсь так быстро, что даже не успеваю задуматься, стоит ли это делать.

Между нами так мало пространства, что если бы я протянула руку, то могла бы коснуться его щеки.

Чёрные, бездонные глаза пожирают меня взглядом.

— Когда пришлось вколоть тебе состав из трав, ты долго не приходила в себя, а потом тебе было так плохо, что это рядом не стояло с сегодняшним состоянием Алана. И я испугался: вдруг ты погибнешь. Я даже подумал, вдруг ты делаешь это намеренно…

«Прежде, только оказавшись в плену, светлячки сразу же убивали себя, лишь бы не оставаться среди нас»; «Светлячок оказался в нашем крыле впервые. Живым…». Я даже не знаю, действительно ли произносил Мучитель эти слова, или их можно считать играми моего разума, впавшего в полуобморочное состояние.

Хочется спросить, оказывались ли другие солнечные на станции — до меня, однако отвлекаюсь на богатую палитру чувств, которые проскальзывают в голосе Дэнниса…

В какой-то момент я как будто вижу отблески огня в чёрных глазах, и по моему телу проходит волна жара, но, прежде чем я успеваю хоть что-то сказать, Дэннис отводит взгляд. Он отворачивается к полкам с цветами и упирается руками в одну из них, нависая над горшками. Взгляд бесцельно блуждает по цветам, а потом останавливается на кактусе, у которого на одной стороне появились новые — маленькие иголки…

Значит, всё было не зря. Мелисса могла бы мной гордится.

Мои мысли почти начинают утекать в русло грусти и отчаяния, когда Дэннис поворачивает ко мне лицо, и в его глазах мерцает… радость. Сдержанная и скромная, и тем не менее настоящая…

— Ты это сделала.

Это не вопрос.

— Ты смогла его исцелить.

Дэннис выпрямляется во весь рост и делает всего шаг, но этого оказывается достаточно, чтобы между нами почти не осталось пространства.

Запахи розмарина, полыни и мяты обрушиваются на меня с такой яростью, что начинает кружиться голова, и я вспоминаю, что в прошлый раз из-за этого я оступилась и упала бы, не поддержи меня Дэннис под локоть. Тогда, на Нимфее, мы оказались так же непозволительно близко — прямо как сейчас, дышать было тоже трудно, а потом дыхание вообще прервалось, когда взгляд парня опустился к моим губам…

Вновь возникает такое же напряжение, что появилось и когда Дэннис обнял меня. От его рук и тела некуда было деться. У него оказались очень сильные, но нежные руки, которые сжали меня в объятиях так осторожно, словно я могла рассыпаться от одного лишь прикосновения. А когда парень отстранился, на меня обрушилась пустота.

Так не должно быть. Я не должна это чувствовать. И не должна хотеть, чтобы это повторилось.

Замечаю, как нервно дёргается его кадык, прежде чем он шепчет:

— Спасибо.

И его ищущий взгляд вновь спускается к моим губам…

— Алану можно будет доверять, только если… — звонкий голос Даны обрывается на половине фразы, когда она стремительно входит в комнату, а затем замирает на пороге, глядя на нас, и мы с Дэннисом, не сговариваясь, отшатываемся друг от друга и оборачиваемся к полкам, вперяя взгляды в горшки с растениями.

— Если завтра утром люди Бронсона нас не схватят, — гораздо тише и с меньшим воодушевлением заканчивает предложение Дана, подходя к нам, но мои щёки пылают, и я не нахожу в себе сил взглянуть на девушку.

— Нет никаких «нас», — отвечает Дэннис грубовато и поворачивается к Дане. — Ты едешь к Ньюту.

— Это не обсуждается, — с чувством собственного достоинства говорит девушка. — Нас могут схватить уже сегодня.

— Именно поэтому ты едешь к Ньюту прямо сейчас. И нет никаких «нас», — напоминает Дэннис бесстрастно, однако решительно.

— Джонс может всё рассказать Бронсону, тот не накажет нас сразу, а заманит в ловушку.

— Алан не любит тайные договоры с теми, — говорит Дэннис, — кто посылает следить за мной, а ещё одного солдата — следить за ним. И вообще что-то подсказывает мне, что он не пойдёт на такой шаг. В нашем обществе есть девушка, к которой он неравнодушен, — со вздохом произносит Дэннис.

Дана усмехается.

— Это давно в прошлом, сам знаешь.

— Я говорю о другом человеке, — предупреждает парень, и я чувствую, как они одновременно смотрят на меня.

Теперь я точно не найду сил обернуться.

Раздаётся звонок, и Дэннис вставляет в ухо наушник:

— Да, Алан. Уже соскучился?

Прохаживаясь из стороны в сторону, парень несколько минут внимательно слушает, что ему говорит воин, но Алан что-то шепчет, и я не слышно ни слова.

— Что? — хмуро переспрашивает Дэннис, и я невольно оборачиваюсь, замечая, как он бросает на меня напряжённый взгляд и приподнимает одну бровь в ответ на слова, которые я не слышу, приоткрывает рот, шумно выдыхает, проводит ладонью по переносице и закрывает глаза, растирая их пальцами, а потом резко отпускает руку, и она безвольно падает.

— Отбой, — шепчет парень с видом человека, который пытается смириться с неизбежной болью.

— У нас много работы? — спрашивает девушка, как и я, не сводя взгляда с Дэнниса.

— Дана, ты не будешь в этом участвовать, — шепчет парень устало.

— Чёрта с два! Ещё как буду, — обещает девушка. Дэннис пытается что-то сказать, но она перебивает его: — Я прошу тебя, не начинай, этот бессмысленный разговор.

— Нас поймают с поличным!

Дэннис запускает ладонь в волосы и начинает перебирать их, словно у него раскалывается голова.

— Мы встретимся с повстанцами, — произносит он, и я чувствую, как всё моё тело начинает трясти.

— Завтра? — обеспокоенно спрашивает Дана.

Он поднимает голову. В глазах — тоска и отчаяние.

— Сегодня ночью.

Я должна унять биение сердца, или его услышат все жители этой станции…

— Динаты приехали раньше, — шепчет Дана. — Значит, у нас мало времени.

В её голосе звенит возмущение, и парень отвечает в тон:

— Я сделаю вид, что не услышал твоё нелепое замечание: нет никаких «нас», — в третий раз повторяет Дэннис, но девушка вновь игнорирует его. Она решительно поворачивается ко мне и говорит:

— Прежде чем всё начнётся и нас поймают с поличным, думаю, нам нужно ещё раз познакомиться, Габриэлла с планеты Земля.

Девушка загадочно улыбается и протягивает мне руку.

— Добро пожаловать. Меня зовут Дана. Я сестра Дэнниса.

ГЛАВА 34 (Дэннис). ПЕЧЬ, ПОЛНАЯ ОГНЯ

Я выбегаю из комнаты и опираюсь на стену. Сердце болезненно колет, и трудно дышать. Он обманул. Его слова не могут быть правдой. Мама жива! Жива!

«Террористический акт, — звучит в сознании голос отца. — Платформа сгорела, как и судно. Был взрыв. Космические лифты разрушены… Погибли многие… Эллен».

— Не может быть, — шепчу я вновь и вновь. — Не может быть.

Кто-то кладёт мне на плечо тёплую ладонь, но я оборачиваюсь только спустя несколько минут. Ньют Оутинс. На моём лице, искажённом отголосками боли, что взрывается в груди, как атомные бомбы, отражается неожиданный и пронзительный прилив радости и надежды, потому что лицо мужчины перекашивается.

— Ничего не вышло, парень, — шепчет он надломленным голосом. — Я искал её повсюду, но так и не нашёл… Она осталась там…

Не вышло. Не нашёл. Осталась.

— Прости меня…

Прости меня? — Просто «прости меня»?

В мои онемевшие руки Ньют кладёт цепочку с кулоном, ту, что ему дала мама, в день, когда я видел её саму в последний раз…

Несколько секунд. Всего каких-то несколько секунд, в течение которых для тысяч людей на Тальпе не происходит ровным счётом ничего, но во мне в это мгновение ломается что-то важное, как будто по одной из несущих конструкций дамбы идёт трещина, и плотину прорывает… Мрак, что таился где-то в одном-единственном уголке души, вдруг пульсирует, расширяется и растекается тягучей смолой, которой так много, что достаточно всего одной искры, чтобы всё запылало огнём.

— Это видеозаписи Эллен. Они были сделаны во время сеансов с роботом-психологом. Так ты получишь ответы хотя бы на некоторые вопросы.

Ответы на вопросы? На какие? — Остался только один: как я это допустил?!..

— Другие так и останутся навсегда тайной. Тайной, которую с собой в могилу унесла твоя мама.

Вот и искра.

Нет даже секундного промедления перед тем, как я заношу кулак и ударяю Ньюта со всей силы. Первый раз. Второй. Третий. Он не сопротивляется, и я теряю счёт ударам.

Хочу убить отца. Хочу, чтобы весь мир исчез к чёртовой матери. Хочу исчезнуть сам. «Ты виноват, — шепчет чернота внутри меня, пытаясь прорваться наружу. — Виноват только ты, и знаешь это сам».

Я кричу и обессиленно падаю. Виноват я. Но только Ньюту я доверял. «Вот именно, — шепчет всё тот же голос. — Только ему ты мог доверять. А теперь не осталось никого». Теперь вообще ничего не осталось. Один лишь мрак. Один, один, один. И ты глубоко одинок, а твоя душа корчится в судорогах и извивается от боли…

* * *

«Тебя мучает то, что ты делал?»

Голос Марвина Вуда звучит в сознании точно, как это было в действительности, — неуместно воодушевлённо, особенно в сравнении с почти жестокими словами.

«Тебя мучает то, что ты делал?»

Я неспешно застёгиваю пуговицы на запястье, а затем верхнюю — на рубашке со стоячим воротником, поднимаю голову и вижу себя в отражении. Весь в чёрном. Как в прежние времена.

Воспоминания врываются в голову без спроса. В сотый раз слышу слова, которые, вероятно, будут преследовать меня до самой смерти: «Что бы ни было, оставаться человеком — единственный выход. Делать то, что диктует совесть, даже если это затронет близких. Кровное родство ещё ничего не значит… Я не смогла поступать по совести и при этом защитить близких. Не знаю, Дэн, как это возможно, но ты справишься. Я уверена. Ты умнее меня».

Мелодичный голос мамы звучит в моей голове снова и снова, причиняя почти физическую боль. Я закрываю глаза, и перед внутренним взором стоит её лицо: миндалевидные чёрные глаза, властный разлёт бровей, медный оттенок тёмных волос… А следом сразу же возникает ужасающая картина — как я вбегаю в комнату и вижу маму лежащей на диване. На щеках ссадины, из носа течёт кровь, губа разбита, перепачканная кровью футболка задрана и собралась под грудью, на рёбрах рана, края которой стянуты стежками, сделанными наспех, а на полу валяется окровавленный нож…

Если сегодня я не справлюсь, то мама верила в меня напрасно. Дважды разочароваться в себе просто невозможно. Или?..

Одна рука невольно тянется к другой и растирает кожу между большим и указательным пальцами. Помню, как Габриэлла делала так же, словно ведомая какой-то силой, что подсказывала ей правильные ответы. «В ладони что-то сверкает и привлекает внимание. Что-то блестящее, но неестественное».

Сейчас мне пригодились бы старые навыки.

Чёрный монах. Длань справедливость. Грош цена сверхспособностям, если даже они не сделают тебя всесильным. «Одну уже уберёг, — язвит внутренний голос, посылая по коже неприятный холодок, — хочешь повторить?..»

Я привык, что люди страшатся меня, помня о моём прошлом, но впервые за долгие десятилетия сам испытываю… страх. Чувство, которое почти незаметно, мимолётно охлаждая мою кожу, заползает под неё змеёй, проникает в грудь, сворачивается кольцами вокруг сердца, а потом начинает сжимать его и давить, вынуждая хватать воздух урывками и в конечном счёте задохнуться.

«Ты всегда был лучшим из нас. Но сломался», — слова Даны колючие, обидные и… правдивые. Да, сестра чертовски права.

«В темноте шепчут чужие голоса и под кожей растекается мрак. Ты поклялся себе, что новых голосов не будет. Но чувствуешь, что не сможешь сдержать обещание». Слова Габриэллы — слова, правдивость которых до конца мне, вероятно, никогда не постичь…

Я почти слышу их голоса. Я до сих пор помню, как зовут каждого из тех, кто долгие годы сражался со мной бок о бок: люди, роботы, даже артифики… Призраки прошлого сгущаются и слоняются за моей спиной. В зеркале я вижу их лица, поочерёдно выныривающие из лоснящейся темноты.

«В тебе есть свет. Но он совершенно неотделим от мрака. Трепетные чувства переплетаются с невыносимой тоской и глубоким чувством вины. Я вижу, как пульсируют разноцветные пятна — от светлых и нежных оттенков до тёмных и грязных». Габриэлла призналась, что не понимает, почему произнесла эти слова. Но я понимал. И я поражался.

Мои волосы высохли. Они в беспорядке падают мне на лоб, уши и глаза, а самые длинные почти достают подбородка. Стоит зачесать пряди, и, я знаю, воспоминания обрушатся на меня с новой силой.

«Холодный металлический блеск. Раны не болят, но будто никак не заживают». Сама того не понимая, Габриэлла ответила на вопрос, мучавший меня десятилетиями: почему прошлое не уходит из моей души? «Ты словно сам не хочешь исцеления». Она права. Я всё ещё не готов отпустить прошлое, потому что моя сила осталась там, позади, а новую веру я так и не обрёл…

Если бы Верховный Наставник мог читать мысли, то уже за один только отказ молиться новому богу и его пророкам Децеливират приговорил бы меня к Воздаянию, и тогда смертная казнь показалась бы меньшим из зол. Помню, эта мысль уже приходила ко мне однажды, когда я сидел в храме и наблюдал за тем, как подобострастно и раболепски граждане тянулись к своему славному спасителю — Верховному Наставнику. Когда-то они смотрели на него с неприязнью и омерзением, а теперь… теперь никто уже не помнит, что за существо он из себя представляет…

Да, кто-то мог бы сказать, что я утратил веру, а другой посчитал бы, что моя вера при мне, и я никогда от неё не откажусь. И то, и другое, вероятно, ложь, но какая разница?

«Сутана со стоячим воротником, символ всхода и длинные руки, что крутятся вокруг тела с нечеловеческой скоростью, тебя больше не пугают? Старческий взгляд не обещает возмездие за грехи?!.. От опасностей держаться подальше ты, по-моему, совершенно не собираешься! Контролируй своих демонов, парень!» — нотации Ньюта Оутинса звенят в голове, как сирена, а следом раздаётся тихий и нежный голос, что принадлежит Габриэлле: «Чувства всё ещё сильны, но человека давно здесь нет… Нет в живых. Есть и другой образ. Но его труднее уловить, он глубже, словно ты прячешь его. Это девушка». Интересно, что Габриэлла почувствовала бы сейчас, открой она мою душу вновь, как книгу? Натолкнулась бы она сразу на новый образ или не смогла бы проникнуть так глубоко в раненное сердце?

Если бы я только мог избежать того, что предстоит сделать. Если бы мог спрятать Габриэллу здесь и укрыть её от всего, что ей придётся пережить… Я бы многое мог отдать, чтобы…

Даже мысленно не хочу произносить эти слова. Я замаран с головы до ног, однако до сих пор не готов признаться, насколько влип. Положение ухудшается тем, что, хоть я давно оставил прошлое там, где ему положено быть, оно вновь просачивается в мою действительность, и если я снова разочаруюсь в себе, то уже бесповоротно.

Собираю волосы в пучок, затягиваю их резинкой и только потом вновь смотрю в отражение. Несколько коротких прядей выбились и падают на лоб. Теперь на висках видны свежевыбритые борозды — по три линии с каждой стороны: сверху — самые короткие, над ухом — длинные. Каждая линия символизировала когда-то данные обеты: отстаивать правое дело, защищать свою семью и братство, служить человечеству. Красивая философия. Высокая концепция. Вполне закономерно, что она оказалась нежизнеспособна.

Я продолжаю рассматривать своё отражение. Да, это точно, как в прежние времена. Не хватает только отстричь волосы, и я вновь стану Чёрным монахом…

Упираюсь руками в белоснежную раковину и вперяюсь взглядом в собственное отражение. Чёрные глаза сверлят меня самого зло и презрительно. Я привык к уничижительному взгляду совести — иного давно не жду.

«Раны не только на твоём теле. Дух болен. Глубоко, гораздо глубже, чем видно глазам, запрятан мрак. Темнота налетала не раз и порывисто, как ветер, словно паутинку, она разрывала сущность — калечила саму душу. И это даже не рана, это как болезнь, только не для тела — для духа».

— Род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки, — шепчу я, не отрываясь от собственного отражения. — Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит… Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь…

Шумно выдыхаю: слова даются гораздо тяжелее, чем я ожидал. Каждый произнесённый звук вынуждает меня окунуться в прошлое, а потом вынырнуть из него вновь. Чтобы продолжить путь.

— Что было, то и будет, и что делалось, то и будет делаться, — продолжаю я, — и нет ничего нового под солнцем… Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.

На раковине лежит маленький пузырёк. Он вставлен в металлическую форму, чтобы не разбился, но сверху есть просвет и видно, что флакон наполнен светлой жидкостью почти до краёв. Ромашка, валериана, мелисса и ещё пара-тройка растений. Смесь трав, которая спасла Габриэлле жизнь.

Я несколько минут задумчиво смотрю на пузырёк, не решаясь взять его с собой. Кажется, стоит мне его коснуться, и я признаю, что всё потеряно. Признаю, что я проиграл.

«Боже мой, сынок, на что ты решился ради этой девочки?»

Рывком я хватаю пузырёк, кладу его в карман и выпрямляюсь в полный рост.

На мою ленту приходит сообщение. Конечно же, в такой день как же без напутственного слова?

«Дэн. Плевать, что старый кретин устроил всё это прямо сегодня. Мы готовы. Надеюсь, Алан тебе передал. Мы с вами. Всё получится. И будем молиться, что до плана № 3 дело не дойдёт. С Богом!».

Даже если каким-то чудом я не попадусь Бронсону… В любом случае… Что я наделал?..

Я уже привык к страшным снам, но сегодня воспринимаю каждое воспоминание так остро, что в груди как будто бушует пламя. Оно стремительно поднимается, обжигая горло, и даже если бы я хотел закричать, у меня не получилось бы издать ни звука. Я могу смириться с тем, что буду вечно нести груз прошлого, что никогда не смогу оправиться до конца. Но я не могу смириться с тем, что должен пережить нечто похожее вновь. В этот раз я не могу допустить ни единой ошибки. Ne varietur.

«Встреча с прошлым — вот, что пугает тебя сильнее всего остального».

Не только слова, но и уверенность, с которой Марвин Вуд произнёс их, врезались в мою память навсегда.

Медленно поднимаю взгляд и смотрю на собственное отражение.

— Я бы мечтал обрести покой, — говорю шёпотом, — и постигнуть Твою мудрость. Но я больше не верю в неё.

Эти слова произнести легче всего. Потому что это правда. Но больше мне не к кому обратиться, кроме старого Бога, и я покидаю эту комнату, чувствуя, что вера не наполняет меня, как прежде, но концентрирует мой гнев. И я знаю, что в ответственный момент она меня не подведёт.

Бесцеремонно распахнув дверь и втиснувшись в ванную комнату, Дана приваливается к стене, складывает на груди руки и придирчиво осматривает меня с головы до ног. По глазам вижу, как сестра доли секунды пытается совладать с собой, но, как всегда, уступает под натиском собственных эмоций и выпаливает:

— Вспомнил своего Вездесущего? Всё так серьёзно?

Я был готов, поэтому мой голос звучит бесстрастно:

— Будем надеяться, что до этого не дойдёт.

— Ты — последний из своего рода. Несомненно, внешним видом привлечёшь много внимания. Бронсон отдаёт себе отчёт?

Я усмехаюсь, но совсем не весело:

— Именно на это он и рассчитывает.

Тёмные глаза Даны, похожие на мамины даже больше, чем мои, округляются, когда сестра догадывается.

— Ааа, генерал хочет показать, как он крут, что даже такой, как ты…

Она хочет сказать: «Встал на его сторону». Это правда, и я не хочу её слышать, поэтому прерываю сестру:

— Дана.

Смотрю на неё строго. Мы молчим некоторое время, в течение которых тёмные глаза зло буравят меня.

— Путь монаха когда-нибудь погубит тебя. Надеюсь, я этого не увижу.

— Ты определённо меня переживёшь, — парирую с готовностью, и мы снова испепеляем друг друга взглядами. Но потом Дана смягчается, когда произносит:

— Будь осторожен.

Не поддаваться нежному взгляду гораздо сложнее, чем гневному, но я пытаюсь не сдаваться.

— Я всегда осторожен.

— В Шахте безопасно не бывает.

— Безопасность для Шахты — это всё, — возражаю упрямо. — Её владельцу не нужны проблемы с законом так же, как и людям, которые приходят туда окунуться в омут грехов.

— Владелец?! — Дана морщится, как будто съела дольку не самого сладкого мандарина. — Не смеши меня, Дэн: Оскар Флорес беспокоится только о собственной выгоде.

— Да, именно благодаря этому он и сколотил состояние.

— Не нужно много ума и чувства самосохранения, чтобы «колотить» то, что тебе и так досталось от богатеньких родителей.

Я приподнимаю брови.

— Нам ли с тобой об этом судить?

Дана делает глубокий вдох, а потом отвечает:

— В любом случае, дело ведь не только в том, что в Шахте не действуют камеры динатов. Да и для тебя это не проблема, — мы одновременно усмехаемся, но Дана вновь становится серьёзной: — Дело в том, что там не действуют и законы здравого смысла.

— Удачное выражение, — хвалю я и добавляю, — однако там можно отдохнуть, ни о чём не беспокоясь.

— И часто ты там отдыхал? — с вызовом спрашивает сестра.

— Реже, чем ты, — соглашаюсь искренне, и она мрачно посмеивается:

— По-моему, ты слишком приукрашаешь.

— Сама знаешь, определённые правила нужно соблюдать.

— Да, да, да, — Дана поднимает руки, словно сдаваясь, — не устраивать конфликтов, не критиковать и, не дай бог, призывать к свержению власти.

Её взгляд прожигает меня насквозь.

— Хочешь сказать, ничего из перечисленного мной ты делать не планируешь?

Я тяжело вздыхаю и оправдываюсь совсем уж наивно:

— До сих пор там не случалось серьёзных стычек.

— «До сих пор» — важные слова, — грустно улыбается Дана. — До сих пор в Шахте не было тебя.

Мы ходим по кругу: давно пора завершать эту бессмысленную словесную перепалку.

— Ты задержалась, — говорю как можно строже, вперив взгляд в собственное отражение и смахивая с плеч несуществующие пылинки, но в то же время поглядывая на Дану, и в какой-то момент она ловит мой взгляд, и мы оба начинаем улыбаться.

— Гонишь сестру? — спрашивает она, изогнув бровь. — Вот так прямолинейно?

— Искренне, — поправляю я её.

— Выставишь меня за двери и даже не расскажешь, что происходит между вами с Габриэллой?

Воротник упирается в кадык, и я поправляю плотную ткань, пытаясь сделать так, чтобы было удобнее. Во рту пересыхает, и приходится сглотнуть, чтобы сказать:

— А что происходит?

Я произношу совершенно беззаботно, но сестру не обманешь.

— Избавь меня от этого, — назидательно просит она, выразительно глядя на меня в зеркале. — Я не слепая, прекрасно вижу, как ты на неё смотришь.

Я вновь сглатываю, но на этот раз не нахожусь, что сказать, и с трудом выдерживаю взгляд сестры.

— В такую красавицу любой влюбился бы, — продолжает она, — однако мой брат не такой, как другие: тебе никогда недостаточно было только внешней привлекательности. Здесь что-то друго-о-ое, — задумчиво тянет Дана с видом опытного следователя, и я не удерживаюсь от колкости:

— Давай обсудим мои вкусы как-нибудь в другой раз.

— То есть никогда, ты имеешь в виду, — отрезает Дана, с лёгкостью разоблачая меня. — Называй вещи своими именами. Вы почти поцеловались, — вдруг говорит сестра и сразу же продолжает, пока я даже ответить ничего не успел, — и это выглядело убедительнее чем то, как вы якобы рассматривали горшки с цветами, — продолжает она насмехаться, а потом вообще заставляет меня потерять дар речи: — Это стал бы вашим первым поцелуем или уже были другие?

— Дана… — начинаю я менторски, но сестра и не думает успокаиваться.

— Как у них это работает? — с любопытством спрашивает она, беззастенчиво ловя мой взгляд. — Разве для нас она не… инопланетянка?

— Дана! — вновь окликаю я, на этот раз достаточно убедительно, чтобы сестра перестала сыпать вопросами и обратила на меня внимание.

— Что?! — искренне возмущается она. — Мне интересно! Я должна всё знать. В кои-то веки мой брат влюбился. И в кого? — В землянку!

— Надеюсь, ты первый и последний раз произнесла эти слова, — говорю я совершенно серьёзно, и Дана без всяких обиняков уточняет:

— О том, что ты влюбился?

Я закатываю глаза и шумно выдыхаю, поворачиваясь к сестре и встречаясь с ней взглядом.

— Что на станции находится землянка.

Сестра недовольно фыркает, красноречиво давая понять, что я несу чушь.

— Ты совсем меня не слушаешь, — беззлобно бурчит она, заставляя меня взять её за руки, спрятав маленькие ладошки в своих, и смягчить тон:

— Слушаю.

— Однако не вникаешь в смысл, — обиженно произносит она, но ладони не вырывает, а доверительно смотрит на меня и спрашивает с прежним любопытством: — А кто она по знаку зодиака?

Я тихо смеюсь и качаю головой.

— Такая взрослая девочка, а до сих пор веришь в эту ерунду.

— Перестань, — вновь уязвлённо говорит она, надув губы. — Ты знаешь, что это вовсе не ерунда.

— Я даже не знаю, когда она родилась, — примирительно произношу я, и глаза Даны округляются.

— Как так?! Обязательно узнай!

— Есть, мэм, — усмехаюсь я, продолжая сжимать ладони сестры. — Это всё?

— Для скорпиона как водного знака хорошо подошли бы воздух… — вслух раздумывает Дана, уже совсем забыв о недавней обиде, — или нет… может, земля? Да, точно, — воодушевлённо добавляет сестра, — это было бы любопытно и символично. Даааа, скорее символично. Главное не огненный знак, — говорит она наставительно, — не лев, не стрелец и не овен.

Её рассуждения заставляют меня вымученно застонать.

— Боже, Дана, как в тебе это сочетается?! — смеюсь я, сжимая её ладони крепче.

— Что — это? — с интересом спрашивает сестра, наконец-то оставив гороскопы в покое и сосредоточившись на мне.

— Взрослость и детскость, — откликаюсь я, и Дана недовольно бормочет:

— Так себе формулировки.

— Ты поняла, что я хотел сказать.

— А ты поймёшь когда-нибудь потом, — со значимостью говорит сестра, — что я права.

Она делает паузу и добавляет:

— Во всём, — видимо, намекая, что я зря отказываюсь от её помощи и поехать в Шахту вместе с нами было бы правильным решением.

Но я так совсем не считаю, поэтому широко улыбаюсь, когда говорю без тени раскаяния:

— Разумеется.

Дана качает головой, усмехаясь в ответ, а потом, спустя несколько секунд, её лицо мрачнеет прямо на моих глазах.

— Дэн, я серьёзно, — тихо произносит она. — Будь осторожен.

Чёрные глаза прожигают меня, как будто видят на сквозь, и я произношу как можно убедительнее:

— Буду. В этот раз ничего тоже не произойдёт.

Получается хмуро и безнадёжно.

— Союз с пчёлами на территории Оскара Флореса. Что может случиться? — иронизирует Дана, грустно улыбаясь. — Кому поручено вести переговоры с этим засранцем?

Я молча смотрю на сестру, и она с шумом выдыхает.

— Конечно, тебе. Больше у Бронсона не нашлось верных людей? Даже Алан недотягивает?

— Его преданным слугам не доверяет Габриэлла, — честно говорю я.

Дана вновь складывает руки на груди, и только спустя некоторое время говорит:

— Ты же знаешь, что я думаю о том, что переговоры будешь вести ты?

— Да, — признаюсь я и добавляю, — поэтому не спрашиваю твоего совета.

Она издаёт нервный смешок.

— Разумно. Я бы тоже так поступила.

— Не сомневаюсь, — подтверждаю я под её пристальным и недовольным взглядом. — Ты обещала, что поедешь к Ньюту, если я позволю тебе помочь землянке собраться.

— Обещала, — соглашается Дана и опускает мои руки. — Так и поступлю.

— Я предупредил его. Он тебя ждёт. Послушай, генерал может и сказал, что моё поведение удовлетворительно, но отец никогда и никому не верит. Так что, Дана, пожалуйста…

Заглядываю в глаза сестры и отчаянно нуждаюсь в том, чтобы наконец рассказать ей всю правду… Её взгляд блуждает по моему лицу, будто она догадывается, что услышит нечто очень важное, только не представляет, о чём пойдёт речь. Однако в последнюю секунду я беру себя в руки и говорю другое:

— Пожалуйста, оставайся бдительной и не делай глупостей.

— Он чудовище, Дэн, — вдруг откликается сестра, словно догадываясь, что я хотел сказать на самом деле, но лишь отчасти… — Однако и наш отец. Я его дочь. Мне он не сможет навредить.

Это не так!

Но я заставляю себя кивнуть, хотя совсем доводы сестры меня совсем не успокаивают. Остаётся только надеяться, что отец никогда не покажет ей истинное лицо.

— Раз уж ты вспомнил, что сказал генерал, то стоит взять во внимание, что мне он твоё поведением назвал не удовлетворительным и оставляющим желать лучшего. Однако просить тебя не ввязываться в опасные истории и не совершать глупости, как я вижу, просто бессмысленно. На путь истинный тебя вряд ли возможно вернуть. Поэтому просто прошу: будь осторожен.

Сестра приближается, сокращая и без того маленькое расстояние, и заглядывает в мои глаза.

— Я не стану спрашивать, почему мой брат не рассказал бы мне о землянке. Вопрос звучал бы нелепо и слишком просто.

Во взгляде отражается столько чувств, которые разбивают мне сердце, что я способен произнести только одно предложение:

— Вот и не спрашивай.

— Надеюсь, когда-нибудь ты поймёшь, что мне уже много лет, и я могу сама о себе позаботиться, — тихо говорит Дана. — И надеюсь, в тот день мне будет не сто шестьдесят лет.

Я невольно улыбаюсь, но уверен, выглядит не радостно.

— Не надейся, — советую я.

Дана приподнимается, чтобы дотянуться до меня, и целует в щёку.

— Не оставляй меня на этой станции одну, — шепчет она и быстро отстраняется, пока моё сердце не разбилось, и осколки не попали в неё саму.

«Я не стану озвучивать, что ты для меня значишь. Но я надеюсь на твою рассудительность. Не оставляй меня одного. Не связывайся с ними». Когда Ньют Оутинс произнёс эти слова, чем-то похожие на просьбу Даны, моё сердце болезненно сжалось. Но сейчас оно колет ещё ощутимее…

— И больше не перекапывай все таблетки в аптечке. Так я быстрее догадываюсь, что ты и сам пытался найти замену сэмпе, но никакие другие лекарства не помогли. А если ты нуждаешься в отраве киборгов, значит, у тебя снова большие неприятности…

К сожалению, Дана слишком внимательна и проницательна, чтобы у меня был хоть какой-то шанс обмануть её. Поэтому, не желая усугублять её совершенно верные опасения, я просто молчу, и сестра уходит.

Ещё несколько минут я смотрю на собственное отражение, думая о том, что неприятности ещё только ждут впереди, а потом выхожу из ванной, но, увидев Габриэллу, замираю на пороге.

Я бы никогда не подумал, что в самых обычных водолазке и джинсах можно выглядеть настолько… притягательно. Чёрная обтягивающая одежда, контрастирующая со светлыми волосами и фарфоровой кожей, только подчёркивает рыжие веснушки, рассыпанные по лицу и шее, пушистые ресницы и идеальную фигуру с плавными изгибами.

У водолазки не слишком высокий воротник, однако он всё равно скрывает шею и тем более прячет родинку на ключице. При виде кулона я чувствую неуместное тепло, разливающееся в моей груди.

Часть волос собрана в небрежный пучок, а остальные пряди спадают на плечи и, несмотря на то что они закручены в крупные локоны, некоторые достигают пояса джинсов.

Родись я девушкой, то, наверное, мог бы убить за такую внешность, но я мужчина, мне тоже хочется убить, только вот не Габриэллу, а каждого, кто решит навредить хрупкому и беззащитному совершенству.

Она красива. И от её совершенства просто перехватывает дыхание. Но проблема не только в этом. Глаза — хоть сегодня и более приглушённого оттенка зелёного — всё равно кажутся неземными и, как только я останавливаюсь напротив, смотрят на меня открыто и доверительно. Так, будто я действительно могу помочь. И мне не нравится этот взгляд, ведь из-за него я хочу смотреть на девушку вновь и вновь…

Несмотря на напряжённую обстановку, я не могу не испытывать облегчения, что, стоило нам вернуться домой, как я заказал мангустины и орехи пекан, которые, как выяснилось на Нимфее, Габриэлла любит. Она была напугана раной Алана, но, когда он ушёл, несмотря на страх, впервые без смущения призналась, что голодна. Вероятно, исцеление Джонса далось ей далеко не так просто, как выглядело со стороны. Подозреваю, что всё время, пока я собирался, а потом говорил с сестрой, Габриэлла оставалась здесь, за кухонным столом, и, судя по тому, что она справилась не со всем, но с большей частью мангустинов и орехов, то действительно нуждалась в силах.

Девушка осматривает меня с ног до головы, а, когда наши взгляды встречаются, опускает свой, пряча за пушистыми ресницами. Теперь неземных глаз совсем не видно, а меня это совершенно не устраивает.

— К сожалению, я съела почти всё.

— Это замечательно, — честно говорю я, но совершенно ровным голосом, потому что молитва загнала все мои эмоции глубоко в грудь, где никто не сможет их отыскать — ни мои чувства, ни мои слабости, и Габриэлла вновь поднимает взгляд.

Её щёки покрываются милым румянцем, когда она, явно надеясь перевести разговор, спрашивает:

— Почему мы оба в чёрном?

Как и в тот миг, когда я впервые услышал её голос, он нежный, тихий и слабый, хотя слова девушка произносит чётко. Вопрос заставляет меня очнуться от наваждения, я подхожу к входной двери и беру с полки коробку, когда отвечаю:

— В Шахте все равны.

Габриэлла с интересом наблюдает за тем, как я возвращаюсь к столу, ставлю на него коробку и достаю новые чёрные кроссовки, которые в моей руке выглядят до нереального маленькими.

— Поэтому надевать нужно то, что сосредотачивает внимание только на лице.

Я опускаюсь на корточки, и, догадавшись, что нужно делать, Габи вытягивает ногу, а я надеваю правую кроссовку и завязываю шнурки, к собственному стыду, выуживая из сознания мысль о том, как жаль, что девушка сидит, а не стоит, как в прошлый раз: тогда бы она, вероятно, снова вынуждена была схватиться за мои плечи, чтобы не потерять равновесие и не упасть.

— Люди хотят почувствовать себя личностями, проявить себя, — продолжаю я, переходя к левой кроссовке, — а не демонстрировать то, чем обычно хвастаются. По крайней мере, владелец Шахты думает, что это важно.

— Ещё один динат?

Я поднимаю голову и смотрю на девушку. Боже, какая она маленькая: даже сейчас, когда я сижу перед ней на корточках, наши взгляды оказываются на одном уровне.

— Нет, человек, который уже много лет умудряется угождать и правителям, и простым людям.

— Это хорошо? — подозрительно спрашивает Габриэлла, пока я поднимаюсь, выпрямляюсь и смотрю на девушку сверху вниз.

— Я бы так не сказал.

В памяти уже в который раз за последние несколько часов всплывает, как доверительно девушка прижалась щекой к моей ладони и как невероятно пахли её волосы, когда я обнимал хрупкие плечи. «Не стоит об этом думать», — повторяю себе строго, в то время как обнять её и почувствовать на плечах нежные руки становится такой острой потребностью, что приходится, пока не наделал глупостей, отойти к полкам с цветами и остановиться перед ними.

Взгляд замирает на исцелённом землянкой растении. Я чувствую себя таким же кактусом: иголки выпали, а новые пока только растут. Так и я потерял всё, во что верил, а теперь как будто иду навстречу чему-то большему, и, может быть, вновь захотел бы жить, однако новую веру я всё ещё не обрёл, и из-за этого изъяна ощущаю себя на редкость уязвимым… и растерянным — от одной лишь мысли, что Габриэлла поухаживала за моим подыхающим кактусом, и это тронуло меня гораздо больше, чем стоило бы. Гораздо больше, чем я мог бы представить.

Я чувствую, как девушка подходит и останавливается рядом. От неё исходит жар, и, несмотря на напряжение и даже страх, которые испытываю перед операцией в Шахте, тепло девичьего тела, замершего на расстоянии вытянутой руки, заставляет моё заиндевелое сердце таять. Достаточно только обернуться и…

— Что сделают пчёлы… со мной? — шёпотом произносит девушка, поперхнувшись, и заставляя меня против воли повернуться и податься к ней всем телом.

— Ничего, — честно говорю я.

«Если только не план № 3», — настойчиво шепчет внутренний голос, но я отмахиваюсь от пугающих меня слов.

— Никто. Ничего. Не сделает, — как можно убедительнее говорю я, заглядывая в удивительные глаза. — Только не забывай контролировать инсигнии. Лучше, чтобы они даже не мерцали. Это лишнее внимание, плюс ты потратишь энергию.

Хотя её наверняка и так недостаточно — после того, как Габи исцелила Алана.

— Оставайся рядом со мной, за исключением тех случаев, когда я тебя предупреждаю.

Взгляд Габриэллы блуждает по моему лицу, и только теперь я осознаю, что, как и в прошлый раз, между нами вновь почти не остаётся пространства.

«Я надеюсь, что он хотя бы будет опасаться ненароком её убить». — «Имей в виду, он давно не помнит, каково испытывать такие опасения».

Не хочу вспоминать никакие разговоры. Тем более, слова Ньюта. Тем более не хочу думать о Бронсоне. Могу лишь смотреть в чарующие глаза и утопать в них с самозабвением, как будто мне это позволено.

Под моим излишне внимательным взглядом Габриэлла снова прячет свой, а меня вновь это не устраивает. От слова «совсем». И поэтому, даже не задумавшись, я нежно касаюсь её подбородка и приподнимаю лицо, заставляя посмотреть мне в глаза — посмотреть по-прежнему открыто и доверчиво.

«Она просто не боится тебя, как другие. Она не понимает, кто — что — ты есть…» — как будто хрипит внутренний голос.

— Слушай только меня, — произношу я, с трудом сглотнув и сам не понимая, обращаюсь к Габи или пытаюсь бороться с голосом совести.

Лучше бы она хоть что-нибудь сказала, но девушка молчит, а в зелёных глазах то и дело мелькает страх, который землянка пытается скрыть. Тот же страх терзает меня самого. Но в оставшиеся несколько минут я не хочу думать ни о том, что нас ждёт, ни о том, что предстоит пережить ей сегодня…

На меня снова обрушиваются уже такие знакомые ароматы травы, покрытой росой, листвы, нагретой солнцем, и запах жжёной спички. Кончики пальцев покалывает, когда я вожу ими по подбородку и щеке девушки. Я стараюсь не опускать взгляд, но это становится невыносимым, когда я вдруг невольно задумываюсь о вкусе её губ…

— Пускай нам поможет Иоланто, — шепчет девушка, и хочется спросить, что это значит, но взгляд Габриэллы опускается к моим губам, и я начинаю терять связь с реальностью.

Неведомая сила как будто толкает в спину, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не сократить оставшееся пространство. Сердце бешено стучит, кровь шумит в ушах, когда я до невозможности медленно, как будто пытаясь контролировать каждое сокращение в мышцах, склоняюсь к Габриэлле и шепчу:

— Я не дам тебя в обиду…

Всем своим существом чувствую, как девушка замирает и как приоткрываются её губы, когда она делает судорожный вдох. Лишь на одно невообразимое мгновение я позволяю нашим губам едва ощутимо, мучительно нежно коснуться друг друга, а потом отстраняюсь с такой скоростью, как будто между нами разверзается бездна…

«Одну уже уберёг, хочешь повторить?..»

Стараясь не обращать внимания на огромные глаза Габриэллы и её манящие, всё ещё приоткрытые губы, я силой воли заставляю себя отвести взгляд и открыть дверь.

* * *

— Его бесит любая мелочь, выполненная не так, как он велел, — доносится мужской голос через открытые окна.

— Он груб с нами и вечно всем недоволен, но зато стоит горой за своих людей, — откликается другой. — А ты сам виноват.

— В том, что он дал мне оплеуху?!

Я веду машину, не включая фары и ориентируясь только по навигатору. Она медленно и намеренно бесшумно передвигается, из-за чего солдаты до сих пор не замечают Викторию. Хотя другой причиной служит их слабоумие: стоит ли так открыто обсуждать Бронсона, когда он наверняка находится где-то поблизости?

— Генерал — убеждённый приверженец здорового образа жизни, — вмешивается ещё один голос. — У него бодрости и сил больше, чем у новейших артификов. Если не хочешь отбить последние мозги, мой тебе совет: хотя бы не кури при генерале.

Раньше тоже так было: Бронсон не терпел рядом с собой любителей отравлять своё тело, если, конечно, речь не шла о старшем по рангу, ведь в таком случае позволено всё.

— Тогда зачем мы отправимся в оплот греха? — удивляется новый голос. — Думаю, мы быстро всё сделаем и ещё успеем оттянуться в Шахте.

Слышится смех, а потом краткое:

— И не мечтай… Тише! — вдруг предупреждает голос, и я догадываюсь, что солдаты наконец обратили внимание на машину.

Воцаряется тишина, а потом проходит напряжённый шёпот:

— Чёрный монах…

Конечно, их предупредили.

— Жди здесь, — тихо говорю Габриэлле и выхожу из машины, даже в темноте чувствуя на себе внимательные взгляды.

Разъезжаются двери автомобиля, который стоит чуть в стороне, и из салона льётся тусклый свет. Несколько секунд мои глаза привыкают к нему, и я начинаю различать людей. Самый злой взгляд, обращённый ко мне, принадлежит Харви Харрису. Он стоит рядом с машиной, из которой показываются генерал, Алан и Коди. Бронсон почти сияет от радости при виде меня и смотрит едва ли не с любованием, Джонс лишь слегка улыбается, а Коди поджимает губы, с тревогой осматривая меня с ног до головы. Из соседней машины выходят Сьерра и Ребекка. Глаза девушек разочарованно блестят в полутьме, но в то же время отражают их невольное восхищение. Остальные взгляды, обращённые ко мне из темноты, такие же, как обычно: я привык, что атрибуты моего отряда вызывают восхищённые взгляды так же часто, как и подозрительность или страх, поэтому ощущаю только один взгляд. Но он направлен мне в спину — внимательный и испуганный, принадлежащий Габриэлле.

Даже в полумраке видно, что в этот раз у солдат Бронсона нет никаких треугольных красных платков на предплечье — опознавательного знака генерала и его людей, которым все они кичатся и обычно хвастаются при каждом удобном случае. Меня не удивляет, что все одеты в чёрное, но видеть самого Бронсона в гражданском, пускай и чёрного цвета, — более, чем странно.

— Хейз, Олфорд, осмотрите землянку, — кратко командует генерал, и его приказ исполняется немедленно.

Я лишь мгновение слежу за тем, как двое садятся в мою машину, и перевожу взгляд на Бронсона. Солдаты собираются вокруг него. Понятное дело, нам не избежать оперативного совещания: генерал — любитель напутственных речей.

— В Шахту войдут Дэннис, объект и десять солдат, — тихо, но чётко сообщает он. — Мятежники пойдут на переговоры только в том случае, если увидят всё своими глазами. Естественно, не они, так другие, вполне возможно, попытаются выкрасть наш трофей. Поэтому следим в оба: нужно просто подцепить на крючок пчёл. Ещё раз! — с деловым видом заявляет он, — ваша задача — охранять и защищать объект. Руковожу операцией лично я. Мои приказы выполнять беспрекословно и без промедлений. Как всегда. Мы не в МОРиОНе, но! — Бронсон делает паузу, исполненную значимости и торжественности: — Если вы накосячите, я спрошу с вас по всей строгости, не сомневайтесь. Дэннис Рилс! — рявкает генерал для большей эффективности. — Для тебя здесь есть только один эмиссар. Это я. Все это уяснили?

В полумраке генерал внимательно вглядывается в лица, а я с трудом сдерживаю улыбку: он боится, что кто-нибудь из солдат решит подчиниться моему, а не его приказу. Напрасно. Они и так чувствуют себя не в своей тарелке: каждый из них то и дело невольно встречается со мной взглядом и тут же отводит свой, подальше от неприятностей. Думаю, все они честно исполнят приказы Бронсона, а со мной даже не осмелятся обменяться парой фраз. По крайней мере, последние годы проблем никогда не возникало.

Коди и Ребекка показываются из машины и останавливаются возле меня.

— Состояние стабильное, — докладывает мой друг. — Все показатели в пределах нормы. В том числе уровень адреналина.

Лицо генерала не меняется, но будто сияет изнутри, правда, каким-то болезненным оттенком, возможно, всё дело в тусклом свете, который льётся из салона автомобиля.

— Принято.

— Но я обязана ещё раз предупредить, — вмешивается Ребекка назидательным тоном, — что состояние объекта может ухудшиться из-за непривычных условий окружающей среды. Потеря концентрации и ориентации в пространстве, головокружение, тошнота, рвота, другие — более серьёзные — побочные эффекты. Вплоть до летального исхода.

Я оборачиваюсь и смотрю на неё, прищурившись. Ничего себе, как она хочет сохранить землянку для своих исследований, даже готова пророчить летальный исход, лишь бы операцию отменили.

Чувствуя мой взгляд, Ребекка бросает на меня свой собственный — крайне недовольный, но её отвлекает генерал:

— Избавь меня от своей дотошности, мисс Олфорд. Порядок порядком, но надо и меру знать.

Так всегда было. Дисциплина для генерала — это готовность выполнить приказ. Излишняя привязанность к регламентам его и раньше тяготила. Иначе мы не оказались бы здесь, в шаге от нарушения десятка законов.

— И всё-таки… — начинает Ребекка, и тогда генерал, быстро оглянувшись, делает широкий шаг и оказывается прямо рядом с девушкой.

Следующие слова он произносит очень тихо, так чтобы услышала только Ребекка, но поскольку Коди и я оказываемся близко, то тоже слышим злой шёпот:

— Я напоминал тебе, что очень не люблю терять время впустую. Я дал тебе время…

— …всего несколько дней! — начинает ныть Ребекка, как и в тот день в Сфере, когда генерал уже говорил нечто подобное.

— Времени было достаточно, чтобы принести пользу и произвести впечатление. Ты не справилась перед тем, как мы вывели объект в город, да и до этого момента не смогла чем-то меня удивить. Когда я разочаровываюсь, тем более дважды, дальнейших обсуждений больше быть не может. Так что… — генерал делает многозначительную паузу и отступает от девушки, а потом говорит уже громче: — Вы с Хейзом можете быть свободны.

Наши с Ребеккой взгляды встречаются, и в её читается такая злоба, как будто это я, а не генерал только что беспардонно её отшил. Однако, каким бы убийственным не был её взгляд, она не рискует начать разговор, ведь генерал ещё не уходит, а склоняется над приоткрытым окном Виктории и заглядывает в салон, заставляя меня нервно напрячься.

— Добрый вечер, многоуважаемая, — тянет он приторно сладко. — Никаких глупостей. Не забывай, что я всегда могу вернуться туда, куда нужно, и забрать того, кого я там оставил. Ты меня поняла.

Я не могу удержаться от того, чтобы пристально следить за каждым движением генерала, и расслабляюсь только когда он выпрямляется во весь рост и отходит, видимо, решив, что вести более продолжительный разговор с землянкой не стоит его драгоценного внимания.

Заметив, что Коди и Ребекка до сих пор стоят на месте, генерал смотрит на девушку, возмущённо приподняв брови.

— Вы с Хейзом свободны, — с нажимом повторяет он. — Это приказ.

Ребекка сжимает губы, но молчит, пока генерал объявляет громче, чем прежде, — на этот раз всем солдатам:

— Готовность — пятнадцать минут, — а потом, когда в полутьме начинается суетливое, хаотичное движение, он обращается лично ко мне и очень тихо: — Не подведи меня, парень. Я не люблю разочаровываться в людях. Вперёд.

Не дожидаясь моего ответа, он возвращается к машине и ещё раз небрежно бросив: «Пятнадцать минут!» — занимает заднее сидение и закрывает за собой дверь.

В темноте продолжается движение, но я не вижу ни Алана, ни Коди, зато справа от меня раздаётся голос Ребекки:

— На его рассудительность я и не рассчитывала. Но ты…

Хорошо, что она не видит во мраке мои приподнятые брови.

— Обойдёмся без лицемерия, — предлагаю я и оборачиваюсь к девушке, пытаясь рассмотреть её лицо. — Мы оба знаем, зачем тебе землянка.

— Кулон, который ты отдал ей…

Услышав ещё только первое слово, я уже шумно выдыхаю, едва не фыркая от недовольства, и не даю девушке договорить.

— Снова ты о своём подарке, — намеренно скучающим тоном произношу я, но Олфорд не реагирует на провокацию.

— Я подарила его тебе в знак благодарности и нашего… взаимопонимания. Смела надеяться, что ты тоже испытываешь… некоторые чувства. Тем более, что ты сказал, что они возможны — когда-нибудь.

— Я так сказал? — уточняю насмешливо, но ответа не жду: — Думаю, нам обоим ясно, что всё это осталось в прошлом.

Всё, что можно испытать при воспоминании о том кратком разговоре, — это растерянность и изумление.

— Я хотела, чтобы подарок был особенным, — не унимается Ребекка, — солнечный камень призван давать силу, а главное — защиту.

Господи, детский сад… Как человек, так легко и просто лгавший и умалчивавший от меня правду, может теперь говорить о каких-то подарках и тем более чувствах?.. Невольно я снова шумно выдыхаю.

— Ты отдал мой кулон ей, но её он не убережёт. Я об этом позабочусь.

Эти слова, произнесённые с неожиданным упрямством и решительностью, вызывают во мне внезапный приступ ярости, и приходится усмехнуться, чтобы сдержать первый порыв вылить на начальницу ведро заслуженных ею помоев. Я беру себя в руки, но не в силах удержаться от того, чтобы поддеть Ребекку, говорю совершенно равнодушно:

— Раз это подарок мне, думаю, я сам могу им распоряжаться. А вообще цитрин — это полудрагоценная порода. Полу-дра-го-цен-ная, мисс Олфорд, — повторяю я и, чтобы позлить, обращаюсь к ней подчёркнуто официально, как обычно делает Бронсон, — может, поэтому он не стал моим любимым.

В других обстоятельствах едва ли бы я стал вести себя, как последний придурок, но Ребекка заигралась, а я не хочу составлять компанию ребятам, которые копаются в детской песочнице.

Глаза привыкли к полумраку, и я даже вижу, как возмущённо вытягивается лицо Олфорд, когда маска несчастной влюблённой вмиг слетает с её лица, и девушка начинает злобно шептать:

— Ну знаешь, Дэннис Рилс! Когда-нибудь ты поймёшь, что не стоило себя так вести.

— Не сомневаюсь, — с деланным воодушевлением откликаюсь я.

— Я видела, как она занервничала, когда речь пошла о видениях кристальных детей, видела, как прикоснулась к Марвину Вуду, каким-то образом явно что-то вынюхивая о нём! Я достаточно проработала с Рэем, чтобы понимать… — она осекается на полуслове, вспоминая нашу предыдущую словесную перепалку, но вместо того, чтобы уже закончить этот глупый разговор, распаляется ещё больше и произносит сквозь зубы: — Запомни: мне не обязательно иметь доступ к телу, чтобы уничтожить её.

Эти слова, так же, как и некоторые предыдущие, поднимают в моей груди волну злости, но я не позволяю чувствам взять верх, и говорю очень тихо:

— Что ж не уничтожила?

Словно ударившись о моё безразличие, Ребекка сначала теряет дар речи, а потом, когда я уже отворачиваюсь и направляюсь к машине, начинает шипеть, подобно змее:

— Я видела тот рисунок, Дэннис. Как думаешь, генералу будет интересно посмотреть твою работу?

Это, конечно, очень забавный, нелепый упрёк — настоящий победитель всех безумных обвинений!

— Я знаю, где они хранятся, может быть, стоит ему показать?!

Услышав последнее предложение, я по-настоящему искренне усмехаюсь:

— Так покажи, — говорю я, устремляясь к машине, а оборачиваюсь, как будто забыл что-то важное. — Ах, да, Ребекка, — произношу намеренно радостно, — чтобы внести ясность: ты тоже меня разочаровала.

Даже в полумраке я чувствую её убийственный взгляд, а потом она уходит с глаз долой, однако не успеваю я обрадоваться, как спина напрягается, будто за ней появляется новый «приятный» знакомый.

— Тебе здесь не рады, — раздаётся омерзительный голос, и я оборачиваюсь на него. — Время монахов прошло. Наступила эпоха Верховного Наставника.

— Скажи это генералу Бронсону, — предлагаю я тихо, на самом деле думая о том, что пора бы действительно закругляться со светскими беседами. — Ему будет любопытно узнать, что его старания занять лидирующую позицию напрасны.

В темноте глаза Харриса зло мерцают. Мне даже кажется, что радужка отливает красноватым, как обычно бывает у киборгов, перенёсших операцию на мозг. Или лишившихся части мозга, как этот.

Рядом с нами появляется Алан: силуэт его мощного тела трудно спутать с кем-то другим.

— Тебе плохо обозначили задачи? — спрашивает он Харриса, и тот невольно подчиняется:

— Нет, генерал-лейтенант.

— Тогда займись делом.

Мы с Джонсом наблюдаем, как Харрис уходит.

— Он — законченный мерзавец, — тихо говорит Алан, — но всё-таки… почему именно ты его так ненавидишь?

— У нас достаточно правил и законов, а наказание бывает более чем суровым, — отвечаю я тихо, — однако это не касается преступлений, совершённых во время войны. Тем более, если речь идёт о людях, которые преданы действующему правительству и познали сладкое чувство безнаказанности.

Берусь за ручку и лишь на мгновение поворачиваюсь к Джонсу.

— На войне Харрис безжалостно насиловал женщин и убивал детей, часто без приказа. Официально он разжалован, но от этого не перестал быть конченым ублюдком.

Не дожидаясь никакого отклика, открываю дверь и собираюсь сесть, но Алан кладёт руку мне на плечо, останавливая:

— Не забывай, — шёпотом говорит он, — у генерала есть удивительная способность появляться из ниоткуда.

Это сложно забыть. На то, чтобы хоть как-то подготовиться к встрече с ним, остаются считанные секунды, пока ты слышишь его тяжёлые шаги и гудящий голос.

— И ещё, — добавляет Джонс, но замолкает, словно не уверенный, стоит ли говорить. — Постарайся не геройствовать без особой нужды, — всё-таки решается он, а я ехидно спрашиваю:

— Что, Счастливчик, непривычно оставаться на обочине? Не хочется много часов оставаться в генеральской машине с Бронсоном и его дочерью под охраной славного Харриса?

— Это не смешно, — замечает Алан почти обиженно. — Не стоит дразнить меня. Сегодня тебе пригодится удача.

Это вообще не смешно, но без сарказма этот вечер я не переживу. Поэтому замечаю ровным тоном:

— Удача для счастливчиков. Чёрные монахи не вверяют ей успех операции.

— Не вверяли, — поправляет Джонс, — и похоже, зря, учитывая, что ты — последний из них.

Намёк понят, но я делаю глубокий вдох и молча сажусь в машину. Мой взгляд на мгновение выхватывает в зеркале заднего вида зелёные глаза. Большие и влажные от подступающих слёз.

Удача или чудо, но без божественного вмешательства сегодня точно никак не обойтись.

— Подкинешь? — из окна с другой стороны машины раздаётся голос Коди.

Я киваю, и мы с Аланом смотрим друг на друга, пока мой друг обходит машину и забирается на место рядом со мной. Я завожу двигатель, мы трогаемся, и, когда Виктория отъезжает от лагеря и начинает карабкаться по холму над низиной, в которой мы собирались, включаю фары, ведь теперь можно уже не скрываться. В зеркале заднего вида я замечаю в полумраке фигуру мужчины, которого узнал бы даже без света фар.

Конечно, серый кардинал сегодня здесь.

Да-а-а, в этот раз генерал заручился поддержкой не самых плохих союзников: начальника информационной безопасности Третьего крыла и… моей.

Виктория оказывается на вершине холма, и ещё несколько последних секунд я вижу фигуру Ньюта Оутинса. Мужчина смотрит нам вслед, и я уверен, что если бы мы сейчас оказались рядом, то наверняка увидел бы в его взгляде немой укор и грусть…

— Ну что? — спрашиваю Коди, как только выезжаем на дорогу. — Всё готово?

— У генерала? — уточняет он сосредоточенно, и я бросаю на него озадаченные взгляды. Сегодня непростой вечер, но даже в такой ситуации видеть Практиканта собранным, а не напуганным более чем непривычно. — Да. И не только у него.

— Есть важные вопросы, которые нужно решить?

— Да-а-а, — тянет он задумчиво, не сводя взгляда с дороги, а потом снимает чёрную куртку, сворачивает её и кладёт на приборную панель перед собой.

— Элеонора знает, что делать.

Мне хочется мученически застонать, и приходится всеми силами сдерживать порыв.

— Будем надеяться, до этого не дойдёт, — произношу я сквозь зубы.

— Будем, — соглашается Коди.

Впереди уже показывается мост на Материк, и поэтому спрашиваю друга:

— Это всё?

— Да, — подтверждает он напряжённо и наконец смотрит на меня.

Несмотря на собранность парня, его взгляд ощущается как лихорадочный и назойливый.

— С богом! — тихо говорит он и начинает открывать дверь за несколько секунд до того, как я останавливаю Викторию на обочине.

Коди уже почти выходит, когда говорю вдогонку:

— Почему ты всё-таки принял такое решение?

Спина друга напрягается. Он не поворачивается, но до меня доносится ответ:

— Потому что это правильно, — друг медлит, но потом добавляет: — По крайней мере, пока что мне так кажется.

Не успеваю ничего сказать, как он скрывается за дверью. Нам тоже не стоит терять время, поэтому я завожу Викторию и гоню по дороге, пока мы не добираемся до моста, а потом немного сбрасываю скорость, когда раздаётся восхищённый и даже благоговейный шёпот Габриэллы:

— Что это?! Я чувствую тепло. И силу.

— Всё верно. Солнечная печь, — отвечаю я, когда мы съезжаем с моста на Материк, прямо к огромному сооружению, покрытому изогнутыми зеркалами. — Днём мы даже не смогли бы взглянуть на это здание, ведь сияние слишком сильное: напротив — поле с зеркальными квадратами.

Габи следит за тем, в какую сторону я киваю головой, и, присмотревшись, удивляется:

— Их так много!..

— Здание нужно, чтобы вырабатывать и концентрировать высокие температуры, без которых невозможно получать электроэнергию, плавить сталь, создавать наноматериалы и водородное топливо, а ещё тестировать космические аппараты.

Я решаю не добавлять, что в природе практически не существует материала, который нельзя было бы расплавить в Солнечной печи. А ещё не осмеливаюсь сказать, что внутри этого безобидного с виду здания находится особое место, от которого лучше держаться подальше. Молчу и о том, что не оказаться там у нас почти нет шансов…

— Такие, как тот, что доставил меня сюда? — шепчет Габи, и я отвечаю ей так же тихо:

— Да, и такие. Нам — вон туда, — указываю, куда смотреть, как раз в тот момент, когда дорога резко поворачивает вправо, и становится видно, что к зданию примыкает второе — высокое и тонкое, только вот оно не стоит на земле, а будто подвешено в воздухе и парит.

— Шахта, — предупреждаю я. — Раньше её время от времени перемещали с места на место, присоединяли к разным зданиям в городе, но потом этот архитектурный паразит, который питается за счёт соседнего сооружения и использует его энергию и инфраструктуру, намертво прикрепился к Солнечной печи.

— То есть владелец Шахты использует её тепло и силу?

— Именно, — подтверждаю я и продолжаю рассказ, который помогает хотя бы немного отвлечься и мне самому, и, похоже, даже Габриэлле. — На планете в шахтах добывали полезные ископаемые, а где сырьё, там богатства; у кого больше денег, тот сильнее. Здесь тоже неплохо зарабатывают.

Мы приближаемся к Солнечной печи, и я глушу Викторию недалеко от небольшого парка прямо под Шахтой, который в свете софитов переливается разными цветами. Там уже стоит одна, пока ещё не припаркованная машина, и я с лёгкостью узнаю двух выходящих из неё солдат из команды Бронсона. Они выглядят расслабленными и достаточно мирными, чтобы их без проблем впустили в клуб, но я набираю на ленте генерала и, услышав его короткое «да», тихо докладываю:

— Мы на месте.

— Парни запустили жуков, — раздаётся в ответ. — Видимость хорошая. Оставайтесь на этой точке, пока не отдам приказ. По общей линии. Поэтому переходи на рацию.

— Принял.

Я достаю из кармана маленькую серёжку и прикрепляю её в ложбинку уха так, что со стороны почти не видно. Микрофон — микроскопическую пластину — приклеиваю к внутренней стороне зуба.

— Всё чисто, — раздаётся в ухе голос Бронсона. — Монах, на позицию.

— Есть, — откликаюсь я, выключаю рацию и поворачиваюсь к Габриэлле.

— Помнишь, слушай только меня?

Девушка кивает, пристально глядя на меня. Её трясёт от страха, но она по-прежнему старается это скрыть.

— Договорились.

Требуется всего несколько минут, чтобы подогнать машину прямо к парку и выйти, не забыв захватить с приборной панель куртку, что оставил Коди, а потом открыть дверь Габриэлле. То, как уверенно она выходит из машины, даёт мне надежду, что мы переживём эту ночь. Хотя кто его знает.

— Что это за звуки? — спрашивает землянка тихо. — Музыка?

Я прислушиваюсь, но ничего не слышу.

— Не знаю, но музыка вряд ли: в ночных клубах она играет, однако сейчас уже поздно, поэтому, вероятно, давно переключились на немую музыку.

— Немую? — удивлённо переспрашивает Габи.

— Увидишь, — обещаю я. — Идём.

Лишь мгновение в зелёных глазах мелькает ужас, но исчезает, как только я протягиваю руку, и землянка сжимает её тёплой ладонью. Мы поднимаемся на лифте. Двери открываются, и в ухе слышится голос генерала:

— Приём всем частям. По местам.

Представляю лицо Бронсона в этот момент. Оказываясь на позиции, генерал всегда осуждающе осматривался и объявлял: «Приступаем», — как будто давно ждал начала действий, хотя сам только прибыл. Чаще всего речь шла о выполнении каких-то простых приказов, но Бронсон при этом строил такие гримасы, что люди понимали: сейчас на голову обрушится расплата за какие-то неведомые преступления.

Сейчас генерала даже нет на месте, но его голос звучит от предвкушения скорых приключений, когда он говорит:

— Мы начинаем.

На проходной никого нет. Мы приближаемся к арке металлоискателя. Я подталкиваю Габриэллу вперёд, позволяя ей пройти первой, а затем прохожу сам. Как только делаю первый шаг, аппарат громко пищит, вмиг обнаруживая в моём теле тонну металла, и в тот же момент на проходной появляется целая группа охранников. Все они смотрят на меня, и эффект от моего внешнего вида случается примерно такой же, что и в обществе людей генерала: по залу расходится шёпот.

— Чёрный монах…

* * *

— Это слишком громко? Оглушает?

Я внимательно вглядываюсь в лицо девушки. Габи выглядит так же чудесно, как прежде, но её взгляд беспокойно бегает, словно не зная, за что зацепиться в этом переливающемся и мерцающем пространстве.

Я не любитель ночных клубов, но тем не менее тальп: пляшущие по полу круги света и гремящая музыка меня никак не напрягают. А вот для землянки… даже не представляю, как она себя чувствует.

— Ты можешь сделать тише.

Я показываю девушке, как отрегулировать звук на ленте. Мы сидим на одном из угловых диванов, скрытые от взглядов большинства. Хотя слово «скрытые» не совсем подходит для описания людей, за каждым движением которых пристально следят со всех сторон. Я бы посмеялся, будь ситуация другой: стремление охраны сопровождать меня продиктовано страхом, но даже если бы я стал вести себя не спокойно и меня нужно было угомонить, как эти охранники могли бы со мной сладить?

В наушниках звучат композиции — у всех разные — и люди двигаются: каждый в своём ритме, и со стороны всё это выглядит более чем странно. От количества цветных голограмм рябит в глазах: голографические официанты и танцовщицы выскакивают то перед одним, то перед другим столиком, фрагменты виртуальных игр отражаются на стенах. Столешницы завалены полными и уже полупустыми бутылками с крепкими напитками, полными упаковками противопьянящих таблеток, очками дополненной реальности и ещё бог весть каким барахлом. За столиками и на диванах полулёжа сидят мужчины и женщины. Кто-то из них курит, кто-то погрузился глубоко в виртуальный мир, и, пребывая совсем в другой реальности, то подскакивает, то машет руками с глуповатым видом.

Габриэлла смотрит прямо на меня, но её взгляд в полумраке кажется расфокусированным. «Потеря концентрации и ориентации в пространстве, головокружение, тошнота, рвота, другие — более серьёзные — побочные эффекты. Вплоть до летального исхода», — звучит в сознании голос Ребекки Олфорд, но я стараюсь игнорировать его всеми силами.

— Не понимаю, — задумчиво произносит Габриэлла, а я наклоняюсь к ней ближе, отключа свою волну и ожидая объяснений, но девушка задаёт мне вопрос: — Как это работает?

— У нас есть такое понятие как «немая музыка», — объясняю я. — Все находятся, как сейчас, в одном пространстве, но у каждого в наушниках играет своя музыка, иногда диджей — человек, который всё это контролирует, — подключает нескольких или многих людей к единой волне, тогда и музыку они слышат одну и ту же. Всё дело в специальном устройстве с приёмником — серёжка, которую мы надевали на ухо. Каждый человек ловит конкретные вибрации, его слух настраивается на определённые звуки, в зависимости от выбора, который мы сделали заранее — на проходной.

— Там, где люди смотрели на нас удивлённо и задавали разные вопросы, но потом, проверив куар-коды, всё-таки нас пропустили.

— Да, именно там. У нас с тобой единая волна.

— Напой мне мелодию, которую слышишь, — просит Габриэлла, и мои брови приподнимаются.

— Слушай, Габи, я не самый лучший исполнитель…

— Звуков очень много, — задумчиво прерывает меня девушка, — я слышу сразу разные ритмы, и от этого голова начинает болеть, а сердце будто не понимает, под какой ритм подстраиваться.

Я смотрю на неё, совершенно сбитый с толку, но широко раскрытыми глазами, словно моё подсознание уже успело удивиться тому, что я пока даже не осознал.

— Но каждый слышит лишь одну мелодию. Это сделано для того, чтобы люди друг другу не мешали, и даже при подходе к ночному клубу сторонний наблюдатель вообще ничего не слышал… — и тут я замолкаю, потому что меня пронзает догадка…

Взгляд скользит по лицу землянки, и я ошеломлённо выдыхаю:

— Неужели ты слышишь разные волны одновременно?

— И ещё я слышу голос, — признаётся девушка. — Он принадлежит девочке.

Мороз бежит по моей коже.

Она слышит музыку… И не только её…

Если верить слухам, через звуки и музыку в общественных местах вроде этого ночного клуба людей кодируют, убеждая в том, что жизнь на станции не так плоха, как может показаться, и что власти заботятся обо всех и каждом…

— Что говорит этот голос? — спрашиваю я, задерживая дыхание в ожидании ответа.

Наши взгляды встречаются.

— Жизнь на Тальпе исполнена любви. Мы обрели вторую жизнь. Мы обрели второй шанс. Правители о нас заботятся. Мы в безопасности. Мы есть жизнь.

У меня приоткрывается рот. Как возможно, что Габи слышит сразу разные линии?..

— Не понимаю, как ты…

Я не успеваю договорить, потому что в ухе раздаётся голос Бронсона:

— Монах, ваше присутствие заметили. Дождись нашего знакомого. Не разговаривай с ним, а сразу же отправляйся за напитками, а он останется с объектом.

— Принято, — сообщаю кратко, заметив, что к нам приближается Даниэль.

Он в чёрном, как и все. Шрамы на шее скрыты высоким горлом свитера, но тёмные, мелко вьющиеся волосы одеждой не скроешь. Глаза, как и прежде, хитро мерцают, когда при виде нас мужчина криво улыбается.

Я предупреждаю Габриэллу, что пришло время на некоторое время остаться без меня и ждать моего возвращения.

— Ты сможешь с этим справиться?

Она кивает, но глаза наполняются ужасом, и, как только Даниэль садится рядом с землянкой, я спешу уйти, ведь так велел генерал Бронсон, однако на самом деле я просто не могу видеть страх в зелёных глазах…

Подхожу к барной стойке и заказываю какую-то первую пришедшую в голову дрянь, которую всё равно не буду пить. То и дело ленивым движением поправляю одежду, словно стараясь прикрыть как можно больше кожи, — дурацкая привычка, от которой мне, наверное, никогда не избавиться. Но сейчас она даже играет мне на руку, ведь, стоит на меня упасть неоновым лучам, как я притягиваю внимание всех, кто оказывается рядом: даже виртуальщики отвлекаются от своих миров и приподнимают очки, когда друзья дёргают их за руку или бьют по груди, чтобы они взглянули на меня; оборачиваются и те, кто до этого глазел на огромный стеклянный куб, в котором танцует девушка в обтягивающем костюме, блестящем в цветных лучах неоновых огней. Если бы мы не были в Шахте, где тайны умирают в ту же ночь, когда рождаются, то завтра я проснулся бы знаменитостью. Вспомнил бы, чёрт бы её побрал, молодость.

— Тебе удалось произвести впечатление, — доносится справа, и я оборачиваюсь на женский голос.

Очки дополненной реальности горят небесно-голубым цветом, как и прозрачный плащ, под которым виднеется натренированное тело в облегающем чёрном костюме. Девушка брюнетка, но вдоль головы от лба до затылка тянется узкая полоса волос неестественного оттенка оранжевого. Губы такого же вызывающе яркого, только синего цвета.

— Как распорядишься чужим вниманием? — томно произносит незнакомка, и в её голосе слышится улыбка, когда она приближается вплотную, едва не обнимая меня, и кладёт руку мне на плечо.

При других обстоятельствах я бы уже скинул эту руку, но сегодня не предоставлен сам себе, поэтому мой ответ звучит в том же духе, что и вопрос девушки:

— Распоряжусь наилучшим образом.

Она снимает очки, и наши взгляды встречаются.

Невероятно… Сходство действительно едва уловимо, а голос вообще почти не узнаваем, но эти глаза мне не перепутать ни с чьими.

У меня приоткрывается рот, но девушка опережает меня:

— Не подавай виду, что узнал, — говорит старая знакомая, прижимаясь ко мне теснее. — Даниэль передал мне твоё небольшое послание. Помнишь собственные слова? «Я бы сказал, большие неприятности», — говорит девушка, неотрывно глядя мне в глаза и, хотя я уже всё понял, добавляет, — конечно же, подтекст был хорошо ясен и Даниэлю, и мне: мы доставили тебе серьёзные проблемы. Но, как я слышала, а теперь вижу и собственными глазами, ей ты дорог.

Мы одновременно смотрим на Габриэллу. Отсюда невозможно увидеть её лицо, однако по одному только повороту головы нетрудно догадаться, что она за нами наблюдает.

Лора кладёт руку мне на подбородок и осторожно поворачивает к себе.

— Мало того! Что бы ты не сказал своему приятелю, он дал положительный ответ. Ты молодец. Правда. Иначе ничего бы не получилось.

— Пока неизвестно, получится ли, — замечаю я, но девушка с кислым выражением лица откликается:

— Не будь таким занудой. Всё будет, как мы захотим.

Я невесело улыбаюсь.

— И поэтому ты так обошлась с Аланом — просто захотелось.

Девушка очаровательно и невинно улыбается.

— Будет ему уроком: даже — хотя нет, правильнее будет, особенно — насекомые бывают очень опасны. В любом случае я рада, что тебя успели предупредить.

— Могла написать.

— Уже было небезопасно.

— Не смеши меня, — откликаюсь я, и вопреки словам, мой тон почти обречённый.

— Скажи генералу, — произносит она и делает многозначительную паузу, ожидая, пока я включу на ленте рацию, и только потом продолжает, — лидер повстанцев уже заметил её. И скоро даст знать, что ею интересуется. Ждите сигнала.

— Как мы поймём? — уточняю я.

— Это будет неожиданный поворот, — отвечает девушка, а я сдерживаю улыбку, на этот раз искреннюю, пытаясь не представлять, как генерал наверняка приложил ухо к рации, вслушиваясь в заветные слова. — Но вы точно поймёте.

С этими словами девушка бросает на меня хитрый взгляд и, обойдя почти по кругу, ступает в толпу танцующих. Я хватаю её за руку, но недостаточно крепко, чтобы остановить.

— Подожди.

Девушка, начиная извиваться под музыку и широко улыбаясь, исчезает в толпе.

— Ты знаешь, кто это?! — почти кричит в наушнике генерал.

Это Лора Беннет.

— Нет. Она мне незнакома, — сообщаю я Бронсону.

— Парни уже следуют за ней, — предупреждает генерал деловито. — Мы её перехватим.

Чёрта с два.

— Разумеется, — откликаюсь я, направляясь к угловому дивану, где оставил Габи и Даниэля.

— Дэннис, теперь предельная собранность, — командует Бронсон. — Любой виртуальный наркоман или шлюха могут вывести нас на лидера мятежников. Поэтому не расслабляться.

— Разумеется, — повторяю я и улыбаюсь двум девицам, которые, как и другие, извиваются под музыку, пытаясь перехватить мой взгляд хотя бы на мгновение: вдруг кто-то из них выведет нас на лидера мятежников. Однако на самом деле я усмехаюсь из-за того, что представляю, как сейчас трясёт Бронсона от предвкушения скорой победы.

Да уж, так, как ему повезёт сегодня, генералу даже не снилось…

Придурок.

Мой взгляд невольно скользит по гостям ночного клуба. Большая часть из них ничего вокруг себя не замечает, ведь вообще не видит, не слышит и совершенно никак не воспринимает действительность, ведь полностью погружена в другую реальность. Даже в полумраке заметно, насколько бледны лица и как покраснели переносицы от массивных очков, что давят на кожу. Кто-то из них выглядит до невозможности худым, кто-то, наоборот, вызывает омерзение чрезмерным весом и отвратительными желейными формами. Но каковы бы ни были параметры бренных тел, у всех виртуальных наркоманов одинаково нарушена координация движений: каждый неизменно пошатывается и спотыкается на ровном месте.

Дополненная реальность воздействует на все органы чувств, во много раз превосходя любые тексты, картинки или видео. Объёмные и осязаемые миры не просто уподобляются материальному, но и превосходят его по привлекательности. Прорывные разработки имитируют у наркоманов ощущение радости, воодушевления, счастья, но даже этого оказывается недостаточно: у некоторых гостей Шахты провода от экранов и аппаратуры подключены прямо к нервной системе, у других в вену воткнута игла, закреплённая лейкопластырем, через которую в кровь дополнительно поступает всякая психотропная дрянь.

Если бы я сорвал очки и заглянул в глаза первого попавшегося на пути виртуального наркомана, то они были бы покрасневшими или мутными, с сильно расширенными или, наоборот, суженными зрачками. А попытайся я что-нибудь спросить, услышал бы в ответ лишь замедленную, несвязную речь — и то в лучшем случае.

Я наблюдаю за тем, как наркоманы машут руками и ногами в борьбе с несуществующим противником или запрокидывают головы в экстазе, и отвращение подкатывает к горлу.

На вопросы Марвина Вуда я ответил, что виртуальными наркоманами становятся люди, которые слишком часто погружались в дополненную реальность и потеряли связь с объективной действительностью. Однако «слишком часто» — не совсем верные слова, правильнее было бы сказать — «постоянно». А ведь во всех случаев всё начинается примерно одинаково и почти что безобидно.

Сначала люди не хотят отвлекаться от игры или работы в виртуальном мире, не могут спланировать окончание сеанса, забывают о договорённостях с другими людьми и даже своих обязанностях, начинают раздражаться, когда вернуться в реальность становится необходимым, да и вообще резкая смена настроения становится частой и совершенно непредсказуемой. Однако со временем навязчивое, неконтролируемое желание проводить как можно больше времени в виртуальном пространстве приводит к пренебрежению здоровьем, гигиеной и сном. И вот уже в комплексе идут частые обманы, изворотливость, лживость, жаргон, в котором звучат слова, понятные только таким же виртуальным наркоманам, как ты сам, начинается бессонница и беспричинное возбуждение либо, наоборот, вялость и многочасовой сон. Они постоянно просят или даже требуют денег, скандалят, уходят из дома, а потом обнаруживается, что у семьи пропадают не только ценности, но порой банально одежда и еда.

Я теперь я смотрю на них — влачащих жалкое существование от одного сеанса погружения в виртуальную реальность до другого, и моё сердце болезненно сжимается. Сколько людей стали наркоманами благодаря Оскару Флоресу, который всё это поощряет! А сколько — благодаря мне… Благодаря тому, кто помогает создавать виртуальные миры. Даже если изначально не предполагается, что они должны вызвать у людей зависимость, какая разница, ведь в конечном счёте итог всегда один…

Как прекрасно, наверное, унестись отсюда, из этого жестокого мира, как можно дальше — в красочную и радужную действительность, где можно ослепнуть и оглохнуть, стать невосприимчивым к самой реальности, пока на экране не появится надпись «Ошибка 404» — и заботливая бригада скорой помощи не заберёт тебя с официальным диагнозом «виртуальная наркомания».

Только даже если бы я хотел погрузиться в несуществующие вселенные, то ни одна фантазия не была бы столь притягательное, как неземные глаза Габриэллы, в которых отражаются пляшущие неоновые лучи софитов, беспокойство и замешательство.

Как только я приближаюсь к диванчику, Даниэль, кивнув мне, исчезает в неизвестном направлении. Я опускаюсь на диван, но в следующую секунду в зале гаснет свет, и остаётся только подсветка пола.

— Время играть в жмурки, — весело объявляет мужской голос, и я почти чувствую, как в темноте вздрагивает Габриэлла.

Она хватается за мою руку, однако, словно опомнившись, пытается её убрать, но я не позволяю, сжимая тёплую ладонь в своих холодных.

Луч света выхватывает из мрака молодого человека. Его ярко-розовые волосы выделяются на фоне черноты, и создаётся впечатление, как будто на попугая натянули носок. Глаза дико сверкают, когда парень жутковато улыбается, обводя взглядом зал, будто может что-то разглядеть в кромешной темноте.

— Правила игры очень просты, — радостно объявляет ведущий с розовыми волосами. — Если луч выбирает именно вас, то все мы ожидаем лишь одного: сюрприза! Удивите нас, и мы искупаем вас не только в аплодисментах: от заведения — от нашего любезного покровителя Оскара Флореса — вас ждут подарки и приятные неожиданности! Как ваше настроение?! — восклицает ведущий, и зал весело шумит в ответ: все радостно кричат в один голос, кто-то свистит, другие — хлопают в ладоши. — И мы начинаем! — ревёт парень, и свет гаснет, вплоть до подсветки пола.

В непроглядной темноте и воцарившейся тишине я провожу по уху, поправляя наушник.

— Остаёмся на местах, — слышится приказ Бронсона. — Вряд ли кто-то из наших попадётся.

Первый же луч света падает на меня. А вслед за ним по залу растекается шёпот:

— Чёрный монах…

Эти слова ласкают мой слух. Снова.

Из темноты передо мной показывается ведущий. Его розовые волосы встали дыбом, и мне нравится, что причиной страха служу я.

Он несколько минут выжидающе на меня смотрит, как будто пытается придумать хоть один выход, чтобы избежать общения со мной, но наконец, деланно улыбаясь, произносит:

— Каким талантом вы нас удивите?!

Я буквально чувствую, как из мрака ко мне приклеиваются взгляды — любопытные, липкие, испуганные… Ладонь Габриэллы сжимает меня крепко, а её тепло перетекает мне под кожу.

В ожидании приказа рассматриваю ведущего с ног до головы, отмечая, как бегают его маленькие, безумные глазки, а губы словно трясутся, и непонятно, парень то ли выпалит гневную тираду о моей персоне, то ли сейчас расплачется.

— Ещё немного внимания не помешает, — говорит в наушнике генерал. — Припугни их. Только нежно, Дэннис, очень осторожно.

Большего поощрения мне и не нужно.

Не думал, что Бронсону не чужды цирковые представления. Моя усмешка появляется из-за этой мысли, но ведущий уже находит ей своё объяснение.

— Вы смотрите на меня как-то угрожающе, — с неуместно радостной улыбкой сообщает он. — Чем же вы нас удивите? Каким талантом?! — в конце парень взвизгивает, выдавая собственный испуг, а я продолжаю просто на него смотреть, пока по залу вновь не начинает проходить шёпот.

— Кроме умения выживать у меня нет талантов, — признаюсь тихо: громко разговаривать я не привык, но мои слова звучат, как обычно, чётко и вкрадчиво, словно команда к действию. — Если хочешь увидеть меня в деле, придётся отправиться туда, где есть тысяча и одна возможность умереть. Готов прямо сейчас?

На лице ведущего не остаётся и намёка на улыбку. В наушнике почти слышу дыхание генерала, а в зале неожиданные перешёптывания прекращаются так же внезапно, как и появились. Всеобщее напряжение тянется ко мне сотнями невидимых нитей, обещающих утащить во мрак при первой же возможности. И только тёплая ладонь в моих руках, как спасательный круг, удерживает от того, чтобы позволить себе чувствовать хотя бы подобие страха.

Ведущий, в замешательстве от сложившейся ситуации, глуповато смотрит на меня беспокойным взглядом и неуверенно открывает рот, пытаясь в это время придумать нечто достойное, однако так и не справляется и остаётся просто стоять на месте, когда из темноты перед нами раздаётся голос:

— Какие люди почтили нас своим присутствием.

И в ту же минуту появляется ещё один круг света, в котором показывается Оскар Флорес — собственной персоной.

Половину лица скрывает маска, на которой изображена челюсть человека, светящаяся в темноте. Глаза необычного аквамаринового цвета сверкают в полумраке оттенками голубого, как и ярко-синие волосы, но все цвета кажутся неестественными. Длинная чёлка зачёсана назад и открывает лоб, плотно покрытый слоем косметики. Губы блестят — на них явно нанесён блеск, что вызывает во мне приступ тошноты. На Оскаре кожаные куртка брюки и перчатки без пальцев. Всё чёрное, и во мраке очертания тела теряются. Зато на шее и груди слабо мерцают татуировки. Они совсем не такие, как инсигнии Габриэллы: эти напоминают скорее качественную голограмму.

Я замечаю сосредоточенный взгляд девушки, которая с подозрением рассматривает очередного попугая, выскочившего перед нами, когда мужчина стягивает маску, и его лицо растекается в слащавой улыбке.

— Оскар Флорес — к вашим услугам. Я — покровитель наслаждения и, конечно, владелец этого заведения. Как жаль, что меня никто не предупредил, какие важные гости сегодня почтут нас своим присутствием. — Он поворачивается к ведущему с розовыми волосами и деланно удивляется: — Разве разумно и гостеприимно принимать Длань справедливости подобным образом?

Оскар говорит сладко, подчёркнуто нежным голосом, растягивая слова. Но мне достаточно лишь немного сдвинуть взгляд в сторону, и даже если тени не шевелятся, я угадываю очертания людей, стоящих вокруг нас наготове.

— Конечно, столь достойный человек не нуждается в наших нелепых соревнованиях. Прошу тебя, найди себе подходящего собеседника, — обращается он, как и прежде, к ведущему, — того, кто отличается мастерством блистать в лучах славы. Дэннису Рилсу это не нужно, не так ли?

Оскар поворачивается ко мне, и его взгляд прыгает на Габриэллу, потом медленно машет ладонью, явно отдавая приказ кому-то невидимому — и в тот же момент луч света расширяется, выхватывая из мрака не только меня, но и Габриэллу. Флорес смотрит на неё из-под полуприкрытых век поистине влюблёнными глазами.

— Что это за куколка? — слащаво тянет он, а потом звучит раздражающий смех.

Даже если бы я не знал, что представляет из себя Оскар Флорес, при первом взгляде понял бы, что он только выглядит безобидным, однако интуиция подсказывает мне: от такого человека надо бежать. Или нападать.

— Вы не против? — спрашивает Оскар и, не дожидаясь, садится напротив нас, пока парень с розовыми волосами скачет и деланно смеётся, изо всех сил пытаясь привлечь внимание публики к себе, но взгляды всё ещё прикованы к нам.

Словно только заметив это, Флорес поднимает голову и небрежно машет ладонью ведущему, после чего включается громкая музыка — вслух, а не отдельно в наушниках, и от неожиданности люди даже вздрагивают. Перекрикиваю её, ведущий начинает неумело развлекать публику, и спустя несколько минут некоторые взгляды наконец отлипают от нас, хотя иные всё равно продолжают с любопытством следить за каждым движением.

— Что столь чудесные люди нашли в моём скромном заведении? — Оскар говорит, как и прежде, тошнотворно вежливо и сладко, но понятно, что это будет продолжаться до поры до времени.

— Я чувствую, что из-под моего носа пытаются увести нечто прекрасное.

Взгляд Оскара вновь приклеивается к лицу Габриэллы и скользит по нему, даже когда он добавляет:

— Пардон, кое-кого, — улыбается и снова обращается ко мне: — И конечно, я возмущён, что мне не предложили переговоры.

— Скажи, мы готовы сотрудничать, — слышу голос Бронсона.

Глупый ход. Приходится собрать всю силу воли, чтобы проконтролировать мои ползущие вверх брови.

— Мы просто ждали подходящего случая. Вот он и наступил.

Оскар усмехается откровенно плохому оправданию, но клюёт на приманку:

— И с кем я имею честь общаться? По-настоящему? — поспешно добавляет он. — Чьим представителем ты являешься?

— Скажем так, это не тот, кто ты думаешь, — откликаюсь я, и он вновь расплывается в своей придурочной улыбке, которую наверняка считает обворожительной.

— Неужели небожители остались без твоего покровительства?

Я смотрю на него, не отрываясь, и отвечаю более, чем мрачно:

— Ужели.

Оскар расслабленно откидывается на спинку дивана.

— Я заинтригован. И кто же тогда?

— Многовато людей, не находишь?

Флорес отвечает мне таким же взглядом, каким я сканирую его.

— Дай подсказку, и я поразмыслю, стоит ли это того, чтобы уединяться. Нам троим, конечно, — добавляет он. — Красавица пойдёт с нами. Она слишком прекрасна, чтобы оставлять её в одиночестве. Не так ли, малышка?

Снова этот клейкий взгляд, из-за которого хочется ударить кулаком прямо по слащавой физиономии. Сколько стараний — и ради чего? Я внутренне усмехаюсь: Оскар ещё не сообразил, что его флирт утонет в рассудительности Габриэллы.

— Вот тебе подсказка, — не отпуская ладонь девушки, я чуть наклоняюсь к Флоресу через стол, заглядывая в светящиеся, как у артифика, глаза, пока Бронсон подсказывает мне, как отреагировать. — Этот человек достаточно влиятельный, чтобы изменить ход истории, как минимум в Третьем крыле. А ещё он достаточно ценит своих людей, чтобы разбрасываться ими, как устаревшей бумажной валютой.

Глаза Оскара округляются, а потом он медленно произносит:

— Не может быть… И ты его парламентёр? Какой интересный выбор. Если это тот, кто я думаю, то он совершенствуется в связях, — с нескрываемым восхищением замечает Флорес. — Становится всё более разборчивым. Такой выбор, — он указывает на меня небрежным жестом, — это по-настоящему любопытно. Что ж, — Оскар выпрямляется, словно готовясь знакомиться заново. — Поговорим начистоту?

— Я к твоим услугам, — сообщаю отрывисто, и он криво улыбается.

— Не здесь. И вправду шумно. Скажем, в моём кабинете. Или не рискнёшь?

Я молчу, и Флорес продолжает:

— Тогда через десять минут. Мне кажется, твоей спутнице не очень хорошо.

Я и без слов Оскара чувствую, как дрожит рука Габриэллы и как шумно и взволнованно девушка дышит.

— Видишь эту дверь? — он указывает в темноту, однако я, не глядя, могу догадаться, о каком выходе идёт речь. — Возможно, есть смысл вдохнуть свежего воздуха, — сообщает Флорес. — Хотя говорят, перед… — он кашляет, заглушая слово «смертью» и продолжает, как ни в чём не бывало, — не надышишься. Но я ничего не говорил.

— Через десять минут, — повторяю его слова мрачно и решительно.

— Мои парни вас проводят, — предупреждает Оскар, и я в очередной сдерживаю усмешку: назойливое желание повсюду меня сопровождать искренне забавляет. Если даже люди генерала не хотели бы со мной связываться, что себе думают прихвостни Флореса?..

Мы с Габриэллой поднимаемся. Захватив куртку Коди, я тяну девушку за собой к двери, игнорируя взгляды и шёпот. Я вслушиваюсь лишь в один голос — Оскара, а он приказывает своим людям:

— Не упускать из виду.

Толкаю дверь, и мы поднимаемся по винтовой лестнице. Габриэлла дышит так, словно задыхается, и я, ускоряя шаг, поддерживая землянку под локоть и тяну за собой, а по пятам следуют подхалимы Флореса, и до нас доносятся отголоски их шагов.

— Ты говорил, что не знаком с ним, — раздаётся в наушнике голос Бронсона.

— Так и есть, — отвечаю с готовностью.

— Он принял тебя как старого знакомого.

— Флорес знаменит своими сладкими речами.

Мало кого устроило бы такое объяснение, но генерал лишь для виду решил выразить мне своё недовольство. Это становится ещё более очевидным, когда он, как будто получив от меня правильный ответ, быстро переключается на другую тему:

— В любом случае, нам это даже на руку. Ты пойдёшь туда.

Я толкаю дверь, и мы с Габриэллой оказываемся на площадке под открытым небом.

— Отец, ты совсем спятил! — доносится возглас Сьерры, а следом за ним и голос генерал-лейтенанта:

— Генерал, это действительно опасно и неразумно.

Однако Бронсон лишь отмахивается:

— Мы убьём двух зайцев одним выстрелом. Одна из пчёл велела нам ждать сигнала, и появился Флорес. Я чувствую, что это наш шанс.

Что? Генерал решил, что Оскар — лидер повстанцев?..

— Вы же не думаете, что он возглавляет пчёл?.. — я вновь слышу голос Алана, но мне некогда насладиться глупостью Бронсона, поэтому с нажимом произношу:

— Через десять минут мы войдём в кабинет.

— И быстрее угомони эту су…

— Есть, — бесцеремонно прерываю брань, прежде чем генерал не произнёс слова, способные заставить меня прервать саму операцию и отключаю рацию.

Хотя люди Оскара зорко следят за нами, сами парни остаются на достаточном расстоянии — у двери. Прекрасно, что они хотя бы очевидное в состоянии понять: отсюда никуда не деться, разве что прыгнуть вниз с пятого этажа.

— Мне нечем дышать, — с трудом произносит Габриэлла.

Я останавливаюсь перед ней и заглядываю в глаза, полные ужаса. Мне больно видеть, как угнетающие чувства тенями вплетаются в зелёные нити радужки. Паника, что плещется в невероятных глазах, притупляет мой собственный страх.

— Послушай меня. Всё хорошо. Дыши.

Я кладу ладонь девушке на плечо и неотрывно смотрю на Габриэллу, делая спокойные размеренные вдохи. Даже сквозь ткань я ощущаю, как её кожа будто нагревается. А ещё начинаю чувствовать запах жжённой бумаги…

— Я думала, что справлюсь, когда встречусь с пчёлами, но я не могу, не могу… — шепчет она, задыхаясь, и я спешу ей сказать:

— Это не пчёлы, Габи. Это не они! С этими людьми тебя ничто не связывает.

Девушка вскидывает на меня взгляд, и помимо страха в нём отражается растерянность.

— Да, Габи, смотри на меня, — как можно убедительнее шепчу я, пытаясь воспользоваться тем, что девушка обратила на меня внимание и сосредоточилась на моих словах. — Просто дыши! — прошу я. — Слушай мой голос.

Мы стоим очень близко. Габриэлла не сводит с меня взгляда и с усилием сглатывает, а потом дышит чуть медленнее и глубже, чем прежде.

— Дыши, — повторяю я, и вдруг… моё собственное дыхание сбивается, когда взгляд Габриэллы опускается к моим губам.

Лишь на мгновение, как было на Нимфее. Но тогда она не испытывала того ужаса, что чувствует прямо сейчас. Её глаза не всматривались в мои с отчаянием и немой мольбой.

Ладонью ощущая, как содрогается Габриэлла, я накидываю на её плечи куртку Коди, а потом замираю, когда она шепчет:

— Дэннис, я боюсь…

Из-за её чистосердечного, доверительного признания я совсем пропал: безнадёжно тону в зелёных глазах, которые сейчас кажутся до нереального большими.

Господи, её место совсем не здесь — не на этой проклятой станции, и уж тем более не в Шахте, в окружении жалких наркоманов и отчаянных преступников…

— Я боюсь, — повторяет Габи, и Длань справедливости, в чьих силах всегда найти слова, теряет дар речи; Чёрный монах, которому никогда никто не был нужен, вдруг чувствует себя совершенно одиноким и беззащитным перед просьбой о спасении. Совершенно беспомощным перед распахнутой душой землянки.

— Я боюсь, — шепчет она вновь, не отрываясь от моих глаз, и я теряю контроль.

Я её целую.

Это самое глупое и безрассудное, что можно было сделать. Но я целую её.

Потому что времени мало, а я не знаю, как успокоить девушку. Или хочу верить, будто не знаю иных возможностей.

Потому что я хочу унять её боль. Она должна забыть о страхе.

Потому что я хочу её поцеловать.

Губы кажутся сладкими и в то же время солёными от слёз.

Мне плевать, что скажут Оскару его прихвостни. Мне плевать, даже если Бронсон прямо сейчас выбежит на эту площадку.

— Просто Дэн, помнишь? — шепчу я и вновь целую девушку, едва ощутимо, пытаясь унять своё сумасшедшее сердцебиение.

Она вздыхает и замирает, а потом я чувствую в ответ лёгкое давление губ…

Теперь уже мне становится трудно дышать.

— Я не дам тебя в обиду, — шепчу, задевая её губы своими, чувствуя её судорожный вдох, ощущая, как она согревает меня своим дыханием. — Верь мне. Что бы ни случилось.

«Я не смогла поступать по совести и при этом защитить близких. Не знаю, Дэн, как это возможно, но ты справишься. Я уверена. Ты умнее меня».

Я отстраняюсь, лишь немного, чтобы видеть неземные глаза. Тени в них ещё мечутся, но ясной зелени уже гораздо больше. И вдруг девушка произносит едва слышно:

— Здесь мой дар стал клеймом. Клеймом Солнца.

Я замираю, оглушённый болью в голосе девушки.

«Мой дар». Её способности солнечного человека… Конечно, здесь они стали причиной, по которой любой тальп с радостью разорвёт её до мельчайших клеток и рассмотрит на стекле под микроскопом… Лишь бы стать таким же. Лишь бы обрести её дар… Вот всё, чего хотело бы большинство граждан…

Габриэлла права, но мне нечем утешить её, и я повторяю, как молитву:

— Не дам в обиду. Верь мне.

Делаю глубокий, тяжёлый вдох и чувствую, как утопаю в аромате тлеющей спички. Невольно прижимаюсь к её лбу своим и шепчу сдавленно:

— Ты готова?

Габриэлла сглатывает и кивает. Она не готова от слова «совсем». Но времени больше нет.

— Мы справимся, — обещаю я, но мысленно добавляю: «Иначе всему конец».

Я обнимаю девушку за плечи и веду к выходу, игнорируя внимательные и любопытные взгляды парней Флореса.

В наушнике звучит голос Бронсона:

— Мы попробуем поддерживать связь, но сигнал может быть потерян. Не открывай Оскару всю правду сразу. Проверь, можем ли мы ему доверять, не сдаст ли он нас сразу же динатам, не попытается ли отнять землянку прямо здесь и сейчас. Только если будешь уверен, что он заинтересован в нас или пчёлах больше, чем в правительстве, можешь поговорить с ним начистоту, договориться о встрече со мной.

Мы с Габриэллой пересекаем тёмные коридоры, следуя за парнями Флореса, и останавливаемся перед дверью в его кабинет.

— Дэннис, — привлекает внимание Бронсон. — Если сигнал прервётся, у вас есть пять минут. После этого мы зачистим здесь всё.

— Понял, — шепчу я и открываю дверь.

Всё, на что я обращаю внимание в этом плохо освещённом пространстве, — отсутствие дверей и окон. Если всё выйдет из-под контроля, для бегства останется только одна дверь — та, через которую мы вошли.

Вслед за нами в комнату просачивается с десяток мужчин. Оружия при них, как и в зале, не видно, но я всё ещё не сомневаюсь, что стоит сделать недопустимо резкое движение, и я увижу оружие воочию, и нацелено оно будет на нас с Габриэллой.

— Не пугайтесь: он неплох, однако без машин безобиден.

Оскар полулёжа сидит на тёмно-синем диване. Ленивым движением парень снимает маску, которую, пока нас не было, видимо, уже успел надеть снова. Черты его лица почти идеально симметричные, пугающие совершенством. Чтобы стать владельцем такого смазливого лица, наверняка потребовалась не одна пластическая операция, хотя нетрудно догадаться, что начальные данные были сами по себе неплохие.

Флорес манит меня пальцем, подзывая к себе, и жестом указывает на стол и стулья напротив него. Делает вид, что он крутой и всё здесь решает, а сам боится подпускать меня ъ ближе. Забавно. Я усмехаюсь.

— Хочешь проверить? — спрашиваю с любопытством.

Я предлагаю сесть Габриэлле на один из стульев, а потом сам опускаюсь рядом.

— Даже не сомневаюсь, что слухи о тебе не лгут, — откликается Оскар. — Однако в вопросах смерти я не знаток, поэтому лучше поговорим о жизни. Свои приоритеты я не скрываю: энергичность, успех и самоуважение. Если бы меня волновали безопасность и порядок, я бы никогда не делал то, чем занимаюсь. Люди слишком переоценивают покой, и зачастую, стремясь к нему при жизни, достигают лишь покоя вечного. К смерти я не бегу.

Приходится сдерживаться, чтобы громко не рассмеяться: обожаю эмоционально нестабильных идиотов, которые пытаются доказать всему миру, что они мыслят и действуют только по чёткой системе принципов.

— Тогда к чему? — подавив смешок, подхватываю с готовностью и значимостью — такой, как будто мне не плевать на выдуманные принципы Флореса. — О чём мечтаешь?

— Мечты — это не про меня, — уточняет Оскар всё в том же духе. — Я предпочитаю говорить о целях.

— Что ж, — я даже не спорю. — Какова твоя цель?

— Угождать людям. Это единственное, что я умею.

— И ты справляешься чертовски хорошо.

— Благодарю, — на губах Флореса расцветает приторная, много раз отрепетированная улыбка. — Приятно, что мою работу ценят, ведь я влюблён в неё. Нет! Не просто влюблён. Я — её раб, скромный слуга народа.

Мой взгляд пробегается по его лицу, оценивая риски.

— Ты заноза в заднице, — чуть склонившись вперёд, медленно произношу я, глядя Оскару прямо в глаза.

Он выпрямляется и садится ровнее, выигрывая минуту, чтобы сообразить, как ему отреагировать. Я не меняюсь в лице, всем своим видом давая понять, что говорю серьёзно. Однако парень решает, что проще отшутиться:

— У тебя хорошее чувство юмора! Ты мне нравишься.

Умница. «Он неплохо владеет собой и не будет бросаться на рожон». Всё, как мне и говорили.

— Ты думаешь, что можешь купить всех в округе так же, как можно купить тебя самого, — продолжаю в том же духе.

— Конечно, намереваясь добиться желаемого, — сладко протягивает Флорес, — я обещаю вознаграждение. А что? — он пожимает плечами. — Лучше избавляться от всех неугодных? Я не владелец скотобойни, так что убивать не люблю; другое дело — поддерживать равновесие, в таком случае насилие — необходимая мера. Так что, смотри: как я уже сказал, у тебя хорошее чувство юмора, но знай меру. — Очередная фальшивая улыбка. — А вообще, — почувствовав себя вновь увереннее, Оскар откидывается на спинку дивана, — не секрет, что я приветствую любой порок, сам с радостью бросаюсь в омут с головой и другим помогаю. Бывает, даже бескорыстно. Я даю людям то, что они хотят, — расслабление. Ты лучше моего знаешь, как это важно.

— Ты делаешь из людей наркоманов, а их семьи — созависимыми, — мягко произношу я.

На этот раз, обманутый моим тоном, Оскар даже не чувствует подвоха и открыто отвечает:

— Они лишь хотят отдыха, что в этом плохого?

— Пчёлам тоже нужны виртуальные миры? — подлавливаю я его, и он, наслаждаясь собственным великолепием, не замечает, что мы резко сменили тему.

— Пчёлам я помогаю просто выжить, но по-настоящему верным я остаюсь динатам. Кто ещё в нашем крыле может похвастаться таким послужным списком?

Плевать он хотел на других, любые его телодвижения связаны с собственной выгодой. Уверен, даже команду он воспринимает только как товар и услуги, ни за одного из участников банды не отдал бы жизнь, даже если кто-то из них к нему привязался. Не сомневаюсь, что всё это Оскар прочитал бы по моим глазам, не утопись он в наслаждении собственной неотразимостью.

— Таким — никто, — наконец соглашаюсь я. — Но двойные игры обычно плохо заканчиваются. Тем более, когда одна из сторон — политика. Возможно, ты и с церковью успел наладить отношения?

Он вновь беззаботно глотает приманку.

— Политика и религия — две стороны одной медали.

— А ты как раз любитель валюты, — улыбаюсь дружелюбно, задабривая Оскара, и он ведётся:

— Предпочитаю более надёжную, чем такая.

Оп, а вот и первый крючок рвёт его губу.

— Опасные слова, — шутливо угрожаю ему пальцем.

— Я знаю границы, — машинально оправдывается парень. — Знаю, кого можно продавать. Люблю риск, но не перехожу черту. Поэтому динаты знают, что мне можно доверять. Исчезни шахта, и человеческий порок заполнит всю эту станцию. Я же концентрирую зло в одном месте. Оно неистовствует, бесчинствует, но не выходит за края.

— Ближе к делу, — звучит в моём ухе скучающий голос Бронсона.

— Смотри, как бы динаты не подумали, что ты мнишь себя главным на Тальпе, — предупреждаю Оскара, не подавая виду, что во время одного разговора слушаю комментарии другого человека. — Это опасно.

— Не опаснее, чем привести в Шахту такую красавицу, — замечает Флорес, ослепительно улыбаясь. — Не слышал, чтобы монахам были не чужды простые радости жизни.

Чувствую, как генерал словно задерживает дыхание, прислушиваясь к разговору, который, я уверен, стал для него куда интереснее.

— Видимо, твои источники информации не самые проверенные, — я пожимаю плечами. — Но она здесь не для этого.

— Нет? — Оскар удивлённо округляет глаза. — У такого чудесного личика есть смысловая нагрузка?! — снисходительно спрашивает он, поедая Габриэллу взглядом.

— Меня не предупредили, что ты часто недооцениваешь людей.

Заинтересованный разговором, Флорес пропускает первую часть предложения мимо ушей.

— Ох, что ты. Слишком громкие слова. Если бы я недооценивал людей, то мы бы не находились здесь — в Шахте, в моём кабинете.

Он по-хозяйски указывает руками на свой небольшой, тёмный кабинет, а потом переводит взгляд на Габриэллу, которая трясётся рядом со мной и, по-моему, даже не дышит.

— Разве он не рассказывал тебе, что его сердце занято только им самим? — вдруг Оскар, ослепительно улыбаясь, обращается к Габриэлле. — «Защитник справедливости не слышит голос собственного сердца». — Вновь смотрит на меня. — Или всё же слушает его? «Чёрный монах не ведает вкуса страсти». Или он её познал? — Очередной взгляд, обращённый к Габриэлле. — Ты настолько глупая, что не слышала этих слов раньше? Или, может, ты прилетела с другой планеты? Или… — он на мгновение замолкает и внимательно осматривает девушку с ног до головы, а потом сходит с лица и шепчет едва слышно, — или просто — с планеты?..

Флорес глуповато моргает, переводя взгляд с Габи на меня, и я многозначительно приподнимаю бровь.

— Думаю, нам стоит поговорить наедине, — подсказываю ему, поглядывая на целую банду в тёмных костюмах вокруг нас.

— Нашёл идиота, — смеётся Флорес. — Конечно, это невозможно.

— Хорошо, тогда придётся посвятить в курс дел всех присутствующих.

Я сжимаю ладонь Габриэллы, когда оборачиваюсь к ней и говорю как можно более спокойным голосом:

— Покажи, как ты умеешь сиять.

Девушка смотрит на меня внимательно, явно пытаясь понять, стоит ли исполнять мою просьбу. Я медленно киваю, подсказывая, что меня стоит послушаться, и только когда в её глазах появляется решимость, я сосредотачиваю взгляд на Флоресе, хотя обращаюсь всё ещё к девушке: — Только не сожги их дотла.

Стоит мерцанию только появится из-под плотной чёрной ткани, как лицо Оскара в ту же секунду меняется, как рисунок в калейдоскопе: догадка, недоверие, проблеск надежды, осознанность, отрицание… и так далее до вытянутого настоящим удивлением и даже шоком лица. Он выпрямляется, хватаясь за края дивана, словно боясь упасть.

— Вышли все! — гаркает парень.

Кто-то из команды подходит к нему ближе, пытается предупредить о рисках, посматривая на меня со страхом, но Флорес отмахивается руками, как он назойливых мух.

— Вышли, сказал! Немедленно!

Парни не осмеливаются больше перечить и послушно покидают комнату один из другим, мрачно озираясь на нас.

— Да это просто невозможно… — шепчет Оскар ошеломлённо. Удивительно, что на его лице нет бегущей строки с надписью: «Я вижу землянку!!!» — хотя голубоватые буквы вписались бы в общую картину… — Признаюсь: ты оказался прав, — всё так же шепчет Флорес. — Я действительно недооценил твоего человека. Но это в первый раз, и, думаю, что в последний. Я мечтал о подобной встрече, но не мог представить, что это произойдёт так скоро.

— Зачем тебе светлячок? — спрашиваю поспешно, пока Оскар не пришёл в себя. — Веришь, что сможешь вернуться на Землю?

— Подскажи, сколько лет строили станцию! — со страстью произносит Флорес. — Двадцать восемь или девять, верно? Сколько потребовалось бы, чтобы вернуться туда? В первом случае нужно было лишь воссоздать свой дом, во втором — родиться заново. Вероятно, речь идёт о десятилетиях, плюс минус лет… пятьдесят. Ты достаточно терпеливый?

— Более, чем ты можешь себе представить, — мрачно отвечаю я, совершенно честно, но парень слишком озадачен, чтобы это понять.

— Не сомневаюсь! В любом случае мне и здесь неплохо. Собственность — это единственное, что осязаемо подтверждает, что ты в жизни не пустое место. Я глубоко пустил корни в эту станцию. А ты? Что есть у тебя за плечами, Дэн?

— Ты прав: ничего. Кроме металла в теле, — поспешно отвечаю я и возвращаюсь к нашей теме: — Значит, жизнь на Земле тебя не прельщает. Ты решишь помочь либо генералу Бронсону, либо пчёлам. Вторые вряд ли заплатят тебе деньгами или связями так, как генерал, но у мятежников может заваляться что-нибудь ценное. Для тебя, — добавляю я с нажимом. — Так какой расклад?

— Ты прав, — соглашается Флорес неохотно, — однако в этом случае разумнее говорить не о том, чем я могу быть полезен им, а о то, как они мне могут помочь.

— И как же? Что предложат тебе мятежники за светлячка?

— Притормози, — смеётся Оскар невесело. — Мы только начали идти на сближение. Я ещё не готов открывать тебе душу. Да и что мне с этого? Зачем отвечать откровенно?

— Дэннис, ты слышал, что я сказал?! — генерал вдруг кричит мне в ухо так, что я вздрагиваю, и приходится сделать вид, что у меня затекли руки и ноги. — Сигнал прерывается! Ты слышишь нас?! — мало того, что Бронсон оглушает меня, так ещё и идут помехи. — Ты слышишь… Дэн…

В ухе наступает тишина.

— Вот я и слышу знаменитый вопрос Оскара Флореса, — произношу, улыбаясь. — Значит, о тебе говорят правду. Отвечать мне откровенно есть смысл. Этот клуб кишит не только твоими людьми. Ты впустил нас на свою территорию, хотел того или нет. Люди генерала — важные гости и будут вести себя так, как пожелают.

— Угрожаешь мне, Рилс? — удивлённо произносит Флорес, только сейчас замечая, что я позволяю себе больше, чем следовало бы. — Не знал, что ты этим промышляешь. Думал, все твои страшные истории остались в прошлом. Но это ты в моём кабинете, — он с нажимом произносит отдельные слова, неотрывно на меня глядя. — Если ты, конечно, сам не заметил.

Флорес бросает на Габриэллу мимолётный взгляд.

— И светлячок твой тоже здесь. Просто напоминаю.

— Если мы не выйдем отсюда через пять минут, — предупреждаю я совершенно бесцветным голосом, — то парни моего покровителя разнесут здесь всё. И это совсем не угроза. Скорее, аргумент в пользу того, что тебе стоит вести дела честно. По крайней мере, с нами. Мы должны быть уверены, что генералу ты будешь предан больше, чем пчёлам. И даже больше… чем динатам.

Его лицо мрачнеет, пока он неотрывно смотрит на меня, а я на него.

— Какое трогательное единение, — ехидно произносит Оскар, и я как будто вижу его голову насквозь — то, как в ней начинают двигаться шестерёнки в попытке осознать, что вообще происходит. — Допустим, у пчёл действительно есть лакомый кусочек, который мне по вкусу. Но генерал Бронсон умолчал, что в качестве парламентёра явишься ты. И тем более, не сказал, что девушка рядом с тобой окажется не больше, не меньше, чем… жительницей Земли. Да ещё и такой конфеткой.

Вот и правда прозвучала вслух. Прекрасно.

Я хищно улыбаюсь:

— О твоих вкусах ходят слухи.

— В жизни нужно попробовать всё, — напряжённо говорит Оскар. — Я бы не отказался познать, насколько хороши те, кто потрясающе выглядит, на самом деле — при более… близком рассмотрении.

Неприличный подтекст заставляет меня усмехнуться, и я склоняюсь вперёд.

— Мне кажется, у тебя есть практическая хватка, и ты должен понимать, что достижимо, а что — нет, — произношу я вкрадчиво и отклоняюсь обратно.

— Нет. Ничего. Недостижимого, — настаивает Флорес. — Прежде, чем вы вошли сюда, я слышал, что и ты мечтаешь о том, чего, скорее всего, не достигнешь. Точнее, о той, верно? — он многозначительно приподнимает бровь, и я понимаю, что речь идёт о поцелуе на балконе… — Послушай, отдашь мне её, и дело с концом. Надеюсь, ты также слышал, что я не слишком брезглив.

Смотрю на него, чуть наклонив голову, — смотрю, как на инфузорию туфельку под микроскопом.

Интересно, сколько в нём пошлости и можно ли её при желании выбить из его жалкого тела?

— Ты говоришь, что знаешь меру, но это не так, — произношу я. — Хочешь получить её, — киваю на Габриэллу, — придётся достать с неба звёздочку для Бронсона, держать рот на замке, угождать пчёлам, и, может быть, когда-нибудь ты сможешь приблизиться к недостижимому. Но ведь оно того стоит? Посмотри на неё внимательнее.

— Принимаешь меня за идиота?! — шипит Оскар. — Будете кормить меня завтраками, а девчонку я так и не получу?! Этот разговор начинает наскучивать.

Он хмурится, но пытается напустить на себя равнодушный вид.

— Да нееет, — тяну я, — он начинает действовать тебе на нервы.

Смотрю ему прямо в глаза — и маска любезного предпринимателя начинает постепенно сползать с лица Оскара, а под ней оказывается искажённая раздражением и злобой физиономия.

Меня предупреждали, что вывести его из себя по-настоящему может только одно: когда он видит, как проигрывает, причём из-за того, что кто-то из его команды откровенно тормозит и не догоняет. Наверное, неприятно понимать, что сегодня виноват только ты сам…

— В таком случае, раз ты всё знаешь, то скажи: что должно остановить меня от того, чтобы сдать вас всех динатам?! — Флорес почти выплёвывает эти слова мне в лицо.

— Попробуй, — предлагаю нагло. — Я поговорю с отцом. Моё слово против твоего. Кому он поверит, как думаешь? А на чью сторону станут динаты?

— Даже сын Рилса может ошибаться, — рычит Оскар, предчувствуя собственный провал, но не в состоянии с ним смириться. — Даже своего сына Стэнли Рилс может приструнить!

— Ты путаешь меня с моим братом, — я криво улыбаюсь.

— Что ты, это невозможно, ведь, в отличие от тебя, твой брат отдаёт приказы! А ты их только исполняешь! — восклицает Флорес, всё больше распаляясь.

Я внимательно рассматриваю его светящиеся глаза.

— Не надо грубить, — произношу тихо.

— Что ты! — почти рычит Оскар. — Никто даже не начинал. Пока.

Он отвратительно улыбается, а я замечаю:

— Ты слишком часто говорить «что ты». Возможно, тебе напомнить, что я есть.

— Чёрный монах, — прерывает Флорес злобно. — Длань справедливости. Это все знают. Только справедливость у каждого своя. А здесь — моя территория!

Он опускает кисти вниз и указывает на диван.

— Конечно, — соглашаюсь я и понижаю голос: — Но не забывай, что наши предки тоже верили в стабильность. Твои родители, по-моему, были крайне консервативны. И что сделала система с их территорией и с ними самими? Не повторяй ошибок, — предлагаю назидательно, и лицо Оскара перекашивается.

— Сомневаюсь, что генерал поручил тебе меня провоцировать, — шипит он. — В таком случае не слишком же Бронсон держит на цепи своего бешенного пса! И каков смысл переговоров?! Не боишься, что генерал это всё услышит?!

— Вы же сами глушите сигнал, — произношу я медленно, наблюдая, как черты лица Флореса искажаются ещё ощутимее. — Разве нет?

— Думаешь, у меня не ведётся запись? — его физиономия кривится от злобы, а я отвечаю совершенно спокойно:

— Думаю, нет. Или точнее, ведётся, но скоро её не будет. Она исчезнет прежде, чем Бронсон восстановит со мной связь. Потому что об этом позаботился настоящий профессионал. Если ты понимаешь, о чём я.

Глаза Оскара округляются и наполняются ужасом. Он сжимает челюсти, вскакивает и цедит сквозь стиснутые зубы:

— Даниэль в клубе!..

Умница: догадливый, как и говорили, только медленно соображает. Как мне и сказали.

— Итан! — кричит Оскар истерично, и в комнате показывается один из его головорезов. — Найти и схватить Даниэля. Немедленно!

Лицо парня вытягивается от удивления, но он, выкрикнув: «Есть!» — тут же исчезает за дверью.

— Не спеши, — предлагаю я. — Сегодня, помимо тебя, здесь слишком много комиссаров.

Словно только сейчас заметив моё присутствие, Флорес подбегает и нависает надо мной.

— Я всё расскажу Бронсону! — рычит он.

Как можно медленнее я поднимаюсь и выпрямляюсь во весь рост, теперь глядя на Оскара сверху вниз, и произношу очень тихо:

— Валяй.

Насколько я знаю, Оскар неплохо дерётся, но этот навык необходим, скорее для того, чтобы защищаться, чем нападать первым. Но в коридоре — целая банда, а выбираться мне придётся не одному, а с Габриэллой, поэтому я не говорю слова, которые окончательно выведут Флореса из себя. Он уже настолько взбешён, что его трясёт мелкой дрожью, и он совсем потерял страх, потому что приближается ко мне почти вплотную, хотя смотрит снизу вверх, и рычит:

— Зачем ты здесь на самом деле?!

Чтобы убедить Бронсона в том, что это ты — лидер пчёл. А потом подставить тебя перед ним: сделать вид, что ты отказываешься от сотрудничества, которое обещал. Чтобы поднять шум, а потом спрятать землянку, пока ты будешь тупить и получать по шее.

Вот и вся правда. Однако вслух я говорю совсем другое — и очень спокойно:

— На самом деле я хотел… — но успеваю произнести только эти слова, как распахивается дверь, и на пороге появляется один из парней Флореса:

— Здесь люди динатов!

У меня приоткрывается рот от удивления, а Оскар будто вообще теряет все силы в одно мгновение.

— Что?! — спрашивает он, едва открывая рот и глядя на своего прихвостня бесцветным взглядом.

— В клубе люди динатов! — повторяет парнишка, и Флорес словно оживает.

— Держать их здесь! — сухо велит он, глядя на меня с отвращением, и буквально выбегает из кабинета.

Я крепко беру Габриэллу за руку и решительно направляюсь к двери. Парень смотрит на меня с нескрываемым ужасом, но пытается перекрыть проход. Я и отсюда вижу, что в коридоре, конечно, никого не осталось: для всех сейчас нашлись дела гораздо важнее.

— Попробуй меня остановить, — предлагаю тихо, но отчётливо, в упор глядя на парня.

Он облизывает губы, словно они пересохли, и делает шаг в сторону, даже не пытаясь меня остановить.

Иногда я благодарен ореолу таинственности, который витает вокруг меня.

— Дэннис, Дэннис, приём, повторяю… — вдруг прорезается в наушнике голос Бронсона, и я поспешно откликаюсь:

— Слышу!

— Сигнал восстановлен! — восклицает генерал. — Дэннис, уходите оттуда…

Я не даю ему договорить очевидное и прерываю, нагло наплевав на правила:

— Флорес ясно дал понять, что не нуждается в сотрудничестве, — сообщаю, пока продолжаю идти по коридору, сжимая руку Габи. — Он попытался напасть и увести объект, но что-то его отвлекло.

— Ублюдок! — рычит Бронсон. — Его отвлекли люди динатов. Они там, в клубе. Дэннис, уходите оттуда, слышишь…

В этот момент мы поворачиваем за угол, и я почти врезаюсь в человека. Прикрыв собой Габриэллу, машинально сжимаю кулаки, но вовремя останавливаюсь.

— Дана?! Что ты здесь, к чёрту, делаешь?! Мы же договорились! Ты должна быть с Ньютом!

Сестра одета в чёрное, и ярко-рыжие волосы выделяются как никогда эффектно. Тёмные глаза расширены от испуга.

— Я и так с ним! — огрызается Дана. — Что прикажешь делать, если он здесь? — У меня приоткрывается рот, но я не успеваю оправиться от шока, как сестра продолжает: — Я подчиняюсь, прежде всего, отцу, а потом уже тебе или Ньюту.

В сознании невольно всплывает наш спор: «Дана, ты не будешь в этом участвовать». — «Чёрта с два! Ещё как буду».

— Послушай, нет времени! — предупреждает сестра. — Люди динатов уже здесь. Наш отец уже здесь. Динаты скоро будут тут.

В полной растерянности я шепчу:

— Ты сказала, что они отправятся в Третье крыло послезавтра.

— Я сказала, что слышала от отца. Но похоже, динаты изменили решение.

Мой мозг работает медленнее, чем инстинкты.

— Знаю, но зачем ты?!..

Дана смотрит на меня мрачно и упрямо, и вдруг меня и самого озаряет:

— Отец отправил тебя вперёд, чтобы был повод нагрянуть сюда, якобы вслед за тобой.

Она кивает.

— Да, чтобы динаты могли сюда явиться. Но это уже неважно, больше им не нужен повод. И я ухожу.

Девушка бросает на Габриэллу сочувственный взгляд и предупреждает ещё тише, чем прежде:

— И вам стоит поспешить.

Никогда раньше я бы не задал подобный вопрос, но с каждым днём я всё меньше доверяю людям. «Даже собственной сестре?» — язвит внутренний голос, но я игнорирую его и вслух произношу:

— Дана, ты знала, что они будут здесь сегодня?

Она смотрит на меня прямо:

— Нет.

— Уходи отсюда, — прошу я, и сестра откликается:

— И вы.

Ещё один сочувственный взгляд Габриэлле — и Дана исчезает в одном из коридоров. Я срываюсь с места, тяну за собой землянку и включаю рацию:

— Генерал?..

— Дэннис, выходы перекрыты! — взвизгивает Бронсон. — Лифты заблокированы. Веди её в здание Солнечной печи. Прямо сейчас! По-другому из здания не выбраться. Быстро в центральный зал! Там встретимся.

— Мы уже на месте, — отвечаю я.

— Подожди! — вдруг восклицает генерал, и я запоздало осознаю, что впервые в жизни слышу панику в его голосе.

Но мы уже выходим из коридора, и мой взгляд сосредоточен на двери: нужно лишь пройти через весь зал к самой дальней двери, и она приведёт нас в коридоры, ведущие в Солнечную печь.

Но как только я бегло обвожу взглядом зал, то сразу же понимаю, что всё пропало.

Первыми я вижу людей динатов. Они стоят к нам спинами, но не узнать форму просто невозможно: она ярко-красного цвета, чтобы сразу бросалась в глаза и демонстрировала силу. Надзиратели, которые обеспечивают порядок в Третьем крыле, тоже надевают такую, но обычно по праздникам, когда случаются какие-нибудь массовые мероприятия. Люди динатов предпочитают всегда быть в красном.

Напротив, в одной стороне, остановился Флорес в окружении своих парней. В другой — генерал Бронсон. Джонс прав: у генерала есть удивительная способность появляться из ниоткуда…

Только спустя несколько секунд я замечаю рядом с Бронсоном Алана и генеральских солдат.

Взгляды всех, кто находится напротив нас, сосредотачиваются на мне и Габриэлле. При этом на лицах генерала и Алана отражается беспокойство, физиономию Флореса перекашивает от злобы.

— Взять их, — рычит он сквозь стиснутые зубы, не сводя с нас убийственного взгляда.

К нам тут же направляются не только головорезы Оскара: приказ привлекает к нам внимание и динатских солдат. Часть из них резко оборачивается с автоматами наготове, и я вновь машинально заслоняю собой Габриэллу, но в эту секунду раздаётся крик Бронсона:

— Стоп!

— Взять! — повторят озверевший владелец Шахты, но в это мгновение все разом оборачиваются к входным дверям, которые с шумом разъезжаются, и в комнату входит целая группа, во главе которой, окружённые полупрозрачными защитными щитами, следуют… динаты.

«Кто именно едет в Третье крыло? — Нефрит. — Могло быть и хуже. Главное, что не Фельдграу. — Насчёт него не беспокойся. В этот день динат будет выступать в Эпицентре».

Либо мы стали Эпицентром, либо у станции сместился центр притяжения, либо, что более вероятно, у нас просто были ложные разведданные.

Разговор с Бронсоном проносится в моей голове за доли секунды. Забавно до жути, потому что перед собой я вижу не только Нефрит с отвратительной бородавкой над губой, но и других динатов: двоих молодых мужчин со смазливыми лицами, которые даже сейчас расплываются в улыбках, толстяка с непримечательным лицом, лишённым морщин.

Я вижу даже самого Фельдграу. Человека, который выглядит, как киборг из детских страшилок…

Ничто и никто не спасёт Габриэллу, если этот конченный придурок Оскар Флорес прямо здесь и сейчас прокричит, кто она такая.

Моё сердце уходит в пятки. Я чувствую, как дрожит в моей руке ладонь землянки, как эта дрожь передаётся всему её хрупкому телу.

Однако Оскар не успевает даже открыть рот: динаты и их конвой останавливаются, Фельдграу сосредотачивает взгляд на владельце Шахты, и красный глаз внимательно сканирует парня, пока по телу Оскара не проходится свет, напоминающий луч лазерной указки.

— Флорес, ты совсем потерял голову? — хриплым, прокуренным голосом спрашивает главный динат. Тон совершенно лишён каких-либо эмоций, и в сочетании с тем, как тихо говорит Фельдграу, это производит угрожающее впечатление. — Мне доложили, что последнее время ты слишком много стал себе позволять.

— Разрешите мне всё объясн… — начинает лепетать Оскар, но Фельдграу со скучающим видом поднимает руку, призывая к молчанию.

Динат оборачивается и смотрит на Бронсона. Тот напряжённо сглатывает, и кадык двигается вверх-вниз.

— Думаю, нужна поддержка, Генри. Ты мог бы и сам вызвать подкрепление.

— Я подумал, что…

— Позже обсудим, — прерывает главный динат. — Сначала я должен всё здесь проверить. Каждый. Уголок.

Взгляд Бронсона тут же машинально перепрыгивает на нас с Габриэллой, и это серьёзный промах, который может стоить землянке жизни, потому что луч лазера сразу же перемещается на мою грудь — единственное, что отделяет Габи от любопытства Фельдграу. Сердце в моей груди стучит дико, и я надеюсь, что динат не научился видеть сквозь плоть и невооружённым ухом слышать биение чужой жизни.

Фельдграу чуть приподнимает бровь, но тут же берёт себя в руки, и его лицо вновь становится непроницаемой маской. Он едва заметно кивает, но этого достаточно, чтобы я, несмотря на свою молчаливую смерть, уверенным шагом направился к двери в коридор, ведущий в соседнее здание.

— Потом поговорим, — шуршит голос Фельдграу, когда мы на мгновение оказываемся в опасной близости. — Начни с Солнечной печи.

Я киваю.

Взгляд дината на мгновение падает на наши с Габриэллой переплетённые ладони, а потом поднимается вверх на её лицо, но я уже резко поворачиваюсь, и мы спешим к заветной двери. Мои плечи сводит от напряжения, я чувствую на себе множество взглядов, но самый тяжёлый — главного дината — ощущаю почти физически.

Доли секунды оказывается достаточно, чтобы я увидел Ньюта Оутинса. Меня не удивило, когда я узнал, что он в курсе дел генерала Бронсона. Не поразило, когда несколько часов назад я увидел его смотрящим вслед моей Виктории. Так что едва ли возникают вопросы, когда вижу серого кардинала прямо здесь, перед собой — рядом с динатами. От необходимости отчитываться перед моим отцом о делах в Третьем крыле Ньюта Оутинса ещё никто не освобождал — сделать это может только сама смерть…

Не теряя ни мгновения, я рывком открываю дверь и первой пропускаю в коридор Габриэллу. Ощущая за своей спиной движение, быстро оборачиваюсь и с облечением понимаю, что за мной следует Алан. Мы выходим в коридор и закрываем за собой дверь.

— План номер два, — шепчет Джонс, когда мы переглядываемся, и начинаем двигаться по коридору едва ли не бегом.

Да уж, о плане номер один можно забыть.

Когда мы достигаем середины коридора, то замираем, прислушиваясь к приближающимся шагам. Первым реагирует Алан, догадавшись, что, кто бы ни показался в этом узком пространстве, проблем не избежать.

— Мать его, — тихо ругается Джонс, и мы останавливаемся с двух сторон от Габриэллы.

— Пчёлы, — с облегчением произношу я, когда в коридоре появляется группа людей, лица которых скрыты масками химзащиты.

Впереди них идёт Даниэль: его лицо тоже скрыто, но нетрудно узнать парня по ленивой походке, которая удивительным образом напоминает о его хитрой улыбке, которая наверняка возникает на губах даже сейчас, под маской.

Я уже делаю шаг навстречу, когда в наушнике вдруг слышатся помехи, а потом голос Лоры:

— Не получится, — предупреждает она напряжённо. — Ваши на подходе. Нападай.

Я не успеваю произнести ни слова, как за спиной распахиваются сразу несколько дверей, и в коридор забегают люди генерала. Голос Лоры в наушнике кажется далёким:

— Значит, план номер три.

План, который пугал меня больше всего.

Конец связи.

— Драться в ближнем бою, — шепчет Алан, видимо, тоже получив послание Лоры. Он поворачивается к пчёлам, как и я. — Как ты это не любишь, да? — насмешливо спрашивает Джонс, подначивая и меня, и себя.

Драться в ближнем бою я просто ненавижу. Но молчу и отчаянно избегаю того, чтобы повернуться и взглянуть на Габриэллу: она даже не касается меня, но я почти физически ощущаю её ужас. Я смотрю на Даниэля, и, хотя почти не вижу его глаз, догадываюсь, что в них отражается досада. Придётся бить своих.

— Важно — добраться до конца коридора, — шепчет Алан задумчиво, а потом дополняет: — Чёрт, для тебя здесь маловато места.

Да уж, не особенно просторно: коридор слишком узкий, чтобы развернуться.

Как только люди генерала оказываются прямо у нас за спиной, с другой стороны коридора, за пчёлами, появляется ещё одна группа, и мятежники, оказавшись между двумя вражескими лагерями, расступаются в замешательстве, прислоняясь к стенам. Люди Флореса.

Мы зажаты в длинном узком коридоре. По крайней мере, ни у кого в руках нет оружия, а значит, нас приказано поймать живыми. За моей спиной — дрожащая от страха Габриэлла и хорошо обученные люди генерала. Впереди — пчёлы, ни один из которых, скорее всего, не рискнёт на меня нападать. Головорезам Оскара вообще нет смысла доказывать, что они отвратительные воины, но здесь мало места, а другого хода нет — значит, придётся пробиваться сквозь толпу.

Я поворачиваю голову, но взглядом продолжаю следить за мятежниками и людьми Флореса.

— Иди прямо за нами, — шепчу Габриэлле, выпрямляясь в полный рост. Чувствую, как моё тело напрягается и расслабляется одновременно.

— А вот теперь становится весело, — задумчиво шепчет Джонс, но ответить я не успеваю.

Люди Оскара и пчёлы срываются с места одновременно и нападают друг на друга и на нас.

Первый, кто добирается до меня, выбрасывает вперёд руку. Он ниже ростом и надеется ударить меня в горло. Но я с лёгкостью перехватываю кулак, а другой ладонью крепко сжимаю бойца под локоть и с силой выкручиваю его руку. Он стонет и падает на колени. Резкий удар локтем по шее — и человек валится без сознания.

Я выпрямляюсь, чувствуя, как тело расслабляется и напрягается в одно и то же время. Мой взгляд выхватывает из толпы чужой — насмешливый и злой. Я склоняю голову набок, оценивая жертву. Он нападает, а я делаю шаг назад. Хватаю парня за руку и тяну к себе. Ребром другой ладони ударяю по шее с такой силой, что человек дёргается и налетает на стену, когда я отпускаю его.

«Усмирить противника, а не навредить», — повторяет мне вновь и вновь внутренний голос, но его заглушает шум в ушах, моё дыхание, которое я стараюсь не сбить окончательно, чужие стоны и вскрики.

Кто-то с силой врезается в мою спину, я резко оборачиваюсь и вижу, как этот недоумок, явно уже получив от кого-то, идёт на меня в лобовую. Он тут же получает ногой в живот и отлетает к стене. Его глаза закатываются. Он сползает на пол.

Краем глаза я замечаю, как дерётся Алан, раскидывая и людей Флореса, и пчёл. А потом я вижу лицо Габриэллы.

Её черты почти неузнаваемы от того, что глаза превратились в огромные омуты. Водовороты в них угрожают закрутить и её саму, и меня, и весь этот коридор. Губы приоткрыты. Девушка вжимается в стену, словно может исчезнуть в ней.

«Добраться до конца коридора».

— За мной, — командую я ей, но в этот самый момент понимаю, что Габриэлла не сдвинется с места.

Я умудряюсь увернуться от нескольких выпадов и толкаю нападающих в сторону. Вслепую протягиваю руку и обхватываю запястье девушки. Тяну её на себя как можно бережнее, но чувствую, как она сопротивляется. Приходится дёрнуть, пока хрупкое тело не врезается в мою спину.

— За мной, — шепчу я, продвигаясь вперёд на несколько шагов и вынужденный вновь перенаправлять руки, которые оказываются прямо перед моим носом.

Кому-то удаётся достать до моей челюсти. Я ощущаю вспышку боли, когда губа разбивается о зубы, и на языке ощущается металлический вкус.

— Быстрее! — кричит Алан.

По тому, как близко звучит его голос, я понимаю, что он прямо за нами, прикрывает Габриэллу.

Опускаю руки землянки на свою талию, потому что только так могу понять, идёт ли она следом. Я ускоряю шаг, нанося удары вновь и вновь, когда люди Оскара обрушиваются, будто неуправляемые океанские волны.

Несколько шагов. Пять.

Рубашка, мокрая от пота, прилипает к телу.

Четыре.

Кому-то я вновь выворачиваю руку, пока не звучит отвратительный хруст и вопль. Я понимаю, что плечо вылетело из сустава.

Три.

Чувствую, как Алан подталкивает Габриэллу, а она прижимается к моей спине. Её тело бьёт крупная дрожь.

Два.

В проходе застревает боец. Пот заливает мне глаза. Только когда я разворачиваю парня к себе, то вижу, что это один из мятежников: его маска упала на грудь. Но слишком поздно. Мой кулак уже врезается прямо в нос, ломая его. Мгновение — и кровь фонтаном бьёт, заливая лицо и мою руку.

Я хватаю ртом воздух, понимая, кто передо мной. Даниэль.

Нет времени.

Один.

Я толкаю Габриэллу из коридора в белоснежный зал и перекрываю своим телом проход. Двое бьют меня в живот. Я напрягаю его изо всех сил и слышу, как болезненно стонет один из бойцов, поранив об меня руку. Второго я ударяю в лицо, но он успевает с силой толкнуть меня. Я теряю равновесие и вылетаю в зал, вслед за Габи.

В эту же секунду сюда забегают люди Флореса, пчёлы и генеральские.

У Алана, как и у меня, разбита губа, а ещё сочится кровь из расшибленного лба. Но он улыбается, на мгновение столкнувшись со мной взглядом.

— Есть где разгуляться, — воодушевлённо сообщает он мне. Я откликаюсь сухо:

— Защити Габриэллу.

И в этот момент я расправляю плечи, на долю секунды закрываю глаза и делаю глубокий вдох, позволяя монаху заполнить меня всего.

Я открываю глаза и мне хватает мгновения, чтобы оценить ситуацию. Будь я в себе, то усмехнулся бы: в зале собрались люди из враждующих лагерей, но они перестали драться друг с другом; увидев меня и то, что я оказался на открытом пространстве, они ведут себя так, словно пришли в кинотеатр на знаменитую картину. Наше сражение перестаёт быть только приказом наших начальников: это превращается в шанс увидеть вымирающий вид. Чёрного монаха. Посмотреть на меня.

В отличие от драки в коридоре, здесь всё для меня происходит будто в замедленной съёмке. Не составляет труда увернуться от десятка ударов, даже когда нападают несколько одновременно, потому что они двигаются, как сонные мухи. Людей Флореса не жалко, а генеральские и пчёлы не дураки, чтобы нападать. Я успеваю опрокинуть одного, наклонить другого и ударить коленом по лицу, оттолкнуться от двух других и, подпрыгнув, отключить обоих, ударив их ногами по головам, прежде чем приближаются ещё трое.

Я успеваю подумать о том, что причинять боль не назовёшь естественным стремлением человека, но Чёрный монах определённо чувствует всё немного иначе, чем нормальный человек, потому что стоны и крики превращаются для меня в приятную фоновую музыку. Белоснежный пол окрашивается алой кровью. И ничто меня не радует так, как то, что Габриэлла оказывается за спиной Алана подальше от всей этой сцены.

А потом я вижу её лицо, и вмиг прихожу в себя.

Точнее падаю с небес на землю, если монахи вообще бывают в состояниях, похожих на небесные.

Трое получили по своим пустым головам, и больше ко мне никто не решается приближаться. Вернувшись к реальности, я воспринимаю другие ощущения: одежда пропиталась потом, губа саднит, как и ушибы по всему телу, я дышу тяжело и чувствую себя обессилевшим.

Игнорируя восторженные взгляды пчёл и людей генерала, которые даже забыли, что прежде дрались друг с другом, я направляюсь к Джонсу и тихо говорю:

— Думаю, с Флореса на сегодня хватит.

— Смотрю, ты не потерял форму, — Алан немного безумно улыбается. В его глазах отражается неприкрытое восхищение. — Но в твоей квартире даже на полу не растянуться. Где ты тренируешься?

Правильный вопрос. Но Алан об этом не узнает.

— Пчёлы, — шепчу я напряжённо, и улыбка Алана исчезает с губ.

Скоро сюда наверняка заявятся и сами командующие: динаты, Бронсон и Оскар, и мятежникам здесь не место, но самому бить мне не хватит духу, поэтому я испытываю облегчение и благодарность, когда Джонс кричит через весь зал людям генерала, отдавая приказы, и пчёлы, будто только сейчас очнувшись, бросаются в коридор, обращаясь в бегство.

Я поворачиваюсь к Габриэлле и делаю всего один шаг к ней, готовый отступить в любую минуту. Она не отстраняется и не пытается убежать, и уже от этого мне легче дышится. Но её глаза… Я променял бы все восторженные взгляды на один — хотя бы просто равнодушный, принадлежащий ей. Ведь в её зелёных глазах столько чувств, но все они далеки от любования: страх, недоверие, замешательство, разочарование… И я ощущаю полное опустошение.

— Дэннис, Алан, приём! — восклицает Бронсон, оглушая и меня, и Джонса, п ребят: я вижу, как все они реагируют — кто вздрагивает, а кто замирает на месте. — Быстро и без вопросов выполняйте всё, что я велю, — рычит он. — Алан, вы видите справа двустворчатую дверь?

Все мы здесь не на своей территории и поэтому одновременно осматриваемся, в поисках нужного объекта. Дверь отыскивается очень быстро.

— Есть.

— Немедленно идите туда. Слышите меня?! Немедленно! — Бронсон кричит громким шёпотом, словно скрывается от кого-то, но, если бы он говорил в полный голос, то мы, вероятно, все уже бы оглохли. — Быстро!

— Наверное, динаты начали осмотр. Быстрее уходим отсюда.

Я сжимаю руку девушки и веду её за собой. Сам я даже не смотрю по сторонам. Я вижу впереди себя только Алана, который возглавляет наше шествие, бездумно плетущееся в неизвестном направлении, куда велено.

Мы оказываемся в каких-то едва освещённых коридорах. В звенящей тишине наши шаги кажутся оглушающе громкими. Ещё громче рявкает в наушнике генерал:

— Вас там встретят! Её зовут Элеонора.

— Зачем, генерал Бронсон? — спрашивает Алан.

По глазам бьёт ослепляющий свет, и свободной рукой я заслоняю от него глаза.

Вдоль стен расставлены скамейки из светлого дерева, а по центру — возвышение, на которой ставят гроб, чтобы с умершим могли попрощаться…

Я никогда здесь не был, ведь всех важных мне людей похоронил ещё на планете… Но эта мысль не защищает меня от того, что по телу вмиг пробегает холодок.

Мы в крематории.

«Имей в виду, он давно не помнит, каково испытывать опасения кого-то ненароком убить».

Как никогда мне хочется, чтобы Ньют Оутинс ошибался.

— Быстро направо.

Меня подталкивают парни Бронсона, которые стремглав исполняют его приказ. Я неохотно переставляю ноги, чувствуя, как дрожит рука Габи в моей ладони.

— Теперь налево.

Дверь, узкий коридор, ещё одна дверь. Почему сегодня перед нами открываются все двери? Куда они ведут?

— Я жду вас, — слышится приятный женский голос, и я вижу прямо перед нами невысокую девушку в огромных очках — видимо, ту самую Элеонору, о которой говорил Бронсон.

Её тёмные волосы гладко зачёсаны за уши. Она смотрит на нас строго, а потом вытягивает шею, с любопытством выискивая кого-то в толпе. Её взгляд останавливается на мне, и становится понятно, кто её интересовал.

— Они на месте генерал, и я тоже, — докладывает она по рации, а потом обращается к нам: — Прошу вас, молодые люди.

Девушка проводит пропуском по сканеру возле двери, и та открывается. Меня вновь подталкивают, и мы оказываемся напротив.

— Молодые люди и девушка, — с приветливой улыбкой добавляет незнакомка, видимо, только сейчас заметив среди нас Габриэллу.

Мы входим в небольшую комнату, залитую холодным светом. Стены и полы обложены белоснежной плиткой. Почти половину комнаты занимает блестящая серебристая печь, а от неё вверх уходит длинная толстая труба, скрывающаяся в потолке.

Элеонора закрывает дверь, и моё сердце пропускает удар,

— Зачем мы здесь, генерал? — задаю по рации вопрос, очень похожий на тот, что несколько минут назад произнёс Джонс, только его голос казался обеспокоенным, а мой — совершенно бесцветным.

Наверное, я до боли сжимаю ладонь Габриэллы, потому что девушка вдруг болезненно стонет, но так и не жалуется.

Бронсон молчи. Он слышит меня, это совершенно точно: я почти могу различить его дыхание.

— Генерал? — спрашивает Алан звенящим от напряжения голосом.

«Он давно не помнит, каково испытывать опасения кого-то ненароком убить».

— Генерал Бронсон, каков следующий приказ? — уточняет Джонс, глядя в одну точку.

Его лицо, обычно смуглое, сейчас кажется непривычно бледным, или всему виной ослепляющий холодный свет, что заливает пространство.

Как в замедленной съёмке, я осматриваюсь, и мой взгляд наталкивается на стоящий перед серебристой печью самый обыкновенный деревянный гроб.

В моё сердце как будто втыкают сразу несколько ножей и проворачивают то один, то другой. Дышать становится совершенно нечем, и у меня подогнулись бы колени, если бы не осознание того, что в этой комнате целая группа солдат генерала, и защищать от них Габриэллу, кроме меня, некому.

Мы с Аланом переглядываемся, и я вижу в его глазах тот шок, который испытываю сам.

— Генерал Бронсон, — начинает Джонс сдавленно, но я в тот же момент говорю почти неузнаваемым голосом:

— Генерал, я умоляю…

— Алан, отставить! Дэннис, не начинай!

Я бросаю взгляд на Габриэллу. Она с замешательством смотрит на гроб, словно пытаясь вспомнить какой-то давний, полузабытый сон.

И мне кажется, что всё это действительно сон. Только мне снятся лишь воспоминания…

— Даже в особо тяжёлых случаях, — произношу я, удивляясь тому, как равнодушно звучит голос, — людей приговаривают к эвтаназии и только потом отправляют в крематорий.

— Не только к эвтаназии, — зло парирует Бронсон, прекрасно понимая, к чему я веду, — могут посадить и на электрический стул.

Я отпускаю руку Габи и срываюсь с места, прячась в самом дальнем углу комнаты, хотя, конечно, меня всё равно услышат все присутствующие в этой комнате.

— Без суда и следствия, — шепчу я. — Вы обрекаете её на… — я резко замолкаю, не в силах произнести это вслух. — Другого случая у вас может не быть, — говорю как можно спокойнее и считаю секунды, пока Бронсон молчит, прежде чем ответить:

— Я раздобуду ещё объекты.

«Он не помнит, каково испытывать опасения кого-то ненароком убить».

У меня перед глазами танцуют белые пятна, и голова начинает кружиться.

— Генерал, вы сказали, что я отвечаю за неё головой.

И это не было не всё. Он сказал, что если дело пойдёт не так, как планировалось, то он лично прикончит меня до того, как его найдут люди динатов.

— Я помню, что сказал тебе, — рычит генерал. — Я забираю слова назад. Только выполни приказ.

— Генерал… — начинаю я, но Бронсон восклицает:

— Дэннис, сделай уже то, что должно! Это приказ. Отправь девчонку в печь, полную огня!

Мои ноги слабеют, и я оборачиваюсь. Парни не сводят с меня взгляда, но мой собственный падает на Габриэллу. Я вижу только её одну. Она смотрит на меня сочувственно, будто я попал в беду, а она ломает голову, как помочь. И этот взгляд просто добивает.

— Сделай это прямо сейчас и окажешься рядом с сестрой, — шепчет Бронсон. — Я сделаю всё, что захочешь, только спаси меня. Ты знаешь, что меня ждёт, если динаты найдут её здесь.

Казнь.

Сейчас я совсем не против и даже за то, чтобы в печи оказался сам генерал.

— Ты дал слово, — рычит Бронсон, голос вибрирует, и я чувствую, что ему самому страшно. — Так держи его, как обещал! Нет выхода! Динаты осмотрят каждый уголок. Её не спрятать. Нигде. Сделай, что должен.

Я едва дышу, и каждый новый вдох даётся тяжелее, словно у меня случится припадок астмы, которой я никогда не страдал. Невольно опираюсь о стену под пристальными взглядами всей команды.

— Нет, — говорю я, и ещё ни разу мне не было так трудно извлекать из себя звуки.

— Джонс, это приказ, — раздаётся в наушнике, и я понимаю, что со мной говорить больше нет смысла — так решил Бронсон.

Я уверен, что он переключился на общую линию, и теперь его голос раздаётся в каждом наушнике.

— Не-мед-лен-но. Если вы не справитесь с поставленной задачей, я всех вас отдам Фельдграу! Вы меня поняли?! Выполнять! У вас десять минут, Алан. Десять! Дверь заблокирована, и я не открою её, пока вы не сделаете то, что нужно.

Шагов двадцать до парней. Мне хватит нескольких секунд, чтобы оказаться рядом с ними. Любому из них понадобится ещё меньше, чтобы схватить Габриэллу за горло.

Фатальная ошибка.

«Если сегодня я не справлюсь, то она верила в меня напрасно».

Я чувствую, как всё моё тело напрягается, готовясь к борьбе. Смотрю в глаза каждому — по очереди, считая секунды до того, как кто-то первый сдвинется с места.

— Дэннис, не усложняй, прошу тебя, — Алан говорит примирительно, медленно поднимая руки, и делает шаг ко мне. Значит, на Габи нападёт кто-то другой.

— Не. Смей, — произношу непривычно низким голосом. — Не смей её трогать.

Я не смотрю на Алана, боясь пропустить тот момент, когда кто-нибудь двинется к землянке, но мои слова адресованы ему, и он это знает.

— Дэн, пожалуйста, не делай глупостей, — произносит он едва не умоляюще. Не помню, чтобы голос генерал-лейтенанта когда-нибудь так звучал.

— Я сделаю то, что правильно, — откликаюсь, до боли сжимая кулаки.

— И это чертовски неверно! — вымученно восклицает Алан, рывком доставая из кармана маленькую, размером с ладонь, указку.

Я горько усмехаюсь: конечно, он нашёл способ пронести в ночной клуб лазерного червяка. Наверняка генерал и его верный пёс продумали даже это: на случай, если запахнет жаренным, они решили просто избавиться от Габриэллы. Нет тела — нет следов.

— Не вынуждай меня, — тихо умоляет Алан, продолжая приближаться ко мне, как к смертнику, которого нужно обезоружить, пока он не поубивал всех заложников в здании.

Он направляет на меня лазер, и на моей груди появляется луч. Я с нездоровым любопытством смотрю на него, но лишь мгновение, а потом мой взгляд тут же прыгает обратно, сканируя пространство вокруг Габриэллы.

— Ты не убьёшь меня, — сообщаю равнодушно.

— Нет, — соглашается Джонс. — Но ты не знаешь наверняка. А сомнения могут задержать тебя хотя бы на мгновение. Харви Харрис уже направляется сюда. Ты хочешь, чтобы это сделал он? — шипит генерал-лейтенант, и в его голосе сквозит откровенная боль. — Скоро придут и динаты. Скоро, очень скоро. Ты этого хочешь?! — вдруг кричит Алан, за несколько шагов преодолевает расстояние, хватает меня за рубашку и вглядывается в моё лицо выпученными, безумными глазами.

Он ниже меня, но массивнее, и прижимает к стене так, что на мгновение я теряю из виду Габриэллу, а когда вырываюсь из хватки Джонса, слышу испуганный вскрик и вижу, как один из парней перехватает девушку, куртка Коди падает с её плеч на пол, а шея землянки оказывается зажата в сгибе локтя. Он не душит, но держит крепко, готовый сделать это в любой момент.

— Я знаю, что ты не хочешь ей зла, — шепчет Алан так, чтобы слышал только я. — Так избавь её хотя бы от боли.

В его голосе звучит настоящее отчаяние.

Двенадцать людей генерала против меня одного. Джонс со своим чёртовым лазерным червяком, способным разрезать тело на части. И сам генерал, который явится сюда в любую минуту.

Может быть, просто драться с ними, пока не перебью всех? Победить мне под силу. И что увидят здесь динаты, а когда они явятся сюда? А они явятся. Здесь будут убитые Чёрным монахом люди генерала и девушка в больших очках. Они увидят меня, возможно, невредимого, возможно, истекающего кровью. И спасённую девушку, которой в любом случае придётся умереть если не от руки Бронсона, то на хирургическом столе учёных из Эпицентра.

Я отдам свою жизнь, а Габриэлла всё равно погибнет.

«Не стану озвучивать, что ты для меня значишь, — звучит в голове голос Ньюта. — Но я надеюсь на твою рассудительность. Не оставляй меня одного. Не связывайся с ними», «Не оставляй меня на этой станции одну», — будто снова целуя меня, шепчет Дана.

Я отдам свою жизнь, а Габриэлла всё равно погибнет.

Внезапно рисунки на коже девушки загораются и начинают сиять так ярко, что свет пробивается из-под одежды, а потом в какой-то момент раздаётся шипение — и в воздухе разлетаются и скачут искры…

Солдат, что держал девушку, кричит от боли и выпускает Габриэллу из захвата. Прямо на глазах ткань формы загорается, а кожа на локте покрывается волдырями, как будто парень горит заживо.

«Скорее всего, статический разряд должен порождать сияние и сопровождаться шипением», — сами собой вспоминаются слова Коди, пока я отрешённо наблюдаю за происходящим, будто в замедленной съёмке.

Очень быстро искр становится так много, что солдатам приходится всё дальше отступать от землянки. А я думаю о том, что она попытается всех нас сжечь, но ей не хватит сил, да она и не успеет: подкрепление уже будет здесь.

Я отдам свою жизнь, а Габриэлла всё равно погибнет…

— Они скоро будут здесь, — возвращает меня к реальности голос Алана. — Решай, — шепчет он, и я, наконец очнувшись, ударяю его со всей силы в грудь.

Генерал-лейтенант отпускает меня и отступает.

— Я сам, — выплёвываю ему в лицо, приближаюсь к Габриэлле, замечая, как солдат, который держат её, поспешно отступает подальше от меня. Трус.

— Давай, — слышится приказ Алана, и краем глаза замечаю, как Элеонора кивает, подходит к печи и нажимает какие-то кнопки на дисплее.

За несколько шагов я преодолеваю расстояние, наплевав на искры, что прыгают и пролетают вокруг, и обхватываю ладонями лицо Габриэллы. Моя кожа ледяная по сравнению с её — настолько разгорячённой, что она обжигает мои пальцы, и те вмиг покрываются волдырями. Однако я не отнимаю руки.

— Дыши, — шепчу, поймав взгляд девушки. — Пожалуйста, дыши глубже.

Немедля больше ни секунды, я целую её прямо на глазах у всех присутствующих.

Мне плевать на то, как они охают, словно один человек. Всё равно, что мои губы едва ли не сразу трескаются, будто я долго брёл по пустыне, обдуваемый горячим ветром. Мне глубоко безразлично, что будет дальше. Всё, чего хочу, всё, что должен сделать, — это услышать, как Габриэлла вновь свободно дышит.

Я отстраняюсь лишь немного, чтобы увидеть её глаза. Распахнутые, огромные, вопрошающие. Застигнутая врасплох, она часто моргает, а потом шепчет:

— Ты можешь управлять пожаром?

«К ней даже подойти толком было невозможно: каждый раз возникал огонь, правда, слабее — видимо, много сил потеряла», — слова Алана.

Мой вопрос: «Ты создавала пожары?» — Ответ Габриэллы: «Я не знаю, что это было. Я правда не знаю…».

«Останься, — приказ генерала Бронсона. — Для тебя у меня есть особое задание».

Воспоминания пересыпаются в моей голове, как узоры в калейдоскопе, когда Габриэлла растерянно повторяет:

— Ты можешь управлять пожаром?

И я вновь фокусируюсь на её невероятных глазах.

— Нет, — произношу с трудом. — Ты можешь.

Девушка моргает ещё чаще, а потом шепчет:

— Но на планете…

— На планете, — подтверждаю я, — и на корабле Бронсона. С самого начала пожары устраивала ты сама.

— Но тогда — перед выходом в город…

Я помню, каким довольным казался Бронсон, когда мне впервые удалось блокировать самозащиту Габриэллы. «Я знал, что Дэннис Рилс нам пригодится…».

— И даже тогда, — произношу шёпотом, и на глазах девушки выступают слёзы…

«Почему они бывают чёрные?» — «Слишком много боли. Душа болит».

Я нежно целую Габриэллу в лоб и отстраняюсь. Не могу смотреть на её слёзы и отвожу взгляд. Достаю из кармана пузырёк. Он не разбился — уберегла металлическая форма. Всем нам нужна такая, если не хотим, чтобы наши сердца разбивали вновь и вновь.

— Дэннис? — шепчет Габи, пытаясь заглянуть мне в глаза, но я прячу свой взгляд и оборачиваюсь к Элеоноре.

— Нужен шприц? — к счастью, она догадывается сама, а, когда киваю, протягивает его мне, как будто всё уже давно было наготове.

Онемевшей рукой я беру шприц, рву пакет, бросая его прямо на пол, как и крышку от пузырька, который открываю, когда набираю жидкость.

— Дэннис? — в голосе Габриэллы чувствуется возрастающая паника, но она старательно пытается её скрыть. А я так и не поднимаю взгляд. — Дэннис?

Чтобы не откликнуться на эту мольбу, приходится до боли сжать зубы, крепко схватить девушку за руку и притянуть к себе. Она даже не сопротивляется, понимая, что бежать некуда, и лишь продолжает попытки заглянуть мне в глаза. Игла проникает под кожу, и я словно всем своим существом ощущаю, как жидкость попадает в кровь.

— Дэн? — Габриэлла шепчет обессиленно, а страх в её голосе заставляет сжаться моё сердце.

Доза настолько большая, что, когда я наконец решаюсь поднять взгляд, девушка часто моргает, словно ей трудно держать глаза открытыми. В них больше нет страха — только шок и… беспомощность. Слёзы бегут по щекам, оставляя чёрные разводы…

— Ты обещал, — едва слышно шепчет Габи, и мне приходится прижать её к себе, чтобы она не упала. — Дэн, ты обещал…

Её глаза закрываются, и ножи в моём сердце не просто проворачивают — их вытаскивают, совсем немного, а потом вновь загоняют — ещё резче, ещё глубже, чем прежде.

— Парни, за работу, — где-то рядом тихо отдаёт приказ Алан.

Я прижимаю девушку к себе, одной рукой поднимаю куртку Коди с пола и кутаю в неё Габриэллу, как будто одежда может защитить девушку от нашей жестокости — от моего собственного предательства…

Землянку забирают из моих одеревеневших рук, а я могу только отвернуться и просто стоять. Перед глазами пелена. Я слышу глухие стуки, когда поднимают, а потом, спустя несколько минут, закрывают деревянную крышку. Сердце гулко стучит в груди, так быстро, будто я ещё могу хоть что-то чувствовать.

— Когда?.. — тихо начинает Джонс, но так и не договаривает.

— Через полтора-два часа, — с готовностью отвечает Элеонора, словно речь идёт о чём-то обыденном. — И ещё столько же будет остывать прах.

Почувствовав соль на губах, я поспешно провожу по щекам и оборачиваюсь. Элеонора ловко подкатывает тележку, на которой стоит гроб, нажимает какие-то кнопки — и из пола поднимаются металлические перекладины, которые поднимаются и подхватывают гроб, поднося его до уровня печи. Блестящий заслон отъезжает, и открывается камера, озарённая красноватым светом.

Гроб заезжает внутрь, и у меня останавливается сердце.

«Здесь мой дар стал клеймом. Клеймом Солнца».

Искры загораются и превращаются в пламя. Деревянный гроб вспыхивает и пылает, как моя жизнь. Однажды я уже видел, как, должно быть, выглядит ад. И вот я оказываюсь в нём снова…

«Нам придётся повторять эксперименты, пока мы не докопаемся до истины». — «Зачем тебе это?» — голос Коди. — «Если Габриэллу выведут в город, и она самовоспламенится, то, не получив никакого иного объяснения, наши „просветлённые“ люди объявят, что её сжигает дьявольский огонь. Скажут, что она продала душу дьяволу, но нарушила тайный договор, и вот её настигло возмездие». — «Суеверия Средневековья? Бронсон не похож на набожного человека».

Коди был прав: это совершенно не про генерала. Причина была совсем в другом — в том, что Бронсон велел предотвратить самовозгорания — найти способ блокировать самозащиту Габриэллы. И я нашёл…

«Никаких источников огня и в помине не было. К тому же, в теле Габриэллы даже нет жировых отложений, которые могли бы гореть, превращая её в фитиль…»

«Цепочка биохимических реакций, за которые отвечает печень, приводит к тому, что в кровь поступают особые вещества — кетоны, и их избыток мог бы вызвать самовозгорание…»

«Искры статического электричества в качестве внешнего источника огня… Для этого нужна была бы синтетическая одежда…»

«Когда происходят резкие сдвиги в параметрах биоэнергетического поля, окислительные процессы воздействием якобы начинают идти в сотни раз быстрее, организм не выдерживает такого напряжения и сгорает…»

«Как и на атомных электростанциях, в организме могут возникать неуправляемые ядерные реакции, и, как и в работе любого реактора, возможен сбой — с катастрофическими последствиями, к таким как самовозгорание…»

Сколько гипотез мы перебрали… Всё оказалось не то…

«Что случилось?!» — голос Коди. — «Ничего. Просто нужно было поработать». — «Над чем?» — «Слишком много вопросов с утра». — «Что ты исследовал ночью?»

Я исследовал то, что не стоило бы. И генерал узнал о результатах…

«Ребёнок испускал электрические разряды, причинявшие ощутимую боль всем, кто к нему прикасался. Временами от пальцев ребенка исходили светящиеся лучи…»

«Любой металлический предмет, соприкасавшийся с кожей девушки, намагничивался, а когда она брала его в руку, настолько сильно прилипал, что его можно было оторвать с большим усилием…»

«Представители Ассоциации осторожно дышащих людей могли воспламенять своим дыханием предметы…»

«Народ стал роптать вслух на Господа; и Господь услышал, и воспламенился гнев Его, и возгорелся у них огонь Господень…»

В ту ночь, что я провёл в своём кабинете, пытаясь узнать, как это сделать, я понял, что мы совершенно ничего не знаем об этой невероятной девушке… Я так и не смог найти объяснение природе её невероятных способностей, но сознал, что, если не хотим сгореть заживо, нельзя допускать, чтобы Габриэлла испытывала сильные эмоции, а значит, моя задача — быть в состоянии её успокоить… И я смог это сделать. Дважды. Первый случай позволил вывести землянку в город, а второй привёл к печи…

Перекладины отъезжают, дверь опускается, в отражении вижу своё лицо, лишённое каких-либо эмоций — лицо Чёрного монаха, который не должен чувствовать ни-че-го.

Никто здесь не представляет, что значит для меня эта девушка. Я и сам до конца не понимаю. Хорошо бы действительно ничего не ощущать, но моё сердце горит — горит в печи, полной огня.